Страница:
ставили на вид каждое твое движение. Как чудно у меня было в Щербакове в
смысле квартиры - черта ли в том, что холодновато!
Я написала Илье такое длинное письмо (сама удивляюсь), что больше и
писать нечего. Меня поражает его оптимизм - все ужасно интересно, даже
круговой лишай. Все-таки нет лучше мальчишек - дивный народ, несмотря на все
пакости!
Т[ак] к[ак] всякое письмо (из Енисейска) должно кончаться просьбой, то,
пожалуйста, пришли мне гофрированной бумаги - к маю понадобятся в изобилии
цветы, опять же Пасха.
От 12.08.51
Давно не писала оттого, что я, собственно, не знала, что писать. Когда
не знаешь, где будешь ночевать завтра и что будешь делать вообще, - это
как-то не содействует эпистолярным упражнениям. В данный момент горизонт как
будто начинает проясняться, т[ак] ч[то] могу тебе изложить свои
обстоятельства. Из д[ома] к[ультуры] я ушла, т.е. меня ушли, так как
появился некий универсальный сукин сын, который берется за все -
балетмейстер, художник, режиссер - все на свете, MДdchen fБr alles. Где уж
тут конкурировать с таким сокровищем! Я вернулась в Кусткомбинат, через
который получила работу в музее по оборудованию отдела природы: панорама
(живописный фон) с чучелами зверей. М[ожет] б[ыть], получу разрешение на
выезд в Красноярск на неделю. Кроме того - для музея же - раскрашиваю макет,
и, вероятно, таковые будут еще. Т[ак] ч[то] с этой стороны все более или
менее благополучно.
Комнаты я так и не нашла и поселяюсь с мало знакомой женщиной. Это не
так приятно, но - что делать, сейчас с этим трудно.
Здесь было совсем наступила осень, которую встречаю всегда с тоской и
страхом; сегодня, после ряда дождей, погода немного улыбнулась. К сожалению,
я - как Врубель, когда он сошел с ума - "не могу радоваться". Это грустно,
но факт.
Дорогая Леночка, я совсем не пишу стихов теперь, но мне хочется послать
тебе то, что было написано осенью 49-го года. Всю эту осень меня не
оставляло одно представление, как тень того, что было потом, вероятно. Вот
оно:
Какими на склоне дня
Словами любовь воспеть?
Тебе вся жизнь отдана,
И тебе посвящаю смерть.
По дороге горестных дней
Твое имя меня вело,
И незримо души твоей
Осеняло меня крыло.
Оттого, что когда-то ты
Сердцем к сердцу ко мне приник,
И сейчас, у последней черты,
Слышишь - бьет горячий родник.
Только тронь - зазвенит струна,
И о чем я ни стану петь,
Но тебе вся жизнь отдана,
И с тобой я встречаю смерть.
Так глубоко ты в сердце врезан мне,
Что даже время потеряло силу,
Что четверть века из своей могилы
Живым ты мне являешься во сне.
Любовь моя, и у подножья склона,
И в сумерках все не могу забыть,
Что в этот страшный мир, как Антигона,
Пришла не ненавидеть, но любить.
Прости, Леночка за эту литературу. М[ожет] б[ыть], не стоило бы писать,
ну да все равно. Целую тебя и Иленьку и очень вас люблю."
От 2.11.51
Дорогая Алена, получила твое законспирированное письмо [что это
означает - неясно, так как Тюлино письмо, конечно же, потерялось. - С.И.]
как раз тогда, когда собиралась послать телеграмму с запросом, живы ли вы.
Не послала, так как, к счастью, денег не было. Ты, очевидно, все же не
соображаешь в полной мере, что значит здесь не иметь писем. Вспомни портрет
Угрюм-Бурчеева (мама, это я!) - "пейзаж изображает пустыню, над которой
повисло небо цвета солдатского сукна" и т.д. По-видимому, этот пейзаж
действует на людей очень разлагающе, так как нигде и никогда я не видала
таких дурацких отношений между людьми, которые размениваются на пятаки и
копейки. Такая старая собака, как я, и то разводит руками. "Если долго так
продлится, скоро крышка будет мне, и могу я повредиться в небольшом своем
уме", - как говорил один персонаж из некой морской поэмы. Цени, что имеешь
дело с футболистом Ильей и ягуаровой Ольгой - что за дивные существа! [Ольга
в это время влилась в Клуб юных биологов Зоопарка - КЮБЗ, а мои помыслы были
без остатка отданы всяческому футболу: летом натуральному с битьем ногами по
мячу, зимой - пуговичному. - С.И.]
Живу я сейчас в комнате, совсем отдельной, даже с отдельным ходом, не
соприкасаясь с хозяйкой. Через сени живут две древние немки, у которых я
жила летом; они размножились, очевидно, почкованьем, и теперь их стало три,
а вместе им уж 250 лет. Жить одной неплохо в смысле работы, так как мои
макеты занимают иногда всю комнату кроме кухонного стола, что в общежитии
недопустимо. Но надо топить печку, таскать дрова и обо всем заботиться
самой. Все бы это ничего, но если, к примеру сказать, заболеешь, то можно
испустить дух и никто об этом не догадается.
А вот из письма ко мне от того же числа:
Здесь у нас стал Енисей, и теперь сообщение с миром только самолетами,
машинами и автобусом, который ходит в Красноярск. Мальчишки на санках так
раскатали всю горку, что ужасно скользко ходить. Зато у них масса
удовольствия. Недалеко от Енисейска (30 км) недавно убили медведя, который
нападал на людей, одного ранил, и его отбили только собаки; другого вовсе
задрал, а потом и сам нарвался на человека с ружьем, тут ему и пришла
крышка.
С нетерпением жду твоих фото, а также будь любезен прислать мне план
квартиры: где столовая, где ты - мне интересно. [Квартира на Плющихе была к
этому времени отремонтирована и усовершенствована, так что интерес тети Ани
понятен. - С.И.] У меня в комнате русская печка, и если вы с Тюлей все же
когда-нибудь приедете, то Тюлю я уложу спать на печку, а тебя в печку и
утром буду вытаскивать за ноги. А если будет жарко, то в сенях есть ящик для
кур. Тогда Тюля будет опять же на ящике, а ты внизу, т[ак] ч[то], видишь,
все очень удобно.
Ну, будь здоров и счастлив. Целую тебя и Ольгу, если ее еще не съели
ягуары.
На нескольких крохотных желтых листках, выдранных из блокнота, письмо
без даты - от какого-то ноября:
Дорогая Леночка, несколько дней собиралась тебе ответить и все не могу.
Не то чтобы некогда, но я напрочь утратила эпистолярный стиль. Сейчас ночь
или раннее утро, сие мне неизвестно за отсутствием часов. Но больше нет
возможности лежать и смотреть на лиловое окно - то ли луна, то ли рассвет.
Итак, я встала, затопила плиту и решила тебе написать.
