— Она твоя.
   — Нет, — Авдей попытался вложить вайлиту в руки Джолли. — Она же стоит как навороченный лётмарш! Так вы… — испугался догадки Авдей. — И фамильный браслет тоже… Денег за ваш лётмаш не хватило бы.
   — В Гирреане лётмарш только лишняя обуза, — ответил Джолли. — Как и фамильный браслет. А инструмент должен быть достоин мастера. — Джолли улыбнулся: — Несмотря на то, что официально музыковеды единогласно причисляют вайлиту к камерным инструментам, на деле она считается простонародной брякалкой, концертных залов недостойной. Вайлите место только в дешёвых кабаках и подворотнях. Я и сам думал так много лет. А потом вдруг услышал истинное пение вайлиты. Это стало настоящим откровением… Но мне эта капризная дама так и не покорилась. А в твоих руках запела с первого же прикосновения. — Джолли крепко стиснул плечо Авдея. — Покажи этим снобам, как звучит вайлита! Расскажи им, как много жизни в землях Гирреана, которые все считают мёртвыми.
   — Да, учитель, — твёрдо ответил Авдей. — Я сделаю всё. Обещаю.
   — Конкурсант Северцев, на сцену! — велел дежурный референт.
   — Давай, — слегка подтолкнул Авдея Джолли.
* * *
   Из-за наплыва приезжих в Каннаулите даже такой высоковластный господин, как губернатор ближнестоличного округа, вынужден был довольствоваться простым однокомнатным номером дешёвой придорожной гостиницы. Ладно ещё, окно выходит во двор, а не на стоянку.
   Ланм а ур Шанвериг, пожилой, но всё ещё импозантный беркан, хмуро смотрел на быстро сгущающиеся сумерки. Отвернулся от окна, пробормотал ругательство. Глянул на единственного внука и наследника.
   — Так результаты конкурса предрешены заранее?
   — Вовсе нет, дедушка, — ответил Малугир. — Назван только наиболее вероятный обладатель гран-при. Судьбу остальных наград ещё предстоит выяснить. У меня есть все шансы занять призовое место.
   — Твоё место должно быть не призовым, а первым!
   — Северцев недосягаем, дедушка. Я не думаю, чтобы среди конкурсантов найдётся тот, кто способен с ним соперничать. Во всяком случае, это совершенно точно не я.
   — Ты что несёшь? — разозлился Ланмаур. — Ты — и какой-то простокровок с плебейской брякалкой!
   — Но в его руках вайлита становится божественной! Дедушка, я никогда и ничего не слышал прекраснее его игры. Жюри вместо одной композиции попросило его сыграть три, и если бы сам Северцев не напомнил им, что есть и другие конкурсанты, они слушали бы его до самого глубокого вечера. Я тоже. Его игра достойна того, чтобы звучать в лазоревом чертоге для самого Лаорана. Если бы вы только его слышали! Это было…
   — Замолчи! — яростно оборвал внука Ланмаур. — Возвращайся к себе, и чтобы до второго тура конкурса за порог комнаты ни шагу. — Ланмаур жестом подозвал теньма и приказал: — Проводи и проследи.
   — Да, Исянь-Ши.
   Малугир испуганно вздрогнул. Теньм всё это время стоял возле окна, но заметил его Малугир только после того, как тот сам к нему подошёл. Наурис, совсем молоденький. А второй теньм, беркан, замер у двери. Его тоже не заметишь, если не будешь приглядываться специально. Сколько Малугир себя помнил, рядом с дедом всегда были эти ужасные люди. Бесшумные, незаметные, вездесущие. Теньмов Малугир боялся до озноба.
   — Дедушка! — жалобно взмолимся он.
   — Иди, — отрезал тот.
   Теньм встал перед Малугиром на колено, склонил голову. Малугир, сам того не замечая, отступил на шаг от серого призрака.
