Брилева Ольга. По ту сторону рассвета

   На этот раз Берен пребывал в сознании, он не мог уйти в беспамятство, но время от времени проваливался в безумие. И тогда ему казалось, что он один во тьме, не в подвале Тол–и–Нгаурхот, а на деревенской площади, и руки не прикованы к стене, а привязаны к бревну, и он пытается расшатать и выдернуть не вбитый в стену крюк, а врытый в землю столб.
   Но потом смерть приходила за кем–то из эльфов — и он выпадал из жуткой грезы прошлого в жуткое настоящее.
   Тварь убивала одного — и успокаивалась на какое–то время. На сколько — Берен не знал. Он пытался вести времени счет по ударам сердца — но очень скоро оказалось, что это доводит до сумасшествия. Он сбивался и сознание мутилось. Порой казалось: наступает спасительный обморок — но нет. Саурон знал свое дело.
   Он дошел до безумия далеко не сразу. Сначала — были отчаянные попытки освободиться.
   Он сумел скрутить цепь на правой руке — кольцо достаточно вольно ходило на запястье. Резко налегая на скрученную, напряженную цепь всем своим весом, он ждал, что вот–вот не выдержит одно из звеньев, либо же крюк выскочит из стены. Семь мучительных рывков, один за другим — и долгий отдых. Аладар лежит под землей, и его верный пес Дхейран одну за другой процарапывает семь крышек его каменного гроба — но, дойдя до восьмой, выбивается из сил, и тогда крышки одна за другой срастаются Ах, если бы у Дхейрана хватило сил процарапать восьмую Он несколько раз пытался, преодолев себя, рвануть цепь в восьмой раз — сломанная ключица не давала. Боль он презирал — но одновременно с ней приходила мерзкая слабость, от которой даже ноги подкашивались. В эти минуты он ненавидел себя, свое смертное тело, свою жалкую природу, которой бессильна овладеть воля. Будь он эльфом — его тело не предавало бы его так жестоко.
   За Вилварином погиб Лауральдо — так и не придя в сознание. Берен завидовал ему.
   Он не в силах был смотреть, как тварь жрет — и не в силах был не смотреть. А Финрод висел на цепях, не поднимая головы. По его телу время от времени прокатывалась судорога — и снова он замирал неподвижно. Он уже не встал, когда волчица подошла к Лауральдо.
   От недосыпа, усталости, холода, боли — Берен соображал очень плохо. Он видел, что Финрод сначала что–то шептал, а потом опустился на колени, закрыв глаза и кусая губы — но он никак не мог связать эти события воедино, никак не мог вспомнить, где и когда он видел нечто похожее. Все усилия его мысли, души и тела сосредоточились в скрученной цепи, которую он дергал и тянул.
   Бесплодно.
   Наверное, эльфы тоже пытались так освободиться. Эльфы, которые сильней и выносливей. Берен не понимал, ради чего он продолжает безнадежные попытки — то ли внутри еще жива глупая надежда, то ли он просто хочет загнать себя до смерти.
   Сколько прошло времени? Часы? Или дни? Все так же капала вода, все так же воняло, и тьма поглощала все звуки.
   Вскоре снаружи раздался новый звук — шумели орки. Берен гадал: пришли они кого–то сюда швырнуть или кого–то вытащить. Оказалось не то и не другое. Раздался стук камней и скрежет мастерка.
   Их замуровывали.
   Потом наступил черед Эллуина. Крик долго звенел под сводом, а потом смолк — слышалось только чавкание, и Берен в исступлении рвал цепь, проклиная себя за то, что сведенные холодной судорогой мышцы отказывают все чаще и рывки все слабее.
   Наконец, насытившись, волчица прямо возле болтающегося на цепях трупа раскорячилась и принялась опорожняться. Берен, парализованный очередным приступом слабости, висел на цепях и плакал от беспомощной ярости. Может быть, даже бранился, выл и бился головой о стену — он не помнил.
   «Я должен это прекратить. Пусть мы подохнем здесь — но не ТАК».
   Оставалось только налегать на цепь в однообразном мучительном ритме: семь рывков, один за другим, снова и снова рассаживая запястье в кровь — и отдых. Он смотрел на крюк — появилась ли какая–то слабина? Должно быть слабое звено, заклепанное вхолодную — ведь не приносили сюда наковальню! Он пытался ощупать пальцами стыки звеньев — расходятся или нет? Замерзшие пальцы не слушались.
   Берен не понаслышке знал, что гаур может голодать без особого риска целую неделю. На тварь явно наложили заклинание: человек не мог потерять сознание или покончить с собой, волчица не могла успокоиться. Она не столько жрала, сколько рвала в куски.
   Количество рывков сократилось до шести. Пяти. Четырех. Потом и на четвертый не хватило сил. Колени подломились, но упасть в полужидкую грязь не позволила скрученная цепь. Берен снова повис, и боль впилась ему в плечо. В миг просветления он сумел встать и раскрутить цепь обратно. Теперь можно было упасть на колени — что он и сделал.
