Эльван опять пнул дерево и выматерился.
   Безделье и собственная ненужность сводили с ума.
   Не утешал даже Радужный Фонтан. Чудом и волшебной сказкой Открывание было лишь один раз. А теперь стало нудной, скучной, а главное — бессмысленной обязанностью. Если Сфера безразлична своему Открывателю, то как она может стать интересной кому-то ещё?
   Пусто всё. Ненужно. И тоскливо до боли.
   Час за часом, минута за минутой утекали в никуда.
   Часть дня получалось убить на тренировки, для асхельмской охраны оборудован отличный зал и учебная полоса.
   Боевая и стражническая подготовка у асхельмцев оказалась несоизмеримо лучше теньмовской, с этим спорить Эльван и не пытался. Но этих великих вояк было видно! В любой, даже самой многолюдной толпе они заметны как фонарь в ночи. О комнатах и коридорах даже говорить было нечего, там телохранители выделялись ярче, чем лужа крови на снегу.
   Слепой дебил, и тот смог бы пальчиком показать, где расставлены телохранители владык Иалумета. И тем более сообразил бы, как обойти кордоны и прикончить архонтов вместе с их ушехлопистой охраной. Но и это ещё не всё! Асхельмская охрана могла смотреть, но не умела видеть. Эльван преспокойно ходил по стражническим казармам и раздевалкам, перекладывал с места на место вещи, даже повытаскивал зарядники из личных бластеров охраны и сложил горкой на подоконнике. Стражники обвиняли друг друга в глупых шутках, дважды даже подрались, но теньма так и не заметили.
   Эльван разжился ярко-зелёным влагостойким фломастером, хотел написать стражникам на спинах, по которым давно скучал хлыст, «Раззявы и Бездари», но в последнее мгновение решил не опускаться до глупых шуток и придумал развлечение получше.
   На фотоаппарат и видеокамеру мобильника, который Эльвану неизвестно зачем выдали ещё в коммуникационной линии вместе с одеждой, теньм понаснимал немало курьёзных эпизодов из работы и досуга асхельмской охраны. После, справедливости ради, снял эпизоды лестные. Отрицать высочайшую боевую подготовку асхельмцев было бы нелепо. Рассказывать, так обо всём.
   «Только кому я могу это рассказать? — подумал Эльван. — Не к Авдею же идти… Клементу пошлю! Пусть посмеётся. А заодно и позавидует. Стреляют и ножи метают асхельмцы не в пример лучше его. Только сопроводительный текст к видеоматериалам надо придумать поинтереснее, не такой скучный, как обычно бывает в газетах и по стерео».
   Но сбор материала занял всего лишь вчерашний вечер и час от сегодняшнего утра. Делать опять было нечего.
   Эльван со злостью пнул многострадальный древесный ствол и пошёл в библиотеку ареопага.
   Только там стояли стереовизоры, которые ловили бенолийские передачи. В Маллиарве сейчас время девятичасовых новостей, и Авдей обязательно их слушает.
   Как ни крути, а Эльван теперь принадлежит ему. И косорожий своим имуществом распорядиться обязан, хочет он того или нет.
   В квартиру Авдей может не пустить, в парке от встречи и разговора легко уклониться, а в библиотеке полно укромных уголков, откуда колченогому не вырваться. Эльван заставит его объясниться! Даже если в итоге Авдей прикажет покончить с собой, это будет лучше, чем пустота и неопределённость, которые за трое суток душу измотали сильнее, чем все предыдущие годы, считая ученичество у Латера.
   Латер, кстати, сейчас трелг на каторжной плантации окучивает. И заниматься ему полевыми работами ещё долго. Владельцам Высших подготовительных школ после расследования по «Лицеистскому файлу» сроки давали немалые.
   Только судили не за то, за что надо. Статьи были «Работорговля», «Жестокое обращение» и прочая чушь, когда на самом деле надо было судить за предательство. Эльван Латера любил. После ненавидел. Дальше стало всё равно. Хотя и услышать о каторжном сроке было приятно.
