Страница:
— Скажет мне кто-нибудь, наконец, кого мы собираемся снимать? — Я повысила голос. — Это пантера? Лев? Рысь?
— Ну что вы, это натасканные на охрану закрытых помещений животные, можно сказать, самые близкие человеку, уверяю вас, они не могут причинить увечья, если вы все делаете правильно.
— Мне это надоело, — заявил Ладушкин. — Я не боюсь никаких животных, я вообще никого не боюсь, кроме одного человека — женщины по имени Инга Грэме, поэтому давайте побыстрей все закончим, мне с этой женщиной еще надо кое-что обсудить наедине.
— Да-да, время не ждет, — кивнул директор. — План такой. Мой человек входит в охраняемое помещение. С оператором, да, с оператором, вы оператор? Станьте сзади. Охранник… кого поставим? — спросил он и сам себе ответил — Матильду, конечно, она поспокойней. Охранник Матильда должна проявить все, чему ее обучали, вы только ведите себя спокойно, просто стойте и снимайте. Мой человек будет бегать по комнате, Матильда его нейтрализует. Вы все это снимаете и спокойно дожидаетесь сирены. После чего Матильда получает поощрение, ее уводят, вы выходите. Все ясно? Детей нельзя, — остановил директор Лору.
— Антон, спрячься тут где-нибудь, — приказала Лора, не поворачиваясь. — А я лично свою тетушку ни на секунду не оставлю с незнакомыми. Лучше расскажите, что должна делать эта Матильда.
— Она должна криками напугать постороннего, а если он не застынет на месте, то прыгнуть на него и нейтрализовать на некоторое время действием…
— У меня же… — начал было работник в черной форме, но директор отмахнулся:
— Получишь денежное вознаграждение, отправишь детей в зимний лагерь. Так вот. После нейтрализации постороннего Матильда должна вызвать по селектору полицию. В ожидании полиции она будет угрожающе себя вести, ходить вокруг постороннего с разъяренным видом и, может быть, повторяю, в исключительных случаях, демонстрировать свое отвращение и презрение, но это не всегда случается.
— Вы что, начали обучать приемам охраны психически больных? — не сдержал любопытства Ладушкин.
— Да нет же, — скривился директор. — Это всего лишь обезьяны.
— Гориллы? — шепотом спросила я.
— Ну что вы, милейшие шимпанзе. — Директор наклонился и ладонью показал от пола приблизительный рост милейших обезьянок.
— Я давно хотел тебе сказать, — опять завел свою песню Лом.
— Ну, с обезьяной я как-нибудь справлюсь, — усмехнулся Ладушкин.
— Подождите, — что-то меня в этой истории настораживало, но я не могла определить что, — а почему вы сказали, что сегодня последний день, когда можно делать съемку?
— Понимаете, шимпанзе, они, как и люди, различаются в актерском мастерстве. У нас была отличная пара актеров, самка и самец, разыгрывали нападение так артистично, что дух захватывало. Тут тебе и крики душераздирающие, и пластика движения, и агрессия! Но самца позавчера забрали, наняли на месяц охранять пустой дом. А сегодня поступил заказ и на Матильду. Хозяин сам приехал, посмотрел на нее в действии, остался очень доволен и оплатил заказ. Каскадер наш, который это обычно показывает, поехал после демонстрации домой… отдыхать, — определился после паузы директор, а его работник скривил губы в подозрительной ухмылке. — Я вам скажу по секрету… — Директор отвел меня в сторону и понизил голос. — Эта пара была, на мой взгляд, самой профессиональной, мне именно с ними рекламный ролик позарез нужен, а остальных обезьян мы подучим еще, поработаем над ними, понимаете? Но это между нами.
— Что это он надевает? — показала я пальцем на работника фирмы “Секрет”, который, пока мы разговаривали с директором, натянул на голову плотную шапку, а на глаза надел водонепроницаемые очки ныряльщика.
— Не обращайте внимания. — Директор отвернул меня в сторону. — Вы, главное, сразу определитесь с кадрами, местом съемки. К сожалению, показать вам предварительно помещение не могу, только план. По условиям обучения обезьяна должна его воспринимать как лично ей принадлежащий объект, так что экскурсии исключены. Да! Чуть не забыл. Никакого оружия. Матильда все равно отнимет, если найдет, а она с оружием еще не очень хорошо умеет обращаться.
Ладушкин вытащил из-за пояса пистолет, директор протянул руку, но инспектор ограничился тем, что высыпал в его ладонь патроны.
— А эта Матильда сюда не выскочит? — спросил Антон.
— Нет, она пометила выделенное ей помещение и защищает только его.
И вот, пятясь позади работника фирмы “Секрет”, который, вероятно, плохо видел сквозь запотевшие очки ныряльщика и ощупывал все, что попадалось на пути, вытянутыми руками, мы, крадучись, вошли в огромное — метров сорок — помещение и сгрудились у двери.
Перекрестившись, наш герой неуверенно двинулся по комнате, нащупывая кресло, потом журнальный столик, стойку с пластмассовой стилизацией под корешки книг. Ничего не происходило. Лом снимал осторожные передвижения работника фирмы сзади, я распрямилась, выглянула из-за спины Ладушкина и осмотрелась.
Если в этой комнате и была обезьяна, то она здорово замаскировалась. Лора показала пальцем в сторону окна. Я пожала плечами. Именно из-за оконной портьеры Матильда и выскочила, когда мнимый “вор” уже дошел почти до середины комнаты. Она свалилась темно-рыжим комом и с жутким воем покатилась по комнате. Волосы у меня зашевелились, побледневший Ладушкин рефлекторно сунул руку за пояс, вспомнил и отдернул ее.
Все, что попадалось обезьяне по дороге, она хватала и бросала в двигающегося мужчину. Пластмассовые книги, две керамические вазы, декоративные подставки под них и четыре диванные подушки. Присевший с камерой для более удобной съемки — вид снизу — Лом удовлетворенно мычал, “вор”, закрыв голову руками, отползал к двери, Лора заслонила меня собой, а Ладушкин поднял подушку и закрыл ею голову. Тут Матильда настигла нарушителя, прыгнула сверху ему на голову, стала срывать шапку и что-то такое делать с его глазами. Вероятно, у каскадера (рабочий день которого уже кончился) на глазах обычно ничего не было, издав возмущенный вопль, Матильда нащупала резинку очков, сдернула их, а указательные пальцы — если, конечно, у обезьян тот, что первый от пятки, называется указательным — стала засовывать в глаза “нарушителя”, сидя у него на голове. Теперь громко и страшно закричал “нарушитель”, дергаясь и пытаясь сбросить обезьяну. Среагировала Лора. Она сняла туфлю и запустила ею в шимпанзе. Матильда удивленно посмотрела на нее, оскалила чудовищные желтые зубы, задрала хвост, и… Я не поняла, что это было, я только прикрикнула на Лома, потому что он отставил камеру и с открытым ртом уставился на свалившегося на пол “нарушителя” с задравшей хвост обезьяной.
