Страница:
янычар. Искал дружбы Ислам и с русским царем. Он писал Федору:
"Ежели захочешь с нами в самом деле быть в дружбе, то ты бы наших
недругов, Сайдета и Мурата, у себя не держал, хотя они тебе и в руки
попались. Ты бы сослал их туда, где бы их не слыхать, не видать; а
денег и казны не годится им давать. Ежели ты с нами подружишься, то мы
непременно станем под неверною Литвою промышлять". (В XVI -XVII веках
граница Московского государства с Речью Посполитой на юге шли по
Днепру. Еще в XIV веке Литва, пользуясь раздорами в Золотой Орде,
присоединила к себе Киевское государство.)
От имени великого государя Борис Федорович Годунов направил в
Крым посла с грамотой, в которой заверял, что Сайдет и Мурат не пойдут
на Крым, если только сам хан не поведет свои тумены на московские
порубежные земли и турецкому султану поход на Астрахань отговорит.
(Тумены - военные полки, насчитывающие до десяти тысяч воинов.)
Ислам умер своей смертью в 1588 году, оставив трон преемнику -
Казы-Гирею. И новый самонадеянный хан с первых же дней стал помышлять
о набеге на Русь. Заверяя царя Федора своей верной дружбой, хан
Казы-Гирей тайно сносился с королем шведским Иоанном, просил у него
золота, обещая сильным набегом поколебать Москву. На это его подбивал
и султан турецкий Амурат - извечный враг государей московских.
Зимой Казы-Гирею удалось выведать, что русский царь тайно
известил литовских панов о намерениях совместно воевать Тавриду. Эта
весть разгневала крымского хана. Притом он давно был сердит на царя
Федора за то, что он не отпустил царевича Мурата к нему в Орду.
Мурат все еще кормился в Астрахани, неизменно усердствовал
Москве, обуздывая ногайских мурз. Однако вскоре верноподданный царевич
скоропостижно скончался. В Москве думали, что Мурата извели
подосланные из Крыма злодеи. А хан утверждал, что это москвитяне
отравили ядом царевича и клялись жестоко отомстить им. Кроме того
тщеславный Казы-Гирей говорил на диване, что каждый добрый хан обязан,
во исполнение древнего обычая, хоть однажды видеть берега Оки для
снискания воинской чести. (Мурза - татарский князек. Диван - совет
высших сановников при хане.)
Крымский хан задумал коварством и хитростью усыпить бдительность
московского правителя Бориса. Собрав свои тумены, он клятвенно заверял
Годунова, что идет разорять Вильну и Краков. Хан назначил великое и
знатное посольство в Москву для заключения дружеского союза.
Весной к ханским улусам присоединилась ногайская орда, султанские
янычары, полки из Азова и Белгорода с огнестрельным снарядом. Но в
Москве в ту пору особо еще не тревожились, выслав к обычной порубежной
рати знатных воевод - князей Мстиславского, Трубецкого, Голицына,
Хворостинина и Ноготкова. (Улус - становище кочевников. Огнестрельный
снаряд - пушки.)
Весь май сторожевые разъезды доносили в Серпухов и Калугу, что в
степях и на берегах Донца Северского и Боровой ни одного поганого не
повстречали, лишь только видели следы зимнего кочевья и оставленные
старые юрты.
И только в конце июня прискакали в Москву гонцы с вестью, что
степь покрылась тучами ханскими, что не менее ста пятидесяти тысяч
ордынцев, обходя порубежные крепости, нигде не медля и не рассыпаясь
для грабежа, идут на Тулу.
Царев правитель Борис Федорович Годунов, заглаживая свою
оплошность, спешно разослал гонцов к воеводам степных крепостей, веля
им немедля выступать к Серпухову, соединиться там с ратью князя
Мстиславского и встречать неверных в поле.
На Москве в Боярской думе были сильно обеспокоены и тем, что
главное русское войско стояло тогда в Новгороде и Пскове, наблюдая
шведов. Оно едва ли успеет подойти к решительной битве.
После длительного совета на Боярской думе государевы глашатаи
прокричали на торговых площадях посадскому люду, что быть стольному
граду в осаде. Бирючи объявили также, что государев Кремль поручено
охранять с полками князьям Ивану Глинскому и Дмитрию Шуйскому,
Китай-город - Голицыну, Белый город - Ногтеву-Суздальскому и Мусе
Туренину.
28 июня Борису Годунову ратные гонцы донесли, что крымский хан
быстро продвигается к Москве. Воеводы сообщали, что им уже не успеть
соединиться на берегах Оки до прихода ордынцев.
И тогда снова собрались бояре на совет. Заседали с обедни и до
утренней зари - спорили, доказывали, шумно бранились.
И все же по совету князей Телятевского, Трубецкого и Бельского
правитель Борис Годунов переменил свое прежнее решение и повелел
государевым именем князю Мстиславскому с войском идти к Москве.
Ближний царев боярин сказал тогда:
- Перед священными стенами, на виду храмов и палат кремлевских, в
глазах царя и царицы, за веру и отечество сразимся с басурманами. Да
поможет нам бог!
Но в народе взроптали: вспоминали крымский набег, лет двадцать
тому назад, когда, почитай, вся рать, посадские люди и бежане сложили
свои головы, а стольный град был выжжен дотла. Уж лучше встретить
поганых во чистом поле и не отдавать на поругание святыни московские.
В одобрение народу бирючи разглашали, что, покидая берега Оки, мы
заманиваем басурман в крепкие сети, из которых им живыми не выбраться.
А чтобы крымский хан не проник в Москву и не подверг ее сожжению,
как это сумел сделать Давлет-Гирей, стан русскому войску определили в
трех верстах от стольного града между Тульскою и Калужскою дорогами.
Соорудили там дощатый подвижный городок на колесах и церковь святого
Сергия, где поставили икону Богоматери, с которой когда-то великий
воитель князь Димитрий, прозванный Донским, одержал славную победу над
ордынцами свирепого эмира Мамая. (Дощатый городок (более древнее
название - "гуляй-город") применялся на Руси в XII -XVI веках, как
легкое полевое укрепление, состоящее из больших деревянных щитов с
отверстиями в них для затинных пушек и пищалей. Дощатый городок
передвигался по полю летом на катках, зимой - на полозьях. Обычно в
походе щиты перевозились вслед за войском в обозе на телегах или
санях. Эмир - титул правителя, владетельного князя в некоторых
мусульманских странах Востока.
Подмосковные монастыри - Данилов, Новоспасский и Симонов -
обратили в боевые твердыни.
Само предместье стольного града за Москвой-рекой с удивительной
быстротою укрепили деревянными стенами с бойницами. Здесь поставили
огнестрельный снаряд с пушкарями знатными, которые недавно еще
ливонцев воевали.
ПОД ДАНИЛОВЫМ МОНАСТЫРЕМ
Москва в тревоге ожидала татар.
