Страница:
улицу. Темно, хоть глаз выколи. Возле приказчиковой избы сердито
залаял пес, затряс железной цепью.
- Пропащее дело, не выручит твоя молитва, - тихо проронил
Болотников.
- Погоди чуток, Иванка. Я и не таких свирепых псов укрощал, -
деловито высказал бобыль и швырнул к собачей конуре кусок хлеба.
Слышно было во тьме, как зачавкал, поедая горбушку, пес. И снова
громко залаял. Иванка безнадежно махнул рукой и потянул за собой
Афоню. Однако бобыль удержал Болотникова. И не зря. Минут через пять
пес перешел от злобного лая к тихому урчанью, а затем и вовсе умолк.
- Я ему подкинул краюшку с дурманом. На травах настоял. Теперь не
поднимется, - заверил молодого страдника Шмоток.
Еще накануне Афоня выведал, что приказчик Калистрат со своими
челядинцами и Мокеем отъехали в Москву к князю Телятевскому. В избе
осталась придурковатая Авдотья с тремя дворовыми девками.
Болотников приставил к бревенчатому срубу лесенку. Бобыль подал
ему веревку, шепотом напомнил:
- Сундучок в красном углу под киотом. Может, я сам полезу?
Иванка прислонил палец к губам и осторожно начал подниматься по
лесенке. Сердце забилось часто и тревожно. На лихое дело шел впервые.
Еще на обратном пути из Москвы поведал ему Афоня о Федькиной затее с
кабальными грамотками. Болотников обещал помочь лесным ватажникам.
Свой люд. Может, и самому в бегах когда-нибудь быть доведется. А в
железной коробейке кабальные и нарядные грамотки всего мира покоятся.
Все долги страдные в них записаны. Ежели будет удача - камень с селян
долой. Попробуй тогда докажи, что ты на столько-то рублев кабалу на
себя написал. Разве по памяти все долги приказчику припомнить, которые
в давние годы записаны? (В вопросе о хранении кабальных и порядных
грамот крестьяне ошибались, так как в Москве в приказе Казенного двора
сохранялись копии записных кабальных книг. Об этом крестьяне и беглые
среди них зачастую во многих уездах не знали.)
Иванка поднялся к оконцу. Слава богу - распахнуто! Ночи стояли
душные. Из горницы доносился густой с посвистыванием храп крепко
уснувшей дородной Авдотьи.
Болотников еще с минуту постоял на лестнице, а затем полез в
оконце. Свесил вниз руки, снова прислушался, гибко изогнулся и мягко
сполз всем телом на лавку.
В горнице полумрак. Перед киотом горит, чадя деревянным маслом,
лампадка. Иванка осмотрелся. На лежанке спала простоволосая Авдотья.
Возле нее, по бокам и на животе пригрелись с десяток пушистых кошек.
"Девки, видимо, в нижней горнице ночуют. Пока Афонина молитва нам
сопутствует", - подумал Иванка, нашарив в переднем углу железный
сундучок. Обвязал его веревкой и подтащил к оконцу, а затем, с трудом
сдерживая многопудовую тяжесть, спустил на землю к Афоне.
Выбираясь из оконца и глянув последний раз на хозяйку, уже
спокойно усмехнулся. Не зря на селе, видимо, сказывают, что ленивее
приказчиковой жены на Руси не сыщешь. Авдотью вместе со всей рухлядью
можно выкрасть, и то ко времени не очухается. Ну и горазда спать баба!
- Ну, слава богу! - обрадованным шепотом встретил Иванку бобыль
и, приложившись было к сундучку, изумленно ахнул. - Мне и от земли не
оторвать. Почитай, поболе пяти пудов. И как ты только с ним управился.
Ну и Еруслан!
Погрузив железную коробейку и мешок с мукой на телегу, Иванка
тронул за уздцы Гнедка и повел к Москве-реке. Отец так и не успел
свезти Матвею мешок. Вот и пригодилась поездка на заимку. Чтобы Исай
ничего не заподозрил, Иванка еще с вечера отпросился у отца к старому
бортнику. Поди, заждался дед Матвей своей муки.
Мост через реку был не разведен. Об этом позаботился Афоня
Шмоток. После всенощной приволок бобыль дозорному Гавриле целую ендову
с вином. И тот так захмелел, что уже не смог из сторожки выбраться.
Перебравшись через реку, Иванка забросил поклажу еловыми лапами и
взобрался на телегу. Сунул под изголовье самопал с кистенем и
опрокинулся на спину, обвернув ноги вожжами. Гнедок дорогу на заимку
сам знает, править и понукать его не надо.
Над лесом занималась утренняя заря. Еще час-другой, и солнечные
дорожки прорвутся сквозь угрюмые вершины и засверкают изумрудами на
колючих лапах. Загомонят лесные песнопевцы, забродят в чащобах медведи
и лоси, кабаны и волки.
Иванка распахнул ворот домотканой рубахи, заложил руки под голову
и задумался. Впервые такой грех на душу принял. Ежели дознается
приказчик - тогда одним кнутом не отделаешься. За кражу кабальных и
порядных грамоток князь не помилует. В вонючей яме на железном
ошейнике сгноит... А грех ли за мирское дело пострадать? Князь вон как
мужиков обхитрил. Не хотели было селяне у боярина жита брать по такой
порядной. Ух, как недовольствовали страдники. А куда денешься? Или с
голоду помирай, или в новую кабалу полезай. Так и взяли жито. Теперь
нелегко будет летом. Надо травы косить, и озимые жать; и перелог
княжий поднимать. Маята! Намедни вон еще два мужика в бега подались.
А приказчик дюже осерчал за самовольный отъезд в Москву. Хотел
батогами выпороть, да, знать, князя побоялся. Хорошо еще, что мельник
Евстигней почему-то молчит, не жалобится приказчику. Мать где-то
выведала, что Степанида ему на донос запрет наложила. Богатырская
баба! Глаза у нее озорные. Лиха стрелецкая женка. А Евстигней - паук и
крохобор наипервейший. Сказывают, что пятидесятник Мамон к нему
нередко наведывается. У этого и обличье и душа звериная. Недобрый
человек, злой. Зря, пожалуй, Пахом о его злодействе князю не высказал.
А то бы не сносить ему головы. Он стрелу на взгорье кидал. О своей
душе печется, а Захарыча норовит земле предать. Не бывать тому!
Возвернется Мамон из лесов - повстречаюсь с ним. Пусть на Пахома
больше не покушается и убирается из вотчины, куда глаза глядят. Двум
недругам по одной тропе не ходить.
Вот и Мокейка подстать Мамону. А ведь из своих же мужиков вырос.
Отец его когда-то добрым сеятелем был. Мокейка же палач-палачом.
Сколько он крестьян кнутом перестегал! Подлый челядинец. Человек в
железа закован, а он его кнутом бьет. До сих пор на спине кровавые
полосы заметны...
На заимку добрался Иванка, когда уже над лесом поднялось солнце.
Несмотря на ранний час, возле избушки суетилась Матрена. Завидев
молодого парня, старушка всплеснула руками:
- Знать ты, Иванушка. Давно тебя не видела, соколик. Живы ли
матушка с батюшкой?
- Покуда здравствуют. Чего не спится, Архиповна?