— Боже мой! — закричала Лора, закрыла нос рукой и бросилась к двери.
Тут я поняла, что странная темно-коричневая струя, которой обезьяна облила врага, — это самый натуральный понос. Ладушкин поймал дергающуюся Лору и сквозь зубы напомнил ей, что приказано было не двигаться.
Поздно. Швыряние туфлей обезьяна восприняла как личное оскорбление. Она прыгнула на нас, и мне показалось, что надо мной зависла в воздухе огромная летучая мышь, — это Матильда оскалилась в полете и расставила в стороны лапы, натянув шкуру под мышками и в паху.
Через десять секунд все было кончено. Крики прекратились. Я, закрывшая меня собой Лора, Ладушкин, бросившийся сверху на нас, и Лом, выронивший камеру, чтобы закрыть голову обеими руками, оказались щедро облитыми страшно вонючей жидкостью практически с ног до головы. Опорожнившись, обезьяна одним прыжком оказалась на расстоянии двадцати метров от нас с пистолетом Ладушкина в правой ноге. Комната поплыла у меня перед глазами, я успела дернуться в сторону, и меня вырвало. Лом подхватил камеру и снял, как Матильда нажимает кнопки пульта на стене. Это она давала сигнал тревоги в отделение милиции. Сначала — четыре кнопки. Потом, после зуммера, еще две — подтвердила вызов. Потом еще одну, красную, и только после этого, усевшись на спинку дивана, она стала… разбирать пистолет.
— Это табельное оружие! — протянул было руку Ладушкин, но тут его тоже вырвало.
Послышалась сирена, как в боевиках, когда в конце заварушки прибывает полиция, и под завывания этой сирены вошел директор и лично вручил Матильде пакет сушеных бананов, а мимо нас, сидящих на полу, прошмыгнул, отвернув лицо.
И вот, когда нас кое-как оттерли, и отмыли головы (а что толку, одежду же не постирать!), и вручили чек, и поздравили с успешной и по всему весьма результативной съемкой, а потом объяснили, что, по законам жанра… я хотела сказать — по условиям обучения, обезьяна должна напасть на врага, нейтрализовать его, вырывая из головы волосы и надавливая пальцами на глаза, после чего опоносить его сверху донизу, забрать при этом имеющееся оружие, нажать на пульте кнопки вызова милиции, дождаться ее приезда и получить вознаграждение. Всего-то делов. И нам еще повезло, что у Матильды мы — вторая порция врагов за день.
— А откуда у нее столько этого… — начала было Лора, но я дернула ее, уводя, потому что надеялась, что на свежем воздухе меня перестанет тошнить.
Не перестало. Крепясь изо всех сил и стараясь вдыхать, отвернув голову в сторону, директор фирмы, готовящей такие потрясающие охранные системы, попросил меня подписать бумагу о неразглашении секретной информации. Наивный, он что, думает, я стану на тусовках всем рассказывать, как меня обделала мерзейшим поносом шимпанзе?.. Ну вот, не стоило произносить это слово…
И я подписала бумагу, и мы пошли, пошатываясь, за идущим впереди на изрядном от нас расстоянии Антоном, и Лом заявил, что он в свою машину в таком виде не сядет, и нам не даст, и мы отправились на шоссе ловить машину, и машин этих в воскресенье вечером было как в часы пик на Кутузовском проспекте, и люди все такие отзывчивые попадались, тормозили, считай, через одного…
Лом уговорил дежурных охранной дачной зоны посмотреть за его автомобилем, а камеру потащил с собой, а Ладушкин забрал из багажника дыню, но даже такой великолепный вид нашей компании — с камерой и огромной дыней в перевязи — не помогал, и, затормозив, водители бледнели и дергали с места как ошпаренные.
Короче, когда мы дошли до поворота на проселочную дорогу, оттуда вырулил грузовик, и луна взошла в полном своем великолепии. Так удачно получилось, что грузовик этот днем перевозил навоз и чернозем, и нам разрешили забраться в кузов, и там на нас напал такой хохот, что водитель грузовика остановился и поинтересовался. “Чего ржете?”
А смеялись мы потому, что Ладушкин предложил съесть в кузове дыню. Он сказал, что времени у меня в обрез — хоть бы успеть до полуночи добежать до изолятора. А Антон удивленно спросил, как же мы будем есть дыню грязными руками? А Лора сказала, что как раз руки-то у нас чистые, а вот все остальное… Я предложила пригласить и шофера, Лом поддержал — что ему, шоферу, какой-то там понос обезьяны, если он весь день возил натуральное поросячье дерьмо! И вот тут нервы у всех сдали, и мы стали смеяться на пять разных голосов и довели друг друга этим разнообразием до полного истощения, а Ладушкин, разрезая дыню, умолял пожалеть его и кусал губы, чтобы остановить слезы, но слезы текли из его глаз и нарушали процесс выздоровления сломанного носа…
В октябре в пять утра на дворе темным-темно, но Питер хищным взглядом оглядел клумбу за деревьями, хмыкнул и пошел по мокрой траве к кустику ярко-желтых ноготков-камикадзе. Они решили закончить свою цветущую жизнь этой осенью принципиально под снегом. Питер сорвал шесть цветков, общипал прихваченные холодной смертью некоторые пожухлые лепестки, и в маленькой глиняной вазочке рядом с чайником и чашками они засветились воспоминанием о солнце.
Питер поднялся к бабушке в комнату, она улыбнулась, дождалась, пока брат помешает ложкой в чайнике и разольет пахучую жидкость по чашкам.
— Спасибо, родной, — сказала она, принимая чашку и пряча глаза.
— Итак, ты решила ехать… — Питер сел на пуфику трюмо, чтобы лучше видеть опущенное бабушкино лицо.
— Да. Вот выпью чаю и поеду.
