Васина Нина. Правило крысолова

   — Можете встать, — раздался рядом спокойный, уверенный голос. — Полковник Негоднов. Вас беспокоит отдел по борьбе с международным терроризмом УПС… ФСБ. — Он назвал еще столько букв аббревиатуры, что я бы не запомнила их, даже если бы смогла расшифровать, а закончил знакомым словом:
   — России. — Перед моим носом развернулось и тут же схлопнулось красной бабочкой удостоверение. — Девочка, не бойся, — он похлопал по плечу трясущуюся от ненависти и унижения Лору, — мы не страшные. Мы умные. Имеете ключ от ящика?
   Я покачала головой. Не имеем, значит. Лора сцепила зубы и стиснула пальцы, вероятно, чтобы не дать им расшалиться.
   — Вскрывай!
   Легким движением большого ножа с зазубренным лезвием мужчина в пятнистой форме сдернул дужку замка. Открыли крышку. Первое, что я увидела, была маленькая лысая головка из странного, похожего на розовый воск, материала с кое-где свисающими прядями светлых волос. На меня смотрел полуприкрытый нежно-голубой искусственный глаз, вспухшие, словно выставленные для поцелуя губки с облупившейся краской, вздернутый носик с отбитым кончиком и пустой провал второго глаза.
   С обеденного стола все убрали, и вот содержимое металлического ящика равномерно распределено по его поверхности. С изумлением полковник Негоднов трогает пучок шерстяных ниток — все, что осталось от свитера Антона. Пустые металлические поддончики, в которых когда-то были тени, с остатками разноцветной пыльцы, рассыпались в разные стороны. Перекореженная тетрадь, по виду как после стирки в стиральной машине. Листки книги, с вырезанными кое-где словами, и вырезы эти вызвали у полковника и его команды оживленный интерес. Распотрошенные картонки переплета. Дорогая брошь — серебро — и огромный рубин в россыпи мельчайших бриллиантов вокруг. Серьги старинного вида, угрожающе пронзающие свет лучами прозрачных камней. Пучок свалявшихся светлых волос, его удивленно потрогал кто-то из команды, под ним оказались два перстня, явно на мужские пальцы, один — печатка. Рядом — два крошечных бархатных башмачка на деревянной подошве, с каблучками, один — разодран, а каблучок расщеплен. Два капроновых чулка, кожаная перчатка, флакон духов синего стекла с выгравированной буквой F, пистолет, запасная обойма, тюбик губной помады, записная книжка с золотым карандашиком на веревочке, несколько крупных жемчужин, а также части рук, ног, тело и голова старинной куклы в обрывках шелка и кружев.
   — Та-ак, — удовлетворенно кивает Негоднов. — Описать, упаковать, передать фактурщикам!
   — Там есть очень дорогие вещи, — решилась я. — Пригласите понятых, пожалуйста.
   — В целях безопасности обойдемся без понятых. Распишитесь вы. Я бы на вашем месте вообще поменьше людей привлекал к этому делу, вы меня понимаете? Столько желающих вертится вокруг, кто знает, может, за дверью сейчас стоит тот, кто поставил, к примеру, вот этот жучок. — Полковник подходит к выключателю на стене и ловко поддевает ножом то, что я приняла за шуруп. Протягивает мне на ладони крошечную металлическую кнопку и, честно глядя в глаза, заявляет:
   — Это не мой отдел ставил. Это не наши системы, вы меня понимаете?
   Я смотрю сквозь коридор, в открытую дверь, и, вероятно, мое лицо захлестывает такое отчаяние и желание кого-нибудь побить, что даже Лора, любительница выяснять отношения именно таким образом, предостерегающе берет меня за руку.
   Мы молча наблюдаем, как сотрудники Негоднова загружают все вещи обратно в коробку, с максимумом предосторожностей, и только я вспомнила об Антоне, как люди у стола дернулись и схватились за оружие. Потому что раздался громкий возмущенный вопль.
