Страница:
— Ничего не понимаю, — сознаюсь я. — Ты же только что собиралась стать фотомоделью! И почему это с колледжем не выйдет?
— Если моих родителей убили, значит, убийца узнал все, что хотел, о деньгах. И деньги теперь уже у него. Логично? Логично, — отвечает она сама себе. — Зачем убивать, если не узнал, где клад? А насчет фотомодели… Дедушке не понравилось. — Лора улыбается. — Дедушке Питеру моя идея не понравилась. Не будем огорчать дедушку!
Дверь открылась, в проеме возникла бабушка в длинной ночной рубашке и теплых шлепанцах (из шкуры козы, мехом внутрь).
— Две проблемы, — тихо сказала она, вошла и села в кресло-качалку. — Я говорила, что их две. Образование детей — первая. Деньги — вторая. Лора, говори.
— Мне нечего сказать. Мама про деньги упоминала, но лично я ничем помочь не могу. Это была запрещенная тема, беседы велись шепотом и всегда — на открытом воздухе. Самое смешное — она уверяла меня, что не знает, где находятся деньги. Она говорила, что Руди вредный мальчик, начитавшийся приключенческих романов. Он так исхитрился запрятать эти деньги, что, по-моему, сам запутался. Мама ничего толком от него не могла добиться, хотя кричала и визжала на славу. Папа был поспокойней, смеялся над ее страхами и обещал мне, что, если с ними что-нибудь случится, есть человек, который отгадает, где деньги.
— Да, я тоже помню. Папа говорил, что Инга отгадает любую головоломку, — подал тоненький голосок Антон.
Я медленно села на кровати.
— Ну вот, все и уладилось, — хлопнула бабушка ладонями по коленкам. — А теперь спите. Поздно.
— Минуточку, что уладилось? — просипела я. — Какую головоломку? Что все это значит? Мне Латов никогда ничего не говорил!
— Но он в тебя верил! — успокоила меня Лора. — Он говорил, что если моя мать действительно отменный экземпляр женщины-воина, то интуиции и сообразительности ей стоит поучиться у тебя — отменного экземпляра хранительницы очага!
— Чушь какая-то. — Я встаю и нервно хожу по комнате. — Какой сообразительности?! Я не могу даже ключ запрятать в квартире так, чтобы его не нашли с первого раза!
— Может быть, ты не умеешь прятать, но умеешь искать? — раскачиваясь, предлагает свою версию моей сообразительности бабушка.
Я смотрю на ее поднимающиеся в воздух при качке назад тапочки и решительно требую:
— Поговорим наедине!
— А я? — приподнимается обиженная Лора.
— Если вы хотите все уйти, включите свет, мне страшно! — потребовал Антон.
— Лора пойдет с нами? — интересуюсь я уже в дверях, пропуская бабушку и закрыв проем рукой перед Лорой.
— Последняя на данный момент молодая воительница в нашем роду, — вздыхает бабушка. — Она пока еще достаточно примитивна в своих поступках, но имеет право голоса.
Решительно оттолкнув после этих слов мою руку и фыркнув, Лора с гордым видом протиснулась мимо меня в дверь.
Спускаемся вниз. Садимся в темноте за большим круглым столом в столовой. В тишине, содрогнувшись, вдруг включился холодильник, нервы мои слишком напряжены, я чуть не полезла от страха под стол. Лора заметила мой испуг и не смогла сдержать покровительственной усмешки. Они вдвоем смотрят на меня с терпеливым ожиданием. Старый воин и воин-подросток… Прислушиваюсь к себе и отмечаю легкую неприязнь к обеим.
— Не нужно нас ненавидеть, — замечает бабушка. — Я, например, тобой восхищаюсь. Лора подрастет и тоже поймет, что бог уделил твоему уму и внутреннему содержанию больше внимания, чем внутреннему миру самой великолепной воительницы. А вот красоты он добавил зря. Это тебя будет всегда отвлекать от реальности.
Чувствую, что краснею, потому что так обо мне бабушка говорит первый раз.
. — Царевна ты наша, лягушка, — шепчет Лора. — Давай колись, что знаешь!
— Мой любовник оказался федералом, — решаюсь я. — Он спал со мной, вероятно, только из-за информации о деньгах…
— Ну-ну, — успокаивает меня бабушка. — Не стоит так сразу все упрощать. Мужчину не заставишь из-за денег почти два года заниматься сексом по субботам.
— А из-за очень больших денег? — встревает Лора.
— Он стащил мой блокнот. Он носил с собой состав для снятия слепков с ключей, миниатюрный фотоаппарат-зажигалку…
— Не все так плохо. Ты же знаешь, мужчины-воины обожают обвешиваться дорогим снаряжением и фотографироваться, как только подвернется такая возможность, — успокаивает меня бабушка. — Не отвлекайся. Как там наш инспектор?
— Он… Он тоже считает, что Павел познакомился со мной по наводке. Счета Фракции Красной Армии оказались пусты. Немец Зебельхер из отряда по борьбе с терроризмом, который убил Руди и его напарницу Бригит в метро, сейчас приехал сюда, как полагает Ладушкин, в погоне за деньгами, которые Руди спрятал незадолго до смерти. Наши федералы пронюхали, что немец занят поисками денег, и начали прорабатывать русский след, подсунув мне Павла, а Ханне, вероятно, кого-нибудь еще в ее понедельный список любовников. Вот и все, что я знаю со слов Ладушкина. Можно включить лампу? — Это я в очередной раз дернулась, когда холодильник заурчал, врубаясь.
— Не надо. Посидим в темноте, так уютней, — вредничает Лора.
— Ладно. — Я решаюсь и спрашиваю бабушку:
— Ты говорила Лоре о посылках?
Бабушка задумывается. Поскольку в наших логических построениях нет объяснения появлению отрубленных голов и кистей рук родителей Лоры и Антона, бабушка решается и все рассказывает Лоре. Та немедленно вскакивает, зажигает все лампы, залезает в кресло с ногами и еще укрывается сверху пледом.
— Маньяк! — выдыхает она после этого и косится на темное окно.
— Ладушкин сказал, — теперь я позволяю себе повредничать, — что на его памяти он не встречал маньяков, которые после совершения акта надругательства над телами выясняли местожительства детей жертв и отсылали им на дом посылки с частями тел родителей. Что бы ты сделала, если бы получила такую посылку и открыла ее?
— С головой мамочки? — уточняет Лора, задрожав. — Ну-у-у… Я бы подумала, что это предупреждение…
— О чем тебя должны были таким образом предупредить?
— Чтобы я чего-то не сделала… Или сделала?