Царь Федор Иванович с духовенством трижды обходили Москву с
крестами. Служили молебен и ждали набольшего воеводу - князя Федора
Мстиславского.
29 июня воевода выступил из Серпухова, оставив на Оке небольшой
отряд. К вечеру первого июля полки прибыли к селу Коломенскому и
расположились на лугах Москвы-реки.
Воеводы поспешили к государю и правителю на Совет. Возвратившись
ранним утром, ввели полки в приготовленный для них ратный стан, против
Данилова монастыря.
В полдень этого же дня приехал смотреть войско государь Федор
Иванович. В Большом полку был воеводою князь Федор Иванович
Мстиславский, в Правой руке - князь Никита Романович Трубецкой, в
Передовом полку - князь Тимофей Романович Трубецкой, в Левой руке -
князь Василий Черкасский. (На Руси вплоть до конца XVII века каждый
полк имел своего воеводу. Однако главнокомандующим в войске считался
воевода Большого полка, назначаемый по принципу установившегося с
конца XV в. местничества. При назначении на должность воевод
правительство должно было считаться с "породой" боярина, т. е. со
степенью знатности его рода и с чинами и должностями его предков;
назначаемый не мог по обычаю местничества оказаться "ниже" своего
начальства, если предки последнего были в меньших чинах. Такое
выдвижение какого-либо боярина на важную должность зависело не от его
личных качеств, а от его "породы" и "отечества". Местничество вступало
в силу даже при распределении места за царским столом во время
заседаний или пиров. Развитие торгового капитала и разложение
феодализма привели к упадку политического значения бояр, а вместе с
тем и уничтожению местничества. В 1682 году при царе Федоре
Алексеевиче были торжественно сожжены книги, в которых записывались
местнические дела, и было приказано "отныне всем быть без мест".)
Князя Андрея Телятевского с ратниками определили в Передовой полк
под начало Тимофея Трубецкого.
Пока царь находился в Большом полку, Андрей Андреевич объезжал
своих воинов, окидывал каждого зорким взглядом, поучал коротко:
- Шапку поправь.
- Выпрямись, чего сгорбился. В седле надлежит наездником быть.
- Копье от плеча чуть отведи.
- Грудь щитом прикрой.
Остановился возле Болотникова, поглядел на него строго и невольно
залюбовался. Строен, плечист, держится молодцом.
- Здоров ли, Ивашка?
- Здоров, князь.
- Не боишься татарина?
- А чего нам робеть? Мы на своей земле. Да и народишко ихний,
сказывают, мелковат. Собьем с них спесь, - спокойно отозвался Иванка.
- Верно парень. Все ли так разумеют? - обратился Телятевский к
ратникам. И в ответ дружно послышалось:
- Не дрогнем!
- Постоим за землю русскую!
Князь остался доволен ратниками. Якушка, видно, не зря с ними
десять дней возился. И главное - бодры. Перед битвой это зело отрадно.
Вскоре воевода Тимофей Трубецкой приказал своему воинству
строиться в десятки. Полк вытянулся вдоль Москвы-реки, засверкал
кольчугами, латами и шеломами, запестрел хоругвями.
Приехал царь Федор Иванович на белом коне. Он в сибирской шапке,
отороченной соболиным мехом, усыпанной драгоценными каменьями и
увенчанной золотым крестом, в зарбафном кафтане и красных малиновых
сапожках. Окруженный боярами и рындами в белых кафтанах с серебряными
топориками на плечах, государь подъехал к воинству и вымолвил:
- Доброго здравия вам, дети мои, и ратной удачи. Злой ворог
задумал лишить нас крова, осквернить наши храмы магометовой верой.
Господь бог услышал наши молитвы. Он покарает неверных. Мужайтесь,
православные! Сокрушите басурман во имя господа и веры православной!..
Царь говорил тихо. Его тонкий и слабый голос едва был слышен.
Иванка смотрел на помазанника божия и удивлялся. Уж больно
неказист царь. Не в батюшку родился. Иван Васильевич был и телом
дороден, и воин отменный. Отец не раз об этом рассказывал.
Болотникова дернул за рукав кафтана Тимоха Шалый, прошептал тихо:
- На нашего приказчика Калистрата обличьем схож. Гы-ы-ы...
- И впрямь, ребяты. Из-за конской головы одна шапка торчит.
Мелковат государь наш, - вторил бывшему холопу Никита Кудеяр.
- Будя вам, мужики, - сердито прошипел на односельчан степенный
чернобородый ратник. - Государь державными делами велик. И богомолец
он первейший.
Когда Федор Иванович объехал весь полк, приземистый и
широкогрудый воевода Тимофей Трубецкой зычно прокричал, обратившись
лицом к воинам:
- Слава великому государю!
И передовой полк дружно отозвался:
- Слава! Слава! Слава!
А затем разноголосо понеслось:
- Долгих лет жизни государю!
- Разобьем поганых!
- Постоим за святую Русь!
Ночь. Тихая, звездная. Густой туман низко стелется над
Москвой-рекой. Русская рать затаилась. Не разжигая костров,
бодрствует, поджидая ордынцев.
Иванка прилег возле коня, прислушиваясь к выкрикам дозорных.
Внезапно его плеча коснулась легкая рука.
Болотников обернулся и обрадованно воскликнул:
- Здорово, друже! Как сюда угодил? Не думал тебя здесь
повстречать.
- Чего не чаешь, то скорее сбудется, - посмеиваясь, обнимал
Иванку Афоня Шмоток. -Да токмо ты потише, парень. Кабы князь не
услышал.
- Выходит, сбег с конюшни?
- Сбег, Иванка. Уж мне ли на дворе сидеть, когда басурмане под
Москвой. Уж лучше в чистом поле помирать, чем в неведении томиться...
- Как разыскал меня? Экий ты проныра.
- Нелегко разыскать было. Как только к лагерю подошел - меня
оружные люди остановили. Кто да что и почему по ночам шатаешься. Одним
словом, не поверили мне и в ратный городок не впустили. А тут вскоре
обоз к лагерю шел. Пушечные ядра везли. Одна телега в колдобине
застряла. Помочь пришлось. Вытолкал телегу, а сам под рогожкой
спрятался. Так на фитилях в стан и приехал. Обошлось, слава богу. Не
приметили во тьме. Потом зачал о князе Телятевском спрашивать.
Отбился-де, от своих, помогите, православные. Поди, часа три по стану
блуждал, покуда тебя сыскал. Теперь вместе злого ворога бить будем.
- Эх, ты, ратник! - обнимая за плечи Афоню, тепло вымолвил
Болотников. - Давай подкрепись. Чай, голоден?
Иванка поднял с земли железную миску, прикрытую чистой тряпицей,
протянул бобылю.
- Тут вареное мясо да пшеничного хлеба ломоть. Князь Телятевский
со двора своего доставил. Вдосталь нас кормит. Эдак бы в вотчине на
севе.