   Бегу в комнату и вижу беснующегося в руках двоих здоровенных мужиков Антона. Он почему-то весь в грязи, висит между ними, исступленно дергает ногами и кричит так, что Лора затыкает уши.
   — Ключ! — кричит он, захлебываясь. — Мой ключ! Отдайте немедленно! Отдайте мой мизинец! Вы сволочи, это мой мизинец! Не трогайте меня!
   — Поставьте мальчика, — приказывает Негоднов. Антона ставят на пол, и он сразу же бросается на полковника, колотит его кулаками и кричит.
   — Мальчик. — Полковник старается захватить грязные, в земле, руки Антона. — Мы сейчас успокоимся и скажем тихо и внятно, что нам надо, ладно?
   — Мой палец, — тяжело дыша, требует Антон. — Верните мизинец бога! Он мой!
   Я смотрю в открытую балконную дверь и вижу засыпанный землей пол балкона, и перевернутый цветочный ящик, и кота соседки, с буддистским спокойствием сидящего на перекладине, защищенного от нашего шумного мира светом прозрачнейших желтых глаз.

* * *

   — Выпей еще. — Лора протягивает мне рюмку, я отвожу ее руку. От запаха валерьянки меня уже тошнит. — Пей, а то у тебя сердце не выдержит!
   — Выдержит.
   — Не выдержит. Мне мама говорила, что ты умница, только сердцем слабая, пускаешь в него всех подряд.
   — Выдержит!
   — Давайте вызовем милицию, — предлагает все еще возбужденный Антон. — Это же просто ограбление какое-то!
   — Вообще-то да, — кивает Лора. — Драгоценности ушли.
   — При чем здесь драгоценности? Они забрали мой мизинец бога!
   — Да отвали ты со своим мизинцем, — отмахивается Лора. — Заколебал. Нормальные маменькины сыночки должны собирать марки или железную дорогу. А ты? То заспиртованная лягушка, которая, кстати, жутко воняла, то наколотые жуки, теперь еще мизинец. Ты знаешь, что это такое? — спрашивает она меня. — Это настоящий засушенный палец!
   Я киваю:
   — Да. Это я нашла ключ в цветочнице на балконе. Извини, Антон, все с этим ключом так завертелось… Они думали, что Ханна держит что-то важное в сейфе, захватили банк, была перестрелка…
   — Вот идиоты, — не выдерживает Лора. — Ну и как, их рожи здорово перекосило, когда они открыли этим ключом сейф?
   — Не то слово, — вздыхаю я.
   — Жаль, мама не видела, — вздыхает Лора.
   — А они могут мне вернуть мизинец бога, если он им больше не нужен? Это же не брошка дорогая, не кольцо, он нужен только мне!
   — Грязный вонючий палец дохлого лонгобарда, — констатирует Лора. — И после этого ты уверяешь меня, что боишься ночью спать без света? Ты куклу видела? — поворачивается она ко мне. — Видела, что сделала моя мамочка? Они чокнутся разбирать последствия ее шизофренических припадков, эти шерстяные нитки свитера, мы их раскладывали по порядку: желтый — к желтому, синий — к синему и так далее. Ведь мы их измеряли! Длину каждой нитки разного цвета! Записывали цифры и сидели потом долго, думали, куда эти цифры приткнуть. Мама все записывала в блокнотик, приблизительно так: “44Ж, 75С и 8 по 12К и Кор”. “Кор” — это коричневый, коричневый и красный на одну букву, поэтому “К” — красный, а “Кор” — коричневый. Теперь их шифровальщикам будет чем заняться!
   — А мне нравилось, — вступается за мать Антон. — Она сказала, что мы ищем клад, и я разматывал свитер. Рюкзак, правда, жалко, но мама сказала…
   — Размеры лотков из-под теней, ширина, длина и высота в миллиметрах, — перебивает Лора. — С буквами, обозначающими цвета, опять — “Ж”, “Г”, и так далее! А все маркировки со свитера, рюкзака, теней! Они в блокноте идут отдельной статьей. А какое счастье навалилось однажды субботним вечером, когда мы узнали, что если расположить все эти “Ж” и “К” в алфавитном порядке с приставленными к ним цифрами — метражом ниток, и сложить, и поделить на количество цветов, то получится число, в которое Руди родился, а год, в который он родился, получится, если это все сложить и умножить на восемь. — Лора ложится на белый ковер и раскидывает руки в стороны. — Вот дурдом был, еще тот. Привезет сюда на побывку на субботу и воскресенье, а выйти никуда нельзя, чтобы нас не увидели.
