Страница:
Воспользовавшись тем, что обе стороны временно потеряли к ней интерес, Лилечка побрела куда глаза глядят (бежать она совершенно не могла). Оглядываться назад девушка не смела, а леденящие душу звуки схватки (к омерзительному хрусту костей добавились еще мучительные хрипы, какие может издавать только существо, преодолевающее грань между жизнью и смертью) старалась заглушить губной гармошкой. Тут Лилечку и встретил Зяблик, которого она узнала далеко не сразу. Некоторое время девушка еще сдерживалась и сдала окончательно только тогда, когда различила лица и узнала голоса своих спутников.
Закончив этот сбивчивый и маловразумительный рассказ, Лилечка попросила воды и сделала попытку упасть, которую вовремя предотвратил Лева Цыпф.
– Учись, Верка, – сказал Зяблик. – Вот такой должна быть истинная женщина. Нежной, пугливой и трепетной. А ты куришь, ругаешься, дерешься.
– Можно подумать, что со мной обмороки никогда не случались, – фыркнула Верка. – Да миллион раз! Просто они у меня очень короткие и я упасть не успеваю.
Оставив Лилечку на попечении Цыпфа и Верки, тройка ветеранов отправилась на осмотр места происшествия. По пути Смыков поинтересовался:
– Вы, братец мой, когда ее встретили, ничего поблизости подозрительного не заметили?
… – Если бы заметил, так давно бы уже сказал, – буркнул Зяблик. – Ты что, за лопуха меня держишь?
– И запаха странного не учуяли?
– Не учуял.
– Тогда не понимаю… – Смыков поковырял в ухе. – Но с другой стороны – зачем ей врать?
– Вот и разберемся сейчас… Стоп, приехали. От места встречи Зяблика с Лилечкой они на глаз проложили вдаль два расходящихся под прямым углом радиуса, затем принялись тщательно осматривать образовавшийся сектор. Когда его ширина превысила несколько сотен метров и стало окончательно ясно, что Лилечка сюда не доходила, все трое собрались на совещание.
– Ничего, – сказал Смыков.
– Буш, – развел руками Толгай.
– И у меня пусто, – подтвердил Зяблик. – Камень кругом, – для убедительности он топнул ногой. – Тут конь пройдет, следов не останется.
– Если драка была, что-то обязательно должно остаться, – возразил Смыков.
– Это если мы с тобой подеремся, – уточнил Зяблик. – А если варнак на людей навалится, то от них не останется даже мокрого места. Сволок он их в свою преисподнюю, вот и все дела.
– А где же «адов прах»?
– Ты заметь, ветер какой, – Зяблик сплюнул в сторону. – Развеял все к чертовой матери.
– Скользкая ситуация… Хотя врать ей все же ни к чему, – задумчиво повторил Смыков. – Остаются неясными два вопроса. Кем были те неизвестные люди и почему варнак напал на них? Раньше варнаки ничего подобного себе не позволяли.
– То раньше… Раньше они к людям на сто шагов боялись подойти. А потом осмелели. И началось… Кстати, все с той же Лилечки…
– Думаете, варнак ее охранял?
– Хрен его знает…
– Ну хорошо, а что вы тогда можете сказать о тех людях, которые напали на Лилечку?
– Нет здесь никаких людей… Давно их мухи съели.
– А если это были аггелы?
– Не знаю… Не могли к нам аггелы так близко подобраться.
– Ладно, – Смыков двинулся обратно. – Будем считать, что вопрос пока остается открытым…
К их возвращению Лилечка окончательно пришла в себя, но память ее от этого не прояснилась, а даже наоборот – сейчас она уже не была уверена, существовали ли те люди на самом деле или только померещились ей со страха.
– Знаете, как это бывает, – оправдывалась она. – Проснешься от кошмара, и у тебя перед глазами каждая мелочь стоит. А чуть погодя уже почти ничего и не помнишь, кроме жути.
– Как бы то ни было, но место это засвечено, – сказал Смыков. – Уходить отсюда надо. А пока соблюдайте максимальную осторожность и поодиночке не отлучайтесь.
– С пушкой бы надо окончательно разобраться, – внес предложение Зяблик. – Ведь договаривались: пока решения не примем, дальше не пойдем.
– Значит, так, – Смыков глянул на свои знаменитые часы. – Сейчас шестнадцать часов тридцать минут, второго июля неизвестно какого года. На раздумья нам отводятся сутки. Если завтра к этому времени никто своего решения не изменит, будем бросать жребий.
– Какого июля? – у Лилечки от удивления округлились глаза.
– Второго, – недоуменно покосился на нее Смыков. – А что такое?
– У меня завтра день рождения, – огорошила всех Лилечка. – Я третьего июля родилась.
– А откуда вы знаете? – недоверчиво поинтересовался Смыков.
– Бабушка говорила. Она раньше сама календари рисовала. На год вперед. Потом, правда, наши ходики сломались и мы уже не могли дни считать. Но про третье июля я хорошо помню.
– Поздравляю, – Цыпф погладил Лилечку по руке.
– Зачем заранее поздравлять, – вмешалась Верка. – Завтра и поздравишь. Да и о подарке побеспокойся. А я со своей стороны обещаю праздничный обед. На пирожные и марципаны не расчитывайте, но что-нибудь вкусненькое будет.
– Что за праздник всухую, – шумно вздохнул Зяблик. – Хоть бы чифиря сварить.
– Я против дня рождения ничего не имею, – сообщил Смыков с кислой улыбочкой. – Но без употребления спиртного… И без диких плясок.
– Бдолаха, значит, не отсыплешь, жмот? – Зяблик смерил приятеля презрительным взглядом.
– Исключено! – заявил Смыков тоном старой девы, которой предлагают вступить в интимную связь.
… Чуть ближе к концу дня Толгай и Зяблик сходили на разведку, но ничего подозрительного опять не обнаружили. Для страховки Смыков со всех четырех сторон огородил лагерь тонкой стальной проволокой, концы которой были привязаны к предохранительным кольцам гранат. Для своих оставили единственный проход шириной в полметра. Закусив мармеладом и галетами, стали располагаться на ночлег. Первым на часах стоял Лева, которого должна была сменить Верка.
Честно отдежурив положенные два часа. Лева разбудил сменщицу и, когда та протерла глаза, зашептал ей на ухо:
– Вера Ивановна, умоляю, мне нужно отлучиться на полчасика. Хочу Лилечке какой-нибудь подарок подыскать или хотя бы цветов приличных нарвать. Вы уж меня не выдавайте. Договорились?
– Подожди, – Верка еще не могла взять в толк, чего от нее хотят. – Не дуй мне в ухо… Нормально объясни…
Пришлось Цыпфу повторить свою просьбу, для чего он сначала вывел Верку на свежий воздух.
