Брилева Ольга. По ту сторону рассвета

   Куруфин выдержал нужную паузу. По рядам прошла волна тревожного шепота.
   — Наших сил недостаточно для нападения, — продолжил Куруфин. — Но вполне достаточно для обороны, если враг все–таки прорвется. Город надежнее всего защищен тайной — куда она денется, если мы выступим всеми силами? Мы все знаем ответ, эльдар. Нарготронд не устоит.
   Кто из вас был той ночью в Тирионе, кто помнит, как навсегда для всех нас померк свет? Пусть расскажут тем, кто не был. Ибо скоро им тоже предстоит испытать смертное отчаяние. Когда Нарготронд падет — оставшиеся в живых будут завидовать мертвым. Нашим уделом были отвержение и битва — их удел будет стократ горше: рабство, пытки и нескончаемый страх.
   Боюсь ли я смерти? Нет. В роду Финвэ не родилось еще труса. Сыновья Феанора не прекратят преследовать убийцу и похитителя — до самой смерти, их или его. Губы мне жжет с того самого дня, когда я вдохнул пепел отца; ни вода, ни эль, ни вино не в силах остудить жжения. Мы не отступим. Но вам–то все это зачем, народ Нарогарда? Вы не произносили слов страшной клятвы, не стояли над телом Финвэ и не видели, как тело Феанора было сожжено огнем его духа. Вы не вдыхали того пепла, ваши пища и вода еще не горьки вам. Но клянусь, что вы будете солить свой хлеб слезами, а воду мешать с кровью, если тайну Нарготронда откроет враг. Я верю в мужество народа Беора — но и среди нолдор не водилось трусов, и все же врат Ангбанда мы не открыли. Что же мы сможем сделать теперь, выступив в открытую? Нанести Морготу щелчок, который лишь разъярит его. Нет, действовать нужно иначе. Как? Да пусть сам Берен будет нам примером и подсказкой: тайные, быстрые удары там, где враг не ждет. Нападения из засад, ловушки и отравленные стрелы. Зачем собирать войско и идти в землю, что будет гореть у нас под ногами? Лучше оставить войско здесь и зажечь землю под ногами у того, кто попытается проникнуть сюда!
   Одобрительный гул был ответом словам Куруфина. Нолдо, слегка улыбаясь, обвел зал взглядом — почти все были на его стороне. Берен и сам готов был поверить каждому его слову — так страстно и убедительно говорил он, так пылали глаза под черными бровями. Чтобы успокоить слушателей, Куруфин поднял руку.
   — И все же, — сказал он, едва шум стих. — если король просит — мы готовы рискнуть. Мы будем драться вместе с Береном за Дортонион — если он откажется от Сильмарилла. Он не клялся. Тингол не может взять свои слова назад, мы, сыновья Феанора, не можем — но может Берен. Возьми, сын Барахира, докажи свою добрую волю, и тогда — вот тебе моя рука.
   Зал умолк. У Берена пересохло и загорчило во рту — словно сам он вдохнул того пепла, которым рассеялось тело Феанора.
   — Если я это сделаю, Куруфин, — ответил он, чувствуя, как от лица отливает кровь. — Я умру на месте. Только мой труп долго еще будет ходит по земле и смердеть, прежде чем успокоится в гробу. Поэтому я не могу взять свои слова назад. Я не откажусь от Лютиэн, не откажусь от Сильмарилла.
   Шум обрушился на него лавиной. Эльфы громко, не стесняясь, принялись обсуждать сказанное: сыновья Феанора согласились помочь, а неблагодарный смертный отшвырнул протянутую руку ради своей несбыточной мечты! Безумец!
   — Ты сказал, — пожал плечами Куруфин.
   — И все–таки… — голос Финрода раскатился под сводами зала, хотя, казалось, король не повышал его. — Я стою за то, чтобы послушать Берена и оказать ему помощь. Не ставя никаких условий. Ибо обороной, Куруфин, не выигрывалась еще ни одна война. Кто еще не согласен со мной — пусть встанет и скажет об этом.