   — Меня она возила под сиденьем, а Лору в багажнике, — кивает Антон.
   — А что все это время делал Латов? — возмутилась я. — Он что, с вами считал?
   — Нет. Папочка наблюдал со стороны и посмеивался. — В голосе Лоры чувствуется напряжение, когда она говорит об отчиме. Не просто раздражение, как на мать, а именно подавляемое напряжение.
   — Папа говорил, что, когда понадобится, ты все найдешь. — Антон подошел и положил руки мне на плечи, потом сел рядом на ковер.
   — Но с другой стороны, его можно понять, — продолжила Лора. — Мамочка, ранее не обращавшая на нас никакого внимания, стала проводить с детками все свободное время. А что она там расковыривает, делит, умножает, а нехай ее! Субботу и воскресенье мы распарывали, ломали, измеряли и считали. “Так, дети, свитер истребован до нитки, теперь займемся рюкзаком Антона! Мы найдем это число, мы его найдем!!” А все остальные дни недели мы должны были вспоминать, что Руди нам говорил, куда возил, чем кормил.
   — Но она же не всегда была такая чокнутая, — тихо замечаю я.
   — Не всегда. Слава богу, пока Руди не убили, мамочка не обращала на нас никакого внимания, — вздыхает Лора. — Так что мое раннее детство можно даже назвать счастливым в своей стандартности.
   Лора показывает пальцем на торшер. Осторожно встает, крадется на цыпочках и щелкает ногтем по подозрительной кнопке на ножке лампы.
   — Я где-то видела в кино, у слухача от такого в ушах страшно грохочет! — замечает она удовлетворенно и, спохватившись, закрывает рот рукой. — Разболтались, — кивает укоризненно, — надо было пойти в ванную и включить воду!
   — Пусть слушают. Нам нечего скрывать. Собирайте необходимые вещи, — встаю я. — Поедем ко мне. Или здесь останемся?
   — Не-е-ет! Хором.

* * *

   Первое, что мы увидели, открыв дверь моей квартиры и включив свет, — это гордо прохаживающегося по коридору попугая. Он явно требовал похвалы.
   — Смотри! — присел Антон. — Такие же кнопки, как у нас!
   На полу валялись четыре металлические утолщенные кнопки и одна пластмассовая, с усиком.
   — Неужели все прослушки нашел и отковырял? — присела Лора. — Ну ты силен, Одиссей.
   Попугай прошествовал в комнату, забрался на стул, и я отметила, что он двигается гораздо лучше. Со стула — на сервант. Сердце мое замерло. Он подергал клювом слегка выдвинутый ящик и издал победный крик. Лора подошла и дернула ящик на себя.
   — Ты только посмотри, что эти нахалы засунули сюда…
   — Это мое, — подбежала я и задвинула ящик с отверстием для мини-камеры.
   Объектив этой камеры был направлен на мою грандиозную кровать, камеру принес Павел, он говорил, что это — подарок благодарного военного за операцию. Перегонять потом наши записи путем компьютерной обработки на нормальную кассету мне приходилось самой, не Лома же просить. Монтировала подобную развлекаловку для своего возлюбленного я тоже сама, за полтора года интересных кадров набралось на час тридцать пять. Добавила интимные подробности процессов размножения у китов и слонов, подработала наложения, получилось два десять, и теперь, если эту кассету обнаружат коллеги Павла по секретной работе в отделе внешней разведки, жена или его возлюбленная Среда (реакция Пятницы меня почему-то совершенно не интересовала), будет стыдно. И Ладушкин уже с полной уверенностью запросто припаяет статью по изготовлению порно безо всяких вопросов после этого слова. Но особенно меня удручало, что об этой кассете могут узнать дети.