Афоня от снеди не отказался. С обеда в животе и крохи не было. Ел
и весело приговаривал:
- И муха набивает брюхо.
Но вдруг чья-то сильная рука подняла Афоню с земли на ноги.
- Ух, ты мне пустобрех! Пошто княжью волю нарушил?
- Уж ты прости меня, милок. Я ведь не на конюшню из вотчины
просился, а поганых татар мечом сечь.
Якушка отпустил бобыля и покачал головой.
- Не ведаю, что с тобой и делать. В Москву прогнать - караульные
не выпустят. В стане оставлять - князь прогневается. И вечно ты, как
блоха, под рубашкой скачешь. Беда мне с тобой.
- Оставь ты его, Якушка. Утро вечера мудренее, - рассудил
Болотников и потянул бобыля к себе.
Челядинец молча погрозил Шмотку кулаком, повернулся и зашагал к
княжьему шатру. Как бы Андрей Андреевич не хватился. То и дело от
воеводы Трубецкого посланцы снуют.
Болотников распахнул кафтан и на груди его при лунном свете
сверкнула чешуйчатая кольчуга...
- Ишь ты. Знатно вас князь на бой снарядил, - присвистнул Шмоток.
- Князь не только свои хоромы, но и Русь от недруга защищает, -
отозвался Болотников. - Приляг, Афоня. Прижмись к конскому брюху -
тепло будет.
Шум в лагере затихал. Было уже далеко за полночь, но никому не
спалось. Ничего нет тревожнее, чем тягостное ожидание жестокого боя.
Ратники, запрокинув руки за голову, тихо переговаривались, вздыхали и
проклинали ордынцев. Другие вспоминали покинутые избы, семьи, своих
любимых.
Невдалеке от воинов князя Телятевского послышалась вдруг
задушевная, бередящая душу песня ратника. Он пел о славном витязе,
который умирает в дикой степи, подле угасающего костра:
Припекает богатырь свои раны кровавые.
В головах стоит животворящий крест,
По праву руку лежит сабля острая,
А по леву руку его - тугой лук,
А в ногах стоит его добрый конь.
Он, кончался, говорил коню.
Как умру я, мой добрый конь,
Ты зарой мое тело белое
Среди поля, среди чистого.
Ты скачи потом во святую Русь,
Поклонись моим отцу с матерью,
Благословенье свези малым детушкам.
Да скажи моей молодой вдове,
Что женился я на другой жене:
А в приданое взял поле чистое,
Была свахою калена стрела,
Положила спать сабля острая...
ХАН КАЗЫ-ГИРЕЙ
На рассвете четвертого июля татарские тумены подошли к селу
Коломенскому. Спустя час, на Воробьевой горе приказал хан раскинуть
шатер. Пусть презренные москвиты увидят грозного крымского повелителя
и покорно ждут своего смертного часа.
Казы-Гирей в темно-зеленом чапане, в белом остроконечном колпаке,
опушенном красной лисицей, и в желтых сапогах из верблюжьей замши.
Широко расставив ноги, прищурив острые глаза, долго и жадно смотрел на
стольный град неверных. (Чапан - кафтан.)
Вот она златоверхая Москва!
Поход был утомителен и долог. Джигиты жаждали богатой добычи. И
теперь скоро! С нами аллах. Мы побьем урусов, навьючим коней
драгоценными каменьями, уведем в Бахчисарай красивых русоволосых
полонянок и тысячи рабов, а Москву спалим дотла. Такова воля аллаха!
- Великий и благословенный! Урусы ожидают нас не в крепости, а в
поле, - осторожно заметил стоявший вблизи хана мурза Сафа-Гирей.
- Ни при великом кагане Чингизе, ни при Бату хане урусы не
вставали возле стены. Мы осаждали их в крепостях, - поддержал Сафу
другой военачальник. (Каган - главенствующий хан.)
- Тем лучше, мурзы. Мои бесстрашные багатуры одним разом сомкнут
ряды неверных! - хрипло выкрикнул Казы-Гирей и, резко повернувшись, в
окружении тургадуров пошел к золотисто-желтому шатру. (Тургадур -
телохранитель.)
Пятнадцать крымских туменов, словно огромная черная туча, покрыли
Воробьевы горы. В каждом тумене - десять тысяч конных воинов -
смуглых, безбородых, выносливых.
Джигиты расположились куренями, по тысяче в каждом. Посреди
куреня стояла белая торта тысячника с высоким рогатым бунчуком.
(Курень - означает круг юрт, военный стан.)
Сейчас воины отдыхали. Рассевшись кругами возле костров, варили в
больших медных котлах рисовую похлебку из жеребятины с поджаренным
просом, приправленную бараньим салом и кобыльим молоком.
Рядом паслись приземистые, толстоногие и длинногривые ратные
кони. Здесь же находились и запасные лошади, навьюченные копченым
салом, ячменем, пшеном, с рисом и бурдюками с кумысом. (Бурдюк - мешок
из шкуры животного для хранения и перевозки вина и других жидкостей (у
татар обычно для кумыса).
Возле нарядного ханского шатра торчит высокое, украшенное
китайской резьбой, бамбуковое древко с черным девятихвостым знаменем.
На стяге вышит золотыми нитями свирепый покровитель всех монгольских
набегов - бог войны Сульдэ.
У входа в шатер, скрестив копья, стоят два темнолицых тургадура.
Неподвижно застыли, словно степные каменные истуканы. За кожаными
поясами - длинные острые ножи.
Ордынцы знали - тургадуры жестоки. Любого, кто без ханского
дозволения приблизится к шатру на десять шагов, поджидала неминуемая
гибель. Свистел нож, метко выпущенный из рук тургадура, и дерзнувший
воин замертво падал наземь.
Хан хитер, как лисица, и осторожен, как всякий степной хищник.
Днем и ночью, не смыкая глаз, охраняет его золотистый шатер триста
отборных нукеров, готовых перерезать горло любому коварному врагу,
посягнувшему на ханский престол. (Нукер - воин из личной дружины
хана.)
Совершив утреннее моление солнцу и богу Сульдэ, крымский
повелитель собрал мурз и военачальников на курлутай. (Курлутай - совет
знатнейших феодалов правящего рода.)
Казы-Гирей восседал на походном троне, сверкающем золотом и
изумрудами. Положив правую руку на рукоять кривого меча, а левую на
подлокотник мягкого трона, хан пытливо вглядывался в каждого
входящего, почтительно приветствующего своего повелителя:
- Салям алейкум, великий хан!
Усевшись полукругом на ярких коврах и подобрав под себя ноги,
мурзы и военачальники молча ждали ханского слова.
Внутри шатра, на высоких металлических подставках чадили девять
светильников, окутывая сизой дымкой парчовой занавеси.
