Страница:
– Спасибо, не надо… – изменившимся голосом произнес Лева. – Я понимаю, что профессия палача необходима для общества, но благодарить его после каждой очередной казни за мужество и умелые действия – это уже слишком…
– Как хотите, – пожал плечами Смыков. – Но пушку свою держите наготове. И всех остальных прошу не терять бдительности. Бой еще не окончен. Не исключено, что аггелы введут в дело резервы…
– После такого? – с сомнением промолвил Зяблик. – Вряд ли… Ты лучше, пока они не опомнились, диктуй условия перемирия.
– Эй, есть там кто-нибудь живой! – Смыков, сложив ладони рупором, обратился в сторону руин. – Если не покажетесь немедленно, применяю оружие. Считаю до трех!
После счета «два» рядом с Оськой, по-видимому, слегка тронувшимся умом, встало еще с десяток аггелов – судя по черным колпакам, высшее командование. На Смыкова, взгромоздившегося на парапет фонтана, они смотрели, как волки – но не те волки, что рыщут на воле, а те, которые посажены на цепь. Ламеха среди них не было.
– Почему заскучали, граждане каинисты? – куражился Смыков. – Который из вас сковородой нам грозился, а?
Аггелы помалкивали, поглядывая то в небо, то в землю, то друг на друга. На то, во что превратилось их грозное воинство, никто старался не смотреть.
– Повторяю вопрос! – угроза перла даже не из каждого слова Смыкова, а из каждого звука.
– Это он сам… По собственной инициативе, – один из аггелов кивнул на Оську. – Сопля невоспитанная…
– Снять головной убор, когда со мной разговариваете! – рявкнул Смыков.
Аггел, стараясь не встречаться со Смыковым взглядом, стянул свой колпак. Был он бородат, наполовину сед, а рожки имел маленькие, как у новорожденного бычка.
– Фамилия? Имя? – Смыков спросил, как кнутом щелкнул.
– Вас, надо думать, мое бывшее имя интересует? – уточнил аггел.
– Вопросы здесь задаю я. Интересует меня не бывшее, а настоящее ваше имя. Клички для своих подельников оставьте.
– Грибов Михаил Федорович, – представился аггел солидно.
– Должность?
– Сотник.
– Я про вашу человеческую должность спрашиваю! Кем раньше работали?
– Раньше? – Аггел пригладил растрепанную бороду. – Председателем колхоза.
– Член партии?
– Как водится, – вздохнул он. – Бывший, конечно. Взносов не плачу и собраний не посещаю.
– И каким же образом вы среди этих кровопийц оказались?
– Я извиняюсь, но только ругаться не надо… – Аггел блеснул из-под мохнатых бровей черными цыганистыми глазами. – Я все фронты прошел. И кастильский, и степной, и арапский… Ранен дважды… А здесь, спрашиваете, как оказался… очень просто… Насильно к нам никого не загоняют. Я тоже доброволец. Потому что другого выхода не вижу. Сплотиться нам надо, чтоб не затоптали… Сильная власть нужна. Железные вожди… Идея, опять же… А какая идея у Коломийцева или Плешакова? Про нынешние дела я и не говорю даже… Развели, понимаешь, анархию…
– А идеи Каина вам, значит, подходят? – Говоря языком базарных торговок, Смыков смотрел на Грибова, как парикмахер на плешивца.
– Ехидничать-то зачем? – Аггел передернул плечами. – Идеи наши, если вдуматься, от марксизма мало чем отличаются. Я практику имею в виду. Мы ведь, к примеру, не против всех инородцев огульно… Есть и среди них люди. Кое-кого и перевоспитать можно. Предварительно освободив от влияния господ, попов, шаманов, тунеядствующих умников и всякого другого сора. Народ вот так держать надо, – он резко сжал свою крепкую пятерню в кулак, – а не распускать… Потом еще и благодарить будут.
– Вы мне эту оголтелую пропаганду прекратите! – Смыков погрозил зарвавшемуся аггелу пальцем. – Ренегат позорный…
– Я что… можно и помолчать, – аггел набычился, – сами ведь спрашивали.
– Все, разговоры на вольные темы закончились! – Для убедительности Смыков топнул ногой. – Оцениваю все ваши жизни в мешок бдолаха. Пока кто-нибудь сбегает за ним, остальные будут дожидаться здесь. Срок на все дела – десять минут.
– А после нас, значит, как этих… – бывший председатель колхоза, а ныне сотник каиновой рати Михаил Федорович Грибов кивнул на мертвецов, устилавших площадь, – на смертные муки и поругание?
– Вполне вероятно. Если через десять минут бдолах не будет здесь… А в положительном случае амнистирую.
– Обещаете?
– Ишь ты! – усмехнулся Смыков. – Много хочешь, рогатый. Не обещаю, а подаю надежду. Разве мало?
– Ладно, быть по сему! – Аггел нахлобучил колпак на голову. – Но только мешка бдолаха у нас нет. Мы за все время столько не добыли.
– А сколько есть? – насторожился Смыков.
– С килограмм, наверное, наберется… Или чуть побольше… Борис, сколько? – обратился он к стоявшему рядом соратнику, имевшему вид скорее школьного учителя, чем адепта людоедской религии.
– Кило двести сорок грамм, – ответил тот флегматично. – И в перегонном кубе еще грамм пятьдесят можно наскрести.
– А не врете, голуби? – Смыков окинул аггелов испытующим взглядом.
– Если не доверяете нам, можете своего человека для контроля послать, – обиделся Грибов. – Да и не станет Борис Михайлович врать. Он в Госбанке раньше служил. При нем кассиры копейку утаить боялись. Почетные грамоты от центрального правления имел.
– Если вы ему так доверяете, пусть идет за бдолахом.
– Э, нет… – на лице Грибова промелькнула хитроватая ухмылка. – Тут дела разные. Деньги одно, а жизнь другое. Трусоват он маленько. Ты, Борис Михайлович, на правду не обижайся… Для такого мероприятия отчаянный человек нужен. Чтоб от смерти уйдя, мог назад к ней вернуться… Меня пошлите.
– У дружков своих спрашивайте. – Смыков принял классическую позу Понтия Пилата, только что умывшего свои руки. – Если какая накладка выйдет, им за вас отвечать придется. И не карманом, а головой.
Собравшись в кружок, аггелы принялись тихо совещаться о чем-то. Похоже, кандидатура сотника Грибова идеальной тоже не считалась. В конце концов они пришли-таки к общему соглашению и вновь выстроились в линию, словно осужденные перед расстрелом.
– Ну все, договорились! Отпускают они меня! – объявил Грибов с заметным облегчением. – Постараюсь за десять минут управиться. Но на всякий случай пару минуток еще накиньте… Кончать их как предполагаете, всех вместе или поочередно?
