Страница:
— И что нам это дает? — задумался Негодное. — Ну отроем мы эти головы, столько времени прошло, что нам это дает?!
— Не кричите, — поморщилась бабушка. — Если я объясню вам, кто отрезал головы, вам это поможет?
Немец, слушавший разговор с приоткрытым ртом, напрягся и затаил дыхание.
— Что это значит — объясню? — поморщился подполковник. — Что значит — поможет?
— Вы руководите всей нашей внешней разведкой? — прищурилась бабушка.
— Да. Всей, вашей. Я руковожу одним отделом, понимаете, одним из многих отделов внешней разведки, мой отдел ведет расследование по договору с немецкой GSG-9, потому что следы исчезнувших денег ФКА ведут сюда, в Москву. Достаточно этого или пригласить самого директора ФСБ?
— Именно вы мне и нужны, успокойтесь, директора не нужно. Это же вы разработали операцию по обслуживанию моей дочери ежедневными сексуальными партнерами?
— Послушайте, — наклонился через стол к бабушке Негодное. — Я не знаю, откуда у вас имеется засекреченная информация, но в любом случае обсуждать мои методы работы сейчас не собираюсь.
— И не надо, — великодушно махнула рукой бабушка. — Если бы Ханна раньше знала о ваших засекреченных методах работы, это бы здорово облегчило ей поиски партнеров и решило бы многие проблемы. Скажите, а женщины у вас на такой секретной работе тоже работают?
— Вы пришли сюда насмехаться?
— Ну что вы, я жалею, что Ханну не взяли в военное училище, она хотела. Это решило бы многие проблемы.
— Давайте прекратим этот бессмысленный разговор. — Негоднов встал и прошелся по кабинету. — Вы похоронили своих близких с головами. Если не по почте, значит, головы были доставлены нарочным в посылочной коробке, я правильно понял?
— В картонных коробках, — кивает бабушка. — Получателя попросили расписаться. Обратного адреса не было.
— Вы хотите сказать, что был адрес получателя?
— Я это уже сказала. Они пришли на разные адреса. Причем, прошу заметить, это важно, посылка для дочери пришла на адрес соседки Латовых.
— Хорошо. На разные. И вы знаете, кто их прислал? Вы только что сказали…
— Я спросила, поможет ли вам имя человека, отрезавшего головы моей дочери и зятю.
— Ну да, отрезавшего. Вы знаете этого человека?
— Нет. Я его не знаю, но мы с вами сейчас выясним его имя. Это просто. Вот тут у меня записка… А, она в пальто, во внутреннем кармане, будьте добры, мой блокнот.
Заместитель Негоднова и немец бросились к пальто бабушки.
— Благодарю. Вот записка… у Кенти ужасный почерк… Да. Вот здесь написано, что понедельник и вторник делили криминальный красавец — тип афериста, живущего за счет женщин, и заурядной внешности научный сотрудник, по-собачьи преданный — тип примерного семьянина, впервые изменяющего жене.
— Где у тебя разработка по восьмому отделу? — повернулся к заместителю Негоднов.
— Все при мне. Вот, пожалуйста.
— Эти?
— Эти двое.
— Ну и что? — Негоднов смотрит на бабушку и стучит по папке с делом восьмого отдела пальцем. — Нашел я этих агентов. Что теперь?
— Мы должны узнать имя человека, отрезавшего головы. В моей записке сказано, что Ханне и соседке они известны как Эдуард и Владик. Тот из них, который приходил всегда по понедельникам, и есть искомое лицо.
— А по каким признакам вы это определили? — шепотом спросил заместитель.
— Он выдал себя адресом. Он на коробке с головой Ханны, той, что предназначалась для дочери Лоры, написал квартиру двадцать четыре. Понимаете?
Мужчины переглянулись.
— Не понимаете. Ладно. Объясню подробно. Соседка Ханны помогала ей в любовных развлечениях. Ну? Все равно ничего? Хорошо. Мне неприятно об этом говорить, но раз вы так плохо соображаете… По понедельникам Латов приходил домой с работы раньше, у него в понедельник ненормированный день. А соседка приезжала с дачи только к вечеру. И ваш агент, который обслуживал Ханну по понедельникам, скорей всего делал это в квартире соседки. Вот и все. Он запомнил номер квартиры соседки. Конечно, Ханна могла пригласить его пару раз и в свою квартиру, а при звуке ключа в замке заставить перелезть, голого, с одеждой в зубах, по балкону в квартиру рядом. Но я думаю, что этот мужчина чаще выполнял секретную работу именно в квартире двадцать четыре. Просмотрите его отчеты. Если не ошибаюсь, агенты должны писать подробные отчеты, там будет указан номер квартиры. Да, — бабушка подняла указательный палец вверх, — еще я думаю, что у него был напарник в этом деле.
— А почему вы думать, что его имеет напарник? — Пока начальник и заместитель переглядывались, решил кое-что разъяснить для себя и Зебельхер.
— Тела найдены в машине за городом. Я подумала, что вряд ли агент понедельника выполнял индивидуальную работу с Ханной и следил потом за ее передвижениями. Это должен быть другой человек, которого она не знала в лицо, так ведь?
Бабушка устала. Она не протестует, когда заместитель Негоднова берет ее блокнот и просматривает его, страницу за страницей, вчитываясь в заметки бабушки по хозяйству.
— Кто это — “Роза-16”? — интересуется он. — Здесь написано: “во вторник убила Розу-16”!
— Желтая “баккара”, редкий сорт. Я это записала, чтобы потом сравнить с данными гороскопа на этот день. Все сошлось. Окучивала розу и нечаянно подсекла ей корни. А по гороскопу как раз было “потеря близкого друга”. Сначала я думала, что роза шестнадцать — это Римма Кнохель, моя подруга, она умерла три месяца назад, я помогала с похоронами. Мы с друзьями устраиваем себе похороны в одном похоронном бюро, “Костик и Харон”, но теперь мне кажется, что это была…
— Есть какие-то доказательства, что отделенные в ходе убийства головы появились у вас из посылок? — перебил бабушку Негоднов.
— Конечно. Когда я ходила на прием к начальнику другой правоохранной структуры, в милицию, я принесла с собой вырезанную картонку, на ней адрес написан от руки, что очень удачно для определения человека по почерку. Первую картонку сохранить не удалось, потому что внучка, когда взяла у соседки посылку, выбросила коробку в мусорник. Но она говорит, что…
— Где она? — Опять перебил бабушку Негоднов.
— Она в изоляторе, вы ее задержали по подозрению…
— Где эта картонка?! — закричал Негоднов.