По Енисею еще идет шуга, но водный коридор с каждым днем все уже,
льдины вот-вот сомкнутся. В сущности, какая мне разница, ходят или нет
пароходы? Но это как-то действует. Зима наступает медленно, мягко. Ходишь,
как журавль, вытаскивая из сугробов ноги. Кстати, здесь не сугробы, а сувои
- хорошее слово, если для стихов. Жизнь моя, ей-Богу, не стоит описания. Все
то же, все то же с добавлением какой-нибудь мелкой гадости - например, нет
керосина. Это, впрочем, не такая уж мелочь, если нет электричества, а свечи
- явление эпизодическое. Откровенно говоря, при мысли о темноте меня
прошибает холодный пот. Самое глупое, что в моей комнате торчит хвостик от
былой проводки - да вот поди же! "Месяца через два, когда войдет в силу
новая станция, после дождичка в четверг..." Принимая во внимание, что на
дворе ноябрь, на дождичек рассчитывать не приходится.
Работа пока у меня есть, но что-то со мной сделалось, и я потеряла к
ней вкус. Потому, Леночка, на черта мне все это нужно и... сколько можно!
Так что не удивляйся, что редко пишу, да и что за удовольствие такие письма
- это что-то вроде спиритического сеанса с вызыванием духов.
Теперь уже, наверное, утро, так как над головой у меня зашевелились и
окно стало голубым. На плите жарится картошка (2 мешка в подполье) и шумит
кофейник - наступает день. Все равно, хоть я его и не хочу, но сейчас
встану. Меня ждет вывеска слесарной мастерской - "производит ремонт
велосипедов, патефонов и швейных машин", потом раскраска макета, потом я
пойду к Ал[ександре] Фед[оровне], которая мне вливает в вену глюкозу, потом
еще что-нибудь... Скучно на этом свете, господа, - как верно выразился
Николай Васильевич.
Смотрю на эти листки (единственная бумага, кот[орую] можно достать) -
стоит ли посылать. Ну да ведь лучше все равно не напишу пока что. Целую тебя
и Илью нежно. Я очень вас люблю, но я ведь Марфа и холостая любовь не по
моей части.
Те ощущения, которые к этому времени вызывал у нее Енисейск, Анна
Васильевна достаточно определенно выразила в таком стихотворении:
Удушливая желтая заря
Над пыльными и низкими домами,
Зубчатая стена монастыря
Да черный кедр, истерзанный ветрами...
И в бликах угасающего света
Чужой реки неласковая ширь...
Нет, я не верю, что Россия это,
Не признаю землей своей Сибирь!
От 8.02.53
...Опера "Морозко" в педучилище - я там и швец, и жнец, и художник, и
исполнитель, и бутафор. Спектакль 26-го, а так как не могу же я лишаться
постоянных своих работодателей, то плюс к этому - еще куча мелкой
посторонней работы. Выносливая старушка - эта Анна Васильевна!
Скажи пожалуйста, проявляет ли Илья какие-нибудь определенные
склонности в смысле профессии или все еще плавает в волнах страстей и
увлечений? Загадочная фигура - этот Илья!
Дорогая Леночка, не впадай в слишком матерное [Так в оригинале.]
настроение. Реальных оснований к осуществлению этого совета представить не
могу - а ты без оснований (яичница с куриными пупочками). Целую тебя и очень
жалею, что не могу с тобой изображать лошадей, помахивающих хвостами. А
насчет исполнительской работы в театре: постарайся, чтобы ее делал медведь,
- он сделает.
От 29.05.53
Дорогая Леночка, вчера получила твое письмо памяти Володи [Речь идет о
Володе Дмитриеве. См. примеч. 59 на с. ...] и, как всегда перепутав числа,
только ночью сообразила, что число-то не 22-е, а 23-е и, следовательно, твое
рождение, а я тебя не поздравила - свинство! Но у меня очень заморочена
голова, как, впрочем, у всех нас. Бесконечное количество слухов,
предположений и толкований действует даже на такую холодную голову, как моя.
"Старик, испытанный в боях, как мальчик, не был малодушен" - но все же! [Не
забудем, что пишется это вскоре после смерти Сталина - события, которое не
могло не пустить мощной волны "слухов, предположений" и т.д. в местах
репрессий. - С.И.]
Я не удивляюсь, что вечер, посвященный Володе, был хорош - человек, до
такой степени лишенный всякой пошлости, "самый человечный из художников",
как - кто это сказал о Володе? Он имел дар вызывать на поверхность лучшее в
людях, оттого его так и любили те, кто соприкасался с ним и в жизни, и в
искусстве. А что драгоценнее такого свойства, я не знаю, да, верно, такого и
нет. И оттого думать о нем и вспоминать всегда хорошо, несмотря на
непроходящее горе от его потери. Дорогой Володичка!
Работаю я по-прежнему с А[лександрой] Ф[едоровной], взяв себе в
качестве мальчика для растирания красок и перестановки козел безработного
поэта, переводчика Джамбула, который поэтому называется Кисой. Человек
занятный, но приверженный к бутылке, что отражается слегка на нашем образе
жизни - прекрасно в нас влюбленное вино!.. Да и то сказать, Леночка, когда
колеблется почва под ногами, надо же к чему-нибудь прислониться.
Сегодня Троица, а вчера был первый теплый день. Ледоход продержался
битый месяц: прошел Енисей, затем поперли ладожские льды из Тасеевки и две
недели из Ангары. Ждали наводнения, так как в низовьях был огромный затор,
но его, к счастью, разбомбили с самолетов, и дело обошлось благополучно.
Ледоход здесь скучный, нет того стремительного праздника, как на русских
реках. Береза едва только распускает карамазовские листочки - а конец мая!
Работа у меня по-прежнему эпизодическая и всякая. Кроме малярки в своей
бригаде, чего только я не делаю: вазы, цветы, архитектурные интерьеры,
копии, ремонт иконостаса - Господи! Но это и хорошо, а то можно "если долго
так продлится, скоро крышка будет мне, и могу я повредиться в небольшом
своем уме!". Все же - что бы ни было, жизнь стала интереснее, т.е. просто не
такой мертвенно неподвижной. Зато местные жители надстраивают заборы и не
выставляют двойные рамы, а в столовках нельзя пообедать, чтобы не нарваться
на скандальчик.
Илюшин светский образ жизни меня не приводит в восторг - с его-то
темпераментом и амплитудой! О сем ему пишу. К счастью, завистливостью сей
гражданин с детства не отличался. Целую тебя, милая Аленушка; как хотелось
бы сделать это лично.
