Страница:
Дакар подвинул графин поближе и, бормоча благодарности, поспешил налить себе новую порцию. Райское наслаждение продолжалось еще какое-то время, после чего он повалился на скамью и захрапел.
Первым ощущением проснувшегося Безумного Пророка была необычайная тяжесть в голове и отвратительный вкус во рту. Если ночью госпожа фортуна и поцеловала его, утром она, видно, пожалела о содеянном и со всей силой прошлась ему по всем ребрам. Похмелье после абрикосовой настойки было худшей из мук Ситэра. Наверное, даже если бы какой-нибудь безумец воткнул ему в глазницы тяжелые ножницы стригаля (причем по самые рукоятки), Дакар страдал бы меньше, нежели сейчас.
Его терзания усугублялись тряской. Постепенно он сообразил, что находится не на скамье в зале деревенской таверны, а едет в низенькой повозке, со всех сторон зажатый непонятными узлами. Вероятно, сейчас повозка сползала с холма. Из-под железных ободьев колес с хрустом и треском вылетали камешки. Грохот стоял, как на мукомольне. В ребра Дакару упиралось что-то жесткое и острое. Ледяной ветер вкусно пах хвоей, но нещадно пробирал до костей. Пророк застонал.
— Смотри-ка, твоя добыча еще жива, — произнес чей-то насмешливый голос. — Может, остановимся и покормим его? Впрочем, нет. Вначале надо спросить, не желает ли он облегчиться от излишков жидкости.
Дакару удалось разлепить глаза. Он увидел перевернутую вверх тормашками дорогу, окаймленную елями. Он еще раз застонал и попытался занять более удобное положение, однако тут же уперся затылком в ручку сковороды. Сомнений не оставалось: он находился в повозке Халирона, в которую попал благодаря сладкозвучным речам Медлира и собственной слабости к выпивке. Не самый плохой поворот судьбы, если вспомнить, что еще вчера он торчал в захолустной таверне без денег и без каких-либо перспектив на будущее.
Вслед за этим Дакару вспомнился кошмарный сон, наверняка вызванный чрезмерным интересом к абрикосовой настойке. Во сне его постоянно преследовал язвительный человек с зелеными глазами, темными волосами и острыми чертами лица, характерными для династии Фаленитов. Оставалось только гадать, что подняло из глубин сознания воспоминания о Повелителе Теней.
Повозка неожиданно остановилась, оборвав размышления Дакара. На него упала чья-то тень. Если ростом Медлир почти не отличался от его мучителя из сна, намерения ученика менестреля разительно отличались от коварных замыслов Аритона.
— Как ты насчет прогулки в ближайшие кусты? Дакар смахнул льдинки с ресниц. Медлир стоял сбоку и внимательно смотрел на него карими, с оливковым отливом, глазами. Улыбка ученика менестреля выражала искреннюю заботу и дружеское участие.
— Наверное, муторно тебе после вчерашнего? Вот уж не думал, что ты окажешься таким героем и опустошишь графин до дна!
— Я бы опустошил и второй, да и ты, думаю, тоже, будь ты знаком с человеком, которого мне велено защищать. — Поморщившись, Дакар добавил: — Раз уж ты спросил о кустах, мне и впрямь хотелось бы туда наведаться.
Медлир опустил задний борт повозки. Жалобно скрипнули ремни, их песню подхватили доски, и, наконец, к хору присоединились ржавые петли. Стараясь не вертеть головой, Дакар осторожно спустился на землю и, шатаясь, побрел к обочине. На сей раз бунтовал не мочевой пузырь, а желудок. Безумный Пророк чувствовал, что его в любую секунду начнет выворачивать. Угадав это состояние, Медлир пошел вместе с ним. Возле придорожной канавы Дакар остановился и нагнулся. Если бы не своевременная поддержка Медлира, любитель эля и абрикосовой настойки наверняка ткнулся бы лицом в канаву, затянутую корочкой льда. А то и в колючие кусты ежевики.
Исторгнув из себя все, что не смог переварить его могучий желудок, Дакар выпрямился. Только сейчас он заметил у себя на ногах сапоги, заботливо найденные кем-то в зале таверны. Правда, сапоги оказались натянутыми прямо на заскорузлые от эля чулки. Сотня-другая шагов, и стертые в кровь ноги ему обеспечены.
Ковыляя к повозке, Дакар рассуждал сам с собой. Он решил, что только после миллионного по счету похмельного мучения согласится выполнить приказание Асандира, касавшееся Повелителя Теней.
— Если бы эти противные маги не портили мне жизнь, я бы, может, давно бросил пить, — бормотал он, залезая под рогожу повозки.
Халирон убрал стопорящие палки и слегка стегнул сонного пони. Повозка тронулась и покатилась дальше на юг. Эльтаирская дорога вилась вдоль узкого пространства, с одной стороны теснимого темными берегами залива, а с другой — Скайшельскими горами, увенчанными снежными шапками. От холодных морских ветров на губах оставался соленый привкус. Халирон восседал на козлах, его руки защищали несколько пар рукавиц. Медлир легко шагал рядом, повторяя слова баллад. Иногда он звонко пропевал несколько тактов. Халирон редко удерживался, чтобы не высказать свои замечания.
Дакар по-прежнему лежал внутри повозки и постепенно возвращался в привычное состояние. Слушая, как на ходу упражняется Медлир, он убеждался, что жизнь ученика менестреля отнюдь не беззаботна. Халирона трудно было назвать стариком, однако магистру минуло уже восемьдесят семь лет. Холод и сырость ранней зимы губительно отражались не только на его руках, и хотя он редко жаловался на свои недуги, было понятно: он очень торопится, не оставляя Медлиру ни минуты праздности. Пока есть силы, он должен научить ученика всему, чем владеет сам.
Во второй половине дня путники остановились на почтовом постоялом дворе, где для Халирона нашлась комнатка. Отправив старика отдыхать, Медлир рассказал Дакару, зачем они едут в Шанд. Причина оказалась глубоко личной.
— Халирон родом из Иниша. Наверное, ты знаешь этот город в устье реки Иппаш. Перед смертью мой учитель захотел увидеть родные места. Он завешал похоронить себя неподалеку от дома, в котором живет его семья.
— Так у него есть семья? — удивился Дакар.
Он знал великого менестреля не один десяток лет, но тот никогда не упоминал о своих корнях.
— И сколько у него детей?
— Насколько мне известно, одна дочь.
Медлир сосредоточенно поглощал жареные колбаски, помогая себе ломтем хлеба. По-видимому, он не умел есть и говорить одновременно, а может, просто не хотел рассказывать об этой стороне жизни Халирона. Относительно жены наставника он ограничился короткой фразой:
— Она никогда не любила странствовать.