— Как только моя внучка выйдет на свободу, мы с нею сразу же поедем в Управление внутренних дел, кажется, это так называется, и привезем…
— Послушайте, вам что здесь — детский сад или бордель? — завелся Негоднов. — Что вы себе позволяете? Вы мне ставите условия?!
— Это вы хорошо сказали про свой отдел, мне понравилось, — улыбается бабушка.
— А если я вас сейчас задержу и отправлю отдохнуть к внучке на нары?!
— Ничего страшного, я так и думала, что разговор может принять плохой оборот, я уже говорила вашим людям из других отделов, что специально надела это пальто. Видите, оно у меня как раз на случай разной грязной работы, оно совсем еще не старое, но цвет…
Негоднов берет трубку телефона и раздраженно приказывает освободить Ингу Грэме и доставить ее к нему в штаб-квартиру.
— Раз уж вы человек слова и отпускаете мою внучку, я могу сразу…
— Помолчите, — оборвал бабушку Негоднов. И сел, барабаня пальцами по столу.
— Пусть фрау скажет, — вступил Зебельхер. — Она плохо выглядеть, она может заболеть. У нас мало время.
— Говорите, — кивнул Негоднов.
— Пусть ваши люди сами заедут в Управление нашего района. На первом этаже в мужском туалете за металлическим шкафом с инвентарем уборщицы эта картонка и стоит.
— Нет, это просто бред какой-то! — шепчет заместитель Негоднова, записывая. — За шкафом в туалете! Да ее давно выкинули, ну почему вы засунули туда эту картонку?!
— Очень надежное место, уверяю вас, — успокаивает его бабушка. — У уборщицы плохой совок. Ручка почти отломалась. Если картонка кого и заинтересует, то только уборщицу, она может на нее мусор загребать, но потом обязательно поставит за шкаф.
— Да уж, конечно! В каком районе вы прописаны? У кого были на приеме? И число назовите!
— У меня еще есть газета, — замечает бабушка. — Скомканными газетами были заполнены пустые пространства в коробке. Чтобы голова не болталась, — добавляет она в напряженной тишине. — Это хорошая газета, в том плане, что она не московская. По ней можно вычислить, кто из ваших агентов или родных агентов ездил в прошлом месяце в Ленинград. “За кадры верфям”. Я думаю, это был Мурманск или Ленинград.
— Газета тоже засунута за шкаф в туалете? — вкрадчивым голосом интересуется Негоднов. — Или вы ее для большей сохранности положили в сливной бачок унитаза?
— Нет. Я ее взяла с собой. Я ею обернула свой паспорт. Посмотрите, пожалуйста. В кармане пальто. Наружном.
Как только заместитель Негоднова достал газету и развернул ее на столе начальника, тот сразу же вызвал группу фактурщиков.
— Значит, если бы мы не задержали вашу внучку, плакали бы все вещественные доказательства, так? — В ожидании экспертов Негоднов нервно ходил по кабинету. — Да она убила такого зверя, что в сочувствии присяжных сомневаться не приходится. И самооборона к тому же, и дети в сарае. Она бы посидела только месяцев шесть-восемь до суда, и все!
— Именно эти шесть-восемь месяцев меня и беспокоят, — кивнула бабушка. — Здоровье, знаете ли, шалит, и память подводит. Вот сегодня, к примеру, забыла флакон с духами. Представляете? А вы такой категорический брюнет, — с сожалением качает она головой. — Что со мной будет через восемь месяцев? А дети? Кто будет с детьми?
Приоткрылась дверь, и заместителю Негоднова сказали, что привезли Ингу Грэме.
— Ведите! — удивился тот.
— Никак нет, — докладывал вполголоса кто-то, невидимый бабушке, — она просит оставить ее на улице в силу… в силу особых обстоятельств.
Бабушка встала, отстранила от двери заместителя Негоднова и докладывающего и, не слушая криков Зебельхера, пошла по коридору на выход.
— Что это? — Она принюхалась подозрительно. — Над тобой там издевались?!
Даже на расстоянии я вижу, как бледнеет ее лицо.
— Нет, что ты. Это как раз защита от всяких издевательств в запертом помещении, мне Ладушкин ее обеспечил, такой дезодорант, называется “Понос шимпанзе”. Ничего, да?
Через пятнадцать минут пришла к ней, замотанная в полотенце, погладила ее по голове. Лоб был холодный и потный.
— Эй, что ты делаешь? — спросила я шепотом.
— Я умираю, — ответила шепотом бабушка.
— Перестань меня пугать.
— Мы каждый день жизни приближаемся к смерти. Это естественно. Детка, посмотри, пожалуйста, что у меня под левым боком. Неужели это мое сердце выпало и дергается теперь на твоей кровати?
Осторожно поворачиваю бабушку за плечо.
— Это не сердце, — вздыхаю я, а в это время не сумевший освободиться от свитера попугай, придавленный бабушкой, судорожно дергает коричневыми скрюченными лапами. — Это птица.
— Птица счастья?..
— Ты полежи, а я схожу разберусь с этим счастьем.
Ставлю попугая на пол. Кое-как приглаживаю растрепанные перья. Промокаю носовым платком каплю, вытекшую из дырки над клювом.
— Ну-ка, пройдись, — предлагаю я, пока попугай рассматривает меня одним глазом.
Так, походка у него за ночь не улучшилась… Все также опирается на крылья. Еще он стал трясти головой и при этом падать на бок.
Опасаясь, что избитый Ладушкиным о стену и придавленный бабушкой попугай в любую минуту может свалиться замертво, я выношу его в коридор, не одеваясь, как была, в полотенце. Осторожно ставлю инвалида на пол у двери. Звоню.
Я приготовилась утешать заплаканную, потерявшую надежду найти попугая соседку и страшно удивилась, когда увидела ее, накрашенную, улыбающуюся, разодетую и залитую духами так, что сладкая удушливая волна просочилась сквозь дверь раньше, чем щелкнул замок, — со стуком ее каблучков.
— А я вот… Ваш попугай. — Я показываю рукой на раскорячившуюся у моих ног птицу.
Соседка с недоумением и брезгливостью разглядывает того, за чье возвращение она раньше титуловала меня “подарком господа”.
— Послушайте, — прикрыв дверь, шепотом просит она. — У меня гости. А эта птица, даже когда была здорова, набрасывалась на каждого незнакомого мужчину, представляете?
— Еще как представляю!
— Вот и прекрасно, вы не могли бы пока взять его себе и положить… ЭТО куда-нибудь в тазик в ванной, а я позвоню попозже и узнаю, где их усыпляют. Ладно?
Он же все равно какой-то покалеченный, да? Такие жестокие люди стали, такие жестокие!..
