Вольнов Сергей. Приговоренные к войне

   Точки выброски, они же исходные вехи отсчёта, были оговорены заранее. Как был оговорен и размер военного присутствия Войска Святополка Третьего.
   Три полновесных корпуса: «Пардус», «Росомаха» и «Вепрь». Два спецподразделения: штурмовая бригада и аэромобильное крыло.
   Соединение «Пардус», ведомое давним сотоварищем Святополка по имени Крутояр, являлось, по сути, Полком Правой Руки. Вначале оно отстояло от центрального корпуса «Росомаха» всего на двадцать пять километров. Потом, выполняя поставленную задачу, отклонилось вправо. Расстояние между ними с каждым днём увеличивалось и в данный момент составляло сорок девять километров.
   На левом фланге, практически параллельно «Росомахе», наступал самый многочисленный корпус «Вепрь». На первых порах это было продиктовано исключительно рельефом местности. В дальнейшем же, после выхода на равнину, «Вепрю» надлежало расширять оперативный простор, постоянно забирая влево.
   Сам Святополк со штурмовой бригадой «Коловрат» шёл позади, на расстоянии суточного перехода от центрального корпуса. Тут же передвигалось аэромобильное крыло «Алконост»...
   Приказ о начале военной операции «Жертвоприношение» был отдан четверо суток назад.
   Точно по плану — минута в минуту.
   Спустя восемь мирных лет.
   И опять стояли перед Святополком монолитной стеной испытанные в битвах воины. Внимающие каждому жесту и верящие каждому его слову. Но время слов закончилось. Как закончилось и само время. Теперь — осталась только временная вечность, спрессованная в одно остановившееся мгновение, и оттого — условно бесконечная.
   До белизны в костяшках сжал Авега Славянского Мира древко своего знамени. Поднял над головой и потряс, подставляя полотнище встрепенувшемуся ветру. Вслед за ветром взметнулся к ожившему знамени одобрительный рёв воинов.
   И вырвался из глотки Святополка Третьего будоражащий древний призыв:
   — Гой еси, добры молодцы!!!
   И, как в былые годы, всколыхнул, разорвал на части и поглотил окружающее безмолвие боевой многотысячный клич.
   — Го-о-о-о-ой!!!

Глава шестнадцатая
СЕГОДНЯ — МОЙ ДЕНЬ!

   Он пытался примирить этих бестий — чёрного и белого зверей. Тщетно!
   Сегодня, как никогда, каждый из них старался вырваться наружу и убежать подальше. Никто не хотел уступать. Но никто и не стремился первым начать движение мимо противника — иначе, в подставленный на мгновение незащищённый бок тут же вопьются безжалостные клыки! Всё это длилось. Чёрный не уступал белому. Белый не выпускал чёрного... Душа боролась с инстинктами, связывала их из последних сил. Но, как только она делала передышку, — инстинкты рвали путы и навязывали свои условия.
   И вся эта возня плодила неисчислимые мысли. Неутешительные выводы. Давящие сомнения. Тревожные предчувствия.
   Сегодня...
   Хасанбек вынырнул из своих дум, как из тяжёлых многослойных вод омута. Полной грудью глотнул спасительную дозу рассветного воздуха. Потянулся, треща суставами.
   Утро неспешно полоскало испачканные за ночь облака. Погружало их в раствор прохладного воздуха. Снова и снова. Последовательно вымывало из них по частице темноту, набившуюся как копоть. Затем, справившись с чёрным, принялось за серый цвет. Облака светлели на глазах.
   Заметно ниже, перед самой землёй, курились туманы, словно мутный осадок, вымытый из облаков. Они вспучивались и висели над огромным рваным лоскутом ложбины, окаймлённой редколесьем. Казалось, вся эта пологая, незаметно сползавшая к далёкой реке местность была гигантским раскалённым противнем. И сейчас на нём затевалось необычное варево, которого должно было хватить на всех желающих.
   Что это будет, пир или тризна?