- Ох, беда приключилась, соколик мой. Из дуплянки рой снялся.
Медведь-озорник колоду потревожил, вот божий пчелки и снялись. Старик
их в лесу роевней ловит.
Иванка отнес поклажу в избушку и спросил Матрену, в какую сторону
кинулся бортник.
- Мудрено сказать, Иванушка. Пчела нонче по всему лесу летает. А
может, и на черемушник села. За Глухариным бором много стоит его в
цвету. Всего скорей, туда мой Матвей Семенович подался.
- Место знакомое. В прошлую зиму там с отцом куницу добыли. Пойду
поищу Матвея, - проговорил Болотников и, прихватив с собой самопал,
скрылся в лесной чащобе.
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
Архиповна верно подсказала. Версты через две, миновав Глухариный
бор, Иванка услышал из черемушника лай собаки и треск сухого
валежника.
"Зубатка голос подает. Значит, и бортник здесь", - решил
Болотников, направляясь к черемушнику.
Иванка подоспел к самому разгару пчелиного лова. Под цветущей
кудрявой черемухой, задрав вверх серебристую бороду, стоял
запыхавшийся и взмокший бортник Матвей с роевней в руках. Возле его
ног урчала Зубатка. Старик недовольно бранился на пса:
- Замолчишь ли ты, окаянная! Спугнешь мне пчелу.
Рой растревоженным гудящим клубком все кружился и кружился над
черемухой.
Иванка, легко ступая по мягкому мху, приблизился к черемушнику и
тотчас же за это поплатился. Две пчелы ткнулись о его лицо и ужалили.
А тут еще новая напасть. Зубатка, учуяв чужого человека, свирепо
залаяла и метнулась к Иванке.
- Стой, Зубатка! Нешто запамятовала, - едва успел выкрикнуть
Болотников.
И собака, видимо, припомнив крестьянского сына, который не раз
бывал на лесной заимке, разом остановилась, незлобно тявкнула и
приветливо замахала пушистым хвостом.
Бортник погрозил в их сторону кулаком.
Наконец, пчелиная матка облюбовала себе сучок, уселась на нем и
сразу же ее облепила вся семья. Длинной тяжелой грушей повис рой на
тонкой ветке. Матвей подставил под нее роевню и тряхнул за сучок. И
весь клубок угодил в ловушку.
Старик опустился на землю и устало улыбнулся подошедшему
Болотникову.
- Умаялся, сынок. Ладно еще матка попалась смирная. Вижу - и тебе
от пчел досталось, родимый. Вон глаза-то заплыли как у басурмана.
- Неприветливо твои пчелы гостей встречают.
- У нас всякое случается. Пчела, как и человек, любит ласку и
добрую руку. У меня, вон, намедни пчелы на заимке крепонько княжьего
пятидесятника Мамона покусали. Ну и поделом ему, ворогу! Да ты не
серчай, Иванка. У тебя душа не черная. Редко захаживаешь на заимку,
вот и не обвыкли к тебе пчелы. Ступай-ка к озерцу. Там сорви
подорожник да приложи к лицу. Зело пользительная трава. А я покуда
передохну.
Озерцо - недалеко от черемушника, густо заросшее хвощом и
ракитником. Болотникову это место знакомо. За озерцом, версты на три
тянулся кудрявый березняк с осинником, куда нередко в бабье лето
наведывался Иванка со своими молодыми дружками за белыми и
"поповскими" груздями для зимней солонины. Груздь - царь грибной! И в
посты и в праздники - почетное место ему на столе.
Иванка через густые заросли ракитника вышел к озерцу, вступил на
низкий берет, густо усыпанный диким клевером, мятликой и подорожником,
наклонился, чтобы набрать пользительной травы, да так вдруг и застыл,
ткнувшись в цветущее зеленое разнотравье.
В саженях тридцати, под ракитовым кустом замерла гибкая, статная
девушка с самострелом в руках. Она в домотканом голубом сарафане с
медными застежками и берестяных лапотках на ногах.
Девушка ловко и быстро вытянула стрелу из колчана, вложила в
самострел, натянула тетиву.
"Ну и денек мне нонче выдался! Еще только недоставало от лесовицы
погибнуть", - пронеслось в голове Болотникова. Видимо, не зря на селе
пронесся слух, что появилась в вотчинном бору ведьма-лесовица, которая
чародейство ведает и каждого встречного жизни лишает.
Иванка поднялся с земли, промолвил:
- Опусти самострел. Худа тебе не желаю. Да и не велика честь в
безоружного каленой стрелой кидать.
- Кто ты и зачем сюда явился? - строго спросила лесовица, тряхнув
тяжелой золотистой косой, туго перехваченной розовой шелковой лентой.
- Обычая не знаешь, девушка. Прежде чем выспрашивать да стрелой
кидать - в гости позови, напои, накорми, а потом и вестей поспроси.
Так уж издревне на Руси заведено, - проговорил Иванка, ведая, что
хлеб-соль и разбойника смиряет.
- В лесу гостя нелегко распознать. Сюда всякий люд забредает - и
с добром и лихом, - не отпуская самострела, холодно ответила лесовица.
В это время из черемушника раздалось:
- Эгей, Иванка! Где ты там запропастился? Айда в избу-у.
- Иду, Семеныч! - отозвался Болотников и погрозил пальцем
лесовице. - Да кинь же ты свой самострел! А не то бортника позову.
И на диво молодому страднику лесовица послушалась. Она мягко
опустила тетиву, вложила стрелу в колчан, вновь глянула на распухшее
лицо парня и вдруг звонко рассмеялась.
Болотников недоуменно пожал плечами. Чудная какая-то. Да и не
ведьма она вовсе.
- Придешь к бортнику - поклонись ему в ноги, а не то стоять бы
тебе здесь до всенощной, покуда праведное слово не вымолвил, -
улыбаясь, проговорила девушка и, шагнув навстречу парню, добавила: -
Теперь я тебя ведаю. Из Богородского села на заимку пришел. А звать
тебя - Иванка Болотников, сын Исаев.
"Видимо, и впрямь ведьма", - снова пронеслось в голове Иванки.
Не дождавшись крестьянского сына, к озеру вышел с роевней старик.
Увидев Василису, спросил:
- Ты чего здесь, дочка?
- Тебя искала, дедушка. Да вот на озерце его повстречала.
- И как тебя только угораздило. Завсегда ты на людей попадаешь.
Ох, не к добру это, Василиса, - проворчал бортник.
- А может, и к добру, отец. Спас ты меня, Матвей Семеныч. Ну и
строга у тебя дочка. Однако ты хитер. Намедни был у нас в гостях, а о
дочке не обмолвился. Пошто таишься? - промолвил Иванка, прикладывая
подорожник к щеке.
Возвращаясь на зимовку и держа перед собой закрытую роевню,
бортник пояснил:
- Обет Василисе дал, чтобы о ней никому ни гу-гу. И Пахому
запретил о том сказывать. Беглая она. Отца с матерью приказчик Василия
Шуйского загубил, а сиротка вот у меня оказалась. Так что не серчай,
родимый.
Когда пришли в избушку, Иванка показал на поклажу.
