Страница:
ближнему боярину плахи.
- Не подтвердит. Пустое все это. Шуйскому Годунова не свалить. За
Борисом Федоровичем все дворянство стоит, царь и войско стрелецкое. Да
и не тот Шуйский человек, чтобы в лоб сильного супротивника бить. Он
все исподтишка норовит ударить. Борис Федорович в правоте своей верен
- вот и послал в Углич недруга.
- А так ли, князь Андрей Андреевич? Темные делишки вокруг нас
творятся. Сомнения меня скребут.
- Борису Федоровичу я верю. И тебе советую его держаться, -
твердо высказал Телятевский.
- Нет уж уволь, Андрей Андреевич. С татарином близко за один стол
не сяду, - снова вскипел князь Масальский.
И быть бы тут ссоре. Не впервой друзьям старинным меж собой
браниться. Но на их счастье ударили по Москве ко всенощной.
Богомольный Василий Федорович, так и не пригубив чарки, заторопился в
храм. И уже от дверей прокричал с обидой: (Всенощная - церковная
служба, в состав которой входит вечерняя и утренняя.)
- Одумайся, князь. Все бояре Годуновым недовольны. Василия
Шуйского не сторонись. За княжью честь с Бориской борется, за боярство
старинное. И тебе надлежит с нами быть.
КРЫМСКИЙ НАБЕГ
Оставшись один в палате, Андрей Андреевич, забыв о седмице, отпил
из кубка вина и надолго задумался.
Василий Шуйский! Знатнейший предок великого князя Суздальского.
На Руси среди бояр выше родом его и нет. Князь - корыстолюбец,
известный хитростью, подлостью и скупостью своей. Большой охотник до
наушников и сильно верующий чародейству. Князь - себялюбец, князь -
изменник. Знал бы Масальский о всех его крамолах и воровских делах
противу святой Руси!
Андрей Андреевич, откинувшись в кресло, вспомнил далекое прошлое.
В те годы грозный царь Иван Васильевич огнем и мечом зорил последние
княжьи уделы. Старший брат Никита Телятевский, кормившийся в Путивле,
также попал в государеву опалу и умер в мрачных тюремных застенках.
Ждал царского гнева и молодой князь Андрей. Немногие из бояр
удержались в своих вотчинах. На защиту старинного боярства яростно
поднялись Мстиславские, Колычевы, Юрьевы, Воротынские, Шуйские... И
был тогда юный князь Андрей на их стороне. Потомки удельных князей
плели тайные заговоры, подбивали на царя ремесленный люд и выжидали
удобного случая, чтобы убрать неугодного государя с великокняжеского
трона.
И случай подвернулся. Из далеких южных степей, вооруженные
луками, кривыми саблями и копьями, на низкорослых, выносливых лошадях
хлынула на Русь стотысячная орда крымских улусников.
В вотчинное село князя Телятевского спешно прискакал доверенный
челядинец молодого Василия Шуйского с бумажным столбцом. Князь писал:
"Челом тебе бью, княже Андрей... Наш злой погубитель насилья и
неправды чинит, притесняет не в меру и лютые казни свершает. Пора нам
выступить воедино. И час настал, княже. Государево войско в Ливонии да
крепостях. С юга крымцы набегают, путь к Москве открыт. Идем с нами.
Крымцы помогут нам царя-злодея осилить да былые уделы и свободы
возвернуть. А за оную помощь хану крымскому Девлет-Гирею отдадим
Казань и Астрахань..."
Гонец Шуйского долго ожидал ответа. Юный князь не спал ночами,
метался по хоромам и, наконец, отбросив все сомнения, написал
Шуйскому.
"Князь Василий. Царя не хвалю, вельми жестокосерден он и алчен до
крови боярской. Однако неустанно государь наш и о Руси печется.
Татарам на поклон не пойду и изменником не стану. А ежели ты сам хану
Девлет-Гирею помыслы и беды державные откроешь да к Москве крымцев
подведешь - быть твоей голове на плахе. И порукой тому - мое слово..."
Но грамоты своей порешил князю Шуйскому не посылать, а
доверенному челядинцу сказал:
- Скачи назад. Грамотки от меня не будет, сам все твоему князю на
Москве обскажу.
Гонец помчал в стольный град. Вскоре снарядился в Москву и Андрей
Андреевич. Перед отъездом позвал в моленную горницу Ксению и,
показывая на темно-зеленый ларец возле иконостаса, наказал:
- Сей ларец береги, сестрица. Храни его за божницей
крепко-накрепко.
По дороге в Москву Андрей Андреевич думал:
"Князь Василий хоть и молод, но первейший лукавец на Москве.
Оставлю грамотки при себе, сгодятся при случае".
В Китай-городе, на Ильинке, в богатых хоромах Шуйского высказал
князю Василию то, о чем писал в грамотке. И с той поры стали
недругами.
Сторожевые разъезды донесли вскоре государю, что крымцы вот-вот
приблизятся к Москве. Царь Иван Васильевич, не мешкая, отозвал ряд
воевод из Ливонии. Русская рать спешила занять берега Оки, но не
успела. Хан Девлет-Гирей сумел обойти ее и окружным путем подступил к
Серпухову, где был сам государь с опричниками. До царя дошли слухи об
измене воевод. И государь бежал. Бежал в Коломну, оттуда в
Александровскую слободу, а затем, миновав Москву, в Ростов-Великий.
Князь Андрей Телятевский призывал воевод Бельского,
Мстиславского, Воротинского и Шереметова отойти от Оки и встретить
хана в поле. Князья не решились столкнуть русскую рать с крымской
ордой, укрылись в Москве, и без того переполненную десятками тысяч
беженцев.
Князь Иван Бельский с Большим полком стал на Варламовской улице,
Шереметьев и Мстиславский - на Якимовской, Воротынский и Татев - на
Таганском лугу против Крутиц, Темкин с дружиною опричников - за рекой
Неглинной.
Хан подступил к Москве в душное жаркое майское утро, в праздник
вознесения господня. Ратники приготовились к битве, но Девлет-Гирей на
приступ идти не посмел. Зато улусникам удалось поджечь стольный город.
Высоко вздымая в синее безоблачное небо огненные языки и дымы
пожаров, заполыхала Москва боярская. С шумом и ревом огненное море
вскоре разлилось из конца в конец города, пожирая курные избы
ремесленного люда, нарядные рубленные боярские терема и хоромы,
вековые деревянные часовни и храмы.
Залить водой и растащить баграми быстро и жарко полыхавшие срубы
уже было невозможно. Ратники, ремесленные люди и крестьяне, задыхаясь
от нестерпимого зноя и въедливого дыма, валившего густыми, черными
клубами из дверей и окон, метались в кривых и узких переулках, давили
в тесноте друг друга, гибли под развалинами полыхающих домов. Многие
москвитяне, гонимые жарким пламенем, бросались в Москву-реку, Яузу,
Неглинную и тонули десятками тысяч.
Хан Девлет-Гирей, устрашившись невиданного пожара, удалился на
Воробьевы горы. Грабить уже было нечего, а воевать некого.