Там же записка мне:
Относительно твоих высокопоставленных друзей скажу тебе вот что: я
охотно верю, что это "прекрасные ребята", я даже думаю, что они совершенно
такие же, как все остальные люди. И именно потому уверена, что, поскольку
они находятся в привилегированном положении, оно действует на них совершенно
так же, как на всех остальных людей, т.е. неважно (сама знаю). То есть они
просто не понимают, как живут все остальные. А ты будешь за ними тянуться со
свойственной тебе способностью увлекаться до самозабвения. Надо очень много
иметь твердости характера, чтобы не попасть в положение покровительствуемого
мальчика. Есть ли у тебя эта твердость характера, я не знаю - суди сам; и
напиши мне, что ты думаешь по этому поводу. А затем - будь здоров и весел и
дружи с Евсеем.
Приведенная часть содержания этой записки имеет целью показать вот что:
стремление Анны Васильевны из своего отнюдь не прекрасного далека
участвовать в семейных делах, а также высочайшую проницательность, понимание
тонкостей мальчишеских и, говоря шире, человеческих слабостей и отношений.
Увы, беспокойство по поводу моих "высокопоставленных друзей" и значение,
которое этому придавали обе мои тетки, были не напрасными. Не буду ворошить
свою биографию, наполненную самым разным - не об этом здесь речь, - и скажу
только, что тетя Аня оказалась во многом, если не целиком, права - экзамена
на твердость характера я не выдержал ни перед самим собой, ни перед этими
самыми своими друзьями. Теперь-то что уж выяснять - что, откуда и почему; не
выдержал, и все тут!
Вообще, примеров внимания тети Ани к Тюле, ко мне и ко множеству других
близких ей людей в ее енисейской почте предостаточно; почти в каждом письме
упоминаются самые разные имена, просто перечислять которые бессмысленно.
Время от времени в письмах встречаются стихи; в частности, от 13
октября - видите, слухи-то слухами, а время идет и люди остаются, как и
были, прикованными к галерам - в письмо было вложено прекрасное
стихотворение "Зима-зверюга крадется без шума...", о котором Анна Васильевна
пишет: "Утром послала тебе последний опус известного тебе автора, достаточно
точно изображающий современность. По мнению одного эксперта, там недостает
упоминания о бутылке, но я оставляю место для воображения и соответствующих
выводов - зачем точки над "i", которые с 18-го года отменены! Кроме того, я
еще не спиваюсь (за будущее кто поручиться может?)".
Пошел уже 54-й год, а переменами в положении Анны Васильевны не пахло.
В феврале она пишет:
Конец зимы здесь тяжеловат: колебания температуры и давления многих
просто валят с ног вчистую. Я-то держусь - все-таки казачья косточка, а вот
Ал[ександра] Фед[оровна] совсем доходит и похожа на себя только как сено
похоже на свежую траву. О работе ей и думать нечего - какое уж! Дай Бог
окончательно не свалиться. Не скрою, что это не содействует моему радужному
настроению. Второй мой товарищ по работе тоже едва таскает ноги. Как видишь,
я все-таки верблюд. Настоящей работы сейчас мало, но я пробавляюсь
картинками, цветами и пр. Например, окрасила дугу за дрова, букеты на комод
променяла на мясо и сало - словом, по мелочам перехожу на натуроплату, так
вот и верчусь. За недостатком кистей пишу свои картинки отчасти ватой -
делаю ею круглые пятна, а потом подписываю чем Бог послал. Беззастенчивая
халтура! В данный момент у меня стоят две такие - 1.20 на 0.8[м] - и
занимают полкомнаты, завтра их сплавлю в один из детских садов. Здесь так -
сделай одному, а потом всем надо. К сожалению, это уже третий и больше их в
городе нет. Боже, Боже! - две "дедки с репкой", две "волк и семеро козлят",
две "заячьих избушки" и пр. и пр. Яркость красок необыкновенная - прямо
ковры. Каково это, как ты думаешь?
Неуклонно хожу в кино, смотрела "Скандербега" - очень скучно, много
цирковых лошадок, а грузины в кино мало выносимы, да еще с акцентом, Бог с
ними. В "Свадьбе Кречинского" лучше всех Сухово-Кобылин - вот пишет так
пишет, собака!
По-моему, это письмо - образец стойкости: каково это - рассуждать о
Сухово-Кобылине, когда люди один за другим катапультируются из затрещавшего
по швам ГУЛАГа, а ты как будто бы позабыта! Но проходит еще полгода, и
наконец Анна Васильевна решает предпринять очередную попытку хоть как-то
действовать, понимая, что лежачий камень так и останется лежачим.
От 2.07.54
Вот что, Леночка: обстоятельства таковы, что я пишу заявление,
последнее. Ты прости, что я тебя обременяю, уж как мне этого не хочется,
если бы ты знала. Но приходится, и времени в моем распоряжении не так уж
много, это надо сделать сейчас. ЭТО заключается в том, что ты должна узнать,
кто первый секретарь М. [Маленкова, очевидно. - С.И.], всеми правдами и
неправдами ему передать мое заявление с тем, чтобы он его доставил по
адресу, не опаздывая, иначе будет поздно. Думаю, что вообще наше положение
[по-видимому, имеются в виду ссыльнопоселенцы. - С.И.] ликвидируется, но
надо постараться избежать привесков, это очень важно. Народ разъезжается, но
вот КАК [Выделено в оригинале.] уехать - довольно существенно! Посоветуйся с
Катюшей [Е.П. Пешкова. - С.И.], может быть, она посоветует что-нибудь
путное. Скажи ей, что я прошу.
Сейчас у меня очень трудное время, ты этого не забывай. Надо
выбираться, пока я еще не совсем развалилась и могу работать. К сожалению,
маляркой я сейчас не занимаюсь - ее вообще мало, кроме того, одной работать
нельзя, а Ал[ександра] Фед[оровна] лежит в больнице в Красноярске, ей очень
плохо, а по существу, она для меня - единственный здесь дорогой и близкий
человек. Второй мой напарник реабилитирован, по этому случаю пьет вмертвую и
нетрудоспособен. Значит, остались мелочи - церковные мои дела. С удивляющим
меня самое нахальством пишу метровые иконы и как-то выхожу из положения. Все
мне осточертело. О честная бутафория, где ты!
Лето паскудное. Когда-то выдастся хороший денек, а то после дикой здесь
- а по-моему, совершенно нормальной - жары наступили дожди, ветры и холода,
которые ко всему прочему совершенно убивают человека. Если выдастся денек, я
часа на три вырываюсь за город хоть посмотреть на зеленую траву и цветы.
Надо бы уже заботиться о дровах, но уж так это сложно и дорого, что
пока откладываю, и не потому, что денег нет - они на это будут; просто все
так шатко стало, а монеты в обрез.
Время шло, но воз не торопился сдвигаться, и письма Анны Васильевны
вновь демонстрируют завидную душевную прочность:
От 24.07.54
Недавно перечитывала чеховскую "Чайку" - увлекательнейшая пьеса. На мой
взгляд, Чехов - революционнейший из писателей; всегда, читая его, вспоминаю
Варюшу, которая ориентировалась на "Столицу и Усадьбу", чтобы принимать
закономерность всего происходящего. Государственного ума была женщина, хотя
и своеобразного склада. Что же, всякий идет своим путем. [Имеется в виду
сестра Анны Васильевны - Варвара. - С.И.]
