Страница:
— Инга, — повернула ко мне бабушка спокойное лицо, — принеси еще печенья. В духовке подсыхает.
— Ты думаешь, — я внимательно посмотрела в ее чистые глаза, — что нужно принести печенье?..
— Да. Неси.
— То самое, которое мы делаем для особых случаев?
— То самое. У нас как раз особый случай — гости пришли, не со злом, а с заботой, так ведь?
Федералы усиленно закивали, да, именно что с заботой о попавшем под внутреннее расследование инспекторе Ладушкине.
Дождавшись, пока из вазочки исчезнет все печенье, уныло поглядывая на активно жующие рты федералов, я впала в сильнейшую апатию, и даже последующая реакция двух взрослых и профессионально обученных мужчин на бабушкино печенье меня не рассмешила. Мы сели в одну машину, а вторая поехала сзади. На вопрос, зачем она вообще была нужна, мне подробно разъяснили, что это на случай, если бы в ходе допроса несовершеннолетних Латовых выяснились чрезвычайные обстоятельства. К примеру, если бы пришлось задержать несовершеннолетнюю Лору Латову, ведь такая деваха запросто могла убить и Кукушкину-Хогефельд, и пилота вертолета…
— И пристрелить своих охранниц, если бы они вздумали ей перечить, — подхватил другой.
Далее они активно обсудили внешние данные Лоры и пришли к выводу, что по ее физически неразвитому телу трудно предположить наличие в ней такой агрессии и злобы. По их мнению, подобное поведение бывает только у зрелых и сексуально неудовлетворенных женщин, как, например, у старшего лейтенанта Масликовой из четвертого отдела внешней разведки, она когда долго не кончает, то в тире выбивает одни десятки, а на ковре в зале запросто может кости переломать…
Мне стало скучно. Я понимала, что нужно воспользоваться реакцией их организма на бабушкино печенье и что-то выяснить для себя, но скука и отвращение придавили меня.
— Сегодня суббота, — вдруг подмигнул тот, что с прилизанными волосами. Он вел машину. Я посмотрела непонимающе.
— Как у вас с решением этих самых сексуальных проблем? — подхватил другой.
— Она еще не знает, — посмотрел на меня с жалостью любитель “мокрой” прически.
— Чего я не знаю?
— Сегодня ведь суббота, так? — опять подмигивает.
— Ну и что?
— Я к тому, что, если к вам в субботу не приходит любовник, как вы решаете эту проблему?
— Откуда вы знаете, что ко мне приходит мужчина только в субботу? Может быть, у меня каждый день недели разный!
— Нет, это на Ханну Латову работали четверо из восьмого отдела, — зашелся смехом федерал на заднем сиденье рядом со мной. — Ей сделали полный набор, вы бы почитали разработку психолога на эту тему!
Тут они слились в полном экстазе, взахлеб заваливая меня цитатами из разработки их штатного психолога. Впав в оцепенение, не веря своим ушам, я слушала, что “молодого застенчивого и стесняющегося агента — тип великовозрастного сыночка” должен был на следующий день сменять “крупный, тяжелого сложения агент лет пятидесяти, умудренный житейским опытом, немногословный и по поведению категорически надежный — тип папы, способного решить любую проблему”. А его, в свою очередь, “нервный заводила, около тридцати, с замашками афериста, не брезгующего попросить денег — тип криминального красавца”. После “криминального красавца”, вероятно, чтобы успокоить нервы моей тети, предлагался “среднего достатка, пришибленный любовью до потери интеллекта, по-собачьи преданный, отслеживающий любые желания возлюбленной ее ровесник — тип многодетного научного сотрудника, застрявшего лет на десять на уровне защиты кандидатской”.
— А вас как только Павел Андрееич увидел, сказал — она моя целиком. Я ее один раз в неделю сделаю счастливой на пять дней сразу! И выделил для обработки субботу.
— Субботу он выделил, потому что в пятницу крутил с Любочкой.
— Нет, не с Любочкой, а с этой, как ее!..
— С Любочкой, медиком из отдела фактурщиков!
— Почему не на семь дней! — закричала я, чтобы прекратить эту муку. — Почему на пять?
Обхохатываясь, мне объяснили, что на шестой день я должна уже была начать зреть, чтобы к седьмому дню желать своего возлюбленного до… Ну, до этого самого.
Я остужаю пламенеющие щеки холодными ладонями.
— Так что же вы теперь будете делать по субботам? — настаивает федерал за рулем.
— Я бы вас пригласил в пятницу поужинать, но вы не в моем вкусе, — сознается федерал рядом со мной. — Я грудастых люблю. И чтобы сзади тоже, вы понимаете?..
— Слушай, да она ничего не знает!
В маленьком зеркальце мне подмигивает веселый глаз, совершенно безумный от злоупотребления бабушкиной выпечкой.
— Ты скажи!
— Нет, ты скажи.
— Лучше ты.
— Я не могу, вдруг она заплачет, я ревущих женщин не терплю, так бы и пристукнул!
— Быстро говорите, что случилось! — закричала я.
— Ну, в общем, — начал федерал за рулем, — ваша мама, если вы в курсе, поехала на вашем автомобиле…
— И с вашим паспортом, и с билетом на ваше имя, который был куплен за два дня до этого! — горячо подхватил другой.
— Да, и с вашим паспортом, поехала в аэропорт. Ну вот, а за ней поехал один наш дежурный по слежке, то есть как раз была его смена до восьми утра. Еще поехал этот Ганс с сопровождающим из нашего отдела. А еще счастливчик, Павел Андреич, вот он поехал с лицом пока не установленным…
— По предварительной разработке, это была Хогефельд! — вступил федерал рядом со мной.
— Ну, допустим, Хогефельд. Уже в аэропорту, когда наш человек увидел, что за ним бегут четверо, достал оружие, и…
— Что с мамой? — всхлипнула я.
— С вашей мамой? Улетела она. Применила к Гансу какое-то психотропное оружие…
— Это потом наши медики определили, а у Ганса давление еще четыре часа скакало, зрачки расшились, и он… Он… — не сдержавшись, федерал рядом со мной захохотал с подвываниями, — такое вытворял с вашей машиной!.. Нет, мне рассказывали, я не поверил!
— Он находился в состоянии долго еще не проходящей эрекции, — осуждающе посмотрел в зеркало федерал за рулем.
— Что с мамой, черт бы вас побрал! — Я посмотрела на часы. Если учесть, что печенье они потребили не на пустой желудок, а сверху пяти-шести пирожных и большого количества чая, так… прибавим минут десять, получается, что приступ болтовни кончится через семь-десять минут.