- Здесь в мешке мука, а в сундучке - порядные да кабальные
грамотки. Федьке Берсеню твоему - гостинец.
Дед Матвей изумленно глянул на Болотникова, опустился на лавку и,
покачивая бородой, протянул:
- Ну, парень, ты и хват! Как же ты вместо Афони экое дело
справил?
Иванка обо всем рассказал. Бортник отослал Василису на дозорную
ель, а затем отомкнул крышку на железном сундучке.
- Вот куда наша нужда запрятана. Здесь где-нибудь и моя порядная
грамотка лежит, - сказал старик, разглядывая бумажные столбцы.
Болотников опрокинул сундучок и вытряхнул грамотки на пол.
Отыскал порядную отца, развернул и прочел вслух:
"Се я Исайка Болотников сын Парфенов даю на себя запись в том,
что порядился я за господина и князя Ондрея Ондреевича Телятевского в
вотчинное село Богородское. А взял я от князя на подмогу три рубля,
две гривны да один алтын. И взял льготы на два года - на князя дани не
давать и на изделье не ходить. А за ту подмогу и за льготу поля мне
распахати, огородити, избу, хлев да мыльню срубити. И как пройдут те
льготные годы, давати мне Исайке на князя оброку по рублю московскому
на год, и на дело господское ходити... А не отживу я тех льготных двух
годов и поле не расчищу да пойду вон, то мне подмогу отдать по сей
записи приказчику княжьему.
А запись писал крестьянин Исайка Болотников сын Парфенов лета
7075 ноября в 23 день".
- Надеялся Исаюшка два года просидеть, да так и пришлось ему до
седых волос на княжьей земле в страдниках ходить. Вот так и мне
довелось, Иванка, - вздохнул бортник. - Велик ли долг нонче у Исая?
- Велик. Около десяти рублев. Теперь вовек нам с князем не
рассчитаться.
- По всей вотчине так, родимый. Не вернешь былой волюшки. Одно
мужику остается - либо на погост, либо княжий кнут терпеть.
- Пошто в хомуте жить, отец. Какими заклепками не замыкай коня,
он все рвется на волю. Так и человек.
- Берсень, вон, от хомута избавился нонче, а все едино по
землице-матушке тоскует. Не сладко ему в бегах со всей ватагой.
Теперь, чу, в степи собрался. Нонче в его артели до двух десятков
наших мужиков обитается.
- Мамон по лесу ватагу ищет. Упредить бы надо Федьку.
- О том я ведаю. Не сыскать пятидесятнику ватаги. Надежно мужики
укрылись.
Иванка разыскал Матвею порядную, протянул старику.
- Грамоте не горазд, родимый. Ты поищи - здесь еще одна порядная
должна быть. А я покуда Федору знак дам. Воочию атаман убедится -
спалим грамотки. Ох и побегает теперь приказчик. Быть грозе в селе
вотчинном...
МИТРИЙ КАПУСТА
Как-то вскоре после сева приказчик Калистрат привел Семейку
Назарьева к черной покосившейся избенке.
- Вот те новые хоромы. Живи с богом, сердешный.
И с тем ушел. Глянул Семейка на убогую избенку, тяжело вздохнул и
присел на завалинку. Ох, какие плохонькие "хоромы" достались. Венец
сгнил, крыша провалилась, а поветь и вовсе развалилась надвое.
Ютился здесь недавно княжий сторожилец Евсейка Богданов. Нужда
довела Евсейку, боярщина замаяла. Сбежал темной ночью с женой и тремя
сыновьями из вотчины, не заплатив приказчику за пожилое.
В былые годы мужики из села после сева в бега не подавались.
Своих трудов жалко было да и надежды на урожай после второго спаса
питали. Вдруг господь бог окажет милость свою и ниспошлет сеятелю
невиданного хлеба - четей по двадцать с десятины. Тогда и с князем
сполна рассчитаешься, и в избе своей до следующего покрова достаток.
Живи не тужи, когда хлебушек в сусеке.
А нонче все едино бегут. Изверились мужики в хлебное чудо, да и
приказчик все пуще лютует. Что ни год - то голодней. Вот и сошел
строжилец Евсейка Богданов из вотчины.
Взял Семейка после приказчиковой "милости" топор да слюдяной
фонарь с восковой свечой, спустился в подполье и, простукав нижний
прогнивший венец, решил, что проку жить в такой избенке мало. Надо
новый сруб возводить.
Пришлось снова идти к приказчику за подмогой. Калистрат Егорович
позволил сделать вырубку в княжьем лесу, а за эту услугу попросил
мужика "малость" покосить для него травы в страду сенокосную. Знал
Семейка, что по такой милости мужики меньше недели на приказчика не
косили, да пришлось согласиться. Уж такова доля мужичья. Сколько
кобылке ни прыгать, а быть в хомуте.
Закладывал новую избу Семейка Назарьев по издревле заведенному
обычаю. Вначале срубил первый венец, а затем выкопал ямы стояков.
Наскреб в сусеке с полчети жита и рассыпал его по ямам, чтобы бог дал
житье доброе.
А когда над селом легла глухая ночь, Семейка принес к постройке
икону Николая чудотворца, свечу восковую, четыре полных чарки с водой
и четыре ломтя хлеба. Обратившись лицом к чернеющим куполам Ильи
Пророка, крестьянин усердно помолился богу, трижды облобызал икону с
угодником и, бормоча молитву, спустил в ямы чарки с водой, прикрыв их
горбушками хлеба.
Теперь только оставалось узнать - счастливо ли выбранное место
для новой избы. Проснувшись рано утром и помолившись на божницу,
Семейка подошел к густо пахнувшему смолой срубленному подклету, а
затем заглянул в ямы. Обрадованно перекрестился. Слава те, осподи!
Чарки на жите не сдвинулись, вода из них не выбежала и горбушки на
месте. На сей раз бог миловал. А то, когда первую избу закладывал,
одна чарка опрокинулась, и пришлось идти к старухе-чародейке, чтобы
она отворожила беду. Чародейке пуд жита отвалил, а все равно, выходит,
от беды не ушел. Сгорела изба через три года.
По соседству с Семейкой возводил новую избу новоподрядчик
Карпушка Веденеев. Ему-то легче. Выдал приказчик на постройку льготу в
три рубля. Деньги немалые. Карпушка нанял двух плотников и теперь с
утра до позднего вечера стучит топором с деревянных дел мастерами. У
Семейки еще только три обструганных нижних венца на солнышке обсыхают,
а у Карпушки уже выше оконцев сруб подняли.
Хоть споро шло дело у новоподрядчика, но ходил он хмурый, с
оглядкой, словно у соседа кур воровал.
- Чего смурый такой? - спросил как-то его Семейка.
Карпушка подсел к соседу, подмотал онучи, стряхнул с заплатанных
портов стружку, протяжно вздохнул и высказал угрюмо:
- Страшно мне, Семейка. Митрия Флегонтыча пужаюсь. Запой у него,
поди, прошел, вот-вот сюда нагрянет. А я весь в долгах, как в шелках:
Капусте - шесть рублев да оброку в государеву казну три рубля и два
алтына должен отдать. И опять же за пожилое не заплатил. Перед
господином, царем и богом виноват.
