Страница:
— Опять ты заговорил на своем наречии, — сказала она. — Что за странное имя. Что оно означает?
Голос ее стал любопытным, воркующим, еще немного — и она прижмется к нему, внимая ему всем телом.
— Никто, — сказал он.
Они бросили младенца через стену, и тельце его шмякнулось о камни у ворот — кусочек плоти, в котором еще трепетала жизнь. Это сделал не я. Это Война.
Надо сочинить какую-нибудь смешную историю. Раньше я так здорово умел врать, они звали меня Забавником, Выдумщиком, Тем, у кого всегда найдется что порассказать… Но с ребенком это сделал не я, я только…
Надо бы сплести ей какую-нибудь историю подлиннее, разукрасить ее подробностями, ведь до рассвета еще далеко. Он закрыл глаза, ожидая, чтобы проснулась страсть, а с ней пришло забвение. Он вслушивался в голос моря, в гул берегов.
Совсем не обязательно рассказывать правду, правда ей ни к чему. Можно наплести что угодно. Если рассказывать быстро, начинает казаться, будто ты как бы внутри рассказа, рассказ вбирает тебя в себя.
— Это было задолго до того, как я попал к тебе, — начал он. — Это было, когда мы возвращались домой с Войны — с одной из войн.
Что-то мешало.
— Ну? — спросила она, выждав несколько минут.
— Что-то не получается, Калипсо, вижу, я все забыл. Но история была очень смешная…
…очень смешная! — эхом отозвалось в его голове. Я должен ей что-то наплести, думал он. Я задолжал ей забавную историю, вспоминать которую не больно.
— Однажды Утис — да, так звали этого человека — попытался перехитрить Бессмертного, — начал он. — Это презабавная история.
— Ты уже рассказывал что-то в этом роде, — сказала она. — Помню, это было презабавно. Только не помню, о чем.
Он тоже не помнил. В первый год своего пребывания здесь он помнил все и не таил, что помнит. Это сидит во мне, сознавал он, стоит начать рассказывать, и все снова оживет.
— Это и вправду презабавная история, — сказал он. — Про стадо Гелиоса и про… про Харибду и… и про Сциллу.
— И про Сирен? — спросила она.
— Да. Презабавная история.
— Я забыла ее, — сказала она. — Расскажи.
Какая долгая ночь, думал он. Она никогда не кончится.
— Да, история была презабавная, — сказал он. — Мы… то есть тот, кого звали Утис, он был родом… родом с Зама и плыл на корабле — их там была целая компания. Не помню уже, откуда и куда они держали путь. Но кажется, они возвращались домой с войны. Не знаю, с чего начать.
— С Сирен, — предложила она.
— Нет, Сирены были в другом месте. Это были девушки, прекрасные девушки — то есть нет, богини, конечно, они стояли на берегу, манили и…
— По-моему, они пели, — напомнила она, коснувшись его бороды тыльной стороной ладони.
— Верно, они пели. Верно, — подтвердил он. — Но моя история начинается не там. Она начинается у… у другой…
— У другой женщины?
— Да. Или, если угодно, у другой богини,
— Ты жил у нее? И долго?
Она отняла руку.
— Не я, — ответил он. — Тот, кого звали Утис. Да, он жил у нее, только не помню, как он к ней попал. Наверное, возвращался с войны. И провел у нее целую зиму.
— Похоже, так бывает всегда: если они надолго остаются у женщин, значит, они возвращаются с войны, — сказала она.
— Не всегда, — возразил он.
— Может быть, — согласилась она. — Ну, рассказывай дальше.
— Она жила на острове, назывался он Эя. Он лежит на востоке, у берега длинной земли за островом Сардос, за Сардским морем [35]. Ко всему прочему хозяйка острова умела колдовать. Но я не помню уже всей истории. Не помню ее начала.
— А ведь раньше, семь лет назад, когда ты попал сюда, ты помнил.
Он знал, что она права. Он и сейчас мог вспомнить все, если бы захотел.
— Я постараюсь вспомнить главное, — поспешно сказал он. — Странствие привело туда Утиса и его спутников, и, когда они полгода спустя собрались уезжать, она снабдила их съестными припасами, множеством припасов, корабль их прямо ломился от съестного.
— Она что, была богиня, как я?
— Наверно, что-то в этом роде — во всяком случае, из очень благородной семьи. И она умела колдовать.
— Как это?
— В точности не помню, — сказал он. — Но мне кажется, она могла колдовать не взаправду, как боги, а понемножку, как ты. С помощью целебных трав и всего такого прочего. Мужчины, спутники Утиса, пробыли у нее так долго, что стали вести себя… без церемоний. Попросту говоря, они перепивались так, что им мерещились ястребы и крысы, а сами они валялись в грязи, как свиньи. Она добавляла в питье такие снадобья, которые иногда пробуждали в них манию величия, и они воображали, будто они красивее и сильнее всех мужчин на свете, а иногда они вдруг начинали ползать на четвереньках, лаять по-собачьи, рыкать, как львы, или хрюкать, как свиньи. И тогда она давала им другое зелье, которое возвращало им человечий облик. На том острове росла трава, вроде морской капусты — моли [36], а может, мело или моло, ее-то она и использовала как лекарство, подмешивая в муку или в вино, — трава возвращала им человеческий облик или защищала от колдовства. Хозяйке острова нравилось заколдовывать вино так, чтобы гости падали под стол и вели себя как свиньи, но если им удавалось прежде выпить противоядия — жидкости, в которую была добавлена трава, целебная моли, — они колдовству не поддавались Удивительная штука, — заметил он в раздумье.
— Ну, а что было дальше?
— Дальше, м-да, дальше с ним, то есть с ними случилось… не помню что
— Ну а какая она была? Он что, спал с ней, этот Утис? Хороша она была собой?
— Она была очень похожа на тебя, — сказал он. — То есть, по тому, как мне ее описывали, мне кажется, она была похожа на тебя.
— Ну а дальше?
Сердце его тревожно билось, он слышал удары: тук-тук-тук-тук. Так бывает, когда бежишь по кочковатой каменистой земле.
— Тут начинается небывальщина, — сказал он.
