Вольнов Сергей. Приговоренные к войне

   Фэсх Оэн так и продолжал стоять с незакрытым ртом. Только всё больше и больше расширялись его глаза. От страха?
   — Теперь слушайте вы... — Упырь обратился к пленным; командир уже не кричал, но лучше бы кричал — тон его сорванного голоса был страшнее любого ора. — Те, кто посмел вообразить, что солдатами становятся по списку, и что война это забавная игра. Те, кто не знал чужой крови на своём теле. Тс, кто думал, что война — это яркие картинки на киноэкране... Сейчас вы умрёте. Но перед этим в полной мере испытаете весь ужас ожидания в предбаннике смерти. Вы будете убивать своих соплеменников, убивать только потому, что мы этого хотим. МЫ. Вы испытаете то, что принуждали испытывать нас. И этим оплатите самый ничтожный, но первый кредит, взятый вашей цивилизацией у нашей. Только сейчас... И только своей кровью.
   Да, Упырю больше не приходилось кричать. Мертвенная тишь повисла над плацем. Молчали все — наши, напряжённо внимая, чужие, оцепенев от ужаса.
   — У вас есть ничтожный шанс выжить. Для этого нужно победить. На этой поляне останутся живыми только солдаты в повязках одного цвета... Им всем будет сохранена жизнь. И они будут отпущены, вместе со своим посольством. С одной только целью. Рассказать всем, каково оно, на самом деле, ПОБЫВАТЬ ГЛАДИАТОРОМ.
   Последние слова Упыря были адресованы персонально главе вражеских парламентёров. Командир землян смотрел на локосианина в упор и вбивал в него слово за словом:
   — Чем не война Белой и Алой Розы? Вы хотели зрелищ? Вот и смотрите. Но в исполнении собственных артистов.
   Такого ликующего рёва, громогласного торжества кровожадной ненависти, я ещё в жизни не слыхал! Упырь уверенно номинировался на звание наиболее успешного харизматического лидера народных масс... всех времён и народов.
   «Белым» и «красным» раздали самые настоящие гладиусы*. Уж в чём, в чём, а в подлинном оружии у ЭТОЙ армии недостатка не было.
   И прозвучал трубный глас...
   Ясное дело, они не сразу кинулись убивать друг друга. Но из толпы землян тут же появились несколько стихийных «заградительных отрядов». Воины принялись подталкивать оцепеневшую массу пленников к решительным действиям.
   Обречённых локосиан, как скот, кололи копьями. Пока не насмерть. Однако, для острастки, некоторым «гладиаторам», совсем уж безвольно застывшим — попросту снесли головы с плеч. На траву плаца пролилась первая кровь чужаков. Рухнули первые трупы... И в этот миг до пленников, разделенных на две половины по семьдесят одному «бойцу», дошло — пощады не будет.
   Они поняли, что больше нет собратьев и сородичей, а есть те, кто неизбежно выберет жизнь ценой смерти каждого из них. И есть временные союзники, которые помогут остаться в живых. И случилось невероятное — пусть инопланетные, но всё же ЛЮДИ, локосиане постепенно становились сначала обычными животными, а потом — настоящими хищными зверями... Они неумело махали мечами, нанося страшные раны. Они не убивали, потому как не были этому обучены... они ПЫТАЛИСЬ УБИТЬ!
   И это было куда страшнее. От этих ран можно было умереть только спустя время, и только после невыносимых мучений. Поле «дилетантского» побоища напоминало месиво из шевелящихся окровавленных тел. Его окутало марево воплей и стонов...
   Хотя я в своей армейской жизни ВСЯКОЕ повидал, но более отвратительного зрелища — не довелось! Мой пульс продырявил все плоскости височных костей, вырываясь наружу, но я его не слышал. Я впал в общий транс. Я был частичкой обезумевшей толпы! И хотя я жаждал не крови, но мщения — кровь властно вторглась в мои мысли и действия. Я что-то вопил… И этот ничтожный вопль был песчинкой в ужасающей буре ревущей толпы...