– Там видно будет.
– Если поочередно, то с этого крысенка начинайте, – он кивнул на Оську, продолжавшего пребывать в состоянии ступора. – Побежал я… Засекайте время.
Несмотря на свой далеко не юный возраст и солидную комплекцию, Грибов довольно резво нырнул в боковую улицу, и вскоре стук его башмаков утих вдали.
– Давайте помозгуем, какую он нам подлянку может устроить, – сказал Зяблик, не спуская пленных аггелов с мушки. – Я этим рогатым ни на грош не верю… Вон, живой пример перед вами… Стоит, полные штаны наложивши… В-вояка…
– Нет, бдолах они нам отдают без звука, – сказал Смыков уверенно. – Тут никаких сомнений быть не может. Такого добра они в Эдеме целый воз накосят… Но отпускать нас вот так запросто, конечно, не отпустят. По следу пойдут тайком, как шакалы. Чтоб из-за угла напасть, внезапно.
– Укокать их всех, что ли, предлагаешь? – равнодушно осведомился Зяблик.
– Решение напрашивается само собой.
– Смыков! – возмутилась Верка. – Ты же слово давал!
– Ошибаетесь, Вера Ивановна. Не слово, а только надежду. Вот пусть она вместе с ними и умрет.
– Это еще хуже! Садизм какой-то! Дать надежду, а потом обмануть.
– Разве аггелы свое слово держат? – перешел в атаку Смыков. – Мало вам от них в плену досталось? Забыли, как они всех вас на кол хотели посадить?
– Так ведь это они, Смыков! Они братоубийце поклоняются. Который вдобавок ко всему и Бога потом хотел обмануть. Для них ложь в порядке вещей. Нам-то зачем с них пример брать?
– Ты, Верка, в диалектике слабо разбираешься, – ухмыльнулся Зяблик. – Не в пример Смыкову. Закон отрицания отрицания забыла. Если мы сейчас аггелам отрицания не устроим, они нас потом с большим удовольствием под него подведут.
– Лева, ну хоть ты вмешайся! – Верка пихнула Цыпфа, все это время пребывавшего в тягостном молчании. – Нельзя же так! Пусть они будут аггелами, пусть шакалами, но мы-то себя людьми считаем! Ведь договорились! Ведь обещали!
– Честно сказать, я и сам не знаю, кем являюсь в данный момент… – речь Цыпфа уже не была такой гладкой, как обычно. – Со временем, конечно, все это будет оценено беспристрастно… Но сейчас… Может ли человек, одним взмахом руки уничтоживший такое количество себе подобных, оставаться прежним человеком? Или он переходит на качественно иную ступень развития?
– Ну началось! – Смыков возвел глаза к небу. – Конечно, переходит. Но, заметьте, на более высокую. Кто бы нынче помнил об Александре Македонском или Тимуре, если бы они в свое время такую прорву люден не положили.
– Это личное дело Македонского и… истории… – Лева осторожно отодвинул от себя пушку. – Я больше никого убивать не буду. Заберите это от меня. Лучше я умру сам.
– А про нас ты подумал, толстовец очкастый? – вдруг вспылил Зяблик. – А про девчонку свою, что нас, как ясного солнышка, дожидается? Как она одна выкрутится? Ей же сопли надо вытирать! А нефилим тот не жилец на свете, грех говорить… Как с пленными поступить, это отдельный разговор. А врага в бою одолеть не грехом всегда считалось, а святым делом.
– Равным оружием, не забывай… – возразил Цыпф.
– Какая разница! Я перед боем лишний час не доспал и меч свой как бритву наточил! А ты дрых без задних ног и с тупой железякой против меня выходишь. В чем тут моя вина?
– Это просто демагогия, – поморщился Цыпф. – Так и конкистадоров можно оправдать, и тех, кто атомную бомбу на Хиросиму сбросил.
– И оправдаю, если надо будет! Что бы сейчас с Америкой было, не покори ее конкистадоры порохом и мечом? Резали бы индейцы друг друга каменными ножами и землю палками ковыряли. До колеса даже не додумались! Зато сейчас какие страны в тех местах поднялись! В Мексике, между прочим, девяносто процентов населения потомки тех самых несчастных индейцев. Дай Бог тебе так жить, как они!
– Десять минут, – Смыков глянул на часы. – Пора бы…
– Подождем, – отмахнулся Зяблик. – Назад бежать всегда труднее.
– А за атомную бомбу почему не заступаешься? – спросила с ехидцей Верка.
– А зачем? Дело же предельно ясное! В ножки нужно тем поклониться, кто ее сбросил. В сорок пятом, кстати, так и делали. В каждой газете союзников поздравляли. Мне отец рассказывал… Если бы не эти бомбы, японцы бы еще года два на своей территории дрались. За каждый дом, за каждую бамбуковую рощу. Дух у них такой, самурайский. Любой мог Гастелло или Матросова переплюнуть. Чтоб в камикадзе записаться, очередь стояла. Сколько бы еще народу зря полегло? Миллионы! А так сотней тысяч отмазались… Лева не потому задний ход дал, что очень совестливый. Просто у него кишка тонка оказалась. Такие, как он, собаке хвост кусками рубят. Имей я возможность, всю бы эту страну спалил, как осиное гнездо…
– Бодливой корове Бог знаешь чего не дал? – усмехнулась Верка.
– Знаю. – Зяблик как бы ненароком коснулся ее груди. – Цицек.
– Двенадцать минут, – объявил Смыков. – Пора принимать решение.
– Дадим еще минуточку! – попросила Верка. – Тринадцатую. У всякой нечисти это счастливым числом считается.
– Но не больше. – Смыков до половины выдвинул магазин, проверяя количество патронов, и тут же вернул его на прежнее место.
– Бежит, – сказал Цыпф с облегчением. – Слышите?
– Бежит, – согласился Смыков, прицеливаясь в горловину пустой еще улицы. – Только вопрос – кто!
Спустя минуту выяснилось, что это на самом деле бежит сотник Грибов, вследствие долгих лет работы на руководящих должностях разных социальных систем утративший как спринтерские, так и стайерские качества. Еще издали он помахивал белым полотняным мешочком.
– Простите, ребята… – бросил он на ходу своим истомившимся в ожидании соратникам. – Из последних сил старался… Далековато все-таки…
Следующая порция извинений предназначалась тем, кто, как мальчишку, гонял солидного человека за всякой ерундой, но Смыков это дело пресек в зародыше:
– Молчать! Мешок в зубы! Руки вверх! Шагом ко мне… Ближе… Стоять! Положи мешок! Наступи!! Еще… Посторонних предметов, похоже, нет… Подними! Ко мне! Стоять!… Верка, возьми, только осторожно. Теперь проверь.
