Страница:
огромным прибоем, разбивающимся о скалы, и величественными бурунами,
ходящими по отмелям и рифам. Зыбь не улеглась до вечера, пока мы не вошли в
кромешной тьме, пасмурности и дожде при пронизывающем холоде в Батумскую
гавань. Здесь можно было спать, не думая о том, чтобы неожиданно и против
всякого желания из койки отправиться под стол или другое место, совершенно
не приспособленное для ночного отдыха.
Сегодня с утра отвратительная погода, напоминающая петроградский
сентябрь, - дождь, туман, холод и мерзость. Отправились встречать Велик[ого]
Князя Николая Николаевича, прибывшего в Батум для свидания со мной и
обсуждения тысячи и одного вопроса5. После завтрака в поезде -
осмотр порта и сооружений, и в виде отдыха - часовая поездка за город, в
имение генерала Баратова6. Место поразительно красивое,
роскошная, почти тропическая растительность и обстановка южной Японии,
несмотря на отвратительную осеннюю погоду. Впрочем, и на Киу-Сиу в январе
погода бывает не лучше7. Меня удивили цветущие магнолии и
камелии, покрытые прямо царственными по красоте белыми и ярко-розовыми
цветами. Сопровождавший меня ординарец генерала Баратова, раненый и
присланный с фронта осетин, заметив мое внимание к цветам, немедленно
нарезал мне целую связку ветвей магнолий и камелий, покрытых
полураспустившимися цветами. Вот не стыдно было бы нести их Вам, но Вас нет,
и пришлось изобразить довольно трогательную картину: химера8,
которой подносит добрый головорез белые и нежно-розовые камелии. Как хотел
бы я послать Вам эти цветы - это не фиалки и не ландыши, а действительно
нежные, божественно прекрасные, способные поспорить с розами. Они достойны,
чтобы, смотря на них, думать о Вас. Они теперь стоят передо мной с Вашим
походным портретом, и они прелестны. Особенно хороши полураспустившиеся
цветы строгой правильной формы, белые и розовые; не знаю, сохранятся ли они
до Севастополя, куда я иду полным ходом по срочному вызову. Получены крайне
серьезные известия из Петрограда9 - я не хочу говорить о них.
За обедом у Великого Князя мы читали подробности о взятии англичанами
Багдада10 и генералом Баратовым Керманшаха11, а наряду
с этим пришло нечто невероятное из Петрограда. Где Вы теперь, Анна
Васильевна, и все ли благополучно у Вас? Я боюсь думать, что с Вами может
что-либо случиться. Господь Бог сохранит и оградит Вас от всяких
случайностей. После обеда я вернулся на "Пронзительный" и почти до 11 h[our]
[часов (англ.)] обсуждал дела, а затем вышел в Севастополь.
Тихая, облачная ночь, среди темных туч проглядывает луна, море
совершенно спокойное, и только небольшая зыбь слегка раскачивает миноносец.
Я сегодня устал от всяких обсуждений и решений вопросов огромной
важности, требующих обдумывания каждого слова, и мне хочется, смотря на Ваш
портрет и цветы, немного забыться и хотя бы помечтать. Мечты командующего
флотом на миноносце посередине Черного моря, право, вещь весьма безобидная,
но сегодня у меня какое-то тревожное чувство связано с Вами, и оно мешает
мне мечтать о времени и возможности Вас видеть, выполнив некоторые дела,
которые оправдали бы эту возможность. Пожалуй, лучше попробовать лечь спать,
а завтра видно будет. Доброй ночи, Анна Васильевна.
1 марта
Тихий облачный день, спокойное море, прохладно, как в конце апреля или
в начале мая на Балтике. Приятно посидеть на солнце [Далее зачеркнуто: и
посмотреть на миноносцы, идущие полным ходом]. Со мной возвращается
лейтенант Сципион12, пришедший в Батум ранее меня, и он отвезет
Вам это письмо. Но события таковы, что никто не знает, что будет в ближайшие
дни и как скоро получите Вы это письмо. Может быть, я найду у себя Ваше
письмо [На этом текст обрывается]
д. 1, лл. 7 об.-10 об.
_____________
1 Город в Турции. Войска Кавказского фронта овладели Трапезундом
(Трабзоном) при помощи Черноморского флота 5 (18) апреля 1916 г. В начале
1917 г. Кавказская армия развивала дальнейшее наступление против 3-й
турецкой армии. Трапезунд был сдан турецким войскам 2 марта 1918 г.
2 Роль Трапезунда в снабжении Кавказской армии и обстановка в
Трапезунде в 1916 г. описаны в: В.Л. Воспоминания участника мировой войны на
Черном море: Трапезонд. - "Морской сборник", 1920, т. 411, No 1-3, с.
207-219.
3 Шварц, Алексей Владимирович, фон (1874-1953) - военный инженер,
генерал-лейтенант (1917). Окончил Николаевскую инженерную академию. Во время
обороны Порт-Артура - инженер-капитан, один из создателей Киньчжоуской
позиции, исполнял должность начальника инженеров Восточного фронта. Член
Военно-исторической комиссии по описанию Русско-яп. войны, автор крупных
трудов об обороне Порт-Артура. Один из редакторов многотомной "Военной
энциклопедии" (1910-1914). В 1914-1915 гг. - комендант крепости Ивангород (в
Царстве Польском, над Вислой); разработал проект обороны крепости,
использованный в боях осенью 1914-го и в 1915 г. (см.: Ш в а р ц А.В.
Оборона Ивангорода в 1914-1915 гг.: Из воспоминаний коменданта крепости
Ивангорода. Пер. с франц. М., 1922). Затем главный руководитель
Эрзерумского, а с мая 1916 г. - Трапезундского укрепленного района. В марте
1917 г. командирован в Петроград в распоряжение военного министра; начальник
Главного инженерного управления, после Октября - начальник Главного
военно-технического управления (ГВТУ) в Петрограде, освобожден от этой
должности в феврале 1918 г. Профессор Николаевской инженерной академии. В
1918 г. бежал на Украину; в 1919 г. - генерал-губернатор Одессы, командовал
русскими войсками в этом районе. Эмигрировал в Италию. В 1922 г. переехал в
Аргентину; профессор Академии Генерального штаба и Высшей технической
академии в Буэнос-Айресе. См. примеч. 19 к письму А.В. Тимиревой No 3 в
след. разделе книги.
4 Комнины - династия византийских императоров, потомки которой правили
в 1204-1461 гг. Трапезундской империей, приняв имя Великие Комнины.
