Брилева Ольга. По ту сторону рассвета

   — Молчи, старый, — одернула Раэнет. — Посмотри, кто к нам приехал.
   — Эла! — Форвег протер кулаком глаза и обнаружил, что Берен не снится ему. — Настал, значит, день… Дождались, значит…
   — Дождался, почтенный, дождался, — засмеялся Берен.
   Ножом Эрвега Берен сумел–таки выскрестись до нужной гладкости. За зеркало, которого Эйтелинги не имели, был Руско, державший светильник так близко, словно хотел выжечь бороду хозяина, и показывавший, где Берен пропустил клок волос.
   Увидев Берена бритым и словно помолодевшим, Форвег даже слегка прослезился, а Раэнет, уже начинавшая слепнуть, позволила себе даже коснуться его лица.
   — Ну, чисто эльф, — всхлипнула она, — как и войны не было…
   — Ты еще увидишь эльфов, матушка, — Берен обнял ее, а потом отпустил, чтобы взять руки Форвега, которые старик вложил ему в ладони, встав на колено. Руско тем временем вывел из стойла коней (надеясь, что за ночь те не слишком объели четырех коров, составлявших единственный источник пропитания стариков) и отворил ворота.
   — Не в последний раз видимся, — сказал напоследок Форвегу Берен, сцепившись с ним локоть о локоть.
   Хотя Берен был князем, а Форвег — вассалом, Берен называл старика «мардо», а его жену — «матушка», и Гили знал, почему: Форвег был товарищем Брегора и воспитателем Барахира, как Кеннен Мар–Хардинг в свое время — воспитателем Берена. Как Кеннен был ему вторым отцом, так Форвег — вторым дедом. Это Гили узнал еще зимой, когда старики приютили его, якобы сбежавшего из Каргонда. И он понял тяжелый вздох князя, когда темная, выглоданная громада полусгоревшего замка за их спиной исчезла в утреннем полумраке, скрытая лесом и склонами горы.
   Саурон не повторяет своих ошибок. Старики уцелели в войну, потому что слуги Гортхаура сочли их слишком незначительными. Но если восстание погибнет — то весь Дортонион зальется кровью, от Гвайра до Ступеней Ривиля. Не будет пощады ни старому, ни малому. И Эйтелингам — тоже.
   С утра, как обычно весной, подморозило, и хрупкий ледок, что подернул дорожную грязь, хрустел и ломался под копытами коней. Но это был уже не зимний холод, уже пахло в воздухе свежей травой.
   Они выехали из ущелья — и им снова открылся Каргонд. Жутких отсветов пожара уже не было видно, но над башнями по–прежнему курился густой черный дым. Сквозь окна одной из них, когда клубы дыма делались пожиже, просвечивало небо — Руско понял, что там внутри все обрушилось, как и в Ост–ин–Эйтель.
   — Чего смотришь, — проворчал Берен. — Или сам не сжег своего зараженного дома?
   Гили так и поступил, когда уходил — навалил сена и поджег сруб с четырех концов, чтобы ветер не разнес заразу дальше. Но ведь в его доме все уже было мертво…
   — Ходу, малый! — Берен хлопнул его коня свернутой плетью по крупу. — Чем дальше мы отъедем от Каргонда, тем лучше.
 

***

 
   Огонь вырвался из распахнутой двери винного погреба как бешеный пес и одним глотком сожрал обоих стражников, даже не остановившись в своем рывке по коридору. Занялись деревянные лестницы и закопченные балки, гобелены и циновки…
   Замок Каргонд запылал. По ауле огонь перекинулся в другую башню, но, по счастью, ветер был с юга, и две башни, южная и западная, уцелели.
   Илльо, Этиль и Даэйрэт успели выскочить и спастись. Солль, которому огонь отрезал путь, выпрыгнул из окна, выбрав менее мучительную смерть. Болдог рвал на себе волосы: дотла сгорела волчарня и полсотни зверей. Человеческих жертв было меньше — многие спаслись на стенах.