Верка приняла мешочек из рук Грибова, остановившегося возле самого парапета, и, достав щепотку бдолаха, стала внимательно рассматривать его. Понюхав и попробовав на язык, она сообщила:
– Похоже… И вкус, и запах… Да и трудно за десять минут подделку изготовить.
– Подделку изготовить трудно. А отходов всяких пополам с трухой напихать легко, – сказал Смыков, держа пистолет перед носом Грибова, – Пусть Зяблик проверит.
Зяблик повторил все Веркины манипуляции и с видом записного знатока заявил:
– Оно!
Смыков на эти слова как бы и не прореагировал, а занялся непосредственно персоной Грибова.
– Вы чего зыркаете? Что высматриваете?
– Да не зыркаю я… Это у меня глаз косит… С детства еще…
– А три пальца вы кому показываете?
– Сами же меня руки заставили поднять, – сотник побагровел. – Не разгибаются у меня два пальца… Вот вам и кажется…
– Пальцы тоже с детства не разгибаются?
– Ага, – понимающе кивнул сотник. – Повод для конфликта ищете. Чего уж там! Бейте без повода! Свидетелей не останется!
– Нужны вы мне очень… Пошли прочь, – Смыков махнул пистолетом, словно отгоняя от себя назойливую муху. – Но рук не опускать!
Грибов, пятясь, стал отходить. На его правой руке три пальца по-прежнему торчали вверх, а два были скрючены.
Зяблик, успевший при дегустации сожрать солидную порцию бдолаха, опять запустил лапу в мешок, чему попыталась помешать Верка. Их энергичная возня закончилась тем, что оба повалились на парапет, отпихнув Цыпфа в сторону.
В то же мгновение в окне казино снова блеснула оптика, и всю ватагу обдало каменной крошкой, высеченной пулей из круглого колена нереиды, на которое совсем недавно опирался спиной Цыпф.
Грибов, успевший удалиться от фонтана шагов на десять, по-звериному зарычал и выхватил из-за шиворота гранату. Друзья его шустро рассыпались по площади, подбирая в изобилии валявшееся вокруг оружие.
– Третьего бейте, третьего! В очках который! – не своим голосом заорал Грибов, зубами вырывая кольцо предохранительной чеки.
Пистолеты Смьгкова и Зяблика грохнули одновременно. (Ну со Смыковым-то все было ясно, он с отступающего сотника прицела не спускал, а вот когда успел выхватить свой ствол Зяблик, занятый шутейной борьбой с Веркой?)
Все остальное произошло почти одновременно и предельно алогично, хотя силы хаоса, дремавшие в кирквудовской пушке, к схватке еще не подключились. Сотник упал навзничь (кольцо торчало у него изо рта, словно из кабаньего рыла), но откатившаяся в сторону граната не взорвалась – то ли спусковой рычаг каким-то чудом остался на месте, то ли ударник подвел, то ли еще что. Оська внезапно вышел из транса и, подхватив валявшийся невдалеке пистолет, принялся с ковбойской лихостью расстреливать своих командиров, еще не успевших толком вооружиться. Очередная пуля невидимого снайпера все же задела Цыпфа, бестолково метавшегося в узком пространстве между двух морских дев, и он, то ли от боли, то ли от испуга, привел в действие свое жуткое оружие. По счастливой случайности его ствол в данный момент был направлен в сторону здания казино, а не куда-нибудь еще, например, в живот покинувшему укрытие Толгаю.
О дальнейших событиях у каждого члена ватаги остались свои, во многом не совпадающие между собой, впечатления. С Цыпфа, конечно, и спрашивать было нечего – кровь залила ему глаза, а вот Зяблик, в частности, утверждал потом, что видел собственными глазами, как нижняя часть здания казино напрочь исчезла, хотя верхняя странным образом осталась висеть в воздухе и даже не шелохнулась. Верка доказывала совершенно обратное – сначала исчезла именно верхняя часть, где и скрывался снайпер, а нижняя еще некоторое время торчала на прежнем месте.
Смыков не был согласен ни с Зябликом, ни с Веркой. Их некомпетентность в данном вопросе он объяснял алкогольным опьянением первого, наступившим непосредственно после приема бдолаха (в пику сознанию подсознание возжелало!), и истерическим состоянием второй, вызванным не только азартом боя, но и приближающимся климаксом.
По версии Смыкова случилось следующее. Здание само по себе никуда не исчезало, ни целиком, ни частично. Но после выстрела Цыпфа кто-то как бы вырезал его по контуру из нашего пространства. Сквозь дыру, образовавшуюся на фоне неба и других городских зданий, были видны звезды, рассыпанные на абсолютно черном фоне. Причем звезды эти не мерцали, а светились ярко, как маленькие фонарики. Потом по всей этой картине пробежала рябь, словно помехи на телевизионном экране, и здание вновь стало видимым, правда, уже не с той стороны, что раньше. Простояв так не больше секунды, оно рухнуло, еще в процессе падения разрушившись на удивительно мелкие обломки.
Толгай только разводил руками в стороны и твердил одно: «Курку! Ужас!» Отражение этого ужаса еще долго стояло в его глазах, но подходящих слов не находилось.
Впрочем, разговор этот происходил много позже, совсем в другом месте и в куда более спокойной обстановке.
А сейчас все поняли одно – здания казино нет и в помине, а следовательно, снайпера можно не опасаться.
Цыпф, все лицо которого было залито кровью, пятясь назад, уперся спиной в голень самого Посейдона и стал медленно сползать по ней вниз, успев тем не менее произвести еще один выстрел, угодивший неизвестно куда. Смыков и Зяблик продолжали держать под прицелом площадь, на которой, похоже, кроме Оськи, никого в живых не осталось. Толгай и Верка бросились к Цыпфу. Первым делом у него отняли пушку, а потом приступили к осмотру головы. Этому сильно мешала кровь, пропитавшая волосы, как губку.
Верка сначала растерялась, а потом вспомнила, что одно время Толгай брил свою голову, причем с одинаковой ловкостью делал это и ножом, и саблей. Она жестами объяснила ему, что надо делать, и степняк принялся прядь за прядью снимать Левкину шевелюру.
Когда лезвие ножа коснулось раны, Левка застонал и попытался протереть глаза.
Верка, обрадовавшись тому, что жизнь все еще теплится в ее пациенте, зачастила:
– Зайчик, потерпи, все будет хорошо, потерпи, зайчик…
– Шнурок на ботинке развязался! Шнурок завяжите! – пробормотал Цыпф, видимо, контуженный пулей.