— Давайте не будем это обсуждать, — предлагает бабушка и закрывает ладонями лицо. — Устала я. Больше не могу говорить. Простите меня…
— За что? — удивилась Лора.
— Что? — Бабушка убрала руки, и ее глаза посмотрели на меня и на Лору с испугом неузнавания.
Я подумала, что ей стало плохо после воспоминания о ночных бдениях и рассветном захоронении.
— За что простить? — настаивает Лора.
— А… За то, что похоронили мы твою маму, а ты с ней и не простилась… И Антон не простился…
— Для меня эти языческие штучки значения не имеют, — бесшабашно машет рукой Лора. — Я вообще не знаю, зачем моя мамочка рожала детей. Мы ей ну никаким местом!.. Я тебя и деда помню больше, чем ее.
— Спасибо, вспомнила. — В столовую заходит Питер. Он гасит все лампы, кроме ночника на полу. — Я пришел сказать, что забрал мальчика к себе в спальню. Нечего ему спать с женщинами в одной комнате. Тем более он боится темноты. И так как ты завтра уедешь, — Питер кладет мне на плечо руку, — я хотел бы поговорить о нем. Без этих кровожадных фурий.
Бабушка молча встает и уводит Лору. Лора корчит мне рожи и делает страшные глаза, кивая на Питера.
— Сиди. — Питер подтаскивает кресло к окну и усаживается лицом к темному стеклу. — Мне нужно тебе кое-что рассказать.
— Я не хочу сейчас говорить о котенке…
— Не перебивай. Не так уж много времени мне осталось разговаривать вообще, чтобы ты могла выбирать. Я хочу рассказать тебе о тебе. О тебе четырехлетней. На фотографиях твои волосы кажутся темнее. А они были белого цвета. Это был цвет не холодной платины, а белого молока. Вон там, у старой калитки, сейчас ее заделали, стоял уличный туалет. Ты запиралась в нем с двумя соседскими мальчиками, они были постарше, братья-погодки, и вы рассматривали друг друга в разных местах.
— Питер!..
— Не перебивай. Откуда я знаю, не стерла ли твоя расчетливая бабушка и это, постыдное с ее точки зрения, воспоминание? Так вот, вы запирались и рассматривали друг друга, пока стыд и страх не вырастали настолько, что не помещались в просвечивающихся досках туалетных стен, потом вы выскакивали, красные, возбужденные, и бегали по саду, крича “письки-попки!.. письки-попки!”.
— Смешно… — Я не улыбаюсь, мне вдруг стало очень грустно.
— Когда тебе было шесть и ты, благодаря мне, уже сносно знала анатомию человека, мы частенько сидели вон под той яблоней. Закрывали тяжелый анатомический атлас, ты залезала ко мне на колени, волосы были еще теплее цветом, потому что уже с примесью желтого в молоке, и пахли сушеными грибами. Ты залезешь, мы обнимемся и замрем в благоговении перед совершенством человеческого тела.
— Я помню…
— Когда тебе было восемь, ты перестала садиться ко мне на колени. Я не обиделся. Я понял. Ты мне больше не доверяла. Знаешь, почему?
— Нет…
— Потому что, путешествуя пальцами по нарисованным кровеносным сосудам, отслеживая пульсацию и путь крови к сердцу и от сердца, я тогда по ошибке, только из самоуверенности в собственном могуществе, начал тебя убеждать, что в жизни нет загадки — это работа крайне беззащитного, но фантастически совершенного организма. И все. Ты решила, что я тебя обманываю. До того момента ты больше верила мне, а не бабушке. Изольда подкараулила этот момент. Можно сказать, она даже сладострастно его предвкушала. Она взяла тебя за руку, отвела в подвал и навсегда приворожила к себе, в двух словах объяснив, что ты сама и твое тело — это целая вселенная, повязанная жизнью и смертью с другими людьми, деревьями, животными и с самой Землей. Она купила тебя мечтой о бессмертии. И вот я спрашиваю себя… — Питер вдруг резко встал и повернулся ко мне. — Должен ли я отдать мальчика, как отдал без борьбы тебя?! Или я должен увести его, как Крысолов, от похоти и алчности вашего мира?!
— Дедушка!.. — Я тоже вскочила, не в силах вынести гримасы отчаяния и злости на его залитом слезами лице.
— Сиди! С тобой ничего не вернуть. Просто запомни этот разговор. Запомни котенка. Козлят, которых она резала и так вкусно готовила к семейным субботним ужинам. И когда тебе захочется поиграть в разнообразие других жизней или ты легко и самоуверенно решишь расстаться с любимым человеком, надеясь на призрак его любви в призраке твоего нового существования… вспомни дедушку Питера. Я, Питер Грэме, говорю тебе, что все смертно. У тебя не будет других жизней, люби себя, теперешнюю, до самозабвения эгоизма, потому что ты, Инга, урожденная Грэме, единственная, и никогда больше не будет такой. — Он покачнулся, нащупал спинку кресла и тяжело сел. — Мои уроки были жестоки, прости… Я хотел доказать тебе, что смерть существует. Я действовал неумело. Отчаявшись достигнуть понимания с собственными детьми, я в надежде обрести его посадил к себе на колени беленькую девочку-внучку… Впрочем, о чем я говорю? Да! Как только ты ощутишь собственную смертность, ты поймешь, что все смертны. Нет, я запутался… Устал… О чем вы тут шептались? Призрак огромных денег, да? О, это возбуждающее ощущение близкого богатства, свободы и всемогущества. Я за тебя спокоен. Тебя никакие деньги не испортят, а вот моя вторая внучка…
— Лора еще очень маленькая, не веди себя с ней как со взрослой.
— Заблуждение! — Питер ткнул в меня указательным пальцем. — Маленькой она станет годам к шестидесяти… если доживет! Когда устанет воевать, убивать, повелевать. Оглянется в припадке старческой беспомощности, начнет собирать цветочки на лугах, сочинять стишки, играть с кошечками-собачками. А сейчас она — в пике своего взросления. Она всемогуща! И потому опасна… Надеюсь… — Он уже шепчет, уронив голову на грудь и закрыв глаза. — Я надеюсь… ей не найти денег… Руд и был не дурак…
— Питер. — Я трясу дедушку за плечо. — Откуда ты знаешь о деньгах?
— Деньги убили моего сына, — говорит он отчетливо и бесстрастно, не открывая глаз. — Деньги и блудливая сучка Ханна со своим мужем.
— Да Латов-то здесь при чем? Питер усмехается и грозит пальцем, как будто я затронула запретную тему.
Дедушка Питер в столовой не остался, он только погладил по голове Антона и пообещал ему, что после разговора с этими посторонними дядями они обязательно пойдут на речку.