   В библиотеке Авдея не оказалось. Эльван с удивлением смотрел на пустые кабины стереовизионного зала. Чтобы Северцев — и не посмотрел выпуск новостей? Тем более, что в квартире косорожего нет, Эльван это точно знал. Значит что-то случилось.
   Эльван не то чтобы обеспокоился, просто сработали телохранительские рефлексы. Теньм головой отвечает за безопасность своего… Нет, назвать Авдея Светочем у Эльвана не поворачивался язык. Исянь-Ши или даже просто господина из Авдея тоже не получится.
   И всё же надо выяснить, где болтается этот… это… короче — где шляется Авдей.
   Эльван поднялся этажом выше, в юридический зал. Нашёл Викторию Реидор, девицу, с которой спал или в ближайшее время надеялся переспать Авдей. Судя по тому, что видел вчера Эльван, вздумай Авдей потянуть её в койку, сопротивляться дамочка не будет. Что она только нашла в колченогом и криворуком убожестве? Тем более, что он ещё и палёнорожий. Эльван понял бы, окажись Виктория бордельной девкой или секретаршей, — им выбирать не приходится, с кем прикажут, под того и ляжет. Но чтобы вольная девушка и пошла с калекой… Нет, Эльван такого не понимал. Тем более, что Виктория весьма и весьма хороша собой: густой водопад чёрных волос, огромные тёмные глаза, лицо чистейших линий, фигура античной богини — прельстительно пухленькая, но ни грамма не толстая.
   — Дейк на работе, — ответила Виктория. — В Ванхельме.
   — Как на работе? — не понял Эльван. — На какой работе?
   — Он работает судебным инспектором в Юго-Западном районе.
   — Да какой из него инспектор? Как он может со своими костылями накладывать арест на имущество или охранять зал суда?
   Виктория улыбнулась.
   — Вы тоже из секторалки в Гард приехали? В Кольцах немного другая судебная система. Здесь арестам и конфискациями имущества занимается судебный исполнитель, охрану зала суда осуществляет пристав, а инспектор принимает заявления граждан и решает, есть основания для судебного разбирательства или нет. Если есть, то дело регистрируется и передаётся старшему референту, который, в соответствии с графиком дежурств, определяет, кто из судей, когда и во сколько будет заслушивать дело. — Виктория ещё раз улыбнулась и добавила: — Так что не волнуйтесь за Авдея. Судебный инспектор — работа исключительно офисная.
   — Но почему он мне ничего не сказал? — растерянно проговорил Эльван. Теньм обязан знать всё о передвижениях своего… Нет, Авдей, конечно же, не Светоч, но всё равно он должен был сказать!
   — А вы его спрашивали? — с лёгкой насмешкой проговорила Виктория.
   — Глупо получилось, — ответил Эльван. — Извините, что побеспокоил.
   В дверях зала он обернулся.
   — Но как Авдей мог попасть на эту работу?
   — Обыкновенно. Спустился по лестнице в Ванхельм, взял интертакси. Ну это такое такси без водителя, на автопилоте. Садишься, выбираешь по каталогу адрес и едешь. Дороговато, но общественного транспорта в Гарде нет. Да калеку туда всё равно бы не пустили.
   — А такси с шофёром? — растерянно спросил Эльван. — Оно не дешевле?
   — Водилы работают только по туристическим маршрутам. Город как таковой они знают неважно, так что к бюро по трудоустройству вряд ли сумеют довезти. Да и ни один водитель не взял бы в лётмарш калеку.
   — Разве у Открывателя нет персонального лётмарша и шофёра? Ведь его возят к Башне.
   — Нет, — качнула головой Виктория. — Персоналок вообще ни у кого нет, кроме архонтов и их инспекторов. Даже если кто-то из асхельмовских работников живёт в Ванхельме, то они долетают до лестниц, а дальше идут пешком. Чтобы попасть на территорию Асхельма, лётмаршу нужен специальный пропуск. Иначе его мгновенно развеет в молекулярную пыль. Для Открывателя выделен персональный маршрут, но он действителен только один раз в сутки.