- У бога милости много, он - старый чудотворец. А в долгах у нас
все село ходит. Помню, в первый год на Юрьев день две полтины за мной
было записано, а теперь уже десять рублев. Экие деньги до смерти не
отработать. Так что кабала наша извечная, братец, - проговорил
Семейка.
- Митрий-то Флегонтыч и убить может, - уныло тянул свое Карпушка.
- Ежели он в ярь войдет, то никому не поздоровится. В прошлую осень он
одного беглого мужика поймал, привел в свой терем и приказал ему долги
возвернуть. А беглый - гол как сокол. Насмерть запорол его Капуста.
- Не запорет, милок. В нашу вотчину он побоится сунуться.
Князь-то у нас, Андрей Андреевич, в стольниках подле царя ходит. Куда
уж твоему Капусте с нашим боярином тягаться, - успокаивал хмурого
новопорядчика Семейка.
Пожалуй, и впрямь зря оробел Карпушка Веденеев. Приказчик
Калистрат Егорыч, отъезжая в Москву, в верстах трех от деревеньки
Митрия Флегонтыча семерых челядинцев с самопалами оставил для дозору и
наказал им строго-настрого:
- В княжью вотчину Капусту не впущать. А ежели Митрий вздумает
силой на село ворваться - затеять свару. Так князем велено.
Оружные люди согласно закивали головами и остались в дозоре.
Соорудили шалаши за княжьими полями и всю неделю поджидали грозного
гостя. Но Капуста не появлялся.
Челядинцы засобирались было домой.
- Зря здесь торчим, братцы. Капуста бы сразу беглых мужиков
хватился. Укатил он из деревни на цареву службу, а мы тут под дождем
мокнем и кормимся впроголодь. Айда в княжьи хоромы. Там и тепло и харч
справный подают, - уговаривал челядинцев холоп Никита Кудеяр.
- Верно, ребята. Надоело здесь денно и нощно сидеть, да и без
девок тошно, - поддержал Никиту Тимоха Шалый.
Оружные люди, махнув рукой, принялись раскидывать шалаши. Но в
это самое время, словно подслушав холопий разговор, на дороге от
Подушкина показался наездник, поднимая за собой клубы пыли.
Тимоха перекрестился и затряс самопалом в сторону всадника.
- Резво скачет. И кого это угораздило. А, может, кто из Москвы с
недоброй вестью.
Челядинцы оставили шалаши, взмахнули на коней и принялись ждать,
съехавшись на дороге.
- Капуста, братцы! - ахнул Тимоха, признав по могутному телу
дворянина.
Митрий Флегонтыч перед самыми холопами резко осадил коня,
закричал сердито:
- Чего столпились, дьяволы? А ну, прочь с дороги!
- Укроти свой гнев, батюшка. Не велело нам ни конных, ни пеших в
вотчину впущать, - смиренно развел руками Тимоха.
Митрий Флегонтыч одет так, словно на ратную брань собрался. На
голове - шапка-мисюрка с кольчатой бармицей, на груди, поверх зипуна,
берендейка с огневым зарядом, за малиновым кушаком - пистоль в два
ствола, сбоку - сабля пристегнута. Лицом грозен, глаза по-разбойному
сверкают.
- Отчего нельзя? - рявкнул Капуста.
И Тимоха промолвил, как было приказчиком наказано:
- Смертный мор в вотчине объявился, батюшка, потому пути-дороги
на село всякому заказаны.
- Хитришь, холоп. На селе мои беглые мужики укрылись. Сойди с
дороги!
Оружные люди подняли самопалы, пытаясь устрашить грозного
дворянина. Но не таков Митрий Капуста! Выхватил из-за кушака пистоль,
бухнул поверх челядинцев из одного ствола, обнажил саблю, гаркнул на
все поле:
- Убью, дьяволы-ы-ы!
Кони шарахнулись в стороны, а Митрий Флегонтыч, едва не полоснув
саблей Тимоху, пришпорил своего скакуна и стрелой помчал к
Богородскому.
Холопы ошалело уставились ему вслед. Тимоха поднял было самопал,
но не выстрелил. Почесывая затылок, изрек:
- Господин все же, не ведьма-лесовица, хе-хе. Не хочу на душу
грех принимать. Ну, будет теперь шуму! Свиреп Митрий, братцы. Словно
Илья Пророк на колеснице.
Челядинцы потрусили за Капустой. А разъяренный Митрий Флегонтыч
влетел в село и, едва не подмяв под коня тщедушного псаломщика Паисия,
остановил разгоряченного скакуна возле храма. Христов человек в ветхом
подряснике, обронив в лопухи плетеную коробейку с рыбой, опустился на
колени, часто закрестился.
- Свят, свят! Пронеси силу нечистую. Изыди, сатава!
Всадник оглянулся на Паисия, вложил саблю в ножны, проронил
недовольно:
- Протри глаза, отче.
Паисий пришел в себя и сердито затряс худым кулачком:
- Усмерть зашибить мог, нечестивец. Прокляну, крапивное семя!
- Прости, отче, - поостыл Митрий Флегонтыч и, спрыгнув с коня,
подошел к Паисию. - Ты подле бога живешь и соврать себе не позволишь.
Молви праведное слово, отче. Скажи мне - много ли беглых мужиков на
селе укрывается?
Пономарь подобрал запылившуюся свежую рыбу из лопухов, прикрыл
коробейку крапивным листом, молвил уклончиво:
- Отколь мне знать, сыне. Яко монах - схимник в молитвах дни свои
провожу. Мирские дела мне не ведомы. (Схимник - человек, посвятивший
себя выполнению особо суровых аскетических правил.)
- Ой, лукавишь, отче. Церковь каждому новому мужичку рада. Всякая
голова в святой книжице прописана. Чай, дары мимо рта не проносишь?
- Ступай, ступай, своей дорогой, сыне. Недосуг мне, - проговорил
Паисий и засеменил к храму.
Митрий Флегонтыч снова взобрался на коня и не спеша, зорко
поглядывая по сторонам, поехал вдоль села. Мужики должны где-нибудь
здесь укрываться. Ишь чего удумали. Не живется им в деревеньке
поместной, на княжьи земли переметнуться захотели. И царева указа не
устрашились, лапотники. А государь на службу ждет. Ох, разгневается
ближний царев боярин Борис Федорович, что Капуста не при деле. И с
поместья теперь снова не сойти. Вначале надо крестьян на землю
возвернуть. Запустела деревенька. Одни древние старики да беззубые
старухи остались. Кормиться нечем. У-у, ироды!
Капуста зло выругался и тотчас приметил знакомого мужичонку возле
постройки. Вот один и попался, выходит, и другие здесь. Избу себе
новую ладит, подлый!
Митрий Флегонтыч спустился с коня, выхватил из голенища сапога
нагайку и, весь наливаясь гневом, подошел к беглому.
Карпушка, оседлав ногами бревно, сидел к Митрию спиной и мирно
постукивал топором, старательно вырубая паз для венца.
Капуста стеганул страдника кнутом. Карпушка вскрикнул, выронил из
рук топор, съежился всем телом и повернулся к обидчику. Да так и
обомлел. Вот тебе и не доберется до села! Не зря всю неделю ждал беды.
