Страница:
– Почему же у тебя самого рога не выросли? – поинтересовалась Верка.
– Я совсем недавно приобщился… Только первое посвящение прошел. Меня еще и на сковородку не пускали.
– И не пустят, будь уверен – Зяблик для доходчивости щелкнул Оську по лбу. – Слыхал, что про тебя тут калякали? Жизнь тебе сохранят только при условии полного раскаяния. Что ты на это скажешь? Отрекаешься от своей людоедской веры?
Теперь, когда непосредственная опасность вроде бы миновала, а страх понемногу отпустил, юный аггел не склонен был принимать столь скоропалительное решение.
– Ну не знаю, – замялся он. – Нельзя же вот так сразу взять да отречься… Подумать еще надо.
– Как ты сказал? – голос Зяблика перешел в зловещий шепот. – Нельзя сразу? Можно!!! Сейчас ты не только от Каина, а даже от половой жизни навсегда отречешься! Эй, дорогой! – он помахал рукой, обращаясь к Эриксу. – Можно я твоей секирой воспользуюсь?
– Для какой цели? – лениво поинтересовался тот.
– Надо тут одному фраеру мозги вправить. Путем усечения яиц.
– Кому вправить? – слегка удивился Эрикс.
– Фраеру! Не понимаешь? То-то, я гляжу, ты сам землю копаешь, хотя дармовой силы в распоряжении навалом. Не русский, что ли?
– Как бы это вам лучше сказать… – На невозмутимом лице Эрикса появилось что-то похожее на смущение.
– Как в паспорте написано, так и говорите, – с видом знатока посоветовал Смыков.
– Паспорт? А, вы, наверное, имеете в виду идентификатор личности?
– Мать честная! – присвистнул Зяблик. – А ты хоть в каком году родился?
Эрикс хотел что-то ответить, уже и рот открыл, но потом махнул рукой.
– Нет, вы не поймете. Мы не употребляем десятичную систему счисления. Но если это вам так интересно, я попробую перевести дату моего рождения в удобную для вашего понимания форму… Хотя без компьютера, конечно, будет трудновато… – Он вздохнул непонятно почему. – Какое летосчисление вас устраивает больше: александрийское, антиохийское, диоклетианово, христианское, византийское или мусульманское?
– Все! – замахал на него руками Зяблик. – Дальше не будем! Замнем для ясности. А не то сейчас начнется базар на тему истории будущего. Один только вопрос любопытства ради: до Марса ваши современники уже добрались?
– Конечно. И уже довольно давно… Я там сам, правда, не был, но некоторые из моих знакомых отдыхали на Марсе.
– А почему вы не были? – опечалилась Верка. – Это же, наверное, так интересно…
– Я собирался на Титан… Да вот не получилось… Эта удивительная новость на некоторое время отвлекла внимание ватаги от упорствующего в своих заблуждениях аггела. Однако вскоре Зяблик спохватился:
– Что притих, гаденыш? Думал, забыли про тебя? Нет уж – дудки! Если прибился к нам, изволь чужой устав чтить. Цацкаться тут с тобой никто не собирается. Сам знаешь, что мы за тебя своей головой отвечать обязаны. Не хватало лишних хлопот! Если не отречешься сейчас же от своей рогатой братвы, а заодно и от батьки их кровавого, я с тобой то же самое сделаю, что он с брательником своим. Мне не привыкать. Как раз за это самое первый срок тянул. Ну?
– Отрекайся, зайчик, отрекайся! – Верка погладила Оську по голове. – Ну зачем тебе с этой сволочью водиться! Можно и по-человечески жизнь прожить.
– Как свинопасы сиволапые? – ухмыльнулся Оська.
– А хотя бы! Чем плохо! – поддержала Верку Лилечка. – Земля прокормит. Община в обиду не даст. Семью заведешь. Детей.
– Какая семья, какие дети! – Оська с тоской глянул в свинцовое небо. – Конец скоро всему придет… В аггелах я бы хоть погулял в свое удовольствие… Хотя какая теперь разница… Ладно, отрекаюсь!
– Это ты брось! – погрозил ему пальцем Зяблик. – Разве так отрекаются?
– А как? – удивился Оська.
– Как клялся, так и отрекайся. Только наоборот.
– Вы это серьезно?
– Вполне. И не залупайся, когда с тобой старшие говорят. А не то и в самом деле топор возьму! Отчикаю твою мошонку, сразу покладистым станешь. Усек?
– Усек, – с кислым видом кивнул Оська.
– Тогда начинай. Когда прописку в своей банде проходил, тебе, наверное, говорили, что ты ее до смерти будешь помнить?
– Говорили…
– А отречение ты будешь еще сто лет после смерти помнить, это я обещаю. С чего вы там начинаете?
– С клятвы Кровавому Кузнецу.
– Давай.
– "Владыка и повелитель… "
– Нет, так не пойдет! Повторяй за мной: "Гопник смердячий и рвань подзаборная… "
– "Гопник смердячий и рвань подзаборная… – запинаясь, промолвил Оська, – отец наш истинный… "
– "Зуктер ссученный… " – поправил его Зяблик.
– «… Зуктер ссученный, – как эхо повторил Оська, – ради служения тебе отрекаюсь от всякой иной веры, всяких иных властителей и всяких иных ближних, пусть бы они даже считались раньше моим отцом и моей матерью. – Проговорив это, как заученную молитву, Оська умолк, ожидая поправок Зяблика, однако тот махнул рукой: „Ладно, чеши до конца“. – Отрекаюсь также от всего, чему меня учили до этого лжецы, именовавшие себя учителями, потому что науки их – всего лишь невнятный пересказ древней лжи, накопленной за тысячи лет твоего забвения. Жизнь моя отныне принадлежит только тебе. Взамен ты отдаешь мне жизнь и достояние тех, кто отрицает твою сущность, а тем паче – глумится над твоими деяниями. Обещаю преследовать их безо всякой пощады в любую погоду, в любой стране и во все времена, не делая при этом различия между мужчинами и женщинами, стариками и детьми, властителями и рабами. Дурная трава не должна засорять сад твой. Веру в тебя, отец наш, обязуюсь доказывать не только словами и поступками, но также мыслями. А если я вдруг усомнюсь и разуверюсь, поступай со мной так, как хороший хозяин поступает со взбесившимся псом или заразной скотиной. Весь я без остатка и все мое потомство принадлежат только тебе, отцу единственному, истинному и вечному».
