Тромм довольно оскалился:
   — Едва корабли наших гениев выйдут из капсулы, их расстреляет патруль Ойкумены. Б о льшая часть кораблей будет уничтожена, несколько вернётся обратно, чтобы рассказать, насколько мерзкой и подлой является Ойкумена на самом деле. Только надо заранее придумать логическое объяснение тому, почему столь прекрасны посылаемые Ойкуменой картины.
   Лиайрик хмыкнул:
   — Это проще, чем узнать, как выглядят настоящие боевые звездолёты Ойкумены.
   — А зачем нам это знать, если наши гении тоже понятия не имеют, как выглядит настоящий боевой звездолёт Ойкумены?
   — Резонно, — сказала Маргарита.
   — Проблему клубов мы решили, — подытожил Лиайрик. — Осталось разобраться с Северо-Западом.
   — Разбираться надо не с Северо-Западом… — вздохнул Тромм. — Он не причина, а следствие. Истинная причина в том, что нам больше нечего дать людям в обмен на их подчинение. Мы заставляем их подчиняться силой, нас за это ненавидят, и в конечном итоге уничтожат, как уничтожили Межпланетный Союз и орден Белого Света.
   — И что же мы можем дать людям? — зло спросил Лиайрик. — Этим тварям сколько ни дай, всё мало. Они только и способны, что требовать новых и новых подачек.
   — Нужно нечто такое, к чему они всегда будут стремиться, но никогда не смогут взять в руки.
   — Предлагаешь торговать сказками? — хмыкнул Лиайрик. — Однажды ты уже высказывал такую идею. Толку, правда, из неё не получилось.
   — Это потому, что мы сказку так и не придумали, — ответил Тромм.
   — Нелёгкая задача, — качнул головой Лиайрик.
   — Невозможная, — отрезала Маргарита. — Сказку никогда нельзя навязать извне. Нужно придать чётко очерченную словесную форму тем сказкам, которые люди сами себе придумывают. Лишь тогда наши речи будут цеплять за душу крепче любых крючков, даже наркотических. Политреформисты именно так и делают: их идеи — это доведённые до чёткой программы действия людские сказки об идеальном мире, в котором хотелось бы жить любому и каждому. Политреформисты всего лишь компонуют их по принципу логического сходства, чтобы получилась единая чёткая картина мира. Затем убирают все собственно сказочные детали типа Великих Врат, за которыми скрывается счастье, или пришествия Истинного Государя, который установит всеобщую справедливость. При этом поясняют, что Великими Вратами к всеобщему счастью на самом деле является свержение нынешней власти, а Истинным Государем должен стать предлагаемый реформистами пакет законов. Именно потому, что все политические программы основаны на сотворённых самими же людьми сказках, они так сильно на них действуют.
   — Недостаточно сильно, — возразил Тромм. — Политическая программа всегда слишком логична и однозначна, поэтому понять её и оценить, а значит принять или отвергнуть, способен даже идиот. Именно потому политреформисты могут обладать лишь большинством голосов, необходимых для принятия решения, но никогда у них не было, нет и не будет всеобщей приверженности. У политиков всегда есть противники. Даже у тех, кто творит революции. «Да-да, — говорят люди, — вы правы, диктатора свергнуть нужно, но после жизнь устраивать надо по-другому. Например, так, как предлагают ваши конкуренты». У политика никогда не будет абсолютной власти, даже если он называется господом богом. Всегда отыщется не только прямой враг-дьявол, но и конкурирующее божество. В русле одной и той же религии есть множество разных течений.
   — Тогда зачем нам творить сказку? — не понял Лиайрик. — Если ни в форме политической программы, ни в виде религиозного учения она не даст нам полного контроля над Иалуметом?