Теперь в усмерть забьет, осподи! Ты от горя, а оно тебе навстречу.
залаял пес, затряс железной цепью.
- Пропащее дело, не выручит твоя молитва, - тихо проронил
Болотников.
- Погоди чуток, Иванка. Я и не таких свирепых псов укрощал, -
деловито высказал бобыль и швырнул к собачей конуре кусок хлеба.
Слышно было во тьме, как зачавкал, поедая горбушку, пес. И снова
громко залаял. Иванка безнадежно махнул рукой и потянул за собой
Афоню. Однако бобыль удержал Болотникова. И не зря. Минут через пять
пес перешел от злобного лая к тихому урчанью, а затем и вовсе умолк.
- Я ему подкинул краюшку с дурманом. На травах настоял. Теперь не
поднимется, - заверил молодого страдника Шмоток.
Еще накануне Афоня выведал, что приказчик Калистрат со своими
челядинцами и Мокеем отъехали в Москву к князю Телятевскому. В избе
осталась придурковатая Авдотья с тремя дворовыми девками.
Болотников приставил к бревенчатому срубу лесенку. Бобыль подал
ему веревку, шепотом напомнил:
- Сундучок в красном углу под киотом. Может, я сам полезу?
Иванка прислонил палец к губам и осторожно начал подниматься по
лесенке. Сердце забилось часто и тревожно. На лихое дело шел впервые.
Еще на обратном пути из Москвы поведал ему Афоня о Федькиной затее с
кабальными грамотками. Болотников обещал помочь лесным ватажникам.
Свой люд. Может, и самому в бегах когда-нибудь быть доведется. А в
железной коробейке кабальные и нарядные грамотки всего мира покоятся.
Все долги страдные в них записаны. Ежели будет удача - камень с селян
долой. Попробуй тогда докажи, что ты на столько-то рублев кабалу на
себя написал. Разве по памяти все долги приказчику припомнить, которые
в давние годы записаны? (В вопросе о хранении кабальных и порядных
грамот крестьяне ошибались, так как в Москве в приказе Казенного двора
сохранялись копии записных кабальных книг. Об этом крестьяне и беглые
среди них зачастую во многих уездах не знали.)
Иванка поднялся к оконцу. Слава богу - распахнуто! Ночи стояли
душные. Из горницы доносился густой с посвистыванием храп крепко
уснувшей дородной Авдотьи.
Болотников еще с минуту постоял на лестнице, а затем полез в
оконце. Свесил вниз руки, снова прислушался, гибко изогнулся и мягко
сполз всем телом на лавку.
В горнице полумрак. Перед киотом горит, чадя деревянным маслом,
лампадка. Иванка осмотрелся. На лежанке спала простоволосая Авдотья.
Возле нее, по бокам и на животе пригрелись с десяток пушистых кошек.
"Девки, видимо, в нижней горнице ночуют. Пока Афонина молитва нам
сопутствует", - подумал Иванка, нашарив в переднем углу железный
сундучок. Обвязал его веревкой и подтащил к оконцу, а затем, с трудом
сдерживая многопудовую тяжесть, спустил на землю к Афоне.
Выбираясь из оконца и глянув последний раз на хозяйку, уже
спокойно усмехнулся. Не зря на селе, видимо, сказывают, что ленивее
приказчиковой жены на Руси не сыщешь. Авдотью вместе со всей рухлядью
можно выкрасть, и то ко времени не очухается. Ну и горазда спать баба!
- Ну, слава богу! - обрадованным шепотом встретил Иванку бобыль
и, приложившись было к сундучку, изумленно ахнул. - Мне и от земли не
оторвать. Почитай, поболе пяти пудов. И как ты только с ним управился.
Ну и Еруслан!
Погрузив железную коробейку и мешок с мукой на телегу, Иванка
тронул за уздцы Гнедка и повел к Москве-реке. Отец так и не успел
свезти Матвею мешок. Вот и пригодилась поездка на заимку. Чтобы Исай
ничего не заподозрил, Иванка еще с вечера отпросился у отца к старому
бортнику. Поди, заждался дед Матвей своей муки.
Мост через реку был не разведен. Об этом позаботился Афоня
Шмоток. После всенощной приволок бобыль дозорному Гавриле целую ендову
с вином. И тот так захмелел, что уже не смог из сторожки выбраться.
Перебравшись через реку, Иванка забросил поклажу еловыми лапами и
взобрался на телегу. Сунул под изголовье самопал с кистенем и
опрокинулся на спину, обвернув ноги вожжами. Гнедок дорогу на заимку
сам знает, править и понукать его не надо.
Над лесом занималась утренняя заря. Еще час-другой, и солнечные
дорожки прорвутся сквозь угрюмые вершины и засверкают изумрудами на
колючих лапах. Загомонят лесные песнопевцы, забродят в чащобах медведи
и лоси, кабаны и волки.
Иванка распахнул ворот домотканой рубахи, заложил руки под голову
и задумался. Впервые такой грех на душу принял. Ежели дознается
приказчик - тогда одним кнутом не отделаешься. За кражу кабальных и
порядных грамоток князь не помилует. В вонючей яме на железном
ошейнике сгноит... А грех ли за мирское дело пострадать? Князь вон как
мужиков обхитрил. Не хотели было селяне у боярина жита брать по такой
порядной. Ух, как недовольствовали страдники. А куда денешься? Или с
голоду помирай, или в новую кабалу полезай. Так и взяли жито. Теперь
нелегко будет летом. Надо травы косить, и озимые жать; и перелог
княжий поднимать. Маята! Намедни вон еще два мужика в бега подались.
А приказчик дюже осерчал за самовольный отъезд в Москву. Хотел
батогами выпороть, да, знать, князя побоялся. Хорошо еще, что мельник
Евстигней почему-то молчит, не жалобится приказчику. Мать где-то
выведала, что Степанида ему на донос запрет наложила. Богатырская
баба! Глаза у нее озорные. Лиха стрелецкая женка. А Евстигней - паук и
крохобор наипервейший. Сказывают, что пятидесятник Мамон к нему
нередко наведывается. У этого и обличье и душа звериная. Недобрый
человек, злой. Зря, пожалуй, Пахом о его злодействе князю не высказал.
А то бы не сносить ему головы. Он стрелу на взгорье кидал. О своей
душе печется, а Захарыча норовит земле предать. Не бывать тому!
Возвернется Мамон из лесов - повстречаюсь с ним. Пусть на Пахома
больше не покушается и убирается из вотчины, куда глаза глядят. Двум
недругам по одной тропе не ходить.
Вот и Мокейка подстать Мамону. А ведь из своих же мужиков вырос.
Отец его когда-то добрым сеятелем был. Мокейка же палач-палачом.
Сколько он крестьян кнутом перестегал! Подлый челядинец. Человек в
железа закован, а он его кнутом бьет. До сих пор на спине кровавые
полосы заметны...
На заимку добрался Иванка, когда уже над лесом поднялось солнце.
Несмотря на ранний час, возле избушки суетилась Матрена. Завидев
молодого парня, старушка всплеснула руками:
- Знать ты, Иванушка. Давно тебя не видела, соколик. Живы ли
матушка с батюшкой?
- Покуда здравствуют. Чего не спится, Архиповна?