Почти без запинки отбарабанив всю эту мрачную ахинею, Оська с облегчением перевел дух. Лицо его порозовело от каких-то сокровенных воспоминаний.
Ватага молчала. Верка смотрела на Оську с жалостью, Лилечка с брезгливостью, Цыпф с удивлением. Только Смыков, и на следственной работе, и на службе в инквизиции много раз наблюдавший всю низость человеческого падения, никак не выразил своих эмоций. Молчание нарушил зачинщик всего этого представления Зяблик:
– Круто… Даже у блатных такой клятвы нет, хотя они тоже на всю жизнь кровью повязаны… Сейчас мы твою молитву слегка переиначим. А ты запоминай. Потом повторишь. Так… Начало мы опустим, гопником и зуктером ты Каина уже назвал, такое у вас не прощается. Пойдем дальше. Напомни слова.
– "Ради служения тебе… " – буркнул Оська.
– «Служить тебе не собираюсь и заявляю прямо, что ни ты, Кровавый Кузнец, ни кто иной из твоей банды не заставит меня отречься от родителей, пусть и почивших уже, от родной земли и от всего хорошего, чему меня успели научить добрые люди. Жизнь моя принадлежит только мне, и только я один волен распоряжаться ею, но при этом я постараюсь никогда не наносить ущерба ближним своим, а в особенности – беспомощным старикам и невинным детям. Я не верую в тебя, братоубийца и лжец. Я проклинаю тебя на словах и в мыслях». Э-э-э… помогай, Лева!
– «Клянусь до конца дней своих бороться с твоими последователями, как с оружием в руках, так и словом. Клянусь также при каждом удобном случае разъяснять несведущим людям всю пагубность и мерзость твоего учения. Если же я нарушу вдруг эту клятву и пойду на попятную, пусть тогда меня судят по закону и совести», – на диво гладко закончил Цыпф.
– Годится, – одобрил Зяблик. – А теперь с самого начала внятно и с чувством.
На то, чтобы заставить Оську выдавить из себя весь этот текст, ушло не менее получаса. Он пыхтел, запинался, мычал, а более или менее связно заговорил лишь после того, как ему сунули под нос обсидиановую секиру. Для пущей убедительности бывшего аггела заставили повторить клятву несколько раз подряд. Но, как выяснилось, это было еще далеко не все.
– Что там у вас дальше по программе? – строго осведомился Зяблик.
– Кровь пили… – потупился Оська.
– Чью?
– Откуда я знаю… Чужую.
– Теплую?
– Нет, уже холодную… Там целое ведро стояло.
– Понятно: если действовать по принципу «наоборот», что у нас получается? Пил ты кровь чужую и холодную, а харкать будешь своей и теплой. Согласен?
Удар был настолько неожиданным и стремительным, что никто, собственно, и не уловил момента его нанесения – только зазвенели Оськины зубы да обильно хлынула из его пухлых уст алая юшка.
– Ну это уже слишком! – воскликнула Верка. – Кулаки-то зачем в ход пускать? От зоны своей родной не можешь отвыкнуть!
– Не лезь! – огрызнулся Зяблик, тон которого, выражение прищуренных глаз и внезапная бледность не предвещали ничего хорошего. – Не твоего ума дело. У меня свои планы. А поэтому, пока я из него всю дурь не выбью, не успокоюсь.
– И в самом деле, Вера Ивановна, попридержите свою бабью сердобольность, – поддержал Зяблика Смыков. – Тут без сильных эмоций не обойдешься. Клин клином вышибают. Макаренко, чтобы своих питомцев на истинный путь наставить, еще и не такие расправы устраивал.
– Палач твой Макаренко! – возразила Верка. – И вы оба с ним заодно!
Между тем Зяблик продолжал обрабатывать Оську.
– С питьем крови, значит, закончено, – он подул на свой кулак. – Что там дальше на вашем шабаше происходило? Всю программу рассказывай! И не врать! В глаза мне смотри!
Оська заскулил, пуская одновременно ртом и носом розовые пузыри.
– Там… это самое… после крови… на теле клятву давали…
– На каком теле? Не хныч, ты же мужчина!
– Девственницы… Только мне она не девственницей досталась… Очередь была… – он рыдал, уже не сдерживаясь.
– Где же вы, сволочи, девственницу раздобыли?
– Монашка кастильская…
– Молодая?
– Нет, старая… у-у-у…
– И ты на такое согласился? – с ужасом воскликнула Лилечка.
– Ага… Один не согласился, так его самого использовали… Ой, пожалейте!
– Догадливым стал, – произнес Зяблик зловеще. – Сам понимаешь, что тебе за девственницу кастильскую положено. Понимаешь или нет?
– П-п-понимаю! – выл Оська.
– Опетушат тебя сейчас. Решение вполне справедливое. Нервных просим отойти подальше.
– Не смей! – заорала Верка. – Да ты сам зверь похуже любого аггела! Мужики, остановите вы его, в конце концов!
– Вы что, Вера Ивановна, Зяблика не знаете? – пожал плечами Смыков. – Да и как остановишь, если у него топор в руке.
– Я тоже полагаю, что пора прекратить этот балаган. – Цыпф, наверное, был смущен больше всех. – Пошутили и хватит… Всему есть пределы…
– Адвокатов, понимаешь, развелось! Даже кирпичу упасть негде! – Зяблик ухватил обезумевшего от страха Оську за волосы. – Прочь с дороги! Если у самих кишка тонка, так хоть под ногами не путайтесь!
Мальчишку он уволок в заросли так же легко, как волк уносит в свое логово ягненка. С минуту из леса доносился удаляющийся хруст сокрушаемой растительности, а потом там словно шрапнель разорвалась – так звонок и интенсивен был человеческий взвизг, впрочем, почти сразу же захлебнувшийся, как это бывает, когда кричащему резко зажимают рукой рот.
– Нет, вы как хотите, а с Зябликом определенно надо что-то решать, – возмущенно сказала Верка. – Совсем распоясался!
– Как лицо, облеченное властью, пусть и временной, – начал Цыпф, – я со своей стороны обещаю сделать все возможное…
– Какой еще властью? – удивился Смыков. – Власть ваша, братец мой, закончилась в тот момент, когда мы на этом бережке якорь бросили. Выбирали ведь вас лишь в силу особых обстоятельств, которые уже не имеют места быть.
– Слушая вас, у меня возникает ощущение, что вы работали не следователем милиции, а преподавателем русского языка в школе для папуасов, – еще пару недель назад Лева никогда бы не осмелился сказать такую дерзость Смыкову.