   — А мы и не будем доводить сказку до уровня программы или учения. В отличие от политреформистов или провозвестников новых религий нам нет нужды добиваться верховной власти. Мы уже вершители судеб Иалумета. Поэтому мы остановим развитие нашего сказания на середине пути, когда оно уже избавится от наивности и примитивизма сказки, но ещё и не обретёт целеуказующей конкретики учения. Нам нужна полувоплощённая мечта, фата-моргана, которая всегда будет привлекать, но никогда не даст себя разглядеть, а значит, принять или отвергнуть. Люди будут стремиться к ней вечно. Хотя бы для того, чтобы понять, что это такое. А пока народ будет гоняться за фата-морганой, ему некогда будет обдумывать и оценивать наши поступки.
   — Иллюзии всегда держали крепче любых цепей, — согласилась Маргарита.
   — Что ж, — одобрил Лиайрик, — звучит разумно. Осталось выяснить, какие сказки сейчас наиболее популярны.
   — Надо народ слушать, — сказала Маргарита. — Представителей каждого конкретного класса и каждой страты на каждой планете Иалумета, систематизировать их высказывания.
   — Да это же какая бездна работы!
   — Однако и политреформисты, и провозвестники религий с ней справляются, причём в кратчайшие сроки и собственными силами, тогда как в твоём распоряжении вся мощь ВКС.
   — Ладно, — Лиайрик откинулся в кресле, закрыл глаза. — Попробуем.
* * *
   Мальдаус, хозяин самого крупного и знаменитого в Бенолиии цирка, высокий и полноватый человек пятидесяти двух лет с тёмными волосами и синими глазами, взбешённо мотался по кабинету.
   — Как прикажешь это понимать? — спросил он управителя, худощавого, но жилистого и крепкого блондина лет тридцати с небольшим. — Как на арену мог попасть кукляк с милтуанным оберегом? У тебя что, глаза повылазили на проверке?
   Управитель бросил быстрый взгляд на мониторы.
   Приговорённый к смерти на арене государственный преступник, на цирковом жаргоне — кукляк, сидел, свернув по-степняцки ноги, у южного края арены. У северного лежали два льва. Немного правее пристроились три тигра. Звери скучали, ждали, когда на арене появится пригодная для охоты жертва. Такая, от которой не исходит тяжёлая отталкивающая вибрация.
   — Я… — начал управитель. — Северцева сейчас уберут с арены, обыщут. Его вышвырнут на арену голым, даже налысо выбритым! У него больше не будет никакого милтуанника.
   — Поздно, — сказал Мальдаус. — Представление испорчено. Уже вечером все СМИ начнут называть мой цирк непрофессиональным, а завтра вообще превратят в ничтожность. Но ты этого уже не увидишь! Точнее, увидишь, но не как управитель лучшего цирка империи, а как рядовой безработный Бенолии. Пшёл прочь отсюда!
   Управитель побледнел.
   — Но ведь всё небезнадёжно, мой господин, — ответил он дрожащим голосом. — Если сейчас же выставить против Северцева гладиатора, то СМИ назовут облом со зверями лучшим разогревом публики в истории цирков. А на людей милтуан не действует. Во всяком случае, тот, который есть у Северцева — звериный.
   — Умный, да? — разъярился Мальдаус. — Ты же слышал, что говорили о Северцеве. Ни один гладиатор не пойдёт против Погибельника.
   Управитель понял, что помилован. Если хозяин продолжает разговор, то в цирке оставит.
   — Разве гладиаторы трусливее и слабее коллегианцев? — неуклюже изобразил ехидство управитель. Голос всё ещё подрагивал от страха. — Те, значит, крутые перцы, а гладиаторы — дерьмо и трусы?
   — Хм-м… — глянул на него Мальдаус. — Пожалуй, это сработает. На такую подначку они не могут не повестись.
   Управитель облегчённо перевёл дух. Спасся! Теперь надо немедля закрепить позиции.
   — К тому же слава того, кто отрубит голову самому Погибельнику, будет не просто велика — огромна. И риска при этом никакого, потому что противник — калека колчерукий, которого едва держат полухромые ноги. Ваши гладиаторы не идиоты, господин, выгоду считать умеют.
   — Хорошо, — кивнул Мальдаус. — Делай. И побыстрее!