   Опомнился я, когда на пустыре остались выжившие. Пятеро окровавленных чужаков, судорожно сжимавших мечи. Они беспрестанно озирались, не в силах поверить, что весь лот кошмар несусветный уже закончился, а они остались в живых. Несмотря на красные пятна и брызги — их повязки считались условно «белыми». Все пять. «Красные» проиграли битву...
   Весь центр пустыря был усеян окровавленными телами, многие шевелились, издавая и исторгая жуткие, нечеловеческие звуки и вопли. Когда же до пятёрки победителей наконец дошло, что им посчастливилось выжить, они уцепились друг за друга... да так и замерли в этом изнеможенном «объятии». А над пустырём громыхал многоголосый рёв тысяч воинов, приветствовавших их.
   На этих пятерых смотрели уже без ненависти. Их теперь уважали. За то, что во взглядах пятёрки выживших осел горький пепел этой первой настоящей победы. Пепел, которым скорбно посыпают не головы, а глаза.
   Матёрые Воины приветствовали Воинов новорождённых.
   И в этот миг, шаря взглядом по ликующей толпе, я наткнулся на фигуру, возвышавшуюся позади общего строя, стоявшую на чём-то, может быть, на пне...
   Мой взгляд споткнулся о кричащие, налитые болью глаза, и я узнал их...
   Амрина!!!
   «Любимая, как ты здесь оказалась?! Я же тебя просил...»
   Она отшатнулась, как от удара. Закрыла глаза. Безвольно опустилась вниз.
   ...Горе-парламентёры, прихватив окровавленных новоявленных гладиаторов, спешно отбыли. Земляне им не препятствовали. Они даже не ответили на проклятия в свой адрес, перемежаемые обещаниями всяческих репрессий, карающих за массовое смертоубийство.
   Монолитной стеной стояли воины разных эпох истории Земли, спаянные общей ненавистью. Молча. Снисходительно глядели они на локосиан, которые спешно удалялись, то и дело оглядываясь. Глядели земляне на чужаков презрительно, как на юродивых.
   Что слова, пусть и обидные? Собака лает — ветер носит...
 

* * *

 
   Мы сидели в сумеречной тишине нашей комнаты. Даже сверчок предпочёл сегодня отмолчаться. У нас же такой спасительной возможности не было.
   Она нашла в себе силы заговорить первой. Только то и спросила:
   — Алексей, правда... что одним из тех, кто отдал этот приказ... был ТЫ?
   — Правда... — выдавил я. — Только не отдал приказ... а одобрил его. Хотя, может быть, это и близкие понятия, учитывая мой особый статус... Но чего ты хочешь от меня, малыш? Я никогда не обещал тебе, что не буду воевать с твоим народом... Я не виноват, что полюбил дочь врага. Не требуй от меня невозможного. Я не смогу уйти от этого. Лучше вспомни... не было ли твоего одобрения, устного или молчаливого... когда решались наши судьбы на потребу вашей цивилизации?
   Я ДОЛЖЕН был произнести эти жестокие слова.
   Она резко вздрогнула, будто её хлестнули кнутом по телу.
   — Не осуждай меня... И не обвиняй... Я всё понимаю и я... ничего не могу понять! Я не могу принять эту жестокость... хотя и знаю, понимаю, что именно ДЛЯ ЭТОГО Локос затевал весь этот смертоубийственный кошмар... Я просто схожу с ума... Но у меня не укладывается в голове, как ты мог одобрить это зверство, как ты мог... Зная, что твоя любимая — их соплеменница! Я-то... хотя бы не знала, что среди будущих гладиаторов-землян окажется мой единственный, которого мне суждено было отыскать... в ином мире.
   Не знаю, сколько времени кануло в прошлое, пока в давящей тишине опять не зазвучал её голос.
   — ...Возвращаюсь я более скупым... более честолюбивым... падким до роскоши и уж наверняка более жестоким и бесчеловечным... и всё потому, что я побыл среди людей... — медленно продекламировала она.