— Ваша мама улетела в Германию по вашему паспорту, а вот Павел Андреич…
— Да. Павлу Андреевичу повезло меньше. Пристрелил его наш дежурный. Случайно. Не узнал. Говорит, он бежал, кричал ваше имя, а потом стал стрелять в дежурного, тот отстреливался.
— Кто его знает, как там все было, но пуля — его.
Я не стала дожидаться, пока они начнут выяснять, у кого первого начался словесный понос. По их угрюмым, напряженным лицам я поняла, что меня вообще могут запросто пристрелить, чтобы никто не узнал о приступе внезапной болтливости у особо подготовленных агентов внешней разведки. Я задергалась, изображая рвотные конвульсии, и потребовала, чтобы меня высадили. Клятвенно обещала, что доеду до больницы еще раньше их, потому что троллейбусы из пробок кое-как еще выезжают, а мы застряли глобально. Сучила ногами и надувала щеки, как будто во рту у меня все содержимое желудка. Но тот, который сидел рядом, молча ухватил меня за руку и протянул полиэтиленовый пакет с застежкой, в который, вероятно, упаковывают обнаруженные на месте преступления улики.
— Вы уверены, что с вами не случится приступа рыданий в палате инспектора? Все-таки вы только что узнали о смерти любимого человека, — интересуется сопровождающий меня федерал с прилизанными волосами.
— Действительно, только что, из вашей болтовни в машине! — констатирую я мстительно. — Еще как случится! Вас что, психологической подготовке не обучают?
— Вы, Инга Викторовна, простите, что так получилось. Самое странное, что утром на инструктаже мне начальник приказал ни слова вам не говорить о смерти Хирурга…
— Ладно, не извиняйтесь.
— Сам не понимаю, что на меня нашло. Войдите в мое положение.
— Как это?
— Меня представили на повышение, а тут такой прокол. Если можно, изобразите удивление, когда вам скажут, что Хирург убит. Можете даже заплакать и покричать немного, тогда — пожалуйста.
И вот передо мной услужливо распахнута дверь больничной палаты номер шесть.
Вообще-то я подготовила небольшое представление, так, экспромтом, пока слушала извинительное бормотание федерала в коридоре. Но, увидев лицо Коли Ладушкина, совершенно искренне вскрикнула и бросилась к его кровати.
— Инспектор, что у вас с лицом? — Я подбежала, навалилась на край койки и осторожно потрогала пальцем странное сооружение у него на лице. Вместо носа — конструкция из металлических стержней, пластмассовых креплений и гипса-нашлепки.
Ладушкин испуганно отодвинулся, я устроилась поудобней.
— Ну как же, Инга Викторовна, — прогундосил инспектор, — вы же сами видели. В сарае. Меня ваша племянница ударила лбом в нос.
— Коля, а как нога? — Я схватила его через простыню за предполагаемое больное место над правой коленкой. Ладушкин взвыл.
— Пусть она слезет с моей постели, — потребовал он, глядя горящими глазами куда-то мне за спину.
— Садитесь, Инга Викторовна, — предложил незнакомый голос.
Я оглянулась. О! Да тут целый квартет из обаятельнейших молодых людей в строгих костюмчиках и с одинаковыми прическами.
— Коля, ты не представляешь! — сразу же начала я взахлеб, как только услужливо подвинутый стул коснулся моего зада. — Мне только что рассказали, как облапошились федералы! В тот день, когда мы с тобой тащились в Лакинск, моя мама поехала в аэропорт, чтобы слетать погулять в Германию. А за ней поехали гуськом, нет, ты только вслушайся, друг за другом — дежурный по слежке, — я загибаю пальцы, — немец Зебельхер с приставленным к нему соглядатаем и мой возлюбленный Павел Андреевич с террористкой Хогефельд! Подождите, не перебивайте, я Колю давно не видела, он же лежит тут и ничего не знает! — досадливо оборвала я одного из молодых людей, который осторожно попытался что-то мне сказать. — Так вот. В аэропорту с дежурным по слежке федералом случился нервный припадок, он стал стрелять в мою маму, в немца с приставкой и в Павла с Хогефельд. Отгадай с одного раза, кого он пристрелил? Правильно! — ору я в упоении. — Моего любовника, представляешь! Мне тут в машине два федерала такое рассказали! Оказывается, Павел специально занимался со мной сексом по субботам, у него было такое задание. Да не перебивайте же! Отойдите подальше, дайте поговорить. А четверо других из их отдела внешней разведки разобрали по дням недели мою тетю Ханну. Ничего себе работка на благо Родины, да?
Перевожу дух. Ладушкин смотрит застывшим, напряженным взглядом, словно пытается расшифровать, почему я все это ему кричу, такая веселая.
— Наши с тобой предположения оказались точными, — подвожу я итог. — Хогефельд с Лопесом пустили в страну, хотя они разыскиваются уже шесть лет Интерполом, потому что наши внешние разведчики решили, что так быстрее выйдут на след денег. Павел, обнаружив, что количество желающих обогатиться в его отделе достигло критической массы, решил помочь и другой стороне, чтобы дело пошло побыстрей.
Один из молодых людей в строгом костюмчике кивнул федералу, который меня привел, и они тихо вышли в коридор. Оба бледные.
— Инга Викторовна, — прогундосил Ладушкин, — выходите за меня замуж.
Я даже не стала это анализировать. Бесполезно! Все сроки действия пирожков прошли, а регулярно получаемые инспектором травмы и сотрясения кого хочешь с ума сведут. Я сразу же вежливо отказалась:
— Я не могу, у меня теперь дети на содержании. Видел бы ты мою приемную дочурку… Ах да, ты ее видел, это же она тебя в сарае…
— Инспектор Ладушкин ближайшие несколько лет может провести за решеткой, — оборвал нашу интимную беседу один из федералов.
— Я когда вас не вижу несколько дней, у меня наступает подсасывание в желудке, как от сильного голода или от недоброкачественной пищи, — не обращая внимания на слова федерала, подался ко мне Ладушкин. — Или вот, например, сяду посидеть с друзьями, посмотрю на их подружек, и такой меня испуг вдруг охватит!
— Разрешите начать официальный допрос, — опять перебил федерал. — Допрос проводится в палате лечебного комплекса хирургического отделения больницы имени… Время московское…
— А чего ты боишься, Коля? — не поняла я.