   — Господин, — осторожно спросил управитель, — почему вы не дали мне времени на подготовку? Если бы не пришлось так спешить с номером, то не было бы всех этих накладок. Ведь прежде я никогда вас не подводил! Но и вы не заставляли меня так спешить. Будь у меня ещё хотя бы сутки…
   — Я получил приказ из Императорской башни. Северцев должен быть на арене тридцатого! По-твоему, я мог говорить об отсрочке?
   — Из Императорской башни? — испуганно переспросил управитель.
   — Разумеется. Или ты думал, Погибельником империи будут заниматься на низших уровнях?
   — Нет… Только… Хозяин, ведь до сих пор ни один Погибельник не оказывался в цирке. С ними всегда разбиралась Преградительная коллегия. Почему же теперь…
   — Не нам судить о поступках высших! — оборвал Мальдаус. — Наш удел — выполнять повеления государя. Иди и работай!
   Управитель поклонился, ушёл.
   Но сердце грызло сомнение. То, что звонок исходил из Императорской башни, ещё не означало, что сделан он по приказу государя. Тут явно какие-то собственные интриги, прикрытые ссылкой на императора.
   Как бы не закончились они крутыми неприятностями.
   Может, лучше свалить отсюда, пока не поздно? Без должности будет плохо, а без головы ещё хуже.
   Управитель посмотрел в окно. У огромных мониторов перед цирком топился народ. Журналисты, зеваки…
   Как легко будет раствориться в этой толпе, исчезнуть… Сейчас он управитель знаменитого цирка, приближённый самого Мальдауса. Все его знают, многие говорят о нём с почтением. А кем он будет там, за стенами цирка?
   Никем. И ничем.
   Управитель поёжился.
   — Нет, — сказал он тихо. — Нет.
   И пошёл к гладиаторам.
=
   Золотая ложа в цирке предназначена для посетителей самых высших статусов. Билеты в неё не продаются, в Золотую ложу посетителей почтительнейше приглашают.
   Сейчас в Золотой ложе только один зритель — предвозвестник государя.
   Мальдаус со страхом смотрел на смуглошерстого беркана тридцати двух лет.
   Красив как картина, элегантен как стереозвезда, бесстрастен как изваяние. И смертоносен, как топор палача.
   Эльван Кадере, теньм императора номер пять. Предвозвестник высочайшей воли.
   — Угодно ли вам вина? — с низким поклоном спросил предвозвестника Мальдаус.
   — Нет.
   У ног посланца государя стоит контейнер для головы Погибельника.
   — Свободен, — тоном приказа сказал предвозвестник.
   Мальдаус исчез.
   Эльван смотрел на арену.
   Огромная плоскодонная чаша с высокими трёхметровыми бортами — чтобы смертники или звери не выскочили к зрителям.
   Борта и покрытие пола пронзительно-белые, чтобы ярче видна была кровь.
   От верхнего края бортов начинаются зелёные трибуны для зрителей.
   Над ареной, на уровне верхних ярусов трибун, к куполу подвешено кольцо из восьми громадных мониторов, которые показывают происходящее на арене. Немного ниже восемь мониторов поменьше, на них демонстрируют счёт поединков, размеры ставок и выплат.
   Хищников с арены уже убрали.
   Северцев по-прежнему сидел возле края арены.
   Сейчас выпустят гладиатора и с гирреанским гадёнышем будет покончено.
   А пока смотреть не на что. Эльван откинулся в кресле, закрыл глаза.
   Какой же сладкой будет смерть гирреанца! Жаль только, нельзя выродка палёнорожего убить собственноручно.
   …Решению Преградительной коллегии выставить Северцева на арене, вместо того, чтобы обезглавить в собственном подвале, как это делалось обычно, император удивился безмерно. И разгневался.
   Но один из гардеробщиков почтительнейше заметил, что так будет даже лучше — все увидят, сколь ничтожен Погибельник в сравнении с могуществом государя.