   Голос Амрины вернул меня к действительности. Слова помимо воли врезались в память, но я покуда не придал им значения, Меня поразила интонация. Если бы голос мог быть чем-то материальным — я бы сказал, что он растрескался на фрагменты. Это надтреснутое «звучание» не было собственно голосом. Это звучали обрывки текста, висевшие и воздухе...
   — Что это?
   — Не что, а кто... Это Сенека-младший... А если исчерпывающе полно, то древнеримский философ Сенека Луций Анней... из вашей, земной истории.
   — А ты что, удосужилась изучать нашу историю?
   Не знаю, чего было больше в моём вопросе — досады на собственное невежество или искреннего удивления уровнем её осведомлённости. И тем не менее, мой вопрос прозвучал крайне неприветливо.
   Её лицо дрогнуло. Глаза сузились, увлажнились. Она ничком повалилась на постель, уткнулась в подушку. И беззвучно зарыдала. ЖЕНЩИНА... Я гладил содрогающееся тело, бесконечно повторял имя, любимое имя, но так и не смог успокоить свою ненаглядную. Поэтому с облегчением вздохнул, когда по ровному дыханию Амрины определил — обессиленный организм сделал последнюю ставку на сон. Я укрыл её одеялом и лёг рядом. Долго лежал, уставясь в потолок, пока он не стал тёмным, а потом вообще исчез, слившись с моим почерневшим сознанием.
 
   Она не проснулась, а просто открыла глаза. Видимо, давно уже не спала. В комнате царил полумрак, за окном висела тёмно-серая дымка.
   Амрина приподнялась, посмотрела на спящего рядом Алексея. Вслушалась в его ровное с лёгким присвистом дыхание. Потом села в постели, поджав под себя ноги. Потянулась к пилочке у изголовья и взяла самодельный подсвечник, вырезанный из кости. Небольшая манипуляция с нагрудным терминалом «Спираль», и из него вырвался короткий тонкий луч-отросток, напоминающий светящийся щуп, коснулся фитиля оплывшей свечи. Крохотный огонёк затрепетал на кончике нити. Быстро вырос в язычок, принялся слой за слоем слизывать окружающую темноту.
   Комната наполнилась плавающим робким, но уютным светом. Амрина, держа свечу между собой и Алексеем, замерла. Её взгляд остановился на лице любимого мужчины, по которому пробегали малозаметные тени от трепетавшего свечного пламени. Казалось, лицо подрагивало, откликалось живой реакцией на что-то происходящее сейчас там, внутри — во сне...
   Губы Амрины ожили. Разомкнулись, выпуская еле слышимые слова:
 
   время влюблённых и сов...
   мир на пару часов...
   отдан двоим...
   ничей...
   пальчики бились твои...
   язычками свечей...
 
   Она шептала слова напористо, как заклинание. И язычок 'огня помогал ей, действительно бился, олицетворяя её запретную, преступную любовь к этому человеку. Бесконечно родному и одновременно — бесконечно чужому... К этому непонятному, сильному, храброму, великодушному и одновременно — г жестокому, звероподобному существу. Ей казалось: всё тёмное, низменное и первобытное, что помимо его воли обитало в Алексее, сейчас, пользуясь случаем, как, впрочем, и в любую ночь, — висело в воздухе, окутывало собой. И может быть, не было никакого ночного сумрака — только эти тёмные чувства и эмоции, развеять которые ей оказалось не под силу.
   Губы помимо воли продолжали шевелиться:
 
   оставляли проталинки...
   в ледниковом периоде жизни...
   и на коже...
   писали по телу, мой маленький...
   о боже...
 
   Её лицо болезненно исказилось. Появились кристаллики, отблёскивающие разноцветным, шевелящиеся... Поползли вниз от уголков глаз.
   — Как же ты мог так... Как же ты...
   Она прикусила нижнюю губу. Прикрыла глаза ладошкой. И долго мяла податливое лицо. Расплавленный воск наклонённой свечи торопливо капал на постель...