   Потушить не смогли и под утро. Илльо послал в ближайшие лагеря за людьми — помогать в разборе завалов. Пересчитали живых. Недоставало одиннадцати человек из слуг и войска. Из верхушки армии «Хэлгор» не хватало Эрвега и Берена.
   Расспросив всех, кто бодрствовал в эту ночь, Илльо немного успокоился насчет Эрвега: его видели покидающим замок. Правда, что ему понадобилось, Илльо никак не мог взять в толк, и намеревался строго с него спросить. Но хоть за его жизнь можно было не волноваться.
   К рассвету огонь утих, но не благодаря жалким усилиям людей, а из–за ветра, заставлявшего пламя пожирать самое себя. Выглодав в двух башнях все, что там могло гореть, огонь утихомирился и лишь изредка пробивался из–под развалин.
   По расчетам Илльо, выступив ранним утром, хэрт стрелков из Моркильского леса должен был оказаться здесь к полудню. Они ведь и так находились уже не в лагере, а на тракте. Но полдень миновал, а хэрта все не было. Но подтянулись другие стрелки, и там, где огонь уже угас, решено было разбирать завалы.
   Разобрав завалы, пересчитав трупы и сличив их с живыми, обнаружили, что не хватает одного — Берена Беоринга.
   Его нашли в винном погребе, обгоревшим местами до костей. Ильвэ мог только догадываться что произошло: он забыл забить чоп, норпейх вытек и собрался на полу лужей, а потом, когда свеча догорела… или он спьяну опрокинул ее…
   — Жаль, — сквозь зубы процедил Болдог, услышав известие. — Хороший был враг, пока не начал на дерьмо спиваться…
   Орк помолчал еще немного, потом сказал:
   — Это ничего не меняет. Выступаем.
   — Конечно, — согласился айкъет'таэро.
   Тхуринэйтель улетела к Айанто с кратким отчетом и об этом нелепом и страшном несчастном случае. Илльо зубами скрипел от злости: из всех способов умереть Берен избрал самый бездарный.
   Но это, как сказал Болдог, ничего не меняло. Следовало выступать.
   Илльо назначил выход на другой день: сегодня было уже поздно.
   Подходило все больше и больше стрелков, но Илльо уже не требовал людей для разбора завалов. Хэрты должны были уходить по тракту на северо–запад по мере того, как собирается полностью их состав; командиры приводили поселян из деревень. В лагере под горой Каргонда было уже больше полутора тысяч человек, а ни один хэрт еще не собрался полностью. Эрвег, отвечающий за это дело, исчез; Берен, на которого это можно было бы свалить, погиб. Погибли в огне записи о составе войска — и погиб Солль, который знал их почти на память. Илльо и Айо, командир каргондской полутысячи рыцарей Аст–Ахэ, не находили времени перевести дыхания. За всю следующую ночь они так и не сомкнули глаз.
   На другое утро начали подтягиваться последние тридцатки и полусотни — и вот первое знамя стрелков, сопровождаемое пехотой Аст–Ахэ, Волчьей Сотней и двумястами полудиких орков, выдвинулось по тракту в сторону долины Ривиля.
   Илльо, спровадив их, решил подремать, но ему удалось вырвать для сна совсем немного времени. Пришел его оруженосец, Эннор, с вестью, что добрали второй хэрт. Ильвэ, найдя на склоне снег и растерев им лицо, спросил, что с третьим. Эннор позвал командира–северянина — и тот сообщил, что к хэрту все еще не пристала длинная сотня стрелков Фин–Риана.
   Илльо насторожился. Эту сотню он ждал первой, нарочно послав за ней. С той поры прошло больше суток. Промедление после сигнала на сбор грозило командиру наказанием, а опоздание более суток — смертью.
   — Позови мне Болдога, — скомандовал Илльо.
   Болдог явился — желтые глаза уже горели в предвкушении драки.
   — Пошли кого–нибудь отыскать сотню Фин–Риана, — сказал Илльо. — Стольких, скольких сможешь, возьми живыми. Если не сдадутся — принеси мне головы командиров, от корнара до антара.