   Клубы тумана трогал лёгкий ветерок, колыхал и сдвигал с места. Они плавно видоизменяли свои очертания, шевелились — то чуть заметно, лениво, то более оживлённо. Возня зверей в утробе темника и порождённые этим мысли вносили искажения в восприятие действительности. Когда резвый ветерок разбивал курящиеся дымно-молочные клубы на части, Хасанбеку мерещились многочисленные цепи наступающих врагов. Там, далеко, у самой реки. И от подобных видений он не спешил отмахнуться — разве не могли эти слуги бездны возникнуть из ничего?! Из воды. Из воздуха. Из-под земли. В конце концов — из тумана... Нойон нервно покусывал губу, барабанил пальцами по пластинам нагрудного доспеха. Вслушивался в тишину, изредка нарушаемую ранними пичугами.
   Он оглянулся назад. За его спиной, выглядывая из дымки, где по грудь, а где и по пояс — стояли уступами его конные гвардейцы. Ветерок обдувал их суровые лица, шевелил хвосты лошадей и плюмажи на шлемах. Не задерживался, снова и снова улетал туда, где было раздолье его воображению — кроить на свой вкус вскипающее туманной пеной поле.
   Хасанбек перевёл взгляд обратно и обмер. Замерли и звери внутри него.
   По полю, медленно покачиваясь и уплывая в сторону реки, двигалась... процессия.
   Повозка, запряжённая девятью белыми быками!
   Немного поодаль шевелились головы многочисленного конного отряда охраны.
   Он уже видел однажды это... Там — по ту сторону Облачных Врат. С той стороны, откуда их сюда обманом заманили... В тот чёрный день, когда орда прощалась с Великим Ханом. Именно в этой повозке размещался гроб из дубового кряжа, обёрнутый девятью белыми войлоками. А в гробу — тело Потрясателя Вселенной, которое тысяче всадников надлежало доставить к родным монгольским улусам, к горе Буркан-Калдун. К месту, где и надлежало хоронить Повелителя, согласно его предсмертной воле.
   Эта картина потом не раз виделась ему во время кратких забвений на походных привалах. Удаляющиеся спины всадников. Чёрная двухколёсная повозка. И белые быки.
   «Каким образом они забрели сюда? Неужели не доехали, заплутали, и до сих пор скитаются, не в силах упокоить бездыханное тело там, где должно? Не может быть!..» Ногти темника впились в ладони.
   Боль отрезвила. Рассеяла наваждение. И всадники, и белые быки, и повозка — постепенно исказились, а потом распались на всё те же клочья тумана, очутившиеся во власти ветра.
   «Ох, не к добру увидеть подобное перед встречей с неведомым врагом!»
   Хасанбек заскрипел зубами, раскачиваясь в седле. Конь тревожно всхрапнул, покосился на хозяина. Военачальник сжал рукоятку меча, свободной рукой потрепал скакуна по шее, успокаивая его, а заодно и себя.
   Ветер усиливался. Он уже не разбивал туманные клубы на куски, а гнал их прочь целиком. Старательно выдувал с равнины. Туман поддавался неохотно, цеплялся за травы, кусты и камни. Хасанбека даже посетила сумасбродная мысль — дать команду гвардейцам: плотными рядами ринуться по ветру и помочь ему напрочь вытеснить дымное марево с будущего поля сражения, чтобы он не помог врагам незаметно приблизиться.
   Напряжение от ожидания нарастало. Того и гляди, скоро темник мог поддаться навязчивой мысли: скомандовать топтать туман копытами лошадей. Сдерживало и отрезвляло сегодняшнее присутствие Великого Хана. Да ещё опасение — во время маневров в тумане враг мог напасть ещё более неожиданно...
   Опять НОВЫЙ враг!
   Сегодня и здесь они попробуют остановить грозную волну нашествия. Если не Чёрный тумен остановит, то кто?