У входа, по углам шатра, и позади трона стояли, скрестив смуглые
руки на груди, телохранители, не спуская зорких глаз со знатных
гостей. Всякое может случиться по воле аллаха.
Наконец Казы-Гирей повернул свое каменное лицо в сторону ближнего
мурзы, мотнул белой чалмой.
- Говори, Бахты.
Приложившись правой рукой ко лбу, мурза произнес:
- О, великий и мудрейший! Благословен твой путь. Мои пять туменов
рвутся в бой. И никакая сила не остановит моих верных джигитов. Полки
урусов останутся под копытами наших быстрых коней! - воинственно
прокричал Бахты-Гирей.
Затем крымский хан обратил свой взор на следующего мурзу.
Сафа-Гирей в малиновом чекмене и красных сафьяновых сапожках, расшитых
жемчужными нитями, был хмур и озабочен. (Чекмень - верхняя мужская
одежда, полукафтан.)
- Велик аллах и велики помыслы твои, повелитель. Прямо скажу -
бой будет труден. Урусы соорудили военный городок, поставили великое
множество пушек. В их рати сто пятьдесят тысяч храбрых и сильных
воинов.
- Уж не предлагаешь ли ты, бесстрашный мурза, повернуть тумены в
Бахчисарай? - язвительно проговорил Казы-Гирей, качнувшись в кресле.
- Правоверные! Сафа поджимает хвост, как трусливая собака. Он
гневит бога Сульдэ! - визгливо прокричал Бахты-Гирей.
Коренастый и широкоплечий Сафа вскочил с ковра. К лицу его
прилила кровь, в глазах блеснули злые молнии. Выхватив из ножен
изогнутый меч, он замахнулся на Бахты.
- Презренный шакал! Тебе ли говорить о моей трусости. Вот этим
мечом я разбил в степях ногаев, а ты отсиживался на шелковых подушках
в Бахчисарае и забавлялся с наложницами.
Тогда с ковра вскочил, словно ужаленный, Бахты-Гирей. Он тоже
выхватил саблю.
- Уймите мурз, мои верные тургадуры, - подал знак телохранителям
Казы-Гирей.
Тургадуры метнулись к разгоряченным военачальникам и оттолкнули
их друг от друга. Вытащив кинжалы, глянули на повелителя, ожидая
нового приказания.
- Садитесь, мурзы. Говори, Сафа, - строго сказал повелитель.
Шумно сопя носом, Сафа опустился на ковер и продолжал:
- Я видел много походов, хан. Еще при великом Девлет-Гирее я брал
столицу урусов. Это была славная победа. Мы не потеряли ни одного
багатура. Урусы укрылись под защиту стен московских. Здесь ждала их
погибель. Мы подожгли столицу огненными стрелами. Московиты
задохнулись в дыму. Их трупы запрудили Москву-реку. Аллах наказал
неверных. Теперь наши тумены вновь подошли к Москве. Но враги стали
изворотливей. Сейчас они отошли на три версты от столицы и ожидают нас
великой ратью. Я предлагаю не бросать сразу все тумены на урусские
полки, а выманить их из укрепленного стана, отрезать от городка и
крепости, окружить нашими храбрыми багатурами и разбить строптивых
московитян. Таков мой совет. Так завещал нам биться великий и искусный
каган Чингиз.
- А что думает мой юный Валди? - после недолгого молчания ткнув
пальцем в сторону племянника, спросил хан.
Молодой царевич поднялся с ковра, короткими шажками подбежал к
трону и, поцеловав подол парчового чапана повелителя, молвил:
- О, светлейший хан! Столп правоверия и гроза язычников! Твои
уста всегда изрекают мудрость. Я сделаю так, как прикажет мне мой
повелитель. Мои воины рвутся в бой с русобородыми.
Казы-Гирей ласково кивнул юному военачальнику, а затем обратился
к паше турецких янычар: (Паша - титул высших сановников в старой
Турции.)
- Скажи мне, славный Резван, о своих помыслах.
Рыжебородый и статный паша в высокой белой чалме и шелковом
халате с рубиновыми пуговицами, глянул на притихший диван, тронул себя
за золотую серьгу, вдетую в левое ухо и высказал степенно:
- Твой враг - наш враг, почтенный хан. Великий султан Амурах,
защитник ислама, повелел наказать мне неверных московитов. Он
недоволен дерзкими урусами. Их казаки беспрестанно ходят под Азов,
осаждают крепость и берут в полон славных янычар. Донцы на своих
разбойных стругах спускаются в Черное море и топят наши корабли. Царь
Иван вошел в родственный союз с нечестивыми черкесами и вопреки
султанской воле поставил крепость на Тереке, затворив нам торговый
путь в Дербент и Шемаху. Персидский шах Аббас посылает теперь своих
тайных послов к царю Федору и, уступая урусам Кахетию, ищет союза
против великого султана. Не бывать тому! Мои янычары вместе с твоими,
почтенный хан, джигитами разобьют московские рати. И тогда мы заставим
Федора вернуть Казанское и Астраханское ханство, свести подлых казаков
с Дона и разрушить московскую крепость на Тереке. Такова воля аллаха.
Казы-Гирей, внимательно выслушав турецкого пашу, вновь задал ему
вопрос:
- Как думаешь нападать на врагов ислама, мой верный Резван?
Паша, посапывая носом, долго молчал, поглаживая пальцами мягкий
ковер и наконец обмолвился:
- Сафа-Гирей прав. Надо выманить урусов из укрепленного городка,
а затем ударить по ним всем войском.
Крымский повелитель нахмурился. На диване нет единства. Дурной
признак. Поднялся с трона и сказал свое слово:
- Правоверные! Я слушал ваши советы. Мои отважные мурзы Бахты и
Валди хотят единым ударом смять урусов. А мудрые Сафа и Резван
предлагают иной путь. С нами аллах. Он предсказывает нам славную
победу над иноверцами. Он говорит мне - веди Казы-Гирей своих воинов
на рати русобородых и опрокинь их всеми туменами. Такова воля
всевышнего, такова моя воля. И тот, кто посмеет нарушить ее - того
покарает аллах и мой острый меч. Вы слышите меня, багатуры?
- Слышим, хан. Мы с тобой, наш несравненный! Мы с тобой, наш
повелитель! - хором отозвались военачальники.
- Близится битва. Сейчас всех приглашаю на малый достархан, а
потом на коней. Пусть закипит наша кровь от айрана и кумыса! -
проговорил хан. (Достархан - угощение, а также нарядная скатерть,
расстилаемая для пиршества. Обычно татары перед битвой устраивали
малый достархан, а после победы - великое пиршество. Айран - кислое
молоко особой закваски (распространено в Сибири, Средней Азии, Крыму и
на Кавказе).)
В шатре появились черные рабы-невольники с серебряными кольцами в
носах. Накрыли шелковую скатерть посреди ковра, положили на нее
серебряные и золотые блюда с жареным мясом молодой кобылицы, с тонкими
румяными лепешками на сале и различными сладостями.