   — Слушаюсь, — Болдог преклонил колено, ударил кулаками в землю и пошел поднимать свой отряд.
   — Ждать не будем, — сказал Илльо командиру хэрта. — Выступайте.
   Эннор оседлал и подвел ему коня. Покидая лагерь, Илльо вдруг сообразил: а ведь Эрвега тоже нет больше суток. Эрвег не мог исчезнуть так надолго, не сказавшись, зачем. Значит, с ним что–то случилось.
   Он повернул коня, вернулся в лагерь и нашел Болдога.
   — Отыщи мне Эрвега, живым или мертвым. Ступай за ним сам, не поручай никому из своего отребья. Если он мертв — найди, кто и… делай, что хочешь.
   — Да, господин! — Болдог свистнул, чтобы к нему подвели его жеребца.
   Он был слишком велик и тяжел, чтобы ездить на волке или бегать так быстро, как бегают орки–степняки. Его мышасто–серого битюга специально обучали не бояться орков и волков.
   Илльо снова ударил своего коня пятками — подковы разбрызгали мокрый снег.
   Он должен был обогнать двигающееся по дороге войско и первым прибыть в лагерь у тракта, чтобы проверить, как там устроились орудийщики с Мар–Мэрдиганом во главе.
   Конь преодолел уже три четверти пути, когда у въезда в Моркильский лес Илльо заметил преследователя. Маленький всадник в плаще и шлеме рыцаря Аст–Ахэ скакал во весь опор. Илльо придержал коня.
   Запыхавшаяся, усталая и потная, к нему подъехала Даэйрэт.
   — В чем дело? — жестко спросил айкъет'таэро, пообещав себе не пожалеть ремня, если это просто выходка влюбленной взбалмошной девчонки.
   — Этиль… Письмо… — тяжело выдохнула она.
   …Илльо не собирался давать Этиль поручение вскрывать обгоревшее тело Берена — слишком много было пострадавших, слишком она устала, а со смертью горца все было ясно. Но Этиль сделала это сама, по своему желанию. И, едва закончив работу, тут же взялась за перо.
   Илльо показалось, что от клочка ткани, на котором написано письмо, несет паленым мясом.
 

   «Друг мой Илльо. Я знаю, как много тяжких обязанностей, в дополнение к тем, что и так возложены на тебя Учителем и Ортхэннером, ты несешь после происшедшего пожара. Поверь, если бы не чрезвычайная важность происшедшего, я не решилась бы беспокоить тебя письмом сейчас, но речь идет о преступном небрежении долгом, если не о предательстве.
   Едва у меня появилось свободное время, я вскрыла тело Берена. Я знаю, как ты сочувствовал этому человеку, и охотно верю, что некогда он был достойным воином — но к тому, кто по глупой неосторожности сжег замок, у меня не было ни капли уважения. От чего он умер — меня не волновало бы, если бы не твоя к нему привязанность. Я хотела найти хоть что–то, способное оправдать его хоть немного. Может быть, болезнь сердца или мозга.
   Нашла же я преступление. Человек, которого мы нашли в подвале, не погиб от несчастного случая. Он был убит. У тех, кто сгорел заживо, в легких есть частички сажи. У этого человека — нет. Конечно, он мог бы умереть от естественных причин прежде, чем сгореть — например, в силу опьянения упасть и разбить голову или сломать шею. Поэтому я тщательно исследовала его череп и позвоночник. Они были целы. Я вскрыла его сердце, ища незримые пороки — смерть могла наступить от сердечного удара. Сердце его было здорово. Здоров был и мозг — нигде ни следа старых или новых кровоизлияний. Зато я обнаружила, что гортань его раздавлена. На шее, под левым ухом, один участок кожи не обгорел, и там я увидела борозду удушения. Душили, судя по всему, широким кожаным ремнем, скорее всего — поясом. Его кто–то убил и поджег погреб, чтобы замести следы. Я не хочу клеветать, но подозреваю Болдога. Ни для кого из нас не тайна, что между этими двумя была дикая вражда.
   За каждое из своих слов я готова ответить, Илльо, а ты поступай с этими сведениями как знаешь».