Успокоившись, Антон вполне сносно ответил на вопросы, как часто к ним приезжала мама в гости, с кем она приезжала и не проводила ли она раскопок на территории животноводческо-растениеводческого комплекса.
— Проводила, — кивнул Антон. — Мама часто копала там землю.
— Отлично. Ты можешь показать эти места на плане? — оживились федералы и развернули на столе карту. — Вот, видишь, это речка, вот тут через лес тропинка, мы отметили ее карандашом, а это план животновод…
— Спросите, зачем мама копала землю, — сквозь зубы предложила Лора.
— Девочка, не вмешивайся, — рассердился главный, который нервный. — Тебя тоже спросят, ты все расскажешь.
— Мы хоронили ворон, — сообщил Антон. — Вот тут, тут и еще за теплицами.
— Отлично. Ворон хоронили, это отлично. Каких ворон?
— Мертвых.
— Отлично. Вы похоронили много мертвых ворон. Отлично. А где вы брали мертвых ворон?
— Их Лора отстреливала, — грустно заметил Антон. — Сначала она просто училась метко стрелять, а потом провела санитарно-гигуни… провела очистку местности от ворон, которые разоряли огороды. А то знаете, они даже клубнику клюют!
— Ага… — задумались федералы и уже через полминуты глубоких раздумий потребовали, чтобы Лора немедленно показала им, из чего убивала ворон.
— Сначала Аглая дала мне старый “Макаров”, — честно ответила Лора, — а через неделю я вполне управлялась с чешским “узи”. Я могла обстрелять дерево на тридцать тушек сразу. Аглая стреляла лучше. Она иногда отстреливала с дерева по сорок пять тушек. И это в сумерках, — гордо заявила Лора. — Вороны к вечеру собирались на деревья спать, стрелять нужно было уже в сумерках!
— Аглая — это?.. — уточнили федералы.
— Сестра Аглая, она меня охраняла.
— Значит, сестра Аглая охраняла тебя с оружием?
— Это же монастырь, — терпеливо разъясняла Лора. — Охранник должен быть женского пола. В монастыре маме сразу сказали, что у них есть свои отличные кадры с профессиональными навыками, а сраные федералы или охранные агентства только деньги дерут большие, а толку — ноль.
— Лора! — укоризненно покачала головой бабушка.
— А что я такого сказала? Если не веришь, спроси сама, сколько у них стоит один рабочий день женщины из отряда ОС?
— Минуточку, — возбудился нервный федерал, — я хотел узнать, зачем вас было охранять? И откуда ты знаешь про отряд охраны свидетелей?
— Наши жизни подвергались опасности, как только в Москву приехала Анна Хогефельд со своим другом Лопесом. Потому что ваше начальство, узнав об их прибытии, сразу же разработало свой план операции по обнаружению денег Фракции. А мама пошла искать нам с братом охрану. Она сказала, что от террористов и от федералов можно ждать только одного — неприятностей со смертельным исходом. Про отряд охраны свидетелей она узнала из Интернета. Он там указывается как наиболее подготовленный отряд охранниц от двадцати пяти до сорока лет.
Наступила тишина.
— Можно я уже пойду на речку? — не выдержал молчания Антон.
— Еще несколько вопросов о последнем дне вашего пребывания в комплексе.
— Это хутор называется, — фыркнула Лора.
— Ну да. На хуторе. Что случилось во вторник … числа октября месяца?
— Я совсем ничего не помню, — тут же заявил Антон. — Я сильно испугался, когда начали стрелять, и потом ничего не помню. Уже можно на речку?
— Сейчас пойдешь. — Федерал подвинул свой стул поближе к дивану и посмотрел на болтающего ногами Антона с веселым азартом. Как ему удалось сменить за несколько секунд выражение лица — оторопь и растерянность после слов Лоры на радостную готовность к подвигам, — для меня осталось загадкой. Вероятно, их этому специально обучают.
— Начни с самого утра, — предложил он. — Вот ты встал, позавтракал…
— Если бы, — вздохнул Антон. — В пять тридцать — пробежка вокруг хутора. Два круга. Два километра.
— А, ясно, в пять тридцать все бегут, это вроде зарядки!
— Нет, — совсем поник головой Антон. — Бегаем только я с Лорой и сестра Аглая с сестрой Ксенией. Они бы, эти сестры, тоже не бегали, но Лора меня вытаскивала на улицу утром в любую погоду, они привыкли потом и даже зауважали Лору. У сестры Ксении прошел геморрой…
— Ладно, ты побегал, потом завтрак?
— Нет, — качает головой Антон. — Потом я тридцать минут отвечаю Лоре не правильные глаголы, от этого зависит, получу ли я кисель…
— Ты любишь кисель? — спросил второй федерал и окинул Лору оценивающим взглядом.
— А там был или чай, или кисель. Кисель два раза в неделю.
— А много у нас не правильных глаголов? — уже откровенно посочувствовал федерал.
— Не у нас. У англичан.
— Ну а потом — завтрак? — не выдержал подсевший к Антону молодой мужчина лет двадцати семи с тщательно прилизанными назад ото лба достаточно длинными волосами, щедро смазанными гелем.
— Нет. В шесть тридцать я должен дать корм свиньям. У меня было шесть свиней на хозяйстве, я их кормил и чистил загон перед ужином. Лора сказала, что я должен за кем-нибудь ухаживать, чтобы выработать в себе ответственность и дисциплину. Одной свиньи мне было мало, потому что эту свинью я сразу полюбил, вымыл ее и повязал розовый бант. Она привыкла ко мне, откликалась на кличку, как собака. Чтобы со мной не случилось при ее зарезании на мясо нервного… Кризисного…
— Кризисного шокового состояния нервного перевозбуждения, — подсказала Лора.
— Да, чтобы этого не случилось, мне выделили шесть свиней. С ними, конечно, было трудно, я еле успевал убирать и кормить их и банты уже не повязывал.
— Значит, ты мог поесть, наконец, после обслуживания свиней?!
— А молитва? — удивился Антон.
Я глянула на бабушку. Она незаметно кивнула.
— Кто хочет кофе? — Я выставила на стол два блюда с пирожными.
— Уже можно на речку? — вскочил Антон.
Чуть не прослезившиеся от тяжелой утренней жизни на хуторе мальчика Антона федералы решили не выспрашивать дальше, что он делал до и после обеда, а также не касаться темы ужина, чтобы не прибить девочку Лору на месте. Они перешли к главному:
— А как ты очутился ночью в сарае?