   Император согласился, однако на коллегию продолжал гневаться. Тогда гардеробщик ещё почтительнейше заметил, что коллегия тут ни при чём. Северцева передали в цирк самые обычные подданные его величества, которым, волею пресвятого, посчастливилось разоблачить и задержать это отродье сатаны. «Зверя — к зверям, — сказал гардеробщик. — Ведь от начала империи треть приговорённых казнят в цирках».
   Император кивнул и повелел «этому новому Серому лейтенанту, теньму-пять, кажется» привезти голову Авдея Северцева.
   …Эльван открыл глаза, посмотрел на Авдея. На злейшего из своих врагов. Если бы не эта гнусная палёнорожая тварь, Клемент никогда не ушёл бы из Алмазного Города. Он и дальше был бы рядом с Эльваном, как был все эти годы. Клемент, единственный живой людь на весь Алмазный Город. Клэйми, самый лучший друг, который только может быть.
   Если бы не встреча с выродком гирреанским, Клемент никогда бы не начал сомневаться в истинности пути теньма, не ушёл бы со службы, не бросил Эльвана.
   Серый капитан говорил, что Клемент каждый день ждёт его письма. Но о чём писать? В жизни теньма-пять нет ничего такого, о чём можно было бы рассказать.
   Вот всё за это Эльван и ненавидел палёнорожего гада. За то, что понял, насколько пустым и бессмысленным было служение императору, ведь император сам пустышка.
   Столько лет потрачено зря. И впереди ничего, кроме напрасных до бессмыслицы дней.
   Пусть смерть гирреанца ничего не изменит, но хотя бы ненависть утолит.
   На арене тем временем поставили ширму, велели Авдею переодеться в костюм для боя и теперь явили гирреанца публике. Голубая античная туника длиной немного выше колен, сандалии со шнуровкой. Наряд удачный — ярко подчёркивает красоту и в то же время с беспощадной жесточью выставляет на всеобщее обозрение уродство.
   Обслуга исчезла с арены, отгрохотали аккорды бравурной музыки, и на арену вышел гладиатор — высокий наурис могучего сложения. Тоже в античной тунике, только красной. Судя по восторженным воплям публики — местная знаменитость.
   Вооружены и гладиатор, и Авдей короткими мечами-гладиусами и круглыми щитами. Свой меч Авдей взял в левую руку, от щита вообще отказался, слишком тяжёл для искорёженной руки.
   Эльван улыбнулся. Сейчас всё закончится. Тот, кто едва не уничтожил Эльвана, отобрав всё, что было у него в жизни — Клемента и Светоч, сам будет уничтожен. А жизнь Эльвана вернётся в прежнее русло — пусть без событий и чувств, но зато и без сомнений и боли. Кровь гирреанского урода смоет уродливость теньмовской судьбы.
=
   Авдей смотрел на своего противника. Могучий красавец-наурис шёл вдоль края арены, салютовал мечом публике, изящно, даже эротично поигрывал хвостом, складывал и растопыривал шипы. Алая туника выгодно оттеняла как лепную мускулатуру тела, так и золотистую шёлковость кожи.
   Боец он опытный, однако есть надежда уцелеть — калеку гладиатор хоть сколько-нибудь серьёзным противником не считает. Но сделать больше одного выпада не позволит, профессиональный фехтовальщик сразу поймёт, что Авдей не так прост, как кажется.
   Авдей время от времени ходил на тренировки вместе с Кандайсом. Научился немногому, да и способности оказались ниже среднего, но постоять за себя Авдей умел. Хотя против профессионала его умения не стоят и плевка.
   И всё же один удар у него есть…
   Прозвенел гонг.
   Гладиатор небрежно ударил хвостом, бить прицельно, а тем более — мечом размахивать ради увечника считал недостойным.
   Авдей уклонился, ушёл перекатом.
   В глазах гладиатора промелькнуло удивление. Второй удар был уже и точным, и выверенным — хотя Авдей и уклонился, плечо расцарапать гладиатор успел. Раны пусть и небольшие, но болезненные.
   Теперь шутки кончились, гладиатор будет драться всерьёз.