– Сказано ведь было, не отлучаться поодиночке, – поежилась она.
– Смыков вам наговорит. Сами же знаете, что все спокойно кругом. Толгай и ветер нюхал, и ухо к земле прикладывал, и на самое высокое дерево залезал…
– Вот что, Лева, – Верка скрестила руки на груди. – Дружба дружбой, а служба службой. В другой раз, конечно, я бы тебя не отпустила. Но тут случай особый, понимаю… Сама же тебе, дураку, идею подала.
– Ну, я пойду тогда? – обрадовался Цыпф.
– Иди… Но не забывай, что лучший подарок для Лилечки – ты сам… Постарайся не задерживаться. Кстати, приличные цветы я видела совсем недалеко отсюда. Помнишь ту увитую плющом ажурную ограду, мимо которой мы проходили? За ней прекрасный цветник, правда, уже одичавший.
– А какие цветы подходят к такому случаю? – задавая этот вопрос, Лева хотел сделать приятное Верке.
– Любимой девушке желательно дарить красные цветы. Розы, тюльпаны, гвоздики, гладиолусы… Ай, да не бередь ты душу, иди куда собрался! – неизвестно почему у нее вдруг сверкнули слезы в глазах.
– Бегу, бегу…
Никакой ажурной ограды, увитой плющом, Цыпф не помнил, однако все же двинулся в направлении, указанном Веркой. Окружающий пейзаж здесь очень отличался от того, к какому они привыкли в центральных районах Будетляндии. Это был уже не сплошной город, как раньше, а тихий провинциальный пригород. Обветшавшие дома тонули в зарослях магнолий и рододендронов. Высотных башен не было и в помине. Даже брошенные автомобили попадались не так уж и часто.
Лева заглянул подряд в несколько домов, но не обнаружил там даже битой посуды. Возможно, эта окраина Будетляндии в свое время не раз подвергалась грабительским набегам извне. Заброшенный цветник он так и не нашел, зато совершенно случайно наткнулся на дерево, сначала показавшееся ему одним огромным пылающим костром.
Крону его сплошь покрывали пышные красные цветы, похожие, благодаря длинным стеблям, на факелы. Любого из них с лихвой хватило бы, чтобы заменить целый букет роз, но Лева, не пожалев ни времени, ни трудов, набрал целую охапку этих красавцев. Пахли они, правда, немного странновато – протухшей селедкой, – но этот маленький недостаток вполне искупался массой неоспоримых достоинств. Ничего даже приблизительно похожего Лева до этого не видел в самых подробных ботанических справочниках. Скорее всего это было оригинальное произведение селекционеров двадцать первого века.
Взвалив добычу на плечо (и сразу став похожим на знаменосца, волокущего с поля боя целую дюжину свернутых кумачовых флагов), Лева тронулся в обратный путь, обдумывая версию, с помощью которой можно будет объяснить происхождение цветов Смыкову.
Аромат тухлой селедки мешал сосредоточиться, и поэтому идеи, приходившие в голову Леве, были одна глупее другой. В конце концов он решил махнуть на все рукой и резать правду-матку. Пусть ворчит себе на здоровье. Победителей не судят.
Приняв такое решение, Лева сразу повеселел, а потому хруст ветки, внезапно раздавшийся в ближайших зарослях, был понят им как очередные козни злого рока, весьма ревниво относящегося даже к самым незначительным человеческим успехам.
Нельзя сказать, что до этого вокруг стояла абсолютная тишина. Ветер довольно энергично трепал кроны деревьев, шелестела листва, падали перезревшие фрукты, кричали птицы, что-то потрескивало и булькало, но ветка хрустнула именно под ногой человека – тут уж сомневаться не приходилось. Месяцы скитаний с ватагой кое-чему все же научили Цыпфа.
У Левы, как и у любого попавшего в опасность бывалого бойца, тут же обострились все чувства. Обострившаяся память услужливо сообщила, что пистолет так и остался лежать там, куда он сунул его, сменившись с поста, – под дорожным мешком, заменявшим подушку. Обострившаяся интуиция подсказала, что он наскочил не на случайного бродягу, а угодил в заранее подготовленную засаду.
Уже не надеясь ни на что хорошее, но и не собираясь облегчать врагам их подлые хлопоты, Лева резко свернул в сторону.
Негромкий смешок, раздавшийся за его спиной, прозвучал не менее страшно, чем пистолетный выстрел. Голос – женский, незнакомый! – не без издевки произнес:
– Куда это ты так спешишь, Лева?
Продолжая держать охапку цветов на плече, Цыпф медленно обернулся. Вид он сохранял невозмутимый, хотя одному Богу было ведомо, каких это требовало усилий.
Женщина, назвавшая его по имени, уже покинула заросли и сейчас стояла посреди заброшенного дворика, постукивая носком ботинка по гнилому пеньку. Ее расслабленная поза демонстрировала как отсутствие собственных недобрых замыслов, так и полное доверие к противоположной стороне.
Это немного успокоило Цыпфа, и он пригляделся к женщине повнимательней. Ничего особенного в ней не было. Усталое, уже поблекшее лицо. Тусклые, небрежно прибранные волосы. След очков на переносице. Да и наряд ее выглядел совершенно обыденно (хотя не для Будетляндии, а скорее для Отчины): мешковатые штаны неопределенного цвета, соответствующая им по фасону куртка, позаимствованная из неисчерпаемых запасов приснопамятного Управления исправительно-трудовых работ, грубые кирзовые ботинки.
На Леву женщина смотрела чуть прищурившись, не то с ехидцей, не то с затаенной жалостью.
– Может, поздороваемся? – она первой нарушила неловкое молчание.
– Здравствуйте, – произнес Цыпф натянуто. Сердце его продолжало колотиться. – Чем обязан?
– А попроще сказать нельзя? – женщина еще больше прищурилась.
– Разве мы с вами знакомы?
– Было дело, – кивнула она.
– И… как же вас зовут?
– Угадай с трех раз.
– Затрудняюсь, знаете ли… Вы из Отчины?
– Естественно.
– А как здесь оказались?
– Проездом, – загадочно ответила она. – Ну так как же меня все-таки зовут?
– Не помню, – сдался Лева. – Уж извините…
– А я-то надеялась… – Похоже, женщина и в самом деле была искренне огорчена. – Дырявая у тебя память, Лева.
– Память у меня как раз неплохая, – Цыпф уже окончательно освоился в странной ситуации и теперь лихорадочно пытался сообразить: кто эта женщина и чего она от него хочет.
– А цветочки кому? – поинтересовалась она. – Девочке?
