Брилева Ольга. По ту сторону рассвета

   — Послушай, — сказал он, с трудом отрываясь от нее. — Послушай, так нельзя. Получается, я тебя покупаю. Нельзя так.
   — Если бы меня не взяли в Аст–Ахэ, меня, наверное, уже выдали бы замуж, — прошептала девушка.
   — Меня, наверное, тоже бы женили в этом году, — согласился Гили. — Но ты же не захочешь меня в мужья. В тебе не любовь сейчас, а страх. Во мне тоже, наверное. Я ж не знаю, вернусь ли.
   — И я не знаю… Руско, прошу тебя, не уходи…
   Видя, что он колеблется, девчонка приподнялась и стянула через голову свою рубаху, а его рубаху задрала до подмышек и прижалась кожей к коже.
   «Дурит она тебе голову, ох, дурит!» — прозвучал где–то далеко в сознании голос, очень похожий на голос Берена.
   Но Гили пропустил этот голос мимо ушей.
 

***

 
   Нарготронд кипел, как тогда, чуть меньше года назад, когда Берен стоял перед этим самым троном, на котором сейчас сидел Ородрет. Но не было сыновей Феанора, и совсем не так уверенно чувствовали себя их вассалы, занимавшие свои места по левую руку от входа.
   Это собрание началось как–то странно, вроде бы само по себе. Ородрет не созывал его, хотя знал о нем и втайне был доволен. После того, как бежала дочь Тингола, сыновья Феанора обвинили в этом Эленхильд, приносившую ей книги, а она в ответ обличила братьев в намерении совершить насилие над дочерью Тингола.
   — Это ложь, — холодно ответил Куруфин, — А ты, верно, безумна, что повторяешь ее. Unat ненарушим.
   — О, Куруфинвэ! — голосом, полным меда и яда, ответила на это Эленхильд. — Я подлинно знаю, что ты посылал в Дориат гонцов с вестью о том, что твой брат женится на Лютиэн Тинувиэль. А ее побег сам собой говорит, что она не хотела этого брака. Как же он полагал добиться взаимности?
   — Умолкни, женщина! — крикнул Келегорм.
   — Я не умолкну, ибо говорю сейчас от имени закона! — а меж тем в зал Совета набивалась толпа. — Закона моего короля, который гласит, что приневоливший другого чарами, повинен изгнанию или смерти! Короля вы заставили уйти, но закон остался! И бойся преступить его!
   Куруфин холодно улыбнулся и покинул зал, за ним ушел и брат. Чрез час они выехали на равнину искать Лютиэн. Эленхильд ничего не могла сделать им, но и они ей — тоже.
   По Нарготронду пошли слухи. Содержание разговора передавалось из уст в уста. В человеческом племени оно еще и обросло бы по дороге немалыми подробностями, и время спустя никто бы не отличил ложь от правды, но эльф рассказывает только то, что сам слышал, и ничего не добавляет от себя. И в самом деле: если Келегорм посылал к Тинголу гонцов с вестью о браке, а Лютиэн этого брака не хотела, то иного объяснения нет, кроме как: Келегорм и Куруфин собирались приневолить ее — не было.
   Страсти до того накалились, что кое–кто требовал смерти сыновей Феанора. И тут пришло еще одно известие: стражи северных границ донесли, что горцы снимаются с мест и через Анах идут в свою страну. Мужчины и юноши, все при оружии. Дортонион восстал, в этом не было сомнений. Беоринги сражались за свою землю.
   И вот тут Нарготронд ужаснулся себе, вспомнив, что безумный смертный, ради которого король оставил свой город, сдержал слово; а народ Нарготронда, некогда клявшийся королю на верность — нет. Король же сейчас томился в темнице некогда выстроенного им замка, и некому было прийти на подмогу. Феаноринги, так много говорившие о безопасности Нарготронда, покрыли город позором и умчались искать эльфийскую деву, с которой намеревались обойтись, как с норовистой кобылой — успокоить чарами и свести с кем хотят. Для Финрода, приютившего их после разгрома в Браголлах, они не хотели шевельнуть и пальцем
   По мере того, как эта весть распространялась по городу, эльфы стекались к Залу Совета. Никто не сговаривался, это вышло само собой: вестей и вестников ждали там, новостями обменивались там. И ближе к вечеру раздавались голоса: «А где же король? Что скажет король? Что будет делать король?». А король все не выходил из своих покоев.