5 Николай Николаевич (младший) (1856-1929) - вел. кн., генерал от
кавалерии (1901), генерал-адъютант. В 1905-1914 гг. командовал гвардией и
войсками Петербургского военного округа. Верховный главнокомандующий с
начала Первой мировой войны до августа 1915 г. и со 2 по 9 марта 1917 г. С
августа 1915-го по март 1917 г. - наместник на Кавказе и главнокомандующий
Кавказским фронтом и Кавказской армией. С марта 1919 г. в эмиграции во
Франции, где был выдвинут монархическими кругами на императорский престол.
Прибыл в Батум со своим поездом. На утреннем совещании Колчака с ним
(до завтрака) обсуждались вопросы, касающиеся совместных действий армии и
флота на Малоазиатском побережье (снабжение морем правого фланга Кавказской
армии, устройство Трапезундского порта и пр.).
6 Баратов, Николай Николаевич (1865-1932) - генерал от кавалерии. Из
кавказских казаков. Окончил Николаевское инженерное училище и Академию
Генерального штаба. В Русско-яп. войну командовал 1-м
Сунженско-Владикавказским полком, затем служил на Кавказе. В 1912 г. -
начальник штаба гвардейского кавалерийского корпуса, войну встретил
командующим 1-й кавалерийской казачьей дивизией, в декабре 1914 г.
участвовал в сражении под Сарыкамышем. Осенью 1915 г. его конный отряд,
переименованный затем в 1-й Кавказский кавалерийский корпус, начал поход в
Северную Персию. Оставаясь в подчинении Кавказскому фронту, отдельный
экспедиционный корпус Баратова должен был увязать свои действия с операциями
англичан в Месопотамии. Они пробивались, в общем, навстречу друг другу; в
мае 1916 г. сотня казаков, выделенная Баратовым для связи с англичанами,
достигла английской ставки в Южной Месопотамии; полной согласованности
боевых действий достичь, однако, не удалось. Постоянно живя в Тифлисе, имел
дачу в нескольких километрах от Батума, на Зеленом мысе. В 1919 г. -
представитель А.И. Деникина в Тифлисе. В 1920 г. - министр иностранных дел в
Южнорусском правительстве А.И. Деникина (Новороссийск). Эмигрант, один из
создателей Зарубежного союза русских инвалидов.
7 На острове Кюсю (русское устаревшее - Киу-Сиу) Колчак был в японском
плену весной 1905 г.
8 Так А.В. Тимирева звала А.В. Колчака.
9 В Батуме Колчак получил телеграмму от начальника МГШ графа А.П.
Капниста с сообщением о том, что в Петрограде произошли крупные беспорядки,
город в руках мятежников, гарнизон перешел на их сторону. Эту телеграмму
Колчак сначала обсудил лишь с М.И. Смирновым и тут же по ее получении
телеграфом передал приказ коменданту Севастопольской крепости: до выяснения
положения - немедленно прервать почтовое и телеграфное сообщение Крыма с
остальной Россией, передавать только телеграммы командующему флотом и в его
штаб. Вечером, после обеда у вел. князя, Колчак прошел в его личный вагон и
наедине показал полученную телеграмму. Тот никаких известий о петроградских
событиях еще не получал. Ночью Колчак вышел в Севастополь.
10 Английская армия в Месопотамии под командованием генерала Фредерика
Мода с декабря 1916 г. наступала от Басры; 24 (н.ст.) февраля 1917 г. с боем
была взята Кут-эль-Амара, а 11 марта после стычек с турецким арьергардом
англичане вступили в Багдад.
11 В первый раз Керманшах был занят корпусом Н.Н. Баратова в феврале
1916 г.; в мае 1916 г. корпус вышел к турецко-персидской границе, однако
прекратил наступление в связи с капитуляцией группы английских войск, в
направлении которой он двигался, отошел и занял оборону восточнее
Керманшаха. В начале 1917 г. Керманшах вновь стал опорным центром Четверного
союза в Персии. Часть территории Западной Персии занимали германо-турецкие
войска, в Керманшахе пребывало прогерманское временное правительство. Новый
поход 1-го Кавказского кавалерийского корпуса, начавшийся 17 февраля (2
марта) 1917 г. взятием Хамадана, привел к вторичному падению Керманшаха 25
февраля (10 марта).
12 Де-Кампо-Сципион, Игорь Михайлович (1892-1919) - лейтенант, в 1916
г. служил на Балтике. Позже - участник белого движения, ротный командир
Обь-Иртышской флотилии, погиб в бою.
No 4
Л[инейный] к[орабль] 11 марта 1917 г.
"Имп[ератрица] Екатерина",
на ходу в море
Г[лубокоуважаемая] А[нна] В[асильевна],
Несколько дней тому назад [Далее зачеркнуто: 7 марта] я получил письмо
Ваше из Петрограда, написанное 27 февраля1. Я пришел 1-го марта
вечером из Батума и получил телеграмму от Родзянко, в которой сообщалось о
падении старого правительства2, а через день пала сама
династия3. При возникновении событий, известных Вам в деталях,
несомненно, лучше, чем мне, я поставил первой задачей сохранить в целости
вооруженную силу, крепость и порт, тем более что я получил основание ожидать
появления неприятеля в море после 8 месяцев пребывания его в
Босфоре4. Для этого надо было прежде всего удержать командование,
возможность управлять людьми и дисциплину. Как хорошо я это выполнил -
судить не мне, но до сего дня Черноморский флот был управляем мною
решительно, как всегда; занятия, подготовка и оперативные работы ничем не
были нарушены, и обычный режим не прерывался ни на один час. Мне говорили,
что офицеры, команды, рабочие и население города доверяют мне безусловно, и
это доверие определило полное сохранение власти моей как командующего,
спокойствие и отсутствие каких-либо эксцессов. Не берусь судить, насколько
это справедливо, хотя отдельные факты говорят, что флот и рабочие мне верят.
Мне очень помог в ориентировке генерал Алексеев5, который держал
меня в курсе событий и тем дал возможность правильно оценить их, овладеть
начавшимся движением, готовым перейти в бессмысленную дикую вспышку, и
подчинить его своей воле6. Мне удалось прежде всего объединить
около себя всех сильных и решительных людей, а дальше уже было легче.