Уцелел один государев Кремль, где в церкви Успенья Богоматери
отсиделись ряд воевод с митрополитом Кириллом и князьями Шуйскими.
Начальный воевода князь Иван Бельский задохнулся в погребе на
своем дворе. Князья Телятевский и Темкин с десятком опричников успели
перебраться через Неглинную и спастись от огненного смерча за высокими
каменными стенами Моисеевокого монастыря. Когда вышли из иноческой
кельи, князья ужаснулись увиденному. На пепле бывших хором, теремов,
подворий и изб лежали груды обгорелых трупов, человеческих и конских.
Кишела утопленниками Неглинная, Яуза, Москва-река.
Хан со своей ордой два дня стоял на Воробьевых горах, не решаясь
вступить в мертвый город и осадить Кремль. На третий день Девлет-Гирея
известили, что к Москве приближается властитель Эзеля, принц датский
Магнус с великим войском. Хан знал, что государь всея Руси Иван IV
назвал принца своим братом, обещая женить его на своей племяннице
Евфимии.
Девлет-Гирей повернул свои полчища в родные южные степи. По пути
разорил и разпрабил многие городки, погосты и села, увел в далекий
полон более ста тысяч пленников.
Опустошили крымские улусники и вотчину князя Андрея Телятевского.
Убили старого и больного князя, управителя, челядинцев, свели в полон
юную темноволосую красавицу Ксению.
Оставшаяся в живых, старая мамка Дорофея потом рассказывала
молодому князю:
"Басурманы набежали утром, окружили хоромы и принялись ворота
выбивать. Княжна Ксения кинулась в моленную, ларец из-за божницы взяла
и в сад побежала".
А больше Дорофея ничего не помнила. Сама отсиделась в погребе, а
когда к вечеру выбралась из него, то среди зарубленных челядинцев
Ксению не обнаружила.
Похоронив отца, Андрей Андреевич несколько дней искал потайной
ларец среди пепелищ разграбленной и опустошенной усадьбы. Но тщетно.
Видимо, шкатулка сгорела вместе со всей княжьей утварью.
А чуть позднее Андрей Андреевич узнал, что вотчинные земли князей
Шуйских остались крымскими улусниками нетронуты. По Москве поползли
слухи, но уличить родовитых потомков великого суздальского князя было
нечем. Тем более, сразу же после татарского набега Иван Петрович и
Василий Иванович Шуйские одними из первых явились к царю и усердно
клялись ему в своей верности и горячо предлагали государю помощь,
чтобы наказать Девлет-Гирея за дерзкое нашествие.
На диво Москве боярской царь Иван Васильевич отпустил обоих
князей с миром. Андрей Телятевский, посетив хоромы Василия Шуйского,
уличил князя в измене. На что Шуйский, прознав, что его подметная
грамотка затерялась, с присущим ему коварством ответил:
- О грамотке сей не вспоминай, князь Андрей. Сгорела грамотка,
выходит, что ее и не было. А моего гонца искать не советую: пропал мой
челядинец, должно, в Москве-реке утонул. Так что ни тебя, ни крымского
хана не ведаю и потайного столбца я не писал.
Обозвав князя воровским человеком и святотатцем, разгневанный
Телятевский поехал к своему другу.
Потеряв отца и сестру, воочию увидев на своих глазах гибель
десятков тысяч людей, опустошенную разбойным набегом Русь, молодой
князь Андрей уже без колебаний, твердо высказывал Масальскому:
- Царь не зря на боярство серчает. Удельная правда, за кою князья
цепляются - державе урон. Крымцы нас уже не единожды били, а мы все
особняком в своих вотчинах хотим отсидеться. Помыслы государя разумны
и отныне я ему и тем, кто хочет Русь единой видеть - буду другом
верным.
В СВЕТЛИЦЕ
Каждую неделю по пятницам приходила к княгине в молельную старая
мамка Секлетея и принималась поучать ее семейному благочестию. И вот
сегодня не забыла, явилась ко времени - в кубовом летнике и темном
убрусе на голове. Маленькая, сухонькая, строгая. Села напротив
черноокой статной Елены, заговорила нудно и скрипуче:
- Приступим, матушка-боярыня. О чем это мы с тобой на прошлой
седмице глаголили?
Молодая княгиня виновато глаза потупила.
- Запамятовала, Секлетея.
- Ох, грешно, матушка, - стукнув клюкой, сердито вымолвила
старуха. Так слушай же, государыня... - Имей веру в бога, все упование
возлагай на господа, заутрени не просыпай, обедни и вечерни не
прогуливай. В церкви на молитве стоять со страхом, не глаголить и не
озираться. В храмы приходи с милостынею и с приношениями. Нищих,
убогих, скорбных и калик перехожих призывай в терем свой, напои,
согрей и с добрыми словами до ворот проводи. Умей, матушка, сама и
печь, и варить, всякую домашнюю порядню знать и женское рукоделье. С
гостями не бывай пьяна, а веди беседы все о рукоделье, о законной
христианской жизни, и не пересмеивай, не переговаривай никого. В
гостях и дома песней бесовских и всякого срамословия ни себе, ни
слугам не позволяй, волхвов, кудесников и никакого чародейства не
знай. Вставши и умывшись, укажи девкам сенным дневную работу. Всякое
кушанье, мясное и рыбное, приспех скоромный и постный должна сама
делать и служанок своих научить. Не допускай, матушка, чтобы слуги
тебя будили, хозяйка сама должна будить слуг и пустых речей с ними не
говорить. Во всяком деле и ежедень у мужа своего спрашивайся да
советуйся о каждом обиходе. Знаться должна только с теми, государыня,
с кем муж велит. Помни, матушка, что жена всегда повинуется своему
мужу, как господу, ибо муж есть глава жены, как Христос глава церкви.
Всегда остерегись хмельного питья. Тайком от мужа ни есть, ни пить не
дозволено. Всякий день с мужем и домочадцами справляй на дому вечерню,
повечерницу да полуношницу. В полночь поднимайся тайно и со слезами
богу молись...
Елена скучно зевнула, потянулась и молвила:
- Все запомнила, Секлетея. Пойду-ка я к девушкам. Уж ты не
гневайся, в светлице за прялкой посижу.
- А "Благословение от благовещенского святого отца митрополита
Сильвестра" когда же закончим, матушка?
- Завтра, Секлетея, завтра, - поспешно проговорила Елена и,
чмокнув старуху в щеку, выпорхнула из моленной горницы, пропахнувшей
воском и лампадным благовонием.
Сенные девки, завидев княгиню, поднялись из-за прялок и поясно
поклонились госпоже. Все они в розовых сарафанах, с шелковыми лентами
на головах...
Елена уселась за прялку, однако вскоре сказала:
- Спойте мне, голубушки.
А девки только того и ждали. Ох, как наскучили прялки! Хорошо
хоть новая княгиня нравом веселая. При прежней госпоже от молитв до
рукоделья - и шагу ступить нельзя. И жили, словно в монашеской
обители: ни хороводов, ни качелей.