   Настала ночь, и собрание продолжилось при свете факелов, и многие в тот день вспомнили первые страшные сумерки Валинора.
   Эльфы, Нарогарда, жившие в дальних концах владений Финрода, начали прибывать на второй день, и тоже сразу направлялись в Зал Совета, чтобы предстать перед королем. Они приходили в полном доспехе, вооруженные, многие — со своей свитой, с малыми дружинами, полностью уверенные, что после таких известий король прикажет идти на Тол–и–Нгаурхот. Из северных пограничных фортов прибывали гонцы — там собиралось ополчение.
   На закате второго дня сбившаяся у зала и в самом зале толпа зашумела, пропуская кого–то. «Король? Король идет?» — спрашивали друг у друга те, кто еще не мог ничего разглядеть. И ответом на их вопрос был волной прокатившийся по залу почтительный гул: «Леди Нэрвен!» — и сдержанный грохот стукающихся об пол ножен: мужчины преклоняли колена перед сестрой двух королей Нарготронда.
   Леди Нэрвен шла рука об руку с князем Келеборном, как и он, одетая в кольчугу и опоясанная мечом, и оба они были прекрасны — золотая воительница и серебряный воин, и нараменники у обоих были из двух полотнищ — белого и серого цвета, и на груди у нее была золотом вышита Лаурэлин, а на его груди серебром — Тэльперион.
   Юные оруженосцы несли за ними их шлемы, а следом шагали два десятка синдар — в облегченном доспехе из кожи и железных пластин, с луками и стрелами за спиной. Страж дверей, ведущих из зала в королевские покои, без слов открыл перед ними вход, закрытый для всех прочих. Галадриэль и Келеборн вошли, а их свита осталась снаружи.
   Последовав за Келеборном в изгнание, эти эльфы сохранили повадку дориатских затворников, ни с кем не вступали в разговоры и делали вид, что не понимают нолдорина. Расспрашивать их о чем–либо было бесполезно.
   Прошло столько времени, сколько горит восковая свеча толщиной в палец и длиной в три — и большой колокол в нише возвестил о приближении короля. Эльфы расступились, разошлись из серединного круга и, кому хватило места, расселись — однако же места бардов по правую руку от короля оставались свободными.
   Вошел Ородрет — и радостный крик раскатился по залу: король был одет в кольчугу. За ним шли Финдуилас, Галадриэль и Келеборн, и барды в синих с золотом плащах.
   Ородрет подошел к трону, сел и поднял руку, призывая к тишине. Кресло справа от него заняла дочь, слева — сестра.
   — Чему вы так радуетесь? — тихо спросил Ородрет, когда все умолкли. — Тому, что Нарготронд выступает последним? После того, как беоринги рассеяли армию Саурона, после того, как Фингон прижал его самого к топям Сереха, а Маэдрос изгнал орков из Лотланна?
   По залу снова пронесся гул, на сей раз — изумленный: оказывается, Ородрет знал намного больше, чем казалось.
   — Так чему же вы радуетесь? — продолжал король. — Тому, что феаноринги наконец ушли и можно говорить у них за спиной то, что вы не решались говорить им в лицо? Тому, что эльфийская дева, которой они готовили насилие, не дождавшись от нас помощи, сбежала сама? Тому, что, даже спеша к Тол–Сирион со всех ног, мы не застанем там Финрода живым?
   Он медленно обводил взглядом ряды, и те, на ком взгляд останавливался, опускали глаза.