   — Я скажу! — поднялся тонкий темноволосый нолдо. — Я, Гвиндор, брат Гельмира, взятого в плен в Теснине Сириона. Валар свидетели, Берен, тут мало кто больше меня хочет сравнять Ангбанд с землей, и здесь я с тобой согласен: давно пора собраться всем вместе и загнать Моргота под землю. Но с Куруфином я согласен в другом: ты не имеешь права на сокровище Феанора. Сейчас ты нуждаешься в нашей помощи, а не наоборот, так что поступиться своими желаниями должен ты.
   — Гвиндор, — глядя ему в глаза, сказал Финрод. — Если бы не Берен и его отец, ты разделил бы судьбу брата.
   — Я не спорю с этим, — возразил Гвиндор. — Я готов сражаться с Береном под одними знаменами, биться за него как за себя — но я не стану добывать для него Камни. Вспомни, Король, какой ценой было достигнуто примирение — и что, ты желаешь Нарготронду вражды с Домом Феанора?
   Берен украдкой оглядывался кругом — и не видел лица, выражающего одобрение и поддержку.
   — Так значит, нолдор неведома благодарность? — голос Фелагунда снова легко перекрыл шум собрания.
   — Король, неужели ради клятвы, данной хилдор, ты готов спалить свой город? — эльф, сказавший это, носил черно–красный камзол: цвета феанорингов.
   — На слове вассала перед лордом и слове лорда перед вассалом держится закон! — Финрод встал с трона и спустился по ступеням, оказавшись чуть позади Берена, потом пошел вдоль круга, глядя каждому из лордов в глаза. — Это основа основ, на том стоит порядок! Горе тому народу, где лорды или вассалы готовы забыть о своих обязательствах! Раздор и безвластие — вот, что ждет тех, кто разучился ценить свое слово. И это будет не лучше, чем завоевание Морготом, я говорю вам. Или у нолдор теперь две правды: одна для себя, чтобы пользоваться в Нарготронде, а другая — для внешнего мира? Неужели тень Проклятия накрыла всех, и мы уже не различаем праведное и неправедное?
   Берен еще ни разу не видел своего короля в гневе. Нарготрондские эльфы, видимо, тоже нечасто наблюдали такое, но смутились они лишь на миг.
   — При всем уважении к тебе, государь, — ты не Мандос, чтобы распоряжаться нашими судьбами! — теперь кричали многие. — Нельзя подвергать город опасности! Пусть откажется от Сильмарилла! Пусть докажет свою добрую волю — и получит помощь!
   Финрод остановился перед троном, прикрыв глаза. Он стоял совсем близко к Берену и тот видел, что король почти не меняется в лице — только ноздри расширяются. Тишина резала души, как натянутая тетива режет пальцы, пока Финрод рывком не сбросил с себя это странное оцепенение. Резко развернувшись к Совету и народу, одной рукой он дернул фибулу золототканой королевской мантии, другой — сорвал серебряную корону и бросил ее на пол. Прежде чем мантия, как сброшенные крылья, улеглась на камнях мозаики, а корона покатилась к ногам советников, заполнили зал слова короля.
   — Тогда держите! Если вы считаете, что слово — это что–то вроде дорожного плаща, который выбрасывают, когда он становится слишком грязен и изорван, значит, и ваши клятвы верности ничего не стоят. Мне такие подданные и даром не нужны. Изберите себе другого короля — думаю, он будет вас достоин. Я же ухожу, чтобы сдержать слово. И если есть среди вас хоть кто–то, на кого не пала еще тень нашего проклятья, то, может, кто–нибудь последует за мной, и не придется мне уходить, словно бродяге, которого выгнали за ворота.
   Тишина, в которой Фелагунд произносил последние слова, была под стать склепу. Эльфы поняли, что дело зашло слишком далеко. Никто не ожидал такого поворота событий, все ждали, что сломается Берен.