   — Иди, — повторил дед. Теньм тут же оказался у Малугира за спиной. Тот съёжился, с мольбой и страхом посмотрел на деда. Ланмаур ответил суровым взглядом. Малугир опустил глаза, покорно поклонился и ушёл.
   Ланмаур достал из кармана мобильник, выбрал номер и бросил собеседнику одно короткое «Заходи».
   В комнату с низким поклоном вошёл темноволосый человек средних лет в неброском коричневом костюме.
   — И? — спросил Ланмаур.
   Визитёр протянул ему видеопланшетку.
   Ланмаур быстро проглядел набор фотографий и видеороликов.
   — Ты не говорил, что Северцев так хорош собой.
   — Это имеет значение? — спросил визитёр.
   — Возможно.
   Ланмаур нашёл снимки матери Северцева.
   — Злата Северцева таниарка?
   — Да, господин.
   — Красивая женщина, — отметил Ланмаур, рассматривая фотографию блондинки со светло-голубыми глазами. — Очень красивая и сексапильная. И такая… изысканная. Как будто настоящая дама. Только взгляд у неё какой-то странный.
   — Злата Северцева слепа, господин. Потеряла зрение восемнадцать лет назад, когда отравилась при химической атаке. В Гирреане был масштабный бунт, и командование карательных войск приняло решение использовать самые радикальные средства усмирения.
   — Так она калека, — с отвращением сказал Ланмаур и спешно закрыл снимки Златы. Мгновение подумал и спросил: — Сколько лет Северцеву?
   — Столько же, сколько и вашему внуку, господин. Девятнадцать.
   — Не смей сравнивать наследника высокой крови с отродьем увечной еретички!
   — Простите, господин, — согнулся в поклоне человек. — Прикажете продолжать доклад?
   — Продолжай.
   — Северцев родился ублюдком, господин. Девица Васько пригуляла его от жандарма. Правда, в последствии этот жандарм на ней всё-таки женился и дал ребёнку свою фамилию. Но факта это не меняет: ублюдок, он и есть ублюдок.
   — Получается, — недоверчиво произнёс Ланмаур, — что жандарм взял в супруги калеку?
   — Да, господин. Сразу после окончания каторжного срока он приехал в Гирреан и прислал к этой женщине сватов.
   — За что срок давали? — поинтересовался губернатор.
   — Политика. Членство в антигосударственной партии, укрывательство беглых мятежников.
   — Чем он занимается сейчас?
   — Официально — работает балансировщиком энергокристаллов на лётмаршном СТО, реально — злоумышляет против государя, как и все мятежники.
   Ланмаур рассматривал ролики и фотографии Михаила Северцева. Русоволосый, сероглазый, лицо простецкое. «Что только такая красавица, как Злата Васько, в нём нашла? Он же до абсолюта зауряден».
   Только вот складка губ… Слишком твёрдая для простолюдина, и плечи держит возмутительно вольно, голову — гордо. В себе уверен больше губернаторского.
   — Так папашка Авдея предатель, присягу нарушил, — злорадно улыбнулся Ланмаур. — Но всё равно странно, как он мог жениться на бабе, которую столь долго не видел, да ещё и увечной? Но самое странное, что таниарская девка родила без мужа. У них такое не поощряется.
   — Это необычная история, господин. Желаете подробности?
   — Нет, — брезгливо повёл плечом Ланмаур. — Подробности бытия простолюдинов меня не интересуют.
   — Это может быть важным, — возразил человек.
   — Нет.
   Спорить человек не решился. «И всё же это может оказаться очень важным», — подумал он.
+ + +
   Злата варила абортирующий напиток. На середине срока «полулунное зелье» избавляет от плода мягче и безопасней любых фармакологических средств большой земли.
   В кухню вошёл её отец, преподобный рабби Григорий, — высокий, смуглый, светло-зелёные глаза. Голова, как и положено священнику, гладко выбрита, на лбу вытатуирован маленький чёрный треугольник — символ богини-матери, и три коротких горизонтальных линии — знак младшего посвящения.
   — Не торопись, дочка, — сказал он Злате. — Сначала поразмысли, и только потом решай.
