Страница:
– Вот невезуха, – поморщился Зяблик. – Идти-то он сможет?
– Сможет, особенно если с бдолахом, – доложила Верка. – Пуля навылет прошла. Надкостница задета, но кость, похоже, цела. Стопа действует…
– Скорее, а не то нас здесь всех, как тетеревов на току, перещелкают! – Смыков сунул в рот Толгая щепотку бдолаха, но и сам на правах раненого не забыл причаститься.
– А мне? – набычился Зяблик.
– У вас, братец мой, это самое… нос в дерьме. – Смыков отделался солдатской шуткой.
Когда степняк обулся и продемонстрировал способность самостоятельно держаться на ногах, ватага, пригибаясь как можно ниже, устремилась к развалинам наполовину провалившегося под землю здания.
– Вот было бы хорошо, если бы мы удачно проскочили, а аггелы увязли! – воскликнула Лилечка.
– Смотри, не накаркай… – буркнул на бегу Зяблик. – Как бы все наоборот не получилось…
– Не бойтесь, у меня слово легкое, – заверила его Лилечка. – Зато бабушка и проклясть человека умела, и порчу на него навести…
Но, как оказалось, вольно или невольно, а беду Лилечка все же накликала.
Все произошло так быстро и так неожиданно, что сначала никто ничего просто не понял. Только что они бежали по твердой, гулко отсчитывающей каждый шаг земле, – и вот уже опора под ногами странным образом исчезла!
Впрочем, ощущение пустоты тут же сменилось ощущением капкана. Люди оказались по колено впаянными в твердую, как обожженная глина, субстанцию, еще недавно имевшую все признаки обыкновенной земли. Общей участи избежал только ковылявший в хвосте Толгай.
– Приплыли, елки зеленые! – эта фраза была первой реакцией ватаги на случившееся, и вырвалась она из уст Зяблика.
– Без паники! – вторая фраза принадлежала Смыкову, точно так же, как и третья: – Похоже, неувязочка вышла…
Верка взмолилась:
– Толгаюшка, миленький, выручай! Верный степняк и в самом деле уже хотел броситься ей на помощь, но Зяблик навел на друга пистолет.
– Назад! – страшным голосом приказал он. – Тебя только здесь не хватает! Гранаты есть?
– Есть, – кивнул тот. – Ике штук…
– Ну вот видишь, – Зяблик улыбнулся Толгаю, хотя улыбка получилась странная, не то заискивающая, не то извиняющаяся. – Сабля есть, две гранаты есть, смелости навалом… Выручай, браток… Не подпускай аггелов близко, пока мы здесь будем возиться.
Толгай молча кивнул и повернул обратно. Даже хромота его сразу пропала. Обсуждать приказ (или, если хотите, просьбу), почти наверняка обрекающий его на смерть, у степняка даже в мыслях не было.
– Крепко застряли, – Смыков, ухватив свою ногу за колено, дергал ее вверх.
– И не говори… Хуже, чем мухи в варенье, – приставив ствол к грунту, Зяблик выстрелил несколько раз подряд.
Пули оставляли в окаменевшей земле идеально круглые отверстия, от которых даже трещины не побежали.
– Эх, гранатой бы рвануть, – вздохнул Смыков. – Да только долго потом руки-ноги собирать придется.
– Погоди, пригодятся еще гранаты, когда аггелы придут поздравлять нас с благополучным приземлением, – заверил его Зяблик.
– Лева, ну хоть ты что-нибудь придумай! – воскликнула Лилечка. – Мы столько раз смерть обманывали, неужели все напрасно было!
Неизвестно, что именно: то ли мольбы любимой, то ли упоминание Смыкова о гранате, то ли злополучный запал, надолго застрявший в его памяти, – навело Цыпфа на одну многообещающую, хотя и рискованную идею. Первый опыт, естественно, ему пришлось проводить на себе самом.
Всадив почти в одно и то же место сразу три пули, Лева получил шурф, в котором мог свободно поместиться запал. Вся ватага с напряженным интересом наблюдала, как он дрожащими руками разбирает гранату.