   Корона валялась на мозаичном полу — узкий обруч из серебра, две змейки, на затылке свивающиеся хвостами, а надо лбом — бьющиеся за маленькую золотую корону… Что хотел сказать Арфин, придумывая этот герб? Он провидел будущее, он сожалел о раздоре между Феанором и Финголфином, своими старшими братьями — или просто задумка показалась ему красивой?
   Эльф — почти такой же буйноволосый, как Финрод, в темно–коричневом бархатном камзоле и узких черных штанах — спустился со средних рядов, поднял корону и протянул ее Фелагунду. Берен вспомнил этого эльфа: они вместе пробивались через Топи, звали эльфа Эдрахилом.
   — Ты останешься королем для меня и для всего народа, что бы ни случилось, — сказал он. — Если ты хочешь уйти, назначь наместника сам. Пусть правит от твоего имени.
   В рядах произошло какое–то шевеление. Берен увидел, что еще несколько эльфов спускаются к королю. И все — нолдор. Двое, сидящих совсем близко к кругу Совета, и схожих одной редкой для нолдор чертой — слегка вьющимися волосами. Третий — смуглый, с почти прямой линией густых бровей, четвертый — небольшого роста, волосы заплетены в три косы, пятый — белолицый, словно вырезанный из мрамора… Когда встал шестой, Берен слегка приоткрыл рот в изумлении: эльф поднялся из тех рядов, где сидели феаноринги. Золотоволосый, как и Финрод, он на миг в смущении прикрыл ресницами свои зеленые глаза, вдохнул как перед прыжком в воду — и сделал шаг со ступеней.
   — Лауральдо! — Келегорм был изумлен не меньше, чем Берен. — Ты покидаешь меня?
   Эльф опустил было голову, но через миг твердо посмотрел в лицо своему лорду.
   — Я ухожу, князь Келегорм, — сказал он. — Я не могу больше служить тебе, потому что ты не прав. Ты посмел угрожать мятежом в городе, который дал тебе приют. Ты отказываешь в помощи тому, кто отчаянно в ней нуждается.
   — Не нужно красивых слов, — прервал его Келегорм. — Ты уходишь потому что уходит твой друг Лоссар. Если бы не он, ты бы остался.
   — Да, — слегка смутился эльф. — Но Лоссар уходит за королем потому что тот прав. И я пойду за ним.
   К уходящим присоединилось еще трое: тот самый бард, что сидел рядом с Береном, откуда–то сверху по ступенькам сбежал одетый в королевские цвета юный эльф — даже Берен сумел понять, насколько он молод, и последним к ним присоединился один уже несомненный синда: среди нолдор не встречаются волосы цвета снега. Десять… Больше никого? Неужели — никого? Эдрахил поднял взгляд на Гвиндора и тот, встав, колебался какое–то время. Но потом посмотрел на Берена, решительно покачал головой и снова сел.
   — Ородрет, — Финрод взял корону из рук Эдрахила и повернулся к брату, молчавшему все это время. — Прими правление на время моего отсутствия.
   Ородрет, чуть сжав губы, шагнул вперед, и Финрод решительным движением надел венец ему на голову. Потом братья обнялись.
   — Возвращайся, — прошептал Ородрет. — Прошу тебя.
   — Как решит судьба, — тихо ответил Финрод.
   — Ты, безумец! — Келегорм протянул к Берену руку. — Посмотри, что ты натворил! Одумайся, пока не поздно — или готовься к новым бедам. Финрод! Ну скажи хоть ты этому несчастному, что вся ваша затея впустую: даже если каким–то чудом вы завладеете хоть одним из Камней, против тебя поднимется все наша семья. Неужели он хочет твоей крови? Или крови Тингола, или крови своей возлюбленной? Скажи ему, если Тингол получит Сильмарилл, мы сожжем Дориат или погибнем, пытаясь это сделать! Ты нас знаешь, Финрод! Наша клятва нерушима!
   — Ты говоришь, Келегорм, — тихо промолвил Берен. — А Намо тебя слышит.