— Мы с Лорой услышали стрельбу, я не испугался, потому что Лора, когда стреляла ворон, всегда заставляла меня стоять неподалеку и смотреть, как надо расправляться с отбросами общества, я уже даже уши не затыкан. Но тут она приказала залезть под кровать, а когда я не захотел, затолкала меня туда ногами и потребовала у сестры Аглаи оружие. Сестра Аглая сказала, что вороны — это одно, а убить человека — это совсем другое. Лора сказала, что бог простит, потому что она должна защищать свою жизнь и жизнь брата. А Аглая сказала, что сначала она, грешница, попробует защитить наши жизни, за что ей мама и платит достаточно денег, а вот если ее убьют, Лора может взять ее автомат и натешиться в свое удовольствие. Я под кроватью не плакал, только чихнул два раза. И Лора сказала потом, чтобы я вылез, потому что больше не стреляли. Я вылез, мы побежали. Я упал, Лора меня сильно ударила, чтобы я не падал, и я опять упал… Тут появился мужчина. Незнакомый. Он схватил Лору за руку, а я его укусил за ногу. Пришла тетька, ударила Лору по лицу, и нас повели к вертолету. Вертолет стоял на пастбище, он светил одной большой фарой…
— А в сарай как вы попали? — напомнил федерал.
— Мужчина залез в вертолет и включил его, и тут сестра Аглая стала стрелять из копны сена, она шла за нами, только я не заметил. Вертолет от страха взлетел, а в Аглаю стала стрелять тетька. Лора ударила ее, они обе упали и катались по траве, а я подобрал тетькин автомат, Лора кричала, чтобы я стрелял, а я побежал… Лора побежала за мной и кричала, чтобы я отдал автомат ей. За Лорой бежала тетька. Я бежал до самого колодца у сарая и сразу бросил автомат в колодец. Чтобы больше никто никого не убил. А вертолет упал. Аглая ему что-то прострелила. Лора оттащила меня от колодца и сказала, что пробьет мою тупую башку позже, как только разделается с террористкой. Но один раз она меня все равно ударила, и я упал…
— Мальчик, иди гуляй, — тихо сказал федерал с прилизанными волосами. — Иди на речку. Тебя дедушка ждет. — Он посмотрел на Лору пустыми глазами.
— Инфантилизм в стадии дебилизма. — Та пожала плечами. — Если бы он выстрелил или хотя бы отдал мне автомат!.. Нет, он с чисто мужским кретинизмом несется к колодцу, ничего не понимая, отключив рефлексы!!
— Чай или кофе? — Я вышла из столовой, догнала Антона, прижала к себе и похвалила:
— Ты молодчина!
— Я все сделал правильно?
— Правильно, все правильно.
— Бабушка сказала, чтобы я рассказывал все подробно, что ел, что делал…
— Молодец, дай щечку поцелую!
— Она сказала, что можно говорить все-все про Лору! — уворачивается Антон. — И это не будет ябедничество.
— Не будет.
— Я все говорил как было. Только правду! А Лора не обидится?
— Но ты же — только правду!
— Да. Если бы они спросили про ту тетьку в сарае, пришлось бы сказать… Хотя я так испугался, когда она вошла за нами, а Лора нащупала вилы в сене. Я стал делать, как бабушка учила, — закрыл глаза, заткнул уши и думал про большую глыбу льда с пингвинами, как она плывет и тает в океане…
— Но они же не спросили, так ведь? Не надо ничего говорить, пока тебя не спросят.
— Да. Я это помню. Только то, что спросят, и с подробностями.
Я передаю Антона с рук на руки Питеру. Питер смотрит укоризненно.
Описав в подробностях “идиотское поведение” инспектора милиции, размахивающего не снятым с предохранителя оружием и не предупредившего о своем официальном статусе, Лора в подробностях рассказала, как она ударила Ладушкина лбом в лицо, как тот упал, как его затаскивали на телегу, как брат предложил запрячь в телегу козла… “Смешно, да?”
Грустные, с застывшими лицами федералы поинтересовались, откуда в сарае мог появиться неопознанный обгоревший труп? Заходила ли в сарай, к примеру, гражданка Германии Хогефельд после того, как Лора с братом там спрятались? До или после появления инспектора Ладушкина? Говорил ли инспектор с Хогефельд? На каком языке? Поняла ли Лора, о чем они говорили? Были ли еще посторонние мужчины на хуторе, кроме вертолетчика? Вот, пожалуйста, фотографии, узнает Лора кого-нибудь? Не узнает, какая жалость… Так что же, инспектор Ладушкин разговаривал с Хогефельд? Кто такая Хогефельд? А вот, пожалуйста, фотография. Понятия не имеете, разговаривал ли с нею инспектор? А, вы точно знаете, что не разговаривал. Почему?
— Блин, ну я же только что сказала, что не успел этот инспектор войти в сарай, как сразу же получил в нос! Ну что тут не понятно?! — Лора раскраснелась от возмущения.
Федералы сознались, что им ну совершенно непонятно, откуда в сарае взялся труп Анны Хогефельд, которая, по рассказу мальчика, бегала за ними до последней минуты.
— Вы сказали — труп? — поинтересовалась бабушка. — Попробуйте вот эти пирожные, семейный рецепт.
Федералы попробовали по пирожному. Потом еще по одному, потом еще. С полными ртами, они объяснили бабушке, что, по заключению патологоанатома, гражданка Германии Хогефельд, проживающая в России по поддельному паспорту на имя Вероники Кукушкиной, была мертва до того, как обгорела. Это все, что смог сказать патологоанатом. Поскольку при пожаре на тело Хогефельд упала балка перекрытия, можно было бы считать это несчастным случаем, но в силу сложившихся обстоятельств…
— Почему вы спрашиваете об этой несчастной мертвой женщине у детей? — поинтересовалась бабушка, заменив опустевшее блюдо другим, заполненным, и поправляя ложкой сползшую половинку иссиня-черной блестящей маринованной сливы с белоснежной пены взбитого белка в песочной корзиночке.
— Так ведь свидетелей происшедшего больше нет! На инспектора Ладушкина заведено дело об убийстве. А он ничего не помнил до сегодняшнего дня. Сегодня вспомнил, но путается в показаниях. Он все время говорит о вас, Инга Викторовна, так что не обижайтесь, но мы должны отвезти вас к нему в больницу и в присутствии его начальства из управления внутренних дел снять показания, так сказать, при очной ставке.
— Если моих родителей убили, значит, убийца узнал все, что хотел, о деньгах. И деньги теперь уже у него. Логично? Логично, — отвечает она сама себе. — Зачем убивать, если не узнал, где клад? А насчет фотомодели… Дедушке не понравилось. — Лора улыбается. — Дедушке Питеру моя идея не понравилась. Не будем огорчать дедушку!
Дверь открылась, в проеме возникла бабушка в длинной ночной рубашке и теплых шлепанцах (из шкуры козы, мехом внутрь).