   — Мы выступаем, — проговорил наконец Ородрет. — Мы уже всюду опоздали из–за своей трусости и неверности. Дортонион отвоевали без нас и Саурона разбили без нас. Дней за семь мы успеем добраться до Тол–Сирион. Может быть, на что–нибудь сгодимся.
 

***

 
   Саурон или не знал об этой дороге, или так и не сумел приспособить ее для военных надобностей, и не диво: дорога была на редкость пакостная. Она ныряла в горы Криссаэгрим прямо из Моркильского леса, и если бы не Элвитиль, балрога с два кто–нибудь ее бы нашел, так она заросла. Правда, Гили подозревал, что тут не обошлось без чар сокрытия, на которые эльфы горазды. Ведь не могли же люди прожить в Дортонионе полторы сотни лет и ни разу не налететь даже случайно на короткий путь к перевалу Анах. Нет, не всем он открывался, не всем.
   Итак, дорогу через лес пришлось прокладывать заново, но там, где лес кончился, начался сущий ад: русло речки, рассекавшей перевал, пробившее себе между отвесных скал ступени высотой по колено лошади. Чуть ли не полдня поднимались по нему против воды, ведя коней в поводу, и, когда выбрались наконец на взгорье — каждый просто упал где стоял и какое–то время валялся на стланике, отдыхая. Все промокли до костей.
   Дальше стало полегче, дорога, кружа и петляя по ущельям и распадкам, поднималась полого и можно стало ехать верхом. Но немногие воспользовались этой возможностью — на ходу они быстрее согревались. Гили тоже грелся движением, и поэтому, когда объявили стоянку, готов был опять свалиться где стоит и заснуть. Но нет — все пошли собирать сухие ветви кустарника, чтобы развести огонь и согреться, потому что никто еще не подсох окончательно и все замерзли.
   Сухой и ломкий мертвый стланик обещал сгореть быстро и жарко — а значит, чтобы обогреть отряд, понадобятся целые стога. Руско собирал его огромными охапками — они страшно затрудняли спуск и почти ничего не весили — и стаскивал их в общую кучу. Куча быстро вымахала в здоровую копну.
   Здесь еще можно было шуметь и жечь костры без опаски — заметить их могли разве что орлы Фаррована, что расселись на высоких утесах — даже отсюда было видно, какие это громадные твари. А вот завтра, сказали эльфы, придется держаться тихо и без огня: перевалив через водораздел, они окажутся там, где бывают орочьи отряды.
   Гили делал уже, как он решил, последнюю ходку — как вдруг раздался звук, заставивший его похолодеть: короткий и пронзительный женский крик.
   Он бросил стланик и бегом, рискуя свернуть себе шею, помчался вниз, к речке, откуда крик доносился.
   — А вот и ты, — услышал он мрачный голос Берена, протолкавшись сквозь толпу стрелков. — Вовремя. И как ты это объяснишь: — он встряхнул за шиворот… Даэйрет.
   — Ты что здесь делаешь, — в ужасе выдохнул Руско. — Я же оставил тебя там!
   — Стало быть, тебя вешать я обожду; да здесь и негде. Ну, красавица, отвечай мне, почему ты надумала удостоить нас своим обществом и как это тебе удалось.
   — Ты дурак, — прошипела Даэйрет. — Ты велел десятникам проверить своих людей, но никого не проверил сам. Каждый думал, что я из чужой десятки.
   Берен окинул ее беглым взглядом. Да, принять ее за мальчишку было куда как просто. Среди Бретильских драконов половина еще не брила бороды, а свою уже не девчоночью грудь она, видимо, стянула повязкой. После того как все оставили горскую одежду и набросили плащи и шапки морготовцев, она в черном мужском платье и сером плаще, затерялась среди прочих.
   — Дурак я, что не зарубил тебя сразу. Ничего, зарублю, как только услышу ответ на второй вопрос: зачем ты с нами увязалась?