Он рассказывал медленно, подбирая слова, иногда делая короткую паузу и прислушиваясь к ударам своего сердца, к голосу леса, моря, к потрескиванью звезд. Иногда с горной пустоши доносилось вдруг блеянье испуганной или отбившейся от стада овцы. Иногда ему казалось, он слышит шаги — они удаляются, замирают.
— У нее была усадьба, где они некоторое время прожили, и она щедро снарядила их в дорогу. Это были воины и гребцы — человек пятьдесят. Он плыли домой к югу вдоль длинного побережья. Им надо было миновать большой треугольный остров. Остров Трех Мысов — Тринакию или Тринакрию [37], — переплыть пролив, а в проливе были сильные водовороты. Она остерегала их против Сирен — сначала Утису и его товарищам предстояло проплыть мимо острова Сирен. Пловцов разбирало любопытство, но и страх тоже, но потом они поняли, что она их обманула.
Сердце билось спокойнее — он ступил на более ровную почву.
— Обманула она вроде как бы из ревности. Сирены были прекрасные девушки, они стояли на берегу, на небольшом островке, махали рукой и пели. Вообще-то плыть мимо того островка было очень опасно, это место пользовалось дурной славой.
— И что, они сошли на берег, на остров Сирен?
— День был очень жаркий, — продолжал он, — И матросы вели себя как малые дети. Они залепили себе уши воском, чтобы не соблазниться пением; один только Утис не стал затыкать ушей. Но он тоже боялся. Он попросил двух своих корабельщиков привязать его к мачте, чтобы он не мог броситься вплавь к их острову или уговорить товарищей пристать к берегу. Потом я понял: там была, наверно, певческая школа, там обучали певиц для хора, и девушки из хороших семей жили там по нескольку месяцев на пансионе во время тамошнего бархатного сезона.
— А ему хотелось поплыть к берегу?
Он заколебался.
— Отчасти. Девушки были хороши собой, и голоса них, как видно, были свежие, звонкие. Ну и вообще, сама понимаешь — молоденькие девушки. Он хотел объяснить это своим людям, но те были до того напуганы, что ничего не понимали, да к тому же уши у них были залеплены воском. Они вообразили, будто Утиса околдовали Сирены, то есть девушки и их пение. Но ничего страшного с ним не случилось. Он хотел рассказать им правду, втолковать им, что зря они трусят, но куда там.
— А что было потом?
Ему пришлось подумать.
— Ах да, эта полубогиня предостерегала их еще против кое-чего. Потом-то они поняли, что она поступала так просто из эгоизма. То есть когда она пугала их девушками, а не водоворотом. Потому что плыть там и вправду опасно Было два пути: один длинный, тогда им пришлось бы обогнуть большой остров с запада, а другой короткий — через пролив между восточной частью острова и Большой землей. Они долго спорили, но потом выбрали короткий путь, они спешили домой. По своему обыкновению все преувеличивать полубогиня — ее звали Кирка — расписала этот путь страшными красками, объявила, что в проливе живут чудовища, пожирающие людей, и прочее в этом роде. Одно чудовище она называла Харибдой, а другое — Сциллой. Спутники Утиса и так уже были напуганы, а тут они совсем перетрусили. Понимаешь, там были подводные ямы и водовороты, а течение такое сильное, что вода клокотала. Они добрались до этого места в вечерних сумерках, после долгого плавания. При первой попытке проплыть между Скалой и Пучиной Смерти команда Утиса потеряла несколько весел. Сам Утис тоже поддался общему гнетущему настроению. Во всяком случае, он стоял, держа наготове два копья, а вообще-то все это был вздор.
Она выждала, потом:
— Почему вздор?
— Он в конце концов и сам поверил, что по обе стороны пролива сидят два чудища, готовые их всех сожрать. А дело было куда опаснее. Пройти по этому проливу почти невозможно. И все-таки они его прошли. Но и самому Утису, и многим из его спутников казалось, будто они видели чудовищ. Всего он потерял двенадцать человек — там были такие водовороты и налетел вдруг такой сильный ветер, что их швырнуло за борт, словно невидимая рука стащила их с корабля.
Он вдруг ощутил достоверность своего рассказа, и ему стало трудно выдерживать беспечный тон. Люди барахтались в воде и кричали, а потом их увлекло течением. Некоторые были его земляками, другие — уроженцы Ага-мемнонова Аргоса [38], победители в великой войне, возвращавшиеся домой каждый со своей долей хвастовства и чести, и погибли ни за грош, упали за борт, потеряв равновесие, или были смыты волной, успели только крикнуть, прежде чем пойти ко дну. Он пытался отвести взгляд от этой картины, но она вновь и вновь вставала перед его глазами. А в самой глубине, перед тем человеком, который сидел у него внутри, стояла другая картина, другое имя. Астианакс.
— Ну а потом? — полюбопытствовала она.
— Что? — переспросил он. — Что потом?
— Я хочу знать, куда вы поплыли потом, — неосторожно сказала она. И тут же поправилась: — Я хочу знать, что было дальше — с Утисом и его друзьями.
— Та, у которой они жили, предостерегала их еще об одной опасности, — сказал он. — Она говорила насчет стада.
— Стада?
— Ну да, насчет стада Гелиоса.
— А что, разве Гелиос заделался крестьянином? — богохульно пошутила она.
Стояла ночь, странник все еще не вернулся издалека.
— Она называла его стадом Гелиоса, — сказал он. — На острове Тринакрия со стороны пролива есть мыс, коса, крюком выдающаяся в море, ну да, она похожа на скрюченную руку, на коготь, острие которого обращено к Длинной суше. А в бухте, у подножья вулкана, не то она сама, не то ее родичи держали стадо рогатого скота. «Если вы до него дотронетесь, вам несдобровать, — сказала она, — потому что владелец стада — сам Гелиос. Еды у вас с собой вдоволь, вы будете сыты и так, вам незачем резать его коров и быков. Но если вы все же их тронете, сами понимаете, что вас ждет — домой вы никогда не вернетесь». И они, конечно, обещали — само собой, ни под каким видом, да никогда в жизни.
