Брилева Ольга. По ту сторону рассвета

А также тоненькие лапки.
 
 
Как хорошо, что в пресс кузнечный
Попала птица, а не девка,
А то бы ейными грудями
Мне все мозги повышибало.
 
 
   Короче, хорошо, что в пресс кузнечный попал брилевский Финрод, а не какой другой. А то б мы все в слезьми потонули.
   Тут бы мне и закончить, но не могу. А все почему? Потому что таргетная аудитория романа, как ни плюнь, — толкиенисты. И где остальным людям — спасибо автору, смешно, горько, страшно, интересно, занимательно, любопытно, язык, наконец, приятный, там толкиенистам — оскорбление, осквернение и пулеметная очередь в сердце. Не всем, конечно, но некоторым. Что ж, давайте пощупаем болевые точки.
 

Неуловимый мститель

 
   Есть такая страшная вещь, которую напускают на всякого, кто осмелится прикоснуться к творениям Толкиена. Эту вещь именуют по–разному (верность Профессору, бережное отношение к оригиналу), но одно из самых страшных ее имен — «толкиеновский дух». Что это такое — никто объяснить не в состоянии. Оно и понятно — дух, он дышит где хочет, и на кого хочет. Он — субстанция летучая и неуловимая. И вполне закономерно, что кто–то воплевает: «Ой, здесь толкиеновского духа нет!» А кто–то, на том же форуме, радостно воплевает: «Ой, а меня–то, меня–то духом проняло!» На тебя дохнуло — на меня нет. Тут бы и сказать: ну, при таком–то разбросе мнений, разве это аргумент? Но нет, не говорят, и «толкиеновский дух» страшной тенью навис над Брилевским романом.
   На самом деле, мне, например, как филологу, вполне очевидно, что «толкиеновский дух» — это уникальное впечатление, которое производят тексты Толкиена. Во всех остальных текстах (даже текстах по мотивам) этого духа не может быть по определению — просто потому что это другие тексты. Они могут давать более или менее адекватные вариации на тему «мира Толкиена», но абсолютно точного попадания дать не могут. Они из других слов составлены :-). Клубящаяся реальность мифа каждый раз будет результатом очень индивидуальной авторской реконструкции, и реконструкции эти вполне могут не совпадать у разных авторов (и у авторов и читателей тоже могут не совпадать).
   Почему у Профессора литература вышла духоносной — вопрос трудный. Один из ответов — он намекает на культурные особенности изображенных народов (я в основном про «Сильмариллион»), то есть да, типа готы или какие–то еще германские переселенцы, а где–то понятно, что народ жил в горах, и явно они хайлендерного типа будут :-), но окончательных зарисовок не дает. И оставляет простор для фантазии. Рисуй — не хочу. И так дышит дух. Где хочет. Но повторять такой трюк — бессмысленно и литературно непродуктивно. Вот как сказал об этом поэт (А.Левченко. Вечера на хуторе близ Пекина):
 

 
В одну и ту же реку дважды войти невозможно,
Трудно выпить дважды одну и ту же водку.
Крепко стою на земле, за забор ухватившись,
Потрясен и взволнован глубиной своей мысли.
 

 
   Вот видите? Получится выхолощенное, ни за что не заякоренное, хилое произведеньице «по бледненьким мотивам», каковыми полны все сетевые библиотеки. Так что если хочется пресловутого духа — нужно читать Толкиена, и только Толкиена. Потому что это единственный способ увидеть именно Толкиеновский мир (нет, конечно, наверное, есть и другой, но сдается мне, что тогда нужно очень много ганджи, по–хоббитски weed :-)). Если же решились писать или читать серьезную вещь в рамках того же мифа — готовьтесь к историческим штудиям и культурному шоку. А–а–а, кричат люди, они на шотландцев (грузин, кочевников) похожи! Ну и что? А на кого они должны быть похожи? Ни на кого? Чтобы уж никого грубым сходством с нашей реальностью не оскорбить? Ой, боюсь, дохленькая культурка получится. К тому же, тьма «апокрифистов» пробовала. Результат? На мой злобный филологический взгляд пока случились только две (прописью и на пальцах — две) взрослые вещи по мотивам Толкиена — это ЧКА и роман Брилевой. Обе — с культурным фоном (хотя ЧКА — полная противоположность «мясной прозе», это самое настоящее «головное», по выражению Нагибина, письмо, и правильно, ЧКА бодается, голова в голову, с бледноризым и прозрачным «Сильмариллионом», так что стилистика взята верно, лучше некуда) ^[58].
   Так что я предлагаю отпустить «толкиеновский дух» в литературные эмпиреи, к божественному нектару олимпийских застолий. Давайте заменим это несносимое понятие чем–то более вычислимым. Например, авторскими идеями (о мироустройстве, расовых особенностях, психологии персонажей). И вот тут к приквелу можно предъявлять претензии очень серьезного масштаба. Нельзя позволять себе серьезные мировоззренческие сдвиги в сторону от Толкиена, если ты декларируешь верность мировоззрению оригинала. Ну что ж, поехали.
 