Те места были хорошо знакомы Дакару, и он в уме прикинул расстояние и время.
— К лету вы всяко доберетесь до южного побережья Шанда.
— Надеемся, — улыбнулся Медлир. — Но для этого нужно, чтобы Халирона нигде не узнавали и не умоляли задержаться хотя бы на денек.
В зале местной таверны они были почти одни. Последние посетители — посыльные из Крутого Откоса — уже седлали во дворе лошадей, готовясь уехать. То ли от холодных утренних ветров, то ли от тепла очага у Медлира раскраснелись щеки. Он сидел, полуприкрыв глаза, и ничуть не мешал Дакару бесцеремонно себя разглядывать. Протрезвевшего Безумного Пророка интересовало все: от тонких музыкальных пальцев, отбивавших такт на кромке опустевшей тарелки, до необычного фасона его рубашки. Рукава были длинными и на запястьях оканчивались плотно облегающими руку кружевными манжетами.
Непонятно почему, но Дакар вспомнил, как в день своей неудавшейся коронации Аритон получил удар сотворенной Лизаэром молнии. Она обожгла ему руку от ладони до локтя, оставив заметный шрам. Дакар нахмурился и еще внимательнее пригляделся к Медлиру. Тот потягивался, откинувшись на спинку стула и ловя лучики нежаркого зимнего солнца.
Ни на одной руке у него не было шрамов.
Дакар мысленно обругал себя последними словами. И откуда в нем такая подозрительность? Только еще не хватает, чтобы от немыслимого задания Асандира он спятил. Потом ему пришла в голову более здравая мысль. Повелитель Теней был опытным магом и ни за что не сумел бы это скрыть от глаз другого опытного мага. Окажись сейчас на месте Медлира Аритон, Дакар увидел бы яркое свечение вокруг его фигуры. Кое-чему Безумный Пророк все же научился у Асандира. Он сощурился и применил особый навык, помогающий распознать мага… Увы, Дакар не увидел ничего, кроме жизненной силы, свидетельствующей о превосходном здоровье Медлира. Дакар облегченно вздохнул, как вдруг его ударила новая мысль, вызвавшая еще один поток беззвучной ругани. Яркое свечение легко притушить рукотворной тенью!
— Что с тобой? — с недоуменным видом поинтересовался у него Медлир. — Неужели еще мучаешься после вчерашней попойки? Понимаю, в таком состоянии не до еды. Но может, тебе все же стоит немного подкрепиться?
Безумный Пророк заглянул в его бесхитростное, открытое лицо, затем выбросил вперед руки и стал призывать магическую силу. Через какое-то время с его пальцев заструились невидимые потоки магического огня.
Карие с оливковыми крапинками глаза Медлира следили за ним без малейших признаков любопытства или настороженности. Веки оставались спокойными; ни одна ресничка не дрогнула. Ученик менестреля просто сидел и смотрел.
— Как же я не подумал! — хлопнул себя по лбу Медлир. — Прости меня. Я тут расселся, а ты весь дрожишь.
Он отодвинул тарелку, уперся в стол локтями и стал сдирать с подушечки пальца чешуйки мозоли, натертой струнами лиранты.
— Сегодня мы уже никуда не поедем. Прошлую ночь Халирон плохо спал. Я дам ему отдохнуть до утра. Думаю, хозяин не обидится, если вечером я поиграю один. Если хочешь, иди ложись. Но на твоем месте я все же съел бы миску горячего супа.
В ответ Дакар хитро улыбнулся.
— Я что-то не слишком расположен спать. Я давно не слышал одной миленькой баллады. Ты ее наверняка знаешь — «Котик на лужке».
— И какую версию ты хочешь услышать?
Медлир нагнулся, осторожно поднял лиранту и принялся развязывать тесемки ее чехла.
— Есть совсем невинная, ее поют детишкам. Есть такая, что годится только для публичного дома, а между этими двумя существует еще полдюжины разновидностей. Так какую тебе спеть?
— Разумеется, ту, где соль с перчиком, а не сладенькая кашка.
Как и вчера, Дакар упер подбородок в ладони и почесал рыжую бороду, предвкушая удовольствие.
— Значит, тебе угодно услышать самую грязную и непристойную версию, в которой сто восемьдесят восемь строк и на редкость скабрезный припев?
Медлир сел поудобнее, быстро настроил лиранту и взял пробный мажорный аккорд. Дакар молча кивнул.
— Ладно, будь по-твоему, — произнес Медлир с таким необычайным терпением, которым никогда не обладал Аритон Фаленский. — Только когда услышишь пятидесятую строчку, не обессудь. Сам попросил.
Боясь спугнуть капризную фортуну, Дакар просто наслаждался ее благами. Утром и в послеполуденное время Медлир репетировал в комнате Халирона, выслушивая строгие и порой придирчивые замечания своего учителя. Дакар сидел тут же, грея ноги возле очага и наполняя живот элем. Медлир одну за другой исполнял застольные. Безумный Пророк держал ушки на макушке, готовый сразу же вмешаться, если услышит повтор. Но такой радости Медлир ему не доставлял, и Дакар, осоловев от тепла и эля, проваливался в сон, где его не донимали мстительные маги.
Наступил последний вечер их пребывания на почтовом постоялом дворе. Сегодня в зале было шумнее обычного. За столами пировал отряд наемников. Их командир выбрал себе лучшее место, где и уединился с жареной индейкой. Быстро превратив ее в груду костей, бравый вояка попыхивал трубкой, окружая себя облаками сизого дыма. Его солдаты, не сняв кольчуг и замызганных мундиров, наливались элем и азартно резались в кости. Оказавшись в своей стихии, Дакар всячески поощрял их игру.
Под гнусавое позвякивание кольчуг, стук костей, заковыристые ругательства, соленые шутки и взрывы утробного хохота происходил обязательный в таких случаях обмен новостями.
— Эй, менестрель, — рявкнул командир, стремясь перекричать общий гвалт.
Медлир не сразу услышал его. Командир выплюнул застрявший в зубах хрящ и окликнул его снова.
— Я говорю, вы ведь едете с севера? Что там слышно? Нам нужно как раз в те края, а потом дальше, в Итарру. Корабельная Гавань полна слухов, что Принц Запада будто бы набирает себе в свиту умелых солдат.
Медлир дружелюбно пожал плечами. Его пальцы лениво перебирали струны.
— Говоришь, он набирает себе солдат? С чего бы это? У него с властями Итарры вроде бы никаких разногласий. Я слышал, что его больше занимают ласки обворожительной сестры главнокомандующего итарранской гвардией.
Главарь наемников, точно медведь, встающий на задние лапы, приподнялся над столом. Ковыряя в зубах щепкой и не забывая посасывать черенок своей трубки, он сказал:
— Нас подряжал человек от тамошней лиги наемников. Он утверждал, что принц Лизаэр получил права на Авенор и прилегающие земли. Сам правитель Кориаса подписал дарственную.