   По данным разведки — именно в этом месте вот-вот должны показаться первые отряды неприятеля. Два дня назад, примчавшийся в расположение тумена гонец из штаба Первой Земной Армии передал срочный приказ главнокомандующего. Им предписывалось оставить в лагере только боевое охранение и спешно, несколькими боевыми колоннами, двинуться в указанное место. Вместе с гонцом прибыли два проводника и всё тот же Юджин-бек, пятнистый воин, друг Аль Эксея.
   В указанный район предполагаемого появления врага монголы прибыли несколькими часами раньше отведённого времени. Сказались выучка и железная дисциплина.
   Сильно озадачили Хасанбека переведённые штабным толмачом-китайцем (лишая бывших гладиаторов возможности общаться напрямую, враги не учли, что среди разноплеменных землян из разных времён обязательно сыщутся люди, владеющие многими наречиями), ведающим монгольский, слова Аль Эксея, который также оказался здесь. Недолгая радость, навеянная их встречей, сменилась тяжёлым молчанием. После долгой паузы Аль Эксей заговорил...
   — Не буду тебя обманывать, Хасан, как представитель командования, для которого главная цель — победа... Но даже, если бы для нас было неважно, какую цену заплатить за неё... если бы не волновало, какие именно подразделения, каких именно народов будут брошены в пекло... Я и тогда бы не стал обманывать своего... истинного брата! — Он рывком привлёк темника к себе, обнял и похлопал по спине. — Локосиане долго таились, копили силы, но вскоре затянувшееся затишье окончится... Новый враг очень опасен, и от вас многое зависит. Это не те «чёрные шлемы», не те «демоны», которые сеют ужас. С которыми вы уже встречались... Эти будут пострашнее. Не известно, откуда они такие взялись, но... судя по данным разведки, они умеют воевать. Даже очень хорошо умеют, хрен им на всё рыло! Поэтому готовьтесь к битве как никогда... Может статься, все подразделения, которые будут оборонятся вместе с вами, — не сдержат их натиск, и тогда вся надежда на вас... Поверь мне, Хасан!
   — Я верю тебе, анда. Что нам надлежит?..
   Китаец старательно передавал Хасанбеку слова побратима...
   Им надлежало многое. За оставшиеся несколько часов — занять господствующую высоту, продумать дислокацию и варианты возможного хода событий, наладить сообщение с соседними подразделениями. Кроме монголов, в масштабной операции под общим названием «Армагеддон» участвовали некоторые другие подразделения Земной Армии. Римский корпус подпирал монголов сзади. Турецкий корпус разместил своих неистовых янычар левее Чёрного тумена, за перелесками. Мотострелковый Русский корпус окопался заметно правее, рваной цепью на склонах нескольких пологих высоток.
   Но главное, что предстояло им всем — ВЫСТОЯТЬ. Любой ценой остановить неизвестного врага.
   ...Сзади донёсся шум. Приглушённый неспешный топот коня, пущенного полурысью. Шелест трав и негромкое ржание. Темник оглянулся и увидел, как передняя неровная шеренга монголов разломилась пополам, подалась в стороны. В образовавшийся проход выехал всадник на сером «в яблоках» скакуне и направился к нему. Хурдун хуба* по имени Джуггэ, подарок ханского сына Джучи, скользил в тумане, заломив голову вверх и набок. Он, казалось, подобно всаднику ждал неведомого сигнала с небес.
   Сам Великий Хан!
   Хасанбек развернул своего коня и почтительно замер в ожидании Повелителя. Тот медленно подъехал. Проследовал немного вперёд и, не говоря ни слова, стал всматриваться в туманную даль. Одет он был, по обыкновению, в синий шёлковый халат, скрывающий лёгкую кольчугу, и соболиную шапку, под которой таилась прочная начинка специального железного шлема. Конский доспех также был неполным — налобная пластина и кожаная оплётка с металлическими бляхами на боках. Да и этого было много — уже несколько лет не принимал Великий Хан прямого участия в боевых действиях. Не по телесному старческому недомоганию, и не по развивающемуся с годами страху за собственную жизнь. Слишком дорого стоила эта жизнь для созданной им империи, чтобы подвергать её ничем не оправданному риску.