   Безумие снова завертело его в своем колесе. Вися на бревне, он старался напоследок напоить свои глаза синевой и думал, что ему выпало умирать в удивительно хороший осенний день.
   А потом он умирал — и синее небо подергивалось алым.
    — Мама, зачем орки привязали дядю к коновязи? Его будут убивать?
    — Нет, хиньо. Его будут пытать. Убивать будут нас.
    — Это так же больно, как бьют?
    — Больнее. Но не так долго. А после этого мы будем свободны и ночью уйдем по лунной дорожке на небо.
    — И увидим там дэйди?
    — Да, сынок.
   Он странствовал в безвременье своей памяти, пока не настал черед Нэндила.
   Он пытался вырвать себе глаза, чтобы не видеть, как Нэндил умирает. Он бы сделал это, если бы цепи позволяли дотянуться до лица рукой.
   Он погрузился в тягостное, невыносимое оцепенение, когда Нэндил умер.
   Кто–то пытался достучаться до его мыслей — но Берен не понимал того странного чувства, которое тревожит какой–то еще живой кусочек его сознания. Он забыл, что это и как это делается.
   Кто–то звал кого–то по имени.
   — Айменел! Не делай так, не нужно!
   Финрод впервые заговорил в этой яме.
   — Я… — глухо сказал Айменел, — Не могу больше. Я боюсь. Прости, король.
   — Айменел, остановись. Надежда еще есть. А если бы ее и не было — ты не можешь оборвать свою жизнь, ибо не ты ей положил начало.
   — Да… знаю… Но я больше не могу. Прощай, государь. Прощай, Берен.
   — Прощай, — тихо сказал горец.
   — Берен, скажи ему что–нибудь! Останови его! Айменел, если ты так сделаешь, ты поступишь бесчестно — ведь Берен не может умереть по своей воле!
   Айменел всхлипнул и — было видно — заколебался. Но Берен не смог удержать стона.
   — Зачем? — проговорил он. — Ты думаешь, мне радостно будет смотреть, как вас рвет волк? Или думаешь, что я не поступил бы так, будь это в моей воле? Саурон назначил нас служить друг другу орудием пытки — почему ты хочешь удержать того, кто бежит от этой службы? Прощай, Айменел.
   Он никогда прежде не видел, как это происходит, хоть и слышал о таком — юный эльф закрыл глаза и легкое, золотистое сияние жизни, которое окружало эльфов — померкло, а вскоре и вовсе погасло. В глазах Берена Айменел сделался серым и холодным, как камень, к которому был прикован. Дыхание прервалось еще раньше. Сияние в последний раз пробилось вспышкой — так сполох пробегает по угольку, если на него подуть — и умерло совсем. Цепи звякнули — Айменел повис.
   — Вот это, — тихо сказал Финрод. — Мне будет очень трудно тебе простить.
   — Я сам себе не прощу. Не этого — а того, что обгадил все дело и не смог вас выручить.
   — То было не в твоей воле. А это — в твоей.
   — У каждого есть право на достойную смерть.
   — А право на жизнь?
   — Мы не выживем.
   — Откуда ты знаешь, что произойдет через час?
   — Через час тварюга примется за кого–то из нас. Если за меня — я поблагодарю всех богов.
   — Ты просишь смерти, Берен?
   — Я только о ней и молюсь, — ответил человек — и запоздало сообразил, что Финрод этого вопроса не задавал.
   — Ты знаешь, как ее поторопить. Слово, Берен. Всего несколько слов.
   Горец посмотрел на Финрода. Он лишь теперь заметил, что король стоит прямо и делает то же самое, что он делал бесконечное время назад — скручивает цепь. Но не посолонь, как делал Берен, помня, что эльфы обычно нарезают «хитрые гвозди» именно так — а противосолонь.
   — Хорошо, — внезапно сказал эльф. — Хорошо, Берен. Скажи ему то, что он хочет услышать. Скажи.
   Берен очень плохо соображал, но тут словно кто–то вложил понимание ему прямо в голову и в сердце.
   — Гортхаур! — крикнул он, не особенно притворяясь находящимся у последней черты безумия. — Я ничего не знаю об осанвэ! Это все Финрод. Это он придумал заклятие, которое дало мне ложную память. Я не знаю, как это делается, клянусь.
   От хохота, казалось, по подвалу пошел сквозняк — хотя это только казалось. Берен уже знал, чем вызвано это движение воздуха. Он выпрямился и подобрался снова.
   — Раз ты не знаешь — тебе незачем жить, — сказал Саурон. — Прощай, человек.
   Его давящая воля покинула подземелье. Из черного провала показалась огромная голова, блеснули глаза. Волчица пропихивалась через дыру, в которую она прежде проходила свободно.
   Но Берен не смотрел на нее. Он смотрел на Финрода.
   То ли это произошло только что, то ли Берен прежде был слеп — но сияние жизни, окутывающее эльфа, пылало как раскаленный горн. На лбу короля нолдор выступил пот, тело напряглось в усилии, которого Берен не мог не то что сделать — вообразить.
   Финрод рванулся только раз — и один крюк вылетел из стены, а звено цепи, закрепленное за второй — лопнуло…
 