   Девушка опустила голову.
   — Я опозорила тебя, — тихо ответила она.
   — Ты любила его?
   Злата молчала.
   — Ты его любила или просто похоть потешить захотела? — жёстко и требовательно спросил Григорий.
   — Я и сейчас люблю его. Это лишь усугубляет твой позор и отягчает мой грех. Я люблю того, кто любви не достоин, и ничего не могу с собой поделать.
   — Зато собираешься решить чужую судьбу, — кивнул на «полулунное зелье» Григорий.
   Злата прикоснулась к заметно округлившемуся животу.
   — Ребёнок ему не нужен.
   — А тебе?
   — Мне? — Злата посмотрела на отца с недоумением.
   — Да. Тебе. Ты говоришь, что дитя зачато по любви. Так почему ты хочешь прогнать его в город Нерождённых Детей? Ведь ребёнок перед тобой ни в чём не виноват. От грехов отца он свободен.
   — Какая любовь, — закричала Злата, — если Михаил сбежал в тот же день, когда я сказала ему о беременности?! Он никогда меня не любил!
   — Я говорю о твоей любви, дочь. Твоя любовь была подлинной. Так зачем ты хочешь её предать, отвергаешь дитя своей любви?
   — В нём дурная кровь, он зачат подонком! Ненавижу его!
   — Кого именно? — спросил Григорий. — Жандарма или ребёнка, который даже не родился и, тем более, не совершил никаких дел — ни плохих, ни хороших?
   Злата не ответила. Посмотрела на отца. Выключила конфорку под кружкой с «полулунным зельем» и отвернулась к окну.
   Григорий подошёл к дочери, прикоснулся к плечу.
   — Отец даёт ребёнку только плоть, а душой наделяет мать. Так учит наша вера, Злата. Такова воля благодатной, родившей этот мир.
   — Благодатная родила чудовище, — горько сказала Злата. — Не получилось у неё передать миру свою душу.
   На кощунственные слова преподобный не рассердился.
   — Изначально мир благодатен, как и его мать, — тихо ответил он. — Но в мире живут люди. Разные люди, Злата. Кто-то уродует мир, кто-то делает хоть немного лучше. Великая мать родила этот мир для нас, своих детей, и от нас зависит, каким он становится.
   — Хочешь сказать, — криво усмехнулась Злата, — что ребёнок будет таким, каким воспитаю его я? И подлая кровь отца его не испортит?
   — Да.
   — Может быть, — согласилась Злата. — Но Совет Благословенных, папа… Дочь священника, которая рожает без венчания… Тебя и так считают отрицателем святых заветов, постоянно твердят, что ты нарушаешь каноны веры. А из-за меня…
   — Да пошёл этот Совет… — презрительно фыркнул преподобный Григорий. — Я стал слугой матери-всего-сущего потому, что это было угодно ей, а не кучке старых властолюбцев, у которых за обилием ранговых татуировок не видно знака богини. Даже если приказом Совета меня лишат звания преподобного, слугой великой матери я останусь.
   Злата вздохнула. Для священника отец всегда был слишком своеволен, на грани отлучения ходит ещё с первого курса семинарии. Нарушением канонов больше, нарушением меньше — ему действительно уже давным-давно всё равно.
   — Но посёлок, папа. Злые языки, косые взгляды… Я боюсь.
   — Девочка моя, — Григорий обнял дочь, осторожно положил руку на живот. — Ты собираешься сделать миру самый величайший дар, который только может быть — новую жизнь. Тебе ли бояться какой-то глупой тётки Жозефины и выжившего из ума деда Филимона? Ты должна гордиться собой, девочка, ведь ты делаешь мир богаче на целую жизнь. Ты даришь это дитя миру, а он гораздо больше нашей деревни, и люди в нём живут разные. Кроме Филимона и Жозефины в мире есть те, для кого твое дитя будет счастьем и благословением. Так не лишай их своего дара. Ты рожаешь дитя для мира, Злата, для собственной радости и гордости, а не для соседей.