Они добрались до Гелиосова мыса вечером, когда в воздухе посвежело. Целый день плыли они при попутном северо-западном ветре, и, хотя они потеряли многих своих товарищей, они повеселели, когда, подходя к берегу, увидели громадное стадо и услышали, как мычат на пастбище коровы с набухшим от молока выменем. Животные были благородной породы, все туловище, кроме ног, медно-коричневое, и у большинства на лбу, как заметили потом мореплаватели, белая звезда, вроде отметины Гелиоса. Еще дотемна они вошли в просторную бухту, и им показалось, будто они вступили в обитель самих Бессмертных богов. Вообще-то они собирались здесь только переночевать. Сам Утис предпочел бы плыть дальше, обогнуть с юга носок Длинной суши и держать путь дальше на восток к родному берегу. Но поскольку все же решено было пристать к мысу, он напомнил матросам, что они обещали не трогать Гелиосово стадо.
Наконец-то он выбрался на верную дорогу; история и в самом деле становится забавной. Калипсо придвинулась ближе, рука вернулась на прежнее место, пальцы ласково перебирали его бороду.
— Еды у них было вдоволь, — продолжал он, — Но ночью матрос по имени Эврилох и двое его товарищей никак не могли уснуть, их томило какое-то беспокойство; они пошли прогуляться по мысу в глубь суши и набрели на пещеру. Вернулись они утром сонные, но довольные.
— Они что, женщин надеялись найти? — спросила она, приблизив губы к его уху.
— Погоди, услышишь, — сказал он. — Не знаю, имели ли Бессмертные боги отношение к этому делу и вообще вспоминали ли они об Утисе и его людях, но только на другой день ветер упал. Мореплаватели решили переждать еще день, чтобы не грести по жаре. Они отправились в пещеру и там улеглись — в пещере было прохладно и приятно. «Мы могли бы здесь задержаться, — предложил Эврилох, — еды здесь сколько душе угодно». И он откровенно признался, что ночью они зашли в глубь острова и напугали двух девушек, которые, как видно, пришли доить коров, и те умчались так быстро, что они не сумели их догнать и изнасиловать. Но зато милостивые боги дали им увидеть вблизи откормленных телков. Утис, который и впрямь намеревался сдержать слово, опять напомнил им об уговоре, но на сей раз они уже не обещали ничего определенного. По крайней мере сам я не стану есть этих телят, решил про себя Утис.
— Ну а девушки?
— Вечером кое-кто из спутников Утиса отправился на поиски доильщиц — пока днем они нежились под сводами пещеры, в них проснулась похоть. Но девушки исчезли. Однако стадо по-прежнему оставалось на пастбище, и, пощупав вымя у коров, путешественники убедились, что их успели подоить. Утром вновь задул ветер, но теперь он дул с юго-востока, а потом сменился южным. Они втащили корабль как можно дальше на сушу, а съестное перенесли в пещеру. К вечеру почти все они почувствовали, что пещера хранит стойкий запах молодого женского тела.
— И им захотелось остаться? — прошептала она. — Остаться там, где пахло молодым женским телом?
— Они оставались там тридцать пять дней, — ответил он.
— А девушек поймали?
— Они обещали не трогать стадо, а насчет девушек никаких обещаний не давали. Но я не хочу больше говорить об этом.
— Забавная история, — сказала она. — А что, Утис по вечерам и по ночам тоже выходил охотиться за девушками? Удалось ему поймать какую-нибудь из них?
— Не хочу больше говорить об этом, — сказал он. — Я ведь ничего в точности не знаю.
— Уж верно, они поймали девушек.
— Одну, — сказал он. — Кто-то из них вышел ночью побродить и встретил ее в лесу. Ну, и что случилось, то случилось.
— Это был Утис?
— Не хочу больше говорить об этом, — сказал он. — Они же были не старые еще мужчины и возвращались домой с войны. А тот, кто нашел девушку, не хотел обделять товарищей. Она досталась всем.
— А что с ней стало потом? — прошептала она.
Он ответил тихо-тихо, в шепот леса, в шелест прибоя, в шуршанье звезд:
— Она этого не снесла.
Он ненавидел ее за ее неутолимое любопытство. Ей хотелось знать. Ей хотелось видеть. Я должен рассказывать дальше, мне надо подавить в себе это воспоминание, думал он. Надо что-нибудь выдумать.
— Вообще-то это была пресмешная история, — сказал он тихо, глухо, хрипло.
— История с девушкой? — спросила она.
— Они побывали на войне и потом долго странствовали. С людьми такое случается. А вообще это было всего лишь нечаянное происшествие.
— Ну а другая девушка? Ее они не поймали?
— Не поймали, — ответил он. — Она отправилась к своему хозяину или управителю, словом, к тому, кто правил на Крючковатом мысу или на Большом острове.
— А он жил на острове?
Я должен сочинить что-нибудь забавное, думал он, теперь уж я просто вынужден придумать что-нибудь смешное.
— Это был Гелиос, — сказал он. — Она, Кирка, и в самом деле не солгала. Это был не кто иной, как Гелиос.
Он рассказывал взахлеб, на губах его пузырилась слюна, и он отворачивался, чтобы она этого не заметила.
— Я уверен, что это был Гелиос. Штормовой южный ветер держался долго, им пришлось ждать, запасы пищи у них оскудели. Однажды, пока Утис спал, Эврилох отправился на пастбище и зарезал быка. Когда Утис проснулся, он понял, что все они обречены.
— А разве они не могли ловить рыбу? У них что, не было сети?
— Это были воины и герои, а не рабы — рыбы они не ели.
— Ах да, верно, — сказала она. — Они не были рабами, это были знатные люди — славные победители, совершавшие славное плавание после славной войны. Это были воины.
— Да, — сказал он.
— И что же, разве они не сотворяли возлияний богам?
— Сотворяли, но вино у них кончилось, им пришлось довольствоваться водой. И потом, не могли же они приносить Гелиосу в жертву его же собственных быков. И вот все время, пока свирепствовала буря, они ели и спали. Иногда выходили искать вторую девушку.
— Они же могли охотиться, — заметила она.
— Им не хотелось, да к тому же дичи было мало. И потом, они в конце концов вообразили, что боги сами послали им стадо — чего ради стрелять зайцев или птиц? Но в один прекрасный день они прикончили всех находившихся под рукой быков, коров и овец. Ветер к тому времени утих, и они решили продолжать путь. И вот тут-то и случилось самое смешное.