И девушки сенные запели - тихо, неторопливо да задумчиво:
Ты взойди, взойди, красно солнышко,
Над горой взойди над высокою,
Над дубравушкой над зеленою...
В светлицу вошел Якушка. Поклонился княгине, украдкой, озорно
подмигнув девкам, молвил:
- Князь Андрей Андреевич к себе кличет.
Елена вспыхнула ярким румянцем и заспешила к князю. Мамка
Секлетея, провожая сенями Елену, ворчала:
- Экое ты намедни удумала. Мыслимо ли боярыне верхом на коня
проситься. Басурманское дело, святотатство это, матушка.
- Я у братца своего всегда на коне ездила. Любо мне, Секлетея.
- Тьфу, тьфу! Оборони бог от срамного дела.
Князь ласково встретил Елену в горнице, усадил рядом с собою на
лавку, обнял. В дверь заглянула мамка, поджав губы, покачала головой.
- В пятницу, грех-то какой, лобзаться удумали!
Князь погрозил ей кулаком.
- Ступай, Секлетея. Княгиня со мной побудет.
Мамка что-то проворчала себе под нос и тихо прикрыла сводчатую
дверь, обитую красным бархатом.
- Сама затворница, и за мной по пятам ходит да невеселые речи
сказывает. Так нельзя, эдак нельзя. Живу, словно в ските. А мне все на
коня хочется. Дозволь, государь мой, - целуя князя в губы, высказала
Елена.
- Опять за свое, княгинюшка. Брат твой - Григорий Шаховокий -
отменный наездник. Знаю о том. Со шляхтой он знается, а там свои
обычаи. Девки там, сказывают, ежедень на конях скачут. А здесь Москва,
Еленушка. И тебе на коне теперь быть не дозволено. Засмеют меня бояре.
А коли скушно тебе - в саду с девками развлекись, хороводы сыграйте,
гусельников да скоморохов позовите.
Когда на золотых окладах иконостаса багрянцем засверкала вечерняя
заря, в княжьи покои снова вошла мамка Секлетея и напомнила супругам о
начале всенощной.
"КНЯЖЬЯ ДОБРОТА"
Над боярской Москвой плывет утренний благовест.
Иванка Болотников, прислонившись к бревенчатой стене темного
подклета, невесело раздумывал:
"Прав был Пахом. Нет на Руси добрых бояр. Вот и наш князь мужику
навстречу пойти не хочет. Даже выслушать нужду мирскую ему недосуг".
Рядом, свернувшись калачиком на куче соломы, беззаботно напевал
вполголоса Афоня Шмоток. Болотников толкнул его ногой.
- Чего веселый?
- Кручину не люблю. Скоро в вотчину поедем. Вот всыплет нам князь
кнута и отпустит восвояси. Агафья там без меня скучает.
- У тебя баба в голове, а у меня жито на уме. Князя хочу видеть.
Нешто он крестьянам хлеба пожалеет? Не посеем нонче - и ему оброка не
видать.
Афоня выглянул в малое оконце, забранное железной решеткой и
оживился:
- Примет тебя князь, Иванка. Глянь - воротный сторож по двору
идет. Денежку он зело любит. Вот мы его сейчас и облапушим, - довольно
потирая ладоши, проговорил бобыль и крикнул в оконце. - Подойди сюда,
отец родной!
Привратник, услышав голос из подклета, остановился посреди двора,
широко зевнул, перекрестил рот, чтобы плутоватый черт не забрался в
грешную душу и неторопливо, шаркая по земле лыковыми лаптями,
приблизился к смоляному срубу.
- Чего рот дерете, мужичье?
- Поначалу скажи, как тебя звать-величать, батюшка?
- Звать Игнатием, а по батюшке - сын Силантьев, - позевывая,
прогудел привратник.
- Нешто Игнатий! - обрадованно воскликнул Афоня, высунув в оконце
жидкую козлиную бороденку. - Ну и ну! Однако, счастливец ты, отец
родной.
- Это отчего ж? - недоуменно вопросил Игнатий.
- Через неделю тебе вино да хмельную брагу пить за день святого
Игнатия - епископа Ростовского. Великий богомолец был и добрыми делами
среди паствы далеко известен. Тебя, чать, не зря Игнатием нарекли. И в
тебе добрая душа сидит.
Привратник ухмыльнулся, пегую бороду щепотью вздернул.
- Ишь ты! Все святцы постиг.
- А теперь скажи мне, мил человек - почем нынче на торгу добрый
суконный кафтан? - елейно продолжал выспрашивать Афоня.
- Четыре гривны, братец.
- Так-так, - поблескивая глазами, раздумчиво протянул бобыль, а
затем проговорил участливо. - Вижу, одежонка на тебе, Игнатий, свет
Силантьев, немудрящая да и лаптишки княжьему человеку не к лицу.
Проведи нас к князю в хоромы, а мы тебе за радение на суконный кафтан
да сапоги из юфти полтину отвалим. Глядишь, день святого Игнатия в
обновке справишь.
- Отколь у вас экие деньжищи? Поди, врешь, братец.
Афоня тронул за рукав Болотникова, шепнул:
- Вынимай мирскую полтину, Иванка. Показать Игнашке надо. Дело
верное, клюнет.
Болотников протянул бобылю деньги. Афоня, зажав монеты в кулаке,
показал их привратнику.
У Игнатия аж борода заходила, а в глазах заполыхали жадные
огоньки.
- Давай сюды, братец. Так и быть, провожу вас к князю.
- Э-э, нет, мил человек. Поначалу службу сослужи, а потом и
награду получишь.
Привратник озадаченно заходил вдоль подклета. Князь Андрей
Андреевич крут на расправу. Выпускать мужичков не велено. А вдруг у
них какой злой умысел противу князя. Случись чего - и головы тогда не
сносить.
А бобыль все заманчиво вертел монетами, смущал привратника,
говорил речисто:
- Али тебе обновка не нужна, отец родной? Отомкни замок, батюшка.
А мы тихонько и в хоромы. Людишки мы смирные, князя долгими речами
неволить не станем. Порадей за мирское дело. А уж коли тебя князь
слегка кнутом и попотчует - стерпи, милок. Полтина на дороге не
валяется.
Игнатий покряхтел, покряхтел и отомкнул висячий замок на двери.
- Грех на душу беру, православные.
- Один бог безгрешен, отец родной. Нет на Руси человека, чтобы
век свой без греха прожил. У святых отцов не найдешь и концов,
батюшка, - ласково проронил Шмоток, отряхивая с себя ржаную мякину.
Болотников поднялся с пола и тихо похвалил бобыля:
- Тебе только думным дьяком быть, Афоня. Ну и хитер!
Привратник, воровато озираясь по сторонам, подвел мужиков к
терему. Кабы Якушка не заметил, тогда - пропащее дело.
По двору сновали холопы в легких летних кафтанах и сенные девки в
цветастых сарафанах, бабы в повойниках, кокошниках и киках. (Повойник
- старинный головной убор русских замужних женщин в виде повязки,
надеваемой под платок. Кокошник - старинный женский головной убор с
высоким полукруглым щитком.)