Медлир взял двумя октавами выше, и струны зазвенели серебристой капелью.
— Если так, дарственная не имеет законной силы. Его слова никого не задели и не рассердили. Замечание было вполне уместным. Халирона считали знатоком и хранителем традиций, поэтому с ним часто советовались, когда дело касалось щекотливых ситуаций вроде нынешней. Если Медлиру предстояло унаследовать титул первого менестреля Этеры, неудивительно, что вместе с секретами мастерства Халирон передал ему и эти знания.
— Закон законом, но часто дело решают острые мечи, а не печати на пергаменте.
Командир наемников выплюнул сплющенную щепку и извлек изо рта постоянно гаснущую трубку.
— Когда зовут на зимние квартиры да еще с содержанием, только последний дурак не откликнется. Если принц не возьмет нас, что ж, перебьемся в Итарре до весны, а там примкнем к ребятам Пескиля. Говорят, для него ни один солдат не бывает лишним.
— Тогда удачи вам, — сказал Медлир и тихо рассмеялся. — Авенор лежит в развалинах. Это ведь одно из древних мест, которых боятся люди, считая их нечистыми. Может, принц и заплатит вам, если вы согласитесь заново отстроить этот город.
— Ты никак бывал там? — спросил командир, глядя на менестреля сквозь танцующее пламя лучины. Он в очередной раз пытался зажечь трубку.
— Нет.
Медлир заиграл быстрый танец, отбивая ногой такт. Глаза его странно блеснули, но это вряд ли кто-нибудь заметил.
— И не дай Эт мне когда-нибудь там оказаться.
Утро их отъезда было серым, туманным и дождливым. С залива дул влажный восточный ветер. На этом отрезке побережья зима не была столь суровой, как в горах. Впитав в себя тепло морских течений, ветры несли его на берег и иногда баловали жителей по-весеннему теплой погодой. На подъезде к Джелоту лед в колеях сменился глинистой жижей. По ней катились телеги и повозки. Колеса то хлюпали, разбрызгивая мутно-коричневую грязь, то отчаянно скрипели, когда повозка ненадолго вырывалась на каменистый или щебнистый участок дороги. Медлир шел впереди, чтобы придержать беднягу пони, когда тот начинал скользить или вязнуть. Так продолжалось уже несколько лиг подряд. Халирон сидел на козлах, дополнительно укутанный в несколько выцветших одеял. Вид у старого менестреля был больной и усталый.
— Я решительно не желаю останавливаться в Джелоте, — с непривычным упрямством твердил он. — Этот город — настоящее средоточие дурного вкуса. Не хватает только, чтобы ты понапрасну растрачивал свой талант на тамошних ослов.
— Ого, кто-то едет нам навстречу, — не отвечая на его сетования, произнес Медлир.
Он отвел пони и тележку на обочину, пропуская торговый караван. Повозки, груженные южными пряностями и шелками, с трудом пробирались сквозь дорожную грязь. Погонщики ругали погоду, ленивых волов и свою судьбу. Подойдя к учителю, Медлир сказал:
— Помнится, недавно ты говорил совсем обратное. Ты ругал мою нескладную игру и заявлял, что тебе стыдно выпускать меня на публику.
— Значит, у меня были основания так говорить, — шмыгая носом, из которого постоянно текло, отозвался Халирон. — Не воображай, что ты многого достиг. Тебе еще учиться и учиться.
Скрипели колеса повозок каравана, звенела и лязгала упряжь. Возницы делали все, чтобы волы не свернули в сторону, дабы познакомиться с парой лошадей. У пони появился товарищ — тощий гнедой мерин, на котором, подобно гигантскому сурку, сейчас восседал Дакар. Коня он выиграл у одного из наемников, обставив того в кости. Мерин был тягловым животным, более привычным нести на себе тюки, нежели седло и всадника. Пучеглазый, с кривыми ногами и длинным крысиным хвостом, он отнюдь не являлся образцом лошадиной стати. Неудивительно, что косматый пони не обрадовался сородичу. Мерин не столько шел, сколько ковылял. Нрав его был похож на флюгер в местности, где ветер постоянно меняет направление.
Дакар никогда толком не умел ездить верхом. Этому мешала не только его полнота, но и короткие ляжки. Ему стоило больших трудов забраться в седло, не говоря уже о том, чтобы там удержаться. Медлир не мог без смеха наблюдать, как мерин и его всадник, качаясь из стороны в сторону, объезжают караван. Дакар то и дело ронял поводья и лупил коня по бокам, а тот ошалело махал уродливым, облезшим хвостом.
Халирон тоже смеялся, пока его смех не перешел в кашель и ему не пришлось спрятать лицо в одеяла.
Наконец мимо них проехала последняя повозка. Мерина продолжало мотать из стороны в сторону, как будто он напрочь сбился с пути. Дакар то остервенело хлестал его концами поводьев по крупу, то резко дергал поводья, но все напрасно. После каждого удара узкая, костлявая голова мерина, насаженная на длинную, как у цапли, шею, оборачивалась назад и отупело разглядывала место, по которому хлестанули поводья.
Медлир даже прикрыл глаза.
— Что, потешаешься? — прорычал Дакар.
Он продолжал дубасить коня по впалым ребрам и пихать локтями, пока тот не уразумел, чего от него хотят.
Сначала Медлир прятал лицо в гриве пони, затем упер подбородок в рукавицы и усилием воли превратил смех в кашель.
— Мне не до смеха, — сказал он Дакару, держась за грудь. — Слышишь, как Халирон раскашлялся? Наверное, я тоже простыл.
В ответ Дакар выругался, но его ругательства заглушило хриплое ржание мерина, отозвавшееся таким же хриплым, скрипучим эхом. Медлир успел совладать со своим лицом, и теперь оно было серьезным и даже суровым. Подойдя к бурым придорожным лопухам, он взял под уздцы пони и повел лошадку вместе с повозкой на дорогу. Халирон тяжело, с присвистом, дышал. Вытерев слезящиеся глаза, старик пробормотал:
— Эт милосердный, только еще не хватало, чтобы у меня заболел живот.
Путешествие продолжалось под блекло-золотистыми лучами послеполуденного солнца. Ленивые чайки ненадолго взмывали в воздух и вскоре опускались на прибрежные низины. Справа за каждым поворотом дороги открывался вид на узкие лесистые долины с крутыми склонами. Одни из них обрывались у края ущелий, другие перемежались водопадами, чем-то похожими на куски ветхого шелка. Тут и там лунными камнями блестели небольшие, но глубокие озера.