   Ей показалось — минула вечность. Пока высохли слёзы. Пока пальцы освободили притихшие глаза. В комнате заметно посветлело. Женщина решительно задула свечу, поставила подсвечник на полочку. Осторожно встала с топчана, выглянула в окно и, вернувшись, опять присела на краешек у изголовья. Теперь она пристально изучала взглядом лицо своего мужчины. Впитывала, навсегда запоминая черты. При этом её собственное лицо подрагивало и напрягалось, словно она мучительно что-то вспоминала или же о чём-то размышляла. Даже более того — старалась запомнить или же записать на неведомом носителе информации все свои мысли О НЁМ. Или ДЛЯ него?..
   Наконец её лицо расслабилось и начало неотвратимо превращаться в бесстрастную маску. Лицо отмирало по кусочкам. Каменело. Блёклые глаза. Застывшие тёмной полоской губы. Рельефные скулы. Рытвины под глазами. Холмик подбородка... Каждая черта сообщала, кричала о том, что она приняла окончательное решение, забравшее остаток жизненных сил.
   Рассвет уже заглядывал в окно, разбавлял полутьму светло-серым свечением. Приметив это, женщина заспешила. Скинула с себя грязно-зелёный «ломанный» комбинезон. На краткое время блеснула обнажённым телом, цвету кожи которого мог позавидовать самый чистокровный «белый» землянин. И тут же принялась торопливо натягивать на себя чёрную униформу. Одну из тех, что сняли с пленных локосиан перед кровавой бойней. Большую часть обмундирования свалили в кучу на складе, несколько же комплектов Алексей взял себе Для неведомых целей.
   Подогнав по телу комбинезон, Амрина водрузила на голову чёрный шлем, закрепила его забрало в открытом положении. Далее — в другом углу выбрала заплечный блок и закрепила этот «ранец» на спине. Взяла в руки излучатель. Всё!
   Она неслышно проследовала к двери, У выхода замерла, бросила долгий прощальный взгляд на своего спящего любимого. На своего Избранника, единственного, ненаглядного и такого...
   ЧУЖЕРОДНОГО.
   Вздрогнула, будто очнувшись от краткого сна. И прошептала тихонько, на самой грани слышимости:
   — Ты ещё узнаешь, мой Воин, что... я многому у тебя научилась... Вот только — обрадуешься ли... Если огорчишься — прости. Но я должна была это сделать... научиться. Я выполнила задание. Урок окончен.
   Затем выскользнула прочь. В предрассветное царство серого света.
 
   Снилось мне что-то хорошее, расплывчатое и необъяснимое. Я так и проснулся — с улыбкой. В дремотном блаженстве шарил взглядом по кровати в поисках Амрины и... не обнаружил её рядом. Улыбка мгновенно застыла. В комнате моей принцессы также не было. Я остался один.
   Внутри меня явственно зашевелилось что-то нехорошее, прогорклое. Словно кишки превратились в змей и принялись искать выход из неволи.
   Я вскочил с топчана. Обнаружил на полу валяющийся грязно-зелёный комбинезон. ЕЁ комбинезон! Тот, что я лично выбирал недавно для Амрины. Мой взгляд остановился на распахнутой двери комнаты. Я уже было направился к выходу, но вдруг...
   Испуганно вздрогнул.
   В моей голове, в пустоте комнаты, в небе над лагерем, в бездне космоса — везде и сразу! — зазвучал ГОЛОС. Её голос!
   «...Ты смертельно устал... Ты спишь... Я смотрю на твоё лицо, мой любимый... Смотрю... Как вчера, и как несколько дней назад... Я часто делала это, дождавшись, пока ты крепко уснёшь. Фиксируя и бережно охраняя это состояние покоя...