Енисейск - для меня - постепенно превращается в пустыню. Люди, с
которыми я общалась, разъезжаются, надо как-то иначе строить жизнь, а это не
так легко.
От Нины Владимировны недавно получила письмо. Ты права, она совершенно
дивное создание. Я не знала человека более естественного в своем
благородстве. Все нужное [другим] для нее просто как дыхание. Она может
последнее отдавать, выкапывать людей из земли после бомбежки, со своими
силенками колоть для другого дрова или спустить подлеца с лестницы и хранить
верность друзьям при всех обстоятельствах и даже не замечать, как это
прекрасно. "Ну, уж это как Вам будет угодно", - только и скажет. Вот уж
действительно праведник, без которого и мир не стоит.
Сегодня, после омерзительнейшей погоды первый теплый день, а вчера я
увидала на земле первые желтые листья и чуть не заплакала: вот и лету конец
и опять этот страх перед зимой и всем, что с нею связано!
И наконец, от 31.08.54
Дорогая Леночка, не хотела тебе писать, пока паспорт не будет в
кармане. Вчера я его получила. Восторга не испытываю. Стала я старая, и
трудно начинать все сначала. Но и оставаться здесь что-то не хочется. Надо
закончить тут еще одну работу в музее, поскольку в этом учреждении всегда
прилично ко мне относились, то да се привести в относительный порядок, так
что думаю - иншаллах - выехать числа 5-7-го. С Ниной Владимировной я
стелеграфировалась и пока думаю базироваться на Щербаков. Тебе я буду
телеграфировать из Красноярска и проездом хочу быть у тебя. Денег мне не
надо, так как того, что у меня есть, - 1500 р.- достаточно вполне.
Паспорт интересный: никакой справки об освобождении, будто и не было
этих пяти лет; только "положение о паспортах". Добиться, что оно обозначает,
невозможно - приблизительно первобытное состояние. Отсюда - повальное
бегство. Задерживаются пока только те, кто не были на воле после лагеря (это
просто 1-я и т.д. категория), да те, кто не может ехать из-за жен и мужей,
не входящих в эту паспортизуемую категорию. На рынке продают старые штаны и
помятые кастрюли. Не мешало бы и мне, но, кажется, раздарю все немногое,
благо почти ничего и не заводила. Шубу и другое барахло, вероятно, пошлю
посылкой, как здесь принято.
Вот, кажется, и все. Увидимся, ужо поговорим.
Я не могу похвастаться точными деталями приезда Анны Васильевны в
Москву после ее енисейской пятилетки. Это ее появление в Москве слилось у
меня в памяти со множеством других, когда Анна Васильевна уже обосновалась в
Щербакове на очередной виток тамошней жизни и время от времени наезжала в
Москву, чтобы побыть среди своих, купить разных нужных для быта и работы
предметов, повидать друзей и т.д. По моим сегодняшним вычислениям, следом
именно этого ее приезда в Москву является фотокарточка, снятая посредством
автоспуска моим фотоаппаратом "Любитель": на ней мы втроем - тетя Аня, Тюля
и я. Вычисления построены на достаточно простом фундаменте: 1. Раньше осени
54-го такой фотографии быть просто не могло; 2. Прическа у меня на голове
носит следы изготовления модного тогда кока, а моя подверженность веяниям
одежно-причесочной моды, простиравшаяся ничуть не далее достижений
Эллочки-людоедки, как раз тогда подходила к концу и годом позже я был уже
совсем другим; 3. Выражение лица тети Ани - счастливое, энергичное, на
подъеме, что естественно для человека, вернувшегося почти из небытия и
ежеминутно еще и еще раз убеждающегося: да, я среди своих, я сам себе
хозяин, теперь все будет хорошо! 4. Привычный налет озабоченности на Тюлином
лице, никак, правда, не уточняющий время и привязываемый к нему, пожалуй,
только литературно, для характеристики момента фотографирования; 5. Я на
фотографии имею вид несколько отсутствующий, и это легко объяснимо, если
учесть, что в это время я сгорал в пламени первой любви и вообще мало что
осознавал, кроме счастливых мук этого пожара. И вся картина на фотографии
выглядит для меня сейчас срезом со счастливого для всех нас тогдашнего
состояния: обе моих тетки - и Тюля, и тетя Аня - стояли на пороге нового и,
как им тогда казалось, наконец-то более человеческого этапа жизни; рядом с
ними был еще не реализовавшийся, не наделавший взрослых ошибок и не
разочаровавший их Илья, на которого также обе они делали какие-то ставки как
на фамильное продолжение; и наконец, я сам - влюбленный и переполненный. К
тому же год был 54-й - начало общей оттепели, когда все должно было
становиться только лучше.
Свое возвращение в Щербаков Анна Васильевна описывает так:
От 13.10.54
Дорогая Алена, пишу тебе только сегодня, т[ак] к[ак], попав сюда, сразу
ввалилась в 1000 дел - от квартиры до бутафории. Доехала я роскошно: взяла
постель и проспала почти до Щербакова. Нина Владимировна меня встретила,
доехали мы на такси. Кстати, щербаковские таксисты таксометром не
пользуются, а берут с человека по 5 рублей - акулы!
Живу я пока у Н[ины] В[асильевны], но здесь многочисленное семейство, и
я попросила Шуру, не возьмет ли, дескать, меня. Эта милая женщина тут же
сказала, что она, собственно, это самое и предполагала. На днях она пропишет
меня, и я перееду к ней. Комнаты я еще не видала, но, говорят, хорошая. А
так за комнату в 5 кв. м берут 130 рублей + дрова + электричество + чистка
уборной + хозяин, пьяный сапожник, - к черту этакое счастье. Нина
Влад[имировна] делает бутафорию в кукольный театр, и так как к тому же еще
работает целый день в музее, а театр наседает со сроками, то положение
ясное. Директор театра, толстая Демидова, с места в карьер заявила, что
имеет на меня виды. Я не протестую, но пока ни о чем не договариваюсь, а
работаю под марку Н[ины] В[асильевны], что и в дальнейшем предполагаю
делать.
Как только пропишусь, пойду в учреждение со своей повесткой. [Что за
учреждение - ясно, но повестка? - С.И.]
Вера Семеновна оказалась совершенно права относительно снабжения -
хлеба нет, яблоки - 20 руб. кило, виноград - 20, масло - мечта поэта. Словом
- Енисейск.
Персонал музея меня бурно приветствовал - уборщицы и технички, которые
почему-то питают ко мне слабость. Директор музея, старый, - болен: "хватил
кондратий"; на его месте молодая женщина, партийная, высшее образование.