Места здесь были живописные, однако пустынные. Крутые каменистые склоны холмов не годились для земледелия. Обманчивой была и прозрачная голубизна небес. Бури налетали внезапно, и тогда штормовые ветры швыряли на холмы клочья соленой пены. Сломанные ветви деревьев застревали во мху, оставаясь молчаливыми свидетелями этих бурь. Кое-где соленые языки ветров начисто слизывали с камней полосы лишайников. Особой свирепостью отличались бури в дни равноденствий, им ничего не стоило снести крыши и повалить стены нехитрых крестьянских построек. Потом все это наспех чинилось; в дело шли не только обломки самих построек, но и куски корабельных переборок, выброшенные приливом на берег. Постоялые дворы попадались редко; выехав утром из одного, можно было не рассчитывать к вечеру оказаться вблизи другого.
Когда солнце скрылось за вершинами гор и дорогу перечеркнули лиловые тени — предвестницы наступающего холодного вечера, Халирону стало хуже. Его бил озноб. Нос распух и сделался пунцовым, в глазах появился нездоровый блеск, и даже самые теплые одеяла не могли согреть старика.
Путникам пришлось ненадолго остановиться, чтобы напоить лошадей. Медлир молча наблюдал за учителем, не выказывая, но и не скрывая своей тревоги.
Сознавая, в сколь плачевном состоянии он находится, Халирон решил больше не упорствовать.
— Будь по-твоему, — сказал он Медлиру. — Мы едем в Джелот. Понимаю, как тяжело тебе возиться с больным стариком в этой глуши. Я избавлю тебя от подобных тягот, но не смогу избавить от дурного вкуса жителей Джелота.
— Разве я жаловался на тяготы? — спросил Медлир, поплотнее укутывая колени Халирона одеялом, забрызганным дорожной грязью. — Просто холод и ветер — негодные лекари. А если у горожан дурные вкусы, почему бы не попробовать спеть им баллады, которые мы слышали в матросских кабаках Верпонта?
Халирон ответил сдавленным кашлем. Возможно, он собирался что-то сказать, но его внимание отвлек Дакар. Тот решил схитрить и залезть на своего гнедого мерина не с земли, а с валуна, используя последний в качестве помоста. Хитрость не удалась: Безумный Пророк вторично шлепнулся в грязь.
— Так недолго и шею себе сломать! — крикнул ему Медлир, затягивавший у пони ремень подпруги.
Дакар весь раскраснелся. Он тяжело дышал и вовсе не был настроен выслушивать замечания того, кому неведомы муки толстяка. Безумный Пророк вновь вскарабкался на валун.
— И когда ты успел столько узнать о лошадях? — сердито спросил он, оказавшись наверху.
— Допустим, мои родители были табунщиками, — ответил Медлир.
— Так я и поверил! — Дакар стоял на одной ноге, намереваясь закинуть другую на спину мерина. — Скорее они были лисами и тебя научили скрытничать. Ты готов говорить о чем угодно, только не о себе.
Медлир слегка улыбнулся и с искренним простодушием вскинул брови.
— Лисы, если желаешь знать, кусаются.
— Вечно я сую нос в чужую жизнь, — пробурчал Дакар.
Он напрягся и прыгнул, вцепившись в гриву мерина, пока тот еще стоял возле камня, переминаясь с ноги на ногу. Произошло великое чудо: Безумный Пророк оказался-таки на спине своего коня. Он продолжал цепляться за гриву, боясь перегнуться через седло и упасть назад. Потом Дакар кое-как заставил мерина прекратить блуждания по кругу и произнес:
— Легче найти общий язык с Волшебным Копытцем.
— И ты называешь эту клячу Волшебным Копытцем?
Халирон высунул нос из-под одеял и недоверчиво поглядел на круглые плоские копыта мерина, напоминавшие тарелки для мяса.
— Да, называю, — тоном обиженного ребенка подтвердил Дакар. — Это имя как нельзя лучше подходит моему коню.
Путники двинулись дальше, сопровождаемые тенями ранних сумерек и наползавшим с залива туманом.
К широким городским воротам Джелота они подъезжали уже в темноте. Город располагался на мысе, который птичьим клювом вдавался в залив. Крепостные сооружения и стены были сложены из черного камня. На башнях горели факелы, воткнутые в железные корзины. Сами башни были восьмиугольными, а над их крышами корчились, изгибались и скалили морды химеры. Из бесстыже разинутых пастей высовывались длинные языки. Башенки ворот были одеты белым кварцем. На каждой красовался резной герб: лев на задних лапах, держащий в зубах змею.
— Какое убожество, — сказал вконец уставший и продрогший Халирон.
Рядом нестройно позвякивали, раскачиваясь на ветру, закопченные жестяные талисманы.
— А когда-то здесь были ворота, сработанные еще паравианцами. Рассказывают, их створки состояли из цельных кусков агата. Ворота были снабжены противовесами и открывались легко и неслышно.
— Здесь во Вторую эпоху была паравианская крепость? — спросил Медлир.
Халирон молча кивнул.
— Удивительно, что потом люди не испугались и не посчитали это место нечистым.
Медлир взялся за оглоблю, чтобы остановить упрямого пони. Он ждал ответа Халирона, но вместо ответа услышал вопрос.
— Кто такие? — грубым сиплым голосом осведомился стражник у ворот.
— Двое странствующих менестрелей. С нами попутчик. Мы не намеревались заезжать в Джелот, но мой учитель сильно занемог и нуждается в крыше над головой.
— Обождите в стороне, — лениво потягиваясь, велел караульный. Он шумно дышал, выпуская подсвеченные пламенем факелов струйки пара. — Мы заждались гонца из Та-ридора. Пока он не явится, ворота не откроют.
— Очень любезно с вашей стороны, — произнес расчихавшийся Халирон. — Чуяло мое сердце, что нам нужно переночевать в лесу. Даже если с гонцом ничего не случилось и он все же явится, выбор у нас невелик. В городе три постоялых двора. Все темные и грязные, да и хозяева не обременяют себя честностью.
— А в каком из них лучший эль? — поинтересовался Дакар.
— Поди узнай,-вздохнул Халирон. — В Джелоте привыкли разбавлять эль водой.
Ожидание оказалось недолгим. Пока Медлир старался хоть как-то согреть учителя, а Дакар находил общий язык со своим мерином, к воротам подкатила повозка, запряженная четверкой лошадей. С козел соскочил широкоплечий возница в дорожном плаще из овчины и разразился руганью. Он бранил неизвестно в чем провинившихся лошадей и сетовал, что не поспеет к ужину. Возница, словно мечом, размахивал хлыстом, требуя открыть ворота. Взмыленные лошади испуганно шевелили ушами и били копытами, высекая из булыжников голубые искры.