   Авдей половчее перехватил меч. Удар может быть только один. И в левый бок, иначе ничего не получится. Значит, бить придётся правой рукой, а точность движений у неё не ахти.
   От косого замаха мечом Авдей уклонился, упав на колени. Чтобы уйти от удара хвостом, пришлось распластаться на полу. Зато оказался с левого бока гладиатора. Хотя и не совсем. Но дотянуться до нужной точки можно. Авдей привстал на колени и остриём меча нанёс гладиатору поверхностный скользящий удар по нижней трети рёбер.
   Если задеть нервный узел, то наурису гарантирован полный паралич всего тела минут на пять-семь. Боли никакой нет, только полная неподвижность.
   Наурис рубанул Авдея мечом, тот опять уклонился, однако на спине, от лопатки к пояснице, остался длинный порез.
   Наурис торжествующе усмехнулся.
   Всё. Теперь только смерть.
   Науриса выгнуло дугой, он захрипел и столбом рухнул на арену.
   Тишина упала на трибуны. Только сейчас Авдей понял, что всё это время зрители орали, требовали его крови, желали видеть вывороченные на арену кишки.
   Авдей посмотрел на зрителей, на мониторы, на гладиатора.
   Тело науриса неестественно вытянутое, напряжённое, окостеневшее.
   Мёртвое.
   Авдей выронил меч.
   — Нет, — прошептал он. — Я не убивал.
   Авдей сел на пятки рядом с наурисом. Проверил пульс на шее.
   — Жив! — обрадовался Авдей. — Жив.
   Теперь проверить рефлексы. Авдей нажал нужные точки на второй трети хвоста. Шипы складывались и растопыривались нормально. Значит, никаких серьёзных повреждений нет.
   Авдей осмотрел рану на боку науриса.
   — Ничего страшного, — сказал гладиатору. — Кровотечение уже прекратилось. И было совсем небольшим. Нерв не разрублен, и паралич пройдёт минут через двадцать. Просто рана получилась немного глубже, чем надо. Я паршивый фехтовальщик. Прости.
   По трибунам прокатилась смесь возмущённых воплей и восторженных кликов, свист и аплодисменты.
   Авдей оглянулся с растерянностью и испугом. Он и не подозревал, что каждый шёпот и вздох слышен на трибунах.
   Ударил гонг.
   — Голосование! — прогрохотали динамики.
   На нижних мониторах появились чёрные и белые цифры на красном фоне — процент проголосовавших за то, что неудачливого гладиатора следовало добить, и доля тех, кто считал, что проигравшему надо оставить жизнь.
   Семьдесят восемь процентов проголосовало за смерть, двадцать два — за жизнь.
   — Я не убийца, — отрицательно качнул головой Авдей. — Этот людь жив, и останется жить.
   Он поднялся, взял меч.
   — Если вы хотите его убить, то сначала вам придётся убить меня.
   И вновь трибуны накрыла тишина.
   А мгновением спустя — свист, аплодисменты, проклятия, восторженные клики.
   На арену вышло трое гладиаторов — беркан, наурис и человек. Один с мечом, другой с моргенштерном, третий с длинным бичом и дротиком.
   Авдей шагнул вперёд, загораживая раненого, выставил меч. Неумелость его как фехтовальщика была столь явной, что по трибунам пробежал смешок. Но тут же смолк. А тишина пала такая, что пронзила болью уши посильнее любого крика.
   — Ты покойник, — сказал один из гладиаторов только для того, чтобы не было этой опаляющей, слепяще-яркой тишины.
   Из Восьмой Хрустальной ложи, предназначенной для дээрнов общего списка и их гостей, на арену спрыгнул наурис в элегантном клубном костюме из светло-коричневого ларма. Ловко перекатился, вскочил на ноги. В каждом его движении виден был профессиональный боец. Поднял оброненный раненым гладиатором меч.
   — Привет, Авдей, — сказал он. — А ты прилично махаться стал. Намного лучше, чем в Гирреане было. Такого фехтовальщика можно брать в команду для профессиональных боёв.