Поднявшись на красное крыльцо, Болотников решил про себя: "Ежели
князь жита крестьянам не даст - о грамотке ему поведаю. Была не была.
Иначе голодовать всему страдному люду".
- У спального холопа Игнатий выведал, что князь только что
покинул моленную и теперь снова собирается в сад дрова поколоть.
Привратник легонько стукнул в дверь, перекрестился, вошел в
палату и разом бухнулся на колени. Задевая длинной пегой бородищей
заморский ковер, проронил со смирением:
- Уж ты прости раба своего, батюшка князь. Не прикажи казнить,
дозволь слово молвить.
Андрей Андреевич недовольно глянул на своего холопа. Такое
случалось впервые, чтобы холоп без спросу, без ведома в палату
вваливался.
- Уж не во хмелю ли ты, Игнашка? - строго спросил князь.
- Отродясь на службе твоей зеленым винцом не баловался, батюшка
князь. Привел я к тебе двух мужичков. Уж больно дело у них до тебя
велико, сказывают. Прими, милостивец, - торопливо выпалил Игнатий и,
не дожидаясь княжьего слова, на свой страх и риск распахнул дверь. В
палату вошли гонцы, перекрестились на правый угол, низко поклонились
князю.
- Ну и дела! - вконец осерчал Телятевский и, сняв со стены
ременный кнут, больно огрел привратника по широкой спине.
Игнатий ойкнул и задом пополз к двери, возле которой уже стоял
Якушка, привлеченный шумом.
- Игнашку сведи в подклет да батогами как следует награди, -
приказал князь.
Когда Якушка закрыл за привратником двери, Андрей Андреевич
опустился в кресло и холодно взглянул на крестьян, раздумывая, чем
наказать упрямых мужиков.
- Пришли мы к тебе от всего мира, князь. На селе жито кончилось.
Каждый - по одной-две десятины недосеял. Пустовать земля будет, голод
зачнется, тогда и оброк селянам не осилить. Окажи милость, князь.
Выдай на мир двести четей хлеба. На покров сполна возвратим и оброк
справим, промолвил Болотников.
Покуда молодой страдник говорил, гнев у Андрея Андреевича немного
поулегся, да и речь статного чернявого детины показалась ему разумной.
- Много просят мужики вотчинные. А вдруг земля не родит? Чем
тогда долг князю отдадите?
К такому вопросу Иванка не был готов. И в самом деле - неурожай
частенько тяжелым жерновом ложится на крестьянские плечи. Однако,
поразмыслив, нашелся что ответить.
- В селе твоем, князь, почитай, одни старожильцы да серебреники
остались. У многих лошаденки и другая живность на дворах стоит. Назему
в стойлах накопилось довольно. А ежели еще с твоей конюшни вывезти на
ниву позволишь - будет хлеб, князь. Пораньше встанем, попозднее ляжем.
Работа да руки - надежные в людях поруки. Так на миру оказывают.
Андрей Андреевич поднялся из кресла, шагнул к Болотникову:
- Вижу, не одной силой крепок ты, а и умишком бог тебя наделил.
Отца твоего Исайку знаю - башковитый мужик. Однако с житом нонче всюду
туго, молодец. Ступайте покуда во двор, а я поразмыслю, что с миром
делать.
Хотел было Болотников о грамоте заикнуться, но снова не решился.
А вдруг князь еще смилостивится и прикажет дать селянам жита.
Гонцы удалились во двор, а князь послал Якушку за торговым
приказчиком. Пока челядинец разыскивал Гордея, Андрей Андреевич, забыв
о дровяной похете, вновь взялся за гусиное перо, бумажный столбец и
углубился в расчеты.
Двести четвертей хлеба - это сто двадцать рублей. Деньги немалые.
На них целый табун хороших рысаков можно купить. Пожалуй, не грешно и
отказать крестьянам... А оброк? Парень, кажись, дело говорит. Ниве
пустовать нельзя. Тут и мужику и князю урон немалый. А ежели и в самом
деле недород или хлеб градом побьет? Тогда и вовсе быть в убытках.
Когда пришел торговый приказчик, Андрей Андреевич высказал ему
свои сомнения. Гордей Данилыч долго молчал, прикрыв глаза.
- Мне всякие князья были ведомы. Многие бы из них мужикам кукиш
показали да батогами выпороли за нерадивость. Да токмо проку в том
мало. Это, вон, князь Василий Федорович единым днем привык кормиться,
а тебе, батюшка, это не с руки, потому как наперед завсегда
заглядываешь. Послушай холопишка своего верного, князь. Я бы своим
худым умишком вот что посоветовал. Ведаю я, что в вотчине твоей
заброшенных земель под перелогом до сотни десятин пустует. Нива та
бурьяном поросла, но ежели ее сохой ковырнуть да назему положить, то
четей по десяти снять с десятины можно. Вот и прикинь, князь, всю
выгоду. Почитай, четыре тыщи пудов хлеба! Вот и пущай мужички за долг
перелог твой по осени поднимут. Выдашь им двести четей, а обернется
впятеро. (Перелог - возделывавшийся ранее участок земли, оставленный
без обработки в течение нескольких лет.)
- Светлая у тебя голова, Данилыч. Кличь мужиков да грамотку
отпиши приказчику Калистрату, - порешил князь.
Часть IV
СУНДУЧОК
По черному небу - звездная россыпь. Спит село вотчинное. Даже
древний седовласый дед Зосима, обронив деревянную колотушку, прикорнул
возле княжьего тына, вытянув усталые немощные ноги в дырявых лаптях.
В бане, перед иконой святого Иоанна-воина, покровителя воров и
разбойного люда, полыхает восковая свеча. Опустившись на колени, тощий
взъерошенный мужичонка прикладывается устами к иконе и истово бормочет
долгую молитву:
- Во имя отца и сына святого духа, аминь. Иду я, раб божий
Афанасий, в лихую дорогу. Навстречу мне сам господь Иисус Христос
грядет из прекрасного рая, опирается золотым посохом. На правой
стороне у меня - матерь божия, пресвятая богородица с ангелами,
архангелами, серафимами и со всякими небесными силами. С левой стороны
моей - архангел Гавриил, надо мною - Михаил-архангел, сзади меня
Илья-пророк на огненной колеснице. Он стреляет, очищает и дорогу мою
закрывает святым духом и животворящим крестом господним. Замок -
богоматерь, Петра и Павла - ключ. Аминь!
- Кончай молитву, Афоня, - поторопил бобыля Болотников.
- Сам бы помолился, Иванка. Зело помогает от всякой напасти. Енту
молитву я от Федьки Берсеня познал. Он ее от одного разбойного деда на
бумажный столбец записал да под рубахой носит в ладанке. И с той поры
удачлив, сказывал, в лихом деле, - проговорил Афоня и, завернув икону
в тряпицу, спрятал ее под лавку.