– Да, товарищ Цыпф, – тот сочувственно глянул на Леву. – Верно говорят, что власть портит человека.
– Уж извините… – Лева развел руками.
В лесу снова затрещало, и на опушке появился Зяблик. С совершенно будничным выражением лица он вытирал листьями руки.
– Вы, братец мой, и в самом деле его изнасиловали? – поинтересовался Смыков.
– Ну ты что, в натуре! – возмутился Зяблик. – За кого меня принимаешь? Я педрилой сроду не был.
– А почему он так верещал?
– Сунул ему для острастки сучок в задницу, вот и все. Пусть знает, каково той кастильской монашке пришлось. С девственностью надо в пятнадцать лет расставаться, а не в семьдесят. Всякому овощу свое время, как говорил царь Соломон.
– А что это вы, братец мой, так старательно руки трете?
– Слабаком парень оказался. Уделался от страха, как медвежонок в овсах. Ну ничего, урок ему на всю жизнь будет…
Урок, похоже, и в самом деле пошел Оське впрок, стал он на диво вежлив со всеми, ласков, предупредителен и даже на имя Иавала (который, по словам Цыпфа, был прямым потомком Каина в шестом, кажется, колене) уже не отзывался. Перед каждой трапезой он на манер «Отче наш» твердил: "Гопник смердячий, рвань подзаборная и зуктер ссученный, служить тебе я не собираюсь и заявляю прямо, что… "
Эрикс все это время от них ни на шаг не отходил. И хотя проявить себя в роли защитника ему, слава Богу, пока не представлялось случая, советчиком он оказался старательным, терпеливым и доброжелательным.
Благодаря ему в первый же день ватага наелась от пуза – в райском лесу обнаружилось множество вполне съедобных и даже весьма недурственных на вкус растений, хотя по их внешнему виду сказать этого было никак нельзя. Эрикс показал своим подопечным дупла с какой-то полужидкой субстанцией, про которую Верка, помнившая совсем другие времена, сказала: «Ну прямо клубника со сливками», и научил их раскапывать подземные норы, служившие убежищем для странных шишкообразных существ – полурастений-полуживотных, – способных утолить не только зверский голод, но и удовлетворить самого взыскательного гурмана.
Все это нужно было поедать на месте, без промедления, иначе спустя каких-нибудь пять-шесть часов нежная сладость сменялась тошнотворной горечью, а чудесный аромат – зловонием помойки.
Впрочем, уроки прикладной гастрономии были далеко не главными в том объеме знаний, которые стремился передать им Эрикс.
Смысл его пространных лекций, длившихся почти все свободное ото сна и еды время, сводился примерно к следующему. Человек как самодостаточная личность и субъект истории появился в неком мире, очень напоминающем Эдем. Именно там расцвела первая цивилизация, память о которой послужила основой легенд о так называемом Золотом веке. Люди не знали болезней и голода, не нуждались в одежде, жилье и оружии. Природные условия, свойственные только этому миру, не позволяли копить что-либо, заготавливать впрок и строить нечто более грандиозное, чем рассчитанный на пару суток шалаш. Следовательно, отсутствовали имущественное расслоение, эксплуатация и распри. Были исключены даже конфликты на бытовой почве – всем хватало всего, а стыда и ревности голые дети Эдема не знали. Любовь была для них одновременно и искусством, и религией, и основным способом времяпрепровождения. Впрочем, как признал Эрикс, здесь начиналась уже область домыслов.
Людей, населявших Эдем в ту эпоху, можно условно назвать нефилимами (Нефилимы – так называются потомки сынов Божьих и дочерей человеческих в оригинальном еврейском тексте Библии. В православной традиции – «исполины».), ибо именно под таким именем в Библии упоминается живший задолго до потопа народ исполинов, славный своими героическими подвигами и деяниями духа.
О причине, заставившей людей покинуть земной рай, можно только догадываться. Наивная библейская легенда ничего толком не объясняет. Не исключено, что человеческую расу вытеснили более могущественные существа, имевшие совершенно другую природу (что, по мнению Цыпфа, косвенно подтверждается повышенным интересом к Эдему так называемых Незримых, или Иносущих).
Люди, рассеявшиеся по всему свету и оказавшиеся в самых разнообразных природных условиях, частью погибли, а частью приспособились к новой жизни, далеко не такой сытной и легкой, как раньше. Они научились изготовлять одежду и оружие, по примеру четвероногих хищников занялись охотой, а по собственной инициативе – грабежом более удачливых или более трудолюбивых собратьев. Что из этого получилось впоследствии, известно всем: войны, мятежи, расовая и религиозная нетерпимость, зависть, раскол общества на богатых и бедных, половое неравноправие, короче, все то, о чем Бог впоследствии сказал: «Велико развращение человеков на Земле, а все мысли и помыслы их сердца есть зло». Повсюду, грубо говоря, воцарился Железный век, продолжающийся и по сию пору.
На это Лева Цыпф, благодаря хорошему питанию и покою, обнаглевший до крайности, возражал следующим образом. Именно этот распроклятый Железный век породил великую философию и бессмертное искусство, помог человеку познать себя и окружающий мир, поставил его над природой и стихиями, позволил добраться до других планет и худо-бедно увеличил народонаселение не меньше чем в тысячи раз. А вот чем, кроме любви, жратвы, строительства недолговечных шалашей и созерцания собственных голых тел, занимались знаменитые нефилимы – абсолютно неясно. Всеобщее благополучие, бесконфликтность и свойственный такому типу общества застой не могут подвигнуть людей на героизм или на создание духовных ценностей.
Контрдоводы Эрикса (как ни крути, а был он человеком довольно странным даже на фоне остальных своих единомышленников: в одних вопросах демонстрировал поразительную осведомленность, а в других – убийственную наивность) выглядели приблизительно так. Человеку свойственно придавать исключительное значение только своей культуре, близкой и понятной. О том, что известно всего лишь понаслышке, он объективно судить не может. Тем более не может он судить о вещах вообще неизвестных. К примеру, средний европеец единственно приемлемым считает свой образ жизни, в чем с ним будет категорически не согласен ортодоксальный мусульманин или буддийский монах. Было бы ошибкой утверждать, что цивилизации шумеров, ацтеков или древних египтян были хуже нашей лишь на том основании, что не покоряли космоса или не знали электричества. Тем более мы не можем сейчас говорить что-либо конкретное о цивилизации нефилимов, основные принципы существования которой стерлись в памяти деградировавших и разобщенных потомков. Однако отголоски некоторых древнейших легенд, тайные знания, сохранившиеся у первобытных народов, и кое-какие необъяснимые современной наукой археологические находки наводят на мысль, что нефилимы в свое время достаточно глубоко проникли в самые сокровенные тайны мироздания. Если же говорить об искусстве, то у людей, даже обитающих в благословенной стране, всегда существуют побудительные поводы для него – жизнь, смерть и любовь. Каждая из этих тем неисчерпаема и может быть выражена какими угодно способами. В арсенале искусства, несомненно, есть средства не менее выразительные и доходчивые, чем письменные знаки, живописные образы, гармоничные звуки и грациозные телодвижения. Вполне возможно, что чувственная любовь сама по себе может стать высоким и вдохновенным искусством, по силе своего воздействия на общество ни в чем не уступающим литературе или музыке.