Что бы такое сочинить, думал он, смешное-пресмешное, уморительное и развеселое, потешное до слез, до колик.
— Вообрази, какой разгром они оставили после себя на острове, — сказал он. — Они ведь забивали скот на скорую руку. Забьют быка — вырежут самые лакомые куски, зарежут овцу — зажарят самые вкусные части. Они перебили уйму животных, не знаю в точности сколько. А черепа, и кости, и шкуры с остатками мяса валялись вокруг и смердели. И знаешь, что случилось, когда они столкнули свой корабль на воду и собрались выйти в море?
Ему еще предстояло сочинить, что случилось, — она его не торопила.
— Черепа поднялись с земли и стали блеять и мычать, — начал он, нащупывая почву. — А шкуры хлопали над нашей головой, словно крылья каких-то странных птиц, а кости…
— Над нашей головой?
— Я хотел сказать, над головой Утиса и его людей, — поправился он раздраженно. — Не перебивай меня, сейчас как раз будет самая соль.
— Нет-нет, я не перебиваю, — сказала она, касаясь губами его уха. — Так что же кости?
— Они бродили вокруг. Наверно, это было и смешное, и жуткое зрелище. То была месть богов. Люди до того перетрусили, что, пока сталкивали судно на воду, да ставили мачту, да выходили в море, наложили в штаны. Впрочем, не успели они отойти от берега, как снова поднялась буря. И к берегу вернуться они не могли тоже. Они снова поплыли на север, туда, где водовороты, в сторону Сциллы и Харибды. Южный ветер сменился западным, мачта сломалась, остальное можно сказать в двух словах. Они утонули. Сорок человек пошли ко дну.
— Все утонули?
— Утис спасся, — сказал он.
— Как странно, — сказала она. — Никто не спасся, а Утис, Никто, спасся.
— Но это правда, — сказал он, — Утис спасся. Зевс метнул в них свою молнию. Это было как раз над гибельной пучиной возле Сциллы, их отнесло туда. Утис уцелел, он уцепился за мачту, течение пронесло его через пролив и потащило к северу от Тринакрии и маленьких островов. Тут задул восточный ветер. Девять суток его относило на запад.
Он умолк, уставившись в потолок. Поднялся утренний ветер, он дул с запада, вскоре рассветет. Он протянул руку и коснулся ее лица.
— Мне было хорошо у тебя, Калипсо, — повторил он снова. — Я никогда не забуду тебя… что бы со мной ни случилось.
Она тоже провела рукой по его лицу, потом по его телу.
— Я буду сильно тосковать по тебе.
Они прижались друг к другу. Но когда на рассвете он уже начал дремать, его разбудил ее голос, у самой его щеки:
— А что с ним случилось потом — с Утисом, который поплыл на запад?
Я уже все рассказал, я вывернулся, подумал он сквозь дрему. Рассказал обо всем, ничего не рассказав, и, стало быть, ловко вывернулся.
— Не знаю, — прошептал он. — Откуда мне знать?
Голос ее стал любопытным, воркующим, еще немного — и она прижмется к нему, внимая ему всем телом.
— Никто, — сказал он.
Они бросили младенца через стену, и тельце его шмякнулось о камни у ворот — кусочек плоти, в котором еще трепетала жизнь. Это сделал не я. Это Война.
Надо сочинить какую-нибудь смешную историю. Раньше я так здорово умел врать, они звали меня Забавником, Выдумщиком, Тем, у кого всегда найдется что порассказать… Но с ребенком это сделал не я, я только…
Надо бы сплести ей какую-нибудь историю подлиннее, разукрасить ее подробностями, ведь до рассвета еще далеко. Он закрыл глаза, ожидая, чтобы проснулась страсть, а с ней пришло забвение. Он вслушивался в голос моря, в гул берегов.
Совсем не обязательно рассказывать правду, правда ей ни к чему. Можно наплести что угодно. Если рассказывать быстро, начинает казаться, будто ты как бы внутри рассказа, рассказ вбирает тебя в себя.
— Это было задолго до того, как я попал к тебе, — начал он. — Это было, когда мы возвращались домой с Войны — с одной из войн.
Что-то мешало.
— Ну? — спросила она, выждав несколько минут.
— Что-то не получается, Калипсо, вижу, я все забыл. Но история была очень смешная…
…очень смешная! — эхом отозвалось в его голове. Я должен ей что-то наплести, думал он. Я задолжал ей забавную историю, вспоминать которую не больно.
— Однажды Утис — да, так звали этого человека — попытался перехитрить Бессмертного, — начал он. — Это презабавная история.
— Ты уже рассказывал что-то в этом роде, — сказала она. — Помню, это было презабавно. Только не помню, о чем.
Он тоже не помнил. В первый год своего пребывания здесь он помнил все и не таил, что помнит. Это сидит во мне, сознавал он, стоит начать рассказывать, и все снова оживет.
— Это и вправду презабавная история, — сказал он. — Про стадо Гелиоса и про… про Харибду и… и про Сциллу.
— И про Сирен? — спросила она.
— Да. Презабавная история.
— Я забыла ее, — сказала она. — Расскажи.
Какая долгая ночь, думал он. Она никогда не кончится.
— Да, история была презабавная, — сказал он. — Мы… то есть тот, кого звали Утис, он был родом… родом с Зама и плыл на корабле — их там была целая компания. Не помню уже, откуда и куда они держали путь. Но кажется, они возвращались домой с войны. Не знаю, с чего начать.
— С Сирен, — предложила она.
— Нет, Сирены были в другом месте. Это были девушки, прекрасные девушки — то есть нет, богини, конечно, они стояли на берегу, манили и…
— По-моему, они пели, — напомнила она, коснувшись его бороды тыльной стороной ладони.
— Верно, они пели. Верно, — подтвердил он. — Но моя история начинается не там. Она начинается у… у другой…
— У другой женщины?
— Да. Или, если угодно, у другой богини,
— Ты жил у нее? И долго?
Она отняла руку.