"Ежели захочешь с нами в самом деле быть в дружбе, то ты бы наших
недругов, Сайдета и Мурата, у себя не держал, хотя они тебе и в руки
попались. Ты бы сослал их туда, где бы их не слыхать, не видать; а
денег и казны не годится им давать. Ежели ты с нами подружишься, то мы
непременно станем под неверною Литвою промышлять". (В XVI -XVII веках
граница Московского государства с Речью Посполитой на юге шли по
Днепру. Еще в XIV веке Литва, пользуясь раздорами в Золотой Орде,
присоединила к себе Киевское государство.)
От имени великого государя Борис Федорович Годунов направил в
Крым посла с грамотой, в которой заверял, что Сайдет и Мурат не пойдут
на Крым, если только сам хан не поведет свои тумены на московские
порубежные земли и турецкому султану поход на Астрахань отговорит.
(Тумены - военные полки, насчитывающие до десяти тысяч воинов.)
Ислам умер своей смертью в 1588 году, оставив трон преемнику -
Казы-Гирею. И новый самонадеянный хан с первых же дней стал помышлять
о набеге на Русь. Заверяя царя Федора своей верной дружбой, хан
Казы-Гирей тайно сносился с королем шведским Иоанном, просил у него
золота, обещая сильным набегом поколебать Москву. На это его подбивал
и султан турецкий Амурат - извечный враг государей московских.
Зимой Казы-Гирею удалось выведать, что русский царь тайно
известил литовских панов о намерениях совместно воевать Тавриду. Эта
весть разгневала крымского хана. Притом он давно был сердит на царя
Федора за то, что он не отпустил царевича Мурата к нему в Орду.
Мурат все еще кормился в Астрахани, неизменно усердствовал
Москве, обуздывая ногайских мурз. Однако вскоре верноподданный царевич
скоропостижно скончался. В Москве думали, что Мурата извели
подосланные из Крыма злодеи. А хан утверждал, что это москвитяне
отравили ядом царевича и клялись жестоко отомстить им. Кроме того
тщеславный Казы-Гирей говорил на диване, что каждый добрый хан обязан,
во исполнение древнего обычая, хоть однажды видеть берега Оки для
снискания воинской чести. (Мурза - татарский князек. Диван - совет
высших сановников при хане.)
Крымский хан задумал коварством и хитростью усыпить бдительность
московского правителя Бориса. Собрав свои тумены, он клятвенно заверял
Годунова, что идет разорять Вильну и Краков. Хан назначил великое и
знатное посольство в Москву для заключения дружеского союза.
Весной к ханским улусам присоединилась ногайская орда, султанские
янычары, полки из Азова и Белгорода с огнестрельным снарядом. Но в
Москве в ту пору особо еще не тревожились, выслав к обычной порубежной
рати знатных воевод - князей Мстиславского, Трубецкого, Голицына,
Хворостинина и Ноготкова. (Улус - становище кочевников. Огнестрельный
снаряд - пушки.)
Весь май сторожевые разъезды доносили в Серпухов и Калугу, что в
степях и на берегах Донца Северского и Боровой ни одного поганого не
повстречали, лишь только видели следы зимнего кочевья и оставленные
старые юрты.
И только в конце июня прискакали в Москву гонцы с вестью, что
степь покрылась тучами ханскими, что не менее ста пятидесяти тысяч
ордынцев, обходя порубежные крепости, нигде не медля и не рассыпаясь
для грабежа, идут на Тулу.
Царев правитель Борис Федорович Годунов, заглаживая свою
оплошность, спешно разослал гонцов к воеводам степных крепостей, веля
им немедля выступать к Серпухову, соединиться там с ратью князя
Мстиславского и встречать неверных в поле.
На Москве в Боярской думе были сильно обеспокоены и тем, что
главное русское войско стояло тогда в Новгороде и Пскове, наблюдая
шведов. Оно едва ли успеет подойти к решительной битве.
После длительного совета на Боярской думе государевы глашатаи
прокричали на торговых площадях посадскому люду, что быть стольному
граду в осаде. Бирючи объявили также, что государев Кремль поручено
охранять с полками князьям Ивану Глинскому и Дмитрию Шуйскому,
Китай-город - Голицыну, Белый город - Ногтеву-Суздальскому и Мусе
Туренину.
28 июня Борису Годунову ратные гонцы донесли, что крымский хан
быстро продвигается к Москве. Воеводы сообщали, что им уже не успеть
соединиться на берегах Оки до прихода ордынцев.
И тогда снова собрались бояре на совет. Заседали с обедни и до
утренней зари - спорили, доказывали, шумно бранились.
И все же по совету князей Телятевского, Трубецкого и Бельского
правитель Борис Годунов переменил свое прежнее решение и повелел
государевым именем князю Мстиславскому с войском идти к Москве.
Ближний царев боярин сказал тогда:
- Перед священными стенами, на виду храмов и палат кремлевских, в
глазах царя и царицы, за веру и отечество сразимся с басурманами. Да
поможет нам бог!
Но в народе взроптали: вспоминали крымский набег, лет двадцать
тому назад, когда, почитай, вся рать, посадские люди и бежане сложили
свои головы, а стольный град был выжжен дотла. Уж лучше встретить
поганых во чистом поле и не отдавать на поругание святыни московские.
В одобрение народу бирючи разглашали, что, покидая берега Оки, мы
заманиваем басурман в крепкие сети, из которых им живыми не выбраться.
А чтобы крымский хан не проник в Москву и не подверг ее сожжению,
как это сумел сделать Давлет-Гирей, стан русскому войску определили в
трех верстах от стольного града между Тульскою и Калужскою дорогами.
Соорудили там дощатый подвижный городок на колесах и церковь святого
Сергия, где поставили икону Богоматери, с которой когда-то великий
воитель князь Димитрий, прозванный Донским, одержал славную победу над
ордынцами свирепого эмира Мамая. (Дощатый городок (более древнее
название - "гуляй-город") применялся на Руси в XII -XVI веках, как
легкое полевое укрепление, состоящее из больших деревянных щитов с
отверстиями в них для затинных пушек и пищалей. Дощатый городок
передвигался по полю летом на катках, зимой - на полозьях. Обычно в
походе щиты перевозились вслед за войском в обозе на телегах или
санях. Эмир - титул правителя, владетельного князя в некоторых
мусульманских странах Востока.
Подмосковные монастыри - Данилов, Новоспасский и Симонов -
обратили в боевые твердыни.
Само предместье стольного града за Москвой-рекой с удивительной
быстротою укрепили деревянными стенами с бойницами. Здесь поставили
огнестрельный снаряд с пушкарями знатными, которые недавно еще
ливонцев воевали.
ПОД ДАНИЛОВЫМ МОНАСТЫРЕМ
Москва в тревоге ожидала татар.