Это умозаключение очень заинтересовало Верку. Напустив на себя томный вид, она поинтересовалась, тянет ли на искусство то, чем нынче занимаются обуянные любострастием парочки. Эрикс, не задумываясь, ответил, что скорее всего – нет. От истинного искусства любви существующая сексуальная практика отличается примерно так же, как симфонии Моцарта и фуги Баха от камлания впавшего в экстаз шамана. Между реализацией довольно-таки примитивного инстинкта и созданием на его основе шедевров чувственности лежит дистанция огромного размера. Можно лишь предполагать, какие новые способы соития, какие формы ласк, какие методы обострения страсти, какие комбинации индивидуального и группового секса создадут грядущие мастера плотских утех. Впрочем, не исключено, что уже в наше время существуют люди, в силу своих редких врожденных качеств интуитивно предвосхитившие некоторые основополагающие начала волшебного искусства любви.
(По этому поводу между Зябликом и Веркой состоялся обмен репликами. «Ты, подруга, в этом деле на Моцарта не тянешь, – сказал он. – Ноты плохо знаешь, да и скрипка твоя расстроена». «Не с твоим смычком на моей скрипке играть!» – ответила она.)
Главная идея лекций Эрикса сводилась к тому, что зло и насилие не являются непременными принадлежностями человеческой природы, как это следует из большинства религиозных и философских учений, а являются лишь естественным атрибутом борьбы за выживание в сложных и изменчивых условиях Железного века. Стоит вернуть людей, пусть даже и не всех, а некоторую их часть, в прежние условия, и великое племя нефилимов возродится вновь, тем более что этому способствуют многие объективные факторы, присущие исключительно Эдему. Во-первых, его природа способна удовлетворить все физиологические запросы человека, освободив тем самым его энергию для самосовершенствования и познания высших истин. Во-вторых, в Эдеме отсутствуют болезни и опасные живые существа, погода всегда ровная, стихийных бедствий не наблюдается. В-третьих, местные растения, употребляемые в пищу, влияют на организм человека самым благоприятным образом. Сила, быстрота и физическое совершенство нефилимов проистекают именно по этой причине. Кстати, бдолах они употребляют лишь в исключительных случаях, считая его чересчур сильным и не до конца изученным средством, дающим зачастую непредсказуемый эффект.
Естественно, что человек, выбравший для своего обитания Эдем, через некоторое время будет заметно отличаться от своих соплеменников, продолжающих вести прежний образ жизни. Но это отнюдь не регресс, а, наоборот, возвращение к естественному состоянию тела и души. Впоследствии, когда Золотой век в достаточной мере расцветет и окрепнет, появится возможность распространить его и за пределы Эдема.
На вопрос Цыпфа, как согласуется декларируемая нефилимами добросердечность и высокая нравственность с жестокостью, проявленной ими во время расправы над аггелами, Эрикс безмятежно ответил, что никакой жестокости как раз и не было. Существа, постоянно проникающие на территорию Эдема и именующие себя аггелами, по многим принципиальным вопросам бытия придерживаются столь деструктивной позиции, что их уже нельзя соотносить с представителями рода человеческого. Но тем не менее все аггелы умерли быстро и почти безболезненно, что по отношению к ним является единственно допустимой формой гуманизма. Вначале нефилимы пробовали контактировать с аггелами и проповедовать среди них свои убеждения, однако очень скоро все это закончилось кровавой бойней, в которой погибло немало весьма достойных людей. С тех пор жители Эдема считают себя свободными от каких-то моральных ограничений во всем, что касается аггелов. Конечной целью нефилимов является их полное уничтожение, поскольку методы убеждения не применимы к этим кровожадным и бесчестным существам (при этом Эрикс многозначительно глянул на сжавшегося в комок Оську).
– Кстати, – продолжал он, – если проводить аналогии между нынешними обстоятельствами и, скажем, теми же библейскими сказаниями, становится ясно, что Бог-вседержитель и его светлое воинство отнюдь не отличались всепрощением, пацифизмом и ангельской кротостью. Чего стоят, к примеру, истории об изгнании из Эдема наших несчастных прародителей, всемирном потопе, разрушении Содома и Гоморры, Вавилонской башне, а также о намечающемся в неопределенном будущем грандиозном сражении между сыновьями Божьими и сатанинским воинством, в ходе которого привычный для нас мир неминуемо погибнет.
Когда вопрос коснулся численной и национальной принадлежности новоявленных нефилимов (на это особенно упирал Смыков), Эрикс отвечал уклончиво, упомянул лишь, что среди них есть выходцы из Отчины (таких большинство), из Кастилии, из Трехградья и целого ряда других стран, лежащих по противоположную сторону от Эдема и поэтому широкой публике почти неизвестных.
Родная страна Эрикса, если судить по его довольно скупым упоминаниям о ней, в момент катастрофы находилась на несколько веков впереди того мира, осколок которого впоследствии стал называться Отчиной. Она располагалась где-то в Южном полушарии и носила столь труднопроизносимое название, что Лева Цыпф, в свое время ознакомившийся с опусами Велимира Хлебникова, заочно окрестил ее Будетляндией.
Сам Эрикс специализировался на загадочной науке эгидистике (никто из слушателей так и не понял, что конкретно она изучает) и по долгу службы был обязан владеть всеми языками международного общения, в том числе и русским.
Последствия Великого Затмения для его мира, целиком зависящего от бесперебойного функционирования различных электронных систем, были так трагичны, что выжить удалось едва ли каждому десятому. Разгром продолжили воинственные аборигены Гиблой Дыры, сами почти полностью погибшие при этом, а завершили аггелы, основавшие в разоренной стране несколько своих баз и лабораторий по переработке бдолаха.