   — Я… — Даэйрет беспомощно заоглядывалась кругом и взгляд ее остановился на Руско. — Ты сегодня утром велел всем женатым, у кого еще нет детей, покинуть отряд и возвращаться домой…
   Берен кивнул. Он и вправду не хотел брать с собой никого, чья гибель была бы для семьи невосполнимой потерей: ни единственного оставшегося в роду сына, ни молодого отца, ни только что женившегося юношу. Когда утром на его призыв отозвалось более пятисот человек, десятники, родичи и друзья называли имена тех, кто не может поехать — и так из пяти сотен остались полторы. Но эта сопливка всяко не имела к делу никакого касательства.
   — И что? — подтолкнул он умолкшую было Даэйрет.
   — Один такой не покинул отряд.
   — Да ну?
   Даэйрет показала пальцем на Руско.
   — Он — мой муж, — сказала она. — Вчера вечером и ночью он лежал со мной как с женой. Я его не оставлю.
   Берен какое–то время переводил взгляд с одного на другого, приоткрыв рот, и был в это время страшен — с прищуренными воспаленными глазами и черной, разбитой скулой.
   — Ты что, — прошептал он наконец, — думаешь, что я тебе поверю? Тогда ты еще глупее, чем мне казалось.
   — Думай что хочешь! — взвизгнула Даэйрет. — Убей меня, если хочешь, но я туда не вернусь!
   — Слышать этого не могу, — Берен толкнул ее в грудь так, что она села на гальку. — Руско! То, что она сказала — правда? Ты и в самом деле жарил свою колбасу в ее печке?
   Горцы переглянулись и удивленно зашумели. Большинство из них считало, что Гили свою пленницу «того» еще в тот день, когда девиц захватили, и для Берена это не тайна, раз они спят в одной палатке.
   Хотя Гили не прятал глаз, лицо его сделалось от смущения темнее волос, и это выдало его прежде, чем он сказал:
   — Да.
   Берен немного покусал нижнюю губу, потом спросил:
   — Ну и как ты считаешь, ты в ответе за нее?
   — Да, — снова сказал Руско.
   — Что же нам с ней теперь делать?
   — Привязать к коню и пустить обратно, — буркнул кто–то.
   — Тебя не спрашивают, — бросил ему Берен. — Руско, говори.
   — Если ее отослать — она ведь не найдет дороги назад… — сказал Гили.
   — Верно, — согласился Берен.
   — И проводник у нас всего один, — продолжал юноша.
   — Что ни слово, то золото, — ухмыльнулся Берен.
   — Ее нужно или взять с собой, или убить на месте, потому что это милосердней, чем оставлять ее здесь умирать с голоду. Но если ты надумаешь убить ее, тебе придется вместе с ней убить и меня, потому что я буду ее защищать, — с этими словами Руско взял Даэйрет за руку и завел ее себе за спину.
   Берен снова покусал губы.
   — Как ты полагаешь, Руско, если я нарек тебя своим братом, смогу я поднять на тебя меч или нет?
   Гили ответил не сразу.
   — Полагаю, что сможешь, ярн, потому что для тебя сейчас главней всего — государь Фелагунд, а страшней всего — предательство.
   — Что ж, хорошо, что ты это понимаешь, — Берен почти шептал, а это значило, что он убийственно серьезен. — Итак, ты в ответе за нее. Если она нас предаст, словом ли, делом — взыщу я с тебя. Теперь слушай, ты, — обратился он к Даэйрет. — Руско мне дороже, чем десяток коз вроде тебя. Если его медведю понравился твой улей, это его дело — хотя ты не та невестка, которой я себе хотел бы. Но если ты просто заморочила ему голову, чтобы предупредить о нас Саурона — клянусь мечом, ты переживешь Руско ненамного. Ты мне ответишь за его кровь, да так, что лучше бы тебе не родиться на свет, потому что я и в самом деле люблю его как своих потерянных братьев. Ты слышала меня?
   — Да, — процедила Даэйрет сквозь зубы.
   — Вот и славно. А теперь садись у того же костра, что и он, и держи себя тихо.
   …На ночь Гили связал Даэйрет руки и лег с ней так, чтобы связанные, они находились у него за спиной, словно бы обнимали его.