Первым ощущением проснувшегося Безумного Пророка была необычайная тяжесть в голове и отвратительный вкус во рту. Если ночью госпожа фортуна и поцеловала его, утром она, видно, пожалела о содеянном и со всей силой прошлась ему по всем ребрам. Похмелье после абрикосовой настойки было худшей из мук Ситэра. Наверное, даже если бы какой-нибудь безумец воткнул ему в глазницы тяжелые ножницы стригаля (причем по самые рукоятки), Дакар страдал бы меньше, нежели сейчас.
Его терзания усугублялись тряской. Постепенно он сообразил, что находится не на скамье в зале деревенской таверны, а едет в низенькой повозке, со всех сторон зажатый непонятными узлами. Вероятно, сейчас повозка сползала с холма. Из-под железных ободьев колес с хрустом и треском вылетали камешки. Грохот стоял, как на мукомольне. В ребра Дакару упиралось что-то жесткое и острое. Ледяной ветер вкусно пах хвоей, но нещадно пробирал до костей. Пророк застонал.
— Смотри-ка, твоя добыча еще жива, — произнес чей-то насмешливый голос. — Может, остановимся и покормим его? Впрочем, нет. Вначале надо спросить, не желает ли он облегчиться от излишков жидкости.
Дакару удалось разлепить глаза. Он увидел перевернутую вверх тормашками дорогу, окаймленную елями. Он еще раз застонал и попытался занять более удобное положение, однако тут же уперся затылком в ручку сковороды. Сомнений не оставалось: он находился в повозке Халирона, в которую попал благодаря сладкозвучным речам Медлира и собственной слабости к выпивке. Не самый плохой поворот судьбы, если вспомнить, что еще вчера он торчал в захолустной таверне без денег и без каких-либо перспектив на будущее.
Вслед за этим Дакару вспомнился кошмарный сон, наверняка вызванный чрезмерным интересом к абрикосовой настойке. Во сне его постоянно преследовал язвительный человек с зелеными глазами, темными волосами и острыми чертами лица, характерными для династии Фаленитов. Оставалось только гадать, что подняло из глубин сознания воспоминания о Повелителе Теней.
Повозка неожиданно остановилась, оборвав размышления Дакара. На него упала чья-то тень. Если ростом Медлир почти не отличался от его мучителя из сна, намерения ученика менестреля разительно отличались от коварных замыслов Аритона.
— Как ты насчет прогулки в ближайшие кусты? Дакар смахнул льдинки с ресниц. Медлир стоял сбоку и внимательно смотрел на него карими, с оливковым отливом, глазами. Улыбка ученика менестреля выражала искреннюю заботу и дружеское участие.
— Наверное, муторно тебе после вчерашнего? Вот уж не думал, что ты окажешься таким героем и опустошишь графин до дна!
— Я бы опустошил и второй, да и ты, думаю, тоже, будь ты знаком с человеком, которого мне велено защищать. — Поморщившись, Дакар добавил: — Раз уж ты спросил о кустах, мне и впрямь хотелось бы туда наведаться.
Медлир опустил задний борт повозки. Жалобно скрипнули ремни, их песню подхватили доски, и, наконец, к хору присоединились ржавые петли. Стараясь не вертеть головой, Дакар осторожно спустился на землю и, шатаясь, побрел к обочине. На сей раз бунтовал не мочевой пузырь, а желудок. Безумный Пророк чувствовал, что его в любую секунду начнет выворачивать. Угадав это состояние, Медлир пошел вместе с ним. Возле придорожной канавы Дакар остановился и нагнулся. Если бы не своевременная поддержка Медлира, любитель эля и абрикосовой настойки наверняка ткнулся бы лицом в канаву, затянутую корочкой льда. А то и в колючие кусты ежевики.
Исторгнув из себя все, что не смог переварить его могучий желудок, Дакар выпрямился. Только сейчас он заметил у себя на ногах сапоги, заботливо найденные кем-то в зале таверны. Правда, сапоги оказались натянутыми прямо на заскорузлые от эля чулки. Сотня-другая шагов, и стертые в кровь ноги ему обеспечены.
Ковыляя к повозке, Дакар рассуждал сам с собой. Он решил, что только после миллионного по счету похмельного мучения согласится выполнить приказание Асандира, касавшееся Повелителя Теней.
— Если бы эти противные маги не портили мне жизнь, я бы, может, давно бросил пить, — бормотал он, залезая под рогожу повозки.
Халирон убрал стопорящие палки и слегка стегнул сонного пони. Повозка тронулась и покатилась дальше на юг. Эльтаирская дорога вилась вдоль узкого пространства, с одной стороны теснимого темными берегами залива, а с другой — Скайшельскими горами, увенчанными снежными шапками. От холодных морских ветров на губах оставался соленый привкус. Халирон восседал на козлах, его руки защищали несколько пар рукавиц. Медлир легко шагал рядом, повторяя слова баллад. Иногда он звонко пропевал несколько тактов. Халирон редко удерживался, чтобы не высказать свои замечания.
Дакар по-прежнему лежал внутри повозки и постепенно возвращался в привычное состояние. Слушая, как на ходу упражняется Медлир, он убеждался, что жизнь ученика менестреля отнюдь не беззаботна. Халирона трудно было назвать стариком, однако магистру минуло уже восемьдесят семь лет. Холод и сырость ранней зимы губительно отражались не только на его руках, и хотя он редко жаловался на свои недуги, было понятно: он очень торопится, не оставляя Медлиру ни минуты праздности. Пока есть силы, он должен научить ученика всему, чем владеет сам.
Во второй половине дня путники остановились на почтовом постоялом дворе, где для Халирона нашлась комнатка. Отправив старика отдыхать, Медлир рассказал Дакару, зачем они едут в Шанд. Причина оказалась глубоко личной.
— Халирон родом из Иниша. Наверное, ты знаешь этот город в устье реки Иппаш. Перед смертью мой учитель захотел увидеть родные места. Он завешал похоронить себя неподалеку от дома, в котором живет его семья.
— Так у него есть семья? — удивился Дакар.
Он знал великого менестреля не один десяток лет, но тот никогда не упоминал о своих корнях.
— И сколько у него детей?
— Насколько мне известно, одна дочь.
Медлир сосредоточенно поглощал жареные колбаски, помогая себе ломтем хлеба. По-видимому, он не умел есть и говорить одновременно, а может, просто не хотел рассказывать об этой стороне жизни Халирона. Относительно жены наставника он ограничился короткой фразой:
— Она никогда не любила странствовать.
Те места были хорошо знакомы Дакару, и он в уме прикинул расстояние и время.
— К лету вы всяко доберетесь до южного побережья Шанда.
— Надеемся, — улыбнулся Медлир. — Но для этого нужно, чтобы Халирона нигде не узнавали и не умоляли задержаться хотя бы на денек.