Тяжело дышащий попугай, опирающийся на расставленные в сторону крылья, и я с мокрыми волосами, кое-как обернутая полотенцем, застываем у закрывшейся двери.
— Пойдешь ко мне или сдохнешь здесь, под дверью, чтобы лежать немым укором? — интересуюсь я, покосившись на лифт. Он ползет вверх.
Потоптавшись, попугай медленно тащится к моей двери, я подхватываю его под брюхо и забегаю в квартиру.
Я молчу.
— Мы с Питером скорей всего отправимся в дальний путь на следующей неделе. Я молчу.
— Мое тело меня подводит, я стала забывчивой и плохо соображаю. Лучше не дожидаться, пока превращусь в требующее ухода растение.
— Я хочу, чтобы ты была рядом со мной в любом виде! — Мои нервы не выдерживают. — Я согласна кормить тебя с ложечки и возить в коляске сколько угодно времени!
— Не будь эгоисткой, детка. Ради собственного спокойствия ты предлагаешь мне утешать тебя еще лет десять видом собственной старческой беспомощности? Нет уж, уволь.
— Это ты эгоистка! — Я залилась слезами. — Хочу — живу, пока нравится, а надоело — покончу с собой, да?! Я тебе не позволю! Ты не имеешь права! Постой… Я знаю, что воины не могут покончить с собой!
Ну да, я это помню! Они должны умереть либо в честном бою, либо от ран в собственной постели!
— Не реви. Я умру от ран в собственной постели.
— Убью любого, кто посмеет нанести тебе хотя бы одну рану! — заявляю я и добавляю самоуверенно:
— Любым предметом.
— Детка, я получила свое за последние две недели. Мне уже не оправиться. Раны так глубоки и тяжелы, что лучше нам попрощаться, пока я в своем уме. Это то, что копошилось подо мной? — Бабушка показывает пальцем на залезающего на кровать попугая. Он ползет, хватаясь за матрац лапами и цепляясь клювом. Взобравшись, стоит несколько секунд, покачиваясь, и падает рядом с бабушкой на бок, поджав лапы к животу и скорчив длинные когтистые пальцы.
— Я всегда думала, что мое сердце белое и умеет летать. — Бабушка протягивает руку и трогает перья. — Видишь, что с ним стало… — Она закрывает глаза.
Я сижу рядом почти два часа, иногда задерживая дыхание, чтобы в тишине послушать ее, прерывистое. Проснувшись, бабушка угодила глазами в фотографию на стене, где долговязый подросток Питер держит на коленках веселую улыбающуюся девочку Золю с косичками.
— Мне пора. — Она села. Завозился попугай. Потягиваясь, он вытянул ноги и растопырил пальцы. Я пощекотала было твердокожую пятку, но попугай ловко ухватил мой указательный палец и слегка сжал его клювом, предупреждая дальнейшие попытки любой близости.
В ожидании вызванного такси мы пили чай на кухне, и бабушка развеселилась, глядя, как попугай, прохаживаясь туда-сюда по кухне, несколько раз наступил мне на ногу, а не получив внимания, стал дергать клювом за рубашку.
— В детстве ты подобрала раненую ворону. — Бабушка погладила мою щеку и подняла попугая с пола к себе на колени. — Лечила ей крыло, гуляла по двору. Это была огромная черная птица, и вы подружились, а когда ворона начала летать, она приносила тебе всякую всячину вроде высушенного солнцем черепа кошки, серебряную ложку, всю в земле, пятак прошлого века. Я думаю, это был ворон.
— Он улетел? — Я подвинула к краю стола печенье. Попугай поковырял его клювом.
— Нет. Он убил парочку цыплят, и Питер от него избавился.
— Тебя послушать, так дедушка Пит, совсем не воин, только и делал, что кого-нибудь пришибал!
— Я этого не говорила. Он действительно весьма далек от воина, но мужскую работу выполнять умел, этому я его обучила. Я вообще всему его обучила. — Бабушка загрустила и потерялась глазами в проеме окна — там, за стеклом, пошел снег.
— Мне пора. — Она встала на звонок в дверь, посадила попугая на стол, и тот сразу же полез клювом в ее чашку. — Поеду, а то как бы Питер не подрался с Лорой.
— Представляю. — Я фыркнула.
— Тебе нужно отдохнуть. Ты плохо выглядишь. Есть где отдохнуть?
— Да. Я поеду с тобой, заберу детей, и мы с ними завалимся в одно место отдохнуть.
— Ну что ж… Отдохнешь — и за работу.
— За работу?
— Надо найти деньги. У тебя неделя. Потом федералы поймут, что я их обвела вокруг пальца…
— Как? Разве ты сегодня не сделала все, чтобы федералы сами нашли деньги?!
— Я сегодня сделала все, чтобы ближайшую неделю они искали их до посинения. Они выяснят, кто из двоих — Владик или Эдуард — приходил к Ханне по понедельникам. Проведут допросы с пристрастием и выявят сообщника — человека из “наружной” слежки. Опять проведут допросы, потом опять… Но ничего не узнают.
— Почему?.. — Я чувствую, как по спине ползут мурашки.
— Потому что те, кто отрезал моей дочке и зятю головы, не знают, где деньги. А федералы припишут их незнание скрытости и будут лезть из кожи вон, чтобы все выяснить.
— А зачем они тогда их отрезали? — В ужасе я смотрю, как бабушка надевает пальто в коридоре и буднично копается в карманах.
— Ну, они их отрезали, я думаю… Так, паспорт на месте, газету я отдала… Они их отрезали, чтобы отправить семье. В целях устрашения. Потому что, как ни крути, дети — единственный след к деньгам.
— Ахинея, только что узнал, что тебя выпустили! Подваливай на вечеринку в клуб сумо, повеселимся!
— Не хочу.
— Я сниму столько толстых задниц, что их хватит потом на весь архив! А ты видела когда-нибудь пальцы на ногах у борцов сумо?!
— Ни-ког-да.
— Ну вот! Сюда подвалила пятерка настоящих японцев килограммов по сто двадцать, где еще такое увидишь?!
— Ни-где.
— Что, тоска заела, я понимаю… Хочешь, подъеду и развлеку тебя? Могу даже отвезти к хозяйке Мучачос, тебе тогда понравилось!
— Лом, спасибо, что позвонил. По-моему, я пропустила поворот. После щита у бензоколонки второй поворот направо или третий?
— Ахинея, будь осторожна! — озаботился Лом. — Смотри, не поддайся его могучей природной силе!
— Его — это кого?
— Того самого умственно отсталого детинушки, который пугает лебедей по утрам на пруду.
— Лом, скажи по-хорошему, какой поворот, пока меня не остановил гаишник и не оштрафовал за разговор во время езды!