   И всё бы ничего, вот только...
   Чуть поодаль, шагов за пятнадцать, остановились как вкопанные и маячили два телохранителя. Один из них держал в поводу подвершного коня. К седлу был приторочен полный боевой доспех «хуяг»* с позолоченными центральными пластинами. Рядом висел дуулга* воронёной стали, снабжённый золотой тумагой.
   Жеребец переминался с ноги на ногу. Чёрный как смоль, со злыми огоньками в глазах. Барлас, так звали этого норовистого боевого коня, подаренного некогда китайским императором и доставленного вместе с обозом тысячником Серого тумена Торокбеем. Оттуда — из-за Облачных Врат, после страшной битвы с шагающей стеной «халанкхой». Тысяча всадников и обоз — единственное подкрепление из родных степей за всё время, прошедшее с начала проклятого Вечного Похода...
   Редко садился Повелитель на этого скакуна. Пару раз с того памятного дня, не больше. Что же случилось сегодня? Или не доверяет уже Повелитель испытанному хурдун хубе Джуггэ? А может... Неужели пришла пора сбыться словам Великого Хана? Помниться, тогда, увидав впервые неистового чёрного коня, у него вырвалось:
   — На таком коне подобает въехать в свою последнюю нескончаемую ночь, измазав копыта кровью врагов!
   Страшное предчувствие змеёй вползло в душу темника. Ох, неспроста померещилась ему похоронная повозка с девятью белыми быками!
   Нойон вспомнил вчерашний вечер в жёлтом шёлковом шатре. Тени от факелов ползали по лицам. Делали их вялыми и даже безжизненными. Углубляли морщины, выделяли шрамы. Хан сидел, поджав под себя ноги, на белой кошме. Отхлёбывая кумыс из золотой чаши, он долго молчал и вдруг неожиданно спросил о карте, найденной во вражеском логове. Потом, не дослушав до конца объяснений темника, резко переключился на воспоминания о собственном детстве. Хасанбек сидел, боясь лишний раз пошевелиться. Ещё бы! Ни разу в жизни не слышал он откровений Великого Хана, потому и чувствовал себя очень неуютно: что последует за этим?! Чингисхан вспоминал какие-то, важные лишь для него, незначительные моменты собственной жизни, перескакивал с детства на юность, потом возвращался к отрочеству. Всё это он говорил негромко, монотонным голосом, словно убаюкивал самого себя. Оживился лишь, когда вспомнил Джамугу, своего анду, ставшего смертельным врагом.
   Это было время, когда юноша Темучин кочевал с места на место с остатками своего рода. Он не мог удалиться на лето в горы, как делали состоятельные кочевники, но и оставаться круглый год на берегах рек и озер — удел бедноты — он также не мог. Больно много врагов накопилось у его покойного отца Есугай-багатура, вот и вынужден был будущий Повелитель с малолетства лавировать, не пренебрегая ни отсидками в лесных чашах, ни временными союзничествами с кем попало...
   — Он говорил, враги ненавидят тебя за то, что у тебя огонь в глазах и свет на лице. Он знал, что говорил... — зловещая улыбка шевелилась на губах старца.
   Хасанбеку уже начало казаться, что хан заговаривается, позабыв, где он и с кем. Но тут же неожиданно, врасплох прозвучало:
   — Ты помнишь своё детство, Хасан?
   Помнит ли он?! Перед глазами темника тут же возник неуловимый, убегающий вдаль барашек, и зазвучал тревожный крик мамы.
   — Ничего. Скоро мы встретимся со своими матерями. Обнимем их и скажем... Вот мы и вернулись. И добавим — самый долгий поход когда-нибудь да кончается...
   Глаза хана округлились, словно он и вправду уже видел свою мать. Его лицо необъяснимо помолодело, морщины стали мельче. Он даже как-то подобрался внутренне. Встал. Пружинисто прошёлся взад-вперёд по шатру. Подойдя к темнику, устремил на него кошачий взор, взметнув сонм песчинок в своих глазах.