   Девушка неуверенно кивнула. Отец мягко улыбнулся:
   — Ну так какое тебе дело до соседских пересудов?
   — Никакого, — ответила Злата. Но без особой уверенности.
   — Тогда надевай самое красивое платье, — сказал отец, — и пойдём к столяру заказывать кроватку для ребёнка. И начинай придумывать имя. Ты уже знаешь, кто это будет — сын, дочь?
   — Это будет сын, папа. И я назову его Авдеем.
   — Имя хорошее, — одобрил преподобный. — А сейчас иди наряжайся.
   Злата кивнула и выплеснула в раковину «полулунное зелье». Отец умел убеждать, не зря он считался лучшим проповедником таниарской церкви.
   …Неизменно нарядная, словно для святого праздника, Злата ходила по запылённым поселковым улицам с величием императрицы, уверенно и гордо несла живот, в котором зрела новая жизнь. Перед такой гордостью опускались насмешливые взгляды, умолкали ядовитые язычки.
   А через два года после рождения Авдея приехал Михаил.
   — Арест был внезапным, я не успел дать тебе весточку. А переписка политзекам запрещена.
   — Ты напрасно приехал в Гирреан. Это скверная земля для отлучённого жадарма.
   — Это земля, по которой ходишь ты, — ответил Михаил. — А значит — самая прекрасная в Иалумете.
   Злата не ответила. Михаил осторожно взял её за руку.
   — Ты выйдешь за меня замуж?
   — У меня есть сын.
   — У нас есть сын. Ведь это мой ребёнок?
   Злата высвободила руку.
   — У него твоя кровь. Но сможешь ли ты сделать его своим ребёнком, знает только великая мать.
   — Я буду стараться, — пообещал Михаил. — Так ты пойдёшь за меня?
   Злата ответила поцелуем.
+ + +
   Ланмаур опять открыл видеоролик Авдея Северцева. До чего же красив гадёныш! И преисполнен той же уверенной свободой, что и папаша. Ланмаур нахмурился: Малугира так и не удалось научить держать спину с истинно вельможным величием, а этот ублюдочный худородок императору фору даст.
   — Откуда у гирреанского простокровки могли взяться благородные манеры? — спросил Ланмаур человека.
   — В пустоши много людей дворянского звания — и простые придворные, и высокие вельможи. Почти каждый из них открывает если не школу, то хотя бы курсы Общего и Высокого этикета. Это неплохой приработок к скудному казённому содержанию. Ведь у большинства опальников имущество на период ссылки переходит под управление Финансовой канцелярии. К тому же в Гирреане учителей уважают точно так же, как и по всей Бенолии. Если опальник занят учительством, таниарская община принимает его под свою защиту и не позволяет уголовникам, да и жандармам, на него наезжать. В благородных манерах таниарские простолюдины большого толка не видят, но детей на выучку посылают охотно, говорят, что лучше это, чем по улицам со шпаной болтаться.
   Ланмаур отошёл к окну, долго смотрел в темноту.
   — Северцев действительно возьмёт гран-при? — спросил он.
   — Да, господин. Члены жюри в один голос твердят, что теперь их задача — не конкурсантов оценивать, а подобрать Северцеву достойное сопровождение для финального концерта. Соперничать с ним всё равно никто не сможет.
   Ланмаур швырнул в угол видеопланшетку.
   — Завтра — второй день первого тура, — сказал он. — Прослушивают тех конкурсантов, которых не успели прослушать сегодня. Северцев будет свободен целый день. Чем он намерен заняться?
   — С утра репетицией, после учитель прогуляет его по Плимейре, а вечером опять репетиция.
   — Так в городе он будет… — Ланмаур не договорил.
   — …с часу дня и до четырёх, — закончил человек.
   Ланмаур бросил ему конверт с деньгами и жестом велел убираться. Человек подобрал чудом уцелевшую видеоплашетку и выскользнул из номера.
