Страница:
— Восемь лет… Для него это равносильно смерти…
— Что вы сказали? Для него?
— Ничего, так, прикидываю.
— Чувствую, что вы готовите себя к веселой жизни. И мне в ней места нет? — серьезно спросил инспектор, и в глазах его была почти мольба.
— Всегда рада буду вас видеть, — открыто заявляю я, честно глядя в эти глаза. — А теперь мне пора.
— Да. — Ладушкин посмотрел на часы. — Вы за сколько шарфик вяжете?
— Если фильм интересный, могу за фильм связать. Потом, смотря какие нитки.
— Тогда уже можете сесть на телефон. За полдня две вязальщицы успели справиться с детским свитером, как вы думаете?
— Чего ты не знала?
— Если бы я знала, чего не знаю, я бы сказала! — с ходу завелась мамочка. — Только представь себе, в этом банке действительно есть вклад, что-то из перечисленного мною оказалось номером счета! Но снять его, как мне объяснили, можно только в Швейцарии, в главном офисе, и только после определенной проверки получателя.
— Слушаю тебя. — Я сдалась. Мне стало все равно, что нас могут подслушивать, я была просто раздавлена недавним своим открытием, от которого вполне можно свихнуться, и так устала, что заочно прокляла эти деньги.
— Слушай, слушай! — многозначительно заметила мама. — Внимательно слушай. Я назвала первое попавшееся на язык число, и тогда они попросили меня пройти в соседнее помещение. И там!..
— Какое число ты назвала? — удивилась я.
— Я сказала — тридцать три.
— Почему — тридцать три?..
— Во-первых, это возраст Христа, во-вторых, оно состоит из двух троек, а шесть — мое любимое число, понимаешь?
— Нет, но это неважно. Число не подошло?
— Они сначала не знали и стали это проверять!
— Не тяни!..
— Они сделали со мной то, что мы делали с тобой по ночам в апреле в первый день полной луны, между кухней и коридором, помнишь? Ну, я еще ставила тебя возле…
— Все! — крикнула я так громко, что прибежали дети. — Прекрати говорить всякую ерунду. Я тебя понимаю, но нечего другим людям знать, чем мы занимались по ночам в апреле в первый день полной луны!
Я стараюсь унять дрожь. Теперь я вовсе не хочу, чтобы мама подробно объясняла всем подслушивающим, что именно мы делали каждый апрель, пока мне не исполнилось восемнадцать.
— Если ты понимаешь, думай дальше сама. А за мной тут ходят по пятам два совершенно андрогированных блондина! По очереди! Так что я пользуюсь бешеным успехом у представителей родных секретных служб и местных властей и потому серьезно подумываю, не остаться ли мне здесь навсегда, тем более что я определила формулу духов, которые одинаково действуют и на блондинов, и на…
— До свидания, мамочка! — кричу я. — Нечего разбалтывать семейные секреты!
Кладу трубку и интересуюсь у Лоры:
— Что такое андрогированный блондин?
— О-о-о-о! — стонет Лора. Без объяснений.
Самая страшная ночь в моей жизни.
Я подготовилась, как могла.
Сначала я думала, не пустить ли все на самотек, загрузиться снотворным и проспать сутки, спрятавшись от всех?
Все, что можно было разгадать, я разгадала.
Никакой радости мне это не принесло.
Деньги? А как их забрать? Куда девать? Как тратить? Нет, пусть подождут.
Я читала, что некоторые люди растут до двадцати восьми лет.
Часам к девяти вечера я вдруг поняла, что бабушка знает. Она же умней меня, и потом, это ее дочку убили!
К половине десятого я подумала, что она сама все сделает, но так, что мне придется подготавливать к захоронению в подвале дома сразу двоих.
К одиннадцати я подъехала к дому бабушки, вышла из машины и посмотрела на темное окно комнаты Питера. Помахала рукой. Зачем ему свет? Он видит в темноте…
— А ты не мог иначе? — спрашиваю я шепотом.
— Нет! — тут же громко отвечает Питер, словно уже давно ждал этого вопроса. — Я не мог больше смотреть, как она приговорила моего сына, а потом стала морально уничтожать детей. Такой человек не должен жить на свете. Я не мог просто отнять у нее Антона, что мне было делать?!
— А Латов?..
— О, этот ваш добряк Латов! Вы все здорово заблуждались на его счет. Ханна во всем ему подчинялась, и идея найти деньги Фракции КА — его идея. Латов — вариант вымирающего воина из рода пожирателей мертвечины. Он свои руки никогда не запачкает, он все сделает чужими! Падальщики стравляли племена друг с другом, а потом приходили на поле пожирать мертвых врагов. “Будущее всех воинов, — как-то походя, за обеденным столом, заметил Латов, — принадлежит Востоку, Европа, испорченная цивилизацией, свои террористические кланы похоронила”. Это с подачи Латова и, конечно же, под впечатлением телесных прелестей Ханны Руди перевел деньги всей организации на анонимный счет. Мой мальчик был бы жив, если бы не эти деньги! Ты… — Питер задумался, — ты давно узнала?
— Нет. Недавно. Я думала, думала, все пыталась представить, чем ты убивал, и вдруг вспомнила то, что постаралась стереть из моей памяти бабушка. И котенка, и ворона ты прирезал. Ты перерезал им горло. И ты видишь в темноте.
— А ты очень умна. Жаль, что ты рождена женщиной.
— А каково было тебе, мужчине, который не воин?! — Сглатывая подступившие слезы, я одновременно стараюсь сдержать бешенство и не разреветься от жалости. — Тебе, которого сестра учила, как правильно перерезать горло козам? Ты что, желаешь мне такой же участи заблудившегося и иссушенного нереализованной любовью мужчины?! Спасибо, я хочу быть женщиной! Я женщина, и я говорю, что ты — убийца. Банальный убийца.
— Ну уж, сразу — банальный… Твоя бабушка выразилась более романтично. Она назвала меня Крысоловом. Ты не можешь не отметить некоторый артистизм и аккуратность моего убийства, взять хотя бы, к примеру, тот факт, что целый отдел профессионально обученных розыскников не может меня вычислить.
Я же тогда, в лесу, оказался полнейшим невидимкой. И как я только попал в этот лес, под бдительным наблюдением федеральных агентов?.. — хитро интересуется Питер.
— Ты залез в багажник автомобиля Ханны, когда она с Латовым заехала навестить бабушку. Как только машина остановилась в лесу, ты постучал или еще как-то привлек их внимание способом достаточно бесшумным, чтобы на это не обратили внимание федералы.