   — Зачем? — спросила она. — Все равно здесь некуда бежать.
   — Откуда я знаю, — зло сказал он.
   — А если мне понадобится отойти?
   — Разбудишь меня и сделаешь все свои дела со мной об руку. Думать было надо, за кем увязываешься.
   — Почему ты такой злой?
   — Потому что ты обманула меня. Ты знала, что я не дам тебя убить, раз ты моя жена.
   — Мог бы и не признаваться, — пожала она плечами.
   — Он мой лорд. Он мой брат. Как я мог ему солгать?
   — Но ты же не сказал ему накануне, что лежал со мной.
   — Я думал, что ты меня хоть немножечко… что я тебе нравлюсь. Что ты сделаешь как обещала — останешься в лагере, поедешь к Эйтелингам. А ты… как я теперь поверю, что ты не хочешь предупредить Саурона?
   — А если ты не веришь — почему не убьешь меня?
   Гили посмотрел ей в глаза и спросил:
   — Ты этого хочешь?
   И что–то в его лице заставило ее прикусить язык, больше не дразнить его и не подзуживать.
   — Нет, — холодея, сказала она.
   — И покончим на этом.
   На следующий день Гили связал вместе их коней чомбуром, а свою пленницу привязал к седлу. У нее не было ножа, чтобы разрезать веревки, и все время за ней кто–нибудь следил. А прочем, бежать пока и вправду было некуда: вейдх петляла по горам так затейливо, что Даэйрет и назад–то вернуться не смогла бы. А в небе, в синем проеме скал, кружили громадные орлы, на которых Берен показал ей рукояткой плети и не без удовольствия сказал, что эти пташки только и ждут, как бы кто–нибудь отбился от гурта — лошадь ли, человек… Только отстанешь — они тут как тут…
   — Орлы Манвэ не убивают людей, — бросил проезжавший мимо эльф.
   — Ну, Диргель, что за охота была испортить мне музыку! — Берен разозлился вроде бы в шутку. — Я ее совсем было напугал… К тому же, я не говорил, что пташки ее убьют. Просто остерегаю. Боюсь… поседеет наша красавица в тот же способ, что и ее… Учитель.
   Видимо, в этой шутке был какой–то особенный смысл, потому что Берен расхохотался. Смеялся он сейчас тоже жутковато: короткие беззвучные выдохи через кривую усмешку. А вот Даэйрет как–то съежилась и заплакала.
   На привале Руско оставил ее с Брандиром и Нимросом, чтобы поговорить с Береном один на один. Тот сидел на седле, снятом с Астэ, и пытался есть. Кусок вяленого мяса он щепал ножом, как дерево, отрывая по маленькому кусочку, и держал эти кусочки во рту, пока он не становились достаточно мягкими, чтобы их проглотить.
   — Ты сердишься на меня? — спросил он, садясь напротив.
   Берен послал ему мрачный взгляд.
   — На тебя — почти что нет, — сказал он. — А вот на эту бестолочь…
   — Ты думаешь, она и вправду хочет нас предать?
   Князь вздохнул, повел плечами, поморщился.
   — Беда не в том, что она хочет нас предать, — проговорил он. — Если бы оно было так, я бы знал, что с ней сделать. Беда в том, что она сама не знает, чего хочет. Про иных людей говорят: «душа из воска», но воск все–таки застывает, у этой же что ни минута, то в новую сторону лежит душа. Говорит она одно, делает другое, думает третье и все это называет «быть самим собой». Диргель сказал, что порчи на ней нет, Моргот не успел поставить свое клеймо — но он, по всему видно, уже постарался сделать ее душу пожиже, чтобы отлить по своей форме, когда придет срок. Я охотно верю, Руско, что она подалась с нами не потому что все еще любит Саурона, а потому что ей в одно место ударила кровь, но я не знаю, куда она ударит, когда мы спустимся по ту сторону Криссаэгрим. И поэтому боюсь. Шкурой я чую, Руско, что удача отвернулась от меня, и все мои несчастья случались из–за женщин.