– Дай сюда! – Зяблик вырвал ее у Левы и мгновенно отсоединил запал. – Ну что, рискнем?
– Рискнем, – обреченно кивнул Лева, заранее закрывая глаза и отворачиваясь.
Рвануло глухо, как под подушкой. Из шурфа шибанул вверх фонтан каменной крошки. Лева воскликнул: «Ай!» – но уже через секунду его левая нога благополучно покинула яму, наполненную чем-то вроде осколков битого кирпича.
– Не ушибся? – участливо осведомилась Лилечка..
– Никак нет! – радостно улыбнулся Цыпф, правая нога которого все еще оставалась в плену.
– Надо было бы горсть пороха подсыпать для эффекта, – произнес Смыков огорченно и полез в рюкзак за очередной гранатой. – А не то весь боезапас так переведем…
– На том свете он тебе не пригодится, – процедил Зяблик сквозь зубы. – Вон тот мячик, кажется, прямо в наши ворота летит…
Шар, не очень большой и не очень маленький, размером так приблизительно с церковную маковку, напролом мчался сюда со скоростью, оставлявшей людям на все земные дела каких-нибудь тридцать-сорок секунд…
Предоставив своим менее удачливым спутникам возможность самим выбираться из коварной западни, Толгай с легкой душой устремился навстречу аггелам. В том, что Зяблик или Смыков найдут выход из самого безнадежного положения, он не сомневался ни на миг, точно так же, как и в своих шансах выиграть время, необходимое для спасения ватаги.
Бдолах шел ему на пользу, как никому другому. Абсолютно свободный от каких-либо комплексов и рефлексий, Толгай умел концентрироваться на достижении одной цели, и ничто постороннее уже не могло отвлечь его.
Сейчас он не ощущал ни боли в ноге, ни страха в сердце. К засевшим в руинах аггелам (еще не раскусившим, в какую передрягу попали их противники) он летел на всех парусах, но и не забывал совершать на бегу непредсказуемые, прямо-таки умопомрачительные зигзаги. Прицельный выстрел не мог достать его. Опасаться нужно было только шальной пули.
Впрочем, аггелы не очень-то и старались. Косоглазый нехристь с одной только сабелькой в руке не внушал им никаких опасений. Мало ли какая нужда гонит его прямо под пули? Может, сдаться хочет, а может, просто с ума сошел. (Никто из каинистов, имевших дело с Толгаем в Эдеме, поведать о его подвигах, конечно, уже не мог.)
Не добегая двадцати шагов до позиций, занимаемых аггелами, Толгай выронил саблю, картинно схватился за грудь и рухнул под прикрытие какой-то достаточно массивной бетонной плиты. Наружу осталась торчать только его нога, некоторое время дергавшаяся как бы в агонии.
К этому времени наиболее зоркие и догадливые аггелы уже поняли, что их извечные враги утратили не только способность к передвижению, но и всякую надежду на спасение. Дело, как говорится, было сделано, и каинисты, оставив ватагу на попечении всесокрушающих шаров, могли заняться спасением собственных жизней, однако Ламеху одной только победы было мало. Ему нужно было еще и насладиться результатами этой победы, тем более что одна из пленниц, а конкретно Лилечка, могла дать ему не только моральное, но и физическое удовлетворение. (То, что овладеть девушкой можно только при условии отделения обеих ее ног ниже колен, мало заботило его.)
– Вперед! – приказал Ламех. – По коням! Без моего приказа не стрелять.
Никаких коней у каинистов, само собой, не было и в помине. Просто у них с некоторых пор существовала такая практика: в местах, где каждый шаг грозил обернуться западней, одна половина отряда садилась верхом на другую. И если аггелы-кони вдруг проваливались по колено, а то и по пояс в землю, аггелы-всадники продолжали сохранять боеспособность.
Однако «кавалерийской» атаке помешал Толгай, до этого старательно притворявшийся мертвецом. Едва аггелы показались из-за руин, как в них одна за другой полетели гранаты. Тут уж не пофартило всадникам, представлявшим для осколков прямо-таки идеальную мишень.