— Не надо.
— Я поеду.
— Я тебя очень прошу не ехать. Я ведь редко тебя о чем-то прошу.
— Я все равно поеду, — монотонно повторила бабушка.
— Ты все знаешь?
— Я знаю все, что нужно, чтобы девочку освободили. Ей не место в тюрьме. Тебе меня не уговорить. Я знаю, ты всю жизнь боялся умереть, боли боялся, неприятностей, старости. Представь, что больше ничего не надо бояться.
— Ты говоришь, что мне больше ничего не надо бояться? — шепотом переспросил дедушка и потер грудь слева. — А Антон? Кто его сбережет?
— Антуан сильный мальчик и сообразительный. Инга поможет ему вырасти и полюбить жизнь. Нам с тобой в этих обличьях все равно не дожить до времени, когда мальчик вырастет.
— Сестра, — опять попросил Питер. — Я эту проблему решу сам. Не езди.
Бабушка встала, посмотрела на сгорбленного брата, погладила его по голове.
— Ксения звонила, — сказала она тихо. — Приглашала сходить на выставку немецких кукол. Я сказала, что ты точно захочешь пойти, а у меня дела. Она заедет после обеда.
— Вот она и позвонила, — кивнул Питер. — Ханны не стало, и она позвонила мне.
— Сходи. Посмотри, нет ли там куклы моей бабушки. Помнишь ее?
— Ужасная говорящая кукла? Хорошо. Посмотрю.
— Питер, — после этого спросит бабушка, — тебе не страшно? Ты стал Крысоловом.
— Бабушка, — попросил он ласково, — лучше вам все вопросы решить у дежурного офицера по связям с общественностью. Он принимает, правда, с девяти часов, пока можете пройти в комнату для посетителей. А хотите, оставьте анонимное сообщение вот в этом ящике для писем, анонимные у нас быстрее всего рассматривают.
— Не могу, юноша, — просто ответила бабушка, достала блокнот и набросала несколько фраз. — Это срочная информация, — глядя в глаза улыбающемуся дежурному, растолковывала бабушка, — она имеет большое значение для отдела внешней разведки. Уверяю вас, юноша, как только начальник ее прочтет, он тут же захочет лично со мной встретиться. Я подожду в комнате для посетителей, но только надеясь на вашу порядочность.
— На мою порядочность? — растерялся дежурный.
— Да. Постарайтесь сделать так, чтобы как можно больше начальников узнало, что в этой записке написано. Тогда хотя бы один из них обязательно примчится в комнату для посетителей.
С удивлением дежурный прочел на листке в линейку:
“Деньги Рудольфа Грэмса в обмен на свободу Инги Грэме. Информация для Ганса Зебельхера”.
— Вы не подписались, это анонимка?
— Ну что вы. — Бабушка достанет очки и черкнет внизу листка изумительным почерком каллиграфа: “Изольда фон Штольге, урожденная Грэме”. — Вот. Пожалуйста. — Она отдаст листок и проведет некоторые разъяснения. — Фамилия моего отца была Штольге, но я предпочитаю называть себя Грэме. Вы знаете, все женщины в нашем роду, особенно если они выбирали путь воинов, предпочитали оставлять фамилию матери. Мой третий муж…
— Пойдите сюда, пожалуйста. — Дежурный на входе с облегчением передал ненормальную старушку дежурному комнаты для посетителей.
Он сразу же позвонил по телефону и зачитал начальнику охраны содержание записки. Тот пустил поиск по указанным в записке трем именам и уже через пятнадцать минут обеспокоенным голосом приказал дежурному лично проследить, чтобы старушка не ушла, а если станет уходить, задержать ее. Бабушка предполагала быструю реакцию на ее сообщение, но представить, что начнется такой переполох, она не могла.
Через тридцать две минуты ожидания в комнату для посетителей пришли четверо и попросили бабушку пройти на второй этаж.
— Я хочу говорить или с немцем Зебельхером, или с начальником внешней разведки. Покажите документы. Ну?.. Где тут написано, что вы работаете во внешней разведке?
Мужчины нервничали, убеждая бабушку, что их отдел внутренних расследований как раз ведет дело по убийству агента внешней разведки и убийство это напрямую связано с именами в ее записке, поэтому лучше ей проявить сознательность и пройти с ними.
— Пройти я могу куда угодно, но говорить буду только с начальником отдела внешней разведки, — развела руками бабушка.
Тут пришли еще трое мужчин и потребовали, чтобы посетительница Грэме прошла с ними на третий этаж. Между первой четверкой и этими тремя произошел разговор на повышенных тонах, после чего все семеро потребовали, чтобы бабушка показала содержимое своей сумочки.
— Вы не поверите, — развела руками бабушка. — У меня нет сумочки! Паспорт я положила в карман пальто, еще взяла платок и футляр с очками. И все, больше ничего нет. На мне сегодня повседневное пальто, я его надеваю, когда предстоит трудная и сомнительная по чистоте работа, ну, там, на рынок съездить за мясом или на толкучку за вещами. Если бы я надела свое выходное белое пальто, вы бы не называли меня бабушкой! А персиковое — о-о-о! — послушайте, персиковое пальто без элегантной сумочки из крокодиловой кожи не смотрится, но в ней мало что помещается…
Сгрудившиеся вокруг сидящей бабушки мужчины терпеливо выслушали, что в крокодиловую сумочку не помещаются даже оба флакона, такая она маленькая, ей приходится брать один, наугад, она обычно берет духи для брюнетов, странно, да? Ей казалось, что брюнеты попадаются чаще, а вот сейчас, к примеру, из семи великолепных молодых мужчин перед ней пятеро — блондины, или светлые шатены, и это потрясающе! Еще они узнали, почему бабушка надела сегодня свое пальто для трудной и грязной работы. Потому что при неблагоприятном исходе ее разговора с начальником отдела внешней разведки ее могут задержать и поместить в изолятор, ну зачем же, скажите на милость, рисковать белым или, не дай бог, нежно-персиковым пальто, оно же насквозь пропахнет кутузкой, и в приличное место его потом не наденешь!
Вклинившись в подробные объяснения бабушки, одному из мужчин удалось спросить, где она припарковала машину, на что та развела руками и сообщила, что приехала на такси. Такси бабушка заказывала сначала по телефону, а потом присмотрела приличного шофера (“Блондина, кстати!”) и взяла его домашний номер и теперь при необходимости звонит сразу ему, так сказать, личному таксисту для непредвиденных обстоятельств или приятных прогулок.