   — Тогда почему ты…
   — Не убил ее? — Берен сжал кулак. — Послушай, малый. Я убиваю тех, кого я ненавижу. Тех, кто называет себя моим врагом. Тех, кто заслужил. Но я никогда не убиваю тех, кто всего лишь может мне помешать. Лишь однажды я поступил противно себе — и, наверное, за это Судия с меня взыскал, почти лишив руки, когда она так мне нужна… Нет, Руско, я больше не буду его гневить и убивать для пользы дела. Будь что будет.
   — Спасибо.
   — Не за что. Я это делаю больше ради себя, чем ради тебя или нее.
   Он покосился в ту сторону, где, сгорбившись, сидела у огня девица.
   — Ты и в самом деле в нее влюбился по уши?
   — Не знаю, — признался Гили. — Когда я… ну… я и сам себя не понимал.
   — Ага… Будь это в другое время, в другом месте, я бы слова не сказал. Но сейчас, Руско, мне очень нужно, чтобы ты не терял головы. Я знаю, что мед в этом дупле сладкий — но уж больно пчелы злые. Если бы ты начал лазить за ним немножко раньше, ты бы уже знал, что пасека большая, есть из его выбирать. Но по первому разу всегда кажется, что рыба есть только в одной речке, а в другие не стоит и удочку забрасывать. И из–за этого мужчина начинает делать глупости… А иной раз — и подлости… — он помрачнел. — А, вот и лорд Даэрон идет. Присаживайся, певец Тингола. Есть эль и вяленое мясо, угостись.
   — Не хочу, — Даэрон сел рядом на камень. — Берен, я слушаю, о чем говорят твои люди, и мне это не нравится.
   — О чем же они говорят?
   — Они болтают, что твой названый брат обезумел от любви, а ты не решаешься принудить его бросить здесь морготову девицу. Болтают, что она — кхайрэт, демон, посланный вам на соблазн и раздор.
   — Я им сейчас покажу соблазн и раздор, — оскалился Берен и, вскочив, крикнул: — Брандир! Мерет! Поднимайте людей! Лорд Элвитиль, командуй эльфам в седла, мы едем дальше! Засиделись.
   — Ярн, лошади устали, — несмело возразил Мерет. — Они падут, едва мы перевалим через Анах.
   — Значит, бросим их и поскачем на запасных. Время дорого!
   Элвитиль не зря срезал путь — тропка вывела отряд на самую середину перевала Анах, верхнюю точку водораздела. Узкая тропка шла меж стеной и пропастью, и лошадям обматывали головы плащами, чтобы они не боялись шагать, но когда страшная дорога осталась позади, им открылся ровный, почти пологий широкий спуск в Нижний Белерианд. Здесь брала начало река Миндеб.
   — Даэрон, — конь Берена поравнялся с конем эльфа. — Я так понял из твоих слов, что на Тол–и–Нгаурхот ты с нами не пойдешь.
   — Мне нечего там искать. Мой король послал меня за своей дочерью.
   Берен кивнул.
   — Тогда у меня будет к тебе просьба. Прихвати девчонку, доставь ее в Бритиах.
   — Ты меня с кем–то путаешь, князь Берен, — Даэрон повернул к нему холодное неподвижное лицо. — Я не сторож сумасбродным человеческим девицам, не твой вассал, которого можно гонять с поручениями, и не наемник.
   Берен сжал зубы, насколько это позволяла разбитая скула, но удержал себя в руках.
   — Даэрон, я сейчас говорю о жизни или смерти. Если эта дурочка что–нибудь выкинет, мне или Руско придется ее убить, и его сердце будет разбито, потому что он любит ее, а я его люблю как брата. Есть в тебе хоть капля милосердия, Даэрон? Ты же сам знаешь, что такое любовь — мыслимо ли заставлять человека выбирать между возлюбленной и братьями по оружию. Лучше смерть, чем такая мука.
   — И ты смеешь напоминать мне о любви?