***

 
   Драуглин обманули. Повелители обманули Драуглин! Она не знала, что ее закроют здесь вместе с мясом насовсем. Не знала, что ее заставят жрать мясо — а если она попробует не жрать слишком долго, изнутри придет Боль. Это было так Неправильно! Повелители — лжецы. Она не хотела жрать даже то свое любимое мясо, на которое получила разрешение — но Воля была над ней и она, стеная от ярости, поползла в яму.
   Она не знала, что здесь будет Повелитель, что Повелитель ударит ее цепью.
   Это было Больно!
   Откуда била цепь, откуда шла Боль — она не могла понять. Повелители — лжецы, они наказали ее, обрекли на смерть, но за что? Что Драуглин сделала плохого? Разве не свирепых, не сильных рожала она щенков? Разве не кормила, не ласкала их? Разве ослушалась хоть раз Повелителей? Разве они сами не разрешили ей брать это мясо — да не то что разрешили, заставили! И теперь за это бьют?!
   Повелители! Предатели! Убийцы!
   В отчаянии Драуглин кинулась в сторону — и обида обожгла ее еще больше. Это не Повелитель, это мясо било ее цепью! Драуглин уже не хотела, не могла жрать — но она разозлилась. Мясо не может ее бить — оно не может бить вообще никого, оно может только кричать и умирать, или умирать молча! Мясо, которое бьет гаура — это Непорядок, это страшный Непорядок!
   Драуглин бросилась…
 