   Баю-баюшки-баю... по-моему, именно так поют на твоей родине... Спи, мой Воин... Спи, любимый... Я знаю — ты меньше всего виновен в случившемся. Ты такой, какой есть, и в этом твоя главная правда и сила... Как я могу укорять тебя в бессмысленной жестокости?.. Тем более, что ты-то вкладываешь в неё совершенно иной смысл... свой. Земной. Неподвластный до конца моему разуму, но... СМЫСЛ... Может так статься, что действия нашей цивилизации по отношению к вам — намного большая жестокость, чем все ваши массовые убийства ВО ИМЯ... Ведь как ни крути — любая война была, есть и будет всего лишь длинной вереницей жестоких преступлений... И как бы успешно вожди и лидеры воюющих сторон не вбивали в головы своих соплеменников дурман прощения во имя... убийство во славу Отечества всё-таки не геройство, а УБИЙСТВО...
   Получается, я освободила тебя от неведения, взвалив тяжкий груз и ответственность на твои плечи. И я же не даю тебе права на жестокость?! КТО Я и ЧТО Я, в таком случае?!
   Может быть, чтобы слиться с тобой воедино, я должна также стать естественно жестокой? Но как?! А главное — какой ценою? Наверное, мне хочется невыполнимого... Хочу-хочу-хочу! Невозможного. Быть с тобой и остаться собой... Ныне. Присно. Во веки веков...
   Вернее, хотела... У меня уже нет сил, и почти не осталось живого места в душе... Я не могу так долго находиться в эпицентре ненависти и жестокости... Но ещё более невыносимо видеть и чувствовать эту концентрированную злобу и жестокость... в тебе.
   Уже рассвет... Вот-вот покажется солнце и оживит эту молочную дымку. Извини... Или даже прости, если можешь, но... этот рассвет ты будешь встречать без меня.
   Не пугайся, мой милый... и не удивляйся... Это не галлюцинации. Это действительно мой голос... но звучит он не для всех — ТОЛЬКО ДЛЯ ТЕБЯ.
   Это моё прощальное письмо, моё печальное мнемо... Я настроила его только на тебя... На одноразовое прослушивание. Через минуту после того, как ты откроешь глаза... Запомни мой голос... Запомни эту неземную — воистину космическую грусть... Хотя, если честно, я даже не знаю... хотелось бы мне или нет, чтобы эта грусть навсегда поселилась в твоём сердце... И чтобы её звали — Амрина.
   Я уже давно не взбалмошная девчонка. Я бесконечно благодарна тебе за всё, что ты для меня сделал... а в особенности — за то, что не сделал... Я буду верить и молить судьбу и космос, чтобы мы опять протянули друг другу руки... и чтобы наши ладони встретились.
   Я ухожу... Душа моя изранена... Но в сердце нет зла... И напоследок я опять... повторяю тебе цитату из вашей истории. Я примерила эти слова на себя и прочувствовала как отображение собственной судьбы.
   Возвращаюсь я более скупой... более честолюбивой... падкой до роскоши и уж наверняка более жестокой и бесчеловечной... и всё потому, что я ПОБЫЛА среди людей...
   Я наконец-то произнесла ЭТИ СЛОВА...
   Я побыла... Я возвращаюсь...
   Будь счастлив, мой Любимый!
   Будешь ты счастлив в своей Мести — и тогда я тебе попросту помешаю, как роза под кольчугой! Будешь же счастлив в Любви своей — и тогда мы обязательно встретимся ещё...»
   «НЕ-Е-ЕТ!!! — кажется, всей поверхностью кожи излучал я протест души, продолжая молчать, губы спёкшиеся не в силах разомкнуть. — Где?! Любимая!! Где ты?!!»
   Наверное, именно так становятся каменными изваяниями.
   Наконец-то до меня дошло!. Пронзило... Я стоял, боясь пошевелиться. Меня раздирали противоречивые чувства. Хотелось стремглав бежать и разыскивать свою принцессу — и одновременно хотелось не двигаться, чтобы дослушать эти угасающие, бьющиеся в голове отзвуки ЕЁ голоса.
   «ПОЗДНО».