   — Первого и седьмого сюда, — приказал губернатор придверному теньму. — А ты следишь за Северцевым. Дашь знать, как только он поедет в город.
* * *
   Плимейра Авдею понравилась — вся в зелени, стены домов светлые, много фонтанов.
   — Так зачем ты взял с собой вайлиту? — спросил Джолли.
   — Хочу попробовать себя в настоящем конкурсе.
   — Каком? Твой единственный конкурс — «Хрустальная арфа».
   — Нет, — качнул головой Северцев, — это ваш конкурс, учитель. Демонстрация достижений вашей школы. А мой конкурс будет вон там, — кивнул он на стоэтажное здание межпланетного торгового центра.
   — В смысле? — не понял Джолли.
   — В холле отличнейшая акустика, разве вы не заметили?
   — Ты хочешь там играть?! Да ты с ума сошёл!
   Авдей улыбнулся.
   — Учитель, играть в зале, где люди собрались специально для того, чтобы слушать музыку, много ума не надо. Другое дело — овладеть вниманием людей там, где они о музыке даже не вспоминают. И не только вниманием. Если я смогу найти путь к их душам сквозь все повседневные дела и заботы, которыми они отгорожены как стеной… Только тогда я смогу назвать себя настоящим музыкантом.
   Джолли отвернулся.
   — Мне бы до такой мысли не додуматься никогда. И никому из моих наставников. Но ты другой. — Он помолчал. — До сих пор я учил тебя, но сегодня ты сам стал моим учителем.
   — Я не понимаю, — тревожно глянул на него Авдей.
   — Среди наставников принято думать, что, обучая, они гранят алмаз, превращают сырьё-ученика в мастера-бриллиант. Это не так. Алмазом является не ученик, а его дарование, и задача наставника — научить своего подопечного самому гранить этот алмаз. Только тогда ученик станет истинным мастером.
   Авдей робко прикоснулся к плечу Джолли.
   — Я всё равно ничего не понимаю, учитель. Я сделал что-то не так? Обидел вас?
   — Я вам больше не учитель, сударь, а вы мне не ученик. Отныне мы коллеги, маэстро Северцев. — Он повернулся к Авдею, пожал ему плечо. — Я счастлив, Авдей. Сегодня я узнал, в чём цель истинного учительства. Назвать ученика коллегой и увидеть, что в вашем общем мастерстве он поднялся хотя бы на ступень выше тебя. Только тогда мастерство будет жить. А что это за мастерство — музыка, как у нас с тобой, или единоборства, как у Кандайса с Олегом, совершено не важно. Потому что главным тут становится только движение вперёд и вверх, только развитие.
   — Учитель…
   — Нет, — твёрдо сказал Джолли. — Коллега Бартоломео.
   — Я не могу, — мотнул головой Авдей. — Нет.
   — Вы мастер, сударь, — повторил Джолли. — А теперь идите и напомните всем этим людям, что музыка в их душах звучит всегда — и в горе, и в радости, и в повседневной суете.
* * *
   Ланмаур сидел в маленьком кафе на девяностом этаже торгового центра. Сектор закрытый, сюда допускают только по специальным карточкам.
   За соседний столик сели две молодые наурисны, одна в лиловом платье, другая — в розовом брючном костюме.
   — Ты почему опоздала? — спросила подругу девушка в лиловом.
   — В холле один парень на вайлите играл, — ответила та. — Это волшебство! Его музыка… Она похожа и на сладкое вино, и на полынный ветер, и на солнечный свет. Я не могла уйти, пока не дослушала.
   — В Каннаулите конкурс идёт, наверное, это один из участников решил поразвлечься.
   — А билет на конкурс купить можно? — спросила барышня в розовом.
   — Прослушивание закрытое, — ответила подруга.
   — Жаль. — Девушка в розовом печально вздохнула и тут же мечтательно заулыбалась. — Видела бы ты, какой он красавчик! Я влюбилась. — И вновь погрустнела. — Но я никогда больше его не увижу.