   Громкий разговор мешал посетителям библиотеки. Эльван подошёл к Виктории.
   — Но почему охрана выпустила Авдея?
   — Потому что Асхельм — не тюрьма. Если у вас есть постоянная регистрация, вы можете выходить в Ванхельм и возвращаться в Асхельм когда захотите. Да у нас все за покупками вниз бегают. Там и цены дешевле, и выбор товаров разнообразнее.
   И всё равно Эльван не понимал.
   — Чтобы работать инспектором, нужно быть юристом.
   — Не совсем. Там работают студенты-третьекурсники. Дейк говорил, что четыре года изучал бенолийское право. Поэтому, чтобы в общих чертах разобраться в кодексах Кольца, ему хватило двух дней. Остальное по ходу жизни наработается. Как бы то ни было, а собеседование он прошёл и на работу принят. Уже пятый день работает.
   «Изучал право? — недоумевал Эльван. — А, ну да… Клемент говорил, что Авдей был гражданским защитником у какого-то опальника. Дети в семьях мятежников начинали детально изучать кодексы и предписания лет с пятнадцати, если не раньше. В случае ареста реформисты могли рассчитывать только на себя, адвокат им был не положен».
   — В судебной инспекции работают в три смены по пять часов, — сказала Виктория. — Так что Дейк скоро вернётся.
   — Да, — сказал Эльван. — Спасибо.
   Он вышел из зала, пошёл к лестнице. Почему-то в Асхельме почти нигде не было ни лифтов, ни эскалаторов. Да и зданий выше трёх этажей нет. Разве что ареопаг. Но и в нём лифты и эскалаторы имеются только в той части строения, где живут и работают архонты.
   Зато в изобилии лестниц. Поверхность Асхельма неровная, и везде, куда бы ни пошёл, натыкаешься на спуск или подъём в три-четыре ступеньки. Для здоровых ног они незаметны, а для калеки становятся серьёзным препятствием. Тем более, что нигде нет пандусов. Останься Авдей в кресле-каталке, он был бы заключён в комнате как в тюрьме. А цена за право передвижения — жёсткие тяжёлые оковы фиксаторов на ногах. Свобода в кандалах. И такое не только в Асхельме. Это одинаково для любой точки Иалумета. Мир не принимал калек. И в итоге сам стал уродом. Навечно изувеченным.
   Хотя нет, мир не уродлив. Ведь уроды не виноваты в том, что родились покорёженными. Точно так же, как не виноваты калеки, что по злой случайности на них обрушилось увечье.
   Мир сознательно превратил себя в безобразное до тошнотворности и злобное до омерзения чудовище. Ведь это было намного легче, чем создавать красоту и доброту.
   «Почему я раньше никогда не замечал чудовищности Иалумета?» — с удивлением подумал Эльван.
   На лестнице Эльван столкнулся с операторшей из стереовизионного зала.
   — А кабины уже работают, — сказала она. — Кабель поменяли. Идёмте, я поймаю вам новости с другого канала. Они везде, в принципе, одинаковы.
   — Нет, спасибо, не надо.
   Эльван спустился в холл, вышел на улицу.
   Единственной по-настоящему важной вестью была смерть Димайра. Всё остальное — предстоящие через месяц выборы парламента и госпредседателя, распространение высших дээрновских прав и свобод на всех граждан Бенолии без ограничения, ещё какие-то реформы — всё это пыль.
   Димайра больше нет. И только это имеет значение.