Довольно мила. [Здесь корни нежнейшей впоследствии дружбы с действительно
смысле квартиры - черта ли в том, что холодновато!
Я написала Илье такое длинное письмо (сама удивляюсь), что больше и
писать нечего. Меня поражает его оптимизм - все ужасно интересно, даже
круговой лишай. Все-таки нет лучше мальчишек - дивный народ, несмотря на все
пакости!
Т[ак] к[ак] всякое письмо (из Енисейска) должно кончаться просьбой, то,
пожалуйста, пришли мне гофрированной бумаги - к маю понадобятся в изобилии
цветы, опять же Пасха.
От 12.08.51
Давно не писала оттого, что я, собственно, не знала, что писать. Когда
не знаешь, где будешь ночевать завтра и что будешь делать вообще, - это
как-то не содействует эпистолярным упражнениям. В данный момент горизонт как
будто начинает проясняться, т[ак] ч[то] могу тебе изложить свои
обстоятельства. Из д[ома] к[ультуры] я ушла, т.е. меня ушли, так как
появился некий универсальный сукин сын, который берется за все -
балетмейстер, художник, режиссер - все на свете, MДdchen fБr alles. Где уж
тут конкурировать с таким сокровищем! Я вернулась в Кусткомбинат, через
который получила работу в музее по оборудованию отдела природы: панорама
(живописный фон) с чучелами зверей. М[ожет] б[ыть], получу разрешение на
выезд в Красноярск на неделю. Кроме того - для музея же - раскрашиваю макет,
и, вероятно, таковые будут еще. Т[ак] ч[то] с этой стороны все более или
менее благополучно.
Комнаты я так и не нашла и поселяюсь с мало знакомой женщиной. Это не
так приятно, но - что делать, сейчас с этим трудно.
Здесь было совсем наступила осень, которую встречаю всегда с тоской и
страхом; сегодня, после ряда дождей, погода немного улыбнулась. К сожалению,
я - как Врубель, когда он сошел с ума - "не могу радоваться". Это грустно,
но факт.
Дорогая Леночка, я совсем не пишу стихов теперь, но мне хочется послать
тебе то, что было написано осенью 49-го года. Всю эту осень меня не
оставляло одно представление, как тень того, что было потом, вероятно. Вот
оно:
Какими на склоне дня
Словами любовь воспеть?
Тебе вся жизнь отдана,
И тебе посвящаю смерть.
По дороге горестных дней
Твое имя меня вело,
И незримо души твоей
Осеняло меня крыло.
Оттого, что когда-то ты
Сердцем к сердцу ко мне приник,
И сейчас, у последней черты,
Слышишь - бьет горячий родник.
Только тронь - зазвенит струна,
И о чем я ни стану петь,
Но тебе вся жизнь отдана,
И с тобой я встречаю смерть.
Так глубоко ты в сердце врезан мне,
Что даже время потеряло силу,
Что четверть века из своей могилы
Живым ты мне являешься во сне.
Любовь моя, и у подножья склона,
И в сумерках все не могу забыть,
Что в этот страшный мир, как Антигона,
Пришла не ненавидеть, но любить.
Прости, Леночка за эту литературу. М[ожет] б[ыть], не стоило бы писать,
ну да все равно. Целую тебя и Иленьку и очень вас люблю."
От 2.11.51
Дорогая Алена, получила твое законспирированное письмо [что это
означает - неясно, так как Тюлино письмо, конечно же, потерялось. - С.И.]
как раз тогда, когда собиралась послать телеграмму с запросом, живы ли вы.
Не послала, так как, к счастью, денег не было. Ты, очевидно, все же не
соображаешь в полной мере, что значит здесь не иметь писем. Вспомни портрет
Угрюм-Бурчеева (мама, это я!) - "пейзаж изображает пустыню, над которой
повисло небо цвета солдатского сукна" и т.д. По-видимому, этот пейзаж
действует на людей очень разлагающе, так как нигде и никогда я не видала
таких дурацких отношений между людьми, которые размениваются на пятаки и
копейки. Такая старая собака, как я, и то разводит руками. "Если долго так
продлится, скоро крышка будет мне, и могу я повредиться в небольшом своем
уме", - как говорил один персонаж из некой морской поэмы. Цени, что имеешь
дело с футболистом Ильей и ягуаровой Ольгой - что за дивные существа! [Ольга
в это время влилась в Клуб юных биологов Зоопарка - КЮБЗ, а мои помыслы были
без остатка отданы всяческому футболу: летом натуральному с битьем ногами по
мячу, зимой - пуговичному. - С.И.]
Живу я сейчас в комнате, совсем отдельной, даже с отдельным ходом, не
соприкасаясь с хозяйкой. Через сени живут две древние немки, у которых я
жила летом; они размножились, очевидно, почкованьем, и теперь их стало три,
а вместе им уж 250 лет. Жить одной неплохо в смысле работы, так как мои
макеты занимают иногда всю комнату кроме кухонного стола, что в общежитии
недопустимо. Но надо топить печку, таскать дрова и обо всем заботиться
самой. Все бы это ничего, но если, к примеру сказать, заболеешь, то можно
испустить дух и никто об этом не догадается.
А вот из письма ко мне от того же числа:
Здесь у нас стал Енисей, и теперь сообщение с миром только самолетами,
машинами и автобусом, который ходит в Красноярск. Мальчишки на санках так
раскатали всю горку, что ужасно скользко ходить. Зато у них масса
удовольствия. Недалеко от Енисейска (30 км) недавно убили медведя, который
нападал на людей, одного ранил, и его отбили только собаки; другого вовсе
задрал, а потом и сам нарвался на человека с ружьем, тут ему и пришла
крышка.
С нетерпением жду твоих фото, а также будь любезен прислать мне план
квартиры: где столовая, где ты - мне интересно. [Квартира на Плющихе была к
этому времени отремонтирована и усовершенствована, так что интерес тети Ани
понятен. - С.И.] У меня в комнате русская печка, и если вы с Тюлей все же
когда-нибудь приедете, то Тюлю я уложу спать на печку, а тебя в печку и
утром буду вытаскивать за ноги. А если будет жарко, то в сенях есть ящик для
кур. Тогда Тюля будет опять же на ящике, а ты внизу, т[ак] ч[то], видишь,
все очень удобно.
Ну, будь здоров и счастлив. Целую тебя и Ольгу, если ее еще не съели
ягуары.
На нескольких крохотных желтых листках, выдранных из блокнота, письмо
без даты - от какого-то ноября:
Дорогая Леночка, несколько дней собиралась тебе ответить и все не могу.
Не то чтобы некогда, но я напрочь утратила эпистолярный стиль. Сейчас ночь
или раннее утро, сие мне неизвестно за отсутствием часов. Но больше нет
возможности лежать и смотреть на лиловое окно - то ли луна, то ли рассвет.
Итак, я встала, затопила плиту и решила тебе написать.