– Я совсем недавно приобщился… Только первое посвящение прошел. Меня еще и на сковородку не пускали.
– И не пустят, будь уверен – Зяблик для доходчивости щелкнул Оську по лбу. – Слыхал, что про тебя тут калякали? Жизнь тебе сохранят только при условии полного раскаяния. Что ты на это скажешь? Отрекаешься от своей людоедской веры?
Теперь, когда непосредственная опасность вроде бы миновала, а страх понемногу отпустил, юный аггел не склонен был принимать столь скоропалительное решение.
– Ну не знаю, – замялся он. – Нельзя же вот так сразу взять да отречься… Подумать еще надо.
– Как ты сказал? – голос Зяблика перешел в зловещий шепот. – Нельзя сразу? Можно!!! Сейчас ты не только от Каина, а даже от половой жизни навсегда отречешься! Эй, дорогой! – он помахал рукой, обращаясь к Эриксу. – Можно я твоей секирой воспользуюсь?
– Для какой цели? – лениво поинтересовался тот.
– Надо тут одному фраеру мозги вправить. Путем усечения яиц.
– Кому вправить? – слегка удивился Эрикс.
– Фраеру! Не понимаешь? То-то, я гляжу, ты сам землю копаешь, хотя дармовой силы в распоряжении навалом. Не русский, что ли?
– Как бы это вам лучше сказать… – На невозмутимом лице Эрикса появилось что-то похожее на смущение.
– Как в паспорте написано, так и говорите, – с видом знатока посоветовал Смыков.
– Паспорт? А, вы, наверное, имеете в виду идентификатор личности?
– Мать честная! – присвистнул Зяблик. – А ты хоть в каком году родился?
Эрикс хотел что-то ответить, уже и рот открыл, но потом махнул рукой.
– Нет, вы не поймете. Мы не употребляем десятичную систему счисления. Но если это вам так интересно, я попробую перевести дату моего рождения в удобную для вашего понимания форму… Хотя без компьютера, конечно, будет трудновато… – Он вздохнул непонятно почему. – Какое летосчисление вас устраивает больше: александрийское, антиохийское, диоклетианово, христианское, византийское или мусульманское?
– Все! – замахал на него руками Зяблик. – Дальше не будем! Замнем для ясности. А не то сейчас начнется базар на тему истории будущего. Один только вопрос любопытства ради: до Марса ваши современники уже добрались?
– Конечно. И уже довольно давно… Я там сам, правда, не был, но некоторые из моих знакомых отдыхали на Марсе.
– А почему вы не были? – опечалилась Верка. – Это же, наверное, так интересно…
– Я собирался на Титан… Да вот не получилось… Эта удивительная новость на некоторое время отвлекла внимание ватаги от упорствующего в своих заблуждениях аггела. Однако вскоре Зяблик спохватился:
– Что притих, гаденыш? Думал, забыли про тебя? Нет уж – дудки! Если прибился к нам, изволь чужой устав чтить. Цацкаться тут с тобой никто не собирается. Сам знаешь, что мы за тебя своей головой отвечать обязаны. Не хватало лишних хлопот! Если не отречешься сейчас же от своей рогатой братвы, а заодно и от батьки их кровавого, я с тобой то же самое сделаю, что он с брательником своим. Мне не привыкать. Как раз за это самое первый срок тянул. Ну?
– Отрекайся, зайчик, отрекайся! – Верка погладила Оську по голове. – Ну зачем тебе с этой сволочью водиться! Можно и по-человечески жизнь прожить.
– Как свинопасы сиволапые? – ухмыльнулся Оська.
– А хотя бы! Чем плохо! – поддержала Верку Лилечка. – Земля прокормит. Община в обиду не даст. Семью заведешь. Детей.
– Какая семья, какие дети! – Оська с тоской глянул в свинцовое небо. – Конец скоро всему придет… В аггелах я бы хоть погулял в свое удовольствие… Хотя какая теперь разница… Ладно, отрекаюсь!
– Это ты брось! – погрозил ему пальцем Зяблик. – Разве так отрекаются?
– А как? – удивился Оська.
– Как клялся, так и отрекайся. Только наоборот.
– Вы это серьезно?
– Вполне. И не залупайся, когда с тобой старшие говорят. А не то и в самом деле топор возьму! Отчикаю твою мошонку, сразу покладистым станешь. Усек?
– Усек, – с кислым видом кивнул Оська.
– Тогда начинай. Когда прописку в своей банде проходил, тебе, наверное, говорили, что ты ее до смерти будешь помнить?
– Говорили…
– А отречение ты будешь еще сто лет после смерти помнить, это я обещаю. С чего вы там начинаете?
– С клятвы Кровавому Кузнецу.
– Давай.
– "Владыка и повелитель… "
– Нет, так не пойдет! Повторяй за мной: "Гопник смердячий и рвань подзаборная… "
– "Гопник смердячий и рвань подзаборная… – запинаясь, промолвил Оська, – отец наш истинный… "
– "Зуктер ссученный… " – поправил его Зяблик.
– «… Зуктер ссученный, – как эхо повторил Оська, – ради служения тебе отрекаюсь от всякой иной веры, всяких иных властителей и всяких иных ближних, пусть бы они даже считались раньше моим отцом и моей матерью. – Проговорив это, как заученную молитву, Оська умолк, ожидая поправок Зяблика, однако тот махнул рукой: „Ладно, чеши до конца“. – Отрекаюсь также от всего, чему меня учили до этого лжецы, именовавшие себя учителями, потому что науки их – всего лишь невнятный пересказ древней лжи, накопленной за тысячи лет твоего забвения. Жизнь моя отныне принадлежит только тебе. Взамен ты отдаешь мне жизнь и достояние тех, кто отрицает твою сущность, а тем паче – глумится над твоими деяниями. Обещаю преследовать их безо всякой пощады в любую погоду, в любой стране и во все времена, не делая при этом различия между мужчинами и женщинами, стариками и детьми, властителями и рабами. Дурная трава не должна засорять сад твой. Веру в тебя, отец наш, обязуюсь доказывать не только словами и поступками, но также мыслями. А если я вдруг усомнюсь и разуверюсь, поступай со мной так, как хороший хозяин поступает со взбесившимся псом или заразной скотиной. Весь я без остатка и все мое потомство принадлежат только тебе, отцу единственному, истинному и вечному».
Почти без запинки отбарабанив всю эту мрачную ахинею, Оська с облегчением перевел дух. Лицо его порозовело от каких-то сокровенных воспоминаний.