   «Клэйм сказал, что ни у кого из нас никогда не было жизни, а потому вместо смерти нам оставалось всего лишь исчезновение. Никто даже не замечал, если кто-то из нас уходил. А ещё Клэйм сказал, что Димайр единственный среди теньмов, кто сумел если и не прожить, так хотя бы умереть по-людски. Ребята из нашего подразделения получат психолого-социальную реабилитацию, начнут новую, уже настоящую жизнь. Да и не только из нашего подразделения. Клэйм писал, что оставшимся лицеистам тоже помогут. Это стоило того, чтобы умереть».
   Димайр всё сделал правильно, так, как и должен был сделать. Потому и боли по нему было. Она ушла куда-то так глубоко, что даже не ощущалась.
   Зато пустота била хуже плети.
   Клэйм ответил на трёхстрочную записку Эльвана длинным, интересным и очень сердечным письмом, подробно рассказал о себе, своей новой жизни, поведал обо всех надеждах и сомнениях. Клемент не скрывал ничего, но от такой открытости стало лишь горше.
   У Клемента есть племянник, который называет его папой, есть девушка, с которой дело идёт к свадьбе. Есть и работа — Клемент учит калек навыкам самообороны, вместе с другими санитарами охраняет интернат от посягательств хулиганья. Напрямую Клэйм об этом не говорил, но понятно, что на службе его ценят и уважают. Вполне понятно, от такого специалиста не отказалась бы и стража Асхельма. Но пусть лучше Клэйм остаётся в интернате. Там всё как-то… Эльван запнулся, подбирая слово… И тут же сказал вслух:
   — По-настоящему.
   Да, жизнь Клемента оказалась настоящей в каждой своей секунде. А смерть Димайра стала бесконечно правильной — жить по-людски не можешь, так хоть уйди как настоящей людь. Смерть Димайра сделала теньмов людьми.
   «А мне ни жить, ни умереть не для кого», — с тоской подумал Эльван.
   Клементу он будет лишь помехой. Северцеву теньм не нужен даже для того, чтобы завязывать шнурки на кроссовках. Авдей всё стремился делать сам.
   Пискнул на поясе мобильник. Из магазина сообщали, что заказанные полуфабрикаты приготовлены и упакованы. Службой доставки Эльван не пользовался, ходил за продуктами сам. И брал их только на день, чтобы на завтра опять надо было идти за покупками. Так появлялось хоть какое-то занятие.
   Эльван вертел в пальцах мобильник. Что-то с этой машинкой было связано. Некое незавершённое дело.
   Ах, ну да, так называемый «Репортаж из Асхельма».
   А почему бы собственно и нет?
   Пусть Клэйм пацана своего недотёпистыми охранниками позабавит. Заодно и сам посмотрит, как правильно бластер держать надо.
   Чёрт, там ведь ещё потенциальные жена и дочка есть. Дамам все эти телохранительские прибамбасы будут неинтересны. Тем более, что девочка совсем кроха, ей надо показывать что-нибудь очень простое. Но такое, чтобы перед экраном стереовизора не заскучала мать.
   Перед Эльваном прыгали и порхали какие-то пёстрые птички, выпрашивали корм. Пернатое население Гарда оказалось многочисленным, разнообразным, ручным и невероятно избалованным. Зато пели хорошо.
   «Вот и тема репортажа для дам, — понял Эльван. — Певчие птицы Гарда».
* * *
   Референт Матвея Алтуфьева, двадцатидвухлетний наурис с карими глазами и коричневыми шипами, сортировал почту. Состояла она из двух газет — их выписывает мать референта, экономка Матвея — и огромной кучи рекламных проспектов, которым неизбежно набивают почтовый ящик любого богатого дома. Хотя сегодня среди рекламного мусора обнаружилась открытка казённого вида.
   — Это для вашего отца, — сказал референт Кандайсу. — Уведомление из суда. Слушание назначено на двадцать второе декабря.
   После того, как клуб отобрал у Кандайса квартиру, Матвей пригласил семейство Джолли пожить у себя.
   — Через десять дней, — проговорил Кандайс. — Долго.