В зале местной таверны они были почти одни. Последние посетители — посыльные из Крутого Откоса — уже седлали во дворе лошадей, готовясь уехать. То ли от холодных утренних ветров, то ли от тепла очага у Медлира раскраснелись щеки. Он сидел, полуприкрыв глаза, и ничуть не мешал Дакару бесцеремонно себя разглядывать. Протрезвевшего Безумного Пророка интересовало все: от тонких музыкальных пальцев, отбивавших такт на кромке опустевшей тарелки, до необычного фасона его рубашки. Рукава были длинными и на запястьях оканчивались плотно облегающими руку кружевными манжетами.
Непонятно почему, но Дакар вспомнил, как в день своей неудавшейся коронации Аритон получил удар сотворенной Лизаэром молнии. Она обожгла ему руку от ладони до локтя, оставив заметный шрам. Дакар нахмурился и еще внимательнее пригляделся к Медлиру. Тот потягивался, откинувшись на спинку стула и ловя лучики нежаркого зимнего солнца.
Ни на одной руке у него не было шрамов.
Дакар мысленно обругал себя последними словами. И откуда в нем такая подозрительность? Только еще не хватает, чтобы от немыслимого задания Асандира он спятил. Потом ему пришла в голову более здравая мысль. Повелитель Теней был опытным магом и ни за что не сумел бы это скрыть от глаз другого опытного мага. Окажись сейчас на месте Медлира Аритон, Дакар увидел бы яркое свечение вокруг его фигуры. Кое-чему Безумный Пророк все же научился у Асандира. Он сощурился и применил особый навык, помогающий распознать мага… Увы, Дакар не увидел ничего, кроме жизненной силы, свидетельствующей о превосходном здоровье Медлира. Дакар облегченно вздохнул, как вдруг его ударила новая мысль, вызвавшая еще один поток беззвучной ругани. Яркое свечение легко притушить рукотворной тенью!
— Что с тобой? — с недоуменным видом поинтересовался у него Медлир. — Неужели еще мучаешься после вчерашней попойки? Понимаю, в таком состоянии не до еды. Но может, тебе все же стоит немного подкрепиться?
Безумный Пророк заглянул в его бесхитростное, открытое лицо, затем выбросил вперед руки и стал призывать магическую силу. Через какое-то время с его пальцев заструились невидимые потоки магического огня.
Карие с оливковыми крапинками глаза Медлира следили за ним без малейших признаков любопытства или настороженности. Веки оставались спокойными; ни одна ресничка не дрогнула. Ученик менестреля просто сидел и смотрел.
— Как же я не подумал! — хлопнул себя по лбу Медлир. — Прости меня. Я тут расселся, а ты весь дрожишь.
Он отодвинул тарелку, уперся в стол локтями и стал сдирать с подушечки пальца чешуйки мозоли, натертой струнами лиранты.
— Сегодня мы уже никуда не поедем. Прошлую ночь Халирон плохо спал. Я дам ему отдохнуть до утра. Думаю, хозяин не обидится, если вечером я поиграю один. Если хочешь, иди ложись. Но на твоем месте я все же съел бы миску горячего супа.
В ответ Дакар хитро улыбнулся.
— Я что-то не слишком расположен спать. Я давно не слышал одной миленькой баллады. Ты ее наверняка знаешь — «Котик на лужке».
— И какую версию ты хочешь услышать?
Медлир нагнулся, осторожно поднял лиранту и принялся развязывать тесемки ее чехла.
— Есть совсем невинная, ее поют детишкам. Есть такая, что годится только для публичного дома, а между этими двумя существует еще полдюжины разновидностей. Так какую тебе спеть?
— Разумеется, ту, где соль с перчиком, а не сладенькая кашка.
Как и вчера, Дакар упер подбородок в ладони и почесал рыжую бороду, предвкушая удовольствие.
— Значит, тебе угодно услышать самую грязную и непристойную версию, в которой сто восемьдесят восемь строк и на редкость скабрезный припев?
Медлир сел поудобнее, быстро настроил лиранту и взял пробный мажорный аккорд. Дакар молча кивнул.
— Ладно, будь по-твоему, — произнес Медлир с таким необычайным терпением, которым никогда не обладал Аритон Фаленский. — Только когда услышишь пятидесятую строчку, не обессудь. Сам попросил.
Беда
Как Халирон ни крепился, ему все же пришлось признать, что он простыл, и согласиться провести в тепле постоялого двора хотя бы пару дней. Медлира больше волновало здоровье учителя, а не эта непредвиденная задержка. Сам он не торопился в Шанд, и к необходимости играть одному три вечера подряд отнесся как к дополнительным упражнениям.Боясь спугнуть капризную фортуну, Дакар просто наслаждался ее благами. Утром и в послеполуденное время Медлир репетировал в комнате Халирона, выслушивая строгие и порой придирчивые замечания своего учителя. Дакар сидел тут же, грея ноги возле очага и наполняя живот элем. Медлир одну за другой исполнял застольные. Безумный Пророк держал ушки на макушке, готовый сразу же вмешаться, если услышит повтор. Но такой радости Медлир ему не доставлял, и Дакар, осоловев от тепла и эля, проваливался в сон, где его не донимали мстительные маги.
Наступил последний вечер их пребывания на почтовом постоялом дворе. Сегодня в зале было шумнее обычного. За столами пировал отряд наемников. Их командир выбрал себе лучшее место, где и уединился с жареной индейкой. Быстро превратив ее в груду костей, бравый вояка попыхивал трубкой, окружая себя облаками сизого дыма. Его солдаты, не сняв кольчуг и замызганных мундиров, наливались элем и азартно резались в кости. Оказавшись в своей стихии, Дакар всячески поощрял их игру.
Под гнусавое позвякивание кольчуг, стук костей, заковыристые ругательства, соленые шутки и взрывы утробного хохота происходил обязательный в таких случаях обмен новостями.
— Эй, менестрель, — рявкнул командир, стремясь перекричать общий гвалт.
Медлир не сразу услышал его. Командир выплюнул застрявший в зубах хрящ и окликнул его снова.
— Я говорю, вы ведь едете с севера? Что там слышно? Нам нужно как раз в те края, а потом дальше, в Итарру. Корабельная Гавань полна слухов, что Принц Запада будто бы набирает себе в свиту умелых солдат.
Медлир дружелюбно пожал плечами. Его пальцы лениво перебирали струны.
— Говоришь, он набирает себе солдат? С чего бы это? У него с властями Итарры вроде бы никаких разногласий. Я слышал, что его больше занимают ласки обворожительной сестры главнокомандующего итарранской гвардией.