– Да, – с достоинством кивнул Цыпф.
– Которая из них твоя? Та, что пожиже, или та, что поплотнее?
– Та, что поплотнее… Вы следили за нами?
– Имела удовольствие любоваться. Правда, издали.
– Почему именно издали?
Вопрос был наивный, хотя и с хитрецой. Женщина прекрасно поняла это, но ответила с обезоруживающей прямотой:
– Опасно к вам близко подходить. Многие уже за это поплатились.
– Ara… – Лева осторожно положил цветы на землю. – Скажите, пожалуйста… я давно интересуюсь… голова у вас от рогов не болит?
– Они у меня совсем маленькие, – женщина потрогала что-то в своих волосах. – Как у новорожденного козленочка. Хочешь посмотреть?
– Нет, спасибо…
По выражению глаз и по движениям своей собеседницы Лева уже догадался, что она под завязку накачана бдолахом и сейчас представляет собой смертельно опасную боевую машину, которой для расправы с отдельно взятым человеком и оружия-то никакого не надо. Почему же тогда он еще жив и ради чего ведется этот путаный, уклончивый разговор?
– Твоя девочка любит цветы? – спросила женщина. Лева сначала хотел примерно отбрить ее, но вовремя сдержался – зачем зря дразнить маньячку.
– У нее завтра день рождения, – эта информация никак не могла повредить ни ему, ни Лилечке.
– Ого! – женщина изобразила удивление. – И что ты ей подаришь? Только цветы?
– Да вот ничего другого не нашел.
– Кавалер ты, Лева, незавидный.
Сказано это было с сочувствием. Затем женщина принялась поочередно проверять содержимое своих карманов. На белый свет появились очки в суконном чехле, скомканный носовой платок, пакет стерильных бинтов, пистолет неизвестной Цыпфу модели, щербатая расческа и заколка для волос. Наконец, она обнаружила то, что искала, и с возгласом: «Лови!» – швырнула Левке.
На летящие предметы он всегда реагировал плохо, но на сей раз изловчился и перехватил подарок в воздухе. Это было что-то вроде старинного колье – много тусклых, дымчатых камней, нанизанных на золотую цепочку.
– Подари своей девочке, – сказала она. – Но обо мне, чур, ни слова. Ни ей, ни кому другому. Особенно псирам вашим, Смыкову и Зяблику.
– Хорошо, – согласился Лева, понимая, что положение его не так уж и безнадежно, как казалось вначале. – Мне, стало быть, идти можно?
– Если не спешишь, давай еще поболтаем.
– То-то и оно, что спешу, – заторопился Лева. – Меня всего на полчаса отпустили. Боюсь, сейчас тревогу поднимут.
– Ты еще придешь сюда? – прищуренные глаза женщины все еще застилал шальной туман бдолаха, но в голосе звучала такая мольба, что Цыпф даже вздрогнул.
– Не знаю… – замялся он.
– Ты должен прийти, – сейчас это была уже не мольба и не приказ, а окончательная констатация факта: "Ты должен прийти, иначе… "
– Когда? – устоять против такого напора было невозможно.
– Я буду здесь все время.
– Я постараюсь…
– Эх, Лева, Лева… Всегда ты был тюфяком… Пообещай мне.
– Обещаю, – сдался Цыпф.
– И постарайся обязательно вспомнить мое имя. Во всем свете его знаешь один только ты.
– Неужели вы не знаете собственного имени? – глупо удивился Цыпф.
– Сейчас меня зовут Цилла. В честь жены Ламеха, потомка Каина в пятом колене. Но когда-то, в другой жизни, у меня было совсем иное имя. Очень важно, чтобы ты вспомнил его… А теперь иди и не оборачивайся… Не забудь цветы…
Когда он вернулся в лагерь, лицо у Верки было такое белое, что по контрасту с ним волосы выглядели уже не чистым льном, а обычной паклей.
Ни слова не говоря, она заехала Цыпфу кулачком в ухо. Потом из ее уст раздались звуки, которым как нельзя лучше подходило определение «змеиное шипение».
– Тварь бессовестная! Жаба поганая! Где -же ты был? Я тут до полусмерти измаялась! Вторую смену стою, боюсь Смыкова будить! А если бы аггелы тебя припутали? Кто бы за это отвечал? Да чтобы я тебе еще хоть когда-нибудь поверила! На полчаса, гад, попросился, а сам неизвестно где два часа болтался! В Киркопию за это время можно сбегать! Ах ты…
– Простите, Вера Ивановна, увлекся, – стал оправдываться он (впрочем, без особого энтузиазма). – Больше не повторится.
– Это уж точно! Теперь если и уйдешь куда, так только через мой труп!
Впрочем, надолго Верки не хватило. Пошипев еще немного, она завалилась спать, возложив на Цыпфа обязанность самому разбудить Смыкова, дежурившего в третью смену.
У Левки же сна не было ни в одном глазу. Забросив подальше колье (мало ли какую заразу оно могло таить) и припрятав цветы, он принялся скрупулезно и беспристрастно анализировать все только что с ним случившееся.
О том, что женщины-аггелы куда как опаснее своих единоверцев-мужчин, он уже слышал. Объяснялось это тем, что если среди представителей сильного пола стадии «рогатого» достигал каждый второй-третий, то среди прекрасных дам – только каждая пятидесятая, то есть наиболее оголтелая. И вот одна из этих ведьм, прекрасно знавшая, кто находится перед ней, готовая к бою и хорошо вооруженная, почему-то отпустила своего смертельного врага живым да еще и несла при этом всякую околесицу.
Ни о каком романтическом чувстве тут, конечно, не могло быть и речи. Лева даже с большой натяжкой не мог сойти за предмет женских вожделений, да и эта Цилла, похоже, давно миновала стадию любовных увлечений.
Сам собой напрашивался вывод – Леве просто морочат голову, чтобы в дальнейшем склонить к предательству. Вот только способ для этого избран весьма экзотический. Намного проще было бы применить раскаленные клещи или опасную бритву (представив, как ему отрезают уши и вырывают язык, Лева содрогнулся).
Короче, все тонуло в тумане предположений и домыслов, а неоспоримым оставалось только одно: аггелы обложили ватагу со всех сторон и от последнего решительного броска их удерживает только страх перед неведомым оружием, однажды уже продемонстрировавшим свою фантастическую мощь. О том, что кирквудовская пушка может действовать только в пределах, ограниченных размерами небесного невода, рогатые, очевидно, не догадывались.
До подъема оставалось не так уж много времени, и Цыпф разбудил Смыкова, объяснив, что они с Веркой поменялись сменами. Смыков, по природе своей не склонный верить людям, сделал для себя какие-то собственные выводы, однако распространяться о них не стал, а отправился на осмотр прилегающей к лагерю территории.