— Я постучал условным знаком, — кивнул Питер. — У Ханны было три условных стука. Для родственников, для любовников и для мужа. Поразительно, да? Как-то я оказался свидетелем забавного сюжета. Я заглянул к ней в гости, она открыла мне на условный стук для родственников. Пока мы пили чай, в дверь постучали по-другому, это был любовник, его она сразу же провела в спальню. А когда я уходил, в дверь постучал Латов условным стуком мужа, Ханна заметалась по квартире…
— Почему Латов не защитил жену? Почему он позволил тебе убить ее?.. — перебиваю я Питера.
— Я постучал условным стуком мужа! Ханна стала смеяться. Когда Латов открыл багажник, я показал ему знаком молчать. Вылез, мы отошли от машины. Темень стояла, на мое счастье, беспросветная. Я сказал, зачем поехал с ними и что он сейчас умрет. Латов, он же дурак, он же привык плести паутину говорильней. Стал шепотом разъяснять мне глупость создавшейся ситуации, с ним я справился просто.
Потом дождался, когда Ханна выйдет из машины искать мужа. Вот с ней я должен был быть начеку, если бы она догадалась об опасности, мне бы конец. Но эта дура стала раздеваться на ходу, думая, что Латов так играет в прятки. Я зашел сзади… Потом я положил их рядом, надел на Ханну блузку и застегнул ее. Ушел лесом, поймал попутку, еле успел вернуться до того, как твоя бабушка пошла ставить чайник. Я едва смог встать в то утро. И только в морге я увидел, что Ханна и Латов без голов. Такой поворот сюжета меня очень позабавил. Очень. Пока я не узнал о посылках. Видишь, нашелся еще какой-то падальщик, отрезал им головы, и игра, заверченная Латовым, кончилась для его мертвого тела полнейшим фарсом.
— Я бы не называла это фарсом. Что ты теперь будешь делать?
— Золя встанет пораньше, отравит наш чай, принесет мне в комнату, и мы выпьем его в полнейшем молчании, как всегда. Золя знает. Она тоже очень умна, она все поняла раньше тебя. Ты обмоешь нас в подвале и проводишь в последний путь. Извини, ничего ценного, кроме опыта заблудившегося среди охотников философа, я тебе оставить не могу. Да! Будь осторожна с мужчинами, в глупости и в любви они очень опасны. Если не научишься проявлять снисхождение, ты погибнешь. Всегда прощай мужчинам все, что бы они ни делали, или сразу уходи.
— Ну почему с бабушкой, почему вдвоем?! — Я прикусила трясущуюся руку, чтобы не закричать и не броситься на Питера. — Оставь ее мне!..
— Радость моя единственная, я в этом ничего не решаю, прости, если можешь. Она так решила, я знаю, она уйдет со мной. Мы возьмемся за руки, перед тем как выпить чай. Я посажу ее на колени, как тогда, у фотографа, и жизнь вылетит птичкой… Пших!.. — хихикает Питер.
Я встаю и начинаю ходить по комнате, вцепившись руками в волосы. Я оттягиваю их с неистовой силой, я готова выдрать все волосы из головы. Что же придумать?.. Что?!
— Знаешь основное правило Крысолова? — интересуется Питер. Я молчу, он и не ждет ответа. — Предусмотрительность и справедливость. Он увел детей из города в отместку их жадным родителям. Я думал, думал… С таким же успехом он мог сесть на лодочку и увести за собой в море под воду всех взрослых!
— А Зебельхер завтра уезжает, — говорю я, бросившись на колени перед Питером. — Так и отпустим убийцу твоего сына?
— Моего сына убили алчность и похоть Ханны. Если бы он не перевел деньги…
— Его пристрелил, раненного, в метро немецкий офицер! И он завтра уезжает! Придумай что-нибудь, Питер, ну пожалуйста! — Вцепившись в твердые выступающие колени, я трясу их, а потом обнимаю, уткнувшись лицом.
— Не плачь, подожди. Есть у меня одна мысль. Так сказать, запасной вариант. Я нанял брейкера, или хакера…
— Хакера? — Я удивленно поднимаю голову.
— Да, который вскрывает коды и продает информацию из Интернета. У меня на руках досье Зебельхера. Знаешь, за что его уволили из GSG-9? Он там занимал хороший пост, а его уволили, когда свои навыки ликвидатора он применил, чтобы убрать с дороги личного врага. Было расследование, его не стали судить, просто уволили. Пойдем.
Ничего не спрашиваю. Мы пришли в гараж. Питер одним рывком сдергивает брезент, я удивленно ахаю. Его старый “Опель”, которым, по словам бабушки, Питер не пользовался уже лет двадцать, светится, как новая копейка.
— Мне его привели в порядок в прошлом месяце. Красавец, да?..
— Куда поедем?
— Всегда мечтал разогнаться на нем как следует и сорваться с обрыва в море. Чтобы не нашли мое тело. Улететь и утонуть одновременно. Но я трус в плане болезненных ощущений. И потом, вдруг не сразу умру…
— Нет, я так не играю. — Вздохнув, я присаживаюсь на светящийся начищенным мельхиором капот. — Здесь нет подходящего обрыва, нет моря, до утра осталось шесть часов.
— Ты ничего не понимаешь. — Питер достал коробку и роется в каком-то хламе. — Вот. Тетрохлорид углерода! — С торжественным видом он потрясает запыленной бутылкой.
Поскольку я ничего не понимаю, он подходит к дверям гаража, оглядывается, закрывает двери и понижает голос:
— Я добавлю это в горючее, разгонюсь на самой большой скорости и направлю машину с моста в реку!
— Потрясающе, — киваю я. — Просто зашибенно! А нельзя придумать что-нибудь попроще? До реки еще ехать часа полтора. И при чем здесь горючее?
— А кто, ты думаешь, подготовил твою мать к поступлению в вуз? — возбудился Питер. — Думаешь, легко прожить всю жизнь изображая идиота-неумеху, а ведь я химик! Я мог бы защитить докторскую, если бы не женился на Ксении!
— Она не дала?
— Как же! Она только об этом и талдычила с утра до вечера, она так меня заела этой докторской, что я больше не мог заниматься наукой! А уж когда она защитилась и ее научные амбиции в нашей семье преобразовались в этакую форму снисхождения и жалости к мужу-неудачнику, тут уж мне пришлось отвоевывать место под солнцем, не до науки стало.
— Питер, пойдем в дом, мне не по себе.