   Я решительно открыла ящик, выдернула камеру, пошла в кухню и с силой бросила ее в мусорное ведро.
   Процокавший за мной когтями по полу попугай издал удивленное квохтанье.
   — Ты проявил чрезмерное рвение! — шепотом объяснила я.
   Попугай задрал голову вверх. Я тоже подняла голову и посмотрела.
   — Не может быть!.. Но как ты туда добрался?
   Гордо прохаживаясь передо мной туда-сюда, изредка бросая быстрые взгляды, попугай намекал, что одну из прослушек он снял с позванивающего металлического “ветерка”, свисающего с потолка недалеко от форточки.
   — Телефон! — кричит Антон.

Я не виновата!..

   — Я слышал, — сообщает в трубку Ладушкин, — что тебя отпустили. Могла бы и позвонить. Еще я слышал, что федералы наконец-то нашли тайник в квартире Латовой и этот тайник им сдала ты. А еще я слышал, что теперь у них в отделе по международному терроризму восемь фактурщиков работают с вещественными доказательствами и шесть кодировщиков с записями в обнаруженном в тайнике блокноте. А еще…
   — Хватит уже, — перебиваю я Ладушкина. — Скажи что-нибудь интересное.
   — Я у твоего подъезда. Можно подняться?
   — Нельзя. Я устала.
   — А я уже при исполнении и спрашиваю так, для проформы. Так что, Инга Викторовна, не отлучайтесь из квартиры, уже бегу.
   Иду к двери, распахиваю ее и с удивлением слышу, что действительно бежит по ступенькам! Пожалуй, инспектор восстанавливается быстрее зашибленного им попугая. Попугай еще не летает.
   — Все в сборе, — потирает Ладушкин руки. — Садитесь. Рассказывайте.
   Я и дети молча смотрим на инспектора. Стоим.
   — Ну что же вы. Разве мы не друзья? Разве нас всех вместе не облила поносом поганая обезьяна? Сообща преодоленные трудности укрепляют дружбу!
   — Вкусная была дыня, — заявляет Лора, прищурившись, — а вообще, я вас плохо помню, дяденька!
   — Зато я тебя запомню на всю жизнь, — трогает Ладушкин свой нос.
   От всех его увечий остался небольшой пластырь на лбу. Ищу глазами попугая. Не нахожу. Хорошо, конечно, если он только спрятался при звуках голоса инспектора, а не сидит в засаде, чтобы внезапно напасть.
   — Мальчики-девочки, — спрашивает Ладушкин, заискивающе поглядывая на детей, — а вы вообще гулять ходите?
   — Они никуда не пойдут. — Я обнимаю Лору и Антона за плечи. — Одни — никуда!
   — Но где-нибудь вдвоем нам можно уединиться?
   — Выбирай, кухня или ванная?
   — Кухня, — сразу же решает Ладушкин.
   — А я очень умная и много всего знаю, — предлагает Лора свое присутствие.
   — Не сомневаюсь! — Инспектор захлопывает перед ней дверь кухни.
   Он проводит ладонью по столу, оглядывается в поисках тряпки, не находит и протирает стол полотенцем. Открывает портфель, достает бумаги, ручку и калькулятор.
   — Садитесь, Инга Викторовна. Мне предлагается табуретка рядом с ним. Вздыхаю и сползаю спиной по стене на пол.
   — Спасибо, мне так удобнее.
   — Если вы поможете следствию и обнаружите, где находятся деньги ФКА, то получите вознаграждение в размере восемнадцати процентов от суммы, — объявляет Ладушкин.
   — Если я обнаружу, где находятся эти деньги, я получу их все.
   — Зря, — осуждающе смотрит на меня Ладушкин. — Ничему-то мы не учимся, выводов из сложившейся ситуации не делаем, ну почему мы такие бестолковые, а?
   — Уж какие есть!