   — Моя тоже нерушима, — спокойно ответил Финрод. — И ты тоже знаешь меня, сын Феанора. Что ж, пусть каждый держится своего слова. Но вот что я скажу тебе, Келегорм Яростный — и это не обещание, а данное мне прозрение. До конца этого мира ни ты, ни другой из вас, поклявшихся, не добудет Сильмариллов. Если они вернутся к эльфам — то не в ваши руки, а вы будете поглощены своей клятвой, и другие будут хранить свадебный дар Лютиэн.
   — Никто, кроме нас! — крикнул Келегорм. — Ты не получишь то, чего ищешь!
   — Ты не знаешь, чего я ищу, — Финрод сказал это уже на ходу, едва ли не через плечо. Они покинули зал совета почти одновременно: Финрод и Берен — через одну дверь, братья — через другую.
 

Глава 4. Дорога

   Дети резвились в фонтане — шумно плескались, с радостным визгом скатывались в воду по гладкому крутому мраморному желобу, взмывали над водой на веревочных качелях и, разжимая руки, с хохотом отправлялись в краткий полет, заканчивающийся взрывом зеленоватых брызг. Они были очень похожи на человеческих детей, гораздо сильнее, чем взрослые эльфы — на взрослых людей, хотя большинство ребятишек было уже в том возрасте, в котором люди не поощряют совместное купание.
   Он знал, почему Финрод выбрал дорогу к сокровищнице через эту тихую и пустую — если не считать детей — рощу. Королю, добровольно отказавшемуся от короны, не хотелось идти по дворцу, ловить удивленные, осуждающие и сочувствующие взгляды, слушать шепотки за спиной… Берен понимал его как никто: все–таки он сам тоже был правителем без земли.
   Они миновали рощу и подошли к гроту, примыкающему к задним покоям дворца. Берен ожидал, что Финрод завяжет ему глаза или чего–то в этом духе, но эльф не предложил ничего подобного, и вскоре Берен понял, почему: без должного навыка он неминуемо заблудился бы в этих коридорах, заплутал среди сталактитов, сталагмитов, пещер, гротов, боковых ответвлений и трещин.
   Он уже потерял счет поворотам, когда Финрод остановился, и в одному ему известном месте приложил ладонь к стене. Стена пошла рябью, как воздух над Анфауглит жарким летом, и не открылась, не отодвинулась — растворилась, исчезла, открывая узкий зарешеченный проход. Финрод вставил перстень в замок, что–то прошептал беззвучно — узорная бронзовая решетка поползла вверх.
   Они прошли по коридорчику и оказались в сокровищнице.
   Отсюда выходила еще одна дверь — огромная, массивная, с калиткой в одной из створок. Эта дверь, видимо, вела во дворец и надежно охранялась.
   Финрод согрел фиал рукой, чтобы засветить, положил его на серебряную курильницу и огляделся. Берен сел на ближайший сундук.
   — Здесь мы возьмем оружие, доспехи и золото, — сообщил король. — И главное — сможем спокойно, без помех, поговорить.
   Он смахнул пыль с табуретки, установил ее напротив сундука и сел.
   — Ты думаешь, слаб я или чрезмерно щепетилен? Не хотел я приказом короля привести всех к порядку — или просто не смог?
   — Нет, король. Я привык считать тебя эльфом, который знает что делает. Если ты захочешь дать мне объяснения — ты их дашь. Если не захочешь — я их из тебя не вытяну. Думаю я о другом: за содержимое того сундука, на который я умостился, можно купить только Дортонион или еще и Хитлум в придачу?
   Финрод засмеялся и сделал ладонью знак подняться. Берен встал. Финрод откинул крышку сундука — оказывается, она была не заперта.
   Сундук был доверху набит бумагой. Наброски, рисунки, рукописи, чертежи…
   — Что называть ценностью? — король присел перед сундуком. — Для меня это было ценно и я поместил это сюда, чтобы не занимать место в мастерской. Маленькая привилегия короля: сваливать личный хлам в королевскую сокровищницу. Как видишь, ни Дортонион, ни Хитлум за это купить нельзя, но…
   Подняв тучу пыли, Финрод извлек из груды бумаг плотный пожелтевший листок, покрытый грифельными набросками, протянул его Берену.