 
   Илльо сжал письмо в кулаке. Посмотрел на Даэйрэт, исходящую потом, и на ее кобылку, готовую пасть в любой миг. Посылать ее обратно с требованием вернуть Болдога было просто бесчеловечно. Следовало добраться до лагеря, найти коня там и послать гонца…
   Гонца…
   Со всем этим было что–то не так. Илльо подумал, что, даже прибыв в лагерь, не будет посылать гонца, пока не поймет, что его так настораживает.
   — Поезжай за мной, — велел он Даэйрэт.
   Они тронулись шагом.
   — Ты знаешь, что в письме?
   Девчонка кивнула и, слегка побледнев, хрипловатым голосом сказала:
   — Я там была. Помогала ей.
   О, Тьма… Илльо надеялся, что девчонку вырвало не больше двух раз. А впрочем, путь целителя не для неженок, тем паче — путь Видящих и Помнящих. Пусть узрит войну воочию прежде, чем узнает ее в видениях.
   — Ты тоже думаешь на Болдога.
   — Конечно. Он же орк.
   Ну да, поморщился Илльо. Он же орк — этим все сказано. Он ненавидит Берена лютой ненавистью, это известно всем. Берен убил его сына, ребенка от Прародительницы… Кто бы ни нанес Берену удар — он знал, что подумают на Болдога.
   Но если так — зачем поджигать замок? Зачем обрекать множество людей страшной смерти? Чтобы замести следы? Но зачем их заметать — подумают ведь все равно на Болдога! Тем более, убийца рассчитывал, что смерть примут за естественную: Берен упился и опрокинул свечу.
   Представлять смерть Берена как естественную мог только тот, кому не хотелось, чтобы подумали на Болдога.
   То есть, сам Болдог.
   Или… сам Берен? Его договор с Гортхауэром не касался тех случаев, когда смерть была естественной или от несчастного случая. Берен мог обставить свое самоубийство как несчастный случай? Нет, вздор! — Илльо тряхнул головой. Ты слишком устал. Ни один человек не в силах раздробить себе гортань. Тем паче, Берену это было ни к чему — он мог просто напиться вусмерть и опрокинуть свечу перед тем, как провалиться во тьму забвения.
   Впереди показался лагерь — наскоро насыпанный вал с частоколом, козлы из заостренных кольев вместо ворот. Илльо показал стражникам ярлык — впрочем, его знали в лицо — въехал с Даэйрэт в лагерь, спешился и велел принести чего–нибудь поесть себе и девочке.
   Хлебая гороховое варево на копченых ребрах, он знал, что уже близок тот миг, когда события сами собой выстроятся в цепочку.
   Поздно вечером вспыхивает пожар… Гибнут Берен и Солль, и еще несколько людей и орков… Наутро пожар все еще не удается погасить… А между тем надо выступать и собираются войска… Один отряд так и не появляется… Исчезает Эрвег… И оказывается, что Берен был убит…
   Клац! Две мысли сошлись как кремень и кресало.
   Исчезает Эрвег… Берен был убит…
   А если напротив — исчезает Берен, а убит Эрвег?
   Илльо поперхнулся элем.
   — Даэйрэт, — спросил он. — Ты видела тело?
   — Илльо, я же ем, — жалобно сказала девочка, с трудом проглотив то, что было у нее во рту.
   — Это очень важно, — сказал Илльо.
   Даэйрэт вздохнула.
   — Как вы узнали его? Лицо не очень… пострадало?
   — Лица не было. По его золотой цепи — она… — Даэйрэт вдруг зажала рот рукой и опрометью кинулась к ближайшим кустам.
   Вернулась через несколько минут, прополоскала элем рот, сплюнула в сторону и закончила с того места, где начала:
   — Она прикипела к его плоти. И пряжки, и зарукавья — все было его. Ты доволен? Добился чего хотел?
   — Извини, — тихо сказал Илльо. — Значит, вы узнали его по тому, что осталось от одежды и украшений… Это не Болдог. Это Берен, Даэйрэт…
   — Берен? Убил сам себя?