Главарь наемников, точно медведь, встающий на задние лапы, приподнялся над столом. Ковыряя в зубах щепкой и не забывая посасывать черенок своей трубки, он сказал:
— Нас подряжал человек от тамошней лиги наемников. Он утверждал, что принц Лизаэр получил права на Авенор и прилегающие земли. Сам правитель Кориаса подписал дарственную.
Медлир взял двумя октавами выше, и струны зазвенели серебристой капелью.
— Если так, дарственная не имеет законной силы. Его слова никого не задели и не рассердили. Замечание было вполне уместным. Халирона считали знатоком и хранителем традиций, поэтому с ним часто советовались, когда дело касалось щекотливых ситуаций вроде нынешней. Если Медлиру предстояло унаследовать титул первого менестреля Этеры, неудивительно, что вместе с секретами мастерства Халирон передал ему и эти знания.
— Закон законом, но часто дело решают острые мечи, а не печати на пергаменте.
Командир наемников выплюнул сплющенную щепку и извлек изо рта постоянно гаснущую трубку.
— Когда зовут на зимние квартиры да еще с содержанием, только последний дурак не откликнется. Если принц не возьмет нас, что ж, перебьемся в Итарре до весны, а там примкнем к ребятам Пескиля. Говорят, для него ни один солдат не бывает лишним.
— Тогда удачи вам, — сказал Медлир и тихо рассмеялся. — Авенор лежит в развалинах. Это ведь одно из древних мест, которых боятся люди, считая их нечистыми. Может, принц и заплатит вам, если вы согласитесь заново отстроить этот город.
— Ты никак бывал там? — спросил командир, глядя на менестреля сквозь танцующее пламя лучины. Он в очередной раз пытался зажечь трубку.
— Нет.
Медлир заиграл быстрый танец, отбивая ногой такт. Глаза его странно блеснули, но это вряд ли кто-нибудь заметил.
— И не дай Эт мне когда-нибудь там оказаться.
Утро их отъезда было серым, туманным и дождливым. С залива дул влажный восточный ветер. На этом отрезке побережья зима не была столь суровой, как в горах. Впитав в себя тепло морских течений, ветры несли его на берег и иногда баловали жителей по-весеннему теплой погодой. На подъезде к Джелоту лед в колеях сменился глинистой жижей. По ней катились телеги и повозки. Колеса то хлюпали, разбрызгивая мутно-коричневую грязь, то отчаянно скрипели, когда повозка ненадолго вырывалась на каменистый или щебнистый участок дороги. Медлир шел впереди, чтобы придержать беднягу пони, когда тот начинал скользить или вязнуть. Так продолжалось уже несколько лиг подряд. Халирон сидел на козлах, дополнительно укутанный в несколько выцветших одеял. Вид у старого менестреля был больной и усталый.
— Я решительно не желаю останавливаться в Джелоте, — с непривычным упрямством твердил он. — Этот город — настоящее средоточие дурного вкуса. Не хватает только, чтобы ты понапрасну растрачивал свой талант на тамошних ослов.
— Ого, кто-то едет нам навстречу, — не отвечая на его сетования, произнес Медлир.
Он отвел пони и тележку на обочину, пропуская торговый караван. Повозки, груженные южными пряностями и шелками, с трудом пробирались сквозь дорожную грязь. Погонщики ругали погоду, ленивых волов и свою судьбу. Подойдя к учителю, Медлир сказал:
— Помнится, недавно ты говорил совсем обратное. Ты ругал мою нескладную игру и заявлял, что тебе стыдно выпускать меня на публику.
— Значит, у меня были основания так говорить, — шмыгая носом, из которого постоянно текло, отозвался Халирон. — Не воображай, что ты многого достиг. Тебе еще учиться и учиться.
Скрипели колеса повозок каравана, звенела и лязгала упряжь. Возницы делали все, чтобы волы не свернули в сторону, дабы познакомиться с парой лошадей. У пони появился товарищ — тощий гнедой мерин, на котором, подобно гигантскому сурку, сейчас восседал Дакар. Коня он выиграл у одного из наемников, обставив того в кости. Мерин был тягловым животным, более привычным нести на себе тюки, нежели седло и всадника. Пучеглазый, с кривыми ногами и длинным крысиным хвостом, он отнюдь не являлся образцом лошадиной стати. Неудивительно, что косматый пони не обрадовался сородичу. Мерин не столько шел, сколько ковылял. Нрав его был похож на флюгер в местности, где ветер постоянно меняет направление.
Дакар никогда толком не умел ездить верхом. Этому мешала не только его полнота, но и короткие ляжки. Ему стоило больших трудов забраться в седло, не говоря уже о том, чтобы там удержаться. Медлир не мог без смеха наблюдать, как мерин и его всадник, качаясь из стороны в сторону, объезжают караван. Дакар то и дело ронял поводья и лупил коня по бокам, а тот ошалело махал уродливым, облезшим хвостом.
Халирон тоже смеялся, пока его смех не перешел в кашель и ему не пришлось спрятать лицо в одеяла.
Наконец мимо них проехала последняя повозка. Мерина продолжало мотать из стороны в сторону, как будто он напрочь сбился с пути. Дакар то остервенело хлестал его концами поводьев по крупу, то резко дергал поводья, но все напрасно. После каждого удара узкая, костлявая голова мерина, насаженная на длинную, как у цапли, шею, оборачивалась назад и отупело разглядывала место, по которому хлестанули поводья.
Медлир даже прикрыл глаза.
— Что, потешаешься? — прорычал Дакар.
Он продолжал дубасить коня по впалым ребрам и пихать локтями, пока тот не уразумел, чего от него хотят.
Сначала Медлир прятал лицо в гриве пони, затем упер подбородок в рукавицы и усилием воли превратил смех в кашель.
— Мне не до смеха, — сказал он Дакару, держась за грудь. — Слышишь, как Халирон раскашлялся? Наверное, я тоже простыл.
В ответ Дакар выругался, но его ругательства заглушило хриплое ржание мерина, отозвавшееся таким же хриплым, скрипучим эхом. Медлир успел совладать со своим лицом, и теперь оно было серьезным и даже суровым. Подойдя к бурым придорожным лопухам, он взял под уздцы пони и повел лошадку вместе с повозкой на дорогу. Халирон тяжело, с присвистом, дышал. Вытерев слезящиеся глаза, старик пробормотал:
— Эт милосердный, только еще не хватало, чтобы у меня заболел живот.
Путешествие продолжалось под блекло-золотистыми лучами послеполуденного солнца. Ленивые чайки ненадолго взмывали в воздух и вскоре опускались на прибрежные низины. Справа за каждым поворотом дороги открывался вид на узкие лесистые долины с крутыми склонами. Одни из них обрывались у края ущелий, другие перемежались водопадами, чем-то похожими на куски ветхого шелка. Тут и там лунными камнями блестели небольшие, но глубокие озера.