Прихватив с собой веревку и легкую лесенку-настенницу, вышли на
- Не подтвердит. Пустое все это. Шуйскому Годунова не свалить. За
Борисом Федоровичем все дворянство стоит, царь и войско стрелецкое. Да
и не тот Шуйский человек, чтобы в лоб сильного супротивника бить. Он
все исподтишка норовит ударить. Борис Федорович в правоте своей верен
- вот и послал в Углич недруга.
- А так ли, князь Андрей Андреевич? Темные делишки вокруг нас
творятся. Сомнения меня скребут.
- Борису Федоровичу я верю. И тебе советую его держаться, -
твердо высказал Телятевский.
- Нет уж уволь, Андрей Андреевич. С татарином близко за один стол
не сяду, - снова вскипел князь Масальский.
И быть бы тут ссоре. Не впервой друзьям старинным меж собой
браниться. Но на их счастье ударили по Москве ко всенощной.
Богомольный Василий Федорович, так и не пригубив чарки, заторопился в
храм. И уже от дверей прокричал с обидой: (Всенощная - церковная
служба, в состав которой входит вечерняя и утренняя.)
- Одумайся, князь. Все бояре Годуновым недовольны. Василия
Шуйского не сторонись. За княжью честь с Бориской борется, за боярство
старинное. И тебе надлежит с нами быть.
КРЫМСКИЙ НАБЕГ
Оставшись один в палате, Андрей Андреевич, забыв о седмице, отпил
из кубка вина и надолго задумался.
Василий Шуйский! Знатнейший предок великого князя Суздальского.
На Руси среди бояр выше родом его и нет. Князь - корыстолюбец,
известный хитростью, подлостью и скупостью своей. Большой охотник до
наушников и сильно верующий чародейству. Князь - себялюбец, князь -
изменник. Знал бы Масальский о всех его крамолах и воровских делах
противу святой Руси!
Андрей Андреевич, откинувшись в кресло, вспомнил далекое прошлое.
В те годы грозный царь Иван Васильевич огнем и мечом зорил последние
княжьи уделы. Старший брат Никита Телятевский, кормившийся в Путивле,
также попал в государеву опалу и умер в мрачных тюремных застенках.
Ждал царского гнева и молодой князь Андрей. Немногие из бояр
удержались в своих вотчинах. На защиту старинного боярства яростно
поднялись Мстиславские, Колычевы, Юрьевы, Воротынские, Шуйские... И
был тогда юный князь Андрей на их стороне. Потомки удельных князей
плели тайные заговоры, подбивали на царя ремесленный люд и выжидали
удобного случая, чтобы убрать неугодного государя с великокняжеского
трона.
И случай подвернулся. Из далеких южных степей, вооруженные
луками, кривыми саблями и копьями, на низкорослых, выносливых лошадях
хлынула на Русь стотысячная орда крымских улусников.
В вотчинное село князя Телятевского спешно прискакал доверенный
челядинец молодого Василия Шуйского с бумажным столбцом. Князь писал:
"Челом тебе бью, княже Андрей... Наш злой погубитель насилья и
неправды чинит, притесняет не в меру и лютые казни свершает. Пора нам
выступить воедино. И час настал, княже. Государево войско в Ливонии да
крепостях. С юга крымцы набегают, путь к Москве открыт. Идем с нами.
Крымцы помогут нам царя-злодея осилить да былые уделы и свободы
возвернуть. А за оную помощь хану крымскому Девлет-Гирею отдадим
Казань и Астрахань..."
Гонец Шуйского долго ожидал ответа. Юный князь не спал ночами,
метался по хоромам и, наконец, отбросив все сомнения, написал
Шуйскому.
"Князь Василий. Царя не хвалю, вельми жестокосерден он и алчен до
крови боярской. Однако неустанно государь наш и о Руси печется.
Татарам на поклон не пойду и изменником не стану. А ежели ты сам хану
Девлет-Гирею помыслы и беды державные откроешь да к Москве крымцев
подведешь - быть твоей голове на плахе. И порукой тому - мое слово..."
Но грамоты своей порешил князю Шуйскому не посылать, а
доверенному челядинцу сказал:
- Скачи назад. Грамотки от меня не будет, сам все твоему князю на
Москве обскажу.
Гонец помчал в стольный град. Вскоре снарядился в Москву и Андрей
Андреевич. Перед отъездом позвал в моленную горницу Ксению и,
показывая на темно-зеленый ларец возле иконостаса, наказал:
- Сей ларец береги, сестрица. Храни его за божницей
крепко-накрепко.
По дороге в Москву Андрей Андреевич думал:
"Князь Василий хоть и молод, но первейший лукавец на Москве.
Оставлю грамотки при себе, сгодятся при случае".
В Китай-городе, на Ильинке, в богатых хоромах Шуйского высказал
князю Василию то, о чем писал в грамотке. И с той поры стали
недругами.
Сторожевые разъезды донесли вскоре государю, что крымцы вот-вот
приблизятся к Москве. Царь Иван Васильевич, не мешкая, отозвал ряд
воевод из Ливонии. Русская рать спешила занять берега Оки, но не
успела. Хан Девлет-Гирей сумел обойти ее и окружным путем подступил к
Серпухову, где был сам государь с опричниками. До царя дошли слухи об
измене воевод. И государь бежал. Бежал в Коломну, оттуда в
Александровскую слободу, а затем, миновав Москву, в Ростов-Великий.
Князь Андрей Телятевский призывал воевод Бельского,
Мстиславского, Воротинского и Шереметова отойти от Оки и встретить
хана в поле. Князья не решились столкнуть русскую рать с крымской
ордой, укрылись в Москве, и без того переполненную десятками тысяч
беженцев.
Князь Иван Бельский с Большим полком стал на Варламовской улице,
Шереметьев и Мстиславский - на Якимовской, Воротынский и Татев - на
Таганском лугу против Крутиц, Темкин с дружиною опричников - за рекой
Неглинной.
Хан подступил к Москве в душное жаркое майское утро, в праздник
вознесения господня. Ратники приготовились к битве, но Девлет-Гирей на
приступ идти не посмел. Зато улусникам удалось поджечь стольный город.
Высоко вздымая в синее безоблачное небо огненные языки и дымы
пожаров, заполыхала Москва боярская. С шумом и ревом огненное море
вскоре разлилось из конца в конец города, пожирая курные избы
ремесленного люда, нарядные рубленные боярские терема и хоромы,
вековые деревянные часовни и храмы.
Залить водой и растащить баграми быстро и жарко полыхавшие срубы
уже было невозможно. Ратники, ремесленные люди и крестьяне, задыхаясь
от нестерпимого зноя и въедливого дыма, валившего густыми, черными
клубами из дверей и окон, метались в кривых и узких переулках, давили
в тесноте друг друга, гибли под развалинами полыхающих домов. Многие
москвитяне, гонимые жарким пламенем, бросались в Москву-реку, Яузу,
Неглинную и тонули десятками тысяч.
Хан Девлет-Гирей, устрашившись невиданного пожара, удалился на
Воробьевы горы. Грабить уже было нечего, а воевать некого.