Ватага молчала. Верка смотрела на Оську с жалостью, Лилечка с брезгливостью, Цыпф с удивлением. Только Смыков, и на следственной работе, и на службе в инквизиции много раз наблюдавший всю низость человеческого падения, никак не выразил своих эмоций. Молчание нарушил зачинщик всего этого представления Зяблик:
– Круто… Даже у блатных такой клятвы нет, хотя они тоже на всю жизнь кровью повязаны… Сейчас мы твою молитву слегка переиначим. А ты запоминай. Потом повторишь. Так… Начало мы опустим, гопником и зуктером ты Каина уже назвал, такое у вас не прощается. Пойдем дальше. Напомни слова.
– "Ради служения тебе… " – буркнул Оська.
– «Служить тебе не собираюсь и заявляю прямо, что ни ты, Кровавый Кузнец, ни кто иной из твоей банды не заставит меня отречься от родителей, пусть и почивших уже, от родной земли и от всего хорошего, чему меня успели научить добрые люди. Жизнь моя принадлежит только мне, и только я один волен распоряжаться ею, но при этом я постараюсь никогда не наносить ущерба ближним своим, а в особенности – беспомощным старикам и невинным детям. Я не верую в тебя, братоубийца и лжец. Я проклинаю тебя на словах и в мыслях». Э-э-э… помогай, Лева!
– «Клянусь до конца дней своих бороться с твоими последователями, как с оружием в руках, так и словом. Клянусь также при каждом удобном случае разъяснять несведущим людям всю пагубность и мерзость твоего учения. Если же я нарушу вдруг эту клятву и пойду на попятную, пусть тогда меня судят по закону и совести», – на диво гладко закончил Цыпф.
– Годится, – одобрил Зяблик. – А теперь с самого начала внятно и с чувством.
На то, чтобы заставить Оську выдавить из себя весь этот текст, ушло не менее получаса. Он пыхтел, запинался, мычал, а более или менее связно заговорил лишь после того, как ему сунули под нос обсидиановую секиру. Для пущей убедительности бывшего аггела заставили повторить клятву несколько раз подряд. Но, как выяснилось, это было еще далеко не все.
– Что там у вас дальше по программе? – строго осведомился Зяблик.
– Кровь пили… – потупился Оська.
– Чью?
– Откуда я знаю… Чужую.
– Теплую?
– Нет, уже холодную… Там целое ведро стояло.
– Понятно: если действовать по принципу «наоборот», что у нас получается? Пил ты кровь чужую и холодную, а харкать будешь своей и теплой. Согласен?
Удар был настолько неожиданным и стремительным, что никто, собственно, и не уловил момента его нанесения – только зазвенели Оськины зубы да обильно хлынула из его пухлых уст алая юшка.
– Ну это уже слишком! – воскликнула Верка. – Кулаки-то зачем в ход пускать? От зоны своей родной не можешь отвыкнуть!
– Не лезь! – огрызнулся Зяблик, тон которого, выражение прищуренных глаз и внезапная бледность не предвещали ничего хорошего. – Не твоего ума дело. У меня свои планы. А поэтому, пока я из него всю дурь не выбью, не успокоюсь.
– И в самом деле, Вера Ивановна, попридержите свою бабью сердобольность, – поддержал Зяблика Смыков. – Тут без сильных эмоций не обойдешься. Клин клином вышибают. Макаренко, чтобы своих питомцев на истинный путь наставить, еще и не такие расправы устраивал.
– Палач твой Макаренко! – возразила Верка. – И вы оба с ним заодно!
Между тем Зяблик продолжал обрабатывать Оську.
– С питьем крови, значит, закончено, – он подул на свой кулак. – Что там дальше на вашем шабаше происходило? Всю программу рассказывай! И не врать! В глаза мне смотри!
Оська заскулил, пуская одновременно ртом и носом розовые пузыри.
– Там… это самое… после крови… на теле клятву давали…
– На каком теле? Не хныч, ты же мужчина!
– Девственницы… Только мне она не девственницей досталась… Очередь была… – он рыдал, уже не сдерживаясь.
– Где же вы, сволочи, девственницу раздобыли?
– Монашка кастильская…
– Молодая?
– Нет, старая… у-у-у…
– И ты на такое согласился? – с ужасом воскликнула Лилечка.
– Ага… Один не согласился, так его самого использовали… Ой, пожалейте!
– Догадливым стал, – произнес Зяблик зловеще. – Сам понимаешь, что тебе за девственницу кастильскую положено. Понимаешь или нет?
– П-п-понимаю! – выл Оська.
– Опетушат тебя сейчас. Решение вполне справедливое. Нервных просим отойти подальше.
– Не смей! – заорала Верка. – Да ты сам зверь похуже любого аггела! Мужики, остановите вы его, в конце концов!
– Вы что, Вера Ивановна, Зяблика не знаете? – пожал плечами Смыков. – Да и как остановишь, если у него топор в руке.
– Я тоже полагаю, что пора прекратить этот балаган. – Цыпф, наверное, был смущен больше всех. – Пошутили и хватит… Всему есть пределы…
– Адвокатов, понимаешь, развелось! Даже кирпичу упасть негде! – Зяблик ухватил обезумевшего от страха Оську за волосы. – Прочь с дороги! Если у самих кишка тонка, так хоть под ногами не путайтесь!
Мальчишку он уволок в заросли так же легко, как волк уносит в свое логово ягненка. С минуту из леса доносился удаляющийся хруст сокрушаемой растительности, а потом там словно шрапнель разорвалась – так звонок и интенсивен был человеческий взвизг, впрочем, почти сразу же захлебнувшийся, как это бывает, когда кричащему резко зажимают рукой рот.
– Нет, вы как хотите, а с Зябликом определенно надо что-то решать, – возмущенно сказала Верка. – Совсем распоясался!
– Как лицо, облеченное властью, пусть и временной, – начал Цыпф, – я со своей стороны обещаю сделать все возможное…
– Какой еще властью? – удивился Смыков. – Власть ваша, братец мой, закончилась в тот момент, когда мы на этом бережке якорь бросили. Выбирали ведь вас лишь в силу особых обстоятельств, которые уже не имеют места быть.
– Слушая вас, у меня возникает ощущение, что вы работали не следователем милиции, а преподавателем русского языка в школе для папуасов, – еще пару недель назад Лева никогда бы не осмелился сказать такую дерзость Смыкову.