   С клочка бумаги, как живые, смеялись глаза Лютиэн.
   — Если бы я дал тебе право унести из этой сокровищницы все, что угодно, на выбор — но только одну вещь, что бы ты унес? — улыбнулся Финрод, скрещивая руки на груди и самым непринужденным образом опираясь плечом о колонну.
   Берен несколько мгновений держал листок в руке, потом осторожно положил его в сундук и тихо закрыл крышку.
   — Ничего. В дороге всякое может случиться, государь. Я не хотел бы потерять… или повредить… или уничтожить, чтобы не досталось в плохие руки. Спасибо, пусть останется у тебя — до лучших времен.
   — Ты не спросил, но я все же отвечу, почему позволил феанорингам вытряхнуть меня из своего города.
   Финрод снял с курильницы фиал и пошел с ним к одному из узких боковых проходов. Берену ничего не оставалось, как следовать за королем.
   — С некоторых пор, — говорил Фелагунд на ходу, — к Врагу попадают сведения о том, что происходит в Подгорном королевстве. Сведения отрывочные и нечеткие, так что шпион, передающий их, находится не здесь. Но купцы, воины, патрулирующие вместе с нами границу, крестьяне в Бретиле — все они распространяют слухи, которые доходят до Саурона и Моргота. Рано или поздно до Врага дошел бы и слух о том, что в Нарготронде сколачивается новый союз.
   — А так до него дойдут слухи, что Берен Беоринг пришел к королю требовать выполнения старой клятвы, и они с королем и еще десятком сумасшедших скрылись неведомо куда?
   — Именно. А у нас будут развязаны руки.
   Финрод остановился перед высоким столиком, на котором стояла шкатулка, расстегнул ожерелье, снял его и какое–то время держал в руках, пропуская звенья между пальцами. Затем положил ожерелье в шкатулку, выстланную бархатом, и напоследок еще раз провел пальцами по изломам драконьих крыл. В эту минуту открылась главная дверь — и Финрод одной рукой укрыл фиал полой накидки, а другой сделал Берену знак молчать.
   Замок снова закрылся — ключ звонко щелкнул трижды. Глядя из–за поворота, Берен узнал Ородрета — тот спускался по ступеням главного входа с венцом и светильником в руке.
   — Брат, — позвал Финрод, снова открывая свой фиал. Не было нужды понижать голос — за пределы сокровищницы не выходил ни один звук.
   — Инглор? — Ородрет положил венец на треножник. Братья снова обнялись.
   — Зачем ты это сделал? — с укоризной спросил Ородрет — и тут заметил Берена.
   — Ты осуждаешь меня? — спросил Финрод. Ородрет покачал головой. — Тогда будем говорить. Садись, — король подал пример, сев на один из сундуков. — Итак, Берен, тебе не дали на совете поведать свои намерения — а они у тебя, по всей видимости, есть. Говори.
   — Я хотел, король, заручившись твоей поддержкой, проследовать в Хитлум и предупредить Государя и князя Хурина. Я хотел испросить у него табун лошадей для войска в две тысячи человек. Мне не нужны боевые кони, достаточно и тех, которых используют как заводных или вьючных, потому что на них не будут идти в бой. А кони нужны мне затем, чтобы в течение трех дней пересечь Анах и привести отряд в Дортонион, когда армия Саурона выступит, а в тылу у нее поднимется мятеж.
   — В Дортонионе назревает мятеж? — удивился Ородрет.
   — Уж я постараюсь, чтобы назрел…
   — Но есть одна сложность, — сказал Финрод. — Самое меньшее одна. Такой способ действий предполагает атаку одновременную и согласованную. Способ согласовать действия есть, но…
   — Брат! — воскликнул Ородрет.
   — …но я должен быть уверен, что ты никогда не откроешь его врагу, сын Барахира.
   — Клянусь именем Единого, — сказал Берен. — Что не открою его врагу, а если нарушу слово — пусть твоя кара настигнет меня живого, а кара Намо Судьи — мертвого.