- Ох, беда приключилась, соколик мой. Из дуплянки рой снялся.
Медведь-озорник колоду потревожил, вот божий пчелки и снялись. Старик
их в лесу роевней ловит.
Иванка отнес поклажу в избушку и спросил Матрену, в какую сторону
кинулся бортник.
- Мудрено сказать, Иванушка. Пчела нонче по всему лесу летает. А
может, и на черемушник села. За Глухариным бором много стоит его в
цвету. Всего скорей, туда мой Матвей Семенович подался.
- Место знакомое. В прошлую зиму там с отцом куницу добыли. Пойду
поищу Матвея, - проговорил Болотников и, прихватив с собой самопал,
скрылся в лесной чащобе.
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
Архиповна верно подсказала. Версты через две, миновав Глухариный
бор, Иванка услышал из черемушника лай собаки и треск сухого
валежника.
"Зубатка голос подает. Значит, и бортник здесь", - решил
Болотников, направляясь к черемушнику.
Иванка подоспел к самому разгару пчелиного лова. Под цветущей
кудрявой черемухой, задрав вверх серебристую бороду, стоял
запыхавшийся и взмокший бортник Матвей с роевней в руках. Возле его
ног урчала Зубатка. Старик недовольно бранился на пса:
- Замолчишь ли ты, окаянная! Спугнешь мне пчелу.
Рой растревоженным гудящим клубком все кружился и кружился над
черемухой.
Иванка, легко ступая по мягкому мху, приблизился к черемушнику и
тотчас же за это поплатился. Две пчелы ткнулись о его лицо и ужалили.
А тут еще новая напасть. Зубатка, учуяв чужого человека, свирепо
залаяла и метнулась к Иванке.
- Стой, Зубатка! Нешто запамятовала, - едва успел выкрикнуть
Болотников.
И собака, видимо, припомнив крестьянского сына, который не раз
бывал на лесной заимке, разом остановилась, незлобно тявкнула и
приветливо замахала пушистым хвостом.
Бортник погрозил в их сторону кулаком.
Наконец, пчелиная матка облюбовала себе сучок, уселась на нем и
сразу же ее облепила вся семья. Длинной тяжелой грушей повис рой на
тонкой ветке. Матвей подставил под нее роевню и тряхнул за сучок. И
весь клубок угодил в ловушку.
Старик опустился на землю и устало улыбнулся подошедшему
Болотникову.
- Умаялся, сынок. Ладно еще матка попалась смирная. Вижу - и тебе
от пчел досталось, родимый. Вон глаза-то заплыли как у басурмана.
- Неприветливо твои пчелы гостей встречают.
- У нас всякое случается. Пчела, как и человек, любит ласку и
добрую руку. У меня, вон, намедни пчелы на заимке крепонько княжьего
пятидесятника Мамона покусали. Ну и поделом ему, ворогу! Да ты не
серчай, Иванка. У тебя душа не черная. Редко захаживаешь на заимку,
вот и не обвыкли к тебе пчелы. Ступай-ка к озерцу. Там сорви
подорожник да приложи к лицу. Зело пользительная трава. А я покуда
передохну.
Озерцо - недалеко от черемушника, густо заросшее хвощом и
ракитником. Болотникову это место знакомо. За озерцом, версты на три
тянулся кудрявый березняк с осинником, куда нередко в бабье лето
наведывался Иванка со своими молодыми дружками за белыми и
"поповскими" груздями для зимней солонины. Груздь - царь грибной! И в
посты и в праздники - почетное место ему на столе.
Иванка через густые заросли ракитника вышел к озерцу, вступил на
низкий берет, густо усыпанный диким клевером, мятликой и подорожником,
наклонился, чтобы набрать пользительной травы, да так вдруг и застыл,
ткнувшись в цветущее зеленое разнотравье.
В саженях тридцати, под ракитовым кустом замерла гибкая, статная
девушка с самострелом в руках. Она в домотканом голубом сарафане с
медными застежками и берестяных лапотках на ногах.
Девушка ловко и быстро вытянула стрелу из колчана, вложила в
самострел, натянула тетиву.
"Ну и денек мне нонче выдался! Еще только недоставало от лесовицы
погибнуть", - пронеслось в голове Болотникова. Видимо, не зря на селе
пронесся слух, что появилась в вотчинном бору ведьма-лесовица, которая
чародейство ведает и каждого встречного жизни лишает.
Иванка поднялся с земли, промолвил:
- Опусти самострел. Худа тебе не желаю. Да и не велика честь в
безоружного каленой стрелой кидать.
- Кто ты и зачем сюда явился? - строго спросила лесовица, тряхнув
тяжелой золотистой косой, туго перехваченной розовой шелковой лентой.
- Обычая не знаешь, девушка. Прежде чем выспрашивать да стрелой
кидать - в гости позови, напои, накорми, а потом и вестей поспроси.
Так уж издревне на Руси заведено, - проговорил Иванка, ведая, что
хлеб-соль и разбойника смиряет.
- В лесу гостя нелегко распознать. Сюда всякий люд забредает - и
с добром и лихом, - не отпуская самострела, холодно ответила лесовица.
В это время из черемушника раздалось:
- Эгей, Иванка! Где ты там запропастился? Айда в избу-у.
- Иду, Семеныч! - отозвался Болотников и погрозил пальцем
лесовице. - Да кинь же ты свой самострел! А не то бортника позову.
И на диво молодому страднику лесовица послушалась. Она мягко
опустила тетиву, вложила стрелу в колчан, вновь глянула на распухшее
лицо парня и вдруг звонко рассмеялась.
Болотников недоуменно пожал плечами. Чудная какая-то. Да и не
ведьма она вовсе.
- Придешь к бортнику - поклонись ему в ноги, а не то стоять бы
тебе здесь до всенощной, покуда праведное слово не вымолвил, -
улыбаясь, проговорила девушка и, шагнув навстречу парню, добавила: -
Теперь я тебя ведаю. Из Богородского села на заимку пришел. А звать
тебя - Иванка Болотников, сын Исаев.
"Видимо, и впрямь ведьма", - снова пронеслось в голове Иванки.
Не дождавшись крестьянского сына, к озеру вышел с роевней старик.
Увидев Василису, спросил:
- Ты чего здесь, дочка?
- Тебя искала, дедушка. Да вот на озерце его повстречала.
- И как тебя только угораздило. Завсегда ты на людей попадаешь.
Ох, не к добру это, Василиса, - проворчал бортник.
- А может, и к добру, отец. Спас ты меня, Матвей Семеныч. Ну и
строга у тебя дочка. Однако ты хитер. Намедни был у нас в гостях, а о
дочке не обмолвился. Пошто таишься? - промолвил Иванка, прикладывая
подорожник к щеке.
Возвращаясь на зимовку и держа перед собой закрытую роевню,
бортник пояснил:
- Обет Василисе дал, чтобы о ней никому ни гу-гу. И Пахому
запретил о том сказывать. Беглая она. Отца с матерью приказчик Василия
Шуйского загубил, а сиротка вот у меня оказалась. Так что не серчай,
родимый.
Когда пришли в избушку, Иванка показал на поклажу.
- Здесь в мешке мука, а в сундучке - порядные да кабальные
грамотки. Федьке Берсеню твоему - гостинец.