   — А сколько людей уже погибло, считали? Вы что думаете, они были глупее вас?
   — Они были воины, а Руди прятал деньги с расчетом на будущее. А будущее у нас, лонгобардов, обеспечивают хранительницы очага.
   — Ну и что? На какое будущее? — не понимает Ладушкин.
   — В роду осталось двое мужчин. Мой отец не в счет. Дедушка Питер и сын Ханны Антон. Если моя тетка, исключительный воин, не смогла найти эти деньги, значит, Руди хотел, чтобы она их не нашла. — Я задумываюсь, вытягиваю ноги, расставляю в стороны и шевелю пальцами. — А это значит… Он не мог их запрятать так, чтобы вообще никто не нашел, правильно?
   — Не правильно! Случай, дорогая Инга Викторовна, может играть большую роль в этом деле.
   — Поставьте себя на его место. Вы прячете деньги, скорей всего это вклад в банке. Вы не можете не учитывать реального фактора своей внезапной смерти, значит… Значит, кроме вас, должен иметь возможность снять эту сумму в любой момент кто-то еще, кто об этом до определенного времени знать не должен. — Я задумываюсь.
   — Тогда я вас огорчу: это будете не вы, не ваша бабушка, не ваша мать, не ваш отец и не дети!
   — Почему?
   — Потому, — азартно объясняет Ладушкин, — что на все перечисленные мною имена нет ни одного вклада ни в одном банке мира! — Он победно смотрит на меня. — Хотя на имя Рудольфа Грэмса денег тоже нет.
   — Конечно, это должен быть анонимный вклад! — Я снисходительно смотрю на задумавшегося инспектора.
   — А если он анонимный, как вы о нем узнаете? Как вы докажете, что вы — это вы?! То-то же! Вы должны быть в курсе!
   — Что это такое — восемнадцать процентов? — спрашиваю я устало.
   — Это… — Ладушкин занялся калькулятором, — это приблизительно девять миллионов немецких марок, очень даже неплохо, соглашайтесь.
   — На что?!
   — На то, чтобы добровольно помогать органам в поисках денег. Или вы, или ваша бабушка, или девчонка должны знать что-то конкретное о деньгах.
   — Пошел к черту! — Я прислоняюсь затылком к стене и закрываю глаза.
   — А что, федералы вам этого не предлагали?
   — Еще нет.
   — Ничего, они дня три покопаются в сундуке с хламом, потом предложат. Знаете, почему вас выпустили?
   — Чтобы следить, прослушивать, подглядывать!..
   — Нет, это зачем, а я знаю почему. Потому что ваша бабушка обменяла вас на кое-какую информацию. Я думаю, что информация эта сплошная липа, так, время оттянуть, поэтому и пришел к вам с конкретным предложением. Я буду в вашем распоряжении двадцать четыре часа в сутки. Еще четверо охранников, транспорт. Соглашайтесь.
   — Ладушкин, — я присмотрелась повнимательней к инспектору, — а на кой черт тебе это надо? Допустим, я получу свои восемнадцать процентов, а ты почему из кожи вон лезешь?
   — Ну как же, Инга Викторовна, — нагло ухмыляется Ладушкин, — я же почти что ваш муж. Заявление в загсе, забыли?
   — Издеваешься…
   — Нет, ну вы подумайте, не спешите, подумайте. У вас есть еще два дня.
   — А что будет через два дня?
   — Зебельхер нас покидает. Улетает он через два дня.
   — Без денег? — удивилась я.
   — Инга Викторовна, я даже и не знаю, как сказать потактичней, чтобы вы ничем не запустили в мою многострадальную голову. Может быть, конечно, он улетает без денег. А может, он успел договориться с вами или с вашей мамой, которая теперь на него работает в Германии.
   — Бред!..
   — Не бред, потому что они провели очень напряженные полчаса в аэропорту. И после этого получаса немца едва отходили врачи, вот в чем дело. Говорят, он был совершенно невменяемый, пускал слюну и говорил только о ней, о вашей маме. А вы ей позвоните, — кивает Ладушкин на телефон на стене.