— Две проблемы, — тихо сказала она, вошла и села в кресло-качалку. — Я говорила, что их две. Образование детей — первая. Деньги — вторая. Лора, говори.
— Мне нечего сказать. Мама про деньги упоминала, но лично я ничем помочь не могу. Это была запрещенная тема, беседы велись шепотом и всегда — на открытом воздухе. Самое смешное — она уверяла меня, что не знает, где находятся деньги. Она говорила, что Руди вредный мальчик, начитавшийся приключенческих романов. Он так исхитрился запрятать эти деньги, что, по-моему, сам запутался. Мама ничего толком от него не могла добиться, хотя кричала и визжала на славу. Папа был поспокойней, смеялся над ее страхами и обещал мне, что, если с ними что-нибудь случится, есть человек, который отгадает, где деньги.
— Да, я тоже помню. Папа говорил, что Инга отгадает любую головоломку, — подал тоненький голосок Антон.
Я медленно села на кровати.
— Ну вот, все и уладилось, — хлопнула бабушка ладонями по коленкам. — А теперь спите. Поздно.
— Минуточку, что уладилось? — просипела я. — Какую головоломку? Что все это значит? Мне Латов никогда ничего не говорил!
— Но он в тебя верил! — успокоила меня Лора. — Он говорил, что если моя мать действительно отменный экземпляр женщины-воина, то интуиции и сообразительности ей стоит поучиться у тебя — отменного экземпляра хранительницы очага!
— Чушь какая-то. — Я встаю и нервно хожу по комнате. — Какой сообразительности?! Я не могу даже ключ запрятать в квартире так, чтобы его не нашли с первого раза!
— Может быть, ты не умеешь прятать, но умеешь искать? — раскачиваясь, предлагает свою версию моей сообразительности бабушка.
Я смотрю на ее поднимающиеся в воздух при качке назад тапочки и решительно требую:
— Поговорим наедине!
— А я? — приподнимается обиженная Лора.
— Если вы хотите все уйти, включите свет, мне страшно! — потребовал Антон.
— Лора пойдет с нами? — интересуюсь я уже в дверях, пропуская бабушку и закрыв проем рукой перед Лорой.
— Последняя на данный момент молодая воительница в нашем роду, — вздыхает бабушка. — Она пока еще достаточно примитивна в своих поступках, но имеет право голоса.
Решительно оттолкнув после этих слов мою руку и фыркнув, Лора с гордым видом протиснулась мимо меня в дверь.
Спускаемся вниз. Садимся в темноте за большим круглым столом в столовой. В тишине, содрогнувшись, вдруг включился холодильник, нервы мои слишком напряжены, я чуть не полезла от страха под стол. Лора заметила мой испуг и не смогла сдержать покровительственной усмешки. Они вдвоем смотрят на меня с терпеливым ожиданием. Старый воин и воин-подросток… Прислушиваюсь к себе и отмечаю легкую неприязнь к обеим.
— Не нужно нас ненавидеть, — замечает бабушка. — Я, например, тобой восхищаюсь. Лора подрастет и тоже поймет, что бог уделил твоему уму и внутреннему содержанию больше внимания, чем внутреннему миру самой великолепной воительницы. А вот красоты он добавил зря. Это тебя будет всегда отвлекать от реальности.
Чувствую, что краснею, потому что так обо мне бабушка говорит первый раз.
. — Царевна ты наша, лягушка, — шепчет Лора. — Давай колись, что знаешь!
— Мой любовник оказался федералом, — решаюсь я. — Он спал со мной, вероятно, только из-за информации о деньгах…
— Ну-ну, — успокаивает меня бабушка. — Не стоит так сразу все упрощать. Мужчину не заставишь из-за денег почти два года заниматься сексом по субботам.
— А из-за очень больших денег? — встревает Лора.
— Он стащил мой блокнот. Он носил с собой состав для снятия слепков с ключей, миниатюрный фотоаппарат-зажигалку…
— Не все так плохо. Ты же знаешь, мужчины-воины обожают обвешиваться дорогим снаряжением и фотографироваться, как только подвернется такая возможность, — успокаивает меня бабушка. — Не отвлекайся. Как там наш инспектор?
— Он… Он тоже считает, что Павел познакомился со мной по наводке. Счета Фракции Красной Армии оказались пусты. Немец Зебельхер из отряда по борьбе с терроризмом, который убил Руди и его напарницу Бригит в метро, сейчас приехал сюда, как полагает Ладушкин, в погоне за деньгами, которые Руди спрятал незадолго до смерти. Наши федералы пронюхали, что немец занят поисками денег, и начали прорабатывать русский след, подсунув мне Павла, а Ханне, вероятно, кого-нибудь еще в ее понедельный список любовников. Вот и все, что я знаю со слов Ладушкина. Можно включить лампу? — Это я в очередной раз дернулась, когда холодильник заурчал, врубаясь.
— Не надо. Посидим в темноте, так уютней, — вредничает Лора.
— Ладно. — Я решаюсь и спрашиваю бабушку:
— Ты говорила Лоре о посылках?
Бабушка задумывается. Поскольку в наших логических построениях нет объяснения появлению отрубленных голов и кистей рук родителей Лоры и Антона, бабушка решается и все рассказывает Лоре. Та немедленно вскакивает, зажигает все лампы, залезает в кресло с ногами и еще укрывается сверху пледом.
— Маньяк! — выдыхает она после этого и косится на темное окно.
— Ладушкин сказал, — теперь я позволяю себе повредничать, — что на его памяти он не встречал маньяков, которые после совершения акта надругательства над телами выясняли местожительства детей жертв и отсылали им на дом посылки с частями тел родителей. Что бы ты сделала, если бы получила такую посылку и открыла ее?
— С головой мамочки? — уточняет Лора, задрожав. — Ну-у-у… Я бы подумала, что это предупреждение…
— О чем тебя должны были таким образом предупредить?
— Чтобы я чего-то не сделала… Или сделала?
— Давайте не будем это обсуждать, — предлагает бабушка и закрывает ладонями лицо. — Устала я. Больше не могу говорить. Простите меня…
— За что? — удивилась Лора.
— Что? — Бабушка убрала руки, и ее глаза посмотрели на меня и на Лору с испугом неузнавания.
Я подумала, что ей стало плохо после воспоминания о ночных бдениях и рассветном захоронении.
— За что простить? — настаивает Лора.
— А… За то, что похоронили мы твою маму, а ты с ней и не простилась… И Антон не простился…
— Для меня эти языческие штучки значения не имеют, — бесшабашно машет рукой Лора. — Я вообще не знаю, зачем моя мамочка рожала детей. Мы ей ну никаким местом!.. Я тебя и деда помню больше, чем ее.