Дед Матвей изумленно глянул на Болотникова, опустился на лавку и,
покачивая бородой, протянул:
- Ну, парень, ты и хват! Как же ты вместо Афони экое дело
справил?
Иванка обо всем рассказал. Бортник отослал Василису на дозорную
ель, а затем отомкнул крышку на железном сундучке.
- Вот куда наша нужда запрятана. Здесь где-нибудь и моя порядная
грамотка лежит, - сказал старик, разглядывая бумажные столбцы.
Болотников опрокинул сундучок и вытряхнул грамотки на пол.
Отыскал порядную отца, развернул и прочел вслух:
"Се я Исайка Болотников сын Парфенов даю на себя запись в том,
что порядился я за господина и князя Ондрея Ондреевича Телятевского в
вотчинное село Богородское. А взял я от князя на подмогу три рубля,
две гривны да один алтын. И взял льготы на два года - на князя дани не
давать и на изделье не ходить. А за ту подмогу и за льготу поля мне
распахати, огородити, избу, хлев да мыльню срубити. И как пройдут те
льготные годы, давати мне Исайке на князя оброку по рублю московскому
на год, и на дело господское ходити... А не отживу я тех льготных двух
годов и поле не расчищу да пойду вон, то мне подмогу отдать по сей
записи приказчику княжьему.
А запись писал крестьянин Исайка Болотников сын Парфенов лета
7075 ноября в 23 день".
- Надеялся Исаюшка два года просидеть, да так и пришлось ему до
седых волос на княжьей земле в страдниках ходить. Вот так и мне
довелось, Иванка, - вздохнул бортник. - Велик ли долг нонче у Исая?
- Велик. Около десяти рублев. Теперь вовек нам с князем не
рассчитаться.
- По всей вотчине так, родимый. Не вернешь былой волюшки. Одно
мужику остается - либо на погост, либо княжий кнут терпеть.
- Пошто в хомуте жить, отец. Какими заклепками не замыкай коня,
он все рвется на волю. Так и человек.
- Берсень, вон, от хомута избавился нонче, а все едино по
землице-матушке тоскует. Не сладко ему в бегах со всей ватагой.
Теперь, чу, в степи собрался. Нонче в его артели до двух десятков
наших мужиков обитается.
- Мамон по лесу ватагу ищет. Упредить бы надо Федьку.
- О том я ведаю. Не сыскать пятидесятнику ватаги. Надежно мужики
укрылись.
Иванка разыскал Матвею порядную, протянул старику.
- Грамоте не горазд, родимый. Ты поищи - здесь еще одна порядная
должна быть. А я покуда Федору знак дам. Воочию атаман убедится -
спалим грамотки. Ох и побегает теперь приказчик. Быть грозе в селе
вотчинном...
МИТРИЙ КАПУСТА
Как-то вскоре после сева приказчик Калистрат привел Семейку
Назарьева к черной покосившейся избенке.
- Вот те новые хоромы. Живи с богом, сердешный.
И с тем ушел. Глянул Семейка на убогую избенку, тяжело вздохнул и
присел на завалинку. Ох, какие плохонькие "хоромы" достались. Венец
сгнил, крыша провалилась, а поветь и вовсе развалилась надвое.
Ютился здесь недавно княжий сторожилец Евсейка Богданов. Нужда
довела Евсейку, боярщина замаяла. Сбежал темной ночью с женой и тремя
сыновьями из вотчины, не заплатив приказчику за пожилое.
В былые годы мужики из села после сева в бега не подавались.
Своих трудов жалко было да и надежды на урожай после второго спаса
питали. Вдруг господь бог окажет милость свою и ниспошлет сеятелю
невиданного хлеба - четей по двадцать с десятины. Тогда и с князем
сполна рассчитаешься, и в избе своей до следующего покрова достаток.
Живи не тужи, когда хлебушек в сусеке.
А нонче все едино бегут. Изверились мужики в хлебное чудо, да и
приказчик все пуще лютует. Что ни год - то голодней. Вот и сошел
строжилец Евсейка Богданов из вотчины.
Взял Семейка после приказчиковой "милости" топор да слюдяной
фонарь с восковой свечой, спустился в подполье и, простукав нижний
прогнивший венец, решил, что проку жить в такой избенке мало. Надо
новый сруб возводить.
Пришлось снова идти к приказчику за подмогой. Калистрат Егорович
позволил сделать вырубку в княжьем лесу, а за эту услугу попросил
мужика "малость" покосить для него травы в страду сенокосную. Знал
Семейка, что по такой милости мужики меньше недели на приказчика не
косили, да пришлось согласиться. Уж такова доля мужичья. Сколько
кобылке ни прыгать, а быть в хомуте.
Закладывал новую избу Семейка Назарьев по издревле заведенному
обычаю. Вначале срубил первый венец, а затем выкопал ямы стояков.
Наскреб в сусеке с полчети жита и рассыпал его по ямам, чтобы бог дал
житье доброе.
А когда над селом легла глухая ночь, Семейка принес к постройке
икону Николая чудотворца, свечу восковую, четыре полных чарки с водой
и четыре ломтя хлеба. Обратившись лицом к чернеющим куполам Ильи
Пророка, крестьянин усердно помолился богу, трижды облобызал икону с
угодником и, бормоча молитву, спустил в ямы чарки с водой, прикрыв их
горбушками хлеба.
Теперь только оставалось узнать - счастливо ли выбранное место
для новой избы. Проснувшись рано утром и помолившись на божницу,
Семейка подошел к густо пахнувшему смолой срубленному подклету, а
затем заглянул в ямы. Обрадованно перекрестился. Слава те, осподи!
Чарки на жите не сдвинулись, вода из них не выбежала и горбушки на
месте. На сей раз бог миловал. А то, когда первую избу закладывал,
одна чарка опрокинулась, и пришлось идти к старухе-чародейке, чтобы
она отворожила беду. Чародейке пуд жита отвалил, а все равно, выходит,
от беды не ушел. Сгорела изба через три года.
По соседству с Семейкой возводил новую избу новоподрядчик
Карпушка Веденеев. Ему-то легче. Выдал приказчик на постройку льготу в
три рубля. Деньги немалые. Карпушка нанял двух плотников и теперь с
утра до позднего вечера стучит топором с деревянных дел мастерами. У
Семейки еще только три обструганных нижних венца на солнышке обсыхают,
а у Карпушки уже выше оконцев сруб подняли.
Хоть споро шло дело у новоподрядчика, но ходил он хмурый, с
оглядкой, словно у соседа кур воровал.
- Чего смурый такой? - спросил как-то его Семейка.
Карпушка подсел к соседу, подмотал онучи, стряхнул с заплатанных
портов стружку, протяжно вздохнул и высказал угрюмо:
- Страшно мне, Семейка. Митрия Флегонтыча пужаюсь. Запой у него,
поди, прошел, вот-вот сюда нагрянет. А я весь в долгах, как в шелках:
Капусте - шесть рублев да оброку в государеву казну три рубля и два
алтына должен отдать. И опять же за пожилое не заплатил. Перед
господином, царем и богом виноват.