   — Моя мама отправилась в Германию с единственной целью — прогуляться. Она отбыла с моим паспортом, с билетом на мое имя, чтобы и милиция, и федералы помчались за ней в аэропорт. И только умный и сообразительный инспектор милиции Коля Ладушкин выследил меня на вокзале и не дал в одиночестве съездить за детьми! — Я хлопаю в ладоши. — Браво! Правда, этот инспектор думал, что я еду за деньгами, вот незадача! Теперь он предлагает мне восемнадцать процентов…
   — А Зебельхер обещал половину? — подался ко мне Ладушкин. — Не верьте ему!
   — Проехали, — вздыхаю я устало и встаю. — Чай будешь?
   — Попозже, у меня еще не все. — Коля разложил на столе бумаги и предлагает мне их посмотреть. — Ваша тетя с мужем в вечер перед убийством посетили маму, то есть вашу бабушку. А вы не знали? Удивлены? Это официально, из протокола наружной слежки федералов. Их видели отъезжающими несколько свидетелей. Еще есть свидетель — официантка придорожного кафе, в этом кафе через час после отъезда из дома бабушки ваша тетя поила изо рта своего мужа шампанским, этакая, знаете ли, прелюдия любовной игры.
   Вот тут я набросал план местности, где был обнаружен автомобиль вашей тети. Вот дорога. Автомобиль стоял в сотне метров от дороги среди деревьев лесополосы. На расстоянии сорока метров от него стоял фургон с аппаратурой для слежки и прослушивания. В фургоне должны были быть двое федералов. — Коля рисует два кружочка на фургоне. — Но, как теперь выясняется, один из слежки договорился со своим напарником, что эту ночь он прогуляет, а на следующую, соответственно, прикроет друга. Смотрите, что было дальше. Со слов федерала, тут нужно иметь в виду, что это были его первоначальные показания, около четырех ночи он почуял неладное, вышел из фургона, дошел до автомобиля, — Ладушкин чертит ручкой линию, — и обнаружил там два трупа без голов. Так? Так… — отвечает инспектор сам себе. — Что делает федерал? Он срочно звонит своему напарнику и ждет час двадцать семь минут, пока тот подъедет.
   Посовещавшись, они передают на пульт, что потеряли автомобиль Латовой на полчаса, а когда нашли его по сигналу встроенного маячка, обнаружили пассажиров мертвыми и без голов. На место выехала команда их криминалистов, быстренько все осмотрела, засняла и отбыла, как здесь у меня указано, включив фары автомобиля с трупами! Понимаете, значит, фары автомобиля были выключены. Это важно. Они включили фары, машину вскоре обнаружили, и на место происшествия, естественно, приехал кто? Я, отдел убийств Юго-Западного УВД. Мои ребята установили, что убийство произошло не в машине. В траве неподалеку. А потом тела были перенесены. Вот, собственно, и все, что я вам хотел сообщить.
   — Ты пьешь с сахаром? — Я помешиваю заварку.
   — Вы меня хорошо слушали, Инга Викторовна?
   — Сколько ложек?
   — Три. Я все это рассказал, исключительно чтобы вас напугать.
   — Ой!
   — Да. Сейчас отдел внутренних расследований федералов точно выяснил, почему эти двое из слежки так себя вели.
   — Чтобы скрыть факт отсутствия на рабочем месте. — Я пожимаю плечами.
   — Нет, — злорадно усмехается Ладушкин, — налицо криминальный умысел!
   — Коля, ты пей чай, а я пока расскажу тебе, как все было, хорошо? — Я сажусь рядом с Ладушкиным, похлопываю его по правой ноге и отмечаю, что он не дергается, как раньше. Заживает бедро у Коли. — Так вот. Секретный агент, который обслуживал Ханну по понедельникам, сговорился с агентом из наружной слежки, и они вели практически круглосуточное наблюдение. Я предполагаю, что у них был координатор, старый профессионал, но это только предположение, а про двоих я знаю точно.