Цыпф попытался уснуть, но женщина-аггел все не шла у него из головы. Это было прямо наваждение какое-то! Лева мог поклясться, что видел ее сегодня впервые в жизни, но всякий раз вспоминая скуластое, совсем не злое лицо, он испытывал неясное, щемящее чувство тревоги. Имя. Вот в чем загвоздка. Он должен знать ее имя. Все загадки разрешатся, когда он вспомнит его. Но разве можно вспомнить имя человека, с которым доныне не встречался? Вообще не встречался или не встречался только в этой жизни? Ведь она, кажется, намекала на какую-то другую жизнь. Однако у людей бывает только одна жизнь. Все остальное мистика. Бред. Чепуха.
Жизнь одна. И мир один. Вот его границы. До одной можно дотянуться сравнительно легко. Это стена – шершавая, холодная, сырая. Точно на такую же стену натолкнешься, если поползешь налево, но ползти надо довольно долго. Справа стены нет. Ну, возможно, она и есть, но добраться до нее мешают горы мелких, острых камней, больно ранящих колени и руки. Впереди – черная неизвестность, из которой иногда тянет противным сквозняком, вовсе не освежающим воздуха, наоборот, добавляющим вони. Двигаться в ту сторону опасно, но именно оттуда приходит доброе, теплое, родное существо, которое кормит и поит его, хотя и не так часто, как хотелось бы.
Еще в этом мире живут крысы. У них много своих забот, и они почти не досаждают соседу. Покусали его лишь однажды, когда, донельзя изголодавшись, он разорил крысиное гнездо, выдавшее себя писком беспомощного потомства.
Это была самая съедобная добыча из всего того, что ему довелось обнаружить самостоятельно. Все остальное было или отвратительно на вкус, или не утоляло голода. Вскоре он нашел и воду, капавшую из какой-то трубы. Сначала его выворачивало от запаха и привкуса нефти, но юный организм приспособился и к этому.
А потом… он решил проверить… куда это все время отлучаются крысы… и ползком двинулся вслед за ними. Целая стая копошилась в углу, зло попискивая друг на друга – делили что-то. Он легко расшвырял хвостатых разбойников и стал ощупывать предмет их посягательств. Рука попала во что-то осклизлое и податливое. Зловоние, успевшее пропитать все вокруг, стало совершенно нестерпимым. Потом его пальцы нащупали жесткое и лохматое. Он потрогал свою голову… Сравнил… Волосы… А вот это, наверное, ухо. Вернее то, что от него осталось… Разобиженные крысы шныряли вокруг, стремились вернуться на прежнее место, но он не церемонился с ними… А это, кажется, зубы… Два ряда. Все на месте… Зубы на месте, а губ нет… Носа тоже… А это что такое брякнуло? Пара колес с дужками. Такую штуку носил на лице брат. Она называется «очки»… Вот, значит, почему брат больше не навещает его… Оказывается, он вообще не уходил отсюда… Неужели и он сам когда-нибудь станет едой для крыс? Как страшно! Выпустите меня отсюда!
Цыпф проснулся, словно из глубокого колодца вынырнул. Боже, ну и сон! Мало кошмаров в жизни, так и во сне покоя нет!
А ведь все это когда-то было с ним. Правда, давно. Лет пятнадцать назад, а то и больше… После того случая он долго не покидал своего закутка, даже вылазки за водой прекратил. Сестра (единственное живое существо, на которое он надеялся) все не приходила, зато навещала крыса, всегда одна и та же. Проверяла – жив ли. Он даже немного подружился с ней. Когда сестра наконец появилась, он ничего не сказал о страшной находке. Но она поняла все сама и долго плакала, мешая ему есть.
Куда она потом подевалась? Жива ли сейчас? Этого, наверное, он уже никогда не узнает… Кажется, ее утащили из подвала какие-то злые люди. Кто они были: степняки, арапы, кастильцы, аггелы, гвардейцы Плешакова или просто пьяные мародеры? Разве сейчас вспомнишь… Незадолго до этого происшествия он попросил, чтобы сестра вывела его из темного подвала на свет. «Нельзя, – ответила она. – Снаружи очень опасно. Особено для маленьких мальчиков». – «А для маленьких девочек?» – спросил он. «Я уже не маленькая, а кроме того, девочке сейчас прожить легче, чем мальчику. Ее по крайней мере сразу не съедят».
Очередной обрывок сна тоже закончился кошмаром. Из мрака на Левку надвинулась страшная, до глаз заросшая шерстью людоедская рожа. Его грубо схватили за волосы… Сунули в рот чашку с теплой человеческой кровью… Принудили выпить, чуть не сломав при этом зубы… Ударом по лицу заставили замолчать…
– Чего ты мечешься? Чего людям спать не даешь? – раздалось над Левой.
Оказывается, тряс его вовсе не людоед, а Зяблик, уже отстоявший свою смену.
Цыпф забормотал что-то и перевернулся на другой бок. Спать, несмотря ни на что, хотелось нестерпимо. Ради этого можно было стерпеть и очередной кошмар. Уже сквозь пелену сонной одури он услышал, как Зяблик будит Толгая: "Ну ты и дрыхнешь… Вставай, морда татарская… Вставай, соня… "
И тут с Левой случилось такое, что иногда происходит во сне или полудреме с человеком, наяву обуянным какой-то навязчивой идеей. Зерно истины очистилось от чешуи бреда, из глубин памяти всплыло то, о чем он раньше и помыслить не мог, смутное предчувствие возвысилось до предвиденья, а потусторонняя логика сновидения подсказала безошибочный ответ.
Все загадки оказались разгаданными… Соня… Имя-пароль… Его сестру звали Соня… Это было то самое забытое им дорогое имя… Женщину-аггела звали вовсе не Цилла… Ее звали Соня. Она-то и была его пропавшей сестрой. Единственным родным человеком на всем белом свете.
Теперь Лева знал, кого напоминало ему усталое, скуластое лицо с веером морщинок возле глаз… Оно напоминало ему себя самого… Соня… Сестра… Ей плохо сейчас… Недаром она так молила о следующей встрече… Ее надо спасать… Спасать немедленно…
Все еще находясь во власти своего гипнотического сна, Лева вскочил и принялся быстро одеваться.
– Покоя тебе нет! – заворочался Зяблик. – Ты куда? Понос, что ли, разобрал?
– Ага, – пробормотал Цыпф..
– Меньше надо жрать на ночь. А пистолет зачем? Задницу подтирать?