— Не я, — ответил он. — Тот, кого звали Утис. Да, он жил у нее, только не помню, как он к ней попал. Наверное, возвращался с войны. И провел у нее целую зиму.
— Похоже, так бывает всегда: если они надолго остаются у женщин, значит, они возвращаются с войны, — сказала она.
— Не всегда, — возразил он.
— Может быть, — согласилась она. — Ну, рассказывай дальше.
— Она жила на острове, назывался он Эя. Он лежит на востоке, у берега длинной земли за островом Сардос, за Сардским морем [35]. Ко всему прочему хозяйка острова умела колдовать. Но я не помню уже всей истории. Не помню ее начала.
— А ведь раньше, семь лет назад, когда ты попал сюда, ты помнил.
Он знал, что она права. Он и сейчас мог вспомнить все, если бы захотел.
— Я постараюсь вспомнить главное, — поспешно сказал он. — Странствие привело туда Утиса и его спутников, и, когда они полгода спустя собрались уезжать, она снабдила их съестными припасами, множеством припасов, корабль их прямо ломился от съестного.
— Она что, была богиня, как я?
— Наверно, что-то в этом роде — во всяком случае, из очень благородной семьи. И она умела колдовать.
— Как это?
— В точности не помню, — сказал он. — Но мне кажется, она могла колдовать не взаправду, как боги, а понемножку, как ты. С помощью целебных трав и всего такого прочего. Мужчины, спутники Утиса, пробыли у нее так долго, что стали вести себя… без церемоний. Попросту говоря, они перепивались так, что им мерещились ястребы и крысы, а сами они валялись в грязи, как свиньи. Она добавляла в питье такие снадобья, которые иногда пробуждали в них манию величия, и они воображали, будто они красивее и сильнее всех мужчин на свете, а иногда они вдруг начинали ползать на четвереньках, лаять по-собачьи, рыкать, как львы, или хрюкать, как свиньи. И тогда она давала им другое зелье, которое возвращало им человечий облик. На том острове росла трава, вроде морской капусты — моли [36], а может, мело или моло, ее-то она и использовала как лекарство, подмешивая в муку или в вино, — трава возвращала им человеческий облик или защищала от колдовства. Хозяйке острова нравилось заколдовывать вино так, чтобы гости падали под стол и вели себя как свиньи, но если им удавалось прежде выпить противоядия — жидкости, в которую была добавлена трава, целебная моли, — они колдовству не поддавались Удивительная штука, — заметил он в раздумье.
— Ну, а что было дальше?
— Дальше, м-да, дальше с ним, то есть с ними случилось… не помню что
— Ну а какая она была? Он что, спал с ней, этот Утис? Хороша она была собой?
— Она была очень похожа на тебя, — сказал он. — То есть, по тому, как мне ее описывали, мне кажется, она была похожа на тебя.
— Ну а дальше?
Сердце его тревожно билось, он слышал удары: тук-тук-тук-тук. Так бывает, когда бежишь по кочковатой каменистой земле.
— Тут начинается небывальщина, — сказал он.
Он рассказывал медленно, подбирая слова, иногда делая короткую паузу и прислушиваясь к ударам своего сердца, к голосу леса, моря, к потрескиванью звезд. Иногда с горной пустоши доносилось вдруг блеянье испуганной или отбившейся от стада овцы. Иногда ему казалось, он слышит шаги — они удаляются, замирают.
— У нее была усадьба, где они некоторое время прожили, и она щедро снарядила их в дорогу. Это были воины и гребцы — человек пятьдесят. Он плыли домой к югу вдоль длинного побережья. Им надо было миновать большой треугольный остров. Остров Трех Мысов — Тринакию или Тринакрию [37], — переплыть пролив, а в проливе были сильные водовороты. Она остерегала их против Сирен — сначала Утису и его товарищам предстояло проплыть мимо острова Сирен. Пловцов разбирало любопытство, но и страх тоже, но потом они поняли, что она их обманула.
Сердце билось спокойнее — он ступил на более ровную почву.
— Обманула она вроде как бы из ревности. Сирены были прекрасные девушки, они стояли на берегу, на небольшом островке, махали рукой и пели. Вообще-то плыть мимо того островка было очень опасно, это место пользовалось дурной славой.
— И что, они сошли на берег, на остров Сирен?
— День был очень жаркий, — продолжал он, — И матросы вели себя как малые дети. Они залепили себе уши воском, чтобы не соблазниться пением; один только Утис не стал затыкать ушей. Но он тоже боялся. Он попросил двух своих корабельщиков привязать его к мачте, чтобы он не мог броситься вплавь к их острову или уговорить товарищей пристать к берегу. Потом я понял: там была, наверно, певческая школа, там обучали певиц для хора, и девушки из хороших семей жили там по нескольку месяцев на пансионе во время тамошнего бархатного сезона.
— А ему хотелось поплыть к берегу?
Он заколебался.
— Отчасти. Девушки были хороши собой, и голоса них, как видно, были свежие, звонкие. Ну и вообще, сама понимаешь — молоденькие девушки. Он хотел объяснить это своим людям, но те были до того напуганы, что ничего не понимали, да к тому же уши у них были залеплены воском. Они вообразили, будто Утиса околдовали Сирены, то есть девушки и их пение. Но ничего страшного с ним не случилось. Он хотел рассказать им правду, втолковать им, что зря они трусят, но куда там.
— А что было потом?
Ему пришлось подумать.
— Ах да, эта полубогиня предостерегала их еще против кое-чего. Потом-то они поняли, что она поступала так просто из эгоизма. То есть когда она пугала их девушками, а не водоворотом. Потому что плыть там и вправду опасно Было два пути: один длинный, тогда им пришлось бы обогнуть большой остров с запада, а другой короткий — через пролив между восточной частью острова и Большой землей. Они долго спорили, но потом выбрали короткий путь, они спешили домой. По своему обыкновению все преувеличивать полубогиня — ее звали Кирка — расписала этот путь страшными красками, объявила, что в проливе живут чудовища, пожирающие людей, и прочее в этом роде. Одно чудовище она называла Харибдой, а другое — Сциллой. Спутники Утиса и так уже были напуганы, а тут они совсем перетрусили. Понимаешь, там были подводные ямы и водовороты, а течение такое сильное, что вода клокотала. Они добрались до этого места в вечерних сумерках, после долгого плавания. При первой попытке проплыть между Скалой и Пучиной Смерти команда Утиса потеряла несколько весел. Сам Утис тоже поддался общему гнетущему настроению. Во всяком случае, он стоял, держа наготове два копья, а вообще-то все это был вздор.