   Уже входило... Раздирало кожу и кости черепа, вламываясь, врываясь внутрь, страшное, безысходное, нестерпимое — осознание безвозвратной потери. «ВСЁ! Она ушла... И так ли уж важно — почему именно? Главное, что мы не смогли быть вместе! ЧТО?! Что я должен сделать, чтобы вернуть её? Если для этого надо взорвать чёртов Локос — я готов хоть сейчас. Готов сделать первый шаг к терминалу... Амри-и-и...»
   От упоминания имени во мне всколыхнулось ощущение мимолётной прохлады. Как тогда, когда её ладонь скользнула по моей щеке. Ещё несколько часов назад...
   Я сел на топчане. И, как ни странно, никуда не порывался бежать или попросту суетиться. Меня вдруг заполнила уверенность — бесполезно, она уже далеко... очень далеко.
   Во мне умерла добрая половина меня. Та половина, что щедро и насовсем была отдана мною ЕЙ. Ей, чужой, но... той, что оказалась роднее всех родных.
   И стало нечем дышать. И стало не о чем думать.
   Потому что не для кого жить.
   ...В этом тотальном ступоре меня и застал Упырь, обеспокоенный нашим долгим отсутствием. Пара моих бесцветных слов и более чем красноречивый вид — он действительно был мудрым человеком, Данила Петрович, он всё понял сразу. И исчез. Бросив по ходу, чтобы я оставался на месте.
   Обратно командир явился через полчаса, наверное. Жестом дал понять: никаких вопросов. Его суровый вид не предвещал ничего хорошего. Усевшись на табуретке у выхода из комнаты, Упырь, наткнувшись на мой тоскующий вопросительный взгляд, поморщился и начал говорить. Из рассказа Данилы выходило, что никаких следов или же появлений Амрины где-либо не отмечено. Никто её не видел со вчерашнего дня. Что касается происшествий — без этого не обошлось.
   Как раз перед рассветом (тут он красноречиво посмотрел на меня, покачав головой) постовые, размещённые на одном из второстепенных выходов, стали свидетелями визита «демона»-одиночки...
   Этот невесть откуда взявшийся враг выскочил прямёхонько на юго-восточный блокпост, который охранялся взводом «рокоссовцев». Когда охранники увидели его, то не поверили своим глазам — откуда?! Если бы чужак пробирался в лагерь, можно было бы заключить: либо чудом уцелевший «чёрный шлем» из состава уничтоженного десанта Локоса, либо лазутчик, добывающий сведения для нового нашествия. Но в том-то и дело — этот не пробирался, а пёр напролом. К тому же — двигался он в обратном направлении, прочь из лагеря!
   Бывалые штрафники не утруждали себя раздумьями. После первого же окрика «Стой, кто идёт!», на который не последовало никакой ответной реакции, лязгнули затворы. А когда «чёрный» в ответ наставил на них свой излучатель — громыхнула короткая очередь... Тело в чёрной униформе резко отбросило назад. И случилось невероятное! Постовые даже переглянулись — не пьяны ли они?! Тело не успело долететь до земли. Оно прямо на лету... ИСЧЕЗЛО.
   Выскочивший на выстрелы командир блокпоста пытался выяснить, что случилось. Тщетно — вся троица только и делала, что молилась вперемежку с руганью. Да ещё несли постовые несусветную чушь про застреленного в упор «демона», исчезнувшего раньше, чем в него попали во второй раз. Заменив всех троих на свежую смену, командир тут же связался по полевому телефону со штабом Армии, и доложил о происшествии. Там, к его изумлению, даже не задали ни одного удивлённого или глупого вопроса. Только-то и приказали — усилить посты и удвоить бдительность. А в объяснение штабист бросил единственную фразу:
   — Демоны просто так не появляются, а уж тем более — просто так не исчезают.
   Сообщив мне эти новости, Упырь поморщился и вдруг бросил:
   — Эх! Сколь волчицу не целуй — она всё едино... — но тут же осёкся и махнул рукой. — Ладно, извини, Дымыч. Я к ней очень хорошо отношусь... Только за тебя, мужик, обидно!
   Затем он просто сгрёб меня в сочувственных объятиях, передавая мне свою энергию в искреннем стремлении утешить.