Царь Федор Иванович с духовенством трижды обходили Москву с
крестами. Служили молебен и ждали набольшего воеводу - князя Федора
Мстиславского.
29 июня воевода выступил из Серпухова, оставив на Оке небольшой
отряд. К вечеру первого июля полки прибыли к селу Коломенскому и
расположились на лугах Москвы-реки.
Воеводы поспешили к государю и правителю на Совет. Возвратившись
ранним утром, ввели полки в приготовленный для них ратный стан, против
Данилова монастыря.
В полдень этого же дня приехал смотреть войско государь Федор
Иванович. В Большом полку был воеводою князь Федор Иванович
Мстиславский, в Правой руке - князь Никита Романович Трубецкой, в
Передовом полку - князь Тимофей Романович Трубецкой, в Левой руке -
князь Василий Черкасский. (На Руси вплоть до конца XVII века каждый
полк имел своего воеводу. Однако главнокомандующим в войске считался
воевода Большого полка, назначаемый по принципу установившегося с
конца XV в. местничества. При назначении на должность воевод
правительство должно было считаться с "породой" боярина, т. е. со
степенью знатности его рода и с чинами и должностями его предков;
назначаемый не мог по обычаю местничества оказаться "ниже" своего
начальства, если предки последнего были в меньших чинах. Такое
выдвижение какого-либо боярина на важную должность зависело не от его
личных качеств, а от его "породы" и "отечества". Местничество вступало
в силу даже при распределении места за царским столом во время
заседаний или пиров. Развитие торгового капитала и разложение
феодализма привели к упадку политического значения бояр, а вместе с
тем и уничтожению местничества. В 1682 году при царе Федоре
Алексеевиче были торжественно сожжены книги, в которых записывались
местнические дела, и было приказано "отныне всем быть без мест".)
Князя Андрея Телятевского с ратниками определили в Передовой полк
под начало Тимофея Трубецкого.
Пока царь находился в Большом полку, Андрей Андреевич объезжал
своих воинов, окидывал каждого зорким взглядом, поучал коротко:
- Шапку поправь.
- Выпрямись, чего сгорбился. В седле надлежит наездником быть.
- Копье от плеча чуть отведи.
- Грудь щитом прикрой.
Остановился возле Болотникова, поглядел на него строго и невольно
залюбовался. Строен, плечист, держится молодцом.
- Здоров ли, Ивашка?
- Здоров, князь.
- Не боишься татарина?
- А чего нам робеть? Мы на своей земле. Да и народишко ихний,
сказывают, мелковат. Собьем с них спесь, - спокойно отозвался Иванка.
- Верно парень. Все ли так разумеют? - обратился Телятевский к
ратникам. И в ответ дружно послышалось:
- Не дрогнем!
- Постоим за землю русскую!
Князь остался доволен ратниками. Якушка, видно, не зря с ними
десять дней возился. И главное - бодры. Перед битвой это зело отрадно.
Вскоре воевода Тимофей Трубецкой приказал своему воинству
строиться в десятки. Полк вытянулся вдоль Москвы-реки, засверкал
кольчугами, латами и шеломами, запестрел хоругвями.
Приехал царь Федор Иванович на белом коне. Он в сибирской шапке,
отороченной соболиным мехом, усыпанной драгоценными каменьями и
увенчанной золотым крестом, в зарбафном кафтане и красных малиновых
сапожках. Окруженный боярами и рындами в белых кафтанах с серебряными
топориками на плечах, государь подъехал к воинству и вымолвил:
- Доброго здравия вам, дети мои, и ратной удачи. Злой ворог
задумал лишить нас крова, осквернить наши храмы магометовой верой.
Господь бог услышал наши молитвы. Он покарает неверных. Мужайтесь,
православные! Сокрушите басурман во имя господа и веры православной!..
Царь говорил тихо. Его тонкий и слабый голос едва был слышен.
Иванка смотрел на помазанника божия и удивлялся. Уж больно
неказист царь. Не в батюшку родился. Иван Васильевич был и телом
дороден, и воин отменный. Отец не раз об этом рассказывал.
Болотникова дернул за рукав кафтана Тимоха Шалый, прошептал тихо:
- На нашего приказчика Калистрата обличьем схож. Гы-ы-ы...
- И впрямь, ребяты. Из-за конской головы одна шапка торчит.
Мелковат государь наш, - вторил бывшему холопу Никита Кудеяр.
- Будя вам, мужики, - сердито прошипел на односельчан степенный
чернобородый ратник. - Государь державными делами велик. И богомолец
он первейший.
Когда Федор Иванович объехал весь полк, приземистый и
широкогрудый воевода Тимофей Трубецкой зычно прокричал, обратившись
лицом к воинам:
- Слава великому государю!
И передовой полк дружно отозвался:
- Слава! Слава! Слава!
А затем разноголосо понеслось:
- Долгих лет жизни государю!
- Разобьем поганых!
- Постоим за святую Русь!
Ночь. Тихая, звездная. Густой туман низко стелется над
Москвой-рекой. Русская рать затаилась. Не разжигая костров,
бодрствует, поджидая ордынцев.
Иванка прилег возле коня, прислушиваясь к выкрикам дозорных.
Внезапно его плеча коснулась легкая рука.
Болотников обернулся и обрадованно воскликнул:
- Здорово, друже! Как сюда угодил? Не думал тебя здесь
повстречать.
- Чего не чаешь, то скорее сбудется, - посмеиваясь, обнимал
Иванку Афоня Шмоток. -Да токмо ты потише, парень. Кабы князь не
услышал.
- Выходит, сбег с конюшни?
- Сбег, Иванка. Уж мне ли на дворе сидеть, когда басурмане под
Москвой. Уж лучше в чистом поле помирать, чем в неведении томиться...
- Как разыскал меня? Экий ты проныра.
- Нелегко разыскать было. Как только к лагерю подошел - меня
оружные люди остановили. Кто да что и почему по ночам шатаешься. Одним
словом, не поверили мне и в ратный городок не впустили. А тут вскоре
обоз к лагерю шел. Пушечные ядра везли. Одна телега в колдобине
застряла. Помочь пришлось. Вытолкал телегу, а сам под рогожкой
спрятался. Так на фитилях в стан и приехал. Обошлось, слава богу. Не
приметили во тьме. Потом зачал о князе Телятевском спрашивать.
Отбился-де, от своих, помогите, православные. Поди, часа три по стану
блуждал, покуда тебя сыскал. Теперь вместе злого ворога бить будем.
- Эх, ты, ратник! - обнимая за плечи Афоню, тепло вымолвил
Болотников. - Давай подкрепись. Чай, голоден?
Иванка поднял с земли железную миску, прикрытую чистой тряпицей,
протянул бобылю.
- Тут вареное мясо да пшеничного хлеба ломоть. Князь Телятевский
со двора своего доставил. Вдосталь нас кормит. Эдак бы в вотчине на
севе.