Уцелел один государев Кремль, где в церкви Успенья Богоматери
отсиделись ряд воевод с митрополитом Кириллом и князьями Шуйскими.
Начальный воевода князь Иван Бельский задохнулся в погребе на
своем дворе. Князья Телятевский и Темкин с десятком опричников успели
перебраться через Неглинную и спастись от огненного смерча за высокими
каменными стенами Моисеевокого монастыря. Когда вышли из иноческой
кельи, князья ужаснулись увиденному. На пепле бывших хором, теремов,
подворий и изб лежали груды обгорелых трупов, человеческих и конских.
Кишела утопленниками Неглинная, Яуза, Москва-река.
Хан со своей ордой два дня стоял на Воробьевых горах, не решаясь
вступить в мертвый город и осадить Кремль. На третий день Девлет-Гирея
известили, что к Москве приближается властитель Эзеля, принц датский
Магнус с великим войском. Хан знал, что государь всея Руси Иван IV
назвал принца своим братом, обещая женить его на своей племяннице
Евфимии.
Девлет-Гирей повернул свои полчища в родные южные степи. По пути
разорил и разпрабил многие городки, погосты и села, увел в далекий
полон более ста тысяч пленников.
Опустошили крымские улусники и вотчину князя Андрея Телятевского.
Убили старого и больного князя, управителя, челядинцев, свели в полон
юную темноволосую красавицу Ксению.
Оставшаяся в живых, старая мамка Дорофея потом рассказывала
молодому князю:
"Басурманы набежали утром, окружили хоромы и принялись ворота
выбивать. Княжна Ксения кинулась в моленную, ларец из-за божницы взяла
и в сад побежала".
А больше Дорофея ничего не помнила. Сама отсиделась в погребе, а
когда к вечеру выбралась из него, то среди зарубленных челядинцев
Ксению не обнаружила.
Похоронив отца, Андрей Андреевич несколько дней искал потайной
ларец среди пепелищ разграбленной и опустошенной усадьбы. Но тщетно.
Видимо, шкатулка сгорела вместе со всей княжьей утварью.
А чуть позднее Андрей Андреевич узнал, что вотчинные земли князей
Шуйских остались крымскими улусниками нетронуты. По Москве поползли
слухи, но уличить родовитых потомков великого суздальского князя было
нечем. Тем более, сразу же после татарского набега Иван Петрович и
Василий Иванович Шуйские одними из первых явились к царю и усердно
клялись ему в своей верности и горячо предлагали государю помощь,
чтобы наказать Девлет-Гирея за дерзкое нашествие.
На диво Москве боярской царь Иван Васильевич отпустил обоих
князей с миром. Андрей Телятевский, посетив хоромы Василия Шуйского,
уличил князя в измене. На что Шуйский, прознав, что его подметная
грамотка затерялась, с присущим ему коварством ответил:
- О грамотке сей не вспоминай, князь Андрей. Сгорела грамотка,
выходит, что ее и не было. А моего гонца искать не советую: пропал мой
челядинец, должно, в Москве-реке утонул. Так что ни тебя, ни крымского
хана не ведаю и потайного столбца я не писал.
Обозвав князя воровским человеком и святотатцем, разгневанный
Телятевский поехал к своему другу.
Потеряв отца и сестру, воочию увидев на своих глазах гибель
десятков тысяч людей, опустошенную разбойным набегом Русь, молодой
князь Андрей уже без колебаний, твердо высказывал Масальскому:
- Царь не зря на боярство серчает. Удельная правда, за кою князья
цепляются - державе урон. Крымцы нас уже не единожды били, а мы все
особняком в своих вотчинах хотим отсидеться. Помыслы государя разумны
и отныне я ему и тем, кто хочет Русь единой видеть - буду другом
верным.
В СВЕТЛИЦЕ
Каждую неделю по пятницам приходила к княгине в молельную старая
мамка Секлетея и принималась поучать ее семейному благочестию. И вот
сегодня не забыла, явилась ко времени - в кубовом летнике и темном
убрусе на голове. Маленькая, сухонькая, строгая. Села напротив
черноокой статной Елены, заговорила нудно и скрипуче:
- Приступим, матушка-боярыня. О чем это мы с тобой на прошлой
седмице глаголили?
Молодая княгиня виновато глаза потупила.
- Запамятовала, Секлетея.
- Ох, грешно, матушка, - стукнув клюкой, сердито вымолвила
старуха. Так слушай же, государыня... - Имей веру в бога, все упование
возлагай на господа, заутрени не просыпай, обедни и вечерни не
прогуливай. В церкви на молитве стоять со страхом, не глаголить и не
озираться. В храмы приходи с милостынею и с приношениями. Нищих,
убогих, скорбных и калик перехожих призывай в терем свой, напои,
согрей и с добрыми словами до ворот проводи. Умей, матушка, сама и
печь, и варить, всякую домашнюю порядню знать и женское рукоделье. С
гостями не бывай пьяна, а веди беседы все о рукоделье, о законной
христианской жизни, и не пересмеивай, не переговаривай никого. В
гостях и дома песней бесовских и всякого срамословия ни себе, ни
слугам не позволяй, волхвов, кудесников и никакого чародейства не
знай. Вставши и умывшись, укажи девкам сенным дневную работу. Всякое
кушанье, мясное и рыбное, приспех скоромный и постный должна сама
делать и служанок своих научить. Не допускай, матушка, чтобы слуги
тебя будили, хозяйка сама должна будить слуг и пустых речей с ними не
говорить. Во всяком деле и ежедень у мужа своего спрашивайся да
советуйся о каждом обиходе. Знаться должна только с теми, государыня,
с кем муж велит. Помни, матушка, что жена всегда повинуется своему
мужу, как господу, ибо муж есть глава жены, как Христос глава церкви.
Всегда остерегись хмельного питья. Тайком от мужа ни есть, ни пить не
дозволено. Всякий день с мужем и домочадцами справляй на дому вечерню,
повечерницу да полуношницу. В полночь поднимайся тайно и со слезами
богу молись...
Елена скучно зевнула, потянулась и молвила:
- Все запомнила, Секлетея. Пойду-ка я к девушкам. Уж ты не
гневайся, в светлице за прялкой посижу.
- А "Благословение от благовещенского святого отца митрополита
Сильвестра" когда же закончим, матушка?
- Завтра, Секлетея, завтра, - поспешно проговорила Елена и,
чмокнув старуху в щеку, выпорхнула из моленной горницы, пропахнувшей
воском и лампадным благовонием.
Сенные девки, завидев княгиню, поднялись из-за прялок и поясно
поклонились госпоже. Все они в розовых сарафанах, с шелковыми лентами
на головах...
Елена уселась за прялку, однако вскоре сказала:
- Спойте мне, голубушки.
А девки только того и ждали. Ох, как наскучили прялки! Хорошо
хоть новая княгиня нравом веселая. При прежней госпоже от молитв до
рукоделья - и шагу ступить нельзя. И жили, словно в монашеской
обители: ни хороводов, ни качелей.