Но Лева, не отвечая, уже мчался к проходу в минном заграждении. Чувство, обуявшее его сейчас, не имело отношения ни к разуму, ни к инстинкту. Оно было сродни той темной силе, которая заставляет лунатиков балансировать на узких карнизах, а маньяков часами выслеживать свои жертвы. Энергия помутившегося разума гнала его вперед.
Закончив этот сбивчивый и маловразумительный рассказ, Лилечка попросила воды и сделала попытку упасть, которую вовремя предотвратил Лева Цыпф.
– Учись, Верка, – сказал Зяблик. – Вот такой должна быть истинная женщина. Нежной, пугливой и трепетной. А ты куришь, ругаешься, дерешься.
– Можно подумать, что со мной обмороки никогда не случались, – фыркнула Верка. – Да миллион раз! Просто они у меня очень короткие и я упасть не успеваю.
Оставив Лилечку на попечении Цыпфа и Верки, тройка ветеранов отправилась на осмотр места происшествия. По пути Смыков поинтересовался:
– Вы, братец мой, когда ее встретили, ничего поблизости подозрительного не заметили?
… – Если бы заметил, так давно бы уже сказал, – буркнул Зяблик. – Ты что, за лопуха меня держишь?
– И запаха странного не учуяли?
– Не учуял.
– Тогда не понимаю… – Смыков поковырял в ухе. – Но с другой стороны – зачем ей врать?
– Вот и разберемся сейчас… Стоп, приехали. От места встречи Зяблика с Лилечкой они на глаз проложили вдаль два расходящихся под прямым углом радиуса, затем принялись тщательно осматривать образовавшийся сектор. Когда его ширина превысила несколько сотен метров и стало окончательно ясно, что Лилечка сюда не доходила, все трое собрались на совещание.
– Ничего, – сказал Смыков.
– Буш, – развел руками Толгай.
– И у меня пусто, – подтвердил Зяблик. – Камень кругом, – для убедительности он топнул ногой. – Тут конь пройдет, следов не останется.
– Если драка была, что-то обязательно должно остаться, – возразил Смыков.
– Это если мы с тобой подеремся, – уточнил Зяблик. – А если варнак на людей навалится, то от них не останется даже мокрого места. Сволок он их в свою преисподнюю, вот и все дела.
– А где же «адов прах»?
– Ты заметь, ветер какой, – Зяблик сплюнул в сторону. – Развеял все к чертовой матери.
– Скользкая ситуация… Хотя врать ей все же ни к чему, – задумчиво повторил Смыков. – Остаются неясными два вопроса. Кем были те неизвестные люди и почему варнак напал на них? Раньше варнаки ничего подобного себе не позволяли.
– То раньше… Раньше они к людям на сто шагов боялись подойти. А потом осмелели. И началось… Кстати, все с той же Лилечки…
– Думаете, варнак ее охранял?
– Хрен его знает…
– Ну хорошо, а что вы тогда можете сказать о тех людях, которые напали на Лилечку?
– Нет здесь никаких людей… Давно их мухи съели.
– А если это были аггелы?
– Не знаю… Не могли к нам аггелы так близко подобраться.
– Ладно, – Смыков двинулся обратно. – Будем считать, что вопрос пока остается открытым…
К их возвращению Лилечка окончательно пришла в себя, но память ее от этого не прояснилась, а даже наоборот – сейчас она уже не была уверена, существовали ли те люди на самом деле или только померещились ей со страха.
– Знаете, как это бывает, – оправдывалась она. – Проснешься от кошмара, и у тебя перед глазами каждая мелочь стоит. А чуть погодя уже почти ничего и не помнишь, кроме жути.
– Как бы то ни было, но место это засвечено, – сказал Смыков. – Уходить отсюда надо. А пока соблюдайте максимальную осторожность и поодиночке не отлучайтесь.
– С пушкой бы надо окончательно разобраться, – внес предложение Зяблик. – Ведь договаривались: пока решения не примем, дальше не пойдем.
– Значит, так, – Смыков глянул на свои знаменитые часы. – Сейчас шестнадцать часов тридцать минут, второго июля неизвестно какого года. На раздумья нам отводятся сутки. Если завтра к этому времени никто своего решения не изменит, будем бросать жребий.
– Какого июля? – у Лилечки от удивления округлились глаза.
– Второго, – недоуменно покосился на нее Смыков. – А что такое?
– У меня завтра день рождения, – огорошила всех Лилечка. – Я третьего июля родилась.
– А откуда вы знаете? – недоверчиво поинтересовался Смыков.
– Бабушка говорила. Она раньше сама календари рисовала. На год вперед. Потом, правда, наши ходики сломались и мы уже не могли дни считать. Но про третье июля я хорошо помню.
– Поздравляю, – Цыпф погладил Лилечку по руке.
– Зачем заранее поздравлять, – вмешалась Верка. – Завтра и поздравишь. Да и о подарке побеспокойся. А я со своей стороны обещаю праздничный обед. На пирожные и марципаны не расчитывайте, но что-нибудь вкусненькое будет.
– Что за праздник всухую, – шумно вздохнул Зяблик. – Хоть бы чифиря сварить.
– Я против дня рождения ничего не имею, – сообщил Смыков с кислой улыбочкой. – Но без употребления спиртного… И без диких плясок.
– Бдолаха, значит, не отсыплешь, жмот? – Зяблик смерил приятеля презрительным взглядом.
– Исключено! – заявил Смыков тоном старой девы, которой предлагают вступить в интимную связь.
… Чуть ближе к концу дня Толгай и Зяблик сходили на разведку, но ничего подозрительного опять не обнаружили. Для страховки Смыков со всех четырех сторон огородил лагерь тонкой стальной проволокой, концы которой были привязаны к предохранительным кольцам гранат. Для своих оставили единственный проход шириной в полметра. Закусив мармеладом и галетами, стали располагаться на ночлег. Первым на часах стоял Лева, которого должна была сменить Верка.
Честно отдежурив положенные два часа. Лева разбудил сменщицу и, когда та протерла глаза, зашептал ей на ухо:
– Вера Ивановна, умоляю, мне нужно отлучиться на полчасика. Хочу Лилечке какой-нибудь подарок подыскать или хотя бы цветов приличных нарвать. Вы уж меня не выдавайте. Договорились?
– Подожди, – Верка еще не могла взять в толк, чего от нее хотят. – Не дуй мне в ухо… Нормально объясни…
Пришлось Цыпфу повторить свою просьбу, для чего он сначала вывел Верку на свежий воздух.
– Сказано ведь было, не отлучаться поодиночке, – поежилась она.