Естественно, что в рядах аггелов возникла если не паника, то неразбериха, которой не преминул воспользоваться Толгай. Подхватив саблю, он издал древний боевой клич степняков и смело бросился на врага…
– Падай на спину! – заорал Зяблик. – Быстро! Все! Только костыли не переломайте!
Грохот гранаты, брошенной им навстречу неумолимо накатывающемуся шару, на время заглушил шум боя, доносившийся из расположения аггелов. Видеть результат своих действий Зяблик не мог, поскольку еще до момента взрыва улегся навзничь, лицом в небо (принять другую позу мешали вмурованные в камень ноги).
Фатализм так прочно укоренился в душе Зяблика, что любой исход событий – и смерть, и спасение – устраивал его в равной мере. Жалко было наивную Лилечку. Жалко было недотепу Цыпфа. Язву Верку тоже было жалко. И даже долбаеба Смыкова. (Погибающего в неравной схватке Толгая жалеть было уже поздно.)
Не жалел Зяблик только себя самого.
Он лежал, смотрел вверх, но видел не это небо, серое и угрюмое, а совсем другое – высокое и прозрачное небо своей юности…
… Ударная волна заставила шар подпрыгнуть и совершить зигзаг, не предусмотренный первоначальным маршрутом…
Целью Толгая было не уничтожение врагов, а их деморализация. Сил своих он не берег и не распределял. Минут на десять их должно было хватить с лихвой, а дальше в будущее он не заглядывал.
Со стороны он напоминал танцующего Шиву, каждая из четырех рук которого сжимает разящий клинок. Но танцевать и рубить в таком темпе не умели, наверное, даже боги.
Все пули, выпущенные аггелами в Толгая, пока что счастливо миновали его…
Последней из каменной западни освободили Верку. Никто из членов ватаги бежать не мог – ноги превратились в бесчувственные ходули. Не сговариваясь, все устремились к манящему и губительному свету.
С трех сторон их подстерегала смерть – и справа, где грохотали выстрелы и звенела сабля Толгая; и слева, где коварная твердь караулила очередные жертвы; и сзади, откуда, взгромоздившись друг на друга, надвигались аггелы, до этого состоявшие в свите Ламеха.
Впереди их ожидала неизвестность, Бог знает когда и с какой целью принявшая вид огромного солнечного зайчика…
Сабля Толгая действовала не менее точно и эффективно, чем коса небезызвестной курносой старухи, но аггелов вокруг было слишком много. Уже несколько пуль пронзили степняка, однако в запале боя, да еще под действием бдолаха, он не ощущал ни боли, ни слабости.
– Тикай, дус! – откуда-то издалека донесся голос Зяблика. – Тикай, родимый!
Улучив момент, Толгай обернулся и смог удостовериться, что ватага уже добралась до края площади. На фоне яркого золотистого сияния люди выглядели черными плоскими силуэтами.
Напоследок, не глядя рубанув кого-то, Толгай кинулся к друзьям. Вслед за ним роем летели пули…
Скорее всего Толгай (не важно какой, живой или мертвый) добежал бы до своей цели. Но земля вдруг предательски ушла из-под его ног. Участь степняка разделили все и вся, что окружало его: последние чудом уцелевшие здания; необозримые груды руин; черный, сильно помятый сфероид, некогда изображавший гигантское яйцо; аггелы, кинувшиеся в погоню за раненым врагом, и их единомышленники, служившие скакунами для Ламеха и его ближайшего окружения.
Никого из друзей Толгая уже не было видно в сияющем впереди ореоле. Он верил, что они спаслись. Он знал, что сам спастись уже не сможет.
Еще несколько пуль пронзили степняка. Но он умер не от ран, а оттого, что перестал жаждать жизни…
– Чмыхало, ты где? Сюда! Да отзовись же, гад! – бесновался Зяблик.
– Все, братец мой! Поздно! Погиб наш Чмыхало смертью храбрых! – Смыков с трудом удерживал Зяблика в своих объятиях. – Его вы не спасете, а себя погубите!
Они находились сейчас как бы на дне озера, наполненного не водой, а светом. Мир, который они только что покинули, казался отсюда тусклым и нереальным.