- У бога милости много, он - старый чудотворец. А в долгах у нас
все село ходит. Помню, в первый год на Юрьев день две полтины за мной
было записано, а теперь уже десять рублев. Экие деньги до смерти не
отработать. Так что кабала наша извечная, братец, - проговорил
Семейка.
- Митрий-то Флегонтыч и убить может, - уныло тянул свое Карпушка.
- Ежели он в ярь войдет, то никому не поздоровится. В прошлую осень он
одного беглого мужика поймал, привел в свой терем и приказал ему долги
возвернуть. А беглый - гол как сокол. Насмерть запорол его Капуста.
- Не запорет, милок. В нашу вотчину он побоится сунуться.
Князь-то у нас, Андрей Андреевич, в стольниках подле царя ходит. Куда
уж твоему Капусте с нашим боярином тягаться, - успокаивал хмурого
новопорядчика Семейка.
Пожалуй, и впрямь зря оробел Карпушка Веденеев. Приказчик
Калистрат Егорыч, отъезжая в Москву, в верстах трех от деревеньки
Митрия Флегонтыча семерых челядинцев с самопалами оставил для дозору и
наказал им строго-настрого:
- В княжью вотчину Капусту не впущать. А ежели Митрий вздумает
силой на село ворваться - затеять свару. Так князем велено.
Оружные люди согласно закивали головами и остались в дозоре.
Соорудили шалаши за княжьими полями и всю неделю поджидали грозного
гостя. Но Капуста не появлялся.
Челядинцы засобирались было домой.
- Зря здесь торчим, братцы. Капуста бы сразу беглых мужиков
хватился. Укатил он из деревни на цареву службу, а мы тут под дождем
мокнем и кормимся впроголодь. Айда в княжьи хоромы. Там и тепло и харч
справный подают, - уговаривал челядинцев холоп Никита Кудеяр.
- Верно, ребята. Надоело здесь денно и нощно сидеть, да и без
девок тошно, - поддержал Никиту Тимоха Шалый.
Оружные люди, махнув рукой, принялись раскидывать шалаши. Но в
это самое время, словно подслушав холопий разговор, на дороге от
Подушкина показался наездник, поднимая за собой клубы пыли.
Тимоха перекрестился и затряс самопалом в сторону всадника.
- Резво скачет. И кого это угораздило. А, может, кто из Москвы с
недоброй вестью.
Челядинцы оставили шалаши, взмахнули на коней и принялись ждать,
съехавшись на дороге.
- Капуста, братцы! - ахнул Тимоха, признав по могутному телу
дворянина.
Митрий Флегонтыч перед самыми холопами резко осадил коня,
закричал сердито:
- Чего столпились, дьяволы? А ну, прочь с дороги!
- Укроти свой гнев, батюшка. Не велело нам ни конных, ни пеших в
вотчину впущать, - смиренно развел руками Тимоха.
Митрий Флегонтыч одет так, словно на ратную брань собрался. На
голове - шапка-мисюрка с кольчатой бармицей, на груди, поверх зипуна,
берендейка с огневым зарядом, за малиновым кушаком - пистоль в два
ствола, сбоку - сабля пристегнута. Лицом грозен, глаза по-разбойному
сверкают.
- Отчего нельзя? - рявкнул Капуста.
И Тимоха промолвил, как было приказчиком наказано:
- Смертный мор в вотчине объявился, батюшка, потому пути-дороги
на село всякому заказаны.
- Хитришь, холоп. На селе мои беглые мужики укрылись. Сойди с
дороги!
Оружные люди подняли самопалы, пытаясь устрашить грозного
дворянина. Но не таков Митрий Капуста! Выхватил из-за кушака пистоль,
бухнул поверх челядинцев из одного ствола, обнажил саблю, гаркнул на
все поле:
- Убью, дьяволы-ы-ы!
Кони шарахнулись в стороны, а Митрий Флегонтыч, едва не полоснув
саблей Тимоху, пришпорил своего скакуна и стрелой помчал к
Богородскому.
Холопы ошалело уставились ему вслед. Тимоха поднял было самопал,
но не выстрелил. Почесывая затылок, изрек:
- Господин все же, не ведьма-лесовица, хе-хе. Не хочу на душу
грех принимать. Ну, будет теперь шуму! Свиреп Митрий, братцы. Словно
Илья Пророк на колеснице.
Челядинцы потрусили за Капустой. А разъяренный Митрий Флегонтыч
влетел в село и, едва не подмяв под коня тщедушного псаломщика Паисия,
остановил разгоряченного скакуна возле храма. Христов человек в ветхом
подряснике, обронив в лопухи плетеную коробейку с рыбой, опустился на
колени, часто закрестился.
- Свят, свят! Пронеси силу нечистую. Изыди, сатава!
Всадник оглянулся на Паисия, вложил саблю в ножны, проронил
недовольно:
- Протри глаза, отче.
Паисий пришел в себя и сердито затряс худым кулачком:
- Усмерть зашибить мог, нечестивец. Прокляну, крапивное семя!
- Прости, отче, - поостыл Митрий Флегонтыч и, спрыгнув с коня,
подошел к Паисию. - Ты подле бога живешь и соврать себе не позволишь.
Молви праведное слово, отче. Скажи мне - много ли беглых мужиков на
селе укрывается?
Пономарь подобрал запылившуюся свежую рыбу из лопухов, прикрыл
коробейку крапивным листом, молвил уклончиво:
- Отколь мне знать, сыне. Яко монах - схимник в молитвах дни свои
провожу. Мирские дела мне не ведомы. (Схимник - человек, посвятивший
себя выполнению особо суровых аскетических правил.)
- Ой, лукавишь, отче. Церковь каждому новому мужичку рада. Всякая
голова в святой книжице прописана. Чай, дары мимо рта не проносишь?
- Ступай, ступай, своей дорогой, сыне. Недосуг мне, - проговорил
Паисий и засеменил к храму.
Митрий Флегонтыч снова взобрался на коня и не спеша, зорко
поглядывая по сторонам, поехал вдоль села. Мужики должны где-нибудь
здесь укрываться. Ишь чего удумали. Не живется им в деревеньке
поместной, на княжьи земли переметнуться захотели. И царева указа не
устрашились, лапотники. А государь на службу ждет. Ох, разгневается
ближний царев боярин Борис Федорович, что Капуста не при деле. И с
поместья теперь снова не сойти. Вначале надо крестьян на землю
возвернуть. Запустела деревенька. Одни древние старики да беззубые
старухи остались. Кормиться нечем. У-у, ироды!
Капуста зло выругался и тотчас приметил знакомого мужичонку возле
постройки. Вот один и попался, выходит, и другие здесь. Избу себе
новую ладит, подлый!
Митрий Флегонтыч спустился с коня, выхватил из голенища сапога
нагайку и, весь наливаясь гневом, подошел к беглому.
Карпушка, оседлав ногами бревно, сидел к Митрию спиной и мирно
постукивал топором, старательно вырубая паз для венца.
Капуста стеганул страдника кнутом. Карпушка вскрикнул, выронил из
рук топор, съежился всем телом и повернулся к обидчику. Да так и
обомлел. Вот тебе и не доберется до села! Не зря всю неделю ждал беды.
Теперь в усмерть забьет, осподи! Ты от горя, а оно тебе навстречу.