   — Смею, Даэрон — я ведь ухожу, а любовь оставляю тебе. Слушай, ну что тебе стоит — ведь все равно ты едешь туда, раз не нашел ее здесь!
   — Я полагаю, это лишний разговор, Берен. Она будет задерживать меня, а любое промедление в этих поисках подобно смерти.
   — Проклятье, — горец стегнул коня и обогнал Даэрона.
   Они скакали весь день — так, что несколько коней пало, и тем, кто на них ехал, пришлось пересесть на запасных; а на ночь они остановились в месте, называемом Кирит–Мегил, Ущелье Меча. Мало кто знал о нем. По преданию, здесь Астальдо бился с Морготом, ударил врага мечом, промахнулся и проложил лезвием это ущелье в гряде Криссаэгрим.
   Ущелье и вправду было прямое, а стены его — отвесные, словно вырубленные исполинским мечом. По дну ущелья пролагало песчаное русло речки, наполнявшейся только во время дождей — она так и звалась: Сухая речка.
   Это была предпоследняя ночевка — послезавтра их поход завершался победой или гибелью. Послезавтра на закате они должны были брать Тол–и–Нгаурхот.
 

***

 
   — Их около полутора сотен, — сообщил Хисэлин. — Люди, ни одного орка. Костров не жгут, караулы стоят у входа в ущелье.
   — Больше ничего не видели? — спросил Фейнарин.
   — С ними есть темноволосая женщина небольшого роста, — решительно сказал Линдо, разведчик.
   Он долго думал, говорить это Фейнарину или нет — подобраться ближе и наверняка разглядеть, кто она, не сумел, уверенности в том, что это Лютиэн — не было, но и твердо сказать, что это не она, Линдо не решился бы.
   — Ты видел ее?
   — Мельком, — нолдо глядел в глаза своему вождю прямо и твердо. — Ее стерегли двое. Лица не видно. Короткие черные волосы. Ее охраняют, очень похоже, что она пленница, хотя и не связана.
   — А пес? — как можно спокойнее спросил Хисэлин. — Пса ты заметил?
   — Хуан никогда не позволил бы взять ее, будь он жив, — Фейнарин ломал в пальцах сухую веточку.
   Чем дольше он находился рядом с Хисэлином, тем больше ему казалось, что тот ищет не Лютиэн, а банду орков, с которыми можно было бы славно подраться. Это ему не нравилось. Не нравилось и смутное ощущение беды, исходящее от Хисэлина. Не то чтобы Фейнарин верил в морготову скверну, о которой говорят барды — но в беглых пленниках и в самом деле порой было… нечто. Фейнарин знал одного такого, еще там, на востоке. Он был удачлив, странно удачлив. Захваченный во время разведывательной поездки через шесть лет после Аглареб, бежал на девятом году плена… Присоединился к Маэдросу, хотя сам был из нолфингов. И несколько раз чудом спасался во время рейдов в Синие Горы, сталкиваясь с превосходящими силами орков. Все, кто был с ним — гибли, а он — спасался…
   Хисэлин был не такой, но… чем–то похож. Никто из охотников не зашел так далеко на север, как они. Здесь было опасно, здесь свободно чувствовали себя орки и волколаки, и если что и можно было найти скорее — то именно драку. Однако они отыскали все разом. Отряд в полторы сотни всадников так просто королевну не отдаст.
   — Кано, мы не можем рисковать, не зная, она это или нет, — Линдо словно прочел мысли своего вождя.
   Фейнарин покосился на друга.
   — Только Враг знает, сколько сейчас у него отрядов вокруг. Если придет подкрепление — оно придет к ним, а не к нам.
   — Не можем рисковать? — вскочил Хисэлин. — А если это она, и еще до завтрашнего вечера ее доставят на Волчий Остров? Я не вижу риска: это вояки, набранные Морготом из горских предателей, мы перебьем их сонных.
   — Все это странно, — качнул головой Фейнарин. — Они сейчас в своей земле — отчего же они боятся разжечь огонь?