— Интуитивно — третий. Я смонтировал ночью фильм для агентства “Секрет”, его забрали час назад с аплодисментами. Получил деньги по чеку. Звонил инспектор, ну этот, которого я стукнул, спрашивал, где его невеста. У меня спрашивал, представляешь? По-моему, он был пьян. Неужели нашлась идиотка, которая согласилась…
— До свидания, Лом!
— Удобства только на первом этаже. — Она кивнула на горшок и задвинула его ногой под кровать, которую ловко застилала. — А там сегодня у нас мероприятие, если хочешь, можешь присоединиться. Уложишь детей и приходи.
— Я как-нибудь сама уложусь, — тут же завелась Лора.
Антон откровенно зевал и одновременно поедал пирог.
— Ты, девочка, поспи лучше, — строго заявила Лоре хозяйка. — Это игры для взрослых.
— Покер или преферанс? Во что у вас тут еще по вечерам играют? — не унимается Лора. — В бутылочку на поцелуи?
— А баня будет? — интересуюсь я, зевая синхронно с Антоном. — Я к вам опять из тех же мест, что и в прошлый раз.
— Баня будет топиться всю ночь. Если заснешь, она и утром еще теплая, можешь помыться с утра. Я заметила, что ты не любительница первого пара.
— Я полежу полчасика и спущусь. — Пробормотав это, вдыхаю запах свежего постельного белья и моментально отключаюсь.
Проснулась я от странного звука. Кто-то крикнул, резко и страшно.
— Что тут?.. — вскочила я в постели. Подо мной дернулась сетка, и несколько секунд я сидела в темноте, покачиваясь, как китайский болванчик.
— Свиней режут, — спокойно объяснила Лора. Она забралась коленками на подоконник и разглядывала что-то внизу во дворе.
— Это и есть их интереснейшее мероприятие, представляешь?! Привели двух старичков, вероятно, профессионалов по закапыванию, поднесли им на подносе по рюмочке, развели костер, собрались всей кучей и режут! Правильно, чем еще заняться в глуши в ветреную холодную ночь? Уже двух зарезали. А если с первого раза правильно не попасть в сердце, раздастся такой свинячий вопль! — мечтательно вздохнула она, повернулась, посмотрела на меня, покачивающуюся на кровати, и с удивлением заметила:
— Вот уж не думала, что ты так предпочитаешь отдыхать!
Подхожу к окну. Действительно лучше видно, если забраться на подоконник. Внизу у костра суетятся люди, подсвеченные ярким пламенем. Его текучее золото то припадает к земле, то взлетает вверх, высыпая в небо россыпь искр, и тогда все собравшиеся во дворе видны отчетливо. Три человека держат неподвижную тушу животного над огромным чаном, еще четверо несут кого-то брыкающегося, я вижу, как в свете взметнувшегося пламени судорожно, с обреченностью смерти, дергаются устремленные к костру копытца.
— Это они в чан кровь сливают, — разъясняет Лора. — Сольют из всех свиней и сварят кровяную колбасу. Вот в той кастрюле, видишь, старуха складывает кишки. В них набивают вареную кровь, а потом коптят в коптильне. Колбаса, кстати, получается вкусная, особенно если добавить шпика и чеснока.
Зажав рот рукой, я сползаю с подоконника на пол.
— А вообще, красиво все смотрятся. В духе Брейгеля-старшего. — Теперь Лора проявляет к происходящему интерес художника-постановщика. — Смотри, как все персонажи расставлены вокруг огня, какая шикарная подсветка, а кровь кажется черной в свете пламени. А вон там, видишь, кто-то огромный несет на плечах барана!
Поднимаюсь и рассматриваю живую картину огня, смерти и процесс приготовления кровяной колбасы.
— Вот это самец! — вдруг восторженно выдыхает Лора. — Голый по пояс, посмотри только, какая мускулатура!
— Как это — баран голый по пояс? — бормочу я, шаря глазами и уговаривая свой желудок спокойно продолжить переваривание вкуснейшего пирога.
— Да нет же, барана тащит на плечах потрясающий самец!
— А… Это сын хозяйки. — Я увидела Богдана, я его почему-то сразу узнала, когда он снимал барана с плеч и укладывал на землю. По узнанной мною наклоненной голой спине полоснул кроваво-золотой отблеск огня. Лора взвизгнула.
— Сын? Отлично, просто отлично! Теперь понятно, почему ты сюда приезжаешь отдыхать!
— Не кричи, Антона разбудишь.
— Его разбудишь! Это я слышу, как две мышки под полом анекдоты рассказывают, а у Антона чутье и слух, необходимые воину во сне, отсутствуют напрочь. Ты к нему приезжаешь, да? Как его зовут?
— Богдан. — Я отворачиваюсь от окна.
— А вы уже занимались сексом? А какого размера у него член?
— Ты что, с ума сошла?! — опешила я.
— А что тут такого? Моя мама говорила, что, по ее наблюдениям, у крупных мужчин члены совсем…
— Сейчас же замолчи! — прошипела я, косясь на спящего Антона.
— Вот только не изображай невинность, ладно? — тоже перешла на шепот Лора. — Видела я твои фотографии под бельем в шкафу! Кто тебя фотографировал в таком виде? Засланный фээсбэшник? Или твой оператор?
— Павел. — Я сажусь на пол, Лора тут же пристраивается рядом.
— Это Павел покупал такое белье? — спрашивает она, толкнув меня плечом. Я молча киваю.
— Я сразу подумала, что он. У тебя фантазии не хватит соединить черное, красное и белое. Он был воин, этот твой Павел. Воины обычно не очень выносливы в сексе, им нужно это нечасто, но чтобы было нестандартно, понимаешь.
Поворачиваю голову и всматриваюсь в лицо Лоры. В темноте оно почти неразличимо, я пугаюсь самой себя в этой комнате и провожу по ее лицу пальцами.
— Нет, — говорю чуть слышно. — Не понимаю.
— Ну, это когда с разными причиндалами, извращениями, чтобы потом месяц было что вспоминать и содрогаться. Я в этом плане предпочитаю обделенных мышлением или детей природы. Чтобы без затей, но сильно и долго.
— Не кричите, — поморщилась бабушка. — Если я объясню вам, кто отрезал головы, вам это поможет?
Немец, слушавший разговор с приоткрытым ртом, напрягся и затаил дыхание.
— Что это значит — объясню? — поморщился подполковник. — Что значит — поможет?
— Вы руководите всей нашей внешней разведкой? — прищурилась бабушка.
— Да. Всей, вашей. Я руковожу одним отделом, понимаете, одним из многих отделов внешней разведки, мой отдел ведет расследование по договору с немецкой GSG-9, потому что следы исчезнувших денег ФКА ведут сюда, в Москву. Достаточно этого или пригласить самого директора ФСБ?