В комнату для посетителей подошли еще двое, потом еще мужчина и женщина. Все они хором стали уверять бабушку, что лучший способ сберечь свое повседневное пальто — это пройти с нами… “Нет, извините, с нами!” — “Знаете что, лучше вам сразу здесь написать заявление о предоставлении охраны, как свидетелю…” — “А мы можем прямо здесь вас задержать и поместить в изолятор, пока не захотите говорить!” — заявила последняя парочка. “Это по какому же поводу?” — заинтересовалась четверка из отдела внутренних расследований. “За утаивание особо важной информации!”
Расталкивая ругающихся и размахивающих руками служивых, к бабушке пробрались двое мужчин, держа наготове раскрытые удостоверения и бланки с печатями. Из одного бланка бабушка, надев очки, выяснила, что перед нею заместитель начальника отдела внешней разведки, назначенный на эту должность два дня назад, номер приказа… подпись. А второй мужчина — бабушка подняла голову и внимательно рассмотрела нервно улыбающегося над нею немца — был не кто иной, как сам Зебельхер, уже много лет занимающийся делом террористической организации Фракция Красной Армии.
— Наконец-то! — Бабушка встала и любезно распрощалась с остальными, шепнув приглянувшемуся ей мужчине лет сорока, что теперь на пять блондинов семь брюнетов.
Бабушку вывели на улицу, посадили в машину, и в полнейшем молчании она ехала минут двадцать переулками, изучающе поглядывая на немца, игнорируя его удивленный взгляд и не опустив глаз, даже когда немец пронзительно посмотрел и они схлестнулись — взгляд на взгляд, кто первый отведет глаза.
Подъехали к двухэтажному особняку в заросшем деревьями дворике. Небольшая возня, возмущенные крики, и бабушка поняла, что опешившего немца не пускают внутрь.
— Послушайте, — заявила она в дверях заместителю начальника, — пусть он идет с нами. Вы что думаете, что я сейчас вам подробно опишу, где деньги лежат? Имея такие деньги, я бы вытащила свою внучку из тюрьмы без вашего участия! У меня есть информация, разобраться с которой могут только специалисты. Если наши не смогут, путь немец поможет.
Немца пропустили.
— Стакан воды, пожалуйста.
Она выпила несколько глотков, поднесла к губам руку и долго потом рассматривала прозрачную каплю на фиолетовом аметисте. Мужчины, рассевшись, терпеливо ждали.
— Если я предоставлю информацию, достаточную для определения личности человека, отрезавшего головы моей дочери и ее мужу, а вы за это отпустите мою внучку Ингу Грэме, это будет справедливая сделка? — поинтересовалась бабушка.
— Да, да, да!! — нетерпеливо закивал головой немец.
Покосившись на него, кивнул и начальник отдела.
— Нет, подождите, — воспротивился его заместитель. — Давайте точно определимся, что нам это даст?
— Если вы приставили к моей дочери слежку, назовем это таким словом, значит, вы подозревали, что Ханна знала о деньгах Рудольфа Грэмса. Вы спросите у этого человека, где деньги, потому что, если он отрезал головы Ханне и ее мужу, значит, они ему больше не понадобились, он все узнал, так?
— Допустим, начинайте же! — торопит ее начальник.
— После похорон моей дочери прошло уже больше девяти дней, и я могу теперь разрешить вашим людям откопать могилы, — начала бабушка.
— Могилы? — опешил начальник.
— Да. Вы захотите их откопать, как только узнаете, что моя дочь и ее муж похоронены целиком.
— Целиком?.. — Негодное удивленно посмотрел на заместителя. Заместитель прикусил губу с досадой, бабушка совсем сбрендила, а немец теперь знает, где располагается штаб-квартира отдела. Жаль. Очень жаль.
— Моя дочь похоронена с головой и руками, и это даст ей возможность искать себя и с честью для воина пережить время поиска. Латов тоже похоронен с головой, хотя, по моему мнению, мужчине она совсем ни к чему. Его основной орган при нем, даже и не знаю, чтобы мы делали, если бы убийца оскопил зятя и прислал потом нам это… в посылке. Детям! Представляете?!
— Стоп! — стукнул ладонью по столу подполковник Негодное. — Давайте сначала и по порядку. Вы что, хотите сказать, что кто-то прислал вам по почте голову вашей дочери?
— Ну да, я так и говорю, только не по почте, печатей не было, как это бывает, когда оправляешь посылку. И не мне, а детям прислали, понимаете, на два адреса.
Заместитель Негоднова налил в стакан из пластиковой бутылки и залпом выпил воду.
— То есть прислали в одной посылке одну голову, а в другой посылке — другую? — спросил он.
— Да. И на разные адреса Одну посылку, с головой матери и кистями ее рук, дочери прислали, Лоре Латовой. Вторую прислали Антону на адрес бывшей жены Латова. Ему отправили голову отца и кисти его рук.
— И вы это… Положили в гробы?
— Конечно, — кивнула бабушка.
— Вы скрыли важные вещественные доказательства! — повысил голос заместитель.
— Я не скрыла. Я похоронила дочь целиком, подождала девять дней и сейчас говорю вам об этом. Конечно, положа руку на сердце, если бы вы не задержали по подозрению в убийстве внучку, я бы никогда не сказала о головах, но теперь мне приходится с вами договариваться, вот я и пришла.
— Ну что вы, это натасканные на охрану закрытых помещений животные, можно сказать, самые близкие человеку, уверяю вас, они не могут причинить увечья, если вы все делаете правильно.
— Мне это надоело, — заявил Ладушкин. — Я не боюсь никаких животных, я вообще никого не боюсь, кроме одного человека — женщины по имени Инга Грэме, поэтому давайте побыстрей все закончим, мне с этой женщиной еще надо кое-что обсудить наедине.
— Да-да, время не ждет, — кивнул директор. — План такой. Мой человек входит в охраняемое помещение. С оператором, да, с оператором, вы оператор? Станьте сзади. Охранник… кого поставим? — спросил он и сам себе ответил — Матильду, конечно, она поспокойней. Охранник Матильда должна проявить все, чему ее обучали, вы только ведите себя спокойно, просто стойте и снимайте. Мой человек будет бегать по комнате, Матильда его нейтрализует. Вы все это снимаете и спокойно дожидаетесь сирены. После чего Матильда получает поощрение, ее уводят, вы выходите. Все ясно? Детей нельзя, — остановил директор Лору.