   — Завтра... мы обнимем их завтра! Своих матерей... Неужели ты не слышишь, Хасан, зов своей мамы?
   Холодная испарина выступила на лбу Хасанбека. Ещё бы он не слышал! Её голос и сейчас кричал, не различимый более никому, бился под черепным сводом: «Хасан-багатур! Неси его сюда, я жду!» И опять мнилось блеянье противного барашка. Пушистый барашек, который вырос в лохматого большущего зверя, и с тех пор поселился внутри. Неужели...
   «Кого ты ждёшь, мама? Меня или барашка?»
   Почувствовав, что хан сказал ему всё, что хотел — темник, как зачарованный, покачал головой и негромко завороженно повторил.
   — Завтра...
   Потом вышел из шатра, пятясь до самого выхода и не отрывая взгляда от пронзительных глаз Повелителя.
   ...Туман неохотно сползал вниз, к реке. Сопротивлялся, но ветер был сильнее.
   — Мне сегодняшней ночью мало спалось, — заговорил хан, не оборачиваясь. — Только под утро забылся. И пришло мне три видения. Первым зашёл в шатёр безголовый воин в дорогом синем халате. В руках он держал укутанный тряпицей предмет, который шевелился. Остановившись напротив меня, он развернул окровавленную ткань и поднял над собой то, что было в ней сокрыто. Это оказалась голова, отрубленная косым ударом по линии губ — твоим ударом, Хасан! Оживший мертвец медленно опустил её себе на обрубок шеи. И она ПРИРОСЛА! Глаза открылись. Страшные пустые глаза, водянистые и неподвижные. Губы зашевелились, зазмеились в отвратительной улыбке. Эта была та, убитая тобой улыбка. Словно по лицу поползли пыльные жирные черви... Потом эти черви задёргались — мертвец смеялся. Он смеялся надо мной! Да! Это был он! Кусмэ Есуг. Исчадье бездны, заманившее нас сюда... Он брызгал на меня слюной вперемешку с кровью, а я не мог сдвинуться с места, будто ноги приросли к земле... И ещё он говорил слова. Не свои. Он повторял то, что кричал нам его дружок Дэггу Тасх... Помнишь их, Хасан? — Он медленно развернулся и продолжил, глядя мимо темника: — ... безумцы... как вы могли даже подумать, что можно поднять руку на посланца небес... теперь вы полностью во власти звёзд... звёзды стали ближе... они, как стая голодных волков, окружают вас со всех сторон... и ждут они своего часа... когда на миг отвернётся Вечное Синее Небо... ждут, чтобы разорвать вас... в одночасье... Так говорил он, выплевывая эти слова в меня, как слюну. И я не мог заткнуть его грязную пасть. — Злая судорога исказила лицо хана. Он прикрыл глаза, помолчал. Потом, очнувшись, продолжил: — Не сомневаюсь, ты помнишь эти слова... Вторым пришёл шаман Теб-Тенгри... которого я знал ещё юношей. Тогда его звали просто Кэкчу, сын Мунлика. Он даже не пришёл, а опустился сгустком дыма, сверху, через отверстие в шатре. Потом дым рассеялся и явил моему взору фигуру шамана. Он тяжело поворочал сломанной шеей, разглядел меня и уставился жутким неподвижным взглядом. Зашипел, как змея; «Ну, что, палач, дождался и ты смертного часа? Ты думал, будешь жить вечно?.. Я буду смеяться, когда ты станешь корчиться от боли!» Потом он обернулся дымным облаком и растворился, восходя вверх... И сразу же за ним пришла она... Мама. Оелун-еке. Сказала, что ей грустно без меня в небесных хоромах. А ещё она сказала, что мой старший сын Джучи... он уже давно там, вместе с ней. Кусмэ Есуг не обманывал меня... демоны действительно настигли Джучи, идя по следу Учумы, коня, которого я подарил ему в обмен на Джуггэ... они думали, что преследуют меня, и убили его вместо... А напоследок мама улыбнулась, сказала, что они ждут меня завтра. И попросила — успеть до полудня.