Места здесь были живописные, однако пустынные. Крутые каменистые склоны холмов не годились для земледелия. Обманчивой была и прозрачная голубизна небес. Бури налетали внезапно, и тогда штормовые ветры швыряли на холмы клочья соленой пены. Сломанные ветви деревьев застревали во мху, оставаясь молчаливыми свидетелями этих бурь. Кое-где соленые языки ветров начисто слизывали с камней полосы лишайников. Особой свирепостью отличались бури в дни равноденствий, им ничего не стоило снести крыши и повалить стены нехитрых крестьянских построек. Потом все это наспех чинилось; в дело шли не только обломки самих построек, но и куски корабельных переборок, выброшенные приливом на берег. Постоялые дворы попадались редко; выехав утром из одного, можно было не рассчитывать к вечеру оказаться вблизи другого.
Когда солнце скрылось за вершинами гор и дорогу перечеркнули лиловые тени — предвестницы наступающего холодного вечера, Халирону стало хуже. Его бил озноб. Нос распух и сделался пунцовым, в глазах появился нездоровый блеск, и даже самые теплые одеяла не могли согреть старика.
Путникам пришлось ненадолго остановиться, чтобы напоить лошадей. Медлир молча наблюдал за учителем, не выказывая, но и не скрывая своей тревоги.
Сознавая, в сколь плачевном состоянии он находится, Халирон решил больше не упорствовать.
— Будь по-твоему, — сказал он Медлиру. — Мы едем в Джелот. Понимаю, как тяжело тебе возиться с больным стариком в этой глуши. Я избавлю тебя от подобных тягот, но не смогу избавить от дурного вкуса жителей Джелота.
— Разве я жаловался на тяготы? — спросил Медлир, поплотнее укутывая колени Халирона одеялом, забрызганным дорожной грязью. — Просто холод и ветер — негодные лекари. А если у горожан дурные вкусы, почему бы не попробовать спеть им баллады, которые мы слышали в матросских кабаках Верпонта?
Халирон ответил сдавленным кашлем. Возможно, он собирался что-то сказать, но его внимание отвлек Дакар. Тот решил схитрить и залезть на своего гнедого мерина не с земли, а с валуна, используя последний в качестве помоста. Хитрость не удалась: Безумный Пророк вторично шлепнулся в грязь.
— Так недолго и шею себе сломать! — крикнул ему Медлир, затягивавший у пони ремень подпруги.
Дакар весь раскраснелся. Он тяжело дышал и вовсе не был настроен выслушивать замечания того, кому неведомы муки толстяка. Безумный Пророк вновь вскарабкался на валун.
— И когда ты успел столько узнать о лошадях? — сердито спросил он, оказавшись наверху.
— Допустим, мои родители были табунщиками, — ответил Медлир.
— Так я и поверил! — Дакар стоял на одной ноге, намереваясь закинуть другую на спину мерина. — Скорее они были лисами и тебя научили скрытничать. Ты готов говорить о чем угодно, только не о себе.
Медлир слегка улыбнулся и с искренним простодушием вскинул брови.
— Лисы, если желаешь знать, кусаются.
— Вечно я сую нос в чужую жизнь, — пробурчал Дакар.
Он напрягся и прыгнул, вцепившись в гриву мерина, пока тот еще стоял возле камня, переминаясь с ноги на ногу. Произошло великое чудо: Безумный Пророк оказался-таки на спине своего коня. Он продолжал цепляться за гриву, боясь перегнуться через седло и упасть назад. Потом Дакар кое-как заставил мерина прекратить блуждания по кругу и произнес:
— Легче найти общий язык с Волшебным Копытцем.
— И ты называешь эту клячу Волшебным Копытцем?
Халирон высунул нос из-под одеял и недоверчиво поглядел на круглые плоские копыта мерина, напоминавшие тарелки для мяса.
— Да, называю, — тоном обиженного ребенка подтвердил Дакар. — Это имя как нельзя лучше подходит моему коню.
Путники двинулись дальше, сопровождаемые тенями ранних сумерек и наползавшим с залива туманом.
К широким городским воротам Джелота они подъезжали уже в темноте. Город располагался на мысе, который птичьим клювом вдавался в залив. Крепостные сооружения и стены были сложены из черного камня. На башнях горели факелы, воткнутые в железные корзины. Сами башни были восьмиугольными, а над их крышами корчились, изгибались и скалили морды химеры. Из бесстыже разинутых пастей высовывались длинные языки. Башенки ворот были одеты белым кварцем. На каждой красовался резной герб: лев на задних лапах, держащий в зубах змею.
— Какое убожество, — сказал вконец уставший и продрогший Халирон.
Рядом нестройно позвякивали, раскачиваясь на ветру, закопченные жестяные талисманы.
— А когда-то здесь были ворота, сработанные еще паравианцами. Рассказывают, их створки состояли из цельных кусков агата. Ворота были снабжены противовесами и открывались легко и неслышно.
— Здесь во Вторую эпоху была паравианская крепость? — спросил Медлир.
Халирон молча кивнул.
— Удивительно, что потом люди не испугались и не посчитали это место нечистым.
Медлир взялся за оглоблю, чтобы остановить упрямого пони. Он ждал ответа Халирона, но вместо ответа услышал вопрос.
— Кто такие? — грубым сиплым голосом осведомился стражник у ворот.
— Двое странствующих менестрелей. С нами попутчик. Мы не намеревались заезжать в Джелот, но мой учитель сильно занемог и нуждается в крыше над головой.
— Обождите в стороне, — лениво потягиваясь, велел караульный. Он шумно дышал, выпуская подсвеченные пламенем факелов струйки пара. — Мы заждались гонца из Та-ридора. Пока он не явится, ворота не откроют.
— Очень любезно с вашей стороны, — произнес расчихавшийся Халирон. — Чуяло мое сердце, что нам нужно переночевать в лесу. Даже если с гонцом ничего не случилось и он все же явится, выбор у нас невелик. В городе три постоялых двора. Все темные и грязные, да и хозяева не обременяют себя честностью.
— А в каком из них лучший эль? — поинтересовался Дакар.
— Поди узнай,-вздохнул Халирон. — В Джелоте привыкли разбавлять эль водой.
Ожидание оказалось недолгим. Пока Медлир старался хоть как-то согреть учителя, а Дакар находил общий язык со своим мерином, к воротам подкатила повозка, запряженная четверкой лошадей. С козел соскочил широкоплечий возница в дорожном плаще из овчины и разразился руганью. Он бранил неизвестно в чем провинившихся лошадей и сетовал, что не поспеет к ужину. Возница, словно мечом, размахивал хлыстом, требуя открыть ворота. Взмыленные лошади испуганно шевелили ушами и били копытами, высекая из булыжников голубые искры.