Воздушная тревога! Голубь–оборотень над Иорданом!

 
   Тьфу, над Сирионом, конечно. Или Эсгалдуином?
   Это, как вы уже догадались, я о страшных криках «а царь–то подмененный! подмененный царь–то!», ой, опять я вру, Финрод, конечно, подмененный, а еще Святой Дух, кричат, подмененный, на врага рода человеческого, причем в лице Берена.
   Вот как вот Святой Дух в лице Берена могли на что–то подменить, я до сих пор понять не могу. Потому что я не могу понять, с чего люди решили, что у Толкиена (или, на выбор, у Брилевой) Берен осенен этой любимой верующими субстанцией? Где Берен и где Святой Дух, сурово спрашиваю я?
   Короче, я с ходу предлагаю оставить в покое Утешителя и Душу Истины, и обратиться к философской подоплеке легенды о Берене и Лютиэн, а также Сильмариллиона в целом.
   Действительно, давайте сразу разберемся с «правдой об эрувианстве», «Добре, которое пользуется средствами Зла» и прочими выкриками с верхней палубы вышеупомянутого корабля. Давайте разберемся с мотивами похода Финрода, а также с «монотеизмом» эльфов. Когда обо всех этих вещах дико орали на форумах, я спрашивала себя, настороженно бегая по ветке: а вот интересно, хоть кто–нибудь догадается заглянуть, к примеру, в «Философский словарь»? Ну, или например, в записки Профессора? Там же все написано! Но на корабле дураков книжки не читают, это мы уже знаем. Надежды были напрасными.
   Итак. Начнем с «эрувианства» и «монотеизма эльфов». У Профессора очень четко написано, что «эрувианство» (если понимать под ним некое теистическое мировоззрение, а если не понимать, то неча слово такое употреблять вовсе) начинается у нас когда? Правильно, с Нуменора.
 

   «Люди 'пали' - любая легенда, изложенная в форме предполагаемой древней истории настоящего мира, в котором мы живем, должна принимать это — но люди Запада, добрая сторона — были изменены (Re–formed). Речь идет о потомках людей, которые попытались раскаяться и бежали на запад от господства Первого Темного Властелина и его ложной религии, и, в отличие от эльфов, обновили (и приумножили) свое знание истины и природы мира. Таким образом они бежали от 'религии' в языческом смысле этого слова в мир чистого монотеизма, в котором всем предметам, существам и силам, которые выглядели достойными поклонения, было недопустимо поклоняться, даже богам (Валар), которые были лишь созданиями Единого. А Он был непостижимо далек. <…> Так Нуменорцы стали новым великим благом, став монотеистами.» (Letters, p. 204, письмо 156).