   Темник до боли прикусил губу. Сделал вид, что поправляет нагрудные пластины.
   — Ты, я вижу, нервничаешь, Хасан, — Великий Хан наконец-то посмотрел ему в глаза. — Ты, должно быть, гадаешь, каким он явится на этот раз... наш дайисун*? Пытаешься разглядеть, когда замаячат вдали первые воины? Расслабься. Сегодня мой день. Мой самый главный день. Я лично поведу свою Гвардию в битву. — Он пытливо посмотрел на верного темника. Прищурился, пригасил свет кошачьих глаз. — Всё помню. Было вас, Хасан, четверо оролуков. Богурчи. Мукали. Бороул. И ты... самый молодой из всех. Как выяснилось, самый способный да удачливый. Я сказал вам когда-то: «Если Небо сохранит меня и поможет мне, то все вы, старые мои, впоследствии будете моими счастливыми сподвижниками»... Всё сбылось. Да только где они? И где ты... Богурчи погиб во время хорезмского похода. Мукали охромел от вражеской стрелы и остался там же, наместником новых земель. Бороул возглавляет китайские провинции. И только ты по-прежнему возле меня. Неотступно, как и подобает сподвижнику. Ты взлетел так высоко, что паришь наравне со мной. Ты — мой хранящий кречет. Я ни разу после Облачных Врат не спрашивал о твоем отношении к моему решению — ступить на тропу Вечного Похода. И вот сегодня я хочу услышать от тебя... — Он опять устремил на Хасанбека свой пристальный взор. — Скажи, Хасан, может, лучше было бы чуть раньше нам опалить свои крылья? И тебе, и мне... Может, не стоило взлетать так высоко, всё равно ведь — не заглянуть за окоём... Зато не так страшно было бы падение с головокружительной высоты.
   Говоря это, хан спешился. Распустил пояс, повесил его себе на шею. Сняв шапку, водрузил её на луку седла. Далее жестом показал Хасанбеку присоединиться к нему. Тот поспешно снял боевой шлем, спрыгнул с коня. Ударяя себя в грудь и бормоча слова молитвы, они девять раз преклонили колени, выражая этим полное подчинение высшей воле. Вечное Синее Небо благосклонно внимало их мольбе — многочисленные белые лошади Облачной Орды неспешно маневрировали по бескрайней синей степи, распростёртой над головами молющихся.
   Достав из седельной сумы маленький бурдюк и чашу, Повелитель сделал возлияние кумысом. Передал ёмкость темнику. Дождался, пока тот пригубит. После чего, повертев золотую чашу в руках, без сожаления отбросил её в траву.
   — Уже никогда не понадобится. — Он горько усмехнулся и спросил: — Почему ты молчишь, Хасан? Ты жалеешь, что прошёл сквозь Облачные Врата? Что выступил в Вечный Поход?
   — Я жалею только об одном... что самый страшный враг в этом мире неподвластен нашему оружию. Имя ему — Время. Может так статься, что этот враг уже давно нас победил. И с той дороги, по которой мы зашли так далеко — нам уже нет возврата. Нам просто не хватит оставшихся лет жизни на обратную дорогу, Повелитель.
   — Быть может, нам сегодня сразится со всеми врагами сразу? И со Временем тоже? Чтобы нас запомнили такими, какие мы есть, намного дольше, чем ЕМУ бы этого хотелось? Судьба Воина — на клинке его меча. Помоги, Хасан...
   Чингисхан подал условный знак и один из телохранителей тронулся с места, ведя в поводу Барласа. Подъехав и передав поводья Великому Хану, он тут же вернулся на своё место.
   Хасанбек уже и не мог припомнить, когда он видел Повелителя в полном панцирном доспехе. Значит, новый отсчёт пойдёт с сегодняшнего дня. А может... этим днём и закончится?!
   Темник помог снять с седла доспех, положил на траву, Подал хану улву*, удерживая одной рукой поводья норовистого жеребца, потом бюдэлгэ*, потом и сам панцирный доспех.