— Спасибо, вспомнила. — В столовую заходит Питер. Он гасит все лампы, кроме ночника на полу. — Я пришел сказать, что забрал мальчика к себе в спальню. Нечего ему спать с женщинами в одной комнате. Тем более он боится темноты. И так как ты завтра уедешь, — Питер кладет мне на плечо руку, — я хотел бы поговорить о нем. Без этих кровожадных фурий.
Бабушка молча встает и уводит Лору. Лора корчит мне рожи и делает страшные глаза, кивая на Питера.
— Сиди. — Питер подтаскивает кресло к окну и усаживается лицом к темному стеклу. — Мне нужно тебе кое-что рассказать.
— Я не хочу сейчас говорить о котенке…
— Не перебивай. Не так уж много времени мне осталось разговаривать вообще, чтобы ты могла выбирать. Я хочу рассказать тебе о тебе. О тебе четырехлетней. На фотографиях твои волосы кажутся темнее. А они были белого цвета. Это был цвет не холодной платины, а белого молока. Вон там, у старой калитки, сейчас ее заделали, стоял уличный туалет. Ты запиралась в нем с двумя соседскими мальчиками, они были постарше, братья-погодки, и вы рассматривали друг друга в разных местах.
— Питер!..
— Не перебивай. Откуда я знаю, не стерла ли твоя расчетливая бабушка и это, постыдное с ее точки зрения, воспоминание? Так вот, вы запирались и рассматривали друг друга, пока стыд и страх не вырастали настолько, что не помещались в просвечивающихся досках туалетных стен, потом вы выскакивали, красные, возбужденные, и бегали по саду, крича “письки-попки!.. письки-попки!”.
— Смешно… — Я не улыбаюсь, мне вдруг стало очень грустно.
— Когда тебе было шесть и ты, благодаря мне, уже сносно знала анатомию человека, мы частенько сидели вон под той яблоней. Закрывали тяжелый анатомический атлас, ты залезала ко мне на колени, волосы были еще теплее цветом, потому что уже с примесью желтого в молоке, и пахли сушеными грибами. Ты залезешь, мы обнимемся и замрем в благоговении перед совершенством человеческого тела.
— Я помню…
— Когда тебе было восемь, ты перестала садиться ко мне на колени. Я не обиделся. Я понял. Ты мне больше не доверяла. Знаешь, почему?
— Нет…
— Потому что, путешествуя пальцами по нарисованным кровеносным сосудам, отслеживая пульсацию и путь крови к сердцу и от сердца, я тогда по ошибке, только из самоуверенности в собственном могуществе, начал тебя убеждать, что в жизни нет загадки — это работа крайне беззащитного, но фантастически совершенного организма. И все. Ты решила, что я тебя обманываю. До того момента ты больше верила мне, а не бабушке. Изольда подкараулила этот момент. Можно сказать, она даже сладострастно его предвкушала. Она взяла тебя за руку, отвела в подвал и навсегда приворожила к себе, в двух словах объяснив, что ты сама и твое тело — это целая вселенная, повязанная жизнью и смертью с другими людьми, деревьями, животными и с самой Землей. Она купила тебя мечтой о бессмертии. И вот я спрашиваю себя… — Питер вдруг резко встал и повернулся ко мне. — Должен ли я отдать мальчика, как отдал без борьбы тебя?! Или я должен увести его, как Крысолов, от похоти и алчности вашего мира?!
— Дедушка!.. — Я тоже вскочила, не в силах вынести гримасы отчаяния и злости на его залитом слезами лице.
— Сиди! С тобой ничего не вернуть. Просто запомни этот разговор. Запомни котенка. Козлят, которых она резала и так вкусно готовила к семейным субботним ужинам. И когда тебе захочется поиграть в разнообразие других жизней или ты легко и самоуверенно решишь расстаться с любимым человеком, надеясь на призрак его любви в призраке твоего нового существования… вспомни дедушку Питера. Я, Питер Грэме, говорю тебе, что все смертно. У тебя не будет других жизней, люби себя, теперешнюю, до самозабвения эгоизма, потому что ты, Инга, урожденная Грэме, единственная, и никогда больше не будет такой. — Он покачнулся, нащупал спинку кресла и тяжело сел. — Мои уроки были жестоки, прости… Я хотел доказать тебе, что смерть существует. Я действовал неумело. Отчаявшись достигнуть понимания с собственными детьми, я в надежде обрести его посадил к себе на колени беленькую девочку-внучку… Впрочем, о чем я говорю? Да! Как только ты ощутишь собственную смертность, ты поймешь, что все смертны. Нет, я запутался… Устал… О чем вы тут шептались? Призрак огромных денег, да? О, это возбуждающее ощущение близкого богатства, свободы и всемогущества. Я за тебя спокоен. Тебя никакие деньги не испортят, а вот моя вторая внучка…
— Лора еще очень маленькая, не веди себя с ней как со взрослой.
— Заблуждение! — Питер ткнул в меня указательным пальцем. — Маленькой она станет годам к шестидесяти… если доживет! Когда устанет воевать, убивать, повелевать. Оглянется в припадке старческой беспомощности, начнет собирать цветочки на лугах, сочинять стишки, играть с кошечками-собачками. А сейчас она — в пике своего взросления. Она всемогуща! И потому опасна… Надеюсь… — Он уже шепчет, уронив голову на грудь и закрыв глаза. — Я надеюсь… ей не найти денег… Руд и был не дурак…
— Питер. — Я трясу дедушку за плечо. — Откуда ты знаешь о деньгах?
— Деньги убили моего сына, — говорит он отчетливо и бесстрастно, не открывая глаз. — Деньги и блудливая сучка Ханна со своим мужем.
— Да Латов-то здесь при чем? Питер усмехается и грозит пальцем, как будто я затронула запретную тему.
* * *
Рано утром к дому бабушки подкатили две “Волги”. Молодой нервный федерал, тыча мне, бабушке, Питеру и Лоре в лицо бумажкой, сказал, что он имеет разрешение допросить детей. Этим самым разрешением он и размахивал. Допрос проводился в столовой и касался последних двух лет жизни Лоры и Антона Латовых в “частном секторе животноводческо-растениеводческого комплекса, принадлежащего женскому монастырю”. Напарник нервного федерала, как только выпил предложенную чашку кофе и съел все семь бутербродов с тарелки (Лора заявила, что из всех завтраков у нее получаются только бутерброды, и, стеная, готовила их больше часа), включил магнитофон, и допрос начался.Дедушка Питер в столовой не остался, он только погладил по голове Антона и пообещал ему, что после разговора с этими посторонними дядями они обязательно пойдут на речку.