К этому времени Толгай уже закончил свою работу цирюльника, и взорам присутствующих открылась рана, наподобие прямого пробора рассекавшая Левкин скальп от лба до макушки.
– Повезло, – сказала Верка, промокнув кровь собственным носовым платком. – На три сантиметра ниже, и была бы у тебя на лбу аккуратненькая красненькая отметина. Как у индийской красотки… Зашить бы следовало, да нечем.
Самым тщательным образом залепив рану будетляндским пластырем и, за неимением других лекарств, накормив Леву бдолахом, Верка отступила на шаг, чтобы полюбоваться делом рук своих.
Кто – то довольно грубо толкнул ее в плечо, и Верка, полагая, что это всего лишь неуклюжая попытка Зяблика подлизаться, решительным движением попробовала отстранить ладонь, оказавшуюся на удивление огромной, твердой и холодной.
Вскрикнув, она обернулась. Плеча ее касался один из уродливых тритонов, ерзавший на своем постаменте, словно живой. Шевелились и другие мифологические фигуры, украшавшие фонтан, в том числе и сам Посейдон.
На мгновение в голову Верки пришла шальная мысль, что многократные и широкомасштабные нарушения принципа причинности вдохнули жизнь в каменных истуканов, но причина столь странного поведения всей скульптурной группы состояла совсем в ином. В движение пришли не только изваяния морских богов и их прислужников. Шатались и расположенные поблизости дома, а сама площадь ходила ходуном, как поверхность штормящего моря. Плавные широкие волны перекатывались из одного ее конца в другой, и трупы аггелов то вздымались на их горбах, то проваливались вниз. Но только не плеск разносился вокруг, а тяжкий скрежет трущихся друг о друга камней. Оська, вытанцовывающий среди этого кошмара некое подобие гопака, напоминал рыболовный поплавок, болтающийся на свежей зыби.
Воздух стал мутнеть и сгущаться. Что-то вроде легкой ряби пробежало по нему, оставляя за собой желтые кляксы, которые быстро росли и со стеклянным звоном соединялись между собой. Через площадь зазмеились трещины. Каменная чаша фонтана треснула. У Посейдона отлетела голова.
– Отходим! – заорал Смыков. Он подхватил пушку. Верка с Толгаем – Цыпфа, а Зяблик – мешочек с бдолахом. Бежать по гуляющим каменным волнам было не менее трудно и опасно, чем по льдинам во время ледохода. Камни мостовой, словно зубы, так и норовили ухватить кого-нибудь за щиколотку. А сзади звенел воздух, превращавшийся в кирквудовский янтарь.
Настоящую надежную твердь под ногами они ощутили, только удалившись от площади метров на сто, но и здесь, на узкой улице, в воздухе поблескивали невесомые желтые чешуйки, в любой момент готовые стать катализаторами если не гибели, то, во всяком случае, радикального изменения окружающего мира, что для населявших его существ так или иначе означало конец земного бытия.
Где – то позади осталась площадь, превратившаяся в один огромный массив кирквудовского янтаря, являвшегося лишь проекцией на наш мир другого, гораздо более сложного пространства. И аггелы, которых, возможно, уже нельзя было считать мертвецами, и Оська, превратившийся неизвестно в кого, находились сейчас так далеко отсюда, что даже обсуждать эту тему не имело смысла.
– Левкина работа! Это он набедокурил! – сообщил Зяблик. – Помните, о чем нас Эрикс предупреждал? Нельзя, дескать, применять эту пушку против явлений, порожденных силами Кирквуда. А он последний выстрел в землю загнал, как раз в самый гадюшник, который под гаванью находится. Вот и поперла на нас эта многомерная яичница.
Цыпф, к тому времени очухавшийся и уже передвигавшийся без посторонней помощи, вынужден был согласиться с данным предположением.
– Эта штука опасней атомной бомбы, – он покосился на пушку. – Нужно как можно скорее привести ее в негодность. Вред, который она способна причинить, несовместим с ее пользой.
– Вы, братец мой, подобные заявления прекратите! – возразил Смыков. – Не навязывайте нам свои пораженческие идеи. Вред от пушки пока что чисто теоретический, а польза практическая. Что бы мы сейчас делали, если бы не она? И в самом деле на сковороде плясали!
– Не обязательно, – сказала Верка. – Нам ведь предлагали компромисс.
– Какой компромисс? Ну ты скажешь тоже! – возмутился Зяблик. – Компромисс – это когда обе стороны полюбовно договариваются. А аггелы на нас удавку накинуть собирались. Кто им хоть на волосок однажды уступил, уже не хозяин себе. Не отмазаться, не отмыться… Кстати, милый друг Лева, – он перевел взгляд на Цыпфа. – А что этот недоносок имел в виду, когда про тебя говорил?
– Не знаю даже… – Лева пожал плечами столь энергично, что едва не достал ими собственных ушей. – Наверное, молол первое, что на ум взбредет… Бредил от страха…
– Может, и бредил, – молвил Зяблик задумчиво. – И все же допросить этого щенка не мешало бы… Зря мы его там бросили…
– Про пустое чего говорить! – махнула рукой Верка. – Его уже черти на том свете допрашивают.
– Семимерные черти – добавил Смыков.
Обратная дорога много времени не отняла. Возвращались они уже знакомым путем, устраивая стоянки на прежних местах. Цыпф, еще загодя начавший волноваться, постоянно поторапливал своих спутников.
Когда впереди замаячили знакомые силуэты причудливых башен Парка Всех Стихий, он не выдержал и припустил бегом.
– Поосторожней там! – крикнула вслед Верка. – А не то еще напугаешь их до смерти. Сам сейчас на черта рогатого похож!
Лева и в самом деле выглядел жутковато – половина головы выбрита и залеплена успевшим побуреть в дороге пластырем, а вокруг плешины торчат склеившиеся от крови космы волос.
«Только бы ничего не случилось, только бы все обошлось!» – твердил он про себя, еще в детстве уверившись, что несчастье предполагаемое куда менее вероятно, чем несчастье нежданное.
Что же, и на этот раз его опасения не подтвердились. Лилечка, обхватив колени руками, сидела почти на том же месте, где они ее оставили, хотя и выглядела, Как сомнамбула, очнувшаяся от своего страшного сна, но еще не вернувшаяся к реальности.
Эрикс лежал у противоположной стены, и лицо его было покрыто платком, по которому ползали мухи. Здесь же рядом устроилась и уже знакомая Цыпфу парочка близнецов. На вошедшего они смотрели с веселым любопытством щенят, готовых поиграть и повозиться с первым встречным.
– Вы кто? – шепотом спросила Лилечка, глядя на Леву так, словно видела его впервые в жизни.