   Её подруга немного поразмыслила.
   — Всё не так безнадёжно. Финалисты конкурса дают концерт в филармонии. Туда билеты мы купить можем. Но ты уверена, что твой красавчик дойдёт до финала?
   — Он возьмёт гран-при, — уверенно ответила девушка в розовом. — Слышала бы ты, как он играл — не сомневалась бы.
   — Ладно, — хмыкнула барышня в лиловом. — Посмотрим, так ли он хорош, как ты расхваливаешь.
   — У него красота ангела, манеры принца, а мастерство шамана! — заверила девушка в розовом. — И знаешь что? Пошли купим новое платье, а после зайдём в косметологичку. На концерте я хочу быть неотразимой. Он должен меня заметить.
   Подруги ушли.
   Ланмаур зло оскалился. Этот мерзкий плебей… Зачем ему так много — и красота, и талант, и благородство манер.
   Не будь Северцева, гран-при взял бы Малугир. Тогда род Шанверигов смог бы получить должность при дворе. Губернатор — это всего лишь губернатор, на Алмазный Город смотрит только издали.
   Если бы не Северцев… Подлый и грязный плебей!
   Ланмаур достал телефон.
   — Бери его, — приказал теньму.
   — А Джолли, Исянь-Ши?
   — У тебя что, электрошокера нет? Пусть немного отдохнёт.
* * *
   Очнулся Авдей в многоместной палате бесплатного госпиталя. Душный, спёртый воздух, обшарпанные стены, постельное бельё пахнет чужим п о том.
   Правая рука затянута в лубок, левую половину лица и шеи покрывает тугая плёнка противоожоговой маски.
   — Эй, сестра! — заорал пациент с койки слева от Авдея. — Семнадцатый очухался!
   Подошла медсестра, бросила «Сейчас врач придёт» и исчезла.
   — Эй, семнадцатый, — повернулся к Авдею сосед. — Тебя как зовут?
   — Помолчи, пожалуйста, — попросил Авдей. — Всё потом. После врача.
   — Да, морду тебе подпортили знатно. Красавчиком уже не бывать.
   — Пропади она совсем, эта морда, — ответил Авдей. — Главное, что с рукой.
   Сосед глянул на лубок, на маску и промолчал.
   Врач появился минут через пять.
   — Что с рукой, доктор? — спросил Авдей.
   — Ты на стены ободранные не смотри, — преувеличенно бодро сказал врач. — У нас отличные биоизлучатели. Основные рабочие функции руки восстановим уже через неделю, а после и…
   — Я музыкант, — перебил Авдей. Глянул на лицо врача и добавил: — Был.
   — На всё воля пресвятого, — быстро ответил врач. — Чудеса исцеления случаются не только в кино и книгах.
   Авдей горько рассмеялся.
   — Я не принимаю дурмана, доктор, а химический он или психологический, не важно.
   — Резервы людского организма огромны, — всё так же быстро сказал врач. — И человек среди людей не исключение. Если вам не нравятся чудеса пресвятого, доверьтесь могуществу собственной природы. Излечимо абсолютно всё.
   — Только далеко не всё умеют лечить.
   Врач опустил взгляд.
   — Я пришлю медсестру. Вам пора принимать лекарство.
   Авдей кивнул, отвернулся. Сосед смотрел на него со смесью сочувствия и злорадства.
   — А мордашка у тебя была загляденье. Девки, поди, сами растопыркой в штабеля падали?
   Авдей закрыл глаза.
   …Мучителей было трое — заказчик и два исполнителя.
   — Исянь-Ши, не благоразумнее ли отрубить ему руку? — спросил первый исполнитель. — Маленькими кусочками.
   — Нет, — сказал заказчик. — Тогда для него кончено будет всё, и недородку придётся начинать новую жизнь. А так останется надежда на исцеление. Шанс вернуться на сцену. Этот дермец навечно застрянет между прежней и новой жизнью, так и не обретя ни одну из них. Поэтому надо не рубить, а ломать.