Свет, совсем не бесплотный, как это виделось со стороны, а физически осязаемый, медленно стягивался вокруг них. Мягкая, но неодолимая сила давила со всех сторон, сладким сном туманила сознание, не позволяла шевельнуться.
Интенсивность и густота света постепенно нарастали, и вот наконец наступил тот последний миг, после которого все, что они еще могли видеть: печальные горы развалин, мельтешащие среди них шары-разрушители, укороченные и оттого ужасно нелепые фигуры аггелов, завалившегося на бок в позе смерти Толгая и даже возникшие где-то в отдалении монументальные фигуры варнаков, – бесследно исчезло…
… Пространство, окружавшее их теперь, было сплошь сиреневым – и земля, совсем не похожая на прежнюю землю, и небо, не имевшее ничего общего с прежним небом…
СЛОВАРЬ ЖАРГОННЫХ СЛОВ И ВЫРАЖЕНИЙ
– Сможет, особенно если с бдолахом, – доложила Верка. – Пуля навылет прошла. Надкостница задета, но кость, похоже, цела. Стопа действует…
– Скорее, а не то нас здесь всех, как тетеревов на току, перещелкают! – Смыков сунул в рот Толгая щепотку бдолаха, но и сам на правах раненого не забыл причаститься.
– А мне? – набычился Зяблик.
– У вас, братец мой, это самое… нос в дерьме. – Смыков отделался солдатской шуткой.
Когда степняк обулся и продемонстрировал способность самостоятельно держаться на ногах, ватага, пригибаясь как можно ниже, устремилась к развалинам наполовину провалившегося под землю здания.
– Вот было бы хорошо, если бы мы удачно проскочили, а аггелы увязли! – воскликнула Лилечка.
– Смотри, не накаркай… – буркнул на бегу Зяблик. – Как бы все наоборот не получилось…
– Не бойтесь, у меня слово легкое, – заверила его Лилечка. – Зато бабушка и проклясть человека умела, и порчу на него навести…
Но, как оказалось, вольно или невольно, а беду Лилечка все же накликала.
Все произошло так быстро и так неожиданно, что сначала никто ничего просто не понял. Только что они бежали по твердой, гулко отсчитывающей каждый шаг земле, – и вот уже опора под ногами странным образом исчезла!
Впрочем, ощущение пустоты тут же сменилось ощущением капкана. Люди оказались по колено впаянными в твердую, как обожженная глина, субстанцию, еще недавно имевшую все признаки обыкновенной земли. Общей участи избежал только ковылявший в хвосте Толгай.
– Приплыли, елки зеленые! – эта фраза была первой реакцией ватаги на случившееся, и вырвалась она из уст Зяблика.
– Без паники! – вторая фраза принадлежала Смыкову, точно так же, как и третья: – Похоже, неувязочка вышла…
Верка взмолилась:
– Толгаюшка, миленький, выручай! Верный степняк и в самом деле уже хотел броситься ей на помощь, но Зяблик навел на друга пистолет.
– Назад! – страшным голосом приказал он. – Тебя только здесь не хватает! Гранаты есть?
– Есть, – кивнул тот. – Ике штук…
– Ну вот видишь, – Зяблик улыбнулся Толгаю, хотя улыбка получилась странная, не то заискивающая, не то извиняющаяся. – Сабля есть, две гранаты есть, смелости навалом… Выручай, браток… Не подпускай аггелов близко, пока мы здесь будем возиться.
Толгай молча кивнул и повернул обратно. Даже хромота его сразу пропала. Обсуждать приказ (или, если хотите, просьбу), почти наверняка обрекающий его на смерть, у степняка даже в мыслях не было.
– Крепко застряли, – Смыков, ухватив свою ногу за колено, дергал ее вверх.
– И не говори… Хуже, чем мухи в варенье, – приставив ствол к грунту, Зяблик выстрелил несколько раз подряд.
Пули оставляли в окаменевшей земле идеально круглые отверстия, от которых даже трещины не побежали.
– Эх, гранатой бы рвануть, – вздохнул Смыков. – Да только долго потом руки-ноги собирать придется.