   — Нет! Нет… Убит был Эрвег, понимаешь? Беоринг сбежал. Убил его, подбросил тело — и сбежал в его одежде и на его коне…
   — Какая мразь… — у Даэйрэт раскрылись глаза, потом в них задрожали слезы.
   — Не время плакать. Скажи, ты выдержишь еще одну дорогу до Каргонда?
   Даэйрэт слегка поморщилась и сделала рукой движение — потереть задок, набитый во время бешеной скачки, но удержалась.
   — Для тебя все что угодно, — сказала она.
   — Эннор! — крикнул Илльо. — Свежего коня для Даэйрэт!
   — Слушаюсь!
   — Коморник! Тальир!
   Тальир отыскался не сразу.
   — Что–нибудь для письма. Пергамент, бумагу, что угодно! — Илльо отцепил от пояса походную чернильницу, пересыпал немного порошка в крышку и набрал в нее воды, помешивая тонкой кистью.
   Тальир принес пергамент, уже использованный с одной стороны. Илльо не придирался.
 

   «Этиль, т'айрэ. Я подозреваю в убитом не Берена, а Эрвега, Берена же подозреваю в убийстве. Если Болдог уже вернулся — немедля отошли его искать не Эрвега, а Беоринга. Есть малая возможность того, что Беоринг все–таки мертв, а Эрвег жив и скрылся либо стал жертвой разбойного нападения — но эта возможность ничтожна.
   Если ты еще не погребла тело — похорони его как рыцаря Аст–Ахэ».

 
   Он запечатал письмо, вручил его Даэйрэт и подержал ей стремя. Эннор передал всаднице поводья коня.
   — Не останавливайся, — сказал он. — И торопись… Если ты и вправду меня любишь.
   — О, Илльо… — Даэйрэт сморгнула слезинку, дважды беспомощно раскрыла ротик, но так и не нашла что сказать — повернула коня и понеслась вскачь к открытым воротам. Ей пришлось перепрыгнуть через телегу казавшегося бесконечным обоза и наградить парой ударов плети неповоротливых погонщиков.
   Илльо оглядел суматошный лагерь. Корна–таэри Рысей и Медведей соединялись с Волками и Зубрами, стоявшими доселе у Бар–Эн–Эмин. Обоз вползал в ворота со скоростью улитки, слышалось мычанье волов — Мэрдиган привез осадные орудия, чудовища из бревен, каждое из которых, будучи разобранным, требовало для перевозки четырех воловьих упряжек или стольких же сдвоенных лошадиных. У самых ворот стояли лагерем рыцари Аст–Ахэ — как обычно, их палатки были выстроены в ровную линию; горские стрелки расположились беспорядочными кучами, сбиваясь кружками вокруг костров, где варили пищу, а за оградой нашли пристанище орки. Это было уже немалое войско, и Гортхауэр без него не сумеет обойтись.
   Неужели все — псу под хвост? Куда подался Беоринг? К Бар–эн–Эмин, ответил он сам себе. Там все еще стоят многие отряды с высокой долей дортонионских солдат. Он будет именно там искать себе поддержки.
   — Айо! — крикнул он.
   — Я здесь! — раздался голос откуда–то от ворот.
   Какой я дурак, бормотал Илльо себе под нос, едва ли не бегом спеша на отклик. Какой же я беспросветный осел, как дешево Берен купил меня! Как легко я поверил в его пьяное ничтожество…
   Впереди промелькнул плащ одного из корнанов.
   — Стой! — крикнул Илльо, вспоминая имя. — Стой, корнан, как тебя там!
   Тот остановился.
   — Бервин, сударь, Зубры…
   — Найди всех, кого сможешь — корна–таэри, айкъет'таэри, всех командиров — пусть идут сюда. Бегом!
   Человек кивнул и умчался. Илльо вошел в большой шатер — и встретился взглядом с Мэрдиганом.
   — Корна–таэро Мэрдиган… — Илльо обнажил меч. — Ты временно задержан. Оружие на стол.