И девушки сенные запели - тихо, неторопливо да задумчиво:
Ты взойди, взойди, красно солнышко,
Над горой взойди над высокою,
Над дубравушкой над зеленою...
В светлицу вошел Якушка. Поклонился княгине, украдкой, озорно
подмигнув девкам, молвил:
- Князь Андрей Андреевич к себе кличет.
Елена вспыхнула ярким румянцем и заспешила к князю. Мамка
Секлетея, провожая сенями Елену, ворчала:
- Экое ты намедни удумала. Мыслимо ли боярыне верхом на коня
проситься. Басурманское дело, святотатство это, матушка.
- Я у братца своего всегда на коне ездила. Любо мне, Секлетея.
- Тьфу, тьфу! Оборони бог от срамного дела.
Князь ласково встретил Елену в горнице, усадил рядом с собою на
лавку, обнял. В дверь заглянула мамка, поджав губы, покачала головой.
- В пятницу, грех-то какой, лобзаться удумали!
Князь погрозил ей кулаком.
- Ступай, Секлетея. Княгиня со мной побудет.
Мамка что-то проворчала себе под нос и тихо прикрыла сводчатую
дверь, обитую красным бархатом.
- Сама затворница, и за мной по пятам ходит да невеселые речи
сказывает. Так нельзя, эдак нельзя. Живу, словно в ските. А мне все на
коня хочется. Дозволь, государь мой, - целуя князя в губы, высказала
Елена.
- Опять за свое, княгинюшка. Брат твой - Григорий Шаховокий -
отменный наездник. Знаю о том. Со шляхтой он знается, а там свои
обычаи. Девки там, сказывают, ежедень на конях скачут. А здесь Москва,
Еленушка. И тебе на коне теперь быть не дозволено. Засмеют меня бояре.
А коли скушно тебе - в саду с девками развлекись, хороводы сыграйте,
гусельников да скоморохов позовите.
Когда на золотых окладах иконостаса багрянцем засверкала вечерняя
заря, в княжьи покои снова вошла мамка Секлетея и напомнила супругам о
начале всенощной.
"КНЯЖЬЯ ДОБРОТА"
Над боярской Москвой плывет утренний благовест.
Иванка Болотников, прислонившись к бревенчатой стене темного
подклета, невесело раздумывал:
"Прав был Пахом. Нет на Руси добрых бояр. Вот и наш князь мужику
навстречу пойти не хочет. Даже выслушать нужду мирскую ему недосуг".
Рядом, свернувшись калачиком на куче соломы, беззаботно напевал
вполголоса Афоня Шмоток. Болотников толкнул его ногой.
- Чего веселый?
- Кручину не люблю. Скоро в вотчину поедем. Вот всыплет нам князь
кнута и отпустит восвояси. Агафья там без меня скучает.
- У тебя баба в голове, а у меня жито на уме. Князя хочу видеть.
Нешто он крестьянам хлеба пожалеет? Не посеем нонче - и ему оброка не
видать.
Афоня выглянул в малое оконце, забранное железной решеткой и
оживился:
- Примет тебя князь, Иванка. Глянь - воротный сторож по двору
идет. Денежку он зело любит. Вот мы его сейчас и облапушим, - довольно
потирая ладоши, проговорил бобыль и крикнул в оконце. - Подойди сюда,
отец родной!
Привратник, услышав голос из подклета, остановился посреди двора,
широко зевнул, перекрестил рот, чтобы плутоватый черт не забрался в
грешную душу и неторопливо, шаркая по земле лыковыми лаптями,
приблизился к смоляному срубу.
- Чего рот дерете, мужичье?
- Поначалу скажи, как тебя звать-величать, батюшка?
- Звать Игнатием, а по батюшке - сын Силантьев, - позевывая,
прогудел привратник.
- Нешто Игнатий! - обрадованно воскликнул Афоня, высунув в оконце
жидкую козлиную бороденку. - Ну и ну! Однако, счастливец ты, отец
родной.
- Это отчего ж? - недоуменно вопросил Игнатий.
- Через неделю тебе вино да хмельную брагу пить за день святого
Игнатия - епископа Ростовского. Великий богомолец был и добрыми делами
среди паствы далеко известен. Тебя, чать, не зря Игнатием нарекли. И в
тебе добрая душа сидит.
Привратник ухмыльнулся, пегую бороду щепотью вздернул.
- Ишь ты! Все святцы постиг.
- А теперь скажи мне, мил человек - почем нынче на торгу добрый
суконный кафтан? - елейно продолжал выспрашивать Афоня.
- Четыре гривны, братец.
- Так-так, - поблескивая глазами, раздумчиво протянул бобыль, а
затем проговорил участливо. - Вижу, одежонка на тебе, Игнатий, свет
Силантьев, немудрящая да и лаптишки княжьему человеку не к лицу.
Проведи нас к князю в хоромы, а мы тебе за радение на суконный кафтан
да сапоги из юфти полтину отвалим. Глядишь, день святого Игнатия в
обновке справишь.
- Отколь у вас экие деньжищи? Поди, врешь, братец.
Афоня тронул за рукав Болотникова, шепнул:
- Вынимай мирскую полтину, Иванка. Показать Игнашке надо. Дело
верное, клюнет.
Болотников протянул бобылю деньги. Афоня, зажав монеты в кулаке,
показал их привратнику.
У Игнатия аж борода заходила, а в глазах заполыхали жадные
огоньки.
- Давай сюды, братец. Так и быть, провожу вас к князю.
- Э-э, нет, мил человек. Поначалу службу сослужи, а потом и
награду получишь.
Привратник озадаченно заходил вдоль подклета. Князь Андрей
Андреевич крут на расправу. Выпускать мужичков не велено. А вдруг у
них какой злой умысел противу князя. Случись чего - и головы тогда не
сносить.
А бобыль все заманчиво вертел монетами, смущал привратника,
говорил речисто:
- Али тебе обновка не нужна, отец родной? Отомкни замок, батюшка.
А мы тихонько и в хоромы. Людишки мы смирные, князя долгими речами
неволить не станем. Порадей за мирское дело. А уж коли тебя князь
слегка кнутом и попотчует - стерпи, милок. Полтина на дороге не
валяется.
Игнатий покряхтел, покряхтел и отомкнул висячий замок на двери.
- Грех на душу беру, православные.
- Один бог безгрешен, отец родной. Нет на Руси человека, чтобы
век свой без греха прожил. У святых отцов не найдешь и концов,
батюшка, - ласково проронил Шмоток, отряхивая с себя ржаную мякину.
Болотников поднялся с пола и тихо похвалил бобыля:
- Тебе только думным дьяком быть, Афоня. Ну и хитер!
Привратник, воровато озираясь по сторонам, подвел мужиков к
терему. Кабы Якушка не заметил, тогда - пропащее дело.
По двору сновали холопы в легких летних кафтанах и сенные девки в
цветастых сарафанах, бабы в повойниках, кокошниках и киках. (Повойник
- старинный головной убор русских замужних женщин в виде повязки,
надеваемой под платок. Кокошник - старинный женский головной убор с
высоким полукруглым щитком.)