Она выждала, потом:
— Почему вздор?
— Он в конце концов и сам поверил, что по обе стороны пролива сидят два чудища, готовые их всех сожрать. А дело было куда опаснее. Пройти по этому проливу почти невозможно. И все-таки они его прошли. Но и самому Утису, и многим из его спутников казалось, будто они видели чудовищ. Всего он потерял двенадцать человек — там были такие водовороты и налетел вдруг такой сильный ветер, что их швырнуло за борт, словно невидимая рука стащила их с корабля.
Он вдруг ощутил достоверность своего рассказа, и ему стало трудно выдерживать беспечный тон. Люди барахтались в воде и кричали, а потом их увлекло течением. Некоторые были его земляками, другие — уроженцы Ага-мемнонова Аргоса [38], победители в великой войне, возвращавшиеся домой каждый со своей долей хвастовства и чести, и погибли ни за грош, упали за борт, потеряв равновесие, или были смыты волной, успели только крикнуть, прежде чем пойти ко дну. Он пытался отвести взгляд от этой картины, но она вновь и вновь вставала перед его глазами. А в самой глубине, перед тем человеком, который сидел у него внутри, стояла другая картина, другое имя. Астианакс.
— Ну а потом? — полюбопытствовала она.
— Что? — переспросил он. — Что потом?
— Я хочу знать, куда вы поплыли потом, — неосторожно сказала она. И тут же поправилась: — Я хочу знать, что было дальше — с Утисом и его друзьями.
— Та, у которой они жили, предостерегала их еще об одной опасности, — сказал он. — Она говорила насчет стада.
— Стада?
— Ну да, насчет стада Гелиоса.
— А что, разве Гелиос заделался крестьянином? — богохульно пошутила она.
Стояла ночь, странник все еще не вернулся издалека.
— Она называла его стадом Гелиоса, — сказал он. — На острове Тринакрия со стороны пролива есть мыс, коса, крюком выдающаяся в море, ну да, она похожа на скрюченную руку, на коготь, острие которого обращено к Длинной суше. А в бухте, у подножья вулкана, не то она сама, не то ее родичи держали стадо рогатого скота. «Если вы до него дотронетесь, вам несдобровать, — сказала она, — потому что владелец стада — сам Гелиос. Еды у вас с собой вдоволь, вы будете сыты и так, вам незачем резать его коров и быков. Но если вы все же их тронете, сами понимаете, что вас ждет — домой вы никогда не вернетесь». И они, конечно, обещали — само собой, ни под каким видом, да никогда в жизни.
Они добрались до Гелиосова мыса вечером, когда в воздухе посвежело. Целый день плыли они при попутном северо-западном ветре, и, хотя они потеряли многих своих товарищей, они повеселели, когда, подходя к берегу, увидели громадное стадо и услышали, как мычат на пастбище коровы с набухшим от молока выменем. Животные были благородной породы, все туловище, кроме ног, медно-коричневое, и у большинства на лбу, как заметили потом мореплаватели, белая звезда, вроде отметины Гелиоса. Еще дотемна они вошли в просторную бухту, и им показалось, будто они вступили в обитель самих Бессмертных богов. Вообще-то они собирались здесь только переночевать. Сам Утис предпочел бы плыть дальше, обогнуть с юга носок Длинной суши и держать путь дальше на восток к родному берегу. Но поскольку все же решено было пристать к мысу, он напомнил матросам, что они обещали не трогать Гелиосово стадо.
Наконец-то он выбрался на верную дорогу; история и в самом деле становится забавной. Калипсо придвинулась ближе, рука вернулась на прежнее место, пальцы ласково перебирали его бороду.
— Еды у них было вдоволь, — продолжал он, — Но ночью матрос по имени Эврилох и двое его товарищей никак не могли уснуть, их томило какое-то беспокойство; они пошли прогуляться по мысу в глубь суши и набрели на пещеру. Вернулись они утром сонные, но довольные.
— Они что, женщин надеялись найти? — спросила она, приблизив губы к его уху.
— Погоди, услышишь, — сказал он. — Не знаю, имели ли Бессмертные боги отношение к этому делу и вообще вспоминали ли они об Утисе и его людях, но только на другой день ветер упал. Мореплаватели решили переждать еще день, чтобы не грести по жаре. Они отправились в пещеру и там улеглись — в пещере было прохладно и приятно. «Мы могли бы здесь задержаться, — предложил Эврилох, — еды здесь сколько душе угодно». И он откровенно признался, что ночью они зашли в глубь острова и напугали двух девушек, которые, как видно, пришли доить коров, и те умчались так быстро, что они не сумели их догнать и изнасиловать. Но зато милостивые боги дали им увидеть вблизи откормленных телков. Утис, который и впрямь намеревался сдержать слово, опять напомнил им об уговоре, но на сей раз они уже не обещали ничего определенного. По крайней мере сам я не стану есть этих телят, решил про себя Утис.
— Ну а девушки?
— Вечером кое-кто из спутников Утиса отправился на поиски доильщиц — пока днем они нежились под сводами пещеры, в них проснулась похоть. Но девушки исчезли. Однако стадо по-прежнему оставалось на пастбище, и, пощупав вымя у коров, путешественники убедились, что их успели подоить. Утром вновь задул ветер, но теперь он дул с юго-востока, а потом сменился южным. Они втащили корабль как можно дальше на сушу, а съестное перенесли в пещеру. К вечеру почти все они почувствовали, что пещера хранит стойкий запах молодого женского тела.
— И им захотелось остаться? — прошептала она. — Остаться там, где пахло молодым женским телом?
— Они оставались там тридцать пять дней, — ответил он.
— А девушек поймали?
— Они обещали не трогать стадо, а насчет девушек никаких обещаний не давали. Но я не хочу больше говорить об этом.