   — А что ж ты хотел? — удивился сидевший в углу комнаты Матвей, кряжистый и тяжеловесный двадцативосьмилетний брюнет. — Дело такое, слишком популярное. Ты знаешь сколько исков об изменении фирменных марок, брэндов и всего такого прочего предъявляется ежедневно? Сотни. Так что очередь у тебя ещё недолгая.
   — Можно узнать, в чём суть дела? — осторожно спросил референт. — Возможно, понадобится собрать дополнительные документы.
   — Да нет, сударь, спасибо вам большое, но ничего не надо, — сказал Кандайс.
   — Меня зовут Фейл о р, — напомнил референт.
   Парень почему-то терпеть не мог официального обращения. Только на «ты» и по имени. Во всяком случае, когда с ним разговаривал Матвей и кто-нибудь из Джолли.
   Кандайс виновато улыбнулся и, в знак извинения, пояснил:
   — Батя школу музыкальную открыл на мои клубные гонорары. Когда эти уроды с меня неустойку сдирали, то школу конфисковали вместе с квартирой. Хрен бы с ними, со зданием и лицензией на преподавание, но клуб продолжает называть школу «Музыкальными классами Бартоломео Джолли». Дейк, это мой друг, он по юридическим делам классно шарит, сказал, что клуб не имеет право использовать отцовское имя. Так что они теперь должны дать своей школе другое название, а бате выплатить весьма солидную компенсацию. Заодно батя подал прошение в депратамент по делам культуры и в Образовательную канцелярию, чтобы ему присвоили звание маэстро. Вчера прошение удовлетворили. Теперь батя считается основателем собственного стиля обучения, и словосочетание «школа Бартоломео Джолли» будет иметь совершенно определённый и однозначный смысл. Особенно в суде.
   — Это как с мастером Никодимом было? — понял Матвей. — Я и не знал, что с музыкантами так можно.
   — Можно. Хотя и посложнее, чем с единоборцами.
   — Здорово! — обрадовался Матвей. — Теперь твой батя будет зваться мастер Бартоломео. Так редко кого называют. Очень редко.
   — В музыкальном мире принято говорить маэстро. Слово «мастер» там почему-то не прижилось.
   — Да какая разница! Всё равно все сразу поймут, что твой батя — самый крутой перец в музыке. — Матвей вскочил и проговорил так, как будто объявлял выход на ринг знаменитого бойца: — Маэстро Бартоломео!
   Кандайс улыбнулся.
   — Это надо спрыснуть! — сказал Матвей и метнулся к бару, стал смешивать какой-то слабоалкагольный коктейль.
   Кандайс смотрел на него с некоторой растерянностью. Он до сих пор не мог привыкнуть, что эта двухметровая гора бугристых мускулов двигается с такой стремительной лёгкостью. Не зря его называли Торнадо.
   — Я проиграл бы тебе на второй минуте, — сказал Кандайс. — Дыхалки не хватило бы выдержать твой темп. И как напарник я буду тебе только мешать.
   — Не ерунди, — Матвей дал ему и Фейлору по коктейлю. — Я тебя к одному доктору отведу, тот покажет дыхательные упражнения. И уже через месяц тебя можно будет в кузне вместо мехов использовать.
   Кандайс пожал плечами, отошёл к окну.
   Квартира у Матвея десятикомнатная, находится на сорок втором этаже одной из самых престижных новостроек Маллиарвы. И почти все комнаты пустые, в них не то что мебели — коврика нет. А сам Матвей больше живёт в гостиницах и придорожных мотелях, чем дома. Это неизбежная участь всех знаменитых вольных единоборцев — постоянно мотаться из одного спортивного центра в другой, от поединка к поединку.
   Кандайсу кочевая жизнь, хотя немного и досаждала, но всё же нравилась.