   Хан одевался неспешно. Тщательно проверял, подогнаны ли пластины, крепко затягивал ремни. Водрузил на голову цельнокованый дуулга, закрепил золотую тумагу в верхнем положении поверх шлема. Поправил ножны. Потом сложил свою дорогую тонкую кольчугу, синий халат и облегчённый шлем, отороченный мехом соболя, в седельную суму. Приторочил к луке. Обнял за шею своего верного коня, хурдун хубу Джуггэ, принялся нашёптывать слова, ведомые только им двоим...
   Замер в молчании... И, словно очнувшись, резко отстранился, сильно хлопнул по боку испытанного скакуна, отсылая его подальше. Конь обиженно взбрыкнул, коротко заржал, выгнув шею и, кося глазом на хана, отбежал шагов на десять. Остановился, ожидая, когда хозяин позовёт назад.
   Но хозяин не звал и уже не смотрел в его сторону. Всё тот же телохранитель подъехал и, ухватив уздечку, повлёк назад мотающего головой Джуггэ.
   — Хасан. Сегодня мой день. — Чингисхан вставил ногу в стремя и без посторонней помощи взобрался на затрепетавшего боевого коня. — Если что, отступай, чтобы сохранить хоть что-то. Я слышу глас Неба — с этого дня я один пойду в свой Поход. Пусть даже будет он направлен в Ночь. Возьми под своё начало засадную тысячу Мурада и Отряд багатуров. Отныне — ты хранитель Белого Девятиножного Знамени.
   Хан резко махнул рукой, предупреждая возможный поток слов. В этом жесте было всё.
   «ВСЁ! Уходи — и не мешай мне. Уходи — и будь достоин памяти этого дня. Уходи — и не жалей о сделанном. Уходи — и спаси уцелевших».
   Верный темник понял жест именно так... Осознав, склонил голову, смиряясь с выбором Повелителя.
   Оглянувшись назад, на своих верных кэкэритэн, величайший из монголов привстал в стременах и выхватил саблю из ножен. Первые шеренги, уже полностью проступившие в ослабевшем тумане, увидев это, громыхнули боевым кличем. Его тут же подхватили задние шеренги.
   «Хур-раг-гкх-х-х!!!» — покатилось вглубь боевого построения Чёрного тумена.
   Хан с поднятой саблей, шевеля бока коня пятками сапог, тронулся вдоль фронта конницы, изготовившейся к атаке. Он выкрикивал слова, тонущие в непрерывном боевом кличе гвардейцев. И слова эти множили силы у воинов, и без того рвущихся в бой.
   «Хур-раг-гкх-х-х!..» — громыхала даль, расплёскиваясь кипящим варевом из тесного чана.
   Впереди был враг. И конная лава сдвинулась с места. Тронула застоявшихся коней...
   «Сегодня — мой день! Отныне — ты хранитель... Спаси уцелевших!» — бился в голове Хасанбека голос хана.
   По щекам темника пробирались вниз, прятались в морщинах, как в оврагах, солёные ручейки. Но верный нойон не стыдился собственных слёз.
   Слёз бессилия. Слёз предчувствия.
   Впервые Повелитель не взял его с собой!
   В СВОЙ ДЕНЬ.
   Слезинки прожигали кожу. Текли уже где-то внутри. Плавили плоть...
   Пускай, как выяснилось, великих полководцев в истории немало было, есть и будет. Пускай же! Но беспримерный военный Поход храбрейшего из монголов не повторить и не превзойти никому, никогда.
   Великий ХАН в истории — единственный.
   Был. Есть. Пребудет.
   Провожая Потрясателя Вселенной тоскливым прощальный взглядом, Хасанбек понял: всё в этом мире не имеет значения. Жизнь слишком коротка и преходяща. Только Память имеет смысл. Память, которую оставляют люди о себе, о своей жизни. От того, какою она была, зависит, долго ли будут помнить человека. Века, тысячелетия, или забудут через день...