   Горец встал со скамьи, молча расстегнул пояс с мечом и ножом, снял перевязь — и положил оружие на стол. Остальные в изумлении смотрели на Ильвэ.
   — Что случилось? — откинув полог, в палатку шагнул Тильх, командир Медведей. — Опять пожар, а, Ильвэ?
   — Кажется, Беоринг не сгорел, а бежал. Пока не болтайте об этом. Я даже не знаю, стоит ли посылать весть к Ортхэннеру. Мне нужно, чтобы орки и добровольцы из людей отправились к Бар–эн–Эмин и перехватили его там, если он появится.
   Мэрдиган сидел ни жив ни мертв. Его ската и нож лежали перед ним на столе, все были так огорошены, что никто не сообразил взять у него оружие. Это сделал Илльо.
   Не нужно было допрашивать старшину орудийщиков, чтобы понять: он непричастен к побегу Берена. Лицо его говорило само за себя: пористой бледностью оно могло бы соперничать с рыхлым весенним снегом, сохранившимся в оврагах. Поэтому Илльо отдал его под стражу рыцарям Аст–Ахэ, а не оркам.
   — А если Беоринг подастся на восток, а не на запад? — спросил Тильх.
   — Тогда орки Скулгура сожрут его, чтобы заморить червячка, — хмыкнул один из северян. — Господин айкъет'таэро прав, надобно молчать, чтобы не было смуты.
   — Когда Скулгур будет здесь? — спросил Айо.
   — Завтра он пересечет Фреридуин, — ответил Илльо. — А послезавтра будет здесь. Волчьи всадники двигаются быстро.
   Нескольких человек слегка передернуло при воспоминании о жутковатых союзниках. Орки Синих гор и Лотланна, низкорослые, как гномы, но сильные и злобные, приручающие громадных волков, людоеды на зверях–людоедах, украшающие плащи скальпами, а шлемы — черепами людей и эльфов… Гортхауэр обещал им новую добычу и новые, более плодородные, чем Синегорье, земли: Хитлум.
   У Илльо был тайный приказ от Гортхауэра: когда задача будет выполнена — перебить Лотланнских орков. И давно пора было, добавил он про себя, подумав об этом.
   — А Беоринг знает о Скулгуре? — спросил кто–то.
   — Конечно знает, — Илльо с досадой ударил кулаком о ладонь. — Мы же чесали при нем языки как при бревне, когда он прикидывался похмельной свиньей!
   — Да… — криво усмехнулся Айо.
   На лицах тех командиров, что не принадлежали к ордену Аст–Ахэ, ясно читалось: «Дали вы маху, господа рыцари». Из почтения к воинам Твердыни это не произносилось вслух.
   — Тогда на восток он не пойдет, — заключил Айо. — Не дурак же он. И не безумец…
 

***

 
   — Лорд… — Руско наконец отважился задать вопрос, который вертелся у него на языке с самого утра. — Мы ведь на восток идем?
   — Угу, — ответил Берен сквозь краюху лепешки, отрывая и протягивая Гили сердцевинку.
   — А войско, где служат наши люди, собирается на западе? — исходив страну, юноша знал расположение всех отрядов.
   — Угу.
   — Я думал, — Руско покосился на шумящих у очага стрелков Анардила Фин–Риана, — мы остальных пойдем собирать…
   — Зачем? — Берен откусил новый кусок, прожевал и проглотил, запил элем. — Пусть Ильвэ собирает.
   Вначале Берен собирался прихватить только стрелков Мар–Леода, но боги послали им навстречу Фин–Риана с его длинной сотней. Их сопровождала тридцатка орков.
   Не будь это Фин–Риан, Берен не рискнул бы подбить сотню на атаку. Но это был тот самый рыжий Анардил, которого жестоко высекли за то, что он призывал Валар, и который сделал свою сотню лучшей во всем знамени.
   — Так эти храбрые воины идут на север, бить наших злейших врагов? — спросил Берен, выслушав отчет орочьего старшины.
   — Да, господин, — ответил орк. Берена он не узнал, так как видел его редко, заросшим и опустившимся.