– Погоди, пригодятся еще гранаты, когда аггелы придут поздравлять нас с благополучным приземлением, – заверил его Зяблик.
– Лева, ну хоть ты что-нибудь придумай! – воскликнула Лилечка. – Мы столько раз смерть обманывали, неужели все напрасно было!
Неизвестно, что именно: то ли мольбы любимой, то ли упоминание Смыкова о гранате, то ли злополучный запал, надолго застрявший в его памяти, – навело Цыпфа на одну многообещающую, хотя и рискованную идею. Первый опыт, естественно, ему пришлось проводить на себе самом.
Всадив почти в одно и то же место сразу три пули, Лева получил шурф, в котором мог свободно поместиться запал. Вся ватага с напряженным интересом наблюдала, как он дрожащими руками разбирает гранату.
– Дай сюда! – Зяблик вырвал ее у Левы и мгновенно отсоединил запал. – Ну что, рискнем?
– Рискнем, – обреченно кивнул Лева, заранее закрывая глаза и отворачиваясь.
Рвануло глухо, как под подушкой. Из шурфа шибанул вверх фонтан каменной крошки. Лева воскликнул: «Ай!» – но уже через секунду его левая нога благополучно покинула яму, наполненную чем-то вроде осколков битого кирпича.
– Не ушибся? – участливо осведомилась Лилечка..
– Никак нет! – радостно улыбнулся Цыпф, правая нога которого все еще оставалась в плену.
– Надо было бы горсть пороха подсыпать для эффекта, – произнес Смыков огорченно и полез в рюкзак за очередной гранатой. – А не то весь боезапас так переведем…
– На том свете он тебе не пригодится, – процедил Зяблик сквозь зубы. – Вон тот мячик, кажется, прямо в наши ворота летит…
Шар, не очень большой и не очень маленький, размером так приблизительно с церковную маковку, напролом мчался сюда со скоростью, оставлявшей людям на все земные дела каких-нибудь тридцать-сорок секунд…
Предоставив своим менее удачливым спутникам возможность самим выбираться из коварной западни, Толгай с легкой душой устремился навстречу аггелам. В том, что Зяблик или Смыков найдут выход из самого безнадежного положения, он не сомневался ни на миг, точно так же, как и в своих шансах выиграть время, необходимое для спасения ватаги.
Бдолах шел ему на пользу, как никому другому. Абсолютно свободный от каких-либо комплексов и рефлексий, Толгай умел концентрироваться на достижении одной цели, и ничто постороннее уже не могло отвлечь его.
Сейчас он не ощущал ни боли в ноге, ни страха в сердце. К засевшим в руинах аггелам (еще не раскусившим, в какую передрягу попали их противники) он летел на всех парусах, но и не забывал совершать на бегу непредсказуемые, прямо-таки умопомрачительные зигзаги. Прицельный выстрел не мог достать его. Опасаться нужно было только шальной пули.
Впрочем, аггелы не очень-то и старались. Косоглазый нехристь с одной только сабелькой в руке не внушал им никаких опасений. Мало ли какая нужда гонит его прямо под пули? Может, сдаться хочет, а может, просто с ума сошел. (Никто из каинистов, имевших дело с Толгаем в Эдеме, поведать о его подвигах, конечно, уже не мог.)
Не добегая двадцати шагов до позиций, занимаемых аггелами, Толгай выронил саблю, картинно схватился за грудь и рухнул под прикрытие какой-то достаточно массивной бетонной плиты. Наружу осталась торчать только его нога, некоторое время дергавшаяся как бы в агонии.
К этому времени наиболее зоркие и догадливые аггелы уже поняли, что их извечные враги утратили не только способность к передвижению, но и всякую надежду на спасение. Дело, как говорится, было сделано, и каинисты, оставив ватагу на попечении всесокрушающих шаров, могли заняться спасением собственных жизней, однако Ламеху одной только победы было мало. Ему нужно было еще и насладиться результатами этой победы, тем более что одна из пленниц, а конкретно Лилечка, могла дать ему не только моральное, но и физическое удовлетворение. (То, что овладеть девушкой можно только при условии отделения обеих ее ног ниже колен, мало заботило его.)