– Да, товарищ Цыпф, – тот сочувственно глянул на Леву. – Верно говорят, что власть портит человека.
– Уж извините… – Лева развел руками.
В лесу снова затрещало, и на опушке появился Зяблик. С совершенно будничным выражением лица он вытирал листьями руки.
– Вы, братец мой, и в самом деле его изнасиловали? – поинтересовался Смыков.
– Ну ты что, в натуре! – возмутился Зяблик. – За кого меня принимаешь? Я педрилой сроду не был.
– А почему он так верещал?
– Сунул ему для острастки сучок в задницу, вот и все. Пусть знает, каково той кастильской монашке пришлось. С девственностью надо в пятнадцать лет расставаться, а не в семьдесят. Всякому овощу свое время, как говорил царь Соломон.
– А что это вы, братец мой, так старательно руки трете?
– Слабаком парень оказался. Уделался от страха, как медвежонок в овсах. Ну ничего, урок ему на всю жизнь будет…
Урок, похоже, и в самом деле пошел Оське впрок, стал он на диво вежлив со всеми, ласков, предупредителен и даже на имя Иавала (который, по словам Цыпфа, был прямым потомком Каина в шестом, кажется, колене) уже не отзывался. Перед каждой трапезой он на манер «Отче наш» твердил: "Гопник смердячий, рвань подзаборная и зуктер ссученный, служить тебе я не собираюсь и заявляю прямо, что… "
Эрикс все это время от них ни на шаг не отходил. И хотя проявить себя в роли защитника ему, слава Богу, пока не представлялось случая, советчиком он оказался старательным, терпеливым и доброжелательным.
Благодаря ему в первый же день ватага наелась от пуза – в райском лесу обнаружилось множество вполне съедобных и даже весьма недурственных на вкус растений, хотя по их внешнему виду сказать этого было никак нельзя. Эрикс показал своим подопечным дупла с какой-то полужидкой субстанцией, про которую Верка, помнившая совсем другие времена, сказала: «Ну прямо клубника со сливками», и научил их раскапывать подземные норы, служившие убежищем для странных шишкообразных существ – полурастений-полуживотных, – способных утолить не только зверский голод, но и удовлетворить самого взыскательного гурмана.
Все это нужно было поедать на месте, без промедления, иначе спустя каких-нибудь пять-шесть часов нежная сладость сменялась тошнотворной горечью, а чудесный аромат – зловонием помойки.
Впрочем, уроки прикладной гастрономии были далеко не главными в том объеме знаний, которые стремился передать им Эрикс.
Смысл его пространных лекций, длившихся почти все свободное ото сна и еды время, сводился примерно к следующему. Человек как самодостаточная личность и субъект истории появился в неком мире, очень напоминающем Эдем. Именно там расцвела первая цивилизация, память о которой послужила основой легенд о так называемом Золотом веке. Люди не знали болезней и голода, не нуждались в одежде, жилье и оружии. Природные условия, свойственные только этому миру, не позволяли копить что-либо, заготавливать впрок и строить нечто более грандиозное, чем рассчитанный на пару суток шалаш. Следовательно, отсутствовали имущественное расслоение, эксплуатация и распри. Были исключены даже конфликты на бытовой почве – всем хватало всего, а стыда и ревности голые дети Эдема не знали. Любовь была для них одновременно и искусством, и религией, и основным способом времяпрепровождения. Впрочем, как признал Эрикс, здесь начиналась уже область домыслов.
Людей, населявших Эдем в ту эпоху, можно условно назвать нефилимами (Нефилимы – так называются потомки сынов Божьих и дочерей человеческих в оригинальном еврейском тексте Библии. В православной традиции – «исполины».), ибо именно под таким именем в Библии упоминается живший задолго до потопа народ исполинов, славный своими героическими подвигами и деяниями духа.
О причине, заставившей людей покинуть земной рай, можно только догадываться. Наивная библейская легенда ничего толком не объясняет. Не исключено, что человеческую расу вытеснили более могущественные существа, имевшие совершенно другую природу (что, по мнению Цыпфа, косвенно подтверждается повышенным интересом к Эдему так называемых Незримых, или Иносущих).
Люди, рассеявшиеся по всему свету и оказавшиеся в самых разнообразных природных условиях, частью погибли, а частью приспособились к новой жизни, далеко не такой сытной и легкой, как раньше. Они научились изготовлять одежду и оружие, по примеру четвероногих хищников занялись охотой, а по собственной инициативе – грабежом более удачливых или более трудолюбивых собратьев. Что из этого получилось впоследствии, известно всем: войны, мятежи, расовая и религиозная нетерпимость, зависть, раскол общества на богатых и бедных, половое неравноправие, короче, все то, о чем Бог впоследствии сказал: «Велико развращение человеков на Земле, а все мысли и помыслы их сердца есть зло». Повсюду, грубо говоря, воцарился Железный век, продолжающийся и по сию пору.
На это Лева Цыпф, благодаря хорошему питанию и покою, обнаглевший до крайности, возражал следующим образом. Именно этот распроклятый Железный век породил великую философию и бессмертное искусство, помог человеку познать себя и окружающий мир, поставил его над природой и стихиями, позволил добраться до других планет и худо-бедно увеличил народонаселение не меньше чем в тысячи раз. А вот чем, кроме любви, жратвы, строительства недолговечных шалашей и созерцания собственных голых тел, занимались знаменитые нефилимы – абсолютно неясно. Всеобщее благополучие, бесконфликтность и свойственный такому типу общества застой не могут подвигнуть людей на героизм или на создание духовных ценностей.
Контрдоводы Эрикса (как ни крути, а был он человеком довольно странным даже на фоне остальных своих единомышленников: в одних вопросах демонстрировал поразительную осведомленность, а в других – убийственную наивность) выглядели приблизительно так. Человеку свойственно придавать исключительное значение только своей культуре, близкой и понятной. О том, что известно всего лишь понаслышке, он объективно судить не может. Тем более не может он судить о вещах вообще неизвестных. К примеру, средний европеец единственно приемлемым считает свой образ жизни, в чем с ним будет категорически не согласен ортодоксальный мусульманин или буддийский монах. Было бы ошибкой утверждать, что цивилизации шумеров, ацтеков или древних египтян были хуже нашей лишь на том основании, что не покоряли космоса или не знали электричества. Тем более мы не можем сейчас говорить что-либо конкретное о цивилизации нефилимов, основные принципы существования которой стерлись в памяти деградировавших и разобщенных потомков. Однако отголоски некоторых древнейших легенд, тайные знания, сохранившиеся у первобытных народов, и кое-какие необъяснимые современной наукой археологические находки наводят на мысль, что нефилимы в свое время достаточно глубоко проникли в самые сокровенные тайны мироздания. Если же говорить об искусстве, то у людей, даже обитающих в благословенной стране, всегда существуют побудительные поводы для него – жизнь, смерть и любовь. Каждая из этих тем неисчерпаема и может быть выражена какими угодно способами. В арсенале искусства, несомненно, есть средства не менее выразительные и доходчивые, чем письменные знаки, живописные образы, гармоничные звуки и грациозные телодвижения. Вполне возможно, что чувственная любовь сама по себе может стать высоким и вдохновенным искусством, по силе своего воздействия на общество ни в чем не уступающим литературе или музыке.