 
   А до этого у людей — переходный период. Между чем и чем, спросите вы? Между язычеством и монотеизмом, скажем мы вместе с Толкиеном. А кто в таком разе эльфы и люди Белерианда? Язычники. Но праведные — то есть каменьям с прочими зверьми не поклонялись. Причем эльфы таковыми язычниками так и останутся. Только не надо бояться этих слов :-). А как же, спросите вы, то, что они знали о существовании Эру? Как же «Атрабет» (ой, бедному диалогу тетеньки с дяденькой очень досталось, толкиенисты его прямо рвали во все стороны, как пираньи)? А это существа дела не меняет, отвечу я. Надо читать в «Философском словаре» статью «Язычество», написанную С.С.Аверинцевым, и почерпнуть оттуда премудрость: язычество, оно не простивопоставлено единобожию или же знанию о существовании единого Бога. Вон, платоники, перипатетики и неоплатоники, а также древние египтяне согласно разысканиям Уоллеса Баджа очень даже знали о существовании Единого Бога, творца неба и земли. Прямо как эльфы :-). Язычество противопоставлено теизму (с философской точки зрения, именно даже теизму, а не монотеизму, чтобы не путать с оппозицией многобожия и единобожия) - этикой. Для язычника Творец — непостижимо далек. Для теистического мировоззрения Он — вершитель судеб человека, а раз вершитель, то и участник. Это называется этикой предстояния.
   Вернемся к Толкиену. У эльфов такой этики — нет. Равно как нет для них понятий «Божественного Провидения» и «воли Эру» — по отношению к их судьбам. Для них есть судьба, которая находится в ведении Намо–Немезиды (вот за что люблю Толкиена, так это за наоборотность Арды — и стороны света у него нравственно размечены наоборот, и солнце — женское начало, и судьба — мужское), и вечнотворение Илуватара — но как признание за ним свободы вмешиваться в Драму, а не как личное участие в их жизнях. Когда Маэдрос и Маглор рассуждают о том, кто их разрешит от клятвы Единому, и приходят к выводу, что голосам их до Единого не дотянуться, они рассуждают как нормальные и вменяемые эльфы. Когда эльфы называют Имя Единого во время свадебного обряда, они демонстрируют не монотеизм, а нормальное для мифологической эпохи магическое отношение к имени как к действию: Имя Единого обладает для них магической силой нерушимого скрепителя обетов, и потому его не надо произносить без надобности, а произносить нужно, прижав уши и вообще прижавшись к полу. А то как скрепит, и мало не покажется :-). Финрод «Атрабет» — истинный Нолдо, этнограф и любомудр, интересуется человеческим фольклором, и обнаруживает цельную философию. Они, оказывается, верят во что–то типа исправления Искажения через сошествие Эру в мир! Ой, как интересно, всплескивает Нолдо тонкими пальцами. Опоссум лезет через забор в сад — ему любопытно. Финроду тоже любопытно — но не более того. Он точно знает: там, где Единый, его, Финрода, нет и не будет. Ибо он, по мысли Профессора, язычник, а не монотеист. А от признания идеи существования вечного и благого личного начала до сообразовывания своих действий с интересами этого благого начала — тут целая эпоха должна пройти. Причем для людей.
   Так что, увы и ах, эльфийская эстель — это ни разу не вера и не теологическая надежда христианства. Для обеих христианских добродетелей необходима вышеупомянутая этика предстояния и обетование–завет. Ничего подобного у эльфов нет. Эстель — гораздо более холодное, рациональное и неоплатоническое по темпераменту чувство (это «всего лишь» уверенность в том, что Единый не замыслит худого для своих созданий). Не надо путать очень разные вещи, господа. И еще увы и ах — поход Финрода у Толкиена, он вовсе не за «обретением эстель» (удивительно смешная фраза, особенно если учитывать, что эстель эльфам искать не надо — она у них есть от рождения). Финрод «Сильмариллиона» идет с Береном ради и для исполнения клятвы — помочь потомку Барахира в любом деле. Да, он знает, что клятва приведет его к гибели, он это предвидел еще во время празднования по завершении строительства Нарготронда. Но, как замечает один из персонажей «13 воина», «звенья твоей жизни Великий Отец выковал давным–давно, а страх никакой пользы не приносит». Финрод Толкиена — доблестен. И в этом его подвиг — делай, что должен, даже не имея надежды на награду. Разве этого мало?
   Впрочем, если кто–то хочет придать походу Финрода некий особый смысл, и углядеть над головой любопытного опоссу… извините, нарготрондского короля некий напоминающий нимб очерк, то вольному воля. В конце концов, даже для эпоса забег двенадцатерых выглядит несколько странновато — чего хотели? Какие имели планы? Так что пространство для вчитывания христианских мотивов есть, никто не спорит.
   Что делает Ольга? Она ясно и недвусмысленно рисует этот самый нимб у Финрода над головой. «Что тебе нужно? Знаю я, чудо тебе нужно». Еще очевиднее все становится в сцене молитвы перед походом — «И пусть истина сделает нас свободными» (это я обещала про евангельские отсылки). Рискованные игры с евангельскими стихами продолжаются и в эпизоде с волчьей ямой — одежду Берена, которую палачи в разные стороны тянут, все помнят? Догадайтесь со ста сорока четырех раз, на что намек. А что странное, с трудом угадываемое имя Финрода есть вера (наша, christiana), это разве не прочитывается с ходу (я про нехитрую загадку «Финголфин — имя чести, а Финрод - …»)? И уж совсем понятно все становится в эпизоде с молитвой Берена у могилы Финрода — Господи, прав ли был мой государь, полагая, что Ты милостив и отворяешь дверь стучащемуся в нее? Что, неясно Господь ответил? По мне, уж куда как ясно… Одно мне неясно: почему те, кто также, как и Ольга, вчитали всю эту христианскую подоплеку в сюжет, обвиняют Ольгу в какой–то подмене цели похода Финрода? Она ж по мысли Ольги та же — вызвать Бога на разговор, ни много ни мало!
   Вот этот самый переход от этики языческой к этике предстояния (и у Берена, и у Финрода) - самая соль Брилевского романа. Кому как, а мне понравилось, как это сделано в случае Финрода. Сложность тут в том, что Господу орать «призри на меня немедленно» как–то не принято. И Финрод совлекает с себя все — королевское достоинство, сан, честь, почет, уважение, и остается нагим и всеми брошенным — «мои внутренности кипят, и не перестают; … я хожу почернелый, но не от солнца». Призри на меня, я все отверг. Берен приходит на то же место, которое «страшно весьма», чуть позже.
   Теперь о зле, которое переоделось добром, и прочих типа подменах. Мир Толкиена — дохристианский. Художник еще не сошел в картину. То есть заповедь «любите врагов своих» еще не дадена. В мире Толкиена действует ветхозаветная заповедь — «люби ближнего своего, ненавидь врага своего». Око за око. Ты мне в морду, я те в рыло хрясь. Так почему Эдайн или эльфы должны быть пушистыми и сострадательными ко всем подряд? Почему они не имеют права быть жесткими и даже жестокими к врагам своим? Еще как имеют и иными просто быть не могут!
   Впрочем, с ветхозаветностью тоже нужно уточнить. Ветхозаветная эпоха началась в Средиземье с Нуменором — для Нуменора. И утвердилась — для Гондора и Арнора — с падением Острова, когда по небесам свистнуло, и Длань смяла Арду в шарик. Чем оправдывается человек в ветхозаветную эпоху? по слову Апостола, лишь верою, не делами (Рим. 4, 1–3).
   А чем оправдывается в Средиземье язычник (человек или эльф), веры не имеющий? Сопротивлением воплощенному злу.
 