— Антон, спрячься тут где-нибудь, — приказала Лора, не поворачиваясь. — А я лично свою тетушку ни на секунду не оставлю с незнакомыми. Лучше расскажите, что должна делать эта Матильда.
— Она должна криками напугать постороннего, а если он не застынет на месте, то прыгнуть на него и нейтрализовать на некоторое время действием…
— У меня же… — начал было работник в черной форме, но директор отмахнулся:
— Получишь денежное вознаграждение, отправишь детей в зимний лагерь. Так вот. После нейтрализации постороннего Матильда должна вызвать по селектору полицию. В ожидании полиции она будет угрожающе себя вести, ходить вокруг постороннего с разъяренным видом и, может быть, повторяю, в исключительных случаях, демонстрировать свое отвращение и презрение, но это не всегда случается.
— Вы что, начали обучать приемам охраны психически больных? — не сдержал любопытства Ладушкин.
— Да нет же, — скривился директор. — Это всего лишь обезьяны.
— Гориллы? — шепотом спросила я.
— Ну что вы, милейшие шимпанзе. — Директор наклонился и ладонью показал от пола приблизительный рост милейших обезьянок.
— Я давно хотел тебе сказать, — опять завел свою песню Лом.
— Ну, с обезьяной я как-нибудь справлюсь, — усмехнулся Ладушкин.
— Подождите, — что-то меня в этой истории настораживало, но я не могла определить что, — а почему вы сказали, что сегодня последний день, когда можно делать съемку?
— Понимаете, шимпанзе, они, как и люди, различаются в актерском мастерстве. У нас была отличная пара актеров, самка и самец, разыгрывали нападение так артистично, что дух захватывало. Тут тебе и крики душераздирающие, и пластика движения, и агрессия! Но самца позавчера забрали, наняли на месяц охранять пустой дом. А сегодня поступил заказ и на Матильду. Хозяин сам приехал, посмотрел на нее в действии, остался очень доволен и оплатил заказ. Каскадер наш, который это обычно показывает, поехал после демонстрации домой… отдыхать, — определился после паузы директор, а его работник скривил губы в подозрительной ухмылке. — Я вам скажу по секрету… — Директор отвел меня в сторону и понизил голос. — Эта пара была, на мой взгляд, самой профессиональной, мне именно с ними рекламный ролик позарез нужен, а остальных обезьян мы подучим еще, поработаем над ними, понимаете? Но это между нами.
— Что это он надевает? — показала я пальцем на работника фирмы “Секрет”, который, пока мы разговаривали с директором, натянул на голову плотную шапку, а на глаза надел водонепроницаемые очки ныряльщика.
— Не обращайте внимания. — Директор отвернул меня в сторону. — Вы, главное, сразу определитесь с кадрами, местом съемки. К сожалению, показать вам предварительно помещение не могу, только план. По условиям обучения обезьяна должна его воспринимать как лично ей принадлежащий объект, так что экскурсии исключены. Да! Чуть не забыл. Никакого оружия. Матильда все равно отнимет, если найдет, а она с оружием еще не очень хорошо умеет обращаться.
Ладушкин вытащил из-за пояса пистолет, директор протянул руку, но инспектор ограничился тем, что высыпал в его ладонь патроны.
— А эта Матильда сюда не выскочит? — спросил Антон.
— Нет, она пометила выделенное ей помещение и защищает только его.
И вот, пятясь позади работника фирмы “Секрет”, который, вероятно, плохо видел сквозь запотевшие очки ныряльщика и ощупывал все, что попадалось на пути, вытянутыми руками, мы, крадучись, вошли в огромное — метров сорок — помещение и сгрудились у двери.
Перекрестившись, наш герой неуверенно двинулся по комнате, нащупывая кресло, потом журнальный столик, стойку с пластмассовой стилизацией под корешки книг. Ничего не происходило. Лом снимал осторожные передвижения работника фирмы сзади, я распрямилась, выглянула из-за спины Ладушкина и осмотрелась.
Если в этой комнате и была обезьяна, то она здорово замаскировалась. Лора показала пальцем в сторону окна. Я пожала плечами. Именно из-за оконной портьеры Матильда и выскочила, когда мнимый “вор” уже дошел почти до середины комнаты. Она свалилась темно-рыжим комом и с жутким воем покатилась по комнате. Волосы у меня зашевелились, побледневший Ладушкин рефлекторно сунул руку за пояс, вспомнил и отдернул ее.
Все, что попадалось обезьяне по дороге, она хватала и бросала в двигающегося мужчину. Пластмассовые книги, две керамические вазы, декоративные подставки под них и четыре диванные подушки. Присевший с камерой для более удобной съемки — вид снизу — Лом удовлетворенно мычал, “вор”, закрыв голову руками, отползал к двери, Лора заслонила меня собой, а Ладушкин поднял подушку и закрыл ею голову. Тут Матильда настигла нарушителя, прыгнула сверху ему на голову, стала срывать шапку и что-то такое делать с его глазами. Вероятно, у каскадера (рабочий день которого уже кончился) на глазах обычно ничего не было, издав возмущенный вопль, Матильда нащупала резинку очков, сдернула их, а указательные пальцы — если, конечно, у обезьян тот, что первый от пятки, называется указательным — стала засовывать в глаза “нарушителя”, сидя у него на голове. Теперь громко и страшно закричал “нарушитель”, дергаясь и пытаясь сбросить обезьяну. Среагировала Лора. Она сняла туфлю и запустила ею в шимпанзе. Матильда удивленно посмотрела на нее, оскалила чудовищные желтые зубы, задрала хвост, и… Я не поняла, что это было, я только прикрикнула на Лома, потому что он отставил камеру и с открытым ртом уставился на свалившегося на пол “нарушителя” с задравшей хвост обезьяной.
— Боже мой! — закричала Лора, закрыла нос рукой и бросилась к двери.
Тут я поняла, что странная темно-коричневая струя, которой обезьяна облила врага, — это самый натуральный понос. Ладушкин поймал дергающуюся Лору и сквозь зубы напомнил ей, что приказано было не двигаться.