— Нет, Инга Викторовна, обижаться на жизнь или бояться ее не в моих привычках. Но сами посудите: если вы будете всегда рядом, это сколько же жизней и рассудков я спасу!
— Основной вопрос, который нам нужно разъяснить. — Федерал продолжал заниматься своим делом, не обращая на наш разговор никакого внимания. Вероятно, за последние дни они наслушались всякого бреда Ладушкина в беспамятстве. — Это вопрос с убийством. Поскольку обнаруженный в сгоревшем сарае труп оказался телом гражданки Германии Хогефельд, возникает вопрос, кем она была убита.
— Ты слышишь, Коля, труп оказался телом. — Я начинаю потихоньку смеяться. — Значит, инспектор, ты жертвуешь собой и своим уже достаточно поврежденным телом и рассудком ради спасения всех счастливых пар?
— Жертвую, — кивает Ладушкин. — Я все равно пропитался вами, как ядом.
— То есть, — заинтересовалась я, — у тебя ко мне никакого сексуального влечения, никакого желания сделать счастливой или защитить? Одна жертвенность?
— Ну какое сексуальное влечение, Инга Викторовна, я похож на маньяка? Что случилось с вашим возлюбленным, который вызывал эти, каких…
— Эротические фантазии! — подсказываю я.
— Гражданка Грэме, что вы можете сказать как свидетель по поводу обнаруженного мертвого тела?
— Не знаю никакого тела, — отмахиваюсь я.
— Вот именно, — кивает Ладушкин. — Фантазии! Где он теперь, возбудитель фантазий? А-а-а! В очень любимом вашей бабушкой месте!
— А вы, инспектор Ладушкин, что можете сказать по поводу обнаруженного мертвого тела? Вы видели в ту ночь гражданку Хогефельд живой или мертвой?
— Он не видел, — не даю я сказать Ладушкину. — Он, как только вошел в сарай, тут же достал свой пистолет, а моя племянница Лора ударила его лбом в нос. Инспектор сразу упал и не приходил в себя, пока мы его не погрузили на тележку.
— Инспектор Ладушкин, отвечайте.
— Видел. Это я убил гражданку Хогефельд, труп которой обнаружен в сарае.
— Да врет он все! — возмутилась я.
— Гражданка Грэме, помолчите. Инспектор Ладушкин, продолжайте.
— Я ее увидел, — задумался Ладушкин, — и… сразу выстрелил! Она упала…
— Вранье! — не выдерживаю я.
— Почему вы считаете это не правдой, Инга Викторовна? — вкрадчиво интересуется федерал, направив на меня магнитофон.
— Потому что Ладушкин не стрелял! Проверьте его пистолет, это элементарно.
— А как он ее убил тогда?
— Я ее задушил вот этими руками, — протягивает перед собой руки Ладушкин.
— А я вам говорю, что, как только инспектор вошел в сарай, сразу же получил в нос! Упал и потерял сознание.
— Инга Викторовна, как, по-вашему, погибла гражданка Хогефельд?
— Понятия не имею, но Ладушкин здесь ни при чем! Ее могла убить одна из охранниц детей. Перед тем, как побежать на поле к вертолету. Или другая, тело которой мы нашли у калитки.
— Нашим отделом, — вступил в допрос другой федерал, — сделана полная временная и расстановочная ориентировка, исходя из показаний свидетелей и детей, Лоры и Антона Латовых. По этой ориентировке получается, что Анна Хогефельд могла быть убита только после драки с одной из охранниц, когда погналась за детьми. Автомат, найденный нами в колодце, соответствует описанию того оружия, которое несовершеннолетний Антон Латов подобрал и бросил в колодец. Таким образом, в некотором временном отрезке в сарае оказались двое детей Латовых, Хогефельд, инспектор Ладушкин и вы, Инга Викторовна.
— Неужели я перегрыз ей горло? — не унимается инспектор. — Выйдешь за меня замуж, последний раз спрашиваю?!
— Отвечайте, Инга Викторовна, — требует федерал.
— Я не буду женой Ладушкина.
— Я предлагаю вам отнестись к допросу серьезно.
— Я хочу подумать. — Только теперь я поняла, что весь этот допрос затеян из-за меня. Не Ладушкина подозревают, а меня.
— Думайте, Инга Викторовна.
— Я вспомнил! Я ударил ее лопатой по голове! — нервничает инспектор. — И долго потом еще бил по всяким местам. Она же террористка в международном розыске, мне за это надо медаль дать!
— Ладно. — Я решаюсь. — Это сделала я.
— Итак, — выдохнув, федерал сбросил напряжение, — как именно вы это сделали, Инга Викторовна?
— В присутствии адвоката. — Я смотрю в холодные глаза рядом, потом на возбужденного Ладушкина со сложной конструкцией на лице.
— Если мы удовлетворительно закончим беседу здесь и сейчас, — предлагает федерал, — я вам обещаю, что, учитывая проступки гражданки Хогефельд перед законом, я буду ходатайствовать за меру пресечения до суда в виде ограничения вашего передвижения, не более. Но если вы хотите все это затянуть, то до появления адвоката и решения вашего вопроса на предварительном следствии вы будете задержаны.
— Не верь ему и прекрати выдумывать с этим убийством! — приказывает Ладушкин.
— Адвоката! — настаиваю я.
— Инга Викторовна, вы задержаны по подозрению в убийстве гражданки Германии Хогефельд. — Федерал встал, его напарники, пошептавшись, достали наручники.
— Это дело уголовное, так ведь? — не может успокоиться Ладушкин. — Пусть его ведет отдел по убийствам! Почему федералы?!
— Коля, прекрати, — усмехаюсь я. — Ну как я могу выйти замуж за человека без малейшей склонности к ориентировочному анализу, ну как?! Лопата, да? Лопата в сарае с сеном?! Что, больше вообще никакой фантазии? Как тебя только взяли в сыщики?!
— Пройдемте. — Федералы пропускают меня в дверях вперед и с сочувствием смотрят на беснующегося Ладушкина.
Он как раз спрыгнул с кровати и бегает по палате босиком, в семейных трусах и футболке, сдергивая с шеи гипс.
— Вилами! — орет Ладушкин. — Я заколол ее вилами! Вилами! Вилами-и-и-и…
Ко мне пришел адвокат.
В узкой длинной комнате окно под самым потолком. Закрыто решеткой. Стул привинчен к полу, на голом столе угнетает нервы унылым желтым светом настольная лампа. Я смотрю на старичка, копающегося в хозяйственной сумке. Он чертыхается, что-то бормочет в белые усы, достает платок, вытирает рот, убирает платок, копается в сумке, чертыхается…
— Вот!