   «Но если вы вообразите себе людей вот в такую вот мифологическую эпоху, когда Зло присутствует в мире в воплощенном виде и физическое сопротивление этому злу есть величайшее проявление верности Богу, в такую эпоху, как мне кажется, «хорошие люди» сконцентрированы именно на отрицании — на сопротивлении ложным взглядам, в то время как «истина» имеет не столько религиозный, сколько историко–философский статус» (Letter 156). ^[59]

 
   Человек Толкиена оправдывается подвигом. Зло воплощено и дано в ощущениях. В Белериандской войне очевиден только один нравственный полюс — он на Севере. Там — мерзость перед Богом. Второй нравственный полюс у католика–Толкиена трансцендентен — Добро без изъяна воплощает один лишь Эру Илуватар. Ибо в сотворенном мире никто не праведен — даже Валар способны творить глупости (неча было городить Пелори и эльфов в Валинор вести). Вот и Берен Толкиена — он воплощает не идеал служения Эру или Добро или Святой Дух, чего еще не хватало, это ж надо было такое подумать. Берен воплощает волю к сопротивлению злу, но он не чист, не праведен и не может быть таковым. Люди пали и предали своего Творца — о какой чистоте можно говорить? Все порчены от рождения. «Правда об эрувианстве» Первой Эпохи (которое, на самом деле, никакое не эрувианство, конечно) состоит не в том, что в бою против зла все средства хороши и всякий человек праведен. И уж тем более не в том, что сражение за дело Эру обязательно приводит человека к фанатизму и злым поступкам, которые потом объявляются вынужденными и оправданными правотой дела. Она в том, что люди не могут не ошибаться в моральном выборе, и неправедность останется неправедностью на любой стороне. Но только выбор правильной стороны в конфликте оправдывает существование столь нравственно убогого существа, как человек. Оправдывает в каком смысле? В таком, что мера личного падения каждого не может перечеркнуть правоту общего дела. И в таком, что часть вины за злые дела людей, принявших сторону Добра в глобальном конфликте, лежит на зле, которое спровоцировало всех своей агрессией.
   Вот мысли Толкиена по этому поводу.
 