— Забавная история, — сказала она. — А что, Утис по вечерам и по ночам тоже выходил охотиться за девушками? Удалось ему поймать какую-нибудь из них?
— Не хочу больше говорить об этом, — сказал он. — Я ведь ничего в точности не знаю.
— Уж верно, они поймали девушек.
— Одну, — сказал он. — Кто-то из них вышел ночью побродить и встретил ее в лесу. Ну, и что случилось, то случилось.
— Это был Утис?
— Не хочу больше говорить об этом, — сказал он. — Они же были не старые еще мужчины и возвращались домой с войны. А тот, кто нашел девушку, не хотел обделять товарищей. Она досталась всем.
— А что с ней стало потом? — прошептала она.
Он ответил тихо-тихо, в шепот леса, в шелест прибоя, в шуршанье звезд:
— Она этого не снесла.
Он ненавидел ее за ее неутолимое любопытство. Ей хотелось знать. Ей хотелось видеть. Я должен рассказывать дальше, мне надо подавить в себе это воспоминание, думал он. Надо что-нибудь выдумать.
— Вообще-то это была пресмешная история, — сказал он тихо, глухо, хрипло.
— История с девушкой? — спросила она.
— Они побывали на войне и потом долго странствовали. С людьми такое случается. А вообще это было всего лишь нечаянное происшествие.
— Ну а другая девушка? Ее они не поймали?
— Не поймали, — ответил он. — Она отправилась к своему хозяину или управителю, словом, к тому, кто правил на Крючковатом мысу или на Большом острове.
— А он жил на острове?
Я должен сочинить что-нибудь забавное, думал он, теперь уж я просто вынужден придумать что-нибудь смешное.
— Это был Гелиос, — сказал он. — Она, Кирка, и в самом деле не солгала. Это был не кто иной, как Гелиос.
Он рассказывал взахлеб, на губах его пузырилась слюна, и он отворачивался, чтобы она этого не заметила.
— Я уверен, что это был Гелиос. Штормовой южный ветер держался долго, им пришлось ждать, запасы пищи у них оскудели. Однажды, пока Утис спал, Эврилох отправился на пастбище и зарезал быка. Когда Утис проснулся, он понял, что все они обречены.
— А разве они не могли ловить рыбу? У них что, не было сети?
— Это были воины и герои, а не рабы — рыбы они не ели.
— Ах да, верно, — сказала она. — Они не были рабами, это были знатные люди — славные победители, совершавшие славное плавание после славной войны. Это были воины.
— Да, — сказал он.
— И что же, разве они не сотворяли возлияний богам?
— Сотворяли, но вино у них кончилось, им пришлось довольствоваться водой. И потом, не могли же они приносить Гелиосу в жертву его же собственных быков. И вот все время, пока свирепствовала буря, они ели и спали. Иногда выходили искать вторую девушку.
— Они же могли охотиться, — заметила она.
— Им не хотелось, да к тому же дичи было мало. И потом, они в конце концов вообразили, что боги сами послали им стадо — чего ради стрелять зайцев или птиц? Но в один прекрасный день они прикончили всех находившихся под рукой быков, коров и овец. Ветер к тому времени утих, и они решили продолжать путь. И вот тут-то и случилось самое смешное.
Что бы такое сочинить, думал он, смешное-пресмешное, уморительное и развеселое, потешное до слез, до колик.
— Вообрази, какой разгром они оставили после себя на острове, — сказал он. — Они ведь забивали скот на скорую руку. Забьют быка — вырежут самые лакомые куски, зарежут овцу — зажарят самые вкусные части. Они перебили уйму животных, не знаю в точности сколько. А черепа, и кости, и шкуры с остатками мяса валялись вокруг и смердели. И знаешь, что случилось, когда они столкнули свой корабль на воду и собрались выйти в море?
Ему еще предстояло сочинить, что случилось, — она его не торопила.
— Черепа поднялись с земли и стали блеять и мычать, — начал он, нащупывая почву. — А шкуры хлопали над нашей головой, словно крылья каких-то странных птиц, а кости…
— Над нашей головой?
— Я хотел сказать, над головой Утиса и его людей, — поправился он раздраженно. — Не перебивай меня, сейчас как раз будет самая соль.
— Нет-нет, я не перебиваю, — сказала она, касаясь губами его уха. — Так что же кости?
— Они бродили вокруг. Наверно, это было и смешное, и жуткое зрелище. То была месть богов. Люди до того перетрусили, что, пока сталкивали судно на воду, да ставили мачту, да выходили в море, наложили в штаны. Впрочем, не успели они отойти от берега, как снова поднялась буря. И к берегу вернуться они не могли тоже. Они снова поплыли на север, туда, где водовороты, в сторону Сциллы и Харибды. Южный ветер сменился западным, мачта сломалась, остальное можно сказать в двух словах. Они утонули. Сорок человек пошли ко дну.
— Все утонули?
— Утис спасся, — сказал он.
— Как странно, — сказала она. — Никто не спасся, а Утис, Никто, спасся.
— Но это правда, — сказал он, — Утис спасся. Зевс метнул в них свою молнию. Это было как раз над гибельной пучиной возле Сциллы, их отнесло туда. Утис уцелел, он уцепился за мачту, течение пронесло его через пролив и потащило к северу от Тринакрии и маленьких островов. Тут задул восточный ветер. Девять суток его относило на запад.
Он умолк, уставившись в потолок. Поднялся утренний ветер, он дул с запада, вскоре рассветет. Он протянул руку и коснулся ее лица.
— Мне было хорошо у тебя, Калипсо, — повторил он снова. — Я никогда не забуду тебя… что бы со мной ни случилось.
Она тоже провела рукой по его лицу, потом по его телу.
— Я буду сильно тосковать по тебе.
Они прижались друг к другу. Но когда на рассвете он уже начал дремать, его разбудил ее голос, у самой его щеки:
— А что с ним случилось потом — с Утисом, который поплыл на запад?
Я уже все рассказал, я вывернулся, подумал он сквозь дрему. Рассказал обо всем, ничего не рассказав, и, стало быть, ловко вывернулся.
— Не знаю, — прошептал он. — Откуда мне знать?