– Смыков вам наговорит. Сами же знаете, что все спокойно кругом. Толгай и ветер нюхал, и ухо к земле прикладывал, и на самое высокое дерево залезал…
– Вот что, Лева, – Верка скрестила руки на груди. – Дружба дружбой, а служба службой. В другой раз, конечно, я бы тебя не отпустила. Но тут случай особый, понимаю… Сама же тебе, дураку, идею подала.
– Ну, я пойду тогда? – обрадовался Цыпф.
– Иди… Но не забывай, что лучший подарок для Лилечки – ты сам… Постарайся не задерживаться. Кстати, приличные цветы я видела совсем недалеко отсюда. Помнишь ту увитую плющом ажурную ограду, мимо которой мы проходили? За ней прекрасный цветник, правда, уже одичавший.
– А какие цветы подходят к такому случаю? – задавая этот вопрос, Лева хотел сделать приятное Верке.
– Любимой девушке желательно дарить красные цветы. Розы, тюльпаны, гвоздики, гладиолусы… Ай, да не бередь ты душу, иди куда собрался! – неизвестно почему у нее вдруг сверкнули слезы в глазах.
– Бегу, бегу…
Никакой ажурной ограды, увитой плющом, Цыпф не помнил, однако все же двинулся в направлении, указанном Веркой. Окружающий пейзаж здесь очень отличался от того, к какому они привыкли в центральных районах Будетляндии. Это был уже не сплошной город, как раньше, а тихий провинциальный пригород. Обветшавшие дома тонули в зарослях магнолий и рододендронов. Высотных башен не было и в помине. Даже брошенные автомобили попадались не так уж и часто.
Лева заглянул подряд в несколько домов, но не обнаружил там даже битой посуды. Возможно, эта окраина Будетляндии в свое время не раз подвергалась грабительским набегам извне. Заброшенный цветник он так и не нашел, зато совершенно случайно наткнулся на дерево, сначала показавшееся ему одним огромным пылающим костром.
Крону его сплошь покрывали пышные красные цветы, похожие, благодаря длинным стеблям, на факелы. Любого из них с лихвой хватило бы, чтобы заменить целый букет роз, но Лева, не пожалев ни времени, ни трудов, набрал целую охапку этих красавцев. Пахли они, правда, немного странновато – протухшей селедкой, – но этот маленький недостаток вполне искупался массой неоспоримых достоинств. Ничего даже приблизительно похожего Лева до этого не видел в самых подробных ботанических справочниках. Скорее всего это было оригинальное произведение селекционеров двадцать первого века.
Взвалив добычу на плечо (и сразу став похожим на знаменосца, волокущего с поля боя целую дюжину свернутых кумачовых флагов), Лева тронулся в обратный путь, обдумывая версию, с помощью которой можно будет объяснить происхождение цветов Смыкову.
Аромат тухлой селедки мешал сосредоточиться, и поэтому идеи, приходившие в голову Леве, были одна глупее другой. В конце концов он решил махнуть на все рукой и резать правду-матку. Пусть ворчит себе на здоровье. Победителей не судят.
Приняв такое решение, Лева сразу повеселел, а потому хруст ветки, внезапно раздавшийся в ближайших зарослях, был понят им как очередные козни злого рока, весьма ревниво относящегося даже к самым незначительным человеческим успехам.
Нельзя сказать, что до этого вокруг стояла абсолютная тишина. Ветер довольно энергично трепал кроны деревьев, шелестела листва, падали перезревшие фрукты, кричали птицы, что-то потрескивало и булькало, но ветка хрустнула именно под ногой человека – тут уж сомневаться не приходилось. Месяцы скитаний с ватагой кое-чему все же научили Цыпфа.
У Левы, как и у любого попавшего в опасность бывалого бойца, тут же обострились все чувства. Обострившаяся память услужливо сообщила, что пистолет так и остался лежать там, куда он сунул его, сменившись с поста, – под дорожным мешком, заменявшим подушку. Обострившаяся интуиция подсказала, что он наскочил не на случайного бродягу, а угодил в заранее подготовленную засаду.
Уже не надеясь ни на что хорошее, но и не собираясь облегчать врагам их подлые хлопоты, Лева резко свернул в сторону.
Негромкий смешок, раздавшийся за его спиной, прозвучал не менее страшно, чем пистолетный выстрел. Голос – женский, незнакомый! – не без издевки произнес:
– Куда это ты так спешишь, Лева?
Продолжая держать охапку цветов на плече, Цыпф медленно обернулся. Вид он сохранял невозмутимый, хотя одному Богу было ведомо, каких это требовало усилий.
Женщина, назвавшая его по имени, уже покинула заросли и сейчас стояла посреди заброшенного дворика, постукивая носком ботинка по гнилому пеньку. Ее расслабленная поза демонстрировала как отсутствие собственных недобрых замыслов, так и полное доверие к противоположной стороне.
Это немного успокоило Цыпфа, и он пригляделся к женщине повнимательней. Ничего особенного в ней не было. Усталое, уже поблекшее лицо. Тусклые, небрежно прибранные волосы. След очков на переносице. Да и наряд ее выглядел совершенно обыденно (хотя не для Будетляндии, а скорее для Отчины): мешковатые штаны неопределенного цвета, соответствующая им по фасону куртка, позаимствованная из неисчерпаемых запасов приснопамятного Управления исправительно-трудовых работ, грубые кирзовые ботинки.
На Леву женщина смотрела чуть прищурившись, не то с ехидцей, не то с затаенной жалостью.
– Может, поздороваемся? – она первой нарушила неловкое молчание.
– Здравствуйте, – произнес Цыпф натянуто. Сердце его продолжало колотиться. – Чем обязан?
– А попроще сказать нельзя? – женщина еще больше прищурилась.
– Разве мы с вами знакомы?
– Было дело, – кивнула она.
– И… как же вас зовут?
– Угадай с трех раз.
– Затрудняюсь, знаете ли… Вы из Отчины?
– Естественно.
– А как здесь оказались?
– Проездом, – загадочно ответила она. – Ну так как же меня все-таки зовут?
– Не помню, – сдался Лева. – Уж извините…
– А я-то надеялась… – Похоже, женщина и в самом деле была искренне огорчена. – Дырявая у тебя память, Лева.
– Память у меня как раз неплохая, – Цыпф уже окончательно освоился в странной ситуации и теперь лихорадочно пытался сообразить: кто эта женщина и чего она от него хочет.
– А цветочки кому? – поинтересовалась она. – Девочке?
– Да, – с достоинством кивнул Цыпф.
– Которая из них твоя? Та, что пожиже, или та, что поплотнее?
– Та, что поплотнее… Вы следили за нами?
– Имела удовольствие любоваться. Правда, издали.
– Почему именно издали?