— Сосредоточься! В досье Зебельхера написано, что он предпочитал скрытые формы убийства и применял новейшие достижения науки для маскировки их под самоубийства! В машине последнего убитого им шведа обнаружены слабые остатки фосгена. Фосгена, понимаешь! Это было не самоубийство, как вначале предполагалось, а убийство! И если я добавлю в горючее тетрохлорид углерода, я ничего не почувствую, это быстрое отравление, а ты настоишь потом на тщательном расследовании моей гибели, то Зебельхера прижмут, это же элементарно.
— Конечно, — понуро киваю я. — Это элементарно, но я ничего не понимаю.
— Телрохлорид углерода при нагревании выделяет фосген, ну?! — Питер напряженно ловит в моих глазах проблески научного понимания.
Закрываю глаза и думаю.
— Ты нальешь эту жидкость в горючее, горючее при работе двигателя нагреется, выделится фосген, фосген тебя отравит. Все правильно?
— Правильно! — Питер удовлетворен. — На Зебельхера за время его службы дважды падало подозрение, а тетрохлорид углерода вообще его любимый материал для инсценировки самоубийств.
— Питер, это очень сложно, давай придумаем что-нибудь попроще.
— Попроще — это две чашки чаю в пять утра! Я хочу умереть в машине на полном ходу! Имею право сам выбрать способ самоубийства!
— Это твое “попроще” кажется мне каким-то извращенным изыском! Если ты отравишься фосгеном и умрешь в “Опеле” при скорости километров в восемьдесят, то от тебя ничего не останется! Машина врежется во что-то и сгорит на месте. А другие люди? Вдруг кто-то еще будет на дороге в столь торжественную минуту?!
— Хочу! Имею право! Но если машина сгорит, сгорят и вещественные доказательства участия в моей смерти Зебельхера. А это будет обидно… Неужели придется остановиться и с работающим мотором таращиться в надвигающийся рассвет?..
— Делай что хочешь, я ухожу.
— Ты сама попросила меня умереть как-нибудь пооригинальней, а теперь бросаешь одного?!
— Я не знаю, что должен делать мужчина, перерезавший горло своей племяннице и ее мужу. По мне, так пусть все решает суд. Я только не хочу, чтобы в этот раз ты применил свое правило Крысолова к судьбе сестры! Пусть она останется. Вот и все.
— Я тоже в этот раз хочу прогуляться один! Я уже взрослый!
— Как же, один?! А чего ты тогда ждал до этой ночи? Почему не прогулялся вчера, позавчера?! — Я со злостью вытираю выступившие слезы. — Я больше тебя не чувствую, Питер. Ты стал чужим. Твои методы воспитания меня достали! Кого ты спасал в этот раз от чрезмерной привязанности? Что сделает Антон, когда узнает, что ты убил его маму, да еще в воспитательных целях?!
— Я спас Антона, его матери он был безразличен, ей все были безразличны, пока не появлялись деньги или хороший повод повоевать! Она бы угробила мальчика, сделала бы из него жалкое посмешище, морального урода! Подожди, не уходи! — просит Питер, как только я открыла двери и подставила лицо холодному ветру. — Давай попрощаемся.
— Прощай. — Я не поворачиваюсь и не двигаюсь с места.
— Насчет денег… Я не уверен, что правильно поступаю… дело в том, что я знаю, как их найти, и знаю, как определить число, но я тебе не скажу.
— И не надо.
— Ты сама никогда не догадаешься, и это к лучшему…
— Куда уж мне! — Я закрываю глаза.
— Я решил, пусть эти проклятые деньги не достанутся никому, и прошу у тебя за такое решение прощения.
— Бог простит.
Звук мотора. Дедушка Питер готовится отправиться к обрыву над морем. Море шумит, врезается в берег волнами, катает гальку, сердится… Обрыв высокий, машина падает на полном ходу…
Я дернулась, просыпаясь. Цементный пол холодный, стены кажутся влажными, выступившая из облаков луна заливает стеклянным светом металлическую поверхность стола. Я слышу шаги и вжимаюсь в угол.
Не включая света (зачем ему свет, он отлично видит в темноте!), дедушка Питер проходит по подвалу, кряхтя, поднимает что-то и тащит к лестнице. Я в оцепенении смотрю на его темную фигуру с чем-то длинным в руке, шаги Питера по ступенькам медленные, вдруг он остановился и прислушался. Увидел? Нет, уходит, ничего не сказав.
И я понимаю, что он приходил за копьем. Мое неуемное воображение тут же стало насиловать и без того уже порядком издерганную нервную систему самыми невероятными предположениями об использовании чудовищно тяжелого копья для сведения счетов с жизнью. Дойдя до хищных зарисовок в стиле Гойи — дедушка Питер прыгает с дерева на подставленное снизу копье, космы его длинных волос развиваются, рот открыт в последнем крике, — я дернулась и застонала, обнаружив, что уже не сижу, а лежу на полу. И когда мои глаза оказались у самого пола, я наконец-то увидела огромную крысу. Крыса сидела как раз там, где раньше стоял ящик с углем. Она чуть двигала носом в мою сторону, а одну переднюю лапу поджала, и казалось, что она прижимает ее к себе с мольбой. Ладно, ничего не поделаешь, придется идти на кладбище.
Я поднимаюсь в дом, из окна кухни видны зажженные фары машины, в голове моей шумит, и так не хочется идти на кладбище, хоть плачь! Но я должна найти бабушку, должна как-то довязать этот день, и спицы мои — копья, а ночной воздух пахнет фосгеном — хотя фосген не имеет запаха… Одеваюсь и очень быстро иду по дороге к кладбищу. Среди могил я сначала заблудилась, пошла не в ту сторону и, только заметив крошечный светлячок керосинки, перестала бояться, успокоила дыхание и пошла на огонек.
Бабушка стояла с керосиновой лампой у могилы Ханны, рядом с нею стояла женщина в белой меховой накидке, они о чем-то тихо говорили и смеялись, и когда женщина закидывала голову к небу, на ее шее становилась заметной черная полоса, и только я подумала, что надо бы спрятаться, как она подняла руку и, помахала в мою сторону. И я не потеряла сознания, пока не увидела, что еще от нескольких могил мне машут женщины, а одна — так вообще в латах и шлеме, и свет луны поглощается этим шлемом, как чистый дождь застывшей поверхностью холодного озера…
— Зачем ты тут? — удивляется бабушка.
— Я тебя искала… Я испугалась, что тебя нет.
— Вставай, у нас мало времени.
— Да. — Я оглядываюсь. — В этом месте времени вообще нет. Оно отсутствует как таковое.