Поздно. Швыряние туфлей обезьяна восприняла как личное оскорбление. Она прыгнула на нас, и мне показалось, что надо мной зависла в воздухе огромная летучая мышь, — это Матильда оскалилась в полете и расставила в стороны лапы, натянув шкуру под мышками и в паху.
Через десять секунд все было кончено. Крики прекратились. Я, закрывшая меня собой Лора, Ладушкин, бросившийся сверху на нас, и Лом, выронивший камеру, чтобы закрыть голову обеими руками, оказались щедро облитыми страшно вонючей жидкостью практически с ног до головы. Опорожнившись, обезьяна одним прыжком оказалась на расстоянии двадцати метров от нас с пистолетом Ладушкина в правой ноге. Комната поплыла у меня перед глазами, я успела дернуться в сторону, и меня вырвало. Лом подхватил камеру и снял, как Матильда нажимает кнопки пульта на стене. Это она давала сигнал тревоги в отделение милиции. Сначала — четыре кнопки. Потом, после зуммера, еще две — подтвердила вызов. Потом еще одну, красную, и только после этого, усевшись на спинку дивана, она стала… разбирать пистолет.
— Это табельное оружие! — протянул было руку Ладушкин, но тут его тоже вырвало.
Послышалась сирена, как в боевиках, когда в конце заварушки прибывает полиция, и под завывания этой сирены вошел директор и лично вручил Матильде пакет сушеных бананов, а мимо нас, сидящих на полу, прошмыгнул, отвернув лицо.
И вот, когда нас кое-как оттерли, и отмыли головы (а что толку, одежду же не постирать!), и вручили чек, и поздравили с успешной и по всему весьма результативной съемкой, а потом объяснили, что, по законам жанра… я хотела сказать — по условиям обучения, обезьяна должна напасть на врага, нейтрализовать его, вырывая из головы волосы и надавливая пальцами на глаза, после чего опоносить его сверху донизу, забрать при этом имеющееся оружие, нажать на пульте кнопки вызова милиции, дождаться ее приезда и получить вознаграждение. Всего-то делов. И нам еще повезло, что у Матильды мы — вторая порция врагов за день.
— А откуда у нее столько этого… — начала было Лора, но я дернула ее, уводя, потому что надеялась, что на свежем воздухе меня перестанет тошнить.
Не перестало. Крепясь изо всех сил и стараясь вдыхать, отвернув голову в сторону, директор фирмы, готовящей такие потрясающие охранные системы, попросил меня подписать бумагу о неразглашении секретной информации. Наивный, он что, думает, я стану на тусовках всем рассказывать, как меня обделала мерзейшим поносом шимпанзе?.. Ну вот, не стоило произносить это слово…
И я подписала бумагу, и мы пошли, пошатываясь, за идущим впереди на изрядном от нас расстоянии Антоном, и Лом заявил, что он в свою машину в таком виде не сядет, и нам не даст, и мы отправились на шоссе ловить машину, и машин этих в воскресенье вечером было как в часы пик на Кутузовском проспекте, и люди все такие отзывчивые попадались, тормозили, считай, через одного…
Лом уговорил дежурных охранной дачной зоны посмотреть за его автомобилем, а камеру потащил с собой, а Ладушкин забрал из багажника дыню, но даже такой великолепный вид нашей компании — с камерой и огромной дыней в перевязи — не помогал, и, затормозив, водители бледнели и дергали с места как ошпаренные.
Короче, когда мы дошли до поворота на проселочную дорогу, оттуда вырулил грузовик, и луна взошла в полном своем великолепии. Так удачно получилось, что грузовик этот днем перевозил навоз и чернозем, и нам разрешили забраться в кузов, и там на нас напал такой хохот, что водитель грузовика остановился и поинтересовался. “Чего ржете?”
А смеялись мы потому, что Ладушкин предложил съесть в кузове дыню. Он сказал, что времени у меня в обрез — хоть бы успеть до полуночи добежать до изолятора. А Антон удивленно спросил, как же мы будем есть дыню грязными руками? А Лора сказала, что как раз руки-то у нас чистые, а вот все остальное… Я предложила пригласить и шофера, Лом поддержал — что ему, шоферу, какой-то там понос обезьяны, если он весь день возил натуральное поросячье дерьмо! И вот тут нервы у всех сдали, и мы стали смеяться на пять разных голосов и довели друг друга этим разнообразием до полного истощения, а Ладушкин, разрезая дыню, умолял пожалеть его и кусал губы, чтобы остановить слезы, но слезы текли из его глаз и нарушали процесс выздоровления сломанного носа…
* * *
После моего появления в камере другие шестеро ее обитателей (назвать их всех “женщинами” я не могу, потому что двоих маленьких истощенных девушек можно было назвать только подростками, а еще одна… или один?., приказал называть его Викторией, “А кто назовет Виктором, тот получит, — как он выразился, бедненький, — по яйцам”) организованно скучились в одном углу, а потом вызвали стуком в дверь дежурного. Они что-то кричали о правах человека и противогазах, но я уже не вникала. Я спала.* * *
Этот понедельник начался у моей бабушки в четыре сорок утра. Она встала и, шаркая утепленными шлепанцами (из шкуры козы и… правильно, мехом внутрь), спустилась на кухню, чтобы поставить чайник. Потом она вернулась в спальню, села в кресло-качалку, укрылась пледом и стала ждать. Дедушка Питер услышал ее шаги, медленно сел в кровати, откашлялся, выдвинул ногой из-под кровати плевательницу, подумал, подумал, взял ее с пола и выплюнул все, что откашлял. Засунул ноги в свои утепленные шлепанцы, накинул халат, спустился в кухню, заварил травяной чай, окатил кипятком две чашки, поставил их на поднос, прислонил к горячему боку чайника и вышел на крыльцо.В октябре в пять утра на дворе темным-темно, но Питер хищным взглядом оглядел клумбу за деревьями, хмыкнул и пошел по мокрой траве к кустику ярко-желтых ноготков-камикадзе. Они решили закончить свою цветущую жизнь этой осенью принципиально под снегом. Питер сорвал шесть цветков, общипал прихваченные холодной смертью некоторые пожухлые лепестки, и в маленькой глиняной вазочке рядом с чайником и чашками они засветились воспоминанием о солнце.
Питер поднялся к бабушке в комнату, она улыбнулась, дождалась, пока брат помешает ложкой в чайнике и разольет пахучую жидкость по чашкам.
— Спасибо, родной, — сказала она, принимая чашку и пряча глаза.