   — И им ведомо, что их князь верен нашему повелителю? — продолжал расспрашивать Берен.
   — Да, господин.
   — Пусть рыжий ответит: готов ли он следовать за своим князем туда, куда князь прикажет?
   — Диргол носят на одном плече, — Анардил поднял голову, словно спрашивая глазами, верно ли он понял. — Куда князь позовет, туда я пойду. Как сделает он, так и я.
   — Тогда за мной! — крикнул Берен, выхватил скату и рубанул орочьего старшину.
   Тогда Гили впервые увидел, как убивает Берен. То есть, он и прежде видел, как Берен спускает тетиву самострела, но на этом все и заканчивалось. С тем Береном, каким тот был в схватке, Гили так и не познакомился, а, познакомившись, решил, что это страшно, и что в бою лучше быть у такого человека за спиной, чем меч в меч. Гили слышал прозвище, данное Берену здесь еще тогда, когда он скрывался по лесам: Ирхараз, «молот орков». Теперь он понимал, за что дано это прозвище. Берен разил наповал, и если один удар достигал цели — второго не требовалось.
   Он бился двумя мечами, держа длинный в левой руке, а скату — в правой, и оба меча были подобны серпам, собирающим жатву плоти и крови. На долю Гили так и не осталось противника. Даже гномий самострел, взведенный с самым началом разговора и прикрытый плащом, не пригодился.
   Стрелки покончили с орками, не потеряв ни одного человека, побросали трупы в овраг и забросали валежником. Берен и Фин–Риан сцепились локтями и продолжили путь на восток вместе.
   Каррант рассказал, что его призвал гонец, помогать тушить пожар в Каргонде.
   — Пусть горит, — усмехнулся Берен. — Завшивевший кожух сжигают.
   Вечером они подобрали сотню Мар–Леода. Их перемещение кое–кто заметил, но для всех это были две длинные сотни стрелков под началом рыцаря Аст–Ахэ. Никто не спрашивал рыцарей Аст–Ахэ, куда и по какой надобности они идут. Правда, трудненько пришлось бы, повстречай они кого–то из настоящих рыцарей Аст–Ахэ: те знали Берена как облупленного. Потому Берен увел отряд с прямоезжей дороги и двинулся проселками.
   Сейчас они сидели в опустевшем лагере Леода, и Руско не знал, куда ляжет их дальнейший путь. Берен велел устроить здесь обед, и сейчас со вкусом ел то, на что хватило времени: пресную лепешку и соленую рыбу.
   Еще до наступления вечера они должны были сняться и дойти до рудников, что на северном склоне Делла, недалеко от замка Хардингов. Ночью, сказал он, мы нападем на рудники и освободим тамошних рабов, людей и нолдор. Леод и Риан были согласны.
   — А что потом? — спросил Фин–Риан.
   — Потом мы встретимся с деревенскими и беглыми, которых должен собрать Лэймар, — объяснил Берен. — А потом все вместе дадим просраться Лотланнским оркам, которые завтра–послезавтра подтянутся к Бешеному Броду.
   — Лотланнские орки? — переспросил Леод.
   — Я что, не прожевал, когда говорил? Да, Лотланнские орки. Или ты хочешь, чтобы они прошлись по твоей деревне?
   Леод скрипнул зубами. Он не хотел, но…
   — Но нас же всего две длинных сотни.
   — Два года тому я был вовсе один, — Берен встал. — Кончай со жратвой, собирай людей.
 
   На рудник они пришли уже после темноты, и охрана прозевала тот момент, когда еще можно было сопротивляться. Рубка была страшной, выбегавших на шум охранников рассекали на части, потому что ярость горцев была велика. Потом победители сбили замки на дверях бараков, где ютились рудничные рабы. С факелом в руке Берен ворвался внутрь. Многолетняя вонь на миг заставила его задохнуться. Груды затхлого, грязного тряпья на полу, поверх сбитых в твердый пласт нескольких слоев загаженной соломы — где–то во всей этой дряни люди и эльфы спасались от холода весенней ночи.