   — Хату мне адвокат посоветовал купить, — сказал вдруг Матвей. — Я тогда очень крупный гонорар за рекламу срубил, и наследство одновременно подвалило. Родственник, о котором я даже не слышал никогда, оказался любителем боёв без правил, ярым болельщиком. Увидел меня на ринге, узнал, что я ему скольки-то там юродный племянник и отписал неплохую долю имущества. Короче, деньги надо было куда-то вкладывать, а с банками тогда кризис начался, пойди разбери, какой из них не лопнет вместе с твоими сбережениями. Вот я и купил эту на фиг не нужную хоромину. Дом тогда ещё только строился, и квартиры были относительно дешёвые. Сейчас вроде бы подорожали, так что при продаже я в убытке не окажусь. И банки стали стабильными, деньги в них класть можно без опаски. Так вот я о чём посоветоваться хочу… Канди, как думаешь, может продать эту дуру? Всё равно я тут живу не больше, чем одну неделю в год. А налог за неё плати…
   Краем глаза Кандайс увидел, как свился спиралью хвост Фейлора и тут же рухнул бессильно. Для референта и экономки продажа квартиры означала увольнение.
   Собственно, на работу Матвей брал только женщину. Чтобы квартира неуютом не уподобилась склепу, в ней постоянно должен кто-то жить. Вот Матвей и нанял экономку, хотя никакого хозяйства вести и не требовалось. А сына её в референты взял только для того, чтобы парню оформили столичную регистрацию. По-настоящему никакой референтской помощи Матвею, как и любому другому единоборцу никогда не требовалось.
   Связь с миром они поддерживали через личные сайты, где поклонники изощрялись в благопожеланиях, фанаты соперников — в проклятиях, а коллеги-единоборцы размещали вызовы на поединок. Там же фирмы-производители оставляли предложение о рекламе своей продукции. Чтобы разобраться с этим «потоком корреспонденции» требовалось не более пятнадцати минут в день. И ещё пять минут на то, чтобы согласовать с потенциальным противником время встречи. Даже о месте поединка заботиться не было нужды, спортивные центры и клубы сами наперебой предлагали свои залы. Они же решали и транспортно-гостиничные вопросы. По традиции единоборцев, зал выбирает вызывающая сторона, поэтому чем ты знаменитее, тем больше в твоей жизни разъездов.
   Но Фейлор своё референство воспринял с какой-то пугающей серьёзностью, и к Матвею относился… Кандайс даже слов не мог подобрать, чтобы охарактеризовать такое отношение. Так в церкви на икону Лаорна смотрят, как Фейлор смотрел на Матвея.
   — Монсеньор, — прошептал референт, — а как же мы?
   — Да сколько раз тебя нужно просить называть меня на «ты» и по имени?! — разозлился Матвей. — Сударь Фейлор, мне что, вам петицию в письменном виде подать, чтобы вы наконец-то меня поняли?
   — У меня полно знакомых, которым нужен референт и экономка, — примирительно сказал Кандайс. — Если Матвей даст рекомендации…
   — Да без проблем, — ответил Матвей.
   — Работа у дээрна Урманиса тебя устроит? — спросил Фейлора Кандайс. — Он не беден и не жаден, так что оклад будет более чем приличный. А позвонить Урманису можно прямо сейчас.
   — Мой отец в опале, — тихо сказал Фейлор. — Сослан по личному распоряжению покойного государя. Родственников опальника на работу никто не примет.
   — Да кого это сейчас волнует? — пренебрежительно отмахнулся хвостом Кандайс. — Всем гораздо интереснее обсуждать предстоящие выборы, чем придворные дела. Тем более, что почти все надзорные коды отменили. Спецнадзор оставили только уголовникам, да и то не всем. Но если ты не хочешь связываться с аристократией, я могу подыскать работу у кого-нибудь из богатых простокровок. Кстати, — сообразил Кандайс, — если твой отец служил при дворе, значит и у тебя есть титул?
   — Я диирн империи.
   — Я тоже, — хихикнул Кандайс. — И мой батя в опале был. Семь лет в Гирреане отмотал. Опалу чуть больше трёх месяцев назад сняли. Но ко двору батя возвращаться не захотел.