Мы идем по дороге, обнявшись, и лампа освещает нам путь, ветер утих, где-то далеко звонит колокол — в холоде ночи его звук долгий и чистый, как будто только для нас двоих на земле. И бабушка спрашивает:
— Ты все узнала?
— Все.
— Тебе нужно спрятаться, а то ты совсем ослабла.
И мы спрятались вместе под шерстяным верблюжьим одеялом часа на четыре, и я держала ее за руку, и поэтому услышала, как она потихоньку встает, и пошла за нею на кухню, подсмотрела, как она готовит чай, и успела пройти в комнату Питера до того, как бабушка начала собирать на подносе чашки, и легла на его кровать, и дождалась шарканья по ступенькам шлепанцев (из шкуры козы, мехом внутрь) и испуганного вскрика в комнате.
И тогда я встала и опрокинула чашки, и чай вылился на пол, и бабушка села в кресло и застонала, покачиваясь, и я сказала, что дедушка Пит поехал кататься на своем старом автомобиле. Один. И бабушка велела:
— Тебе необходимо срочно выйти замуж. Сможешь до субботы?
От лужи на полу пахло миндалем и чуть-чуть спермой. Это и есть запах цианида? Цианидом опрыскивают осиные гнезда… Я не была в тот момент уверена, что мне нужно срываться с места и бежать искать подходящего мужа. Но бабушка придерживалась другого мнения:
— Жена Латова написала много заявлений, обошла все инстанции и собирается забрать мальчика. Главный ее козырь — ты не замужем. Одиноким редко разрешают усыновление, а уж двоих сразу…
— Успею, — говорю я. — До субботы — успею. Собирайся.
— Куда? — спрашивает бабушка бесцветно.
— Поедем к детям, они в маминой квартире с Лаврушкой.
— Я не могу пока к детям, можно я побуду у тебя? Пару дней.
— Конечно. Там твое сердце как раз тренирует выздоровевшие крылья.
Мы одеваемся, не спеша обходим дом. К утру подморозило. Бабушка запирает двери и выключает фонарь над крыльцом. После его света стало совсем темно, и я с ходу ударилась обо что-то, напоминающее кол.
— Что-то торчит из земли, — предупредила я бабушку сзади.
Она отодвинула меня в сторону. Вдвоем несколько минут мы рассматриваем, что это, пока в порыве узнавания не хватаемся за руки.
Сбоку от тропинки из земли торчит под углом копье. Его наконечник ушел в землю сантиметров на тридцать, и это кажется мне фантастически невероятным, учитывая вес и длину копья. Пока я с натугой пытаюсь не то что вытащить — хотя бы его расшатать, бабушка отмеряет шагами расстояние, уходя в глубь сада. Она находит место, откуда Питер его метнул, и зовет меня, показывая примятую кругом траву в проталинах вчерашнего снега. И следы, уходящие потом к гаражу. Бабушка приседает и закрывает ладонями один след. Когда она убирает руки, отпечатка на корке льда нет, остался только теплый след ее ладоней — заснувшая до весны трава.
— Скажи, что я тебя достала, что я несу всякую чушь, что лучше мне заткнуться, пока окружающие не повесились от тоски, — вдруг завелась она. Вероятно, выражение моего лица не оставляло никаких сомнений в отношении моего самочувствия.
— Напиши мне письмо, — предложила я. — Мне очень интересно все про Ивана Карамазова, напиши это на бумаге.
— Письмо? Зачем, я же рядом!
— Тебя пятнадцать лет твоя мама унижала пренебрежением и раздражением. А моя меня — постоянными нотациями и нравоучениями. Мы еще долго не сможем поговорить. Для меня лучший собеседник — Лом, он был единственным любимым сыночком у матери, всю себя посвятившей этой любви. Он может слушать что угодно и в любых извержениях, потому что смотрит на жизнь распахнутыми от счастья и интереса глазами. А мы — сквозь опущенные ресницы недолюбленных дочерей.
— Не правильная теория! — фыркнула Лора. — Именно у нравственно угнетенных детей, в силу противостояния обстоятельствам жизни в одиночку…
— И про это напиши. — Я перебила ее. — Извини, я держусь из последних сил.
— Ладно, могу тебе помочь. Не изводись и не переживай. Мою мамочку и Латова убил дедушка Питер.
Я затормозила и еле успела уйти в сторону от вишневой “шестерки” сзади.
— Спасибо, — кивнула я, когда убедилась, что хоть и въехала на тротуар, но никого не задела, и машина цела. — Ты мне здорово помогла. Мне теперь намного легче! И зачем он это, по-твоему, сделал?
— Все затем же. В целях воспитания в любимом внуке отстраненного отношения к жизни. Меня-то воспитывать бесполезно, я насчет мамочки иллюзий не питаю с восьми лет. А Антон…
— Прекрати говорить всякую чушь!
— Это не чушь. Я сложила некоторые факты, все так и получается. Котенка — прирезал, — загибает она первый палец. — Вороне вообще голову отрезал. Видит в темноте. И еще, это он научил мою маму правильно скрючиться, чтобы поместиться в багажнике, он так бабушку украл из психушки!
Смотрю на ее четвертый загнутый палец. Обшариваю глазами панель машины.
— Что? — наклоняется ко мне Лора. — Что ты ищешь?
— Ладушкин был прав, — бормочу я, откинув голову на спинку сиденья и закрыв глаза. — Он просил не выбалтывать громко все, что придет в голову!
— А пусть попробуют доказать! — повысила голос Лора. — Это просто мои фантазии, так сказать, неудачные сопоставления фактов из жизни с предполагаемым образом врага!
— Да почему ты считаешь Питера врагом?!
— Что вы сказали? Для него?
— Ничего, так, прикидываю.
— Чувствую, что вы готовите себя к веселой жизни. И мне в ней места нет? — серьезно спросил инспектор, и в глазах его была почти мольба.
— Всегда рада буду вас видеть, — открыто заявляю я, честно глядя в эти глаза. — А теперь мне пора.
— Да. — Ладушкин посмотрел на часы. — Вы за сколько шарфик вяжете?
— Если фильм интересный, могу за фильм связать. Потом, смотря какие нитки.
— Тогда уже можете сесть на телефон. За полдня две вязальщицы успели справиться с детским свитером, как вы думаете?
* * *
Мама позвонила через час моего напряженного гипнотизирования телефона. Чтобы не тратить времени и не выслушивать ее рассказ о посещении банка, я сразу же спросила:— Чего ты не знала?