– Вперед! – приказал Ламех. – По коням! Без моего приказа не стрелять.
Никаких коней у каинистов, само собой, не было и в помине. Просто у них с некоторых пор существовала такая практика: в местах, где каждый шаг грозил обернуться западней, одна половина отряда садилась верхом на другую. И если аггелы-кони вдруг проваливались по колено, а то и по пояс в землю, аггелы-всадники продолжали сохранять боеспособность.
Однако «кавалерийской» атаке помешал Толгай, до этого старательно притворявшийся мертвецом. Едва аггелы показались из-за руин, как в них одна за другой полетели гранаты. Тут уж не пофартило всадникам, представлявшим для осколков прямо-таки идеальную мишень.
Естественно, что в рядах аггелов возникла если не паника, то неразбериха, которой не преминул воспользоваться Толгай. Подхватив саблю, он издал древний боевой клич степняков и смело бросился на врага…
– Падай на спину! – заорал Зяблик. – Быстро! Все! Только костыли не переломайте!
Грохот гранаты, брошенной им навстречу неумолимо накатывающемуся шару, на время заглушил шум боя, доносившийся из расположения аггелов. Видеть результат своих действий Зяблик не мог, поскольку еще до момента взрыва улегся навзничь, лицом в небо (принять другую позу мешали вмурованные в камень ноги).
Фатализм так прочно укоренился в душе Зяблика, что любой исход событий – и смерть, и спасение – устраивал его в равной мере. Жалко было наивную Лилечку. Жалко было недотепу Цыпфа. Язву Верку тоже было жалко. И даже долбаеба Смыкова. (Погибающего в неравной схватке Толгая жалеть было уже поздно.)
Не жалел Зяблик только себя самого.
Он лежал, смотрел вверх, но видел не это небо, серое и угрюмое, а совсем другое – высокое и прозрачное небо своей юности…
… Ударная волна заставила шар подпрыгнуть и совершить зигзаг, не предусмотренный первоначальным маршрутом…
Целью Толгая было не уничтожение врагов, а их деморализация. Сил своих он не берег и не распределял. Минут на десять их должно было хватить с лихвой, а дальше в будущее он не заглядывал.
Со стороны он напоминал танцующего Шиву, каждая из четырех рук которого сжимает разящий клинок. Но танцевать и рубить в таком темпе не умели, наверное, даже боги.
Все пули, выпущенные аггелами в Толгая, пока что счастливо миновали его…
Последней из каменной западни освободили Верку. Никто из членов ватаги бежать не мог – ноги превратились в бесчувственные ходули. Не сговариваясь, все устремились к манящему и губительному свету.
С трех сторон их подстерегала смерть – и справа, где грохотали выстрелы и звенела сабля Толгая; и слева, где коварная твердь караулила очередные жертвы; и сзади, откуда, взгромоздившись друг на друга, надвигались аггелы, до этого состоявшие в свите Ламеха.
Впереди их ожидала неизвестность, Бог знает когда и с какой целью принявшая вид огромного солнечного зайчика…
Сабля Толгая действовала не менее точно и эффективно, чем коса небезызвестной курносой старухи, но аггелов вокруг было слишком много. Уже несколько пуль пронзили степняка, однако в запале боя, да еще под действием бдолаха, он не ощущал ни боли, ни слабости.
– Тикай, дус! – откуда-то издалека донесся голос Зяблика. – Тикай, родимый!
Улучив момент, Толгай обернулся и смог удостовериться, что ватага уже добралась до края площади. На фоне яркого золотистого сияния люди выглядели черными плоскими силуэтами.
Напоследок, не глядя рубанув кого-то, Толгай кинулся к друзьям. Вслед за ним роем летели пули…
Скорее всего Толгай (не важно какой, живой или мертвый) добежал бы до своей цели. Но земля вдруг предательски ушла из-под его ног. Участь степняка разделили все и вся, что окружало его: последние чудом уцелевшие здания; необозримые груды руин; черный, сильно помятый сфероид, некогда изображавший гигантское яйцо; аггелы, кинувшиеся в погоню за раненым врагом, и их единомышленники, служившие скакунами для Ламеха и его ближайшего окружения.