— Именно вы мне и нужны, успокойтесь, директора не нужно. Это же вы разработали операцию по обслуживанию моей дочери ежедневными сексуальными партнерами?
— Послушайте, — наклонился через стол к бабушке Негодное. — Я не знаю, откуда у вас имеется засекреченная информация, но в любом случае обсуждать мои методы работы сейчас не собираюсь.
— И не надо, — великодушно махнула рукой бабушка. — Если бы Ханна раньше знала о ваших засекреченных методах работы, это бы здорово облегчило ей поиски партнеров и решило бы многие проблемы. Скажите, а женщины у вас на такой секретной работе тоже работают?
— Вы пришли сюда насмехаться?
— Ну что вы, я жалею, что Ханну не взяли в военное училище, она хотела. Это решило бы многие проблемы.
— Давайте прекратим этот бессмысленный разговор. — Негоднов встал и прошелся по кабинету. — Вы похоронили своих близких с головами. Если не по почте, значит, головы были доставлены нарочным в посылочной коробке, я правильно понял?
— В картонных коробках, — кивает бабушка. — Получателя попросили расписаться. Обратного адреса не было.
— Вы хотите сказать, что был адрес получателя?
— Я это уже сказала. Они пришли на разные адреса. Причем, прошу заметить, это важно, посылка для дочери пришла на адрес соседки Латовых.
— Хорошо. На разные. И вы знаете, кто их прислал? Вы только что сказали…
— Я спросила, поможет ли вам имя человека, отрезавшего головы моей дочери и зятю.
— Ну да, отрезавшего. Вы знаете этого человека?
— Нет. Я его не знаю, но мы с вами сейчас выясним его имя. Это просто. Вот тут у меня записка… А, она в пальто, во внутреннем кармане, будьте добры, мой блокнот.
Заместитель Негоднова и немец бросились к пальто бабушки.
— Благодарю. Вот записка… у Кенти ужасный почерк… Да. Вот здесь написано, что понедельник и вторник делили криминальный красавец — тип афериста, живущего за счет женщин, и заурядной внешности научный сотрудник, по-собачьи преданный — тип примерного семьянина, впервые изменяющего жене.
— Где у тебя разработка по восьмому отделу? — повернулся к заместителю Негоднов.
— Все при мне. Вот, пожалуйста.
— Эти?
— Эти двое.
— Ну и что? — Негоднов смотрит на бабушку и стучит по папке с делом восьмого отдела пальцем. — Нашел я этих агентов. Что теперь?
— Мы должны узнать имя человека, отрезавшего головы. В моей записке сказано, что Ханне и соседке они известны как Эдуард и Владик. Тот из них, который приходил всегда по понедельникам, и есть искомое лицо.
— А по каким признакам вы это определили? — шепотом спросил заместитель.
— Он выдал себя адресом. Он на коробке с головой Ханны, той, что предназначалась для дочери Лоры, написал квартиру двадцать четыре. Понимаете?
Мужчины переглянулись.
— Не понимаете. Ладно. Объясню подробно. Соседка Ханны помогала ей в любовных развлечениях. Ну? Все равно ничего? Хорошо. Мне неприятно об этом говорить, но раз вы так плохо соображаете… По понедельникам Латов приходил домой с работы раньше, у него в понедельник ненормированный день. А соседка приезжала с дачи только к вечеру. И ваш агент, который обслуживал Ханну по понедельникам, скорей всего делал это в квартире соседки. Вот и все. Он запомнил номер квартиры соседки. Конечно, Ханна могла пригласить его пару раз и в свою квартиру, а при звуке ключа в замке заставить перелезть, голого, с одеждой в зубах, по балкону в квартиру рядом. Но я думаю, что этот мужчина чаще выполнял секретную работу именно в квартире двадцать четыре. Просмотрите его отчеты. Если не ошибаюсь, агенты должны писать подробные отчеты, там будет указан номер квартиры. Да, — бабушка подняла указательный палец вверх, — еще я думаю, что у него был напарник в этом деле.
— А почему вы думать, что его имеет напарник? — Пока начальник и заместитель переглядывались, решил кое-что разъяснить для себя и Зебельхер.
— Тела найдены в машине за городом. Я подумала, что вряд ли агент понедельника выполнял индивидуальную работу с Ханной и следил потом за ее передвижениями. Это должен быть другой человек, которого она не знала в лицо, так ведь?
Бабушка устала. Она не протестует, когда заместитель Негоднова берет ее блокнот и просматривает его, страницу за страницей, вчитываясь в заметки бабушки по хозяйству.
— Кто это — “Роза-16”? — интересуется он. — Здесь написано: “во вторник убила Розу-16”!
— Желтая “баккара”, редкий сорт. Я это записала, чтобы потом сравнить с данными гороскопа на этот день. Все сошлось. Окучивала розу и нечаянно подсекла ей корни. А по гороскопу как раз было “потеря близкого друга”. Сначала я думала, что роза шестнадцать — это Римма Кнохель, моя подруга, она умерла три месяца назад, я помогала с похоронами. Мы с друзьями устраиваем себе похороны в одном похоронном бюро, “Костик и Харон”, но теперь мне кажется, что это была…
— Есть какие-то доказательства, что отделенные в ходе убийства головы появились у вас из посылок? — перебил бабушку Негоднов.
— Конечно. Когда я ходила на прием к начальнику другой правоохранной структуры, в милицию, я принесла с собой вырезанную картонку, на ней адрес написан от руки, что очень удачно для определения человека по почерку. Первую картонку сохранить не удалось, потому что внучка, когда взяла у соседки посылку, выбросила коробку в мусорник. Но она говорит, что…
— Где она? — Опять перебил бабушку Негоднов.
— Она в изоляторе, вы ее задержали по подозрению…
— Где эта картонка?! — закричал Негоднов.
— Как только моя внучка выйдет на свободу, мы с нею сразу же поедем в Управление внутренних дел, кажется, это так называется, и привезем…
— Послушайте, вам что здесь — детский сад или бордель? — завелся Негоднов. — Что вы себе позволяете? Вы мне ставите условия?!
— Это вы хорошо сказали про свой отдел, мне понравилось, — улыбается бабушка.
— А если я вас сейчас задержу и отправлю отдохнуть к внучке на нары?!
— Ничего страшного, я так и думала, что разговор может принять плохой оборот, я уже говорила вашим людям из других отделов, что специально надела это пальто. Видите, оно у меня как раз на случай разной грязной работы, оно совсем еще не старое, но цвет…
Негоднов берет трубку телефона и раздраженно приказывает освободить Ингу Грэме и доставить ее к нему в штаб-квартиру.