   «Конечно, в «реальной жизни» правота каждой из сторон не очень–то очевидна — хотя бы просто потому, что тираны из рода человеческого редко доходят до такой степени развращенности, чтобы стать одержимыми единственно злою волей. Насколько я могу судить, некоторые действительно превращаются в такие живые примеры чистого порока, но даже они вынуждены править подданными, из которых вовсе не все развращены в той же степени, — многие будут нуждаться в декларации иллюзорных или истинных «благих намерений» тирана. Именно так все и происходит в наши дни. И тем не менее, есть очень ясные случаи, например, акты жестокой и неоправданной агрессии, и в таком конфликте правойможет быть только одна сторона, даже если ответнаяярость и обида вынудит эту правую сторону совершать злые дела. А еще есть конфликты из–за важнейших идей и ценностей. В таких случаях самое главное — это оказаться на правильной стороне, и меня совершенно не волнует, что людьми на этой правильной стороне двигают самые разные мотивы, что они преследуют какие–то личные цели, ведут себя низко — или благородно, ведь в конце концов, поступать то правильно, то неправильно человеку свойственно. Если речь идет о конфликте между тем, что может по праву называться доброми злом, то праведность или неправедность какой–либо из сторон не устанавливается и не выявляется тем, что они говорят о себе; суждение об этом можно вынести только основываясь на представлениях, которые не имеют отношения к конфликту, находясь, так сказать, над схваткой. Судья должен сказать «этот прав, а тот не прав» исходя из критериев, которые он считает правомерным применять в любом случае. И если это так, то правотаостанется неотчуждаемым достоянием правой стороны и полностью оправдает (в высшем смысле) ее дело. (Заметьте, я говорю о правом деле, а не о правоте каждого отдельного лица. Конечно, в глазах судьи, чьи моральные принципы имеют религиозную или философскую основу, да что там, в глазах любого человека, не ослепленного фанатизмом, правота дела не сможет оправдать аморальные действия людей, которые этому делу служат. Но верно и другое: даже если «пропаганда» воспользуется свидетельствами о таких случаях, чтобы доказать «неправоту» правой стороны, ее аргументы не будут иметь веса. Это агрессоров нужно винить за злые дела — ведь они совершаются из–за того, что попрана справедливость, и принесенное ими зло породило ответное зло и разбудило злые страсти (что агрессоры, в принципе, должны полагать естественным и предвидеть). Так что в любом случае у них нет права жаловаться на то, что их жертвы требуют око за око и зуб за зуб.)
   Верно и то, что добрые деяния неправедной стороны не могут оправдать их дела. Да, люди, стоящие на стороне зла, могут проявлять героизм или даже совершать еще более нравственные поступки — проявлять милосердие и терпимость. Судья может отдать им должное и возрадоваться тому, что некоторые люди способны подняться над ненавистью и яростью конфликта. Он также может сожалеть о злых деяниях правой стороны и печалиться о том, что ненависть, единожды вспыхнув, способна увлечь за собой кого угодно. Но это не изменит его решения о том, какая сторона права, и о том, кого винить за все то зло, что обратилось на нападающих.
   В моей истории нет Абсолютного Зла. Я вообще не думаю, что оно существует, потому что это на самом деле Ноль. Я также не думаю, что какое–либо разумное существо может полностью обратиться ко злу. Сатана пал. В моем мифе Моргот пал до Творения физического мира. В моей истории Саурон являет пример существа, чья воля преданна злу настолько, насколько это возможно. С ним случилось то же, что и со всеми тиранами: он хотел добра, по крайней мере, даже когда он желал переустроить землю, руководствуясь исключительно с собственными представлениями о должном, он думал о (материальном) благополучии тех, кто эту землю населял. Но он зашел дальше, чем человеческие тираны, в своей гордыне и жажде власти, ибо изначально он был бессмертным (ангельским) духом. Во «Властелине Колец» война идет не за «свободу», хотя, конечно, речь идет и о ней. В моей книге речь идет о Боге, и о том, что поклоняться следует только Ему. Элдар и нуменорцы верили в Эру Единого, истинного Бога, и почитали поклонение кому–либо другому мерзостью перед лицом Его. Саурон же желал стать и Богом и Владыкой, и прислужники его воздавали ему такие почести, а если бы он победил, то он потребовал бы ото всех разумных существ поклоняться ему как Богу и признать его князем мира сего. Так что если бы «Запад» в отчаянии прибег бы к помощи орд орков и с особой жестокостью разорил бы земли тех людей, что состояли в союзе с Сауроном или просто могли бы оказать ему помощь, даже тогда вне всяких сомнений Дело людей Запада осталось бы правым…
   Так что вся эта болтовня в рецензиях и в письмах читателей насчет того, насколько хороши мои «хорошие люди», добры ли они и милосердны, и не обижают ли вдовицу (а они, вообще–то, не обижают), — вся эта болтовня не имеет никакого отношения к делу. Некоторые критики пытаются представить меня как человека, еще не избавившегося от подросткового максимализма, и как недалекого ура–патриота, но они умышленно искажают смысл моей книги. Это не мои убеждения, и в книге нет таких идей. Посмотрите на Денетора — разве его образ тому не подтверждение? Я изобразил тех, кто воюет за «правое» дело (хоббитов, Рохиррим, людей Дейла и людей Гондора) такими же, как обыкновенные люди, и отнюдь не лучше. Мир моей книги не «воображаемый», это воображаемый исторический период «Средиземья» — мира, в котором мы все живем (Letter 183) ^[60].