   Дробили руку бейсбольной битой. Тщательно, от кончиков пальцев до самого плеча.
   И крики на улицу из мебельного фургона не доносились.
   — Как же он красив, — медленно, с ненавистью проговорил заказчик. — Даже в страдании прекрасен. Это кощунственно, чтобы такая красота доставалась грязнокровому простородному ублюдку.
   — Здесь есть ц а ргова кислота, Исянь-Ши, — сказал второй исполнитель. — Ею чистят энергокристаллы. Кислота очень едучая, если попадёт на кожу, шрам никакой пластикой не удалить.
   — Только не всё лицо, — с улыбкой ответил заказчик. — Ровно половину. Пусть будет равновесие между красотой и уродством.
   — С какой стороны должно быть уродство?
   — С левой. Всё для того же равновесия. Правая рука, левая морда. Только глаз не испорть, пусть видит себя во всём великолепии.
   — Как будет угодно Исянь-Ши, — поклонился исполнитель.
   Этой боли Авдей не выдержал, потерял сознание.
   …Вслед за врачом пришёл инспектор полиции.
   — Где меня нашли? — спросил Авдей.
   — В холле межпланетного торгового центра. За рекламным стендом. Служащий менял плакаты и нашёл вас.
   — Вот как…
   Инспектор достал планшетку фоторобота.
   — Вы запомнили их внешность?
   — Да.
   Инспектор сделал трёхмерные портреты подозреваемых, ушёл.
   Подбежала медсестра, что-то вколола и убежала к другим больным.
   Авдей провалился в мутный тяжёлый сон, где вновь и вновь повторялось пережитое в фургоне.
* * *
   Малугир Шанвериг вышел на сцену, поклонился жюри.
   Но играть не стал.
   — Я хочу сделать заявление. Это важно и касается всех.
   — Говорите, — разрешил председатель жюри, пожилой наурис.
   — Авдей Северцев выбыл из конкурса.
   — Как? — привскочил председатель. — Почему?
   — Сегодня я зашёл за ним в номер. Его учитель сказал, что… — Малугиру перехватило горло. Он мгновение помолчал и продолжил: — С Авдеем случилось ужасная беда. — Малугир пересказал подробности. — И сделано это по заказу кого-то из конкурсантов. Поэтому я ухожу из «Хрустальной арфы». Претендовать на гран-при после того, что случилось, означает присоединить себя к тому подонку, который это сделал.
   Малгуир хотел уйти со сцены, но председатель остановил:
   — Подождите, что говорит полиция?
   — Я не знаю. Наставнику Джолли сообщили о том, что случилось с Авдеем, минут за пять до того, как я пришёл.
   — В каком он госпитале?
   — Не знаю. Наставнику Джолли было не до разговоров.
   — Так, может быть, это ошибка?
   Малгуир ответил с горечью:
   — Судя по тому, что сюда уже приехала полиция, не ошибка. Теперь я могу уйти?
   — Постойте, — сказал председатель. — Если гран-при будет присуждён Северцеву, вы останетесь в конкурсе?
   — Я думаю, почтенный, что это было бы единственным верным решением. Ведь и так понятно, что лучше Авдея здесь нет… не было никого. Но я не знаю, что скажут другие конкурсанты. А сейчас нижайше прошу простить меня, досточтимое жюри, но до тех пор, пока о присуждении гран-при Северцеву не объявлено официально, находиться среди участников конкурса оскорбительно для моей чести музыканта и дээрна.
   Малгуир отдал жюри церемониальный поклон и ушёл, не дожидаясь разрешения.
   — Что ж, коллеги, — сказал председатель членам жюри, — спасти репутацию конкурса может только одно. Гран-при надо отдать Северцеву.
   Возражать ему никто не стал.
= = =
   — Учитель, пожалуйста, не надо плакать, — попросил Авдей. — У вас будет ещё много учеников, которые докажут, что ваша школа самая лучшая в Иалумете.