— Раз уж вы человек слова и отпускаете мою внучку, я могу сразу…
— Помолчите, — оборвал бабушку Негоднов. И сел, барабаня пальцами по столу.
— Пусть фрау скажет, — вступил Зебельхер. — Она плохо выглядеть, она может заболеть. У нас мало время.
— Говорите, — кивнул Негоднов.
— Пусть ваши люди сами заедут в Управление нашего района. На первом этаже в мужском туалете за металлическим шкафом с инвентарем уборщицы эта картонка и стоит.
— Нет, это просто бред какой-то! — шепчет заместитель Негоднова, записывая. — За шкафом в туалете! Да ее давно выкинули, ну почему вы засунули туда эту картонку?!
— Очень надежное место, уверяю вас, — успокаивает его бабушка. — У уборщицы плохой совок. Ручка почти отломалась. Если картонка кого и заинтересует, то только уборщицу, она может на нее мусор загребать, но потом обязательно поставит за шкаф.
— Да уж, конечно! В каком районе вы прописаны? У кого были на приеме? И число назовите!
— У меня еще есть газета, — замечает бабушка. — Скомканными газетами были заполнены пустые пространства в коробке. Чтобы голова не болталась, — добавляет она в напряженной тишине. — Это хорошая газета, в том плане, что она не московская. По ней можно вычислить, кто из ваших агентов или родных агентов ездил в прошлом месяце в Ленинград. “За кадры верфям”. Я думаю, это был Мурманск или Ленинград.
— Газета тоже засунута за шкаф в туалете? — вкрадчивым голосом интересуется Негоднов. — Или вы ее для большей сохранности положили в сливной бачок унитаза?
— Нет. Я ее взяла с собой. Я ею обернула свой паспорт. Посмотрите, пожалуйста. В кармане пальто. Наружном.
Как только заместитель Негоднова достал газету и развернул ее на столе начальника, тот сразу же вызвал группу фактурщиков.
— Значит, если бы мы не задержали вашу внучку, плакали бы все вещественные доказательства, так? — В ожидании экспертов Негоднов нервно ходил по кабинету. — Да она убила такого зверя, что в сочувствии присяжных сомневаться не приходится. И самооборона к тому же, и дети в сарае. Она бы посидела только месяцев шесть-восемь до суда, и все!
— Именно эти шесть-восемь месяцев меня и беспокоят, — кивнула бабушка. — Здоровье, знаете ли, шалит, и память подводит. Вот сегодня, к примеру, забыла флакон с духами. Представляете? А вы такой категорический брюнет, — с сожалением качает она головой. — Что со мной будет через восемь месяцев? А дети? Кто будет с детьми?
Приоткрылась дверь, и заместителю Негоднова сказали, что привезли Ингу Грэме.
— Ведите! — удивился тот.
— Никак нет, — докладывал вполголоса кто-то, невидимый бабушке, — она просит оставить ее на улице в силу… в силу особых обстоятельств.
Бабушка встала, отстранила от двери заместителя Негоднова и докладывающего и, не слушая криков Зебельхера, пошла по коридору на выход.
* * *
— Все в порядке! — помахала я ей рукой от фургона, в котором шофер как раз открыл все двери и окна для проветривания.— Что это? — Она принюхалась подозрительно. — Над тобой там издевались?!
Даже на расстоянии я вижу, как бледнеет ее лицо.
— Нет, что ты. Это как раз защита от всяких издевательств в запертом помещении, мне Ладушкин ее обеспечил, такой дезодорант, называется “Понос шимпанзе”. Ничего, да?
* * *
Мы доехали до моей квартиры в том самом фургоне. Бабушка крепко держала меня за руку, ее зрачки были расширены, как бывает от сильной головной боли. Как только я открыла дверь, бабушка прошла в комнату и легла на кровать, не раздеваясь. Я скинула все с себя в коридоре и наполнила ванну.Через пятнадцать минут пришла к ней, замотанная в полотенце, погладила ее по голове. Лоб был холодный и потный.
— Эй, что ты делаешь? — спросила я шепотом.
— Я умираю, — ответила шепотом бабушка.
— Перестань меня пугать.
— Мы каждый день жизни приближаемся к смерти. Это естественно. Детка, посмотри, пожалуйста, что у меня под левым боком. Неужели это мое сердце выпало и дергается теперь на твоей кровати?
Осторожно поворачиваю бабушку за плечо.
— Это не сердце, — вздыхаю я, а в это время не сумевший освободиться от свитера попугай, придавленный бабушкой, судорожно дергает коричневыми скрюченными лапами. — Это птица.
— Птица счастья?..
— Ты полежи, а я схожу разберусь с этим счастьем.
Ставлю попугая на пол. Кое-как приглаживаю растрепанные перья. Промокаю носовым платком каплю, вытекшую из дырки над клювом.
— Ну-ка, пройдись, — предлагаю я, пока попугай рассматривает меня одним глазом.
Так, походка у него за ночь не улучшилась… Все также опирается на крылья. Еще он стал трясти головой и при этом падать на бок.
Опасаясь, что избитый Ладушкиным о стену и придавленный бабушкой попугай в любую минуту может свалиться замертво, я выношу его в коридор, не одеваясь, как была, в полотенце. Осторожно ставлю инвалида на пол у двери. Звоню.
Я приготовилась утешать заплаканную, потерявшую надежду найти попугая соседку и страшно удивилась, когда увидела ее, накрашенную, улыбающуюся, разодетую и залитую духами так, что сладкая удушливая волна просочилась сквозь дверь раньше, чем щелкнул замок, — со стуком ее каблучков.
— А я вот… Ваш попугай. — Я показываю рукой на раскорячившуюся у моих ног птицу.
Соседка с недоумением и брезгливостью разглядывает того, за чье возвращение она раньше титуловала меня “подарком господа”.
— Послушайте, — прикрыв дверь, шепотом просит она. — У меня гости. А эта птица, даже когда была здорова, набрасывалась на каждого незнакомого мужчину, представляете?
— Еще как представляю!
— Вот и прекрасно, вы не могли бы пока взять его себе и положить… ЭТО куда-нибудь в тазик в ванной, а я позвоню попозже и узнаю, где их усыпляют. Ладно?
Он же все равно какой-то покалеченный, да? Такие жестокие люди стали, такие жестокие!..
Тяжело дышащий попугай, опирающийся на расставленные в сторону крылья, и я с мокрыми волосами, кое-как обернутая полотенцем, застываем у закрывшейся двери.
— Пойдешь ко мне или сдохнешь здесь, под дверью, чтобы лежать немым укором? — интересуюсь я, покосившись на лифт. Он ползет вверх.