– Что с тобой? – Он опустился возле девушки на колени. – Тебе плохо? Тебя кто-нибудь напугал?
– Как хотите, – пожал плечами Смыков. – Но пушку свою держите наготове. И всех остальных прошу не терять бдительности. Бой еще не окончен. Не исключено, что аггелы введут в дело резервы…
– После такого? – с сомнением промолвил Зяблик. – Вряд ли… Ты лучше, пока они не опомнились, диктуй условия перемирия.
– Эй, есть там кто-нибудь живой! – Смыков, сложив ладони рупором, обратился в сторону руин. – Если не покажетесь немедленно, применяю оружие. Считаю до трех!
После счета «два» рядом с Оськой, по-видимому, слегка тронувшимся умом, встало еще с десяток аггелов – судя по черным колпакам, высшее командование. На Смыкова, взгромоздившегося на парапет фонтана, они смотрели, как волки – но не те волки, что рыщут на воле, а те, которые посажены на цепь. Ламеха среди них не было.
– Почему заскучали, граждане каинисты? – куражился Смыков. – Который из вас сковородой нам грозился, а?
Аггелы помалкивали, поглядывая то в небо, то в землю, то друг на друга. На то, во что превратилось их грозное воинство, никто старался не смотреть.
– Повторяю вопрос! – угроза перла даже не из каждого слова Смыкова, а из каждого звука.
– Это он сам… По собственной инициативе, – один из аггелов кивнул на Оську. – Сопля невоспитанная…
– Снять головной убор, когда со мной разговариваете! – рявкнул Смыков.
Аггел, стараясь не встречаться со Смыковым взглядом, стянул свой колпак. Был он бородат, наполовину сед, а рожки имел маленькие, как у новорожденного бычка.
– Фамилия? Имя? – Смыков спросил, как кнутом щелкнул.
– Вас, надо думать, мое бывшее имя интересует? – уточнил аггел.
– Вопросы здесь задаю я. Интересует меня не бывшее, а настоящее ваше имя. Клички для своих подельников оставьте.
– Грибов Михаил Федорович, – представился аггел солидно.
– Должность?
– Сотник.
– Я про вашу человеческую должность спрашиваю! Кем раньше работали?
– Раньше? – Аггел пригладил растрепанную бороду. – Председателем колхоза.
– Член партии?
– Как водится, – вздохнул он. – Бывший, конечно. Взносов не плачу и собраний не посещаю.
– И каким же образом вы среди этих кровопийц оказались?
– Я извиняюсь, но только ругаться не надо… – Аггел блеснул из-под мохнатых бровей черными цыганистыми глазами. – Я все фронты прошел. И кастильский, и степной, и арапский… Ранен дважды… А здесь, спрашиваете, как оказался… очень просто… Насильно к нам никого не загоняют. Я тоже доброволец. Потому что другого выхода не вижу. Сплотиться нам надо, чтоб не затоптали… Сильная власть нужна. Железные вожди… Идея, опять же… А какая идея у Коломийцева или Плешакова? Про нынешние дела я и не говорю даже… Развели, понимаешь, анархию…
– А идеи Каина вам, значит, подходят? – Говоря языком базарных торговок, Смыков смотрел на Грибова, как парикмахер на плешивца.
– Ехидничать-то зачем? – Аггел передернул плечами. – Идеи наши, если вдуматься, от марксизма мало чем отличаются. Я практику имею в виду. Мы ведь, к примеру, не против всех инородцев огульно… Есть и среди них люди. Кое-кого и перевоспитать можно. Предварительно освободив от влияния господ, попов, шаманов, тунеядствующих умников и всякого другого сора. Народ вот так держать надо, – он резко сжал свою крепкую пятерню в кулак, – а не распускать… Потом еще и благодарить будут.
– Вы мне эту оголтелую пропаганду прекратите! – Смыков погрозил зарвавшемуся аггелу пальцем. – Ренегат позорный…
– Я что… можно и помолчать, – аггел набычился, – сами ведь спрашивали.
– Все, разговоры на вольные темы закончились! – Для убедительности Смыков топнул ногой. – Оцениваю все ваши жизни в мешок бдолаха. Пока кто-нибудь сбегает за ним, остальные будут дожидаться здесь. Срок на все дела – десять минут.
– А после нас, значит, как этих… – бывший председатель колхоза, а ныне сотник каиновой рати Михаил Федорович Грибов кивнул на мертвецов, устилавших площадь, – на смертные муки и поругание?
– Вполне вероятно. Если через десять минут бдолах не будет здесь… А в положительном случае амнистирую.
– Обещаете?
– Ишь ты! – усмехнулся Смыков. – Много хочешь, рогатый. Не обещаю, а подаю надежду. Разве мало?
– Ладно, быть по сему! – Аггел нахлобучил колпак на голову. – Но только мешка бдолаха у нас нет. Мы за все время столько не добыли.
– А сколько есть? – насторожился Смыков.
– С килограмм, наверное, наберется… Или чуть побольше… Борис, сколько? – обратился он к стоявшему рядом соратнику, имевшему вид скорее школьного учителя, чем адепта людоедской религии.
– Кило двести сорок грамм, – ответил тот флегматично. – И в перегонном кубе еще грамм пятьдесят можно наскрести.
– А не врете, голуби? – Смыков окинул аггелов испытующим взглядом.
– Если не доверяете нам, можете своего человека для контроля послать, – обиделся Грибов. – Да и не станет Борис Михайлович врать. Он в Госбанке раньше служил. При нем кассиры копейку утаить боялись. Почетные грамоты от центрального правления имел.
– Если вы ему так доверяете, пусть идет за бдолахом.
– Э, нет… – на лице Грибова промелькнула хитроватая ухмылка. – Тут дела разные. Деньги одно, а жизнь другое. Трусоват он маленько. Ты, Борис Михайлович, на правду не обижайся… Для такого мероприятия отчаянный человек нужен. Чтоб от смерти уйдя, мог назад к ней вернуться… Меня пошлите.
– У дружков своих спрашивайте. – Смыков принял классическую позу Понтия Пилата, только что умывшего свои руки. – Если какая накладка выйдет, им за вас отвечать придется. И не карманом, а головой.
Собравшись в кружок, аггелы принялись тихо совещаться о чем-то. Похоже, кандидатура сотника Грибова идеальной тоже не считалась. В конце концов они пришли-таки к общему соглашению и вновь выстроились в линию, словно осужденные перед расстрелом.
– Ну все, договорились! Отпускают они меня! – объявил Грибов с заметным облегчением. – Постараюсь за десять минут управиться. Но на всякий случай пару минуток еще накиньте… Кончать их как предполагаете, всех вместе или поочередно?
– Там видно будет.