Это умозаключение очень заинтересовало Верку. Напустив на себя томный вид, она поинтересовалась, тянет ли на искусство то, чем нынче занимаются обуянные любострастием парочки. Эрикс, не задумываясь, ответил, что скорее всего – нет. От истинного искусства любви существующая сексуальная практика отличается примерно так же, как симфонии Моцарта и фуги Баха от камлания впавшего в экстаз шамана. Между реализацией довольно-таки примитивного инстинкта и созданием на его основе шедевров чувственности лежит дистанция огромного размера. Можно лишь предполагать, какие новые способы соития, какие формы ласк, какие методы обострения страсти, какие комбинации индивидуального и группового секса создадут грядущие мастера плотских утех. Впрочем, не исключено, что уже в наше время существуют люди, в силу своих редких врожденных качеств интуитивно предвосхитившие некоторые основополагающие начала волшебного искусства любви.
(По этому поводу между Зябликом и Веркой состоялся обмен репликами. «Ты, подруга, в этом деле на Моцарта не тянешь, – сказал он. – Ноты плохо знаешь, да и скрипка твоя расстроена». «Не с твоим смычком на моей скрипке играть!» – ответила она.)
Главная идея лекций Эрикса сводилась к тому, что зло и насилие не являются непременными принадлежностями человеческой природы, как это следует из большинства религиозных и философских учений, а являются лишь естественным атрибутом борьбы за выживание в сложных и изменчивых условиях Железного века. Стоит вернуть людей, пусть даже и не всех, а некоторую их часть, в прежние условия, и великое племя нефилимов возродится вновь, тем более что этому способствуют многие объективные факторы, присущие исключительно Эдему. Во-первых, его природа способна удовлетворить все физиологические запросы человека, освободив тем самым его энергию для самосовершенствования и познания высших истин. Во-вторых, в Эдеме отсутствуют болезни и опасные живые существа, погода всегда ровная, стихийных бедствий не наблюдается. В-третьих, местные растения, употребляемые в пищу, влияют на организм человека самым благоприятным образом. Сила, быстрота и физическое совершенство нефилимов проистекают именно по этой причине. Кстати, бдолах они употребляют лишь в исключительных случаях, считая его чересчур сильным и не до конца изученным средством, дающим зачастую непредсказуемый эффект.
Естественно, что человек, выбравший для своего обитания Эдем, через некоторое время будет заметно отличаться от своих соплеменников, продолжающих вести прежний образ жизни. Но это отнюдь не регресс, а, наоборот, возвращение к естественному состоянию тела и души. Впоследствии, когда Золотой век в достаточной мере расцветет и окрепнет, появится возможность распространить его и за пределы Эдема.
На вопрос Цыпфа, как согласуется декларируемая нефилимами добросердечность и высокая нравственность с жестокостью, проявленной ими во время расправы над аггелами, Эрикс безмятежно ответил, что никакой жестокости как раз и не было. Существа, постоянно проникающие на территорию Эдема и именующие себя аггелами, по многим принципиальным вопросам бытия придерживаются столь деструктивной позиции, что их уже нельзя соотносить с представителями рода человеческого. Но тем не менее все аггелы умерли быстро и почти безболезненно, что по отношению к ним является единственно допустимой формой гуманизма. Вначале нефилимы пробовали контактировать с аггелами и проповедовать среди них свои убеждения, однако очень скоро все это закончилось кровавой бойней, в которой погибло немало весьма достойных людей. С тех пор жители Эдема считают себя свободными от каких-то моральных ограничений во всем, что касается аггелов. Конечной целью нефилимов является их полное уничтожение, поскольку методы убеждения не применимы к этим кровожадным и бесчестным существам (при этом Эрикс многозначительно глянул на сжавшегося в комок Оську).
– Кстати, – продолжал он, – если проводить аналогии между нынешними обстоятельствами и, скажем, теми же библейскими сказаниями, становится ясно, что Бог-вседержитель и его светлое воинство отнюдь не отличались всепрощением, пацифизмом и ангельской кротостью. Чего стоят, к примеру, истории об изгнании из Эдема наших несчастных прародителей, всемирном потопе, разрушении Содома и Гоморры, Вавилонской башне, а также о намечающемся в неопределенном будущем грандиозном сражении между сыновьями Божьими и сатанинским воинством, в ходе которого привычный для нас мир неминуемо погибнет.
Когда вопрос коснулся численной и национальной принадлежности новоявленных нефилимов (на это особенно упирал Смыков), Эрикс отвечал уклончиво, упомянул лишь, что среди них есть выходцы из Отчины (таких большинство), из Кастилии, из Трехградья и целого ряда других стран, лежащих по противоположную сторону от Эдема и поэтому широкой публике почти неизвестных.
Родная страна Эрикса, если судить по его довольно скупым упоминаниям о ней, в момент катастрофы находилась на несколько веков впереди того мира, осколок которого впоследствии стал называться Отчиной. Она располагалась где-то в Южном полушарии и носила столь труднопроизносимое название, что Лева Цыпф, в свое время ознакомившийся с опусами Велимира Хлебникова, заочно окрестил ее Будетляндией.
Сам Эрикс специализировался на загадочной науке эгидистике (никто из слушателей так и не понял, что конкретно она изучает) и по долгу службы был обязан владеть всеми языками международного общения, в том числе и русским.
Последствия Великого Затмения для его мира, целиком зависящего от бесперебойного функционирования различных электронных систем, были так трагичны, что выжить удалось едва ли каждому десятому. Разгром продолжили воинственные аборигены Гиблой Дыры, сами почти полностью погибшие при этом, а завершили аггелы, основавшие в разоренной стране несколько своих баз и лабораторий по переработке бдолаха.