Успокоившись, Антон вполне сносно ответил на вопросы, как часто к ним приезжала мама в гости, с кем она приезжала и не проводила ли она раскопок на территории животноводческо-растениеводческого комплекса.
— Проводила, — кивнул Антон. — Мама часто копала там землю.
— Отлично. Ты можешь показать эти места на плане? — оживились федералы и развернули на столе карту. — Вот, видишь, это речка, вот тут через лес тропинка, мы отметили ее карандашом, а это план животновод…
— Спросите, зачем мама копала землю, — сквозь зубы предложила Лора.
— Девочка, не вмешивайся, — рассердился главный, который нервный. — Тебя тоже спросят, ты все расскажешь.
— Мы хоронили ворон, — сообщил Антон. — Вот тут, тут и еще за теплицами.
— Отлично. Ворон хоронили, это отлично. Каких ворон?
— Мертвых.
— Отлично. Вы похоронили много мертвых ворон. Отлично. А где вы брали мертвых ворон?
— Их Лора отстреливала, — грустно заметил Антон. — Сначала она просто училась метко стрелять, а потом провела санитарно-гигуни… провела очистку местности от ворон, которые разоряли огороды. А то знаете, они даже клубнику клюют!
— Ага… — задумались федералы и уже через полминуты глубоких раздумий потребовали, чтобы Лора немедленно показала им, из чего убивала ворон.
— Сначала Аглая дала мне старый “Макаров”, — честно ответила Лора, — а через неделю я вполне управлялась с чешским “узи”. Я могла обстрелять дерево на тридцать тушек сразу. Аглая стреляла лучше. Она иногда отстреливала с дерева по сорок пять тушек. И это в сумерках, — гордо заявила Лора. — Вороны к вечеру собирались на деревья спать, стрелять нужно было уже в сумерках!
— Аглая — это?.. — уточнили федералы.
— Сестра Аглая, она меня охраняла.
— Значит, сестра Аглая охраняла тебя с оружием?
— Это же монастырь, — терпеливо разъясняла Лора. — Охранник должен быть женского пола. В монастыре маме сразу сказали, что у них есть свои отличные кадры с профессиональными навыками, а сраные федералы или охранные агентства только деньги дерут большие, а толку — ноль.
— Лора! — укоризненно покачала головой бабушка.
— А что я такого сказала? Если не веришь, спроси сама, сколько у них стоит один рабочий день женщины из отряда ОС?
— Минуточку, — возбудился нервный федерал, — я хотел узнать, зачем вас было охранять? И откуда ты знаешь про отряд охраны свидетелей?
— Наши жизни подвергались опасности, как только в Москву приехала Анна Хогефельд со своим другом Лопесом. Потому что ваше начальство, узнав об их прибытии, сразу же разработало свой план операции по обнаружению денег Фракции. А мама пошла искать нам с братом охрану. Она сказала, что от террористов и от федералов можно ждать только одного — неприятностей со смертельным исходом. Про отряд охраны свидетелей она узнала из Интернета. Он там указывается как наиболее подготовленный отряд охранниц от двадцати пяти до сорока лет.
Наступила тишина.
— Можно я уже пойду на речку? — не выдержал молчания Антон.
— Еще несколько вопросов о последнем дне вашего пребывания в комплексе.
— Это хутор называется, — фыркнула Лора.
— Ну да. На хуторе. Что случилось во вторник … числа октября месяца?
— Я совсем ничего не помню, — тут же заявил Антон. — Я сильно испугался, когда начали стрелять, и потом ничего не помню. Уже можно на речку?
— Сейчас пойдешь. — Федерал подвинул свой стул поближе к дивану и посмотрел на болтающего ногами Антона с веселым азартом. Как ему удалось сменить за несколько секунд выражение лица — оторопь и растерянность после слов Лоры на радостную готовность к подвигам, — для меня осталось загадкой. Вероятно, их этому специально обучают.
— Начни с самого утра, — предложил он. — Вот ты встал, позавтракал…
— Если бы, — вздохнул Антон. — В пять тридцать — пробежка вокруг хутора. Два круга. Два километра.
— А, ясно, в пять тридцать все бегут, это вроде зарядки!
— Нет, — совсем поник головой Антон. — Бегаем только я с Лорой и сестра Аглая с сестрой Ксенией. Они бы, эти сестры, тоже не бегали, но Лора меня вытаскивала на улицу утром в любую погоду, они привыкли потом и даже зауважали Лору. У сестры Ксении прошел геморрой…
— Ладно, ты побегал, потом завтрак?
— Нет, — качает головой Антон. — Потом я тридцать минут отвечаю Лоре не правильные глаголы, от этого зависит, получу ли я кисель…
— Ты любишь кисель? — спросил второй федерал и окинул Лору оценивающим взглядом.
— А там был или чай, или кисель. Кисель два раза в неделю.
— А много у нас не правильных глаголов? — уже откровенно посочувствовал федерал.
— Не у нас. У англичан.
— Ну а потом — завтрак? — не выдержал подсевший к Антону молодой мужчина лет двадцати семи с тщательно прилизанными назад ото лба достаточно длинными волосами, щедро смазанными гелем.
— Нет. В шесть тридцать я должен дать корм свиньям. У меня было шесть свиней на хозяйстве, я их кормил и чистил загон перед ужином. Лора сказала, что я должен за кем-нибудь ухаживать, чтобы выработать в себе ответственность и дисциплину. Одной свиньи мне было мало, потому что эту свинью я сразу полюбил, вымыл ее и повязал розовый бант. Она привыкла ко мне, откликалась на кличку, как собака. Чтобы со мной не случилось при ее зарезании на мясо нервного… Кризисного…
— Кризисного шокового состояния нервного перевозбуждения, — подсказала Лора.
— Да, чтобы этого не случилось, мне выделили шесть свиней. С ними, конечно, было трудно, я еле успевал убирать и кормить их и банты уже не повязывал.
— Значит, ты мог поесть, наконец, после обслуживания свиней?!
— А молитва? — удивился Антон.
Я глянула на бабушку. Она незаметно кивнула.
— Кто хочет кофе? — Я выставила на стол два блюда с пирожными.
— Уже можно на речку? — вскочил Антон.
Чуть не прослезившиеся от тяжелой утренней жизни на хуторе мальчика Антона федералы решили не выспрашивать дальше, что он делал до и после обеда, а также не касаться темы ужина, чтобы не прибить девочку Лору на месте. Они перешли к главному:
— А как ты очутился ночью в сарае?
