Брилева Ольга. По ту сторону рассвета

   Это занимало его сильней, чем поражение. Когда он встретился с сильным отрядом эльфов, ожидавшим его сразу по выходе с Топей, он понял, что Илльо не придет, что он попался в ловушку, приготовленную заранее. Спасать было нечего: оставалось вернуться в Аст–Алхор и закрепиться там.
   Аст–Алхор им не взять.
 

***

 
   — Ну что, — Брандир размотал длинную конопляную веревку. — Давай руки, ярн.
   Берен, вздохнув, завел руки за спину.
   — Смотри же, Брандир, вяжи так, чтобы я мог сразу освободиться. Если я запутаюсь — нехорошо получится.
   — Не волнуйся, лорд, все будет как надо. Сейчас проверим. Держи конец.
   Горец стиснул в кулаке разлохмаченный конец веревки.
   — Проверим, — он потянул — и хитрый узел развязался, путы мгновенно спали с рук и плеч. — Давай еще раз.
   Морщась, он свел запястья за спиной.
   — Не туго? — озабоченно спросил Рагнир.
   — Ничего, так даже природнее получится. С чего это вам со мной нежничать?
   — И то верно, — согласился Брандир. — Смотри, ярн, меч вот где, у седла закреплен.
   — Ага.
   — Ну, боги с нами.
   Двое стрелков подхватили Берена за ноги и перебросили через лошадиную спину, Рудвег придержал за шиворот. Берен скрипнул зубами.
   — Вперед, — сказал Брандир, и отряд двинулся вперед, под прикрытием леса, в ветвях которого густели сумерки.
   Они вышли к Сириону и потрусили вдоль берега — растрепанные останки битой армии. Усталые, замызганные лошади, измученные грязные люди в поврежденных доспехах — все выглядело как надо. Если бы все еще и прошло как надо…
   В другое время, в другом случае — он непременно залюбовался бы красотой этого места: справа и слева — горы, позади — обманчивая изумрудная гладь Болот Сереха, впереди — подобный рыбьему плавнику остров, разделяющий Сирион надвое — и, в свою очередь двоящийся в зеркале воды, увенчанный короной замка.
   Сейчас было не до этого.
   — Есть, сказал Рагнир. — Опускают мост…
   — Ходу! — крикнул Берен, запретив себе думать о том, что сейчас будет с его плечом и грудью.
   Они подъехали к мосту, когда первый патрульный ранк уже вошел в ворота, а сменный — только выходил.
   — Стоять, кто такие!? — крикнули с башни. Патрульные схватились кто за самострелы, кто за мечи.
   — Армия «Хэлгор»! — крикнул Брандир.
   — Что, вот так прямо и вся армия? — недоверчиво спросил ранкар.
   — Не знаю я, где вся армия, — огрызнулся Рагнир. — Из нашего хэрта мы одни спаслись.
   — Быстрее прочих драпали, трусы? — закричали с башни.
   — Важного пленника везем! А ну, пропустите!
   — Что еще за пленник–то?
   Берен испытал несказанное облегчение, когда его тем же порядком, за ворот, сбросили с коня.
   Ранкар патруля приблизил к его лицу факел. Берен узнал его: это был Тэврах, задержавший их осенью.
   — Ты гляди! Обратно, значит, тебя сюда приволокли, Беоринг, предатель? Не иначе как у тебя задница с ручкой: ежели тебя за нее берут, то берут крепко!
   Орки громыхнули гоготом, горцы их поддержали.
   — И обратно мне удача выпала на тебя налететь, — продолжал Тэврах. — Ты знаешь, в прошлый раз меня наградой–то обнесли. Сказали: когда б я доставил тебя как Беоринга, так и получил бы награду за Беоринга. Ты как думаешь, теперь наградят?
   — Чего это? — возмутился Рудвег. — Мы его взяли и награда наша!
   «Феаноринги», — подумал Берен. — «Если бы вы сейчас, пока мы треплемся, начали выдвижение — вышло бы это очень ко времени…»
   — Ваша награда будет, если вам головы не снесут за бегство с поля, — прищурился на человека орк.
   — Ты в замок нас пропустишь или нет? — нетерпеливо спросил Брандир. Начинать драку на мосту, рискуя попасть под обстрел со стен, ему не хотелось.
   — А куда это ты торопишься? На виселицу? Беоринг, кто это тебе такую сливу под глаз подвесил?
   — Покойный Болдог.
   — Ух ты! А ну как я тебе для красоты под другой глаз сливу подвешу?
   — Тогда я и тебя убью, — слова Берена вызвали новую лавину хохота. Тэврах сжал кулак и залепил Берену плюху в правую скулу.
   — Слушай, ты! А ну, не трожь нашего… Пленника нашего не трожь! — зарычал Рудвег.
   — Был ваш — будет наш. Бей их, ребята!
   Берен дернул за конец веревки — и освободился. Меч был закреплен за седлом у Брандира — рукоять легла в ладонь правой руки, немного непривычной к этой работе… Но и тем, кто противостоял ему, до Болдога было далеко. В смысле, как до мечника, — потому что Тэврах, которому Берен снес голову первым же ударом, сразу составил Болдогу компанию.
   — К воротам! — крикнул Беоринг. — К воротам!
   Двое стрелков упали, скошенные стрелами орков. Ответный залп нанес оркам гораздо больший ущерб, и сразу же остальные прикрыли щитами перезаряжающих самострелы. Шарахнулась в сторону раненая лошадь, со стен и из бойниц надвратной башни посыпались стрелы, из ворот на помощь избиваемой команде Тэвраха ломанулось еще с полсотни орков.
   Все пошло наперекосяк, а перестраиваться было некогда: оставалось лишь пробиваться к воротам и удерживать их до подхода остального отряда.
   Берен не знал того, что знали феаноринги и Даэрон, наблюдавшие с возвышенности: от Топей Сереха движется большой отряд, часть армии, разбитой Аратанором у Ангродовых гатей.
 

***

 
   «Это конец», — подумал Даэрон, увидев, что на мосту началась рубка. — «Видимо, разъезд что–то заподозрил. Нужно поворачиваться. Ехать и искать Лютиэн… Я не обязан…»
   Фейнарин крикнул и послал своего коня в галоп вниз по склону. За ним бросились десятков пять нолдор и Бретильские Драконы. И к удивлению своему Даэрон тоже послал коня вперед и потянул из ножен меч.
   «Что я делаю?» — думал он с восторгом и ужасом. — «Я обезумел, как и Беоринг, как и эти бешеные нолдор. Они там, на мосту, еще не знают, что к ним движется войско, а мы знаем, и знаем, что оно больше нашего, вряд ли мы успеем проскочить в замок вперед них и закрепиться. Но мы все равно скачем и я, умалишенный, скачу! Мне–то что до них, и до Беоринга, который лучше бы