Правда, были часы и дни, когда я чувствовал себя на готовом открыться
вулкане или на заложенном к взрыву пороховом погребе7, и я не
поручусь, что таковые положения не возникнут в будущем, но самые опасные
моменты, по-видимому, прошли. Ужасное состояние - приказывать, не располагая
реальной силой обеспечить выполнение приказания, кроме собственного
авторитета, но до сих пор мои приказания выполнялись, как всегда. Десять
дней я почти не спал, и теперь в открытом море в темную мглистую ночь я
чувствую себя смертельно уставшим, по крайней мере физически, но мне хочется
говорить с Вами, хотя лучше бы лечь спать. Ваше письмо, в котором Вы
описываете начало петроградских событий, я получил в один из очень тяжелых
дней, и оно, как всегда, явилось для меня радостью и облегчением, как
указание, что Вы помните и думаете обо мне. За эти дни я написал Вам
короткое письмо, которое послал в Ревель с к[апитаном] 1-го р[анга]
Домбровским8, но Вы, видимо, очутились в Петрограде и письма мои
Вы получите только в Ревеле. Но я думал о Вас, как это было всегда, в те
часы, когда наступали перерывы между событиями, телеграммами, радио- и
телеграфными вызовами, требующими тех или иных поступков или распоряжений.
Могу сказать, что если я тревожился, то только о Вас, да это и понятно,
т[ак] к[ак] я не знал ничего о Вас, где Вы находитесь и что там делается, но
к обстановке, в которой я находился, я относился действительно "холодно и
спокойно", оценивая ее без всякой художественной тенденции. За эти 10 дней я
много передумал и перестрадал, и никогда я не чувствовал себя таким
одиноким, предоставленным самому себе, как в те часы, когда я сознавал, что
за мной нет нужной реальной силы, кроме совершенно условного личного влияния
на отдельных людей и массы; а последние, охваченные революционным экстазом,
находились в состоянии какой-то истерии с инстинктивным стремлением к
разрушению, заложенным в основание духовной сущности каждого человека.
Лишний раз я убедился, как легко овладеть истеричной толпой, как дешевы ее
восторги, как жалки лавры ее руководителей, и я не изменил себе и не пошел
за ними. Я не создан быть демагогом - хотя легко бы мог им сделаться, - я
солдат, привыкший получать и отдавать приказания без тени политики, а это
возможно лишь в отношении массы организованной и приведенной в механическое
состояние. Десять дней я занимался политикой и чувствую глубокое к ней
отвращение, ибо моя политика - повеление власти, которая может повелевать
мною. Но ее не было в эти дни, и мне пришлось заниматься политикой и
руководить дезорганизованной истеричной толпой, чтобы привести ее в
нормальное состояние и подавить инстинкты и стремление к первобытной
анархии.
Теперь я в море. Каким-то кошмаром кажутся эти 10 дней, стоивших мне
временами невероятных усилий, особенно тяжелых, т[ак] к[ак] приходилось
бороться с самим собой, а это хуже всего. Но теперь, хоть на несколько дней,
это кончилось, и я в походной каюте с отрядом гидрокрейсеров, крейсеров и
миноносцев иду на юг. Где теперь Вы, Анна Васильевна, и что делаете? Уже 2-й
час, а в 51/2 уже светло, и я должен немного спать.
12 марта
Всю ночь шли в густом тумане и отдыха не было, под утро прояснило, но
на подходе к Босфору опять вошел в непроглядную полосу тумана. Не знаю,
удастся ли гидрокрейсерам выполнить операцию.
Я опять думаю о том, где Вы теперь, что делаете, все ли у Вас
благополучно, что Вы думаете. Я, вероятно, надоедаю Вам этими вопросами.
Простите великодушно, если это Вам неприятно. Последнее время я фактически
ничего о Вас не знаю. Последнее письмо Ваше было написано 27-го февраля, а
далее произошел естественный перерыв, но в этой естественности найти
утешение, конечно, нельзя [Над тремя предыдущими фразами, между строк,
вписаны два незаконченных предложения с рядом неразборчивых слов, где
отчетливо написан лишь следующий фрагмент: Исторический позор обреченного на
уничтожение флота, и все это в 10-часовом переходе от сосредоточившегося к
выходу в Черное море неприятеля, кричащего на все море открытыми
провокационными радио гнуснейшего содержания]. За это время я, занятый дни и
ночи непрерывными событиями и изменениями обстановки, все-таки ни на минуту
не забывал Вас, но понятно, что мысли мои не носили розового оттенка
(простите это демократское определение). Вы знаете, что мои думы о Вас
зависят непосредственно от стратегического положения на вверенном мне
театре. Судите, какая стратегия была в эти дни. Правда, я сохранил
командование, но все-таки каждую минуту могло произойти то, о чем и
вспоминать не хочется.
Противник кричал на все море, посылая открыто радио гнуснейшего
содержания, явно составленные какимто братушкой, и я ждал появления
неприятеля, как ожидал равновозможного взрыва у себя. Прескверные ожидания -
надо отдать справедливость. Сообразно этому я думал о Вас, рисуя себе
картины совершенно отрицательного свойства. Кроме неопределенной боязни и
тревоги за Вас лично, мысль, что Вы забудете меня и уйдете от меня совсем,
несмотря на отсутствие каких-либо оснований, меня не оставляла, и под конец
я от всего этого пришел в состояние какого-то спокойного ожесточения, решив,
что, чем будет хуже, тем лучше. Только теперь, в море, я, как говорится,
отошел и смотрю на Вашу фотографию, как всегда [Далее зачеркнуто: с глубоким
обожанием и глубокой благодарностью]. Сейчас доносят, что в тумане виден
какой-то силуэт. Лег на него.
Конечно, не то. Оказался довольно большой парусник. Приказал "Гневному"
утопить его. Экипаж уже заблаговременно сел на шлюпку и отошел в сторону.
После 5-6 снарядов барк исчез под водой. Гидрокрейсера не выполнили задание
- приказал продолжить завтра, пока не выполнят. Ужасно хочется спать. Надо
кончать свое писание [Далее зачеркнуто: До завтра, Анна Васильевна]. Нет
никаких мыслей, только спать.
13 марта
Я спал, как, кажется, никогда, - 9 часов подряд, и меня за ночь два
раза только разбудили. День ясный, солнечный, штиль, мгла по горизонту.
Гидрокрейсера продолжают операции у Босфора - я прикрываю их на случай
выхода турецкого флота. Конечно, вылетели неприятельские гидро и появились
подлодки. Пришлось носиться полными ходами и переменными курсами. Подлодки с
точки зрения с линейного корабля - большая гадость - на миноносце дело
другое - ничего не имею против, иногда даже люблю (хотя не очень).
Неприятельские аэропланы атаковали несколько раз гидрокрейсера, но близко к
ним не подлетали. К вечеру только закончили операцию; результата пока не
знаю, но погиб у нас один аппарат с двумя летчиками. Возвращаюсь в
Севастополь. Ночь очень темная, без звезд, но тихая, без волны. За два дня
работы все устали, и чувствуется какое-то разочарование. Нет,
Сушон9 меня решительно не любит, и если он два дня не выходил,
когда мы держались в виду Босфора, то уж не знаю, что ему надобно. Я,
положим, не очень показывался, желая сделать ему сюрприз - неожиданная
радость всегда приятней - не правда ли, но аэропланы испортили все дело,
донеся по радио обо мне в сильно преувеличенном виде. Подлодки и аэропланы
портят всю поэзию войны; я читал сегодня историю англо-голландских войн -
какое очарование была тогда война на море. Неприятельские флоты держались
сутками в виду один [у] другого, прежде чем вступали в бои, продолжавшиеся
2-3 суток с перерывами для отдыха и исправления повреждений. Хорошо было
тогда. А теперь: стрелять приходится во что-то невидимое, такая же невидимая
подлодка при первой оплошности взорвет корабль, сама зачастую не видя и не
зная результатов, летает какая-то гадость, в которую почти невозможно
попасть. Ничего для души нет. Покойный Адриан Иванович10 говорил
про авиацию: "одно беспокойство, а толку никакого". И это верно: современная
морская война сводится к какому-то сплошному беспокойству и <безымянной>
предусмотрительности, т[ак] к[ак] противники ловят друг друга на
внезапности, неожиданности и т.п. Я лично стараюсь принять все меры
предупреждения случайностей и дальше отношусь уже по возможности с
равнодушием. Чего не можешь сделать, все равно не сделаешь. Вы не сердитесь
на меня, Анна Васильевна, за эту болтовню? Мне хочется говорить с Вами - так
давно не было от Вас писем, - кажется, точно несколько месяцев. Я как-то
плохо начал представлять Вас - мне кажется, что Вы стали другой, чем были
год тому назад. Но я начинаю говорить вздор и кончу письмо.
14 марта
Сегодня надо проделать практическую стрельбу. Утром отпустил крейсера,
переменил миноносцы у "Екатерины" и отделился. Погода совсем осенняя,
довольно свежо, холодно, пасмурно, серое небо, серое море. Я отдохнул эти
дни и без всякого удовольствия думаю о Севастополе и политике. За три дня,
наверное, были "происшествия", хотя меня не вызывали в Севастополь, что
непременно сделал бы Погуляев11.
д. 1, лл. 11-23
[Около 11-14 марта 1917 г.]
[Написано на обороте письма от 11-14 марта 1917 г. (No 4) и состоит из
отдельных фрагментов текста]
За эти дни я думал о Вас соответственно обстановке - это мое свойство,
очень неприятное прежде всего для самого себя, - какова была эта обстановка,
Вы, вероятно, представляете из вышенаписанного [Далее зачеркнуто: Иногда по
ночам, думая о Вас, я сомневался в реальности Вашего существования]. И вот
так же, как в страшные октябрьские дни12, я почувствовал, что
между мной и Вами создается что-то, что я не умею определить словами. Так
же, как тогда, Вы точно отодвинулись от меня и наконец создалось
представление, что все кончено и Анны Васильевны нет; нет ничего, кроме
стремительно распадающейся вооруженной силы.
Неумолимое сознание указывало, что близится катастрофа, что все
удерживается от стремительного развала только условным моим авторитетом и
влиянием, который может исчезнуть каждую минуту, и тогда мне придется уже
иметь дело с историческим позором бессмысленного бунта на флоте в военное
время в 10 часах перехода от сосредоточившегося для выхода в море
неприятеля. Допустимо ли в таком случае какое-либо отношение Анны Васильевны
к командующему флотом? Конечно, нет. Я призывал на помощь логику, говорил
себе, что [Далее перечеркнуто: не может же флот никак не реагировать на
происшедший грандиозный переворот, что моя власть еще не поколеблена и
сохраняет силу, что по моим приказам и сигналам суда выходят в море и никто
не осмелится]
Логически я сознавал, что это все вздор, что нет оснований, но такое
положение в связи со всем происходившим в конце концов привело меня в
состояние какого-то не то спокойствия, не то странной уравновешенности. Это
состояние мне знакомо, но объяснить его я не могу. Делаешься какой-то
машиной, отлично все соображаешь, распоряжаешься, но личного чувства нет
совсем - ничто не волнует, не удивляет, создается какая-то объективность с
ясной логикой и какая-то уверенность в себе.
...то только для того, чтобы найти уверенность в Вас, поддержку и
помощь в тяжелое время. Думаю, что Вы не поставите мне в вину это и с
обычной добротой отнесетесь к моей слабости и, зная, как бесконечно дороги
Вы для меня, простите меня.
С думами о Вас со всем обожанием, беспокойством и тревогой за Вас, на
какие только может быть способен командующий флотом в эти невеселые дни.
д. 1, лл. 16 об., 17 об., 18 об., 22 об.
_____________
1 Письмо было получено 7 марта.
2 Родзянко, Михаил Владимирович (1859-1924) - председатель IV Гос.
Думы, встал 27 февраля (12 марта) во главе Временного Исполнительного
комитета Гос. Думы, принявшего на себя власть в стране. В своей телеграмме
Родзянко "извещал, что правительство пало, что власть перешла к Комитету
Государственной Думы и что он просит меня соблюдать полное спокойствие, что
все идет к благу родины, что прежнее правительство, оказавшееся
несостоятельным, будет заменено новым и что он просит меня принять меры,
чтобы не было никаких осложнений и эксцессов" (Допрос Колчака; с. 49). По
воспоминаниям М.И. Смирнова, "телеграмма заканчивалась призывом к флоту
соблюдать спокойствие и продолжать боевую работу и выражала надежду, что все
скоро войдет в нормальное русло". Смирнов по прямому телеграфному проводу
связался со Ставкой, где ему сообщили, что обстановка неясна и потому
никаких директив пока не дается.
После этого Колчак собрал совещание старших начальников флота, крепости
и порта, информировал прежде всего их, чтобы они могли сообщить о
происшедших событиях офицерам, с тем чтобы те в свою очередь передали о
петроградских событиях своим подчиненным и были готовы разъяснить как
следует смысл происходящего. Офицерам надлежало поступать таким образом и
далее, чтобы известия к командам приходили от их прямых начальников, а не со
стороны. Старшим начальникам должны были немедленно сообщать все важнейшие
сведения, получаемые в штабе флота. Редактирование поступавших сведений было
поручено М.И. Смирнову. После этого был отдан приказ восстановить почтовое и
телеграфное сообщение со страной. Выслушав мнение присутствовавших, Колчак
решил отдать приказ по флоту, опубликованный на другой день, 3 марта, в
севастопольской газете "Крымский вестник".
Приказ Командующего Черноморским флотом
Севастопольский рейд
Марта 2-го дня 1917 г.
No 771
В последние дни в Петрограде произошли вооруженные столкновения с
полицией и волнения, в которых приняли участие войска Петроградского
гарнизона. Государственной Думой образован временный комитет, под
председательством председателя Государственной Думы Родзянко, для
ходящими по отмелям и рифам. Зыбь не улеглась до вечера, пока мы не вошли в
кромешной тьме, пасмурности и дожде при пронизывающем холоде в Батумскую
гавань. Здесь можно было спать, не думая о том, чтобы неожиданно и против
всякого желания из койки отправиться под стол или другое место, совершенно
не приспособленное для ночного отдыха.
Сегодня с утра отвратительная погода, напоминающая петроградский
сентябрь, - дождь, туман, холод и мерзость. Отправились встречать Велик[ого]
Князя Николая Николаевича, прибывшего в Батум для свидания со мной и
обсуждения тысячи и одного вопроса5. После завтрака в поезде -
осмотр порта и сооружений, и в виде отдыха - часовая поездка за город, в
имение генерала Баратова6. Место поразительно красивое,
роскошная, почти тропическая растительность и обстановка южной Японии,
несмотря на отвратительную осеннюю погоду. Впрочем, и на Киу-Сиу в январе
погода бывает не лучше7. Меня удивили цветущие магнолии и
камелии, покрытые прямо царственными по красоте белыми и ярко-розовыми
цветами. Сопровождавший меня ординарец генерала Баратова, раненый и
присланный с фронта осетин, заметив мое внимание к цветам, немедленно
нарезал мне целую связку ветвей магнолий и камелий, покрытых
полураспустившимися цветами. Вот не стыдно было бы нести их Вам, но Вас нет,
и пришлось изобразить довольно трогательную картину: химера8,
которой подносит добрый головорез белые и нежно-розовые камелии. Как хотел
бы я послать Вам эти цветы - это не фиалки и не ландыши, а действительно
нежные, божественно прекрасные, способные поспорить с розами. Они достойны,
чтобы, смотря на них, думать о Вас. Они теперь стоят передо мной с Вашим
походным портретом, и они прелестны. Особенно хороши полураспустившиеся
цветы строгой правильной формы, белые и розовые; не знаю, сохранятся ли они
до Севастополя, куда я иду полным ходом по срочному вызову. Получены крайне
серьезные известия из Петрограда9 - я не хочу говорить о них.
За обедом у Великого Князя мы читали подробности о взятии англичанами
Багдада10 и генералом Баратовым Керманшаха11, а наряду
с этим пришло нечто невероятное из Петрограда. Где Вы теперь, Анна
Васильевна, и все ли благополучно у Вас? Я боюсь думать, что с Вами может
что-либо случиться. Господь Бог сохранит и оградит Вас от всяких
случайностей. После обеда я вернулся на "Пронзительный" и почти до 11 h[our]
[часов (англ.)] обсуждал дела, а затем вышел в Севастополь.
Тихая, облачная ночь, среди темных туч проглядывает луна, море
совершенно спокойное, и только небольшая зыбь слегка раскачивает миноносец.
Я сегодня устал от всяких обсуждений и решений вопросов огромной
важности, требующих обдумывания каждого слова, и мне хочется, смотря на Ваш
портрет и цветы, немного забыться и хотя бы помечтать. Мечты командующего
флотом на миноносце посередине Черного моря, право, вещь весьма безобидная,
но сегодня у меня какое-то тревожное чувство связано с Вами, и оно мешает
мне мечтать о времени и возможности Вас видеть, выполнив некоторые дела,
которые оправдали бы эту возможность. Пожалуй, лучше попробовать лечь спать,
а завтра видно будет. Доброй ночи, Анна Васильевна.
1 марта
Тихий облачный день, спокойное море, прохладно, как в конце апреля или
в начале мая на Балтике. Приятно посидеть на солнце [Далее зачеркнуто: и
посмотреть на миноносцы, идущие полным ходом]. Со мной возвращается
лейтенант Сципион12, пришедший в Батум ранее меня, и он отвезет
Вам это письмо. Но события таковы, что никто не знает, что будет в ближайшие
дни и как скоро получите Вы это письмо. Может быть, я найду у себя Ваше
письмо [На этом текст обрывается]
д. 1, лл. 7 об.-10 об.
_____________
1 Город в Турции. Войска Кавказского фронта овладели Трапезундом
(Трабзоном) при помощи Черноморского флота 5 (18) апреля 1916 г. В начале
1917 г. Кавказская армия развивала дальнейшее наступление против 3-й
турецкой армии. Трапезунд был сдан турецким войскам 2 марта 1918 г.
2 Роль Трапезунда в снабжении Кавказской армии и обстановка в
Трапезунде в 1916 г. описаны в: В.Л. Воспоминания участника мировой войны на
Черном море: Трапезонд. - "Морской сборник", 1920, т. 411, No 1-3, с.
207-219.
3 Шварц, Алексей Владимирович, фон (1874-1953) - военный инженер,
генерал-лейтенант (1917). Окончил Николаевскую инженерную академию. Во время
обороны Порт-Артура - инженер-капитан, один из создателей Киньчжоуской
позиции, исполнял должность начальника инженеров Восточного фронта. Член
Военно-исторической комиссии по описанию Русско-яп. войны, автор крупных
трудов об обороне Порт-Артура. Один из редакторов многотомной "Военной
энциклопедии" (1910-1914). В 1914-1915 гг. - комендант крепости Ивангород (в
Царстве Польском, над Вислой); разработал проект обороны крепости,
использованный в боях осенью 1914-го и в 1915 г. (см.: Ш в а р ц А.В.
Оборона Ивангорода в 1914-1915 гг.: Из воспоминаний коменданта крепости
Ивангорода. Пер. с франц. М., 1922). Затем главный руководитель
Эрзерумского, а с мая 1916 г. - Трапезундского укрепленного района. В марте
1917 г. командирован в Петроград в распоряжение военного министра; начальник
Главного инженерного управления, после Октября - начальник Главного
военно-технического управления (ГВТУ) в Петрограде, освобожден от этой
должности в феврале 1918 г. Профессор Николаевской инженерной академии. В
1918 г. бежал на Украину; в 1919 г. - генерал-губернатор Одессы, командовал
русскими войсками в этом районе. Эмигрировал в Италию. В 1922 г. переехал в
Аргентину; профессор Академии Генерального штаба и Высшей технической
академии в Буэнос-Айресе. См. примеч. 19 к письму А.В. Тимиревой No 3 в
след. разделе книги.
4 Комнины - династия византийских императоров, потомки которой правили
в 1204-1461 гг. Трапезундской империей, приняв имя Великие Комнины.
5 Николай Николаевич (младший) (1856-1929) - вел. кн., генерал от
кавалерии (1901), генерал-адъютант. В 1905-1914 гг. командовал гвардией и
войсками Петербургского военного округа. Верховный главнокомандующий с
начала Первой мировой войны до августа 1915 г. и со 2 по 9 марта 1917 г. С
августа 1915-го по март 1917 г. - наместник на Кавказе и главнокомандующий
Кавказским фронтом и Кавказской армией. С марта 1919 г. в эмиграции во
Франции, где был выдвинут монархическими кругами на императорский престол.
Прибыл в Батум со своим поездом. На утреннем совещании Колчака с ним
(до завтрака) обсуждались вопросы, касающиеся совместных действий армии и
флота на Малоазиатском побережье (снабжение морем правого фланга Кавказской
армии, устройство Трапезундского порта и пр.).
6 Баратов, Николай Николаевич (1865-1932) - генерал от кавалерии. Из
кавказских казаков. Окончил Николаевское инженерное училище и Академию
Генерального штаба. В Русско-яп. войну командовал 1-м
Сунженско-Владикавказским полком, затем служил на Кавказе. В 1912 г. -
начальник штаба гвардейского кавалерийского корпуса, войну встретил
командующим 1-й кавалерийской казачьей дивизией, в декабре 1914 г.
участвовал в сражении под Сарыкамышем. Осенью 1915 г. его конный отряд,
переименованный затем в 1-й Кавказский кавалерийский корпус, начал поход в
Северную Персию. Оставаясь в подчинении Кавказскому фронту, отдельный
экспедиционный корпус Баратова должен был увязать свои действия с операциями
англичан в Месопотамии. Они пробивались, в общем, навстречу друг другу; в
мае 1916 г. сотня казаков, выделенная Баратовым для связи с англичанами,
достигла английской ставки в Южной Месопотамии; полной согласованности
боевых действий достичь, однако, не удалось. Постоянно живя в Тифлисе, имел
дачу в нескольких километрах от Батума, на Зеленом мысе. В 1919 г. -
представитель А.И. Деникина в Тифлисе. В 1920 г. - министр иностранных дел в
Южнорусском правительстве А.И. Деникина (Новороссийск). Эмигрант, один из
создателей Зарубежного союза русских инвалидов.
7 На острове Кюсю (русское устаревшее - Киу-Сиу) Колчак был в японском
плену весной 1905 г.
8 Так А.В. Тимирева звала А.В. Колчака.
9 В Батуме Колчак получил телеграмму от начальника МГШ графа А.П.
Капниста с сообщением о том, что в Петрограде произошли крупные беспорядки,
город в руках мятежников, гарнизон перешел на их сторону. Эту телеграмму
Колчак сначала обсудил лишь с М.И. Смирновым и тут же по ее получении
телеграфом передал приказ коменданту Севастопольской крепости: до выяснения
положения - немедленно прервать почтовое и телеграфное сообщение Крыма с
остальной Россией, передавать только телеграммы командующему флотом и в его
штаб. Вечером, после обеда у вел. князя, Колчак прошел в его личный вагон и
наедине показал полученную телеграмму. Тот никаких известий о петроградских
событиях еще не получал. Ночью Колчак вышел в Севастополь.
10 Английская армия в Месопотамии под командованием генерала Фредерика
Мода с декабря 1916 г. наступала от Басры; 24 (н.ст.) февраля 1917 г. с боем
была взята Кут-эль-Амара, а 11 марта после стычек с турецким арьергардом
англичане вступили в Багдад.
11 В первый раз Керманшах был занят корпусом Н.Н. Баратова в феврале
1916 г.; в мае 1916 г. корпус вышел к турецко-персидской границе, однако
прекратил наступление в связи с капитуляцией группы английских войск, в
направлении которой он двигался, отошел и занял оборону восточнее
Керманшаха. В начале 1917 г. Керманшах вновь стал опорным центром Четверного
союза в Персии. Часть территории Западной Персии занимали германо-турецкие
войска, в Керманшахе пребывало прогерманское временное правительство. Новый
поход 1-го Кавказского кавалерийского корпуса, начавшийся 17 февраля (2
марта) 1917 г. взятием Хамадана, привел к вторичному падению Керманшаха 25
февраля (10 марта).
12 Де-Кампо-Сципион, Игорь Михайлович (1892-1919) - лейтенант, в 1916
г. служил на Балтике. Позже - участник белого движения, ротный командир
Обь-Иртышской флотилии, погиб в бою.
No 4
Л[инейный] к[орабль] 11 марта 1917 г.
"Имп[ератрица] Екатерина",
на ходу в море
Г[лубокоуважаемая] А[нна] В[асильевна],
Несколько дней тому назад [Далее зачеркнуто: 7 марта] я получил письмо
Ваше из Петрограда, написанное 27 февраля1. Я пришел 1-го марта
вечером из Батума и получил телеграмму от Родзянко, в которой сообщалось о
падении старого правительства2, а через день пала сама
династия3. При возникновении событий, известных Вам в деталях,
несомненно, лучше, чем мне, я поставил первой задачей сохранить в целости
вооруженную силу, крепость и порт, тем более что я получил основание ожидать
появления неприятеля в море после 8 месяцев пребывания его в
Босфоре4. Для этого надо было прежде всего удержать командование,
возможность управлять людьми и дисциплину. Как хорошо я это выполнил -
судить не мне, но до сего дня Черноморский флот был управляем мною
решительно, как всегда; занятия, подготовка и оперативные работы ничем не
были нарушены, и обычный режим не прерывался ни на один час. Мне говорили,
что офицеры, команды, рабочие и население города доверяют мне безусловно, и
это доверие определило полное сохранение власти моей как командующего,
спокойствие и отсутствие каких-либо эксцессов. Не берусь судить, насколько
это справедливо, хотя отдельные факты говорят, что флот и рабочие мне верят.
Мне очень помог в ориентировке генерал Алексеев5, который держал
меня в курсе событий и тем дал возможность правильно оценить их, овладеть
начавшимся движением, готовым перейти в бессмысленную дикую вспышку, и
подчинить его своей воле6. Мне удалось прежде всего объединить
около себя всех сильных и решительных людей, а дальше уже было легче.
Правда, были часы и дни, когда я чувствовал себя на готовом открыться
вулкане или на заложенном к взрыву пороховом погребе7, и я не
поручусь, что таковые положения не возникнут в будущем, но самые опасные
моменты, по-видимому, прошли. Ужасное состояние - приказывать, не располагая
реальной силой обеспечить выполнение приказания, кроме собственного
авторитета, но до сих пор мои приказания выполнялись, как всегда. Десять
дней я почти не спал, и теперь в открытом море в темную мглистую ночь я
чувствую себя смертельно уставшим, по крайней мере физически, но мне хочется
говорить с Вами, хотя лучше бы лечь спать. Ваше письмо, в котором Вы
описываете начало петроградских событий, я получил в один из очень тяжелых
дней, и оно, как всегда, явилось для меня радостью и облегчением, как
указание, что Вы помните и думаете обо мне. За эти дни я написал Вам
короткое письмо, которое послал в Ревель с к[апитаном] 1-го р[анга]
Домбровским8, но Вы, видимо, очутились в Петрограде и письма мои
Вы получите только в Ревеле. Но я думал о Вас, как это было всегда, в те
часы, когда наступали перерывы между событиями, телеграммами, радио- и
телеграфными вызовами, требующими тех или иных поступков или распоряжений.
Могу сказать, что если я тревожился, то только о Вас, да это и понятно,
т[ак] к[ак] я не знал ничего о Вас, где Вы находитесь и что там делается, но
к обстановке, в которой я находился, я относился действительно "холодно и
спокойно", оценивая ее без всякой художественной тенденции. За эти 10 дней я
много передумал и перестрадал, и никогда я не чувствовал себя таким
одиноким, предоставленным самому себе, как в те часы, когда я сознавал, что
за мной нет нужной реальной силы, кроме совершенно условного личного влияния
на отдельных людей и массы; а последние, охваченные революционным экстазом,
находились в состоянии какой-то истерии с инстинктивным стремлением к
разрушению, заложенным в основание духовной сущности каждого человека.
Лишний раз я убедился, как легко овладеть истеричной толпой, как дешевы ее
восторги, как жалки лавры ее руководителей, и я не изменил себе и не пошел
за ними. Я не создан быть демагогом - хотя легко бы мог им сделаться, - я
солдат, привыкший получать и отдавать приказания без тени политики, а это
возможно лишь в отношении массы организованной и приведенной в механическое
состояние. Десять дней я занимался политикой и чувствую глубокое к ней
отвращение, ибо моя политика - повеление власти, которая может повелевать
мною. Но ее не было в эти дни, и мне пришлось заниматься политикой и
руководить дезорганизованной истеричной толпой, чтобы привести ее в
нормальное состояние и подавить инстинкты и стремление к первобытной
анархии.
Теперь я в море. Каким-то кошмаром кажутся эти 10 дней, стоивших мне
временами невероятных усилий, особенно тяжелых, т[ак] к[ак] приходилось
бороться с самим собой, а это хуже всего. Но теперь, хоть на несколько дней,
это кончилось, и я в походной каюте с отрядом гидрокрейсеров, крейсеров и
миноносцев иду на юг. Где теперь Вы, Анна Васильевна, и что делаете? Уже 2-й
час, а в 51/2 уже светло, и я должен немного спать.
12 марта
Всю ночь шли в густом тумане и отдыха не было, под утро прояснило, но
на подходе к Босфору опять вошел в непроглядную полосу тумана. Не знаю,
удастся ли гидрокрейсерам выполнить операцию.
Я опять думаю о том, где Вы теперь, что делаете, все ли у Вас
благополучно, что Вы думаете. Я, вероятно, надоедаю Вам этими вопросами.
Простите великодушно, если это Вам неприятно. Последнее время я фактически
ничего о Вас не знаю. Последнее письмо Ваше было написано 27-го февраля, а
далее произошел естественный перерыв, но в этой естественности найти
утешение, конечно, нельзя [Над тремя предыдущими фразами, между строк,
вписаны два незаконченных предложения с рядом неразборчивых слов, где
отчетливо написан лишь следующий фрагмент: Исторический позор обреченного на
уничтожение флота, и все это в 10-часовом переходе от сосредоточившегося к
выходу в Черное море неприятеля, кричащего на все море открытыми
провокационными радио гнуснейшего содержания]. За это время я, занятый дни и
ночи непрерывными событиями и изменениями обстановки, все-таки ни на минуту
не забывал Вас, но понятно, что мысли мои не носили розового оттенка
(простите это демократское определение). Вы знаете, что мои думы о Вас
зависят непосредственно от стратегического положения на вверенном мне
театре. Судите, какая стратегия была в эти дни. Правда, я сохранил
командование, но все-таки каждую минуту могло произойти то, о чем и
вспоминать не хочется.
Противник кричал на все море, посылая открыто радио гнуснейшего
содержания, явно составленные какимто братушкой, и я ждал появления
неприятеля, как ожидал равновозможного взрыва у себя. Прескверные ожидания -
надо отдать справедливость. Сообразно этому я думал о Вас, рисуя себе
картины совершенно отрицательного свойства. Кроме неопределенной боязни и
тревоги за Вас лично, мысль, что Вы забудете меня и уйдете от меня совсем,
несмотря на отсутствие каких-либо оснований, меня не оставляла, и под конец
я от всего этого пришел в состояние какого-то спокойного ожесточения, решив,
что, чем будет хуже, тем лучше. Только теперь, в море, я, как говорится,
отошел и смотрю на Вашу фотографию, как всегда [Далее зачеркнуто: с глубоким
обожанием и глубокой благодарностью]. Сейчас доносят, что в тумане виден
какой-то силуэт. Лег на него.
Конечно, не то. Оказался довольно большой парусник. Приказал "Гневному"
утопить его. Экипаж уже заблаговременно сел на шлюпку и отошел в сторону.
После 5-6 снарядов барк исчез под водой. Гидрокрейсера не выполнили задание
- приказал продолжить завтра, пока не выполнят. Ужасно хочется спать. Надо
кончать свое писание [Далее зачеркнуто: До завтра, Анна Васильевна]. Нет
никаких мыслей, только спать.
13 марта
Я спал, как, кажется, никогда, - 9 часов подряд, и меня за ночь два
раза только разбудили. День ясный, солнечный, штиль, мгла по горизонту.
Гидрокрейсера продолжают операции у Босфора - я прикрываю их на случай
выхода турецкого флота. Конечно, вылетели неприятельские гидро и появились
подлодки. Пришлось носиться полными ходами и переменными курсами. Подлодки с
точки зрения с линейного корабля - большая гадость - на миноносце дело
другое - ничего не имею против, иногда даже люблю (хотя не очень).
Неприятельские аэропланы атаковали несколько раз гидрокрейсера, но близко к
ним не подлетали. К вечеру только закончили операцию; результата пока не
знаю, но погиб у нас один аппарат с двумя летчиками. Возвращаюсь в
Севастополь. Ночь очень темная, без звезд, но тихая, без волны. За два дня
работы все устали, и чувствуется какое-то разочарование. Нет,
Сушон9 меня решительно не любит, и если он два дня не выходил,
когда мы держались в виду Босфора, то уж не знаю, что ему надобно. Я,
положим, не очень показывался, желая сделать ему сюрприз - неожиданная
радость всегда приятней - не правда ли, но аэропланы испортили все дело,
донеся по радио обо мне в сильно преувеличенном виде. Подлодки и аэропланы
портят всю поэзию войны; я читал сегодня историю англо-голландских войн -
какое очарование была тогда война на море. Неприятельские флоты держались
сутками в виду один [у] другого, прежде чем вступали в бои, продолжавшиеся
2-3 суток с перерывами для отдыха и исправления повреждений. Хорошо было
тогда. А теперь: стрелять приходится во что-то невидимое, такая же невидимая
подлодка при первой оплошности взорвет корабль, сама зачастую не видя и не
зная результатов, летает какая-то гадость, в которую почти невозможно
попасть. Ничего для души нет. Покойный Адриан Иванович10 говорил
про авиацию: "одно беспокойство, а толку никакого". И это верно: современная
морская война сводится к какому-то сплошному беспокойству и <безымянной>
предусмотрительности, т[ак] к[ак] противники ловят друг друга на
внезапности, неожиданности и т.п. Я лично стараюсь принять все меры
предупреждения случайностей и дальше отношусь уже по возможности с
равнодушием. Чего не можешь сделать, все равно не сделаешь. Вы не сердитесь
на меня, Анна Васильевна, за эту болтовню? Мне хочется говорить с Вами - так
давно не было от Вас писем, - кажется, точно несколько месяцев. Я как-то
плохо начал представлять Вас - мне кажется, что Вы стали другой, чем были
год тому назад. Но я начинаю говорить вздор и кончу письмо.
14 марта
Сегодня надо проделать практическую стрельбу. Утром отпустил крейсера,
переменил миноносцы у "Екатерины" и отделился. Погода совсем осенняя,
довольно свежо, холодно, пасмурно, серое небо, серое море. Я отдохнул эти
дни и без всякого удовольствия думаю о Севастополе и политике. За три дня,
наверное, были "происшествия", хотя меня не вызывали в Севастополь, что
непременно сделал бы Погуляев11.
д. 1, лл. 11-23
[Около 11-14 марта 1917 г.]
[Написано на обороте письма от 11-14 марта 1917 г. (No 4) и состоит из
отдельных фрагментов текста]
За эти дни я думал о Вас соответственно обстановке - это мое свойство,
очень неприятное прежде всего для самого себя, - какова была эта обстановка,
Вы, вероятно, представляете из вышенаписанного [Далее зачеркнуто: Иногда по
ночам, думая о Вас, я сомневался в реальности Вашего существования]. И вот
так же, как в страшные октябрьские дни12, я почувствовал, что
между мной и Вами создается что-то, что я не умею определить словами. Так
же, как тогда, Вы точно отодвинулись от меня и наконец создалось
представление, что все кончено и Анны Васильевны нет; нет ничего, кроме
стремительно распадающейся вооруженной силы.
Неумолимое сознание указывало, что близится катастрофа, что все
удерживается от стремительного развала только условным моим авторитетом и
влиянием, который может исчезнуть каждую минуту, и тогда мне придется уже
иметь дело с историческим позором бессмысленного бунта на флоте в военное
время в 10 часах перехода от сосредоточившегося для выхода в море
неприятеля. Допустимо ли в таком случае какое-либо отношение Анны Васильевны
к командующему флотом? Конечно, нет. Я призывал на помощь логику, говорил
себе, что [Далее перечеркнуто: не может же флот никак не реагировать на
происшедший грандиозный переворот, что моя власть еще не поколеблена и
сохраняет силу, что по моим приказам и сигналам суда выходят в море и никто
не осмелится]
Логически я сознавал, что это все вздор, что нет оснований, но такое
положение в связи со всем происходившим в конце концов привело меня в
состояние какого-то не то спокойствия, не то странной уравновешенности. Это
состояние мне знакомо, но объяснить его я не могу. Делаешься какой-то
машиной, отлично все соображаешь, распоряжаешься, но личного чувства нет
совсем - ничто не волнует, не удивляет, создается какая-то объективность с
ясной логикой и какая-то уверенность в себе.
...то только для того, чтобы найти уверенность в Вас, поддержку и
помощь в тяжелое время. Думаю, что Вы не поставите мне в вину это и с
обычной добротой отнесетесь к моей слабости и, зная, как бесконечно дороги
Вы для меня, простите меня.
С думами о Вас со всем обожанием, беспокойством и тревогой за Вас, на
какие только может быть способен командующий флотом в эти невеселые дни.
д. 1, лл. 16 об., 17 об., 18 об., 22 об.
_____________
1 Письмо было получено 7 марта.
2 Родзянко, Михаил Владимирович (1859-1924) - председатель IV Гос.
Думы, встал 27 февраля (12 марта) во главе Временного Исполнительного
комитета Гос. Думы, принявшего на себя власть в стране. В своей телеграмме
Родзянко "извещал, что правительство пало, что власть перешла к Комитету
Государственной Думы и что он просит меня соблюдать полное спокойствие, что
все идет к благу родины, что прежнее правительство, оказавшееся
несостоятельным, будет заменено новым и что он просит меня принять меры,
чтобы не было никаких осложнений и эксцессов" (Допрос Колчака; с. 49). По
воспоминаниям М.И. Смирнова, "телеграмма заканчивалась призывом к флоту
соблюдать спокойствие и продолжать боевую работу и выражала надежду, что все
скоро войдет в нормальное русло". Смирнов по прямому телеграфному проводу
связался со Ставкой, где ему сообщили, что обстановка неясна и потому
никаких директив пока не дается.
После этого Колчак собрал совещание старших начальников флота, крепости
и порта, информировал прежде всего их, чтобы они могли сообщить о
происшедших событиях офицерам, с тем чтобы те в свою очередь передали о
петроградских событиях своим подчиненным и были готовы разъяснить как
следует смысл происходящего. Офицерам надлежало поступать таким образом и
далее, чтобы известия к командам приходили от их прямых начальников, а не со
стороны. Старшим начальникам должны были немедленно сообщать все важнейшие
сведения, получаемые в штабе флота. Редактирование поступавших сведений было
поручено М.И. Смирнову. После этого был отдан приказ восстановить почтовое и
телеграфное сообщение со страной. Выслушав мнение присутствовавших, Колчак
решил отдать приказ по флоту, опубликованный на другой день, 3 марта, в
севастопольской газете "Крымский вестник".
Приказ Командующего Черноморским флотом
Севастопольский рейд
Марта 2-го дня 1917 г.
No 771
В последние дни в Петрограде произошли вооруженные столкновения с
полицией и волнения, в которых приняли участие войска Петроградского
гарнизона. Государственной Думой образован временный комитет, под
председательством председателя Государственной Думы Родзянко, для