— Если бы я знала, чего не знаю, я бы сказала! — с ходу завелась мамочка. — Только представь себе, в этом банке действительно есть вклад, что-то из перечисленного мною оказалось номером счета! Но снять его, как мне объяснили, можно только в Швейцарии, в главном офисе, и только после определенной проверки получателя.
— Слушаю тебя. — Я сдалась. Мне стало все равно, что нас могут подслушивать, я была просто раздавлена недавним своим открытием, от которого вполне можно свихнуться, и так устала, что заочно прокляла эти деньги.
— Слушай, слушай! — многозначительно заметила мама. — Внимательно слушай. Я назвала первое попавшееся на язык число, и тогда они попросили меня пройти в соседнее помещение. И там!..
— Какое число ты назвала? — удивилась я.
— Я сказала — тридцать три.
— Почему — тридцать три?..
— Во-первых, это возраст Христа, во-вторых, оно состоит из двух троек, а шесть — мое любимое число, понимаешь?
— Нет, но это неважно. Число не подошло?
— Они сначала не знали и стали это проверять!
— Не тяни!..
— Они сделали со мной то, что мы делали с тобой по ночам в апреле в первый день полной луны, между кухней и коридором, помнишь? Ну, я еще ставила тебя возле…
— Все! — крикнула я так громко, что прибежали дети. — Прекрати говорить всякую ерунду. Я тебя понимаю, но нечего другим людям знать, чем мы занимались по ночам в апреле в первый день полной луны!
Я стараюсь унять дрожь. Теперь я вовсе не хочу, чтобы мама подробно объясняла всем подслушивающим, что именно мы делали каждый апрель, пока мне не исполнилось восемнадцать.
— Если ты понимаешь, думай дальше сама. А за мной тут ходят по пятам два совершенно андрогированных блондина! По очереди! Так что я пользуюсь бешеным успехом у представителей родных секретных служб и местных властей и потому серьезно подумываю, не остаться ли мне здесь навсегда, тем более что я определила формулу духов, которые одинаково действуют и на блондинов, и на…
— До свидания, мамочка! — кричу я. — Нечего разбалтывать семейные секреты!
Кладу трубку и интересуюсь у Лоры:
— Что такое андрогированный блондин?
— О-о-о-о! — стонет Лора. Без объяснений.
Самая страшная ночь в моей жизни.
Я подготовилась, как могла.
Сначала я думала, не пустить ли все на самотек, загрузиться снотворным и проспать сутки, спрятавшись от всех?
Все, что можно было разгадать, я разгадала.
Никакой радости мне это не принесло.
Деньги? А как их забрать? Куда девать? Как тратить? Нет, пусть подождут.
Я читала, что некоторые люди растут до двадцати восьми лет.
Часам к девяти вечера я вдруг поняла, что бабушка знает. Она же умней меня, и потом, это ее дочку убили!
К половине десятого я подумала, что она сама все сделает, но так, что мне придется подготавливать к захоронению в подвале дома сразу двоих.
К одиннадцати я подъехала к дому бабушки, вышла из машины и посмотрела на темное окно комнаты Питера. Помахала рукой. Зачем ему свет? Он видит в темноте…
* * *
И вот я сижу в темной комнате Питера, а он все смотрит в окно, мы молчим так долго, что у меня начинает закладывать барабанные перепонки, я придерживаю сердце ладонью, чтобы оно не выскочило из груди и мне не пришлось ловить его в темноте на полу.— А ты не мог иначе? — спрашиваю я шепотом.
— Нет! — тут же громко отвечает Питер, словно уже давно ждал этого вопроса. — Я не мог больше смотреть, как она приговорила моего сына, а потом стала морально уничтожать детей. Такой человек не должен жить на свете. Я не мог просто отнять у нее Антона, что мне было делать?!
— А Латов?..
— О, этот ваш добряк Латов! Вы все здорово заблуждались на его счет. Ханна во всем ему подчинялась, и идея найти деньги Фракции КА — его идея. Латов — вариант вымирающего воина из рода пожирателей мертвечины. Он свои руки никогда не запачкает, он все сделает чужими! Падальщики стравляли племена друг с другом, а потом приходили на поле пожирать мертвых врагов. “Будущее всех воинов, — как-то походя, за обеденным столом, заметил Латов, — принадлежит Востоку, Европа, испорченная цивилизацией, свои террористические кланы похоронила”. Это с подачи Латова и, конечно же, под впечатлением телесных прелестей Ханны Руди перевел деньги всей организации на анонимный счет. Мой мальчик был бы жив, если бы не эти деньги! Ты… — Питер задумался, — ты давно узнала?
— Нет. Недавно. Я думала, думала, все пыталась представить, чем ты убивал, и вдруг вспомнила то, что постаралась стереть из моей памяти бабушка. И котенка, и ворона ты прирезал. Ты перерезал им горло. И ты видишь в темноте.
— А ты очень умна. Жаль, что ты рождена женщиной.
— А каково было тебе, мужчине, который не воин?! — Сглатывая подступившие слезы, я одновременно стараюсь сдержать бешенство и не разреветься от жалости. — Тебе, которого сестра учила, как правильно перерезать горло козам? Ты что, желаешь мне такой же участи заблудившегося и иссушенного нереализованной любовью мужчины?! Спасибо, я хочу быть женщиной! Я женщина, и я говорю, что ты — убийца. Банальный убийца.
— Ну уж, сразу — банальный… Твоя бабушка выразилась более романтично. Она назвала меня Крысоловом. Ты не можешь не отметить некоторый артистизм и аккуратность моего убийства, взять хотя бы, к примеру, тот факт, что целый отдел профессионально обученных розыскников не может меня вычислить.
Я же тогда, в лесу, оказался полнейшим невидимкой. И как я только попал в этот лес, под бдительным наблюдением федеральных агентов?.. — хитро интересуется Питер.
— Ты залез в багажник автомобиля Ханны, когда она с Латовым заехала навестить бабушку. Как только машина остановилась в лесу, ты постучал или еще как-то привлек их внимание способом достаточно бесшумным, чтобы на это не обратили внимание федералы.
— Я постучал условным знаком, — кивнул Питер. — У Ханны было три условных стука. Для родственников, для любовников и для мужа. Поразительно, да? Как-то я оказался свидетелем забавного сюжета. Я заглянул к ней в гости, она открыла мне на условный стук для родственников. Пока мы пили чай, в дверь постучали по-другому, это был любовник, его она сразу же провела в спальню. А когда я уходил, в дверь постучал Латов условным стуком мужа, Ханна заметалась по квартире…
— Почему Латов не защитил жену? Почему он позволил тебе убить ее?.. — перебиваю я Питера.