– Если поочередно, то с этого крысенка начинайте, – он кивнул на Оську, продолжавшего пребывать в состоянии ступора. – Побежал я… Засекайте время.
Несмотря на свой далеко не юный возраст и солидную комплекцию, Грибов довольно резво нырнул в боковую улицу, и вскоре стук его башмаков утих вдали.
– Давайте помозгуем, какую он нам подлянку может устроить, – сказал Зяблик, не спуская пленных аггелов с мушки. – Я этим рогатым ни на грош не верю… Вон, живой пример перед вами… Стоит, полные штаны наложивши… В-вояка…
– Нет, бдолах они нам отдают без звука, – сказал Смыков уверенно. – Тут никаких сомнений быть не может. Такого добра они в Эдеме целый воз накосят… Но отпускать нас вот так запросто, конечно, не отпустят. По следу пойдут тайком, как шакалы. Чтоб из-за угла напасть, внезапно.
– Укокать их всех, что ли, предлагаешь? – равнодушно осведомился Зяблик.
– Решение напрашивается само собой.
– Смыков! – возмутилась Верка. – Ты же слово давал!
– Ошибаетесь, Вера Ивановна. Не слово, а только надежду. Вот пусть она вместе с ними и умрет.
– Это еще хуже! Садизм какой-то! Дать надежду, а потом обмануть.
– Разве аггелы свое слово держат? – перешел в атаку Смыков. – Мало вам от них в плену досталось? Забыли, как они всех вас на кол хотели посадить?
– Так ведь это они, Смыков! Они братоубийце поклоняются. Который вдобавок ко всему и Бога потом хотел обмануть. Для них ложь в порядке вещей. Нам-то зачем с них пример брать?
– Ты, Верка, в диалектике слабо разбираешься, – ухмыльнулся Зяблик. – Не в пример Смыкову. Закон отрицания отрицания забыла. Если мы сейчас аггелам отрицания не устроим, они нас потом с большим удовольствием под него подведут.
– Лева, ну хоть ты вмешайся! – Верка пихнула Цыпфа, все это время пребывавшего в тягостном молчании. – Нельзя же так! Пусть они будут аггелами, пусть шакалами, но мы-то себя людьми считаем! Ведь договорились! Ведь обещали!
– Честно сказать, я и сам не знаю, кем являюсь в данный момент… – речь Цыпфа уже не была такой гладкой, как обычно. – Со временем, конечно, все это будет оценено беспристрастно… Но сейчас… Может ли человек, одним взмахом руки уничтоживший такое количество себе подобных, оставаться прежним человеком? Или он переходит на качественно иную ступень развития?
– Ну началось! – Смыков возвел глаза к небу. – Конечно, переходит. Но, заметьте, на более высокую. Кто бы нынче помнил об Александре Македонском или Тимуре, если бы они в свое время такую прорву люден не положили.
– Это личное дело Македонского и… истории… – Лева осторожно отодвинул от себя пушку. – Я больше никого убивать не буду. Заберите это от меня. Лучше я умру сам.
– А про нас ты подумал, толстовец очкастый? – вдруг вспылил Зяблик. – А про девчонку свою, что нас, как ясного солнышка, дожидается? Как она одна выкрутится? Ей же сопли надо вытирать! А нефилим тот не жилец на свете, грех говорить… Как с пленными поступить, это отдельный разговор. А врага в бою одолеть не грехом всегда считалось, а святым делом.
– Равным оружием, не забывай… – возразил Цыпф.
– Какая разница! Я перед боем лишний час не доспал и меч свой как бритву наточил! А ты дрых без задних ног и с тупой железякой против меня выходишь. В чем тут моя вина?
– Это просто демагогия, – поморщился Цыпф. – Так и конкистадоров можно оправдать, и тех, кто атомную бомбу на Хиросиму сбросил.
– И оправдаю, если надо будет! Что бы сейчас с Америкой было, не покори ее конкистадоры порохом и мечом? Резали бы индейцы друг друга каменными ножами и землю палками ковыряли. До колеса даже не додумались! Зато сейчас какие страны в тех местах поднялись! В Мексике, между прочим, девяносто процентов населения потомки тех самых несчастных индейцев. Дай Бог тебе так жить, как они!
– Десять минут, – Смыков глянул на часы. – Пора бы…
– Подождем, – отмахнулся Зяблик. – Назад бежать всегда труднее.
– А за атомную бомбу почему не заступаешься? – спросила с ехидцей Верка.
– А зачем? Дело же предельно ясное! В ножки нужно тем поклониться, кто ее сбросил. В сорок пятом, кстати, так и делали. В каждой газете союзников поздравляли. Мне отец рассказывал… Если бы не эти бомбы, японцы бы еще года два на своей территории дрались. За каждый дом, за каждую бамбуковую рощу. Дух у них такой, самурайский. Любой мог Гастелло или Матросова переплюнуть. Чтоб в камикадзе записаться, очередь стояла. Сколько бы еще народу зря полегло? Миллионы! А так сотней тысяч отмазались… Лева не потому задний ход дал, что очень совестливый. Просто у него кишка тонка оказалась. Такие, как он, собаке хвост кусками рубят. Имей я возможность, всю бы эту страну спалил, как осиное гнездо…
– Бодливой корове Бог знаешь чего не дал? – усмехнулась Верка.
– Знаю. – Зяблик как бы ненароком коснулся ее груди. – Цицек.
– Двенадцать минут, – объявил Смыков. – Пора принимать решение.
– Дадим еще минуточку! – попросила Верка. – Тринадцатую. У всякой нечисти это счастливым числом считается.
– Но не больше. – Смыков до половины выдвинул магазин, проверяя количество патронов, и тут же вернул его на прежнее место.
– Бежит, – сказал Цыпф с облегчением. – Слышите?
– Бежит, – согласился Смыков, прицеливаясь в горловину пустой еще улицы. – Только вопрос – кто!
Спустя минуту выяснилось, что это на самом деле бежит сотник Грибов, вследствие долгих лет работы на руководящих должностях разных социальных систем утративший как спринтерские, так и стайерские качества. Еще издали он помахивал белым полотняным мешочком.
– Простите, ребята… – бросил он на ходу своим истомившимся в ожидании соратникам. – Из последних сил старался… Далековато все-таки…
Следующая порция извинений предназначалась тем, кто, как мальчишку, гонял солидного человека за всякой ерундой, но Смыков это дело пресек в зародыше:
– Молчать! Мешок в зубы! Руки вверх! Шагом ко мне… Ближе… Стоять! Положи мешок! Наступи!! Еще… Посторонних предметов, похоже, нет… Подними! Ко мне! Стоять!… Верка, возьми, только осторожно. Теперь проверь.