— Мы с Лорой услышали стрельбу, я не испугался, потому что Лора, когда стреляла ворон, всегда заставляла меня стоять неподалеку и смотреть, как надо расправляться с отбросами общества, я уже даже уши не затыкан. Но тут она приказала залезть под кровать, а когда я не захотел, затолкала меня туда ногами и потребовала у сестры Аглаи оружие. Сестра Аглая сказала, что вороны — это одно, а убить человека — это совсем другое. Лора сказала, что бог простит, потому что она должна защищать свою жизнь и жизнь брата. А Аглая сказала, что сначала она, грешница, попробует защитить наши жизни, за что ей мама и платит достаточно денег, а вот если ее убьют, Лора может взять ее автомат и натешиться в свое удовольствие. Я под кроватью не плакал, только чихнул два раза. И Лора сказала потом, чтобы я вылез, потому что больше не стреляли. Я вылез, мы побежали. Я упал, Лора меня сильно ударила, чтобы я не падал, и я опять упал… Тут появился мужчина. Незнакомый. Он схватил Лору за руку, а я его укусил за ногу. Пришла тетька, ударила Лору по лицу, и нас повели к вертолету. Вертолет стоял на пастбище, он светил одной большой фарой…
— А в сарай как вы попали? — напомнил федерал.
— Мужчина залез в вертолет и включил его, и тут сестра Аглая стала стрелять из копны сена, она шла за нами, только я не заметил. Вертолет от страха взлетел, а в Аглаю стала стрелять тетька. Лора ударила ее, они обе упали и катались по траве, а я подобрал тетькин автомат, Лора кричала, чтобы я стрелял, а я побежал… Лора побежала за мной и кричала, чтобы я отдал автомат ей. За Лорой бежала тетька. Я бежал до самого колодца у сарая и сразу бросил автомат в колодец. Чтобы больше никто никого не убил. А вертолет упал. Аглая ему что-то прострелила. Лора оттащила меня от колодца и сказала, что пробьет мою тупую башку позже, как только разделается с террористкой. Но один раз она меня все равно ударила, и я упал…
— Мальчик, иди гуляй, — тихо сказал федерал с прилизанными волосами. — Иди на речку. Тебя дедушка ждет. — Он посмотрел на Лору пустыми глазами.
— Инфантилизм в стадии дебилизма. — Та пожала плечами. — Если бы он выстрелил или хотя бы отдал мне автомат!.. Нет, он с чисто мужским кретинизмом несется к колодцу, ничего не понимая, отключив рефлексы!!
— Чай или кофе? — Я вышла из столовой, догнала Антона, прижала к себе и похвалила:
— Ты молодчина!
— Я все сделал правильно?
— Правильно, все правильно.
— Бабушка сказала, чтобы я рассказывал все подробно, что ел, что делал…
— Молодец, дай щечку поцелую!
— Она сказала, что можно говорить все-все про Лору! — уворачивается Антон. — И это не будет ябедничество.
— Не будет.
— Я все говорил как было. Только правду! А Лора не обидится?
— Но ты же — только правду!
— Да. Если бы они спросили про ту тетьку в сарае, пришлось бы сказать… Хотя я так испугался, когда она вошла за нами, а Лора нащупала вилы в сене. Я стал делать, как бабушка учила, — закрыл глаза, заткнул уши и думал про большую глыбу льда с пингвинами, как она плывет и тает в океане…
— Но они же не спросили, так ведь? Не надо ничего говорить, пока тебя не спросят.
— Да. Я это помню. Только то, что спросят, и с подробностями.
Я передаю Антона с рук на руки Питеру. Питер смотрит укоризненно.
* * *
Свой собственный допрос Лора разыграла в жанре бенефиса. Говорила только она. Упомянув еще раз про дебилизм собственного брата, исхитрившегося подобрать оружие, пока она расцарапывала лицо террористке, и выбросить его в колодец, Лора в дальнейшем об Антоне не упоминала, зато с подробностями прошлась по непрофессионализму Ладушкина.Описав в подробностях “идиотское поведение” инспектора милиции, размахивающего не снятым с предохранителя оружием и не предупредившего о своем официальном статусе, Лора в подробностях рассказала, как она ударила Ладушкина лбом в лицо, как тот упал, как его затаскивали на телегу, как брат предложил запрячь в телегу козла… “Смешно, да?”
Грустные, с застывшими лицами федералы поинтересовались, откуда в сарае мог появиться неопознанный обгоревший труп? Заходила ли в сарай, к примеру, гражданка Германии Хогефельд после того, как Лора с братом там спрятались? До или после появления инспектора Ладушкина? Говорил ли инспектор с Хогефельд? На каком языке? Поняла ли Лора, о чем они говорили? Были ли еще посторонние мужчины на хуторе, кроме вертолетчика? Вот, пожалуйста, фотографии, узнает Лора кого-нибудь? Не узнает, какая жалость… Так что же, инспектор Ладушкин разговаривал с Хогефельд? Кто такая Хогефельд? А вот, пожалуйста, фотография. Понятия не имеете, разговаривал ли с нею инспектор? А, вы точно знаете, что не разговаривал. Почему?
— Блин, ну я же только что сказала, что не успел этот инспектор войти в сарай, как сразу же получил в нос! Ну что тут не понятно?! — Лора раскраснелась от возмущения.
Федералы сознались, что им ну совершенно непонятно, откуда в сарае взялся труп Анны Хогефельд, которая, по рассказу мальчика, бегала за ними до последней минуты.
— Вы сказали — труп? — поинтересовалась бабушка. — Попробуйте вот эти пирожные, семейный рецепт.
Федералы попробовали по пирожному. Потом еще по одному, потом еще. С полными ртами, они объяснили бабушке, что, по заключению патологоанатома, гражданка Германии Хогефельд, проживающая в России по поддельному паспорту на имя Вероники Кукушкиной, была мертва до того, как обгорела. Это все, что смог сказать патологоанатом. Поскольку при пожаре на тело Хогефельд упала балка перекрытия, можно было бы считать это несчастным случаем, но в силу сложившихся обстоятельств…
— Почему вы спрашиваете об этой несчастной мертвой женщине у детей? — поинтересовалась бабушка, заменив опустевшее блюдо другим, заполненным, и поправляя ложкой сползшую половинку иссиня-черной блестящей маринованной сливы с белоснежной пены взбитого белка в песочной корзиночке.
— Так ведь свидетелей происшедшего больше нет! На инспектора Ладушкина заведено дело об убийстве. А он ничего не помнил до сегодняшнего дня. Сегодня вспомнил, но путается в показаниях. Он все время говорит о вас, Инга Викторовна, так что не обижайтесь, но мы должны отвезти вас к нему в больницу и в присутствии его начальства из управления внутренних дел снять показания, так сказать, при очной ставке.