   — Идем, — они поднялись, отправились в глубь сокровищницы и свернули в тупик, занятый одной–единственной шкатулкой на подставке. Финрод вставил в замок свой перстень, повернул — с легким звоном крышка поднялась. Финрод вытащил темный хрустальный шар, опустил крышку, положил шар в выемку на ней. Берен затаил дыхание.
   — Палантир, — тихо сказал Ородрет.
   — Убери свет, — попросил Фелагунд. Берен набросил на фиал свою куртку. В сгустившемся полумраке серебристым густым светом затеплился камень шара. Лицо Финрода в этом свете казалось отлитым из стали. Это усиливалось напряжением, проступившим в чертах короля: они заострились, стали жестче. Финрод нелегко, почти мучительно сосредоточивал внимание и волю.
   Неясное мелькание теней в середине шара сменилось четкой живой картиной: предгорья Эред Ветрин, какими они видятся из долины Тумхалад. Свет Палантира изменился, стал естественным, солнечным, закатным…
   Берен видел теперь в камне приближающиеся горы так, как видела бы их птица, летящая над дорогой. Внимательная, хищная, умная птица, за лигу чующая врага. Орел, из тех, что живут на вершинах Криссаэгрим. Он увидит засаду, если их поджидает опасность где–то по дороге. Он распознает ее…
   Дорога петляла, вела на север, исчезала совсем — но лишь как проторенный путь, как тракт; направление Берен чувствовал все время — и снова появлялась. Дорога вела в Хитлум. В Барад–Эйтель, замок Фингона.
   Берен увидел его — русоволосого эльфа, всадника в какой–то радостной толчее… Узнал по знаменитым косам, перевитым золотыми шнурами. Венки на шестах, ленты, факела… Матери протягивали ему своих младенцев — в Дортонионе тоже было живо поверье, что прикосновение эльфийского короля делает ребенка неподвластным болезням… Что за праздник? Что за шум?
   Словно почувствовав беспокойство, Фингон огляделся. На миг показалось, что его глаза встретились с глазами Финрода. И Фелагунд тут же закрыл камень ладонями. Дыхание его стало чуть более шумным, глаза он закрыл, откинув голову назад.
   — Он как будто увидел тебя, — проговорил Берен.
   — Он почувствовал. Если бы он находился в своем замке, он тоже пошел бы к Палантиру и мы могли бы увидеться и поговорить. Жаль.
   — Ты собираешься туда? — спросил Ородрет.
   — Мне нужно, — сказал Берен. — Даже если с Государем Фингоном можно поговорить с помощью этого волшебства, с князем Хурином я должен встретиться лицом к лицу.
   — Ты готов рискнуть Палантиром? — помедлив, спросил Ородрет у брата. — Разве не достаточно будет внешнего наблюдения за Береном?
   — Когда–то я решил ограничиться внешним наблюдением за северными нагорьями, — лицо Финрода омрачилось. — Этого недостаточно. Берен должен иметь возможность связи по собственному почину. Я готов отправить Видящий камень под Тень в расчете на мужество и стойкость его хранителя. Дом Финарфина часто полагался на мужество и стойкость своих вассалов — и ни разу не был обманут.
   — А если Палантир все же будет захвачен? Ты понимаешь, чем это может грозить всем нам?
   — Проигравший потеряет все. В любом случае.
   — Еще неизвестно, сможет ли человек овладеть Камнем, — возразил Ородрет. — До сих пор никто не пробовал.
   — Это легко проверить. Берен?
   Горец почувствовал холод в животе — непонятно почему.
   — Что я должен делать?
   — Прикоснуться к Камню, — ответил Финрод. — Смотреть в него. Сосредоточиться на том, что хочешь увидеть.
   Положив ладони на холодную гладкую поверхность, Берен вгляделся в глубину кристалла. Там, в сердце камня, возникло смутное мерцание.
   Мысль пришла сама собой, и свет разгорелся ярче. В кончиках пальцев возникло покалывание сродни легкой дрожи, но камень не нагрелся от его рук — все такой же холодный и гладкий, он был словно изо льда.