По Енисею еще идет шуга, но водный коридор с каждым днем все уже,
льдины вот-вот сомкнутся. В сущности, какая мне разница, ходят или нет
пароходы? Но это как-то действует. Зима наступает медленно, мягко. Ходишь,
как журавль, вытаскивая из сугробов ноги. Кстати, здесь не сугробы, а сувои
- хорошее слово, если для стихов. Жизнь моя, ей-Богу, не стоит описания. Все
то же, все то же с добавлением какой-нибудь мелкой гадости - например, нет
керосина. Это, впрочем, не такая уж мелочь, если нет электричества, а свечи
- явление эпизодическое. Откровенно говоря, при мысли о темноте меня
прошибает холодный пот. Самое глупое, что в моей комнате торчит хвостик от
былой проводки - да вот поди же! "Месяца через два, когда войдет в силу
новая станция, после дождичка в четверг..." Принимая во внимание, что на
дворе ноябрь, на дождичек рассчитывать не приходится.
Работа пока у меня есть, но что-то со мной сделалось, и я потеряла к
ней вкус. Потому, Леночка, на черта мне все это нужно и... сколько можно!
Так что не удивляйся, что редко пишу, да и что за удовольствие такие письма
- это что-то вроде спиритического сеанса с вызыванием духов.
Теперь уже, наверное, утро, так как над головой у меня зашевелились и
окно стало голубым. На плите жарится картошка (2 мешка в подполье) и шумит
кофейник - наступает день. Все равно, хоть я его и не хочу, но сейчас
встану. Меня ждет вывеска слесарной мастерской - "производит ремонт
велосипедов, патефонов и швейных машин", потом раскраска макета, потом я
пойду к Ал[ександре] Фед[оровне], которая мне вливает в вену глюкозу, потом
еще что-нибудь... Скучно на этом свете, господа, - как верно выразился
Николай Васильевич.
Смотрю на эти листки (единственная бумага, кот[орую] можно достать) -
стоит ли посылать. Ну да ведь лучше все равно не напишу пока что. Целую тебя
и Илью нежно. Я очень вас люблю, но я ведь Марфа и холостая любовь не по
моей части.
Те ощущения, которые к этому времени вызывал у нее Енисейск, Анна
Васильевна достаточно определенно выразила в таком стихотворении:
Удушливая желтая заря
Над пыльными и низкими домами,
Зубчатая стена монастыря
Да черный кедр, истерзанный ветрами...
И в бликах угасающего света
Чужой реки неласковая ширь...
Нет, я не верю, что Россия это,
Не признаю землей своей Сибирь!
От 8.02.53
...Опера "Морозко" в педучилище - я там и швец, и жнец, и художник, и
исполнитель, и бутафор. Спектакль 26-го, а так как не могу же я лишаться
постоянных своих работодателей, то плюс к этому - еще куча мелкой
посторонней работы. Выносливая старушка - эта Анна Васильевна!
Скажи пожалуйста, проявляет ли Илья какие-нибудь определенные
склонности в смысле профессии или все еще плавает в волнах страстей и
увлечений? Загадочная фигура - этот Илья!
Дорогая Леночка, не впадай в слишком матерное [Так в оригинале.]
настроение. Реальных оснований к осуществлению этого совета представить не
могу - а ты без оснований (яичница с куриными пупочками). Целую тебя и очень
жалею, что не могу с тобой изображать лошадей, помахивающих хвостами. А
насчет исполнительской работы в театре: постарайся, чтобы ее делал медведь,
- он сделает.
От 29.05.53
Дорогая Леночка, вчера получила твое письмо памяти Володи [Речь идет о
Володе Дмитриеве. См. примеч. 59 на с. ...] и, как всегда перепутав числа,
только ночью сообразила, что число-то не 22-е, а 23-е и, следовательно, твое
рождение, а я тебя не поздравила - свинство! Но у меня очень заморочена
голова, как, впрочем, у всех нас. Бесконечное количество слухов,
предположений и толкований действует даже на такую холодную голову, как моя.
"Старик, испытанный в боях, как мальчик, не был малодушен" - но все же! [Не
забудем, что пишется это вскоре после смерти Сталина - события, которое не
могло не пустить мощной волны "слухов, предположений" и т.д. в местах
репрессий. - С.И.]
Я не удивляюсь, что вечер, посвященный Володе, был хорош - человек, до
такой степени лишенный всякой пошлости, "самый человечный из художников",
как - кто это сказал о Володе? Он имел дар вызывать на поверхность лучшее в
людях, оттого его так и любили те, кто соприкасался с ним и в жизни, и в
искусстве. А что драгоценнее такого свойства, я не знаю, да, верно, такого и
нет. И оттого думать о нем и вспоминать всегда хорошо, несмотря на
непроходящее горе от его потери. Дорогой Володичка!
Работаю я по-прежнему с А[лександрой] Ф[едоровной], взяв себе в
качестве мальчика для растирания красок и перестановки козел безработного
поэта, переводчика Джамбула, который поэтому называется Кисой. Человек
занятный, но приверженный к бутылке, что отражается слегка на нашем образе
жизни - прекрасно в нас влюбленное вино!.. Да и то сказать, Леночка, когда
колеблется почва под ногами, надо же к чему-нибудь прислониться.
Сегодня Троица, а вчера был первый теплый день. Ледоход продержался
битый месяц: прошел Енисей, затем поперли ладожские льды из Тасеевки и две
недели из Ангары. Ждали наводнения, так как в низовьях был огромный затор,
но его, к счастью, разбомбили с самолетов, и дело обошлось благополучно.
Ледоход здесь скучный, нет того стремительного праздника, как на русских
реках. Береза едва только распускает карамазовские листочки - а конец мая!
Работа у меня по-прежнему эпизодическая и всякая. Кроме малярки в своей
бригаде, чего только я не делаю: вазы, цветы, архитектурные интерьеры,
копии, ремонт иконостаса - Господи! Но это и хорошо, а то можно "если долго
так продлится, скоро крышка будет мне, и могу я повредиться в небольшом
своем уме!". Все же - что бы ни было, жизнь стала интереснее, т.е. просто не
такой мертвенно неподвижной. Зато местные жители надстраивают заборы и не
выставляют двойные рамы, а в столовках нельзя пообедать, чтобы не нарваться
на скандальчик.
Илюшин светский образ жизни меня не приводит в восторг - с его-то
темпераментом и амплитудой! О сем ему пишу. К счастью, завистливостью сей
гражданин с детства не отличался. Целую тебя, милая Аленушка; как хотелось
бы сделать это лично.