Верка приняла мешочек из рук Грибова, остановившегося возле самого парапета, и, достав щепотку бдолаха, стала внимательно рассматривать его. Понюхав и попробовав на язык, она сообщила:
– Похоже… И вкус, и запах… Да и трудно за десять минут подделку изготовить.
– Подделку изготовить трудно. А отходов всяких пополам с трухой напихать легко, – сказал Смыков, держа пистолет перед носом Грибова, – Пусть Зяблик проверит.
Зяблик повторил все Веркины манипуляции и с видом записного знатока заявил:
– Оно!
Смыков на эти слова как бы и не прореагировал, а занялся непосредственно персоной Грибова.
– Вы чего зыркаете? Что высматриваете?
– Да не зыркаю я… Это у меня глаз косит… С детства еще…
– А три пальца вы кому показываете?
– Сами же меня руки заставили поднять, – сотник побагровел. – Не разгибаются у меня два пальца… Вот вам и кажется…
– Пальцы тоже с детства не разгибаются?
– Ага, – понимающе кивнул сотник. – Повод для конфликта ищете. Чего уж там! Бейте без повода! Свидетелей не останется!
– Нужны вы мне очень… Пошли прочь, – Смыков махнул пистолетом, словно отгоняя от себя назойливую муху. – Но рук не опускать!
Грибов, пятясь, стал отходить. На его правой руке три пальца по-прежнему торчали вверх, а два были скрючены.
Зяблик, успевший при дегустации сожрать солидную порцию бдолаха, опять запустил лапу в мешок, чему попыталась помешать Верка. Их энергичная возня закончилась тем, что оба повалились на парапет, отпихнув Цыпфа в сторону.
В то же мгновение в окне казино снова блеснула оптика, и всю ватагу обдало каменной крошкой, высеченной пулей из круглого колена нереиды, на которое совсем недавно опирался спиной Цыпф.
Грибов, успевший удалиться от фонтана шагов на десять, по-звериному зарычал и выхватил из-за шиворота гранату. Друзья его шустро рассыпались по площади, подбирая в изобилии валявшееся вокруг оружие.
– Третьего бейте, третьего! В очках который! – не своим голосом заорал Грибов, зубами вырывая кольцо предохранительной чеки.
Пистолеты Смьгкова и Зяблика грохнули одновременно. (Ну со Смыковым-то все было ясно, он с отступающего сотника прицела не спускал, а вот когда успел выхватить свой ствол Зяблик, занятый шутейной борьбой с Веркой?)
Все остальное произошло почти одновременно и предельно алогично, хотя силы хаоса, дремавшие в кирквудовской пушке, к схватке еще не подключились. Сотник упал навзничь (кольцо торчало у него изо рта, словно из кабаньего рыла), но откатившаяся в сторону граната не взорвалась – то ли спусковой рычаг каким-то чудом остался на месте, то ли ударник подвел, то ли еще что. Оська внезапно вышел из транса и, подхватив валявшийся невдалеке пистолет, принялся с ковбойской лихостью расстреливать своих командиров, еще не успевших толком вооружиться. Очередная пуля невидимого снайпера все же задела Цыпфа, бестолково метавшегося в узком пространстве между двух морских дев, и он, то ли от боли, то ли от испуга, привел в действие свое жуткое оружие. По счастливой случайности его ствол в данный момент был направлен в сторону здания казино, а не куда-нибудь еще, например, в живот покинувшему укрытие Толгаю.
О дальнейших событиях у каждого члена ватаги остались свои, во многом не совпадающие между собой, впечатления. С Цыпфа, конечно, и спрашивать было нечего – кровь залила ему глаза, а вот Зяблик, в частности, утверждал потом, что видел собственными глазами, как нижняя часть здания казино напрочь исчезла, хотя верхняя странным образом осталась висеть в воздухе и даже не шелохнулась. Верка доказывала совершенно обратное – сначала исчезла именно верхняя часть, где и скрывался снайпер, а нижняя еще некоторое время торчала на прежнем месте.
Смыков не был согласен ни с Зябликом, ни с Веркой. Их некомпетентность в данном вопросе он объяснял алкогольным опьянением первого, наступившим непосредственно после приема бдолаха (в пику сознанию подсознание возжелало!), и истерическим состоянием второй, вызванным не только азартом боя, но и приближающимся климаксом.
По версии Смыкова случилось следующее. Здание само по себе никуда не исчезало, ни целиком, ни частично. Но после выстрела Цыпфа кто-то как бы вырезал его по контуру из нашего пространства. Сквозь дыру, образовавшуюся на фоне неба и других городских зданий, были видны звезды, рассыпанные на абсолютно черном фоне. Причем звезды эти не мерцали, а светились ярко, как маленькие фонарики. Потом по всей этой картине пробежала рябь, словно помехи на телевизионном экране, и здание вновь стало видимым, правда, уже не с той стороны, что раньше. Простояв так не больше секунды, оно рухнуло, еще в процессе падения разрушившись на удивительно мелкие обломки.
Толгай только разводил руками в стороны и твердил одно: «Курку! Ужас!» Отражение этого ужаса еще долго стояло в его глазах, но подходящих слов не находилось.
Впрочем, разговор этот происходил много позже, совсем в другом месте и в куда более спокойной обстановке.
А сейчас все поняли одно – здания казино нет и в помине, а следовательно, снайпера можно не опасаться.
Цыпф, все лицо которого было залито кровью, пятясь назад, уперся спиной в голень самого Посейдона и стал медленно сползать по ней вниз, успев тем не менее произвести еще один выстрел, угодивший неизвестно куда. Смыков и Зяблик продолжали держать под прицелом площадь, на которой, похоже, кроме Оськи, никого в живых не осталось. Толгай и Верка бросились к Цыпфу. Первым делом у него отняли пушку, а потом приступили к осмотру головы. Этому сильно мешала кровь, пропитавшая волосы, как губку.
Верка сначала растерялась, а потом вспомнила, что одно время Толгай брил свою голову, причем с одинаковой ловкостью делал это и ножом, и саблей. Она жестами объяснила ему, что надо делать, и степняк принялся прядь за прядью снимать Левкину шевелюру.
Когда лезвие ножа коснулось раны, Левка застонал и попытался протереть глаза.
Верка, обрадовавшись тому, что жизнь все еще теплится в ее пациенте, зачастила:
– Зайчик, потерпи, все будет хорошо, потерпи, зайчик…
– Шнурок на ботинке развязался! Шнурок завяжите! – пробормотал Цыпф, видимо, контуженный пулей.
К этому времени Толгай уже закончил свою работу цирюльника, и взорам присутствующих открылась рана, наподобие прямого пробора рассекавшая Левкин скальп от лба до макушки.