Оказывается, он искал очки. Нацепив их и внимательно меня разглядев, старичок вздыхает.
— Никакого сходства, — заявляет он разочарованно.
— Простите?..
— Вы совсем на нее не похожи. Сколько вам? Двадцать пять?
Я с ужасом хватаюсь за щеки. Не скажу, что в семь тридцать утра я выгляжу превосходно, даже если высыпаюсь, а не кручусь волчком всю ночь на нарах, но никто еще не прибавлял мне годков, все только отнимали!
— Викентий Карлович, — кивнул старик. — Как вас называть?
— Инга… А на кого я не похожа?
— Ни на кого вы не похожи. Вы плохо выглядите. Впрочем, в этом заведении плохо выглядят все. Ваша бабушка И-золь-да… — с наслаждением продегустировав это имя, старичок прикрыл глаза и мечтательно улыбнулся, — попросила меня с вами поговорить. Потому что ее не пустили.
— Вы адвокат, которого наняла для меня бабушка?
— Никудышный! — доверительно сообщает мне Викентий Карлович. — Ваша бабушка всегда, бывало, как сходит на мой процесс, поцелует меня потом в макушку и пожалеет. “Кенти, — скажет она ласково, — лучше бы ты занялся делом своего отца!”
— А каким делом занимался вам отец?
— Он делал отличную колбасу.
Я не понимаю, зачем бабушка наняла для меня самого плохого адвоката. Но, как всегда, полностью ей доверяю. Сын колбасника так сын колбасника, ей видней.
— Что будем делать? — бужу я задремавшего со счастливой легкой улыбкой старичка.
— У меня рост метр пятьдесят три, — сообщает он.
— Сочувствую…
— Ни в коей мере! — возбудился старичок. — Ваше сочувствие оскорбительно. Дело в том, что я обожаю высоких женщин, понимаете?
Мне подмигивают. Я пожимаю плечами.
— Ну как же, количество женщин, высоким ростом которых я мог всю свою жизнь восхищаться, увеличилось многократно по сравнению с желаниями, например, мужчины среднего роста — от ста семидесяти до ста восьмидесяти!
— У нас время не ограничено? — интересуюсь я на всякий случай, потеряв всякую надежду угадать, зачем бабушка прислала этого смешного старичка.
— Да, вы правы, вы совершенно правы. Простите. — Он опять копается в хозяйственной сумке, достает потрепанный блокнот и начинает потрошить сумку снова в поисках ручки. Выудив огрызок карандаша, осматривает его, потом садится в позу примерного школьника, сложив руки. — Слушаю вас!
— Что?..
— Я вас слушаю!
— Я должна рассказать, как все было?..
— Да нет же. Вы должны рассказать мне, как все должно быть! Что именно передать И-золь-де… — полуулыбка на десять секунд, — чтобы она начала действовать!
— Ладно… — Я задумываюсь. — Начнем с агентов отдела внешней разведки, которые отрабатывали мою тетю Ханну.
— Тетю Ханну… Не спешите, пожалуйста, я не успеваю. — Старичок примерно записывает каждое мое слово.
Чтобы не тратить его усердие зря, я начинаю изъясняться более лаконично:
— Пишите. Четверг — молодой, застенчивый, тип великовозрастного сыночка — студент из Плехановской, имя, может быть, Костя. Пятница — надежный, в возрасте, умудренный жизненным опытом папочка, решал все проблемы, его точно звали Григорий Павлович. Понедельник и вторник делили: аферист, тип криминального красавца, скорее всего Эдуард, как сказала о нем соседка, — он был вне конкуренции, и по-собачьи преданный научный сотрудник среднего достатка, тип примерного семьянина, впервые изменившего жене. Его могли звать Владик. Так… Напишите, что имена могут быть подлинные, я так думаю, зачем им еще и имена придумывать, — бормочу я уже себе под нос, но старичок примерно строчит, повторяя:
— …им еще и имена придумывать. Точка. — Заметив мой сочувствующий взгляд, объясняет:
— Мне Изольда сказала записать все в подробностях, до последнего слова, как вы скажете.
— Ладно. Напишите еще — картонка с адресом, почерк и газета.
— Газета…
— Газета, в которую была упакована посылка.
— Посылка…
— Мне эта газета показалась странной, если бабушка ее уже сожгла, пусть вспомнит, может быть, она заметила, в чем странность.
— Записал.
— Спасибо.
— Если это все, то я еще посижу несколько минут, чтобы вы хорошенько подумали. Вот, возьмите мой телефон, он здесь в изоляторе зарегистрирован как адвокатский. Но имейте в виду, все до последнего слова — слушают!
— Спасибо.
— Все. Молчим! Думайте.
Я откидываю голову назад, закрываю глаза и думаю.
— Вспомнила! Название странное, я такой газеты в Москве никогда не видела. “За кадры верфям”.
— Минуточку… — Адвокат усердно копается в сумке, отыскивая провалившийся в ее недра карандаш, достает блокнот.
— Ну вот, теперь вроде все.
— Благодарю за доверие! — Старичок встает и церемонно подносит мою грязную ладонь к губам. — Звоните, не теряйте надежды, мы выиграем ваше дело!
Из допросной комнаты меня ведут не в камеру, а через другой коридор в комнату дежурного. Раскладывают целый ворох бумаг под копиркой и приказывают расписаться.
— Пока не прочитаю, не подпишу, — честно предупреждаю я, вспомнив Лома.
— Не подпишешь, и не надо, — отвечает мне шароподобная дежурная, с лопающейся на груди застежкой форменной куртки. — Это же не меня жених-милиционер забирает под подписку!
— Ты думаешь, — я внимательно посмотрела в ее чистые глаза, — что нужно принести печенье?..
— Да. Неси.
— То самое, которое мы делаем для особых случаев?
— То самое. У нас как раз особый случай — гости пришли, не со злом, а с заботой, так ведь?
Федералы усиленно закивали, да, именно что с заботой о попавшем под внутреннее расследование инспекторе Ладушкине.