— Итак, ты решила ехать… — Питер сел на пуфику трюмо, чтобы лучше видеть опущенное бабушкино лицо.
— Да. Вот выпью чаю и поеду.
— Не надо.
— Я поеду.
— Я тебя очень прошу не ехать. Я ведь редко тебя о чем-то прошу.
— Я все равно поеду, — монотонно повторила бабушка.
— Ты все знаешь?
— Я знаю все, что нужно, чтобы девочку освободили. Ей не место в тюрьме. Тебе меня не уговорить. Я знаю, ты всю жизнь боялся умереть, боли боялся, неприятностей, старости. Представь, что больше ничего не надо бояться.
— Ты говоришь, что мне больше ничего не надо бояться? — шепотом переспросил дедушка и потер грудь слева. — А Антон? Кто его сбережет?
— Антуан сильный мальчик и сообразительный. Инга поможет ему вырасти и полюбить жизнь. Нам с тобой в этих обличьях все равно не дожить до времени, когда мальчик вырастет.
— Сестра, — опять попросил Питер. — Я эту проблему решу сам. Не езди.
Бабушка встала, посмотрела на сгорбленного брата, погладила его по голове.
— Ксения звонила, — сказала она тихо. — Приглашала сходить на выставку немецких кукол. Я сказала, что ты точно захочешь пойти, а у меня дела. Она заедет после обеда.
— Вот она и позвонила, — кивнул Питер. — Ханны не стало, и она позвонила мне.
— Сходи. Посмотри, нет ли там куклы моей бабушки. Помнишь ее?
— Ужасная говорящая кукла? Хорошо. Посмотрю.
— Питер, — после этого спросит бабушка, — тебе не страшно? Ты стал Крысоловом.
* * *
В семь двадцать бабушка подъехала к приемной ФСБ, записалась у круглосуточного дежурного в огромном журнале и попросила показать ей, где находится отдел внешней разведки. Дежурный крепился изо всех сил, но улыбки сдержать не смог.— Бабушка, — попросил он ласково, — лучше вам все вопросы решить у дежурного офицера по связям с общественностью. Он принимает, правда, с девяти часов, пока можете пройти в комнату для посетителей. А хотите, оставьте анонимное сообщение вот в этом ящике для писем, анонимные у нас быстрее всего рассматривают.
— Не могу, юноша, — просто ответила бабушка, достала блокнот и набросала несколько фраз. — Это срочная информация, — глядя в глаза улыбающемуся дежурному, растолковывала бабушка, — она имеет большое значение для отдела внешней разведки. Уверяю вас, юноша, как только начальник ее прочтет, он тут же захочет лично со мной встретиться. Я подожду в комнате для посетителей, но только надеясь на вашу порядочность.
— На мою порядочность? — растерялся дежурный.
— Да. Постарайтесь сделать так, чтобы как можно больше начальников узнало, что в этой записке написано. Тогда хотя бы один из них обязательно примчится в комнату для посетителей.
С удивлением дежурный прочел на листке в линейку:
“Деньги Рудольфа Грэмса в обмен на свободу Инги Грэме. Информация для Ганса Зебельхера”.
— Вы не подписались, это анонимка?
— Ну что вы. — Бабушка достанет очки и черкнет внизу листка изумительным почерком каллиграфа: “Изольда фон Штольге, урожденная Грэме”. — Вот. Пожалуйста. — Она отдаст листок и проведет некоторые разъяснения. — Фамилия моего отца была Штольге, но я предпочитаю называть себя Грэме. Вы знаете, все женщины в нашем роду, особенно если они выбирали путь воинов, предпочитали оставлять фамилию матери. Мой третий муж…
— Пойдите сюда, пожалуйста. — Дежурный на входе с облегчением передал ненормальную старушку дежурному комнаты для посетителей.
Он сразу же позвонил по телефону и зачитал начальнику охраны содержание записки. Тот пустил поиск по указанным в записке трем именам и уже через пятнадцать минут обеспокоенным голосом приказал дежурному лично проследить, чтобы старушка не ушла, а если станет уходить, задержать ее. Бабушка предполагала быструю реакцию на ее сообщение, но представить, что начнется такой переполох, она не могла.
Через тридцать две минуты ожидания в комнату для посетителей пришли четверо и попросили бабушку пройти на второй этаж.
— Я хочу говорить или с немцем Зебельхером, или с начальником внешней разведки. Покажите документы. Ну?.. Где тут написано, что вы работаете во внешней разведке?
Мужчины нервничали, убеждая бабушку, что их отдел внутренних расследований как раз ведет дело по убийству агента внешней разведки и убийство это напрямую связано с именами в ее записке, поэтому лучше ей проявить сознательность и пройти с ними.
— Пройти я могу куда угодно, но говорить буду только с начальником отдела внешней разведки, — развела руками бабушка.
Тут пришли еще трое мужчин и потребовали, чтобы посетительница Грэме прошла с ними на третий этаж. Между первой четверкой и этими тремя произошел разговор на повышенных тонах, после чего все семеро потребовали, чтобы бабушка показала содержимое своей сумочки.
— Вы не поверите, — развела руками бабушка. — У меня нет сумочки! Паспорт я положила в карман пальто, еще взяла платок и футляр с очками. И все, больше ничего нет. На мне сегодня повседневное пальто, я его надеваю, когда предстоит трудная и сомнительная по чистоте работа, ну, там, на рынок съездить за мясом или на толкучку за вещами. Если бы я надела свое выходное белое пальто, вы бы не называли меня бабушкой! А персиковое — о-о-о! — послушайте, персиковое пальто без элегантной сумочки из крокодиловой кожи не смотрится, но в ней мало что помещается…
Сгрудившиеся вокруг сидящей бабушки мужчины терпеливо выслушали, что в крокодиловую сумочку не помещаются даже оба флакона, такая она маленькая, ей приходится брать один, наугад, она обычно берет духи для брюнетов, странно, да? Ей казалось, что брюнеты попадаются чаще, а вот сейчас, к примеру, из семи великолепных молодых мужчин перед ней пятеро — блондины, или светлые шатены, и это потрясающе! Еще они узнали, почему бабушка надела сегодня свое пальто для трудной и грязной работы. Потому что при неблагоприятном исходе ее разговора с начальником отдела внешней разведки ее могут задержать и поместить в изолятор, ну зачем же, скажите на милость, рисковать белым или, не дай бог, нежно-персиковым пальто, оно же насквозь пропахнет кутузкой, и в приличное место его потом не наденешь!