   — Кандайс?.. — ошарашено пролепетал Авдей. — Откуда ты здесь?.. — И тут же закричал: — Уходи, Канди! Тебе нельзя здесь! Беги отсюда, придурок!
   — Ага, сейчас, — выгнул хвост Кандайс. — У тебя такая драчка шикарная намечается, а ты решил без меня развлекаться? Не хорошо, Дейк. Не по-дружески. — И глянул на гладиаторов: — Ну что, подонки? Не ждали свою смерть?
   — Убивать нельзя, — быстро сказал Авдей.
   — Понял, не дурак. Мы им культурненько так объясним, чем спортивный бой отличается от скотства.
   Цирк замер. По трибунам быстро прошелестело «Кандайс Джолли. Тот самый, который Матвея-Торнадо вызывал». И вновь пала тишина.
   Неуверенно топтались гладиаторы. Если Авдей как противник и плевка не стоил, то Кандайс Джолли — это уже серьёзно. Даже слишком. У Мальдауса он шёл бы по первому списку, тогда как сами гладиаторы числись всего лишь в четвёртом. Чтобы уничтожить всю их команду, Джолли понадобится не более пяти минут.
   Напряжение перехлёстывало через край. На трибунах кто-то взвизгнул истерично, захохотал и тут же умолк. Цирк опять накрыла тишина.
   Поднялся раненый гладиатор. Подошёл к Авдею и со всей тяжёстью ударил хвостом по спине.
   — Ты скорее Хрустальную Сферу откроешь, чем меня победишь, понял, жалкая калечная тварь?! Ты победишь меня не раньше, чем откроется Хрустальная Сфера!
   Кандайс одним взмахом меча рассёк ему горло. И выронил меч, с ужасом глядя на своё первое в жизни убийство.
   — Не-ет! — простонал он. — Нет… Нет.
   Живот свело позывом к рвоте. Но один из гладиаторов схватил его за плечо, встряхнул.
   — Что с ним? — кивнул на Авдея. — От простого удара не умирают.
   Кандайс метнулся к лежащему ничком другу, осторожно перевернул.
   Иссиня-бледное от боли лицо, бисеринки холодного пота на лбу.
   — Ноги, — тихо сказал Авдей. — У меня их больше нет.
   Кандайс непонимающе посмотрел на него, на его ноги. И застонал сдавленно, обнял Авдея, прижался головой к голове.
   — И ты защищал такую мразь? — плюнул на убитого один из гладиаторов. — Ты защищал его?!
   — Авдей не его защищал, — ответил Кандайс. — Не только его. Он всех защищал. И тех, — показал на трибуны. — И тех, — показал на служебные помещения. — И вас, — посмотрел на гладиаторов.
   Кандайс мягко и нежно, как могут только очень сильные люди, прикоснулся к щеке Авдея, поправил прядь волос.
   — Дурак ты, Канди, — остановил его руку Авдей. — Теперь тебя расстреляют вместе со мной.
   — Ничего, переживём. Там батя твой, а завтра Винс со своей невестой придёт. Ты её знаешь?
   — Знаю. Только Рийя жена Винсу. Свадьба это так, формальность.
   — Но всё равно венчание справить надо так, чтобы красиво было. Ничего. Мы и там свадьбу такую устроим, что весь лазоревый чертог в пляс пойдёт. И на том свете люди живут. Так что и мы как-нибудь обустроимся.
   Авдей улыбнулся. Кандайс сказал:
   — Тебе идёт античный наряд. Настоящий Марс или Адонис.
   — Тогда лучше Аполлон. Какой-никакой, а музыкант.
   — Да, действительно. Я как-то сразу не сообразил. Ладно, Аполлон, так Аполлон.
   Авдей рассмеялся. Спустя мгновение засмеялся Кандайс.
   Гладиаторы, служки, зрители оцепенело смотрели, как смеются приговорённые к смерти. А смех звенел — весёлый, светлый, летящий.
=
   Эльвана смех хлестнул больнее плети. В первое мгновение он зажал уши, скрючился как под ударами экзекутора. Застонал в голос, — он, способный без единого звука перенести самую жестокую порку.