— Я постучал условным стуком мужа! Ханна стала смеяться. Когда Латов открыл багажник, я показал ему знаком молчать. Вылез, мы отошли от машины. Темень стояла, на мое счастье, беспросветная. Я сказал, зачем поехал с ними и что он сейчас умрет. Латов, он же дурак, он же привык плести паутину говорильней. Стал шепотом разъяснять мне глупость создавшейся ситуации, с ним я справился просто.
Потом дождался, когда Ханна выйдет из машины искать мужа. Вот с ней я должен был быть начеку, если бы она догадалась об опасности, мне бы конец. Но эта дура стала раздеваться на ходу, думая, что Латов так играет в прятки. Я зашел сзади… Потом я положил их рядом, надел на Ханну блузку и застегнул ее. Ушел лесом, поймал попутку, еле успел вернуться до того, как твоя бабушка пошла ставить чайник. Я едва смог встать в то утро. И только в морге я увидел, что Ханна и Латов без голов. Такой поворот сюжета меня очень позабавил. Очень. Пока я не узнал о посылках. Видишь, нашелся еще какой-то падальщик, отрезал им головы, и игра, заверченная Латовым, кончилась для его мертвого тела полнейшим фарсом.
— Я бы не называла это фарсом. Что ты теперь будешь делать?
— Золя встанет пораньше, отравит наш чай, принесет мне в комнату, и мы выпьем его в полнейшем молчании, как всегда. Золя знает. Она тоже очень умна, она все поняла раньше тебя. Ты обмоешь нас в подвале и проводишь в последний путь. Извини, ничего ценного, кроме опыта заблудившегося среди охотников философа, я тебе оставить не могу. Да! Будь осторожна с мужчинами, в глупости и в любви они очень опасны. Если не научишься проявлять снисхождение, ты погибнешь. Всегда прощай мужчинам все, что бы они ни делали, или сразу уходи.
— Ну почему с бабушкой, почему вдвоем?! — Я прикусила трясущуюся руку, чтобы не закричать и не броситься на Питера. — Оставь ее мне!..
— Радость моя единственная, я в этом ничего не решаю, прости, если можешь. Она так решила, я знаю, она уйдет со мной. Мы возьмемся за руки, перед тем как выпить чай. Я посажу ее на колени, как тогда, у фотографа, и жизнь вылетит птичкой… Пших!.. — хихикает Питер.
Я встаю и начинаю ходить по комнате, вцепившись руками в волосы. Я оттягиваю их с неистовой силой, я готова выдрать все волосы из головы. Что же придумать?.. Что?!
— Знаешь основное правило Крысолова? — интересуется Питер. Я молчу, он и не ждет ответа. — Предусмотрительность и справедливость. Он увел детей из города в отместку их жадным родителям. Я думал, думал… С таким же успехом он мог сесть на лодочку и увести за собой в море под воду всех взрослых!
— А Зебельхер завтра уезжает, — говорю я, бросившись на колени перед Питером. — Так и отпустим убийцу твоего сына?
— Моего сына убили алчность и похоть Ханны. Если бы он не перевел деньги…
— Его пристрелил, раненного, в метро немецкий офицер! И он завтра уезжает! Придумай что-нибудь, Питер, ну пожалуйста! — Вцепившись в твердые выступающие колени, я трясу их, а потом обнимаю, уткнувшись лицом.
— Не плачь, подожди. Есть у меня одна мысль. Так сказать, запасной вариант. Я нанял брейкера, или хакера…
— Хакера? — Я удивленно поднимаю голову.
— Да, который вскрывает коды и продает информацию из Интернета. У меня на руках досье Зебельхера. Знаешь, за что его уволили из GSG-9? Он там занимал хороший пост, а его уволили, когда свои навыки ликвидатора он применил, чтобы убрать с дороги личного врага. Было расследование, его не стали судить, просто уволили. Пойдем.
Ничего не спрашиваю. Мы пришли в гараж. Питер одним рывком сдергивает брезент, я удивленно ахаю. Его старый “Опель”, которым, по словам бабушки, Питер не пользовался уже лет двадцать, светится, как новая копейка.
— Мне его привели в порядок в прошлом месяце. Красавец, да?..
— Куда поедем?
— Всегда мечтал разогнаться на нем как следует и сорваться с обрыва в море. Чтобы не нашли мое тело. Улететь и утонуть одновременно. Но я трус в плане болезненных ощущений. И потом, вдруг не сразу умру…
— Нет, я так не играю. — Вздохнув, я присаживаюсь на светящийся начищенным мельхиором капот. — Здесь нет подходящего обрыва, нет моря, до утра осталось шесть часов.
— Ты ничего не понимаешь. — Питер достал коробку и роется в каком-то хламе. — Вот. Тетрохлорид углерода! — С торжественным видом он потрясает запыленной бутылкой.
Поскольку я ничего не понимаю, он подходит к дверям гаража, оглядывается, закрывает двери и понижает голос:
— Я добавлю это в горючее, разгонюсь на самой большой скорости и направлю машину с моста в реку!
— Потрясающе, — киваю я. — Просто зашибенно! А нельзя придумать что-нибудь попроще? До реки еще ехать часа полтора. И при чем здесь горючее?
— А кто, ты думаешь, подготовил твою мать к поступлению в вуз? — возбудился Питер. — Думаешь, легко прожить всю жизнь изображая идиота-неумеху, а ведь я химик! Я мог бы защитить докторскую, если бы не женился на Ксении!
— Она не дала?
— Как же! Она только об этом и талдычила с утра до вечера, она так меня заела этой докторской, что я больше не мог заниматься наукой! А уж когда она защитилась и ее научные амбиции в нашей семье преобразовались в этакую форму снисхождения и жалости к мужу-неудачнику, тут уж мне пришлось отвоевывать место под солнцем, не до науки стало.
— Питер, пойдем в дом, мне не по себе.
— Сосредоточься! В досье Зебельхера написано, что он предпочитал скрытые формы убийства и применял новейшие достижения науки для маскировки их под самоубийства! В машине последнего убитого им шведа обнаружены слабые остатки фосгена. Фосгена, понимаешь! Это было не самоубийство, как вначале предполагалось, а убийство! И если я добавлю в горючее тетрохлорид углерода, я ничего не почувствую, это быстрое отравление, а ты настоишь потом на тщательном расследовании моей гибели, то Зебельхера прижмут, это же элементарно.
— Конечно, — понуро киваю я. — Это элементарно, но я ничего не понимаю.