***

 
   …лопнуло, и Финрод упал на колени и локти — вес высвободившейся цепи бросил его вперед. Не давая себе передышки, эльф вскочил на ноги и бросился к волчице, ударив ее по голове цепью.
   Слишком быстро двигалась она и слишком медленно — Финрод. Удар пришелся по спине, тварь взвизгнула и, выгнув хребет, развернулась. Прянула вперед, получила еще один удар — и свалила Финрода с ног.
   Берен, увидев, что она подошла близко, со всей силы наподдал ей ногой по заду.
   — Сюда! — крикнул он. — Иди сюда, чтобы ты мной подавилась!
   Тварь повернулась к нему — и тут Фелагунд прыгнул ей на спину, захлестнув горло цепью.
   Все произошло быстро, очень быстро… Финрод оказался под волчицей… Выворачивался и бился, подставляя под клыки скованные запястья — и вдруг исхитрился схватить ее за челюсти. И тут уже перестал выкручиваться из–под нее, наоборот — обхватил ее ногами, сжав колени. Сам Берен мог бы так задушить человека — но сомневался, что раздавить ребра гауру сможет пусть даже эльф. Видимо, Финрод тоже это понял — со всей силой, что была в руках кузнеца, строителя, ваятеля — он начал раздвигать челюсти чудовищной твари. Волчица билась, рычала, таскала своего противника по всему подвалу, пыталась перекатиться через него, чтобы раздавить, полосовала эльфа своими когтищами — но не могла заставить его разомкнуть захват или ослабить давление на челюсти. Ее рык сменился отчаянным воем, потом перешел в тонкий жалобный скулеж — впервые в жизни она почувствовала себя жертвой… В последней попытке освободиться она повалилась на бок и рванула когтями грудь и живот Финрода. Он закричал — но не отпустил зверя. А потом закричала волчица — почти как человек. Челюсти хрустнули, лопнули губы, хлынула кровь, тварь задергалась и забилась, ослабев от боли — и Финрод одним движением свернул ей шею.
   Берен почувствовал, что сам весь в поту — как будто это он выдержал схватку. Финрод неподвижно лежал под дохлой грудой шерсти и мяса, и его кровь смешивалась с кровью зверя.
   — Аран! — крикнул горец, испугавшись, что тот умер.
   Король Фелагунд поднял голову. Его волосы были в грязи и в крови, но глаза горели ясно.
   Кровь из страшных ран больше не текла — эльфы умеют останавливать ее усилием воли.
   Только сейчас Берен понял, какую постыдную ошибку допустил, позволив Айменелу покончить с собой — Финрод уже знал, что сможет освободиться, лишь ждал прихода волчицы. Они двое еще могут выжить. Могли бы и трое — не окажись Берен так малодушен.
   — Аран, — снова сказал он, не в силах благодарить.
   — Ты сможешь встать на ноги и удержать меня? — спросил Финрод.
   — Да.
   — Хорошо, — эльф выполз из–под волчицы. — Все просто. Очень просто, — сказал он неизвестно кому. Все так же, не поднимаясь, подполз к Берену и обхватил его рукой за шею.
   — Давай.
   Берен поднялся с колен. Не то чтобы это было легко — но по сравнению с тем, что сделал Финрод, это было просто ничто.
   Тело эльфа оказалось горячим, как печка.
   — Ты почти расклепал слабое звено, — сказал он. — Скрути цепь и потянем ее вместе, всем нашим весом.
   Берен сделал как он просил.
   Они налегли изо всех сил, потом Финрод сказал:
   — Все, — и, опираясь о стену, отсоединил цепь от слабого звена. Берен обхватил его за пояс. Вовремя — как раз успел не дать ему упасть, опустил осторожно, усадил спиной к стене.
   — Дальше — сам, — тихо сказал Финрод. — И поспеши. Я буду жить сколько смогу.