Вклинившись в подробные объяснения бабушки, одному из мужчин удалось спросить, где она припарковала машину, на что та развела руками и сообщила, что приехала на такси. Такси бабушка заказывала сначала по телефону, а потом присмотрела приличного шофера (“Блондина, кстати!”) и взяла его домашний номер и теперь при необходимости звонит сразу ему, так сказать, личному таксисту для непредвиденных обстоятельств или приятных прогулок.
В комнату для посетителей подошли еще двое, потом еще мужчина и женщина. Все они хором стали уверять бабушку, что лучший способ сберечь свое повседневное пальто — это пройти с нами… “Нет, извините, с нами!” — “Знаете что, лучше вам сразу здесь написать заявление о предоставлении охраны, как свидетелю…” — “А мы можем прямо здесь вас задержать и поместить в изолятор, пока не захотите говорить!” — заявила последняя парочка. “Это по какому же поводу?” — заинтересовалась четверка из отдела внутренних расследований. “За утаивание особо важной информации!”
Расталкивая ругающихся и размахивающих руками служивых, к бабушке пробрались двое мужчин, держа наготове раскрытые удостоверения и бланки с печатями. Из одного бланка бабушка, надев очки, выяснила, что перед нею заместитель начальника отдела внешней разведки, назначенный на эту должность два дня назад, номер приказа… подпись. А второй мужчина — бабушка подняла голову и внимательно рассмотрела нервно улыбающегося над нею немца — был не кто иной, как сам Зебельхер, уже много лет занимающийся делом террористической организации Фракция Красной Армии.
— Наконец-то! — Бабушка встала и любезно распрощалась с остальными, шепнув приглянувшемуся ей мужчине лет сорока, что теперь на пять блондинов семь брюнетов.
Бабушку вывели на улицу, посадили в машину, и в полнейшем молчании она ехала минут двадцать переулками, изучающе поглядывая на немца, игнорируя его удивленный взгляд и не опустив глаз, даже когда немец пронзительно посмотрел и они схлестнулись — взгляд на взгляд, кто первый отведет глаза.
Подъехали к двухэтажному особняку в заросшем деревьями дворике. Небольшая возня, возмущенные крики, и бабушка поняла, что опешившего немца не пускают внутрь.
— Послушайте, — заявила она в дверях заместителю начальника, — пусть он идет с нами. Вы что думаете, что я сейчас вам подробно опишу, где деньги лежат? Имея такие деньги, я бы вытащила свою внучку из тюрьмы без вашего участия! У меня есть информация, разобраться с которой могут только специалисты. Если наши не смогут, путь немец поможет.
Немца пропустили.
* * *
Начальника отдела, подполковника Негоднова, предупредили о “старушке”, и он удивился, оглядев пожилую женщину с безупречной осанкой, копной небрежно уложенных в пучок вьющихся волос и гордой посадкой головы. Бабушка задержалась у двери, рассматривая начальника, потом кивнула, как будто таким себе его и представляла, позволила заместителю снять с нее пальто, вытащила и заново воткнула несколько шпилек, подобрав пряди седых с рыжиной волос от висков вверх, поправила перстни на пальцах, села за стол и попросила.— Стакан воды, пожалуйста.
Она выпила несколько глотков, поднесла к губам руку и долго потом рассматривала прозрачную каплю на фиолетовом аметисте. Мужчины, рассевшись, терпеливо ждали.
— Если я предоставлю информацию, достаточную для определения личности человека, отрезавшего головы моей дочери и ее мужу, а вы за это отпустите мою внучку Ингу Грэме, это будет справедливая сделка? — поинтересовалась бабушка.
— Да, да, да!! — нетерпеливо закивал головой немец.
Покосившись на него, кивнул и начальник отдела.
— Нет, подождите, — воспротивился его заместитель. — Давайте точно определимся, что нам это даст?
— Если вы приставили к моей дочери слежку, назовем это таким словом, значит, вы подозревали, что Ханна знала о деньгах Рудольфа Грэмса. Вы спросите у этого человека, где деньги, потому что, если он отрезал головы Ханне и ее мужу, значит, они ему больше не понадобились, он все узнал, так?
— Допустим, начинайте же! — торопит ее начальник.
— После похорон моей дочери прошло уже больше девяти дней, и я могу теперь разрешить вашим людям откопать могилы, — начала бабушка.
— Могилы? — опешил начальник.
— Да. Вы захотите их откопать, как только узнаете, что моя дочь и ее муж похоронены целиком.
— Целиком?.. — Негодное удивленно посмотрел на заместителя. Заместитель прикусил губу с досадой, бабушка совсем сбрендила, а немец теперь знает, где располагается штаб-квартира отдела. Жаль. Очень жаль.
— Моя дочь похоронена с головой и руками, и это даст ей возможность искать себя и с честью для воина пережить время поиска. Латов тоже похоронен с головой, хотя, по моему мнению, мужчине она совсем ни к чему. Его основной орган при нем, даже и не знаю, чтобы мы делали, если бы убийца оскопил зятя и прислал потом нам это… в посылке. Детям! Представляете?!
— Стоп! — стукнул ладонью по столу подполковник Негодное. — Давайте сначала и по порядку. Вы что, хотите сказать, что кто-то прислал вам по почте голову вашей дочери?
— Ну да, я так и говорю, только не по почте, печатей не было, как это бывает, когда оправляешь посылку. И не мне, а детям прислали, понимаете, на два адреса.
Заместитель Негоднова налил в стакан из пластиковой бутылки и залпом выпил воду.
— То есть прислали в одной посылке одну голову, а в другой посылке — другую? — спросил он.
— Да. И на разные адреса Одну посылку, с головой матери и кистями ее рук, дочери прислали, Лоре Латовой. Вторую прислали Антону на адрес бывшей жены Латова. Ему отправили голову отца и кисти его рук.
— И вы это… Положили в гробы?
— Конечно, — кивнула бабушка.
— Вы скрыли важные вещественные доказательства! — повысил голос заместитель.
— Я не скрыла. Я похоронила дочь целиком, подождала девять дней и сейчас говорю вам об этом. Конечно, положа руку на сердце, если бы вы не задержали по подозрению в убийстве внучку, я бы никогда не сказала о головах, но теперь мне приходится с вами договариваться, вот я и пришла.