Вопрос был наивный, хотя и с хитрецой. Женщина прекрасно поняла это, но ответила с обезоруживающей прямотой:
– Опасно к вам близко подходить. Многие уже за это поплатились.
– Ara… – Лева осторожно положил цветы на землю. – Скажите, пожалуйста… я давно интересуюсь… голова у вас от рогов не болит?
– Они у меня совсем маленькие, – женщина потрогала что-то в своих волосах. – Как у новорожденного козленочка. Хочешь посмотреть?
– Нет, спасибо…
По выражению глаз и по движениям своей собеседницы Лева уже догадался, что она под завязку накачана бдолахом и сейчас представляет собой смертельно опасную боевую машину, которой для расправы с отдельно взятым человеком и оружия-то никакого не надо. Почему же тогда он еще жив и ради чего ведется этот путаный, уклончивый разговор?
– Твоя девочка любит цветы? – спросила женщина. Лева сначала хотел примерно отбрить ее, но вовремя сдержался – зачем зря дразнить маньячку.
– У нее завтра день рождения, – эта информация никак не могла повредить ни ему, ни Лилечке.
– Ого! – женщина изобразила удивление. – И что ты ей подаришь? Только цветы?
– Да вот ничего другого не нашел.
– Кавалер ты, Лева, незавидный.
Сказано это было с сочувствием. Затем женщина принялась поочередно проверять содержимое своих карманов. На белый свет появились очки в суконном чехле, скомканный носовой платок, пакет стерильных бинтов, пистолет неизвестной Цыпфу модели, щербатая расческа и заколка для волос. Наконец, она обнаружила то, что искала, и с возгласом: «Лови!» – швырнула Левке.
На летящие предметы он всегда реагировал плохо, но на сей раз изловчился и перехватил подарок в воздухе. Это было что-то вроде старинного колье – много тусклых, дымчатых камней, нанизанных на золотую цепочку.
– Подари своей девочке, – сказала она. – Но обо мне, чур, ни слова. Ни ей, ни кому другому. Особенно псирам вашим, Смыкову и Зяблику.
– Хорошо, – согласился Лева, понимая, что положение его не так уж и безнадежно, как казалось вначале. – Мне, стало быть, идти можно?
– Если не спешишь, давай еще поболтаем.
– То-то и оно, что спешу, – заторопился Лева. – Меня всего на полчаса отпустили. Боюсь, сейчас тревогу поднимут.
– Ты еще придешь сюда? – прищуренные глаза женщины все еще застилал шальной туман бдолаха, но в голосе звучала такая мольба, что Цыпф даже вздрогнул.
– Не знаю… – замялся он.
– Ты должен прийти, – сейчас это была уже не мольба и не приказ, а окончательная констатация факта: "Ты должен прийти, иначе… "
– Когда? – устоять против такого напора было невозможно.
– Я буду здесь все время.
– Я постараюсь…
– Эх, Лева, Лева… Всегда ты был тюфяком… Пообещай мне.
– Обещаю, – сдался Цыпф.
– И постарайся обязательно вспомнить мое имя. Во всем свете его знаешь один только ты.
– Неужели вы не знаете собственного имени? – глупо удивился Цыпф.
– Сейчас меня зовут Цилла. В честь жены Ламеха, потомка Каина в пятом колене. Но когда-то, в другой жизни, у меня было совсем иное имя. Очень важно, чтобы ты вспомнил его… А теперь иди и не оборачивайся… Не забудь цветы…
Когда он вернулся в лагерь, лицо у Верки было такое белое, что по контрасту с ним волосы выглядели уже не чистым льном, а обычной паклей.
Ни слова не говоря, она заехала Цыпфу кулачком в ухо. Потом из ее уст раздались звуки, которым как нельзя лучше подходило определение «змеиное шипение».
– Тварь бессовестная! Жаба поганая! Где -же ты был? Я тут до полусмерти измаялась! Вторую смену стою, боюсь Смыкова будить! А если бы аггелы тебя припутали? Кто бы за это отвечал? Да чтобы я тебе еще хоть когда-нибудь поверила! На полчаса, гад, попросился, а сам неизвестно где два часа болтался! В Киркопию за это время можно сбегать! Ах ты…
– Простите, Вера Ивановна, увлекся, – стал оправдываться он (впрочем, без особого энтузиазма). – Больше не повторится.
– Это уж точно! Теперь если и уйдешь куда, так только через мой труп!
Впрочем, надолго Верки не хватило. Пошипев еще немного, она завалилась спать, возложив на Цыпфа обязанность самому разбудить Смыкова, дежурившего в третью смену.
У Левки же сна не было ни в одном глазу. Забросив подальше колье (мало ли какую заразу оно могло таить) и припрятав цветы, он принялся скрупулезно и беспристрастно анализировать все только что с ним случившееся.
О том, что женщины-аггелы куда как опаснее своих единоверцев-мужчин, он уже слышал. Объяснялось это тем, что если среди представителей сильного пола стадии «рогатого» достигал каждый второй-третий, то среди прекрасных дам – только каждая пятидесятая, то есть наиболее оголтелая. И вот одна из этих ведьм, прекрасно знавшая, кто находится перед ней, готовая к бою и хорошо вооруженная, почему-то отпустила своего смертельного врага живым да еще и несла при этом всякую околесицу.
Ни о каком романтическом чувстве тут, конечно, не могло быть и речи. Лева даже с большой натяжкой не мог сойти за предмет женских вожделений, да и эта Цилла, похоже, давно миновала стадию любовных увлечений.
Сам собой напрашивался вывод – Леве просто морочат голову, чтобы в дальнейшем склонить к предательству. Вот только способ для этого избран весьма экзотический. Намного проще было бы применить раскаленные клещи или опасную бритву (представив, как ему отрезают уши и вырывают язык, Лева содрогнулся).
Короче, все тонуло в тумане предположений и домыслов, а неоспоримым оставалось только одно: аггелы обложили ватагу со всех сторон и от последнего решительного броска их удерживает только страх перед неведомым оружием, однажды уже продемонстрировавшим свою фантастическую мощь. О том, что кирквудовская пушка может действовать только в пределах, ограниченных размерами небесного невода, рогатые, очевидно, не догадывались.
До подъема оставалось не так уж много времени, и Цыпф разбудил Смыкова, объяснив, что они с Веркой поменялись сменами. Смыков, по природе своей не склонный верить людям, сделал для себя какие-то собственные выводы, однако распространяться о них не стал, а отправился на осмотр прилегающей к лагерю территории.