   Свет, родившийся внутри Палантира, поглотил человека. Берен чувствовал, что оторвать взгляд сможет только с огромным трудом. Сокровищница исчезла, исчезли эльфы, осталось только белое сияние — и бессчетные голоса и образы, мгновенно рождавшиеся и исчезавшие. Их было множество и каждый хотел завладеть его вниманием. Как в детской игре в жмурки, он слышал совсем рядом чье–то затаенное дыхание, шепот, хихиканье — но едва он пытался ухватить неверный образ сознанием, как тот ускользал.
   В детстве ему снилось, что он летает — но это было не так, как с другими детьми. Его полеты были мучительными. Задержав дыхание, напрягшись, он отрывал себя от земли и медленно плыл вперед, протаскивая свое тело сквозь воздух с усилием, словно мешок гвоздей. После таких снов он просыпался вспотевший и вымотанный — но, какой ни есть, все же это был полет, и Берен никогда не отказывался от него, если во сне чувствовал его возможность.
   Сейчас происходило нечто похожее — он не плыл, не летел, он протаскивался через плотный свет, и наконец пробился к поверхности — а может, опустился на дно. Граница лопнула, и он увидел то, что хотел — незнакомые покои с круглым потолком и узкими окнами–колодцами, живой фиал на треножнике у станка, и Тинувиэль, склонившую голову над работой. Он даже сумел понять, что натянуто на станке — знаменитое дориатское покрывало, которое ткут в два цвета так, что изнанки у него нет, просто узор повторяется на каждой стороне другим цветом…
   Она не пела и казалась печальной. На коленях у нее устроился большой серый кот. Такая светлая тоска…
   — Мелль, — тихо позвал Берен — и она услышала, подняла голову, сумеречно–серые глаза пронзили пустоту в том самом месте, где он должен был стоять, если бы и в самом деле находился в этой комнате.
   Но, чтобы позвать, ему пришлось сделать вдох и вспомнить, что у него есть тело, и распылить собранную в одной точке волю. И белый свет снова охватил его, поднял, закружил — и выбросил в пещеру, под внимательные, тревожные взгляды Ородрета и Финрода.
   — Он сумеет, — сказал Ородрет.
   Берен, переводя дыхание, отнял руки от Камня.
   — Это проще, чем я думал, — сказал он.
   — Если ты о том, что не нужно заклинаний — то да, — Ородрет словно обиделся за искусство брата. — Но тебе еще многому предстоит учиться. То, что ты сделал, проще всего, что может Палантир.
   — Берен узнает в свой срок, — Финрод закрыл Камень.
   — Ты оставляешь Нарогард глухим и слепым, — посетовал наместник.
   — Камень вернется, — пообещал Берен. — Я…
   — Не надо, — оборвал его Финрод. — Вот здесь — не клянись. Ты не знаешь, где встретишь завтрашний день.
   — Феаноринги, — проговорил Ородрет — Что делать с ними? Я не удивлюсь, если Келегорм и Куруфин уже сейчас послали гонца к Маэдросу.
   — Маэдрос, — твердо сказал Финрод, — сделает то, что скажет Фингон.
 

***

 
   — Вон они! — Гили показал пальцем.
   — Это птицы, — проворчал Брегор, глядя из–под руки.
   — Нет, не птицы! Это всадники, двенадцать человек!
   — Эльфов, — пробурчал Фин–Рован. — Оттудова только эльфы могут появиться.
   — Ни хрена не вижу, старый стал, — Брегор сплюнул в сторону. — Ну, пацан, коли врешь — гляди!
   Гили слез с ветки, повисел, уцепившись за нее руками, и спрыгнул в траву. Сердце билось часто и радостно: в прошлый раз он плохо разглядел эльфов, а теперь, может быть, удастся с ними поговорить! Горцы не могли понять его состояния: они привыкли общаться с эльфами запросто, это как–то само собой разумелось. А у Гили замирало сердце.