* * *
Он выскользнул из бухты, как выскальзывают из сновидения, было утро, дневная жара еще не настала, его еще клонило в сон. Запасы были сложены на борту, плот покачивался на волнах, едва-едва погружаясь в воду, он казался надежным и крепким. Странник поднял мачту, закрепил ее, развернул парус и сел у кормила. Прохладный западный ветер надул полотнище. Огибая мыс, он еще раз обернулся. Она стояла под скалой, белое платье светилось в солнечных лучах на фоне горы. Выше простиралась ее зеленая долина — до самого Атласа [39], подумал он. Она махнула рукой, потом повернулась и стала подниматься вверх по тропинке. Ему казалось, что она тонет в зелени. Он поднял руку и помахал — быть может, она это увидит. Похлопывал тяжелый красный парус, здесь зыбь была круче, море мерно дышало, он отдыхал на его груди. Это было новое чувство — опять очутиться в море, оно радовало его. В первый час плаванья он держал курс прямо навстречу Гелиосу.
Глава десятая. ТКАНЬЕ
Происшествие с Тканьем кончилось едва ли не скандалом. Впрочем, можно ли назвать это происшествием? То был долгий процесс, процесс внешний и внутренний, постоянное противоборство между желанием Долгоожидающей отсрочить решение и желанием искусной ткачихи-хозяйки закончить прекрасное изделие, расстелить вытканное покрывало на солнце, чтобы, выражаясь высоким стилем, придать ему безоблачную белизну Гелиоса, или, говоря проще, отбелить его, убедиться в том, что полотно она выткала отменное, удостовериться на ощупь в безупречной гладкости льняной ткани.
Несмотря ни на что, она прилежно ткала. Она принималась за работу с утра, сразу после того, как заканчивала непременный разговор с Эвриклеей, после того как ее причесывали и она съедала легкий завтрак. Работала она до обеда, то ускоряя, то замедляя темп и одновременно принимая посетителей — можно сказать, давая им аудиенцию, ибо это и впрямь была аудиенция. Вообще-то Пенелопа придворных церемоний не соблюдала, но все-таки это весьма походило на une cour — придворный прием, спектакль, рассчитанный на публику. Приходили одна за другой знатные городские дамы, причем приходили не только для того, чтобы поболтать о погоде, о том, что жара все еще держится или что, слава богу! — а может быть, наоборот, увы! — начались дожди. «Хотела бы я знать, долго ли нам еще терпеть этот проливень и шквальный ветер и скоро ли наконец начнется навигация?.. А помнит ли Госпожа, какая осень была двенадцать лет тому назад? Как раз перед концом войны?.. А однажды осенью — моя бабушка называла ее осенью великого глада — на Итаку напали промышлявшие разбоем торговцы с юга и разграбили все дочиста. То есть явились-то они летом. Они уводили людей в рабство и жгли дома. Царем тогда еще был Лаэрт, но он находился в отлучке. Не в такой длительной, как высокочтимый Долгоотсутствующий, но, так или иначе, на месте его не было. Он отбыл в далекие края по торговым делам, так это объясняли в разговорах с детьми».
Ни одна из этих дам не была наперсницей Пенелопы, но некоторые позволяли себе быть навязчивыми, поскольку знали ее еще с тех пор, как она новобрачной приехала сюда с Большой земли. Они говорили: «Душенька Пенелопа, я на одну секундочку!» Приходили они не только чтобы посплетничать и потолковать о погоде, хотя разговор всегда начинался с этого. Они приходили по делу. И она охотно принимала их, отчасти потому, что от них узнавала о том, что происходит в городе и на острове, и о новостях с Большой земли, а отчасти потому, что ей представлялся случай дать понять то, что сказать прямо она не хотела. Болтали чаще всего о пустяках. «Ах, милочка, какое прелестное платье!» — «Господи, да это же старое, прошлогоднее!» — «Все равно, такой чудный материал! Ну, а теперь мы хотим взглянуть на Покрывало!»
Несмотря ни на что, она прилежно ткала. Она принималась за работу с утра, сразу после того, как заканчивала непременный разговор с Эвриклеей, после того как ее причесывали и она съедала легкий завтрак. Работала она до обеда, то ускоряя, то замедляя темп и одновременно принимая посетителей — можно сказать, давая им аудиенцию, ибо это и впрямь была аудиенция. Вообще-то Пенелопа придворных церемоний не соблюдала, но все-таки это весьма походило на une cour — придворный прием, спектакль, рассчитанный на публику. Приходили одна за другой знатные городские дамы, причем приходили не только для того, чтобы поболтать о погоде, о том, что жара все еще держится или что, слава богу! — а может быть, наоборот, увы! — начались дожди. «Хотела бы я знать, долго ли нам еще терпеть этот проливень и шквальный ветер и скоро ли наконец начнется навигация?.. А помнит ли Госпожа, какая осень была двенадцать лет тому назад? Как раз перед концом войны?.. А однажды осенью — моя бабушка называла ее осенью великого глада — на Итаку напали промышлявшие разбоем торговцы с юга и разграбили все дочиста. То есть явились-то они летом. Они уводили людей в рабство и жгли дома. Царем тогда еще был Лаэрт, но он находился в отлучке. Не в такой длительной, как высокочтимый Долгоотсутствующий, но, так или иначе, на месте его не было. Он отбыл в далекие края по торговым делам, так это объясняли в разговорах с детьми».
Ни одна из этих дам не была наперсницей Пенелопы, но некоторые позволяли себе быть навязчивыми, поскольку знали ее еще с тех пор, как она новобрачной приехала сюда с Большой земли. Они говорили: «Душенька Пенелопа, я на одну секундочку!» Приходили они не только чтобы посплетничать и потолковать о погоде, хотя разговор всегда начинался с этого. Они приходили по делу. И она охотно принимала их, отчасти потому, что от них узнавала о том, что происходит в городе и на острове, и о новостях с Большой земли, а отчасти потому, что ей представлялся случай дать понять то, что сказать прямо она не хотела. Болтали чаще всего о пустяках. «Ах, милочка, какое прелестное платье!» — «Господи, да это же старое, прошлогоднее!» — «Все равно, такой чудный материал! Ну, а теперь мы хотим взглянуть на Покрывало!»