Цыпф попытался уснуть, но женщина-аггел все не шла у него из головы. Это было прямо наваждение какое-то! Лева мог поклясться, что видел ее сегодня впервые в жизни, но всякий раз вспоминая скуластое, совсем не злое лицо, он испытывал неясное, щемящее чувство тревоги. Имя. Вот в чем загвоздка. Он должен знать ее имя. Все загадки разрешатся, когда он вспомнит его. Но разве можно вспомнить имя человека, с которым доныне не встречался? Вообще не встречался или не встречался только в этой жизни? Ведь она, кажется, намекала на какую-то другую жизнь. Однако у людей бывает только одна жизнь. Все остальное мистика. Бред. Чепуха.
Жизнь одна. И мир один. Вот его границы. До одной можно дотянуться сравнительно легко. Это стена – шершавая, холодная, сырая. Точно на такую же стену натолкнешься, если поползешь налево, но ползти надо довольно долго. Справа стены нет. Ну, возможно, она и есть, но добраться до нее мешают горы мелких, острых камней, больно ранящих колени и руки. Впереди – черная неизвестность, из которой иногда тянет противным сквозняком, вовсе не освежающим воздуха, наоборот, добавляющим вони. Двигаться в ту сторону опасно, но именно оттуда приходит доброе, теплое, родное существо, которое кормит и поит его, хотя и не так часто, как хотелось бы.
Еще в этом мире живут крысы. У них много своих забот, и они почти не досаждают соседу. Покусали его лишь однажды, когда, донельзя изголодавшись, он разорил крысиное гнездо, выдавшее себя писком беспомощного потомства.
Это была самая съедобная добыча из всего того, что ему довелось обнаружить самостоятельно. Все остальное было или отвратительно на вкус, или не утоляло голода. Вскоре он нашел и воду, капавшую из какой-то трубы. Сначала его выворачивало от запаха и привкуса нефти, но юный организм приспособился и к этому.
А потом… он решил проверить… куда это все время отлучаются крысы… и ползком двинулся вслед за ними. Целая стая копошилась в углу, зло попискивая друг на друга – делили что-то. Он легко расшвырял хвостатых разбойников и стал ощупывать предмет их посягательств. Рука попала во что-то осклизлое и податливое. Зловоние, успевшее пропитать все вокруг, стало совершенно нестерпимым. Потом его пальцы нащупали жесткое и лохматое. Он потрогал свою голову… Сравнил… Волосы… А вот это, наверное, ухо. Вернее то, что от него осталось… Разобиженные крысы шныряли вокруг, стремились вернуться на прежнее место, но он не церемонился с ними… А это, кажется, зубы… Два ряда. Все на месте… Зубы на месте, а губ нет… Носа тоже… А это что такое брякнуло? Пара колес с дужками. Такую штуку носил на лице брат. Она называется «очки»… Вот, значит, почему брат больше не навещает его… Оказывается, он вообще не уходил отсюда… Неужели и он сам когда-нибудь станет едой для крыс? Как страшно! Выпустите меня отсюда!
Цыпф проснулся, словно из глубокого колодца вынырнул. Боже, ну и сон! Мало кошмаров в жизни, так и во сне покоя нет!
А ведь все это когда-то было с ним. Правда, давно. Лет пятнадцать назад, а то и больше… После того случая он долго не покидал своего закутка, даже вылазки за водой прекратил. Сестра (единственное живое существо, на которое он надеялся) все не приходила, зато навещала крыса, всегда одна и та же. Проверяла – жив ли. Он даже немного подружился с ней. Когда сестра наконец появилась, он ничего не сказал о страшной находке. Но она поняла все сама и долго плакала, мешая ему есть.
Куда она потом подевалась? Жива ли сейчас? Этого, наверное, он уже никогда не узнает… Кажется, ее утащили из подвала какие-то злые люди. Кто они были: степняки, арапы, кастильцы, аггелы, гвардейцы Плешакова или просто пьяные мародеры? Разве сейчас вспомнишь… Незадолго до этого происшествия он попросил, чтобы сестра вывела его из темного подвала на свет. «Нельзя, – ответила она. – Снаружи очень опасно. Особено для маленьких мальчиков». – «А для маленьких девочек?» – спросил он. «Я уже не маленькая, а кроме того, девочке сейчас прожить легче, чем мальчику. Ее по крайней мере сразу не съедят».
Очередной обрывок сна тоже закончился кошмаром. Из мрака на Левку надвинулась страшная, до глаз заросшая шерстью людоедская рожа. Его грубо схватили за волосы… Сунули в рот чашку с теплой человеческой кровью… Принудили выпить, чуть не сломав при этом зубы… Ударом по лицу заставили замолчать…
– Чего ты мечешься? Чего людям спать не даешь? – раздалось над Левой.
Оказывается, тряс его вовсе не людоед, а Зяблик, уже отстоявший свою смену.
Цыпф забормотал что-то и перевернулся на другой бок. Спать, несмотря ни на что, хотелось нестерпимо. Ради этого можно было стерпеть и очередной кошмар. Уже сквозь пелену сонной одури он услышал, как Зяблик будит Толгая: "Ну ты и дрыхнешь… Вставай, морда татарская… Вставай, соня… "
И тут с Левой случилось такое, что иногда происходит во сне или полудреме с человеком, наяву обуянным какой-то навязчивой идеей. Зерно истины очистилось от чешуи бреда, из глубин памяти всплыло то, о чем он раньше и помыслить не мог, смутное предчувствие возвысилось до предвиденья, а потусторонняя логика сновидения подсказала безошибочный ответ.
Все загадки оказались разгаданными… Соня… Имя-пароль… Его сестру звали Соня… Это было то самое забытое им дорогое имя… Женщину-аггела звали вовсе не Цилла… Ее звали Соня. Она-то и была его пропавшей сестрой. Единственным родным человеком на всем белом свете.
Теперь Лева знал, кого напоминало ему усталое, скуластое лицо с веером морщинок возле глаз… Оно напоминало ему себя самого… Соня… Сестра… Ей плохо сейчас… Недаром она так молила о следующей встрече… Ее надо спасать… Спасать немедленно…
Все еще находясь во власти своего гипнотического сна, Лева вскочил и принялся быстро одеваться.
– Покоя тебе нет! – заворочался Зяблик. – Ты куда? Понос, что ли, разобрал?
– Ага, – пробормотал Цыпф..
– Меньше надо жрать на ночь. А пистолет зачем? Задницу подтирать?
Но Лева, не отвечая, уже мчался к проходу в минном заграждении. Чувство, обуявшее его сейчас, не имело отношения ни к разуму, ни к инстинкту. Оно было сродни той темной силе, которая заставляет лунатиков балансировать на узких карнизах, а маньяков часами выслеживать свои жертвы. Энергия помутившегося разума гнала его вперед.