– Повезло, – сказала Верка, промокнув кровь собственным носовым платком. – На три сантиметра ниже, и была бы у тебя на лбу аккуратненькая красненькая отметина. Как у индийской красотки… Зашить бы следовало, да нечем.
Самым тщательным образом залепив рану будетляндским пластырем и, за неимением других лекарств, накормив Леву бдолахом, Верка отступила на шаг, чтобы полюбоваться делом рук своих.
Кто – то довольно грубо толкнул ее в плечо, и Верка, полагая, что это всего лишь неуклюжая попытка Зяблика подлизаться, решительным движением попробовала отстранить ладонь, оказавшуюся на удивление огромной, твердой и холодной.
Вскрикнув, она обернулась. Плеча ее касался один из уродливых тритонов, ерзавший на своем постаменте, словно живой. Шевелились и другие мифологические фигуры, украшавшие фонтан, в том числе и сам Посейдон.
На мгновение в голову Верки пришла шальная мысль, что многократные и широкомасштабные нарушения принципа причинности вдохнули жизнь в каменных истуканов, но причина столь странного поведения всей скульптурной группы состояла совсем в ином. В движение пришли не только изваяния морских богов и их прислужников. Шатались и расположенные поблизости дома, а сама площадь ходила ходуном, как поверхность штормящего моря. Плавные широкие волны перекатывались из одного ее конца в другой, и трупы аггелов то вздымались на их горбах, то проваливались вниз. Но только не плеск разносился вокруг, а тяжкий скрежет трущихся друг о друга камней. Оська, вытанцовывающий среди этого кошмара некое подобие гопака, напоминал рыболовный поплавок, болтающийся на свежей зыби.
Воздух стал мутнеть и сгущаться. Что-то вроде легкой ряби пробежало по нему, оставляя за собой желтые кляксы, которые быстро росли и со стеклянным звоном соединялись между собой. Через площадь зазмеились трещины. Каменная чаша фонтана треснула. У Посейдона отлетела голова.
– Отходим! – заорал Смыков. Он подхватил пушку. Верка с Толгаем – Цыпфа, а Зяблик – мешочек с бдолахом. Бежать по гуляющим каменным волнам было не менее трудно и опасно, чем по льдинам во время ледохода. Камни мостовой, словно зубы, так и норовили ухватить кого-нибудь за щиколотку. А сзади звенел воздух, превращавшийся в кирквудовский янтарь.
Настоящую надежную твердь под ногами они ощутили, только удалившись от площади метров на сто, но и здесь, на узкой улице, в воздухе поблескивали невесомые желтые чешуйки, в любой момент готовые стать катализаторами если не гибели, то, во всяком случае, радикального изменения окружающего мира, что для населявших его существ так или иначе означало конец земного бытия.
Где – то позади осталась площадь, превратившаяся в один огромный массив кирквудовского янтаря, являвшегося лишь проекцией на наш мир другого, гораздо более сложного пространства. И аггелы, которых, возможно, уже нельзя было считать мертвецами, и Оська, превратившийся неизвестно в кого, находились сейчас так далеко отсюда, что даже обсуждать эту тему не имело смысла.
– Левкина работа! Это он набедокурил! – сообщил Зяблик. – Помните, о чем нас Эрикс предупреждал? Нельзя, дескать, применять эту пушку против явлений, порожденных силами Кирквуда. А он последний выстрел в землю загнал, как раз в самый гадюшник, который под гаванью находится. Вот и поперла на нас эта многомерная яичница.
Цыпф, к тому времени очухавшийся и уже передвигавшийся без посторонней помощи, вынужден был согласиться с данным предположением.
– Эта штука опасней атомной бомбы, – он покосился на пушку. – Нужно как можно скорее привести ее в негодность. Вред, который она способна причинить, несовместим с ее пользой.
– Вы, братец мой, подобные заявления прекратите! – возразил Смыков. – Не навязывайте нам свои пораженческие идеи. Вред от пушки пока что чисто теоретический, а польза практическая. Что бы мы сейчас делали, если бы не она? И в самом деле на сковороде плясали!
– Не обязательно, – сказала Верка. – Нам ведь предлагали компромисс.
– Какой компромисс? Ну ты скажешь тоже! – возмутился Зяблик. – Компромисс – это когда обе стороны полюбовно договариваются. А аггелы на нас удавку накинуть собирались. Кто им хоть на волосок однажды уступил, уже не хозяин себе. Не отмазаться, не отмыться… Кстати, милый друг Лева, – он перевел взгляд на Цыпфа. – А что этот недоносок имел в виду, когда про тебя говорил?
– Не знаю даже… – Лева пожал плечами столь энергично, что едва не достал ими собственных ушей. – Наверное, молол первое, что на ум взбредет… Бредил от страха…
– Может, и бредил, – молвил Зяблик задумчиво. – И все же допросить этого щенка не мешало бы… Зря мы его там бросили…
– Про пустое чего говорить! – махнула рукой Верка. – Его уже черти на том свете допрашивают.
– Семимерные черти – добавил Смыков.
Обратная дорога много времени не отняла. Возвращались они уже знакомым путем, устраивая стоянки на прежних местах. Цыпф, еще загодя начавший волноваться, постоянно поторапливал своих спутников.
Когда впереди замаячили знакомые силуэты причудливых башен Парка Всех Стихий, он не выдержал и припустил бегом.
– Поосторожней там! – крикнула вслед Верка. – А не то еще напугаешь их до смерти. Сам сейчас на черта рогатого похож!
Лева и в самом деле выглядел жутковато – половина головы выбрита и залеплена успевшим побуреть в дороге пластырем, а вокруг плешины торчат склеившиеся от крови космы волос.
«Только бы ничего не случилось, только бы все обошлось!» – твердил он про себя, еще в детстве уверившись, что несчастье предполагаемое куда менее вероятно, чем несчастье нежданное.
Что же, и на этот раз его опасения не подтвердились. Лилечка, обхватив колени руками, сидела почти на том же месте, где они ее оставили, хотя и выглядела, Как сомнамбула, очнувшаяся от своего страшного сна, но еще не вернувшаяся к реальности.
Эрикс лежал у противоположной стены, и лицо его было покрыто платком, по которому ползали мухи. Здесь же рядом устроилась и уже знакомая Цыпфу парочка близнецов. На вошедшего они смотрели с веселым любопытством щенят, готовых поиграть и повозиться с первым встречным.
– Вы кто? – шепотом спросила Лилечка, глядя на Леву так, словно видела его впервые в жизни.
– Что с тобой? – Он опустился возле девушки на колени. – Тебе плохо? Тебя кто-нибудь напугал?