Поднявшись на красное крыльцо, Болотников решил про себя: "Ежели
князь жита крестьянам не даст - о грамотке ему поведаю. Была не была.
Иначе голодовать всему страдному люду".
- У спального холопа Игнатий выведал, что князь только что
покинул моленную и теперь снова собирается в сад дрова поколоть.
Привратник легонько стукнул в дверь, перекрестился, вошел в
палату и разом бухнулся на колени. Задевая длинной пегой бородищей
заморский ковер, проронил со смирением:
- Уж ты прости раба своего, батюшка князь. Не прикажи казнить,
дозволь слово молвить.
Андрей Андреевич недовольно глянул на своего холопа. Такое
случалось впервые, чтобы холоп без спросу, без ведома в палату
вваливался.
- Уж не во хмелю ли ты, Игнашка? - строго спросил князь.
- Отродясь на службе твоей зеленым винцом не баловался, батюшка
князь. Привел я к тебе двух мужичков. Уж больно дело у них до тебя
велико, сказывают. Прими, милостивец, - торопливо выпалил Игнатий и,
не дожидаясь княжьего слова, на свой страх и риск распахнул дверь. В
палату вошли гонцы, перекрестились на правый угол, низко поклонились
князю.
- Ну и дела! - вконец осерчал Телятевский и, сняв со стены
ременный кнут, больно огрел привратника по широкой спине.
Игнатий ойкнул и задом пополз к двери, возле которой уже стоял
Якушка, привлеченный шумом.
- Игнашку сведи в подклет да батогами как следует награди, -
приказал князь.
Когда Якушка закрыл за привратником двери, Андрей Андреевич
опустился в кресло и холодно взглянул на крестьян, раздумывая, чем
наказать упрямых мужиков.
- Пришли мы к тебе от всего мира, князь. На селе жито кончилось.
Каждый - по одной-две десятины недосеял. Пустовать земля будет, голод
зачнется, тогда и оброк селянам не осилить. Окажи милость, князь.
Выдай на мир двести четей хлеба. На покров сполна возвратим и оброк
справим, промолвил Болотников.
Покуда молодой страдник говорил, гнев у Андрея Андреевича немного
поулегся, да и речь статного чернявого детины показалась ему разумной.
- Много просят мужики вотчинные. А вдруг земля не родит? Чем
тогда долг князю отдадите?
К такому вопросу Иванка не был готов. И в самом деле - неурожай
частенько тяжелым жерновом ложится на крестьянские плечи. Однако,
поразмыслив, нашелся что ответить.
- В селе твоем, князь, почитай, одни старожильцы да серебреники
остались. У многих лошаденки и другая живность на дворах стоит. Назему
в стойлах накопилось довольно. А ежели еще с твоей конюшни вывезти на
ниву позволишь - будет хлеб, князь. Пораньше встанем, попозднее ляжем.
Работа да руки - надежные в людях поруки. Так на миру оказывают.
Андрей Андреевич поднялся из кресла, шагнул к Болотникову:
- Вижу, не одной силой крепок ты, а и умишком бог тебя наделил.
Отца твоего Исайку знаю - башковитый мужик. Однако с житом нонче всюду
туго, молодец. Ступайте покуда во двор, а я поразмыслю, что с миром
делать.
Хотел было Болотников о грамоте заикнуться, но снова не решился.
А вдруг князь еще смилостивится и прикажет дать селянам жита.
Гонцы удалились во двор, а князь послал Якушку за торговым
приказчиком. Пока челядинец разыскивал Гордея, Андрей Андреевич, забыв
о дровяной похете, вновь взялся за гусиное перо, бумажный столбец и
углубился в расчеты.
Двести четвертей хлеба - это сто двадцать рублей. Деньги немалые.
На них целый табун хороших рысаков можно купить. Пожалуй, не грешно и
отказать крестьянам... А оброк? Парень, кажись, дело говорит. Ниве
пустовать нельзя. Тут и мужику и князю урон немалый. А ежели и в самом
деле недород или хлеб градом побьет? Тогда и вовсе быть в убытках.
Когда пришел торговый приказчик, Андрей Андреевич высказал ему
свои сомнения. Гордей Данилыч долго молчал, прикрыв глаза.
- Мне всякие князья были ведомы. Многие бы из них мужикам кукиш
показали да батогами выпороли за нерадивость. Да токмо проку в том
мало. Это, вон, князь Василий Федорович единым днем привык кормиться,
а тебе, батюшка, это не с руки, потому как наперед завсегда
заглядываешь. Послушай холопишка своего верного, князь. Я бы своим
худым умишком вот что посоветовал. Ведаю я, что в вотчине твоей
заброшенных земель под перелогом до сотни десятин пустует. Нива та
бурьяном поросла, но ежели ее сохой ковырнуть да назему положить, то
четей по десяти снять с десятины можно. Вот и прикинь, князь, всю
выгоду. Почитай, четыре тыщи пудов хлеба! Вот и пущай мужички за долг
перелог твой по осени поднимут. Выдашь им двести четей, а обернется
впятеро. (Перелог - возделывавшийся ранее участок земли, оставленный
без обработки в течение нескольких лет.)
- Светлая у тебя голова, Данилыч. Кличь мужиков да грамотку
отпиши приказчику Калистрату, - порешил князь.
Часть IV
СУНДУЧОК
По черному небу - звездная россыпь. Спит село вотчинное. Даже
древний седовласый дед Зосима, обронив деревянную колотушку, прикорнул
возле княжьего тына, вытянув усталые немощные ноги в дырявых лаптях.
В бане, перед иконой святого Иоанна-воина, покровителя воров и
разбойного люда, полыхает восковая свеча. Опустившись на колени, тощий
взъерошенный мужичонка прикладывается устами к иконе и истово бормочет
долгую молитву:
- Во имя отца и сына святого духа, аминь. Иду я, раб божий
Афанасий, в лихую дорогу. Навстречу мне сам господь Иисус Христос
грядет из прекрасного рая, опирается золотым посохом. На правой
стороне у меня - матерь божия, пресвятая богородица с ангелами,
архангелами, серафимами и со всякими небесными силами. С левой стороны
моей - архангел Гавриил, надо мною - Михаил-архангел, сзади меня
Илья-пророк на огненной колеснице. Он стреляет, очищает и дорогу мою
закрывает святым духом и животворящим крестом господним. Замок -
богоматерь, Петра и Павла - ключ. Аминь!
- Кончай молитву, Афоня, - поторопил бобыля Болотников.
- Сам бы помолился, Иванка. Зело помогает от всякой напасти. Енту
молитву я от Федьки Берсеня познал. Он ее от одного разбойного деда на
бумажный столбец записал да под рубахой носит в ладанке. И с той поры
удачлив, сказывал, в лихом деле, - проговорил Афоня и, завернув икону
в тряпицу, спрятал ее под лавку.
Прихватив с собой веревку и легкую лесенку-настенницу, вышли на