Дождавшись, пока из вазочки исчезнет все печенье, уныло поглядывая на активно жующие рты федералов, я впала в сильнейшую апатию, и даже последующая реакция двух взрослых и профессионально обученных мужчин на бабушкино печенье меня не рассмешила. Мы сели в одну машину, а вторая поехала сзади. На вопрос, зачем она вообще была нужна, мне подробно разъяснили, что это на случай, если бы в ходе допроса несовершеннолетних Латовых выяснились чрезвычайные обстоятельства. К примеру, если бы пришлось задержать несовершеннолетнюю Лору Латову, ведь такая деваха запросто могла убить и Кукушкину-Хогефельд, и пилота вертолета…
— И пристрелить своих охранниц, если бы они вздумали ей перечить, — подхватил другой.
Далее они активно обсудили внешние данные Лоры и пришли к выводу, что по ее физически неразвитому телу трудно предположить наличие в ней такой агрессии и злобы. По их мнению, подобное поведение бывает только у зрелых и сексуально неудовлетворенных женщин, как, например, у старшего лейтенанта Масликовой из четвертого отдела внешней разведки, она когда долго не кончает, то в тире выбивает одни десятки, а на ковре в зале запросто может кости переломать…
Мне стало скучно. Я понимала, что нужно воспользоваться реакцией их организма на бабушкино печенье и что-то выяснить для себя, но скука и отвращение придавили меня.
— Сегодня суббота, — вдруг подмигнул тот, что с прилизанными волосами. Он вел машину. Я посмотрела непонимающе.
— Как у вас с решением этих самых сексуальных проблем? — подхватил другой.
— Она еще не знает, — посмотрел на меня с жалостью любитель “мокрой” прически.
— Чего я не знаю?
— Сегодня ведь суббота, так? — опять подмигивает.
— Ну и что?
— Я к тому, что, если к вам в субботу не приходит любовник, как вы решаете эту проблему?
— Откуда вы знаете, что ко мне приходит мужчина только в субботу? Может быть, у меня каждый день недели разный!
— Нет, это на Ханну Латову работали четверо из восьмого отдела, — зашелся смехом федерал на заднем сиденье рядом со мной. — Ей сделали полный набор, вы бы почитали разработку психолога на эту тему!
Тут они слились в полном экстазе, взахлеб заваливая меня цитатами из разработки их штатного психолога. Впав в оцепенение, не веря своим ушам, я слушала, что “молодого застенчивого и стесняющегося агента — тип великовозрастного сыночка” должен был на следующий день сменять “крупный, тяжелого сложения агент лет пятидесяти, умудренный житейским опытом, немногословный и по поведению категорически надежный — тип папы, способного решить любую проблему”. А его, в свою очередь, “нервный заводила, около тридцати, с замашками афериста, не брезгующего попросить денег — тип криминального красавца”. После “криминального красавца”, вероятно, чтобы успокоить нервы моей тети, предлагался “среднего достатка, пришибленный любовью до потери интеллекта, по-собачьи преданный, отслеживающий любые желания возлюбленной ее ровесник — тип многодетного научного сотрудника, застрявшего лет на десять на уровне защиты кандидатской”.
— А вас как только Павел Андрееич увидел, сказал — она моя целиком. Я ее один раз в неделю сделаю счастливой на пять дней сразу! И выделил для обработки субботу.
— Субботу он выделил, потому что в пятницу крутил с Любочкой.
— Нет, не с Любочкой, а с этой, как ее!..
— С Любочкой, медиком из отдела фактурщиков!
— Почему не на семь дней! — закричала я, чтобы прекратить эту муку. — Почему на пять?
Обхохатываясь, мне объяснили, что на шестой день я должна уже была начать зреть, чтобы к седьмому дню желать своего возлюбленного до… Ну, до этого самого.
Я остужаю пламенеющие щеки холодными ладонями.
— Так что же вы теперь будете делать по субботам? — настаивает федерал за рулем.
— Я бы вас пригласил в пятницу поужинать, но вы не в моем вкусе, — сознается федерал рядом со мной. — Я грудастых люблю. И чтобы сзади тоже, вы понимаете?..
— Слушай, да она ничего не знает!
В маленьком зеркальце мне подмигивает веселый глаз, совершенно безумный от злоупотребления бабушкиной выпечкой.
— Ты скажи!
— Нет, ты скажи.
— Лучше ты.
— Я не могу, вдруг она заплачет, я ревущих женщин не терплю, так бы и пристукнул!
— Быстро говорите, что случилось! — закричала я.
— Ну, в общем, — начал федерал за рулем, — ваша мама, если вы в курсе, поехала на вашем автомобиле…
— И с вашим паспортом, и с билетом на ваше имя, который был куплен за два дня до этого! — горячо подхватил другой.
— Да, и с вашим паспортом, поехала в аэропорт. Ну вот, а за ней поехал один наш дежурный по слежке, то есть как раз была его смена до восьми утра. Еще поехал этот Ганс с сопровождающим из нашего отдела. А еще счастливчик, Павел Андреич, вот он поехал с лицом пока не установленным…
— По предварительной разработке, это была Хогефельд! — вступил федерал рядом со мной.
— Ну, допустим, Хогефельд. Уже в аэропорту, когда наш человек увидел, что за ним бегут четверо, достал оружие, и…
— Что с мамой? — всхлипнула я.
— С вашей мамой? Улетела она. Применила к Гансу какое-то психотропное оружие…
— Это потом наши медики определили, а у Ганса давление еще четыре часа скакало, зрачки расшились, и он… Он… — не сдержавшись, федерал рядом со мной захохотал с подвываниями, — такое вытворял с вашей машиной!.. Нет, мне рассказывали, я не поверил!
— Он находился в состоянии долго еще не проходящей эрекции, — осуждающе посмотрел в зеркало федерал за рулем.
— Что с мамой, черт бы вас побрал! — Я посмотрела на часы. Если учесть, что печенье они потребили не на пустой желудок, а сверху пяти-шести пирожных и большого количества чая, так… прибавим минут десять, получается, что приступ болтовни кончится через семь-десять минут.
— Ваша мама улетела в Германию по вашему паспорту, а вот Павел Андреич…
— Да. Павлу Андреевичу повезло меньше. Пристрелил его наш дежурный. Случайно. Не узнал. Говорит, он бежал, кричал ваше имя, а потом стал стрелять в дежурного, тот отстреливался.
— Кто его знает, как там все было, но пуля — его.