   — Нет… Нет! Умоляю вас, не надо… Прекратите!
   Эльван вскочил, метнулся к перилам ложи.
   — Молчать! — заорал он. — Всем молчать!
   На глаза попалась яркая табличка с надписью «Спуск на арену». Под надписью кнопка. Эльван ударил по ней кулаком.
   Перила ложи распахнулись воротцами, а из пола начала выдвигаться широкая лестница.
   Предвозвестник спустился на арену.
   Замерли по стойке «смирно» зрители, скрючились в чельных поклонах гладиаторы и служки.
   Кандайс осторожно положил Авдея на арену, метнулся к мечу. Вскочил на ноги.
   — Не подходи к нему! — прошипел с лютой ненавистью.
   — Я предвозвестник, — с неодолимой всевластностью изронил Эльван.
   — Да хоть Максимилиан с Филиппом в придачу! К Авдею не подойдёт никто.
   Эльван замер. Уничтожить дерзкого он мог одним движением, достаточно метнуть зарукавный нож. Или выстрелить, — чтобы достать бластер и нажать спуск хватит четверти секунды. Решения предвозвестника неоспоримы. Что же его держит, не даёт покарать дерзкого?
   Кандайс, не сводя настороженного взгляда с предвозвестника, подошёл к Авдею, сел так, чтобы оказаться между ним и посланником императора.
   «Сел, чтобы легче было закрыть собой, — понял Эльван. — Ничего другого в такой ситуации сделать нельзя».
   Закрыть собой императора в случае опасности для жизни государя теньм обязан был велением судьбы.
   Но никогда в жизни Эльвана не было того, чью жизнь защищать хотелось бы по собственной воле.
   И вновь опалила лютая, невозможная, непереносимая ненависть. Но уже не к Авдею. Эльван ненавидел Кандайса. Почему, за какие такие заслуги пресвятой дал этому недородку счастье любить того, кому отдаёшь жизнь? И знать, что этот людь достоин твоих уважения и любви?
   Но ничего. Сегодня же Эльван покончит с прокл я тым ящером. Собственноручно вырвет ему сердце. За все устроенные на арене художества Кандайсу положена смертная казнь. А предвозвестнику принадлежит полное и ничем не ограниченное право провести эту казнь так, как его предвозвестнической душе будет угодно.
   Авдей с усилием приподнялся на локте.
   — Вы свидетель, предвозвестник. Я даю заявку на открывание Хрустальной Сферы.
   — Что? — растеряно переспросил Эльван. — Как?
   Авдей повторил.
   Вскочили на ноги изумлённые гладиаторы и служки. В цирке поднялся гвалт. И на трибунах, и в коридоре служебного сектора обсуждали невероятность произошедшего.
   Эльван смотрел на Авдея.
   Пытался понять.
   Хрустальная Сфера помещается в Радужной Башне. Размером Сфера с футбольный мяч и состоит из восьми лепестков. Внутри Сферы четыре стержня. Если соединить стержни, то из шпиля на вершине Башни начнёт бить фонтан разноцветных негорючих искр.
   Сама Башня — кирпичное коническое сооружение высотой шестнадцать метров. Внутри — один лишь Алтарь Сферы. Да ещё восемь фонарей на стенах.
   Рядом с Башней стоит домик Хранителя, чья обязанность — уборка и мелкий ремонт.
   Своя Башня есть в каждом населённом пункте, даже в крохотной деревеньке на три двора. На каждой планете Иалумета.
   Созданы Башни одновременно с Гардом ещё Контролёрами. Зачем — ныне никто не знает. Считается, и верят в это почти все, что сноп искр прогоняет от населённого пункта горести и беды, притягивает удачу и счастье. Ежесуточно, в девять часов тридцать минут, Открыватель включал Радужный Фонтан в Башне Гарда. Одновременно Фонтан начинал бить и на всех остальных Башнях Иалумета. Сеанс длился ровно пять минут, а затем Сфера закрывалась до следующего урочного часа.