Глава третья
БРОД ЧЕРЕЗ РУБИКОН

   Мысли мои напоминали тяжелораненых в полевом госпитале, лежавших на носилках под открытым небом. Они точно так же не шевелились, устремив взгляд и думы в завораживающую бездну над головой, словно пытались понять — куда, собственно, лететь, если наконец-то отпустят с этого света.
   Я боялся думать о чём-либо. Это неизбежно привело бы к мыслям об Амрине, и мою волю опять смыло бы мощной волной отчаянья. Я боялся думать даже о её соотечественниках, в каком бы обличье они ни вспоминались — будь то резиденты Фэсх Оэн и Тэфт Оллу, будь то псевдосолдаты в чёрных шлемах...
   Благо нашлось дело — меня срочно вызывал к себе Упырь. Об этом поведал Митрич, выполнявший обязанности штабного порученца. Временно, за ненадобностью такой кадровой единицы, «леший-хранитель». Он, должно быть, не просто спешил, а бежал, чтобы передать мне эту весть, и теперь всё никак не мог перевести дух.
   — Ты, дядя, того-этого... себя-то пожалей... Ужо небось, ажио в срамных местах волос седеть принялся, а ты всё скачешь аки мерин молодой... — не преминул прокомментировать я. Или неугомонный Анти-Я?
   — Эх, Лексей... Всё те шуточки... А я как на Данилу Петровича глянул... так и припустил... от греха подальше, приказ поживей сполнить... Уж больно у ево лик суров сегодни.
   — Да что там стряслось-то?
   — Не могу знать, не тяни ты из меня жилы... Сходи — сам и узнаешь...
   Я сходил. И сам узнал.
   Упыря обуял зуд деятельности. И он, похоже, задумал не только наверстать упущенное время, но и забежать впереди паровоза. Ему требовались одновременно и умная голова для совета, и крепкие плечи, чтобы разделить тяжесть принимаемых решений. Я же — идеально подходил для этой роли, к тому же был стопроцентно готов подставить своё плечо.
   Мы сидели уже второй час. Всё пытались разложить по полочкам накопившиеся за последние ночи и дни новости и события. Прошли уже целые сутки со времени отбытия восвояси «делегации» Локоса, в нашем же хозяйстве дело не стронулось дальше ликования: ну и лихо же мы их отшили, этих чужих уродов! А время неумолимо роняло свои песчинки и — увы! — уже работало не на нас.
   Потому-то Упырь и запаниковал внутренне от кажущегося безделья, хотя внешне это напоминало приступ решительности.
   Мы одновременно пришли к этому выводу: уже прошло время договоров о сотрудничестве со всё новыми и новыми отрядами, появляющимися со всех сторон. Теперь надо было начинать СОТРУДНИЧАТЬ. И начинать следовало с создания реально действующего и полномочного объединённого командования Армии Сопротивления.
   Естественно, и он, и я понимали: воинская специфика Диктует, что — доведётся отдать всю полноту власти в чьи-то одни руки. Коллегиальный совет может советовать и советоваться, но в реальной армии приказ отдаёт только один командир...
   И понятно — в руки не наши, уж больно крутой масштаб разборок намечался! Космический! Уйма «иксов» и только в самом конце один маленький смягчающий «эль»... натуральные «Стар Варс!». Но лично я никогда и не лез в великие космические полководцы. Вот в начальники какого-нибудь «управления спецопераций» — завсегда пожалуйста. И никак не меньше! Упырь, судя по всему, тоже чувствовал недостаточный уровень своей компетенции и был готов уступить командирский жезл более достойному. Он был готов сойти на ступеньку ниже. Например, примерить на себя «китель» должности начштаба...
   Мы с Данилой вояки истинные, спору нет, но вряд ли — воистину гениальные полководцы. Надо нам обоим отдать должное — мы это правильно понимаем, и не комплексуем по поводу.
   Стало быть — позарез необходим срочный сбор командующих всех уровней, высших командиров всех армий, из всех эпох!