* * *
Ровно через четыре минуты и сорок шесть секунд — я отследила по секундомеру — после фразы о пуле радостное возбуждение и словоохотливость у работников Службы безопасности пошли на спад. За эти четыре минуты я узнала, что “Хирург почти вышел на деньги, но начальник отдела его подсек, он жук известный, своего не упустит”, что “немец тоже не прост, и в отделе внешней разведки на него есть заведенное дело, и не задерживают его исключительно из азарта: начальство играет в тотализатор — кто первый найдет миллионы, которые спрятал террорист Грэме”. Что Кукушкина-Хогефельд и ее напарник прибыли к нам исключительно по заданию организации, чтобы, отыскав деньги, возродить почти уничтоженное движение и собрать его уцелевших членов, то есть по соображениям политическим, а немец — “настоящий ворюга и авантюрист”. Что “Хирург мог запросто начать стрелять в аэропорту первым, он же думал, что это вы улетаете, решил, так сказать, что вы за деньгами в Германию рванули, и он с вами, обрубив концы”… Последние сорок шесть секунд они постепенно замолкали и с испугом прислушивались к себе, с трудом понимая, что такое с ними произошло. Да еще с обоими сразу.Я не стала дожидаться, пока они начнут выяснять, у кого первого начался словесный понос. По их угрюмым, напряженным лицам я поняла, что меня вообще могут запросто пристрелить, чтобы никто не узнал о приступе внезапной болтливости у особо подготовленных агентов внешней разведки. Я задергалась, изображая рвотные конвульсии, и потребовала, чтобы меня высадили. Клятвенно обещала, что доеду до больницы еще раньше их, потому что троллейбусы из пробок кое-как еще выезжают, а мы застряли глобально. Сучила ногами и надувала щеки, как будто во рту у меня все содержимое желудка. Но тот, который сидел рядом, молча ухватил меня за руку и протянул полиэтиленовый пакет с застежкой, в который, вероятно, упаковывают обнаруженные на месте преступления улики.
* * *
Иду по длинному больничному коридору и прислушиваюсь к себе. Никаких эмоций. То ли я устала за последние дни от обилия невероятных приключений, то ли слишком рассержена на себя за любовь к Павлу, выполнявшему со мной по субботам задание отдела Службы безопасности. А я-то, дура, пирожки!..— Вы уверены, что с вами не случится приступа рыданий в палате инспектора? Все-таки вы только что узнали о смерти любимого человека, — интересуется сопровождающий меня федерал с прилизанными волосами.
— Действительно, только что, из вашей болтовни в машине! — констатирую я мстительно. — Еще как случится! Вас что, психологической подготовке не обучают?
— Вы, Инга Викторовна, простите, что так получилось. Самое странное, что утром на инструктаже мне начальник приказал ни слова вам не говорить о смерти Хирурга…
— Ладно, не извиняйтесь.
— Сам не понимаю, что на меня нашло. Войдите в мое положение.
— Как это?
— Меня представили на повышение, а тут такой прокол. Если можно, изобразите удивление, когда вам скажут, что Хирург убит. Можете даже заплакать и покричать немного, тогда — пожалуйста.
И вот передо мной услужливо распахнута дверь больничной палаты номер шесть.
Вообще-то я подготовила небольшое представление, так, экспромтом, пока слушала извинительное бормотание федерала в коридоре. Но, увидев лицо Коли Ладушкина, совершенно искренне вскрикнула и бросилась к его кровати.
— Инспектор, что у вас с лицом? — Я подбежала, навалилась на край койки и осторожно потрогала пальцем странное сооружение у него на лице. Вместо носа — конструкция из металлических стержней, пластмассовых креплений и гипса-нашлепки.
Ладушкин испуганно отодвинулся, я устроилась поудобней.
— Ну как же, Инга Викторовна, — прогундосил инспектор, — вы же сами видели. В сарае. Меня ваша племянница ударила лбом в нос.
— Коля, а как нога? — Я схватила его через простыню за предполагаемое больное место над правой коленкой. Ладушкин взвыл.
— Пусть она слезет с моей постели, — потребовал он, глядя горящими глазами куда-то мне за спину.
— Садитесь, Инга Викторовна, — предложил незнакомый голос.
Я оглянулась. О! Да тут целый квартет из обаятельнейших молодых людей в строгих костюмчиках и с одинаковыми прическами.
— Коля, ты не представляешь! — сразу же начала я взахлеб, как только услужливо подвинутый стул коснулся моего зада. — Мне только что рассказали, как облапошились федералы! В тот день, когда мы с тобой тащились в Лакинск, моя мама поехала в аэропорт, чтобы слетать погулять в Германию. А за ней поехали гуськом, нет, ты только вслушайся, друг за другом — дежурный по слежке, — я загибаю пальцы, — немец Зебельхер с приставленным к нему соглядатаем и мой возлюбленный Павел Андреевич с террористкой Хогефельд! Подождите, не перебивайте, я Колю давно не видела, он же лежит тут и ничего не знает! — досадливо оборвала я одного из молодых людей, который осторожно попытался что-то мне сказать. — Так вот. В аэропорту с дежурным по слежке федералом случился нервный припадок, он стал стрелять в мою маму, в немца с приставкой и в Павла с Хогефельд. Отгадай с одного раза, кого он пристрелил? Правильно! — ору я в упоении. — Моего любовника, представляешь! Мне тут в машине два федерала такое рассказали! Оказывается, Павел специально занимался со мной сексом по субботам, у него было такое задание. Да не перебивайте же! Отойдите подальше, дайте поговорить. А четверо других из их отдела внешней разведки разобрали по дням недели мою тетю Ханну. Ничего себе работка на благо Родины, да?
Перевожу дух. Ладушкин смотрит застывшим, напряженным взглядом, словно пытается расшифровать, почему я все это ему кричу, такая веселая.
— Наши с тобой предположения оказались точными, — подвожу я итог. — Хогефельд с Лопесом пустили в страну, хотя они разыскиваются уже шесть лет Интерполом, потому что наши внешние разведчики решили, что так быстрее выйдут на след денег. Павел, обнаружив, что количество желающих обогатиться в его отделе достигло критической массы, решил помочь и другой стороне, чтобы дело пошло побыстрей.
Один из молодых людей в строгом костюмчике кивнул федералу, который меня привел, и они тихо вышли в коридор. Оба бледные.
— Инга Викторовна, — прогундосил Ладушкин, — выходите за меня замуж.
Я даже не стала это анализировать. Бесполезно! Все сроки действия пирожков прошли, а регулярно получаемые инспектором травмы и сотрясения кого хочешь с ума сведут. Я сразу же вежливо отказалась:
— Я не могу, у меня теперь дети на содержании. Видел бы ты мою приемную дочурку… Ах да, ты ее видел, это же она тебя в сарае…
— Инспектор Ладушкин ближайшие несколько лет может провести за решеткой, — оборвал нашу интимную беседу один из федералов.