Потоптавшись, попугай медленно тащится к моей двери, я подхватываю его под брюхо и забегаю в квартиру.
* * *
— Инга! Иди ко мне. Сядь. — Бабушка похлопывает ладонью по кровати. — Я что-то тебе скажу. Ты не должна пугаться, если в ближайшем будущем останешься одна с детьми.Я молчу.
— Мы с Питером скорей всего отправимся в дальний путь на следующей неделе. Я молчу.
— Мое тело меня подводит, я стала забывчивой и плохо соображаю. Лучше не дожидаться, пока превращусь в требующее ухода растение.
— Я хочу, чтобы ты была рядом со мной в любом виде! — Мои нервы не выдерживают. — Я согласна кормить тебя с ложечки и возить в коляске сколько угодно времени!
— Не будь эгоисткой, детка. Ради собственного спокойствия ты предлагаешь мне утешать тебя еще лет десять видом собственной старческой беспомощности? Нет уж, уволь.
— Это ты эгоистка! — Я залилась слезами. — Хочу — живу, пока нравится, а надоело — покончу с собой, да?! Я тебе не позволю! Ты не имеешь права! Постой… Я знаю, что воины не могут покончить с собой!
Ну да, я это помню! Они должны умереть либо в честном бою, либо от ран в собственной постели!
— Не реви. Я умру от ран в собственной постели.
— Убью любого, кто посмеет нанести тебе хотя бы одну рану! — заявляю я и добавляю самоуверенно:
— Любым предметом.
— Детка, я получила свое за последние две недели. Мне уже не оправиться. Раны так глубоки и тяжелы, что лучше нам попрощаться, пока я в своем уме. Это то, что копошилось подо мной? — Бабушка показывает пальцем на залезающего на кровать попугая. Он ползет, хватаясь за матрац лапами и цепляясь клювом. Взобравшись, стоит несколько секунд, покачиваясь, и падает рядом с бабушкой на бок, поджав лапы к животу и скорчив длинные когтистые пальцы.
— Я всегда думала, что мое сердце белое и умеет летать. — Бабушка протягивает руку и трогает перья. — Видишь, что с ним стало… — Она закрывает глаза.
Я сижу рядом почти два часа, иногда задерживая дыхание, чтобы в тишине послушать ее, прерывистое. Проснувшись, бабушка угодила глазами в фотографию на стене, где долговязый подросток Питер держит на коленках веселую улыбающуюся девочку Золю с косичками.
— Мне пора. — Она села. Завозился попугай. Потягиваясь, он вытянул ноги и растопырил пальцы. Я пощекотала было твердокожую пятку, но попугай ловко ухватил мой указательный палец и слегка сжал его клювом, предупреждая дальнейшие попытки любой близости.
В ожидании вызванного такси мы пили чай на кухне, и бабушка развеселилась, глядя, как попугай, прохаживаясь туда-сюда по кухне, несколько раз наступил мне на ногу, а не получив внимания, стал дергать клювом за рубашку.
— В детстве ты подобрала раненую ворону. — Бабушка погладила мою щеку и подняла попугая с пола к себе на колени. — Лечила ей крыло, гуляла по двору. Это была огромная черная птица, и вы подружились, а когда ворона начала летать, она приносила тебе всякую всячину вроде высушенного солнцем черепа кошки, серебряную ложку, всю в земле, пятак прошлого века. Я думаю, это был ворон.
— Он улетел? — Я подвинула к краю стола печенье. Попугай поковырял его клювом.
— Нет. Он убил парочку цыплят, и Питер от него избавился.
— Тебя послушать, так дедушка Пит, совсем не воин, только и делал, что кого-нибудь пришибал!
— Я этого не говорила. Он действительно весьма далек от воина, но мужскую работу выполнять умел, этому я его обучила. Я вообще всему его обучила. — Бабушка загрустила и потерялась глазами в проеме окна — там, за стеклом, пошел снег.
— Мне пора. — Она встала на звонок в дверь, посадила попугая на стол, и тот сразу же полез клювом в ее чашку. — Поеду, а то как бы Питер не подрался с Лорой.
— Представляю. — Я фыркнула.
— Тебе нужно отдохнуть. Ты плохо выглядишь. Есть где отдохнуть?
— Да. Я поеду с тобой, заберу детей, и мы с ними завалимся в одно место отдохнуть.
— Ну что ж… Отдохнешь — и за работу.
— За работу?
— Надо найти деньги. У тебя неделя. Потом федералы поймут, что я их обвела вокруг пальца…
— Как? Разве ты сегодня не сделала все, чтобы федералы сами нашли деньги?!
— Я сегодня сделала все, чтобы ближайшую неделю они искали их до посинения. Они выяснят, кто из двоих — Владик или Эдуард — приходил к Ханне по понедельникам. Проведут допросы с пристрастием и выявят сообщника — человека из “наружной” слежки. Опять проведут допросы, потом опять… Но ничего не узнают.
— Почему?.. — Я чувствую, как по спине ползут мурашки.
— Потому что те, кто отрезал моей дочке и зятю головы, не знают, где деньги. А федералы припишут их незнание скрытости и будут лезть из кожи вон, чтобы все выяснить.
— А зачем они тогда их отрезали? — В ужасе я смотрю, как бабушка надевает пальто в коридоре и буднично копается в карманах.
— Ну, они их отрезали, я думаю… Так, паспорт на месте, газету я отдала… Они их отрезали, чтобы отправить семье. В целях устрашения. Потому что, как ни крути, дети — единственный след к деньгам.
* * *
Я — за рулем, Антон и Лора ругаются на заднем сиденье, “дворники” не справляются с налипшим на стекла мокрым снегом, звонит мой мобильный, я все еще не купила наушники к нему, чтобы разговаривать за рулем, уже смеркается, а я плохо помню дорогу.— Ахинея, только что узнал, что тебя выпустили! Подваливай на вечеринку в клуб сумо, повеселимся!
— Не хочу.
— Я сниму столько толстых задниц, что их хватит потом на весь архив! А ты видела когда-нибудь пальцы на ногах у борцов сумо?!
— Ни-ког-да.
— Ну вот! Сюда подвалила пятерка настоящих японцев килограммов по сто двадцать, где еще такое увидишь?!
— Ни-где.
— Что, тоска заела, я понимаю… Хочешь, подъеду и развлеку тебя? Могу даже отвезти к хозяйке Мучачос, тебе тогда понравилось!
— Лом, спасибо, что позвонил. По-моему, я пропустила поворот. После щита у бензоколонки второй поворот направо или третий?
— Ахинея, будь осторожна! — озаботился Лом. — Смотри, не поддайся его могучей природной силе!