   — Откуда знаешь? — напрягся Ладушкин.
   — Мы с бабушкой вычислили агента понедельника по номеру квартиры на посылке. Ты видел вторую посылку, а на первой была указана квартира двадцать четыре. Номер квартиры соседки. Да ты от нее знаешь, что получила посылку она.
   — Сопоставил! — радостно кивает инспектор.
   — Эти двое по собственной инициативе проявляли чрезмерное сыскное рвение и в рабочие часы, и сверхурочно. Я думаю, либо хотели получить медаль, либо, что более вероятно, выйти первыми на деньги. Не скажу точно, был ли с ними в сговоре хирург Павел Андреевич, это федералы сейчас выясняют. Но кто-то же отделил, и весьма профессионально, головы и кисти рук.
   — И ты, конечно, знаешь зачем! — не удивился Ладушкин.
   — Да. Они положили их в две коробки и отправили по адресам Ханны и Латова. Написали имена детей. Я думаю, что за полтора года слежки и прослушек ребята окончательно чокнулись, поскольку Ханна искала след денег с исступлением маньячки. Представляешь, слушать ее, находящуюся в припадке розыска по несколько часов в день, от такого кто хочешь свихнется! Мы с бабушкой приставили головы и кисти к мертвым телам и срочно устроили похороны.
   — Подумать только! Я же чувствовал, я чувствовал, что с той посылкой что-то не так! Срочные похороны, это, чтобы… ладно, не буду отвлекаться. Почему и Латова? — задумался инспектор.
   — Это просто. Я теперь уже почти уверена, что Ханна всем делилась с мужем, если не сказать больше. Ребята в ходе прослушки это тоже поняли. Муж всегда был в курсе, а о поисках денег в доме Латовых последние два года говорили без конца, а уж когда приезжали в гости дети, это вообще напоминало шизофренический массовый припадок.
   — Ты хочешь сказать, будто два федерала в лесу узнали все, что хотели, и убили супружескую пару, чтобы никто больше не узнал?
   — Давай на этом и остановимся, — с облегчением предлагаю я.
   — Ничего не выйдет.
   — Почему? Неплохая версия.
   — Потому что на последующих допросах многое разъяснилось. Теперь, по второй версии, один клянется, что обнаружил два мертвых тела на траве неподалеку от автомобиля. Вызвал отсутствующего напарника и того, кого ты назвала координатором. А пока ждал их больше часа, хорошо подумал. Провел осмотр местности в радиусе трехсот метров и, как он уверяет, обнаружил следы постороннего присутствия. Второй федерал полностью подтверждает рассказ первого. Он приехал, два тела с перерезанным горлом на траве. Первый предлагает ему свою версию происходящего. Координатор, которого на допросе федералы скромно называют Хирургом, — многозначительно посмотрел на меня Ладушкин, — отделяет головы и кисти рук. А обезглавленные трупы переносят в автомобиль и усаживают на передние сиденья.
   После такой ночной развлекаловки, чтобы руки не дрожали, ребята распили на троих полуторалитровую бутылку чистейшего виски, но Хирург, как замечено в протоколе, пил мало. Кто из них конкретно предложил отправить отделенные части семьям убитых, я не знаю, но думаю, что это сделали двое молодых сотрудников.
   — Почему не он?.. Не Хирург? — шепотом спрашиваю я.
   — У него двое детей, я думаю, что он оставил отсоединенные части для последующего захоронения молодым коллегам, не учитывая количество выпитого ими на килограмм тела. И ребята, подумав, решили действовать методом устрашения и упаковали и развезли посылки по предполагаемым адресам проживания детей. По моим предположениям, федералы знали, что детей нет в Москве, и надеялись на устрашение всех остальных членов семьи. Они решили, что, получив посылки с расчлененкой, не охваченные еще слежкой родственники запаникуют и выведут их на след денег, потому что захотят немедленно бежать из Москвы. Так или иначе, мы точно знаем, кто отсоединил головы у трупов, но не знаем, кто убил. Автомобильный маньяк, выслеживающий парочки?