Афоня от снеди не отказался. С обеда в животе и крохи не было. Ел
и весело приговаривал:
- И муха набивает брюхо.
Но вдруг чья-то сильная рука подняла Афоню с земли на ноги.
- Ух, ты мне пустобрех! Пошто княжью волю нарушил?
- Уж ты прости меня, милок. Я ведь не на конюшню из вотчины
просился, а поганых татар мечом сечь.
Якушка отпустил бобыля и покачал головой.
- Не ведаю, что с тобой и делать. В Москву прогнать - караульные
не выпустят. В стане оставлять - князь прогневается. И вечно ты, как
блоха, под рубашкой скачешь. Беда мне с тобой.
- Оставь ты его, Якушка. Утро вечера мудренее, - рассудил
Болотников и потянул бобыля к себе.
Челядинец молча погрозил Шмотку кулаком, повернулся и зашагал к
княжьему шатру. Как бы Андрей Андреевич не хватился. То и дело от
воеводы Трубецкого посланцы снуют.
Болотников распахнул кафтан и на груди его при лунном свете
сверкнула чешуйчатая кольчуга...
- Ишь ты. Знатно вас князь на бой снарядил, - присвистнул Шмоток.
- Князь не только свои хоромы, но и Русь от недруга защищает, -
отозвался Болотников. - Приляг, Афоня. Прижмись к конскому брюху -
тепло будет.
Шум в лагере затихал. Было уже далеко за полночь, но никому не
спалось. Ничего нет тревожнее, чем тягостное ожидание жестокого боя.
Ратники, запрокинув руки за голову, тихо переговаривались, вздыхали и
проклинали ордынцев. Другие вспоминали покинутые избы, семьи, своих
любимых.
Невдалеке от воинов князя Телятевского послышалась вдруг
задушевная, бередящая душу песня ратника. Он пел о славном витязе,
который умирает в дикой степи, подле угасающего костра:
Припекает богатырь свои раны кровавые.
В головах стоит животворящий крест,
По праву руку лежит сабля острая,
А по леву руку его - тугой лук,
А в ногах стоит его добрый конь.
Он, кончался, говорил коню.
Как умру я, мой добрый конь,
Ты зарой мое тело белое
Среди поля, среди чистого.
Ты скачи потом во святую Русь,
Поклонись моим отцу с матерью,
Благословенье свези малым детушкам.
Да скажи моей молодой вдове,
Что женился я на другой жене:
А в приданое взял поле чистое,
Была свахою калена стрела,
Положила спать сабля острая...
ХАН КАЗЫ-ГИРЕЙ
На рассвете четвертого июля татарские тумены подошли к селу
Коломенскому. Спустя час, на Воробьевой горе приказал хан раскинуть
шатер. Пусть презренные москвиты увидят грозного крымского повелителя
и покорно ждут своего смертного часа.
Казы-Гирей в темно-зеленом чапане, в белом остроконечном колпаке,
опушенном красной лисицей, и в желтых сапогах из верблюжьей замши.
Широко расставив ноги, прищурив острые глаза, долго и жадно смотрел на
стольный град неверных. (Чапан - кафтан.)
Вот она златоверхая Москва!
Поход был утомителен и долог. Джигиты жаждали богатой добычи. И
теперь скоро! С нами аллах. Мы побьем урусов, навьючим коней
драгоценными каменьями, уведем в Бахчисарай красивых русоволосых
полонянок и тысячи рабов, а Москву спалим дотла. Такова воля аллаха!
- Великий и благословенный! Урусы ожидают нас не в крепости, а в
поле, - осторожно заметил стоявший вблизи хана мурза Сафа-Гирей.
- Ни при великом кагане Чингизе, ни при Бату хане урусы не
вставали возле стены. Мы осаждали их в крепостях, - поддержал Сафу
другой военачальник. (Каган - главенствующий хан.)
- Тем лучше, мурзы. Мои бесстрашные багатуры одним разом сомкнут
ряды неверных! - хрипло выкрикнул Казы-Гирей и, резко повернувшись, в
окружении тургадуров пошел к золотисто-желтому шатру. (Тургадур -
телохранитель.)
Пятнадцать крымских туменов, словно огромная черная туча, покрыли
Воробьевы горы. В каждом тумене - десять тысяч конных воинов -
смуглых, безбородых, выносливых.
Джигиты расположились куренями, по тысяче в каждом. Посреди
куреня стояла белая торта тысячника с высоким рогатым бунчуком.
(Курень - означает круг юрт, военный стан.)
Сейчас воины отдыхали. Рассевшись кругами возле костров, варили в
больших медных котлах рисовую похлебку из жеребятины с поджаренным
просом, приправленную бараньим салом и кобыльим молоком.
Рядом паслись приземистые, толстоногие и длинногривые ратные
кони. Здесь же находились и запасные лошади, навьюченные копченым
салом, ячменем, пшеном, с рисом и бурдюками с кумысом. (Бурдюк - мешок
из шкуры животного для хранения и перевозки вина и других жидкостей (у
татар обычно для кумыса).
Возле нарядного ханского шатра торчит высокое, украшенное
китайской резьбой, бамбуковое древко с черным девятихвостым знаменем.
На стяге вышит золотыми нитями свирепый покровитель всех монгольских
набегов - бог войны Сульдэ.
У входа в шатер, скрестив копья, стоят два темнолицых тургадура.
Неподвижно застыли, словно степные каменные истуканы. За кожаными
поясами - длинные острые ножи.
Ордынцы знали - тургадуры жестоки. Любого, кто без ханского
дозволения приблизится к шатру на десять шагов, поджидала неминуемая
гибель. Свистел нож, метко выпущенный из рук тургадура, и дерзнувший
воин замертво падал наземь.
Хан хитер, как лисица, и осторожен, как всякий степной хищник.
Днем и ночью, не смыкая глаз, охраняет его золотистый шатер триста
отборных нукеров, готовых перерезать горло любому коварному врагу,
посягнувшему на ханский престол. (Нукер - воин из личной дружины
хана.)
Совершив утреннее моление солнцу и богу Сульдэ, крымский
повелитель собрал мурз и военачальников на курлутай. (Курлутай - совет
знатнейших феодалов правящего рода.)
Казы-Гирей восседал на походном троне, сверкающем золотом и
изумрудами. Положив правую руку на рукоять кривого меча, а левую на
подлокотник мягкого трона, хан пытливо вглядывался в каждого
входящего, почтительно приветствующего своего повелителя:
- Салям алейкум, великий хан!
Усевшись полукругом на ярких коврах и подобрав под себя ноги,
мурзы и военачальники молча ждали ханского слова.
Внутри шатра, на высоких металлических подставках чадили девять
светильников, окутывая сизой дымкой парчовой занавеси.
У входа, по углам шатра, и позади трона стояли, скрестив смуглые
руки на груди, телохранители, не спуская зорких глаз со знатных
гостей. Всякое может случиться по воле аллаха.