— Его — это кого?
— Того самого умственно отсталого детинушки, который пугает лебедей по утрам на пруду.
— Лом, скажи по-хорошему, какой поворот, пока меня не остановил гаишник и не оштрафовал за разговор во время езды!
— Интуитивно — третий. Я смонтировал ночью фильм для агентства “Секрет”, его забрали час назад с аплодисментами. Получил деньги по чеку. Звонил инспектор, ну этот, которого я стукнул, спрашивал, где его невеста. У меня спрашивал, представляешь? По-моему, он был пьян. Неужели нашлась идиотка, которая согласилась…
— До свидания, Лом!
* * *
Хозяйка Мучачос, не выразив удивления по поводу нашего прибытия, принесла в большую комнату на втором этаже чистое белье, блюдо с яблоками, огромный пирог с мясом, большой эмалированный горшок и персонально для меня — графинчик с крыжовенной настойкой.— Удобства только на первом этаже. — Она кивнула на горшок и задвинула его ногой под кровать, которую ловко застилала. — А там сегодня у нас мероприятие, если хочешь, можешь присоединиться. Уложишь детей и приходи.
— Я как-нибудь сама уложусь, — тут же завелась Лора.
Антон откровенно зевал и одновременно поедал пирог.
— Ты, девочка, поспи лучше, — строго заявила Лоре хозяйка. — Это игры для взрослых.
— Покер или преферанс? Во что у вас тут еще по вечерам играют? — не унимается Лора. — В бутылочку на поцелуи?
— А баня будет? — интересуюсь я, зевая синхронно с Антоном. — Я к вам опять из тех же мест, что и в прошлый раз.
— Баня будет топиться всю ночь. Если заснешь, она и утром еще теплая, можешь помыться с утра. Я заметила, что ты не любительница первого пара.
— Я полежу полчасика и спущусь. — Пробормотав это, вдыхаю запах свежего постельного белья и моментально отключаюсь.
Проснулась я от странного звука. Кто-то крикнул, резко и страшно.
— Что тут?.. — вскочила я в постели. Подо мной дернулась сетка, и несколько секунд я сидела в темноте, покачиваясь, как китайский болванчик.
— Свиней режут, — спокойно объяснила Лора. Она забралась коленками на подоконник и разглядывала что-то внизу во дворе.
— Это и есть их интереснейшее мероприятие, представляешь?! Привели двух старичков, вероятно, профессионалов по закапыванию, поднесли им на подносе по рюмочке, развели костер, собрались всей кучей и режут! Правильно, чем еще заняться в глуши в ветреную холодную ночь? Уже двух зарезали. А если с первого раза правильно не попасть в сердце, раздастся такой свинячий вопль! — мечтательно вздохнула она, повернулась, посмотрела на меня, покачивающуюся на кровати, и с удивлением заметила:
— Вот уж не думала, что ты так предпочитаешь отдыхать!
Подхожу к окну. Действительно лучше видно, если забраться на подоконник. Внизу у костра суетятся люди, подсвеченные ярким пламенем. Его текучее золото то припадает к земле, то взлетает вверх, высыпая в небо россыпь искр, и тогда все собравшиеся во дворе видны отчетливо. Три человека держат неподвижную тушу животного над огромным чаном, еще четверо несут кого-то брыкающегося, я вижу, как в свете взметнувшегося пламени судорожно, с обреченностью смерти, дергаются устремленные к костру копытца.
— Это они в чан кровь сливают, — разъясняет Лора. — Сольют из всех свиней и сварят кровяную колбасу. Вот в той кастрюле, видишь, старуха складывает кишки. В них набивают вареную кровь, а потом коптят в коптильне. Колбаса, кстати, получается вкусная, особенно если добавить шпика и чеснока.
Зажав рот рукой, я сползаю с подоконника на пол.
— А вообще, красиво все смотрятся. В духе Брейгеля-старшего. — Теперь Лора проявляет к происходящему интерес художника-постановщика. — Смотри, как все персонажи расставлены вокруг огня, какая шикарная подсветка, а кровь кажется черной в свете пламени. А вон там, видишь, кто-то огромный несет на плечах барана!
Поднимаюсь и рассматриваю живую картину огня, смерти и процесс приготовления кровяной колбасы.
— Вот это самец! — вдруг восторженно выдыхает Лора. — Голый по пояс, посмотри только, какая мускулатура!
— Как это — баран голый по пояс? — бормочу я, шаря глазами и уговаривая свой желудок спокойно продолжить переваривание вкуснейшего пирога.
— Да нет же, барана тащит на плечах потрясающий самец!
— А… Это сын хозяйки. — Я увидела Богдана, я его почему-то сразу узнала, когда он снимал барана с плеч и укладывал на землю. По узнанной мною наклоненной голой спине полоснул кроваво-золотой отблеск огня. Лора взвизгнула.
— Сын? Отлично, просто отлично! Теперь понятно, почему ты сюда приезжаешь отдыхать!
— Не кричи, Антона разбудишь.
— Его разбудишь! Это я слышу, как две мышки под полом анекдоты рассказывают, а у Антона чутье и слух, необходимые воину во сне, отсутствуют напрочь. Ты к нему приезжаешь, да? Как его зовут?
— Богдан. — Я отворачиваюсь от окна.
— А вы уже занимались сексом? А какого размера у него член?
— Ты что, с ума сошла?! — опешила я.
— А что тут такого? Моя мама говорила, что, по ее наблюдениям, у крупных мужчин члены совсем…
— Сейчас же замолчи! — прошипела я, косясь на спящего Антона.
— Вот только не изображай невинность, ладно? — тоже перешла на шепот Лора. — Видела я твои фотографии под бельем в шкафу! Кто тебя фотографировал в таком виде? Засланный фээсбэшник? Или твой оператор?
— Павел. — Я сажусь на пол, Лора тут же пристраивается рядом.
— Это Павел покупал такое белье? — спрашивает она, толкнув меня плечом. Я молча киваю.
— Я сразу подумала, что он. У тебя фантазии не хватит соединить черное, красное и белое. Он был воин, этот твой Павел. Воины обычно не очень выносливы в сексе, им нужно это нечасто, но чтобы было нестандартно, понимаешь.
Поворачиваю голову и всматриваюсь в лицо Лоры. В темноте оно почти неразличимо, я пугаюсь самой себя в этой комнате и провожу по ее лицу пальцами.
— Нет, — говорю чуть слышно. — Не понимаю.
— Ну, это когда с разными причиндалами, извращениями, чтобы потом месяц было что вспоминать и содрогаться. Я в этом плане предпочитаю обделенных мышлением или детей природы. Чтобы без затей, но сильно и долго.