   — А я плебей, — сказал Матвей. — Алмазный Город только через ограду видел.
   — Не велика потеря, — ответил Кандайс. — Батя говорит, что за оградой и смотреть-то не на что. — И спросил Фейлора: — А кем твой батя при дворе был?
   — Внешнеблюстителем. После имел счастье занимать Зелёную комнату в Императорской башне. Дальше была ссылка…
   — Так, — по-бойцовски подобрался Кандайс, — а его случайно не Варкедом Панимером зовут?
   — Диирн Варкед Панимер, — высокомерно ответил референт. — Совсем недавно это имя…
   — Вот значит какая сука заварила гнилую кашу с Погибельником! — перебил Кандайс. — Дейка из-за него в коллегии покалечили, Винса чуть не сожгли. И всё из-за одного паскуды, которому не терпелось императорский зад облизать вне очереди.
   Кандайс посмотрел на Матвея.
   — И ты пускаешь в дом такую мразь? Прости, но мы не можем здесь оставаться. Устроимся где-нибудь в гостинице. А вещи… Да хрен с ним, с тряпьём! Скажи своему… Панимеру, чтобы выкинул.
   Кандайс пошёл к родительской комнате, сказать матери, чтобы собирала Лайонну.
   Матвей схватил Кандайса за плечо.
   — Ты знаешь, что такое жрать крыс и выпрашивать по дешёвым закусочным хлебные обрезки? Родню опальника не брали на работу даже портовыми уборщиками.
   Кандайс криво усмехнулся.
   — Крыса — это ещё лакомство. Во время блокад в Гирреане ели дождевых червей. У карателей был такой метод усмирения — взять район в плотное кольцо и ждать, когда люди с голода друг друга жрать начнут.
   — И что, было людоедство? — спросил враз побледневшей Матвей.
   — Ни я, ни мои родители и сестра людей не ели ни разу, — ледяным тоном проговорил Кандайс. — Тебя ведь именно это интересует?
   Матвей опустил взгляд.
   — Прости.
   — Блокады всегда быстро снимались, — ответил Кандайс. — повстанцы из других районов собирали вооружённые отряды и уничтожали карателей с тыла. Да блокады и устраивались редко. Я только в одной настоящей блокаде был. Обычно мятежные районы перекрывали виброгенераторами и выпускали какое-нибудь отравляющее вещество. Но против этого у нас были очень действенные средства! В Гирреане жилось не так плохо, как сейчас в газетах пишут. Не фонтан, конечно, была житуха, но и не такой конец света, как можно по газетам подумать.
   Матвей смотрел в пол.
   — Тогда ты должен понимать… — сказал он тихо. — Это ведь ваш закон, гирреанский, что сын за отца не ответчик.
   — При условии, что сын не продолжает папашиных делишек.
   — Не продолжает, — твёрдо сказал Матвей. — Если хочешь, я дам за Вилейду и Фейлора Панимеров поручительство в церкви.
   — Людь ручается только сам за себя, — наставительно сказал Кандайс, — и только лох за соседа. Это тоже гирреанский закон.
   К Кандайсу подошёл Фейлор. Встал на колени.
   — Если Авдей Северцев или Винсент Фенг пожелают отдать предназначенное для Варкеда Панимера возмездие мне, его сыну и наследнику рода, я приму всё, что им будет угодно определить в качестве воздаяния. — Фейлор склонился в чельном поклоне, покорно вытянул перед собой руки.
   Кандайс сел на пол, положил руку Фейлору на плечо.
   — Будь здесь Авдей, он бы так определил мне по морде, что мало никому бы не показалось. Это только кажется, что руки у него хрупкие, музыкальные. Нет, музыкальные, конечно, тут никто не спорит, но звездануть он ими может так, что в башке безо всякого оркестра неделю концерт звучать будет. И по нервным узлам с такой точностью попадет, что мне, профессиональному бойцу, завидно становится.