 
   Творение добра у Толкиена трагично по своей сущности, потому что по причине падения и искажения крайне затруднено. Главное правило в таком мире — не служить Врагу ни под каким соусом и не пользоваться его магией. Человеки и эльфы то и дело оказываются пойманными в ловушку рока, и им приходится выбирать между большим и меньшим злом. Война или смерть. Убить врага или умереть самому. Вот это — трагедия. В противном случае имеет место сентиментальная драма с конфликтом между милым и гадким, но это не случай Толкиена. Да и к нашему миру это не имеет отношения. Человечество не придумало других способов предохранения от зла, кроме отшельничества и созерцательной жизни. Так что по Толкиену не надо искать чистое Добро среди дерущихся с Морготом. Его там нет, и быть не может, и он это знает. Ибо се — человек. Вернее, католик–Толкиен сказал бы — ecce homo.
   Католичка Ольга Брилева говорит то же самое. Изображение правой и неправой стороны в ее романе можно принять за развернутый художественный комментарий к вышеприведенному пассажу из письма Толкиена. И та и другая сторона способна на хорошее и на плохое. И тем не менее, одни, пусть грешные и нечистые, на стороне Добра. А другие — на стороне зла. И переодеть одно в другое абсолютно невозможно, потому что личные действия участников войны не способны ни на йоту подвинуть глобальные нравственные координаты. Брилевский Берен — тоже всего лишь человек. Он прекрасно осознает ограниченность собственных возможностей по сотворению благих дел — помните его разговор с Финродом о мудрости? О том, что «принимая то или иное решение, мудрый человек видит, что не может сделать так, чтобы кому–то не повредить и не ранить тем свою совесть». Да, его тянет вниз падение, и Моргот шевелится в его душе — а он шевелится в душе каждого человека. Это, в свете Профессорских идей, даже слишком гласно. Но Ольгин Берен раскаивается в содеянном — и тем сопротивляется злу. Да, он «пиях, и ядох, и паки в пияньство впах, и блевах вечере, а иногда нощию, и на утрие литургисах» (ой, литургисы — это из другой оперы, а впрочем, и весь «Синайский Евлогий» из другой оперы). Да, он «облудословил» Илльо, «матерь нарицая», но человек — грешен. Да, он жесток к врагам — но см. предыдущую фразу. Слугой добра его делают не деяния праведности. Таковым его делают сначала бой со слугами Моргота (то самое оправдание сопротивлением злу), раскаяние и угрызения совести, а потом, после гибели Финрода, вера. А потом — подвиг. И снова раскаяние — уже с Сильмариллом в руке («простите меня, враги мои…»). И снова вера — в неземную Надежду по ту сторону рассвета. «Воздаяние делающему вменяется не по милости, а по долгу; А не делающему, но верующему в Того, Кто оправдывает нечестивого, вера его вменяется в праведность». Кто сказал, что это супротив христианства? Я бы сказала, что для христианского мировоззрения возможен только такой маршрут. И у Ольги он очень реалистично показан.
   Берен Толкиена совершил подвиг, Берен Брилевой совершил подвиг и пришел к вере. Держу пари, что в глазах Толкиена такой Берен оказался бы гораздо праведнее Берена из «Сильмариллиона» :-). И Финрод, кстати, тоже :-). Такому Финроду — только под благословение Святого Патрика идти :-). Так что, господа, нужно знать простые вещи и внимательно читать книги. И не будет никаких воздушных тревог, а будет вам щастье :-).
   На этой оптимистической ноте безответственный сумчатый трепач прощается с вами.
 
   Всегда ваша,
   Серая (в этот раз — немного Бойцовая) Коала
   июнь 2002