— Телрохлорид углерода при нагревании выделяет фосген, ну?! — Питер напряженно ловит в моих глазах проблески научного понимания.
Закрываю глаза и думаю.
— Ты нальешь эту жидкость в горючее, горючее при работе двигателя нагреется, выделится фосген, фосген тебя отравит. Все правильно?
— Правильно! — Питер удовлетворен. — На Зебельхера за время его службы дважды падало подозрение, а тетрохлорид углерода вообще его любимый материал для инсценировки самоубийств.
— Питер, это очень сложно, давай придумаем что-нибудь попроще.
— Попроще — это две чашки чаю в пять утра! Я хочу умереть в машине на полном ходу! Имею право сам выбрать способ самоубийства!
— Это твое “попроще” кажется мне каким-то извращенным изыском! Если ты отравишься фосгеном и умрешь в “Опеле” при скорости километров в восемьдесят, то от тебя ничего не останется! Машина врежется во что-то и сгорит на месте. А другие люди? Вдруг кто-то еще будет на дороге в столь торжественную минуту?!
— Хочу! Имею право! Но если машина сгорит, сгорят и вещественные доказательства участия в моей смерти Зебельхера. А это будет обидно… Неужели придется остановиться и с работающим мотором таращиться в надвигающийся рассвет?..
— Делай что хочешь, я ухожу.
— Ты сама попросила меня умереть как-нибудь пооригинальней, а теперь бросаешь одного?!
— Я не знаю, что должен делать мужчина, перерезавший горло своей племяннице и ее мужу. По мне, так пусть все решает суд. Я только не хочу, чтобы в этот раз ты применил свое правило Крысолова к судьбе сестры! Пусть она останется. Вот и все.
— Я тоже в этот раз хочу прогуляться один! Я уже взрослый!
— Как же, один?! А чего ты тогда ждал до этой ночи? Почему не прогулялся вчера, позавчера?! — Я со злостью вытираю выступившие слезы. — Я больше тебя не чувствую, Питер. Ты стал чужим. Твои методы воспитания меня достали! Кого ты спасал в этот раз от чрезмерной привязанности? Что сделает Антон, когда узнает, что ты убил его маму, да еще в воспитательных целях?!
— Я спас Антона, его матери он был безразличен, ей все были безразличны, пока не появлялись деньги или хороший повод повоевать! Она бы угробила мальчика, сделала бы из него жалкое посмешище, морального урода! Подожди, не уходи! — просит Питер, как только я открыла двери и подставила лицо холодному ветру. — Давай попрощаемся.
— Прощай. — Я не поворачиваюсь и не двигаюсь с места.
— Насчет денег… Я не уверен, что правильно поступаю… дело в том, что я знаю, как их найти, и знаю, как определить число, но я тебе не скажу.
— И не надо.
— Ты сама никогда не догадаешься, и это к лучшему…
— Куда уж мне! — Я закрываю глаза.
— Я решил, пусть эти проклятые деньги не достанутся никому, и прошу у тебя за такое решение прощения.
— Бог простит.
* * *
Я плетусь по лестнице на второй этаж. Открываю дверь бабушкиной спальни. Кровать пуста. Я обошла весь дом. Ее нет. Стало страшно. Вдруг она решила обыграть Крысолова? В подвале я забилась в угол, закрыла глаза, расслабилась и постаралась представить бабушку. Я так устала, что уже не молила, чтобы она осталась жива, а молила, чтобы я быстро нашла ее тело и не пришлось бы вызывать посторонних людей для поиска и все объяснять…Звук мотора. Дедушка Питер готовится отправиться к обрыву над морем. Море шумит, врезается в берег волнами, катает гальку, сердится… Обрыв высокий, машина падает на полном ходу…
Я дернулась, просыпаясь. Цементный пол холодный, стены кажутся влажными, выступившая из облаков луна заливает стеклянным светом металлическую поверхность стола. Я слышу шаги и вжимаюсь в угол.
Не включая света (зачем ему свет, он отлично видит в темноте!), дедушка Питер проходит по подвалу, кряхтя, поднимает что-то и тащит к лестнице. Я в оцепенении смотрю на его темную фигуру с чем-то длинным в руке, шаги Питера по ступенькам медленные, вдруг он остановился и прислушался. Увидел? Нет, уходит, ничего не сказав.
И я понимаю, что он приходил за копьем. Мое неуемное воображение тут же стало насиловать и без того уже порядком издерганную нервную систему самыми невероятными предположениями об использовании чудовищно тяжелого копья для сведения счетов с жизнью. Дойдя до хищных зарисовок в стиле Гойи — дедушка Питер прыгает с дерева на подставленное снизу копье, космы его длинных волос развиваются, рот открыт в последнем крике, — я дернулась и застонала, обнаружив, что уже не сижу, а лежу на полу. И когда мои глаза оказались у самого пола, я наконец-то увидела огромную крысу. Крыса сидела как раз там, где раньше стоял ящик с углем. Она чуть двигала носом в мою сторону, а одну переднюю лапу поджала, и казалось, что она прижимает ее к себе с мольбой. Ладно, ничего не поделаешь, придется идти на кладбище.
Я поднимаюсь в дом, из окна кухни видны зажженные фары машины, в голове моей шумит, и так не хочется идти на кладбище, хоть плачь! Но я должна найти бабушку, должна как-то довязать этот день, и спицы мои — копья, а ночной воздух пахнет фосгеном — хотя фосген не имеет запаха… Одеваюсь и очень быстро иду по дороге к кладбищу. Среди могил я сначала заблудилась, пошла не в ту сторону и, только заметив крошечный светлячок керосинки, перестала бояться, успокоила дыхание и пошла на огонек.
Бабушка стояла с керосиновой лампой у могилы Ханны, рядом с нею стояла женщина в белой меховой накидке, они о чем-то тихо говорили и смеялись, и когда женщина закидывала голову к небу, на ее шее становилась заметной черная полоса, и только я подумала, что надо бы спрятаться, как она подняла руку и, помахала в мою сторону. И я не потеряла сознания, пока не увидела, что еще от нескольких могил мне машут женщины, а одна — так вообще в латах и шлеме, и свет луны поглощается этим шлемом, как чистый дождь застывшей поверхностью холодного озера…
* * *
Бабушка стоит надо мной, согнувшись, упираясь в колени руками, свет от лампы рядом на замерзшей траве — желтый теплый кружок, и это радует, оказывается, я не переношу свечения полированного металла.— Зачем ты тут? — удивляется бабушка.
— Я тебя искала… Я испугалась, что тебя нет.