Никого из друзей Толгая уже не было видно в сияющем впереди ореоле. Он верил, что они спаслись. Он знал, что сам спастись уже не сможет.
Еще несколько пуль пронзили степняка. Но он умер не от ран, а оттого, что перестал жаждать жизни…
– Чмыхало, ты где? Сюда! Да отзовись же, гад! – бесновался Зяблик.
– Все, братец мой! Поздно! Погиб наш Чмыхало смертью храбрых! – Смыков с трудом удерживал Зяблика в своих объятиях. – Его вы не спасете, а себя погубите!
Они находились сейчас как бы на дне озера, наполненного не водой, а светом. Мир, который они только что покинули, казался отсюда тусклым и нереальным.
Свет, совсем не бесплотный, как это виделось со стороны, а физически осязаемый, медленно стягивался вокруг них. Мягкая, но неодолимая сила давила со всех сторон, сладким сном туманила сознание, не позволяла шевельнуться.
Интенсивность и густота света постепенно нарастали, и вот наконец наступил тот последний миг, после которого все, что они еще могли видеть: печальные горы развалин, мельтешащие среди них шары-разрушители, укороченные и оттого ужасно нелепые фигуры аггелов, завалившегося на бок в позе смерти Толгая и даже возникшие где-то в отдалении монументальные фигуры варнаков, – бесследно исчезло…
… Пространство, окружавшее их теперь, было сплошь сиреневым – и земля, совсем не похожая на прежнюю землю, и небо, не имевшее ничего общего с прежним небом…
СЛОВАРЬ ЖАРГОННЫХ СЛОВ И ВЫРАЖЕНИЙ
Бандырша – содержательница притона.
Бикса – подруга, любовница.
Брус шпановый – молодой, но подающий надежды урка.
Вертеть углы – красть чемоданы.
Галье – деньги.
Грабки – руки.
Делать ноги-убегать.
Деловой – представитель преступного мира.
Дунька Кулакова-онанизм.
Звякало – язык.
Каидей – карцер.
Колеса – наркотик в таблетках.
Крытка – место лишения свободы тюремного типа.
Лопатник – бумажник.
Маслята – патроны.
Менжеваться – колебаться.
Наблатыкаться – научиться.
Наседка – подсаженный в камеру осведомитель.
Облажаться – опозориться.
Откинуться – умереть.
Пистонщик – насильник.
Порчак – вор-новичок, еще не примкнувший к преступному миру.
Профура – проститутка.
Псира – собака, враг.
Скес – трус.
Хавало – рот.
Халамидник – мелкий воришка, не способный на серьезное дело.
Хомутник – душитель.
Чалиться – отбывать срок в зоне.
Шалашовка – проститутка.
Шкирла – сожительница преступника
Штымп порченый – то же, что и порчак.
Бикса – подруга, любовница.
Брус шпановый – молодой, но подающий надежды урка.
Вертеть углы – красть чемоданы.
Галье – деньги.
Грабки – руки.
Делать ноги-убегать.
Деловой – представитель преступного мира.
Дунька Кулакова-онанизм.
Звякало – язык.
Каидей – карцер.
Колеса – наркотик в таблетках.
Крытка – место лишения свободы тюремного типа.
Лопатник – бумажник.
Маслята – патроны.
Менжеваться – колебаться.
Наблатыкаться – научиться.
Наседка – подсаженный в камеру осведомитель.
Облажаться – опозориться.
Откинуться – умереть.
Пистонщик – насильник.
Порчак – вор-новичок, еще не примкнувший к преступному миру.
Профура – проститутка.
Псира – собака, враг.
Скес – трус.
Хавало – рот.
Халамидник – мелкий воришка, не способный на серьезное дело.
Хомутник – душитель.
Чалиться – отбывать срок в зоне.
Шалашовка – проститутка.
Шкирла – сожительница преступника
Штымп порченый – то же, что и порчак.