Наконец Казы-Гирей повернул свое каменное лицо в сторону ближнего
мурзы, мотнул белой чалмой.
- Говори, Бахты.
Приложившись правой рукой ко лбу, мурза произнес:
- О, великий и мудрейший! Благословен твой путь. Мои пять туменов
рвутся в бой. И никакая сила не остановит моих верных джигитов. Полки
урусов останутся под копытами наших быстрых коней! - воинственно
прокричал Бахты-Гирей.
Затем крымский хан обратил свой взор на следующего мурзу.
Сафа-Гирей в малиновом чекмене и красных сафьяновых сапожках, расшитых
жемчужными нитями, был хмур и озабочен. (Чекмень - верхняя мужская
одежда, полукафтан.)
- Велик аллах и велики помыслы твои, повелитель. Прямо скажу -
бой будет труден. Урусы соорудили военный городок, поставили великое
множество пушек. В их рати сто пятьдесят тысяч храбрых и сильных
воинов.
- Уж не предлагаешь ли ты, бесстрашный мурза, повернуть тумены в
Бахчисарай? - язвительно проговорил Казы-Гирей, качнувшись в кресле.
- Правоверные! Сафа поджимает хвост, как трусливая собака. Он
гневит бога Сульдэ! - визгливо прокричал Бахты-Гирей.
Коренастый и широкоплечий Сафа вскочил с ковра. К лицу его
прилила кровь, в глазах блеснули злые молнии. Выхватив из ножен
изогнутый меч, он замахнулся на Бахты.
- Презренный шакал! Тебе ли говорить о моей трусости. Вот этим
мечом я разбил в степях ногаев, а ты отсиживался на шелковых подушках
в Бахчисарае и забавлялся с наложницами.
Тогда с ковра вскочил, словно ужаленный, Бахты-Гирей. Он тоже
выхватил саблю.
- Уймите мурз, мои верные тургадуры, - подал знак телохранителям
Казы-Гирей.
Тургадуры метнулись к разгоряченным военачальникам и оттолкнули
их друг от друга. Вытащив кинжалы, глянули на повелителя, ожидая
нового приказания.
- Садитесь, мурзы. Говори, Сафа, - строго сказал повелитель.
Шумно сопя носом, Сафа опустился на ковер и продолжал:
- Я видел много походов, хан. Еще при великом Девлет-Гирее я брал
столицу урусов. Это была славная победа. Мы не потеряли ни одного
багатура. Урусы укрылись под защиту стен московских. Здесь ждала их
погибель. Мы подожгли столицу огненными стрелами. Московиты
задохнулись в дыму. Их трупы запрудили Москву-реку. Аллах наказал
неверных. Теперь наши тумены вновь подошли к Москве. Но враги стали
изворотливей. Сейчас они отошли на три версты от столицы и ожидают нас
великой ратью. Я предлагаю не бросать сразу все тумены на урусские
полки, а выманить их из укрепленного стана, отрезать от городка и
крепости, окружить нашими храбрыми багатурами и разбить строптивых
московитян. Таков мой совет. Так завещал нам биться великий и искусный
каган Чингиз.
- А что думает мой юный Валди? - после недолгого молчания ткнув
пальцем в сторону племянника, спросил хан.
Молодой царевич поднялся с ковра, короткими шажками подбежал к
трону и, поцеловав подол парчового чапана повелителя, молвил:
- О, светлейший хан! Столп правоверия и гроза язычников! Твои
уста всегда изрекают мудрость. Я сделаю так, как прикажет мне мой
повелитель. Мои воины рвутся в бой с русобородыми.
Казы-Гирей ласково кивнул юному военачальнику, а затем обратился
к паше турецких янычар: (Паша - титул высших сановников в старой
Турции.)
- Скажи мне, славный Резван, о своих помыслах.
Рыжебородый и статный паша в высокой белой чалме и шелковом
халате с рубиновыми пуговицами, глянул на притихший диван, тронул себя
за золотую серьгу, вдетую в левое ухо и высказал степенно:
- Твой враг - наш враг, почтенный хан. Великий султан Амурах,
защитник ислама, повелел наказать мне неверных московитов. Он
недоволен дерзкими урусами. Их казаки беспрестанно ходят под Азов,
осаждают крепость и берут в полон славных янычар. Донцы на своих
разбойных стругах спускаются в Черное море и топят наши корабли. Царь
Иван вошел в родственный союз с нечестивыми черкесами и вопреки
султанской воле поставил крепость на Тереке, затворив нам торговый
путь в Дербент и Шемаху. Персидский шах Аббас посылает теперь своих
тайных послов к царю Федору и, уступая урусам Кахетию, ищет союза
против великого султана. Не бывать тому! Мои янычары вместе с твоими,
почтенный хан, джигитами разобьют московские рати. И тогда мы заставим
Федора вернуть Казанское и Астраханское ханство, свести подлых казаков
с Дона и разрушить московскую крепость на Тереке. Такова воля аллаха.
Казы-Гирей, внимательно выслушав турецкого пашу, вновь задал ему
вопрос:
- Как думаешь нападать на врагов ислама, мой верный Резван?
Паша, посапывая носом, долго молчал, поглаживая пальцами мягкий
ковер и наконец обмолвился:
- Сафа-Гирей прав. Надо выманить урусов из укрепленного городка,
а затем ударить по ним всем войском.
Крымский повелитель нахмурился. На диване нет единства. Дурной
признак. Поднялся с трона и сказал свое слово:
- Правоверные! Я слушал ваши советы. Мои отважные мурзы Бахты и
Валди хотят единым ударом смять урусов. А мудрые Сафа и Резван
предлагают иной путь. С нами аллах. Он предсказывает нам славную
победу над иноверцами. Он говорит мне - веди Казы-Гирей своих воинов
на рати русобородых и опрокинь их всеми туменами. Такова воля
всевышнего, такова моя воля. И тот, кто посмеет нарушить ее - того
покарает аллах и мой острый меч. Вы слышите меня, багатуры?
- Слышим, хан. Мы с тобой, наш несравненный! Мы с тобой, наш
повелитель! - хором отозвались военачальники.
- Близится битва. Сейчас всех приглашаю на малый достархан, а
потом на коней. Пусть закипит наша кровь от айрана и кумыса! -
проговорил хан. (Достархан - угощение, а также нарядная скатерть,
расстилаемая для пиршества. Обычно татары перед битвой устраивали
малый достархан, а после победы - великое пиршество. Айран - кислое
молоко особой закваски (распространено в Сибири, Средней Азии, Крыму и
на Кавказе).)
В шатре появились черные рабы-невольники с серебряными кольцами в
носах. Накрыли шелковую скатерть посреди ковра, положили на нее
серебряные и золотые блюда с жареным мясом молодой кобылицы, с тонкими
румяными лепешками на сале и различными сладостями.