   Это была нелегкая работа, тут нужна не просто сила, тут нужна ловкость и чувствительность пальцев — а пальцы у Берена изрядно задубели. Как тогда, в Эред Горгор, — и, как тогда, на кончиках пальцев висела его жизнь. Проволока продета через проушину несколько раз, концы ее закручены и склепаны щипцами — если бы их заклепали молотком, может быть, надежды и не осталось бы вовсе… Может быть, ее и сейчас нет — той надежды, которую эльфы называют амдир. Но была еще эстель — и Финрод сумел вырвать цепь из стены и одолеть волчицу. Потому что у него была эстель Он просто должен сделать все, что в его силах и все, что он сможет выжать из себя, когда силы кончатся… Потому что Финрод — смог.
   Время шло. Обламывая ногти, используя звено оборванной цепи, Берен сумел отогнуть прижатые к проушине и закрученные концы проволоки, развести их в стороны, разобраться, как их закрутили — по солнцу или против.
   В Дортонионе лазать по скалам — любимое занятие мальчишек. Разорять птичьи гнезда, высматривать отбившихся от стада овец, срывать для девушек редкие цветы нимбесс, да просто хвалиться своей удалью… Наука пригодилась позже: взобравшись наверх, наблюдать за передвижением врага, оставаясь для него невидимым; сбросить камень или поразить стрелой как бы ниоткуда; по неохраняемой скальной стене пробраться в замок к предателю, убить — и исчезнуть бесплотным призраком; подняться к линии вечных снегов, перебраться через предвершинную седловину и спуститься по другому склону горы, сбивая волков со следа… У всех горцев очень сильные кисти и пальцы. Берен мог согнуть пополам монетку. Сейчас требовалось нечто обратное — разогнуть толстую проволоку, туго скрученную щипцами…
   На середине работы он остановился, упираясь лбом в стену, отогревая пальцы во рту.
   — Берен, — эльф, сидевший неподвижно, уткнувшись головой в колени, поднял лицо — Прошу тебя, не останавливайся. Я не знаю, сколько еще проживу. А если ты потеряешь сознание сейчас — ты потеряешь руку — самое меньшее.
   — Ты еще тысячу лет проживешь… еще меня похоронишь, — ответил Берен, снова принимаясь за дело.
   — Я не собираюсь этого делать. Поторопись.
   — Ты выживешь, эльф. О другом и думать не смей — теперь–то. Тварь ты убил, кровь остановлена, замерзнуть я тебе не дам… Нас вытащат, вот увидишь.
   — Да… Да, конечно…
   Наконец — последний виток проволоки поддался. Берен высвободил руку из оков — и плюхнулся в грязь рядом с королем.
   — Все хорошо, — сказал он. — Теперь все будет хорошо
   — Да, — Финрод слабо улыбнулся — и вдруг его скрутило в судороге, он начал заваливаться набок.
   — Аран! — горец подхватил короля, прижал к себе, положив его голову себе на плечо — эльфа продолжало крутить, не отпускало.
   — Нет, — пробормотал Берен, растирая ему щеки и плечи, — Нет, не надо Ты же победил, Финрод, ты ее одолел, и кровь у тебя не идет больше — что с тобой?
   Жизнь короля уходила. Берен чувствовал это — и ничего не мог сделать. Эльф дрожал так сильно, что можно было сказать — метался.
   — Оставь, — Финрод стиснул его руку. — Не спасет… Трупный яд… Слишком много даже для меня. Лучше так. Знаешь… мне… уже… почти… не больно…
   Берен знал. Последний подарок агонии: потеряв много крови, боль перестаешь чувствовать. Но это наступает только перед самым концом.
   — Что мне делать, Ном? Что мне делать, чтобы ты жил?
   — Пой.
   — Что?
   — Пой про мотылька. И возьми меня за руку.
   Это было безумием. Но Берен запел — и словно просторнее, теплее, светлее сделалось в подвале Тол–И–Нгаурхот, Тол–Сирион, старинной башни Финрода Фелагунда.
 