— Я когда вас не вижу несколько дней, у меня наступает подсасывание в желудке, как от сильного голода или от недоброкачественной пищи, — не обращая внимания на слова федерала, подался ко мне Ладушкин. — Или вот, например, сяду посидеть с друзьями, посмотрю на их подружек, и такой меня испуг вдруг охватит!
— Разрешите начать официальный допрос, — опять перебил федерал. — Допрос проводится в палате лечебного комплекса хирургического отделения больницы имени… Время московское…
— А чего ты боишься, Коля? — не поняла я.
— Нет, Инга Викторовна, обижаться на жизнь или бояться ее не в моих привычках. Но сами посудите: если вы будете всегда рядом, это сколько же жизней и рассудков я спасу!
— Основной вопрос, который нам нужно разъяснить. — Федерал продолжал заниматься своим делом, не обращая на наш разговор никакого внимания. Вероятно, за последние дни они наслушались всякого бреда Ладушкина в беспамятстве. — Это вопрос с убийством. Поскольку обнаруженный в сгоревшем сарае труп оказался телом гражданки Германии Хогефельд, возникает вопрос, кем она была убита.
— Ты слышишь, Коля, труп оказался телом. — Я начинаю потихоньку смеяться. — Значит, инспектор, ты жертвуешь собой и своим уже достаточно поврежденным телом и рассудком ради спасения всех счастливых пар?
— Жертвую, — кивает Ладушкин. — Я все равно пропитался вами, как ядом.
— То есть, — заинтересовалась я, — у тебя ко мне никакого сексуального влечения, никакого желания сделать счастливой или защитить? Одна жертвенность?
— Ну какое сексуальное влечение, Инга Викторовна, я похож на маньяка? Что случилось с вашим возлюбленным, который вызывал эти, каких…
— Эротические фантазии! — подсказываю я.
— Гражданка Грэме, что вы можете сказать как свидетель по поводу обнаруженного мертвого тела?
— Не знаю никакого тела, — отмахиваюсь я.
— Вот именно, — кивает Ладушкин. — Фантазии! Где он теперь, возбудитель фантазий? А-а-а! В очень любимом вашей бабушкой месте!
— А вы, инспектор Ладушкин, что можете сказать по поводу обнаруженного мертвого тела? Вы видели в ту ночь гражданку Хогефельд живой или мертвой?
— Он не видел, — не даю я сказать Ладушкину. — Он, как только вошел в сарай, тут же достал свой пистолет, а моя племянница Лора ударила его лбом в нос. Инспектор сразу упал и не приходил в себя, пока мы его не погрузили на тележку.
— Инспектор Ладушкин, отвечайте.
— Видел. Это я убил гражданку Хогефельд, труп которой обнаружен в сарае.
— Да врет он все! — возмутилась я.
— Гражданка Грэме, помолчите. Инспектор Ладушкин, продолжайте.
— Я ее увидел, — задумался Ладушкин, — и… сразу выстрелил! Она упала…
— Вранье! — не выдерживаю я.
— Почему вы считаете это не правдой, Инга Викторовна? — вкрадчиво интересуется федерал, направив на меня магнитофон.
— Потому что Ладушкин не стрелял! Проверьте его пистолет, это элементарно.
— А как он ее убил тогда?
— Я ее задушил вот этими руками, — протягивает перед собой руки Ладушкин.
— А я вам говорю, что, как только инспектор вошел в сарай, сразу же получил в нос! Упал и потерял сознание.
— Инга Викторовна, как, по-вашему, погибла гражданка Хогефельд?
— Понятия не имею, но Ладушкин здесь ни при чем! Ее могла убить одна из охранниц детей. Перед тем, как побежать на поле к вертолету. Или другая, тело которой мы нашли у калитки.
— Нашим отделом, — вступил в допрос другой федерал, — сделана полная временная и расстановочная ориентировка, исходя из показаний свидетелей и детей, Лоры и Антона Латовых. По этой ориентировке получается, что Анна Хогефельд могла быть убита только после драки с одной из охранниц, когда погналась за детьми. Автомат, найденный нами в колодце, соответствует описанию того оружия, которое несовершеннолетний Антон Латов подобрал и бросил в колодец. Таким образом, в некотором временном отрезке в сарае оказались двое детей Латовых, Хогефельд, инспектор Ладушкин и вы, Инга Викторовна.
— Неужели я перегрыз ей горло? — не унимается инспектор. — Выйдешь за меня замуж, последний раз спрашиваю?!
— Отвечайте, Инга Викторовна, — требует федерал.
— Я не буду женой Ладушкина.
— Я предлагаю вам отнестись к допросу серьезно.
— Я хочу подумать. — Только теперь я поняла, что весь этот допрос затеян из-за меня. Не Ладушкина подозревают, а меня.
— Думайте, Инга Викторовна.
— Я вспомнил! Я ударил ее лопатой по голове! — нервничает инспектор. — И долго потом еще бил по всяким местам. Она же террористка в международном розыске, мне за это надо медаль дать!
— Ладно. — Я решаюсь. — Это сделала я.
— Итак, — выдохнув, федерал сбросил напряжение, — как именно вы это сделали, Инга Викторовна?
— В присутствии адвоката. — Я смотрю в холодные глаза рядом, потом на возбужденного Ладушкина со сложной конструкцией на лице.
— Если мы удовлетворительно закончим беседу здесь и сейчас, — предлагает федерал, — я вам обещаю, что, учитывая проступки гражданки Хогефельд перед законом, я буду ходатайствовать за меру пресечения до суда в виде ограничения вашего передвижения, не более. Но если вы хотите все это затянуть, то до появления адвоката и решения вашего вопроса на предварительном следствии вы будете задержаны.
— Не верь ему и прекрати выдумывать с этим убийством! — приказывает Ладушкин.
— Адвоката! — настаиваю я.
— Инга Викторовна, вы задержаны по подозрению в убийстве гражданки Германии Хогефельд. — Федерал встал, его напарники, пошептавшись, достали наручники.
— Это дело уголовное, так ведь? — не может успокоиться Ладушкин. — Пусть его ведет отдел по убийствам! Почему федералы?!
— Коля, прекрати, — усмехаюсь я. — Ну как я могу выйти замуж за человека без малейшей склонности к ориентировочному анализу, ну как?! Лопата, да? Лопата в сарае с сеном?! Что, больше вообще никакой фантазии? Как тебя только взяли в сыщики?!