Там же записка мне:
Относительно твоих высокопоставленных друзей скажу тебе вот что: я
охотно верю, что это "прекрасные ребята", я даже думаю, что они совершенно
такие же, как все остальные люди. И именно потому уверена, что, поскольку
они находятся в привилегированном положении, оно действует на них совершенно
так же, как на всех остальных людей, т.е. неважно (сама знаю). То есть они
просто не понимают, как живут все остальные. А ты будешь за ними тянуться со
свойственной тебе способностью увлекаться до самозабвения. Надо очень много
иметь твердости характера, чтобы не попасть в положение покровительствуемого
мальчика. Есть ли у тебя эта твердость характера, я не знаю - суди сам; и
напиши мне, что ты думаешь по этому поводу. А затем - будь здоров и весел и
дружи с Евсеем.
Приведенная часть содержания этой записки имеет целью показать вот что:
стремление Анны Васильевны из своего отнюдь не прекрасного далека
участвовать в семейных делах, а также высочайшую проницательность, понимание
тонкостей мальчишеских и, говоря шире, человеческих слабостей и отношений.
Увы, беспокойство по поводу моих "высокопоставленных друзей" и значение,
которое этому придавали обе мои тетки, были не напрасными. Не буду ворошить
свою биографию, наполненную самым разным - не об этом здесь речь, - и скажу
только, что тетя Аня оказалась во многом, если не целиком, права - экзамена
на твердость характера я не выдержал ни перед самим собой, ни перед этими
самыми своими друзьями. Теперь-то что уж выяснять - что, откуда и почему; не
выдержал, и все тут!
Вообще, примеров внимания тети Ани к Тюле, ко мне и ко множеству других
близких ей людей в ее енисейской почте предостаточно; почти в каждом письме
упоминаются самые разные имена, просто перечислять которые бессмысленно.
Время от времени в письмах встречаются стихи; в частности, от 13
октября - видите, слухи-то слухами, а время идет и люди остаются, как и
были, прикованными к галерам - в письмо было вложено прекрасное
стихотворение "Зима-зверюга крадется без шума...", о котором Анна Васильевна
пишет: "Утром послала тебе последний опус известного тебе автора, достаточно
точно изображающий современность. По мнению одного эксперта, там недостает
упоминания о бутылке, но я оставляю место для воображения и соответствующих
выводов - зачем точки над "i", которые с 18-го года отменены! Кроме того, я
еще не спиваюсь (за будущее кто поручиться может?)".
Пошел уже 54-й год, а переменами в положении Анны Васильевны не пахло.
В феврале она пишет:
Конец зимы здесь тяжеловат: колебания температуры и давления многих
просто валят с ног вчистую. Я-то держусь - все-таки казачья косточка, а вот
Ал[ександра] Фед[оровна] совсем доходит и похожа на себя только как сено
похоже на свежую траву. О работе ей и думать нечего - какое уж! Дай Бог
окончательно не свалиться. Не скрою, что это не содействует моему радужному
настроению. Второй мой товарищ по работе тоже едва таскает ноги. Как видишь,
я все-таки верблюд. Настоящей работы сейчас мало, но я пробавляюсь
картинками, цветами и пр. Например, окрасила дугу за дрова, букеты на комод
променяла на мясо и сало - словом, по мелочам перехожу на натуроплату, так
вот и верчусь. За недостатком кистей пишу свои картинки отчасти ватой -
делаю ею круглые пятна, а потом подписываю чем Бог послал. Беззастенчивая
халтура! В данный момент у меня стоят две такие - 1.20 на 0.8[м] - и
занимают полкомнаты, завтра их сплавлю в один из детских садов. Здесь так -
сделай одному, а потом всем надо. К сожалению, это уже третий и больше их в
городе нет. Боже, Боже! - две "дедки с репкой", две "волк и семеро козлят",
две "заячьих избушки" и пр. и пр. Яркость красок необыкновенная - прямо
ковры. Каково это, как ты думаешь?
Неуклонно хожу в кино, смотрела "Скандербега" - очень скучно, много
цирковых лошадок, а грузины в кино мало выносимы, да еще с акцентом, Бог с
ними. В "Свадьбе Кречинского" лучше всех Сухово-Кобылин - вот пишет так
пишет, собака!
По-моему, это письмо - образец стойкости: каково это - рассуждать о
Сухово-Кобылине, когда люди один за другим катапультируются из затрещавшего
по швам ГУЛАГа, а ты как будто бы позабыта! Но проходит еще полгода, и
наконец Анна Васильевна решает предпринять очередную попытку хоть как-то
действовать, понимая, что лежачий камень так и останется лежачим.
От 2.07.54
Вот что, Леночка: обстоятельства таковы, что я пишу заявление,
последнее. Ты прости, что я тебя обременяю, уж как мне этого не хочется,
если бы ты знала. Но приходится, и времени в моем распоряжении не так уж
много, это надо сделать сейчас. ЭТО заключается в том, что ты должна узнать,
кто первый секретарь М. [Маленкова, очевидно. - С.И.], всеми правдами и
неправдами ему передать мое заявление с тем, чтобы он его доставил по
адресу, не опаздывая, иначе будет поздно. Думаю, что вообще наше положение
[по-видимому, имеются в виду ссыльнопоселенцы. - С.И.] ликвидируется, но
надо постараться избежать привесков, это очень важно. Народ разъезжается, но
вот КАК [Выделено в оригинале.] уехать - довольно существенно! Посоветуйся с
Катюшей [Е.П. Пешкова. - С.И.], может быть, она посоветует что-нибудь
путное. Скажи ей, что я прошу.
Сейчас у меня очень трудное время, ты этого не забывай. Надо
выбираться, пока я еще не совсем развалилась и могу работать. К сожалению,
маляркой я сейчас не занимаюсь - ее вообще мало, кроме того, одной работать
нельзя, а Ал[ександра] Фед[оровна] лежит в больнице в Красноярске, ей очень
плохо, а по существу, она для меня - единственный здесь дорогой и близкий
человек. Второй мой напарник реабилитирован, по этому случаю пьет вмертвую и
нетрудоспособен. Значит, остались мелочи - церковные мои дела. С удивляющим
меня самое нахальством пишу метровые иконы и как-то выхожу из положения. Все
мне осточертело. О честная бутафория, где ты!
Лето паскудное. Когда-то выдастся хороший денек, а то после дикой здесь
- а по-моему, совершенно нормальной - жары наступили дожди, ветры и холода,
которые ко всему прочему совершенно убивают человека. Если выдастся денек, я
часа на три вырываюсь за город хоть посмотреть на зеленую траву и цветы.
Надо бы уже заботиться о дровах, но уж так это сложно и дорого, что
пока откладываю, и не потому, что денег нет - они на это будут; просто все
так шатко стало, а монеты в обрез.
Время шло, но воз не торопился сдвигаться, и письма Анны Васильевны
вновь демонстрируют завидную душевную прочность:
От 24.07.54
Недавно перечитывала чеховскую "Чайку" - увлекательнейшая пьеса. На мой
взгляд, Чехов - революционнейший из писателей; всегда, читая его, вспоминаю
Варюшу, которая ориентировалась на "Столицу и Усадьбу", чтобы принимать
закономерность всего происходящего. Государственного ума была женщина, хотя
и своеобразного склада. Что же, всякий идет своим путем. [Имеется в виду
сестра Анны Васильевны - Варвара. - С.И.]