 
Мотылек мой, мотылек,
Как затейлив твой полет!
Не лети на огонек —
Огонек тебя сожжет
 

 
   Король сжег себя, — понял Берен. Дело не в ранах, не в потере крови и не в трупном яде — а в тех трех усилиях, в которые он вложил свою жизнь. Разорвал цепи, одолел волчицу и освободил своего друга и вассала, сына своей души Цена не могла быть меньшей — но кто потребовал этой цены?
 

 
Мотылек мой, мотылек,
Ты не слушаешь меня —
Как прекрасен и жесток
Золотой цветок огня…
 

 
   Берен умолк — и Финрод тихо вздохнул. Дрожь прекратилась — но не потому что ему стало лучше. Финрод угасал, как угас Айменел. Король отправлялся за своим оруженосцем.
   — Каждый платит сколько может, — проговорил он, сжимая ладонь. — Не больше. И не меньше. Каждый сам выбирает плату.
   — А как же я рассчитаюсь с тобой за свою жизнь?
   Финрод положил пальцы ему на губы, а потом уронил руку.
   — На рассвете… шагну… с края тропы… — прошептал эльф на талиска. Потом перешел на квэнья. — Там, за морем… Не знаю, увидимся ли… в жизни… в смерти… Но я… буду… надеяться… Прощай.
   — Прощай, — ответил Берен. — Namarie…
   Или последнее слово Финрода было не прощанием, а — именем?
   Берен почувствовал, как ослабевает пожатие рук, как леденеют пальцы короля…
   Он остался один. Ничто не имело смысла.
   «Финрод мертв. Все мертвы. О какую стенку мне теперь расшибиться?..»
   В этот миг заклинание утратило свою силу — и сознание Берена захлебнулось в ледяном мраке.
   А наверху взошло солнце…
 

Конец второй части

 

Часть третья

 