— Пройдемте. — Федералы пропускают меня в дверях вперед и с сочувствием смотрят на беснующегося Ладушкина.
Он как раз спрыгнул с кровати и бегает по палате босиком, в семейных трусах и футболке, сдергивая с шеи гипс.
— Вилами! — орет Ладушкин. — Я заколол ее вилами! Вилами! Вилами-и-и-и…
* * *
Эту ночь я ночевала в следственном изоляторе предварительного заключения ФСБ.* * *
— Инга Грэме, на выход!Ко мне пришел адвокат.
В узкой длинной комнате окно под самым потолком. Закрыто решеткой. Стул привинчен к полу, на голом столе угнетает нервы унылым желтым светом настольная лампа. Я смотрю на старичка, копающегося в хозяйственной сумке. Он чертыхается, что-то бормочет в белые усы, достает платок, вытирает рот, убирает платок, копается в сумке, чертыхается…
— Вот!
Оказывается, он искал очки. Нацепив их и внимательно меня разглядев, старичок вздыхает.
— Никакого сходства, — заявляет он разочарованно.
— Простите?..
— Вы совсем на нее не похожи. Сколько вам? Двадцать пять?
Я с ужасом хватаюсь за щеки. Не скажу, что в семь тридцать утра я выгляжу превосходно, даже если высыпаюсь, а не кручусь волчком всю ночь на нарах, но никто еще не прибавлял мне годков, все только отнимали!
— Викентий Карлович, — кивнул старик. — Как вас называть?
— Инга… А на кого я не похожа?
— Ни на кого вы не похожи. Вы плохо выглядите. Впрочем, в этом заведении плохо выглядят все. Ваша бабушка И-золь-да… — с наслаждением продегустировав это имя, старичок прикрыл глаза и мечтательно улыбнулся, — попросила меня с вами поговорить. Потому что ее не пустили.
— Вы адвокат, которого наняла для меня бабушка?
— Никудышный! — доверительно сообщает мне Викентий Карлович. — Ваша бабушка всегда, бывало, как сходит на мой процесс, поцелует меня потом в макушку и пожалеет. “Кенти, — скажет она ласково, — лучше бы ты занялся делом своего отца!”
— А каким делом занимался вам отец?
— Он делал отличную колбасу.
Я не понимаю, зачем бабушка наняла для меня самого плохого адвоката. Но, как всегда, полностью ей доверяю. Сын колбасника так сын колбасника, ей видней.
— Что будем делать? — бужу я задремавшего со счастливой легкой улыбкой старичка.
— У меня рост метр пятьдесят три, — сообщает он.
— Сочувствую…
— Ни в коей мере! — возбудился старичок. — Ваше сочувствие оскорбительно. Дело в том, что я обожаю высоких женщин, понимаете?
Мне подмигивают. Я пожимаю плечами.
— Ну как же, количество женщин, высоким ростом которых я мог всю свою жизнь восхищаться, увеличилось многократно по сравнению с желаниями, например, мужчины среднего роста — от ста семидесяти до ста восьмидесяти!
— У нас время не ограничено? — интересуюсь я на всякий случай, потеряв всякую надежду угадать, зачем бабушка прислала этого смешного старичка.
— Да, вы правы, вы совершенно правы. Простите. — Он опять копается в хозяйственной сумке, достает потрепанный блокнот и начинает потрошить сумку снова в поисках ручки. Выудив огрызок карандаша, осматривает его, потом садится в позу примерного школьника, сложив руки. — Слушаю вас!
— Что?..
— Я вас слушаю!
— Я должна рассказать, как все было?..
— Да нет же. Вы должны рассказать мне, как все должно быть! Что именно передать И-золь-де… — полуулыбка на десять секунд, — чтобы она начала действовать!
— Ладно… — Я задумываюсь. — Начнем с агентов отдела внешней разведки, которые отрабатывали мою тетю Ханну.
— Тетю Ханну… Не спешите, пожалуйста, я не успеваю. — Старичок примерно записывает каждое мое слово.
Чтобы не тратить его усердие зря, я начинаю изъясняться более лаконично:
— Пишите. Четверг — молодой, застенчивый, тип великовозрастного сыночка — студент из Плехановской, имя, может быть, Костя. Пятница — надежный, в возрасте, умудренный жизненным опытом папочка, решал все проблемы, его точно звали Григорий Павлович. Понедельник и вторник делили: аферист, тип криминального красавца, скорее всего Эдуард, как сказала о нем соседка, — он был вне конкуренции, и по-собачьи преданный научный сотрудник среднего достатка, тип примерного семьянина, впервые изменившего жене. Его могли звать Владик. Так… Напишите, что имена могут быть подлинные, я так думаю, зачем им еще и имена придумывать, — бормочу я уже себе под нос, но старичок примерно строчит, повторяя:
— …им еще и имена придумывать. Точка. — Заметив мой сочувствующий взгляд, объясняет:
— Мне Изольда сказала записать все в подробностях, до последнего слова, как вы скажете.
— Ладно. Напишите еще — картонка с адресом, почерк и газета.
— Газета…
— Газета, в которую была упакована посылка.
— Посылка…
— Мне эта газета показалась странной, если бабушка ее уже сожгла, пусть вспомнит, может быть, она заметила, в чем странность.
— Записал.
— Спасибо.
— Если это все, то я еще посижу несколько минут, чтобы вы хорошенько подумали. Вот, возьмите мой телефон, он здесь в изоляторе зарегистрирован как адвокатский. Но имейте в виду, все до последнего слова — слушают!
— Спасибо.
— Все. Молчим! Думайте.
Я откидываю голову назад, закрываю глаза и думаю.
— Вспомнила! Название странное, я такой газеты в Москве никогда не видела. “За кадры верфям”.
— Минуточку… — Адвокат усердно копается в сумке, отыскивая провалившийся в ее недра карандаш, достает блокнот.
— Ну вот, теперь вроде все.
— Благодарю за доверие! — Старичок встает и церемонно подносит мою грязную ладонь к губам. — Звоните, не теряйте надежды, мы выиграем ваше дело!
Из допросной комнаты меня ведут не в камеру, а через другой коридор в комнату дежурного. Раскладывают целый ворох бумаг под копиркой и приказывают расписаться.
— Пока не прочитаю, не подпишу, — честно предупреждаю я, вспомнив Лома.
— Не подпишешь, и не надо, — отвечает мне шароподобная дежурная, с лопающейся на груди застежкой форменной куртки. — Это же не меня жених-милиционер забирает под подписку!