— Вставай, у нас мало времени.
— Да. — Я оглядываюсь. — В этом месте времени вообще нет. Оно отсутствует как таковое.
Мы идем по дороге, обнявшись, и лампа освещает нам путь, ветер утих, где-то далеко звонит колокол — в холоде ночи его звук долгий и чистый, как будто только для нас двоих на земле. И бабушка спрашивает:
— Ты все узнала?
— Все.
— Тебе нужно спрятаться, а то ты совсем ослабла.
И мы спрятались вместе под шерстяным верблюжьим одеялом часа на четыре, и я держала ее за руку, и поэтому услышала, как она потихоньку встает, и пошла за нею на кухню, подсмотрела, как она готовит чай, и успела пройти в комнату Питера до того, как бабушка начала собирать на подносе чашки, и легла на его кровать, и дождалась шарканья по ступенькам шлепанцев (из шкуры козы, мехом внутрь) и испуганного вскрика в комнате.
И тогда я встала и опрокинула чашки, и чай вылился на пол, и бабушка села в кресло и застонала, покачиваясь, и я сказала, что дедушка Пит поехал кататься на своем старом автомобиле. Один. И бабушка велела:
— Тебе необходимо срочно выйти замуж. Сможешь до субботы?
От лужи на полу пахло миндалем и чуть-чуть спермой. Это и есть запах цианида? Цианидом опрыскивают осиные гнезда… Я не была в тот момент уверена, что мне нужно срываться с места и бежать искать подходящего мужа. Но бабушка придерживалась другого мнения:
— Жена Латова написала много заявлений, обошла все инстанции и собирается забрать мальчика. Главный ее козырь — ты не замужем. Одиноким редко разрешают усыновление, а уж двоих сразу…
— Успею, — говорю я. — До субботы — успею. Собирайся.
— Куда? — спрашивает бабушка бесцветно.
— Поедем к детям, они в маминой квартире с Лаврушкой.
— Я не могу пока к детям, можно я побуду у тебя? Пару дней.
— Конечно. Там твое сердце как раз тренирует выздоровевшие крылья.
Мы одеваемся, не спеша обходим дом. К утру подморозило. Бабушка запирает двери и выключает фонарь над крыльцом. После его света стало совсем темно, и я с ходу ударилась обо что-то, напоминающее кол.
— Что-то торчит из земли, — предупредила я бабушку сзади.
Она отодвинула меня в сторону. Вдвоем несколько минут мы рассматриваем, что это, пока в порыве узнавания не хватаемся за руки.
Сбоку от тропинки из земли торчит под углом копье. Его наконечник ушел в землю сантиметров на тридцать, и это кажется мне фантастически невероятным, учитывая вес и длину копья. Пока я с натугой пытаюсь не то что вытащить — хотя бы его расшатать, бабушка отмеряет шагами расстояние, уходя в глубь сада. Она находит место, откуда Питер его метнул, и зовет меня, показывая примятую кругом траву в проталинах вчерашнего снега. И следы, уходящие потом к гаражу. Бабушка приседает и закрывает ладонями один след. Когда она убирает руки, отпечатка на корке льда нет, остался только теплый след ее ладоней — заснувшая до весны трава.
* * *
Утром я отвезла Антона в колледж и сдала его дежурному учителю. Лора ждала на улице. Она сказала, что от школ любого направления и уровня ее начинает сразу же тошнить. Еще она сказала, что лучшее воспитание и образование — монастырское. Потом она долго упивалась всякими нагрянувшими на нее идеями о внедрении повсеместного церковно-приходского и монастырского образования, поскольку именно при монастырях, по ее мнению, растущий организм может познать одновременно и близость к природе, и обреченность одиночества, и необходимость послушания и противления насилию одновременно. Когда она перешла к обсуждению особенностей религиозного онанизма Достоевского в его романе “Братья Карамазовы”, я переполнилась ею, как только что выловленный утопленник водой и тиной.— Скажи, что я тебя достала, что я несу всякую чушь, что лучше мне заткнуться, пока окружающие не повесились от тоски, — вдруг завелась она. Вероятно, выражение моего лица не оставляло никаких сомнений в отношении моего самочувствия.
— Напиши мне письмо, — предложила я. — Мне очень интересно все про Ивана Карамазова, напиши это на бумаге.
— Письмо? Зачем, я же рядом!
— Тебя пятнадцать лет твоя мама унижала пренебрежением и раздражением. А моя меня — постоянными нотациями и нравоучениями. Мы еще долго не сможем поговорить. Для меня лучший собеседник — Лом, он был единственным любимым сыночком у матери, всю себя посвятившей этой любви. Он может слушать что угодно и в любых извержениях, потому что смотрит на жизнь распахнутыми от счастья и интереса глазами. А мы — сквозь опущенные ресницы недолюбленных дочерей.
— Не правильная теория! — фыркнула Лора. — Именно у нравственно угнетенных детей, в силу противостояния обстоятельствам жизни в одиночку…
— И про это напиши. — Я перебила ее. — Извини, я держусь из последних сил.
— Ладно, могу тебе помочь. Не изводись и не переживай. Мою мамочку и Латова убил дедушка Питер.
Я затормозила и еле успела уйти в сторону от вишневой “шестерки” сзади.
— Спасибо, — кивнула я, когда убедилась, что хоть и въехала на тротуар, но никого не задела, и машина цела. — Ты мне здорово помогла. Мне теперь намного легче! И зачем он это, по-твоему, сделал?
— Все затем же. В целях воспитания в любимом внуке отстраненного отношения к жизни. Меня-то воспитывать бесполезно, я насчет мамочки иллюзий не питаю с восьми лет. А Антон…
— Прекрати говорить всякую чушь!
— Это не чушь. Я сложила некоторые факты, все так и получается. Котенка — прирезал, — загибает она первый палец. — Вороне вообще голову отрезал. Видит в темноте. И еще, это он научил мою маму правильно скрючиться, чтобы поместиться в багажнике, он так бабушку украл из психушки!
Смотрю на ее четвертый загнутый палец. Обшариваю глазами панель машины.
— Что? — наклоняется ко мне Лора. — Что ты ищешь?
— Ладушкин был прав, — бормочу я, откинув голову на спинку сиденья и закрыв глаза. — Он просил не выбалтывать громко все, что придет в голову!
— А пусть попробуют доказать! — повысила голос Лора. — Это просто мои фантазии, так сказать, неудачные сопоставления фактов из жизни с предполагаемым образом врага!
— Да почему ты считаешь Питера врагом?!