Глава 18. Штурм

   Лютиэн вышла на эту поляну, когда ночь перевалила за середину. Луна проливала свое живое серебро одинаково щедро: и на мохнатые, как лисьи хвосты, верхушки сосен, и на темные стволы, ровные, словно струны, и на неподвижные тела, лежащие на ковре из сосновых иголок. Иные были мертвы, иные живы. Мертвых было больше.
   В этом месте было много смерти. Лютиэн спросила Арду — и Арда сказала: резня произошла поблизости около суток назад. Ни волки, ни птицы пока не прикоснулись к убитым — лишь один из них был покрыт словно чешуей из вороненой стали, матово поблескивающей и шевелящейся в свете луны. Лютиэн рассердилась и строго приказала муравьям оставить мертвеца, кто бы он ни был.
   А был он солдатом Моргота. Черная корона Севера тремя белыми глазами Камней Феанора смотрела с его нараменника.
   Хуан заворчал — нашел живых. Двоих эльфов, мужчин, лежащих в глубоком забытьи. У обоих волосы были коротко и неровно острижены, а у одного еще и лоб повязан платком — точно так же, как у Телкарона. Несколько людей — тоже раненых, мужчин гораздо моложе, чем Берен. И еще одного спящего человека — целую и невредимую юную женщину, лет… Лютиэн не могла сказать точно, но девушка уже вошла в брачный возраст, потому что в ее теле были сейчас две fear.
   Она лежала в обнимку с юношей явно из народа Берена — темноволосым, высоким и худощавым — но этот юноша не был отцом ее ребенка, и вообще между ними ничего не было: она просто отдавала ему тепло. А тепло ему было нужно, потому что его лихорадило. И причиной лихорадки была отрава, которую нолдор иногда использовали для своих боевых стрел.
   Лютиэн прислушалась к земле — земля стонала. Земле не нравилось принимать в себя столько крови. Лютиэн прислушалась тщательнее — но не услышала того, кого искала здесь — и теперь не хотела найти.
   — Берен, — она заметалась, закружила по всему лагерю. — Берен, где ты?
   Глухо и коротко тявкнул Хуан. Тинувиэль подбежала к собаке.
   Юноша, над которым, свесив язык, стоял пес, пришел в себя. Это был тот самый, что спал в обнимку с девушкой.
   — Кто здесь? — простонал он, жестом незрячего вытянул руку перед собой и тут же отдернул ее, нащупав холодный нос Хуана и немалые клыки. Потом еще раз вытянул руку и обшарил всю покорно подставленную голову пса.
   — Ты точь–в–точь как волкодав, но для волкодава слишком велик, — сказал юноша. — Разве что боги послали тебя с небес против морготовых волков.
   — Почти так, — сказала Лютиэн, опускаясь на колени рядом с ним. — Он из стаи Тауроса.
   — Ты говоришь как эльф, госпожа, — юноша протянул руку к ней и она позволила ему дотронуться до своего лица. — Да, ты эллет. Что ты делаешь здесь, Высокая? Это место смерти.
   — Ты выживешь, я знаю это.
   — О, да, — он улыбнулся. — Все, кому суждено было умереть, уже умерли. Если в дождь мы не простынем насмерть, и орки не найдут нас, мы выживем. Разве что Бервин может умереть… И, может быть, Даэйрет выведет нас отсюда…
   Лютиэн понимала весь ужас их положения. Эльфийский яд, даже при малейшей царапине, даже эльфа надолго валил с ног. Придя же в себя после двух или трех суток забытья, раненый еще с седмицу был слеп и не мог согреться.
   «Легких» ран от таких стрел не было — даже если наконечник прошивал только мякоть руки или ноги, хотя бы дырявил кожу — спасти человека можно было только одним: быстро взрезать рану и отсосать кровь. А дальше все было в воле судьбы. Но какая судьба ждет слепого и слабого после ранения человека всего в одном дне езды от Тол–и–Нгаурхот?
   И тем, кто выжил, и тем, кто умер, кто–то оказывал помощь. Здесь был хороший лекарь — где же он сейчас? Почему покинул их? Тоже погиб?
   — Что здесь случилось? — спросила она. — Кто вы и почему вас оставили здесь, в таком опасном месте?
   — Сначала назови свое имя, госпожа. Я должен знать, с кем говорю.
   — Я — Лютиэн, прозванная Тинувиэлью, дочь короля Тингола. Мой спутник — Хуан, пес Келегорма Феаноринга.
   — О, боги! — юноша был потрясен. — Тогда узнай же, аранэль: я — Нимрос, писец, целитель и бард князя Берена.
   Лютиэн охнула.
   — Дай мне напиться, — попросил он, — и я все расскажу тебе.
   Лютиэн нашла поблизости кожаное ведерко и принесла воды. Раненый высвободил руку из–под головы девушки, но она так и не проснулась.
   — Это Даэйрет, — сказал юноша, проведя ладонью по темным спутанным волосам спящей, неосознанно выбрал из них несколько сосновых иголок. — Устала, бедняжка. Она из слуг Темного, подумать только. Поначалу я боялся, что она пойдет в Тол–и–Нгаурхот и выдаст нас. Но она осталась и ухаживала за нами. А я, дурень, заразился ядом. Думал, что через рот он не берет. Тхурингвэтиль, упыриха, столько крови не сосала, сколько мне пришлось высосать. До сих пор горит язык. Видно, во рту у меня была ранка…
   Он взял у нее ведерко, выпил немного воды и продолжал:
   — Значит, так. Ярн Берен взял нас, полторы сотни человек, и повел на выручку государя Финрода. Сама видишь, аранэль, как мы одеты. Он думал обманом проникнуть в замок. Но в несчастный день за нами увязалась эта девица… Увязалась то ли из–за Руско, княжеского побратима и оруженосца, то ли еще зачем–то… И поблизости отсюда, в ущелье Кирит–Мегил, нас встретили эльфы из Феанорова дома. Они искали тебя, аранэль, и приняли ее за тебя. Начали стрелять и перебили многих… Но после, когда они поняли свою ошибку… они согласились идти за ярном на Волчий Остров… Если сейчас ночь, то сейчас они сражаются. А может статься, сейчас ночь следующего дня, и дело решено так или иначе…
   Лютиэн почувствовала слабость в ногах и села на пятки. Берен. С малым отрядом людей и эльфов. Но Волчьем Острове. О, безумец! И вместе с тем она ощутила странное облегчение. Значит, Берен все же не предал своего Короля. Значит, он остался прежним Береном, верным и в дружбе, и в любви, верным до конца…
   …До самой смерти.
   — Послушай, — сказала она. — Я не смогу задержаться с вами долго. Но я помогу вам, чем смогу.