Енисейск - для меня - постепенно превращается в пустыню. Люди, с
которыми я общалась, разъезжаются, надо как-то иначе строить жизнь, а это не
так легко.
От Нины Владимировны недавно получила письмо. Ты права, она совершенно
дивное создание. Я не знала человека более естественного в своем
благородстве. Все нужное [другим] для нее просто как дыхание. Она может
последнее отдавать, выкапывать людей из земли после бомбежки, со своими
силенками колоть для другого дрова или спустить подлеца с лестницы и хранить
верность друзьям при всех обстоятельствах и даже не замечать, как это
прекрасно. "Ну, уж это как Вам будет угодно", - только и скажет. Вот уж
действительно праведник, без которого и мир не стоит.
Сегодня, после омерзительнейшей погоды первый теплый день, а вчера я
увидала на земле первые желтые листья и чуть не заплакала: вот и лету конец
и опять этот страх перед зимой и всем, что с нею связано!
И наконец, от 31.08.54
Дорогая Леночка, не хотела тебе писать, пока паспорт не будет в
кармане. Вчера я его получила. Восторга не испытываю. Стала я старая, и
трудно начинать все сначала. Но и оставаться здесь что-то не хочется. Надо
закончить тут еще одну работу в музее, поскольку в этом учреждении всегда
прилично ко мне относились, то да се привести в относительный порядок, так
что думаю - иншаллах - выехать числа 5-7-го. С Ниной Владимировной я
стелеграфировалась и пока думаю базироваться на Щербаков. Тебе я буду
телеграфировать из Красноярска и проездом хочу быть у тебя. Денег мне не
надо, так как того, что у меня есть, - 1500 р.- достаточно вполне.
Паспорт интересный: никакой справки об освобождении, будто и не было
этих пяти лет; только "положение о паспортах". Добиться, что оно обозначает,
невозможно - приблизительно первобытное состояние. Отсюда - повальное
бегство. Задерживаются пока только те, кто не были на воле после лагеря (это
просто 1-я и т.д. категория), да те, кто не может ехать из-за жен и мужей,
не входящих в эту паспортизуемую категорию. На рынке продают старые штаны и
помятые кастрюли. Не мешало бы и мне, но, кажется, раздарю все немногое,
благо почти ничего и не заводила. Шубу и другое барахло, вероятно, пошлю
посылкой, как здесь принято.
Вот, кажется, и все. Увидимся, ужо поговорим.
Я не могу похвастаться точными деталями приезда Анны Васильевны в
Москву после ее енисейской пятилетки. Это ее появление в Москве слилось у
меня в памяти со множеством других, когда Анна Васильевна уже обосновалась в
Щербакове на очередной виток тамошней жизни и время от времени наезжала в
Москву, чтобы побыть среди своих, купить разных нужных для быта и работы
предметов, повидать друзей и т.д. По моим сегодняшним вычислениям, следом
именно этого ее приезда в Москву является фотокарточка, снятая посредством
автоспуска моим фотоаппаратом "Любитель": на ней мы втроем - тетя Аня, Тюля
и я. Вычисления построены на достаточно простом фундаменте: 1. Раньше осени
54-го такой фотографии быть просто не могло; 2. Прическа у меня на голове
носит следы изготовления модного тогда кока, а моя подверженность веяниям
одежно-причесочной моды, простиравшаяся ничуть не далее достижений
Эллочки-людоедки, как раз тогда подходила к концу и годом позже я был уже
совсем другим; 3. Выражение лица тети Ани - счастливое, энергичное, на
подъеме, что естественно для человека, вернувшегося почти из небытия и
ежеминутно еще и еще раз убеждающегося: да, я среди своих, я сам себе
хозяин, теперь все будет хорошо! 4. Привычный налет озабоченности на Тюлином
лице, никак, правда, не уточняющий время и привязываемый к нему, пожалуй,
только литературно, для характеристики момента фотографирования; 5. Я на
фотографии имею вид несколько отсутствующий, и это легко объяснимо, если
учесть, что в это время я сгорал в пламени первой любви и вообще мало что
осознавал, кроме счастливых мук этого пожара. И вся картина на фотографии
выглядит для меня сейчас срезом со счастливого для всех нас тогдашнего
состояния: обе моих тетки - и Тюля, и тетя Аня - стояли на пороге нового и,
как им тогда казалось, наконец-то более человеческого этапа жизни; рядом с
ними был еще не реализовавшийся, не наделавший взрослых ошибок и не
разочаровавший их Илья, на которого также обе они делали какие-то ставки как
на фамильное продолжение; и наконец, я сам - влюбленный и переполненный. К
тому же год был 54-й - начало общей оттепели, когда все должно было
становиться только лучше.
Свое возвращение в Щербаков Анна Васильевна описывает так:
От 13.10.54
Дорогая Алена, пишу тебе только сегодня, т[ак] к[ак], попав сюда, сразу
ввалилась в 1000 дел - от квартиры до бутафории. Доехала я роскошно: взяла
постель и проспала почти до Щербакова. Нина Владимировна меня встретила,
доехали мы на такси. Кстати, щербаковские таксисты таксометром не
пользуются, а берут с человека по 5 рублей - акулы!
Живу я пока у Н[ины] В[асильевны], но здесь многочисленное семейство, и
я попросила Шуру, не возьмет ли, дескать, меня. Эта милая женщина тут же
сказала, что она, собственно, это самое и предполагала. На днях она пропишет
меня, и я перееду к ней. Комнаты я еще не видала, но, говорят, хорошая. А
так за комнату в 5 кв. м берут 130 рублей + дрова + электричество + чистка
уборной + хозяин, пьяный сапожник, - к черту этакое счастье. Нина
Влад[имировна] делает бутафорию в кукольный театр, и так как к тому же еще
работает целый день в музее, а театр наседает со сроками, то положение
ясное. Директор театра, толстая Демидова, с места в карьер заявила, что
имеет на меня виды. Я не протестую, но пока ни о чем не договариваюсь, а
работаю под марку Н[ины] В[асильевны], что и в дальнейшем предполагаю
делать.
Как только пропишусь, пойду в учреждение со своей повесткой. [Что за
учреждение - ясно, но повестка? - С.И.]
Вера Семеновна оказалась совершенно права относительно снабжения -
хлеба нет, яблоки - 20 руб. кило, виноград - 20, масло - мечта поэта. Словом
- Енисейск.
Персонал музея меня бурно приветствовал - уборщицы и технички, которые
почему-то питают ко мне слабость. Директор музея, старый, - болен: "хватил
кондратий"; на его месте молодая женщина, партийная, высшее образование.
Довольно мила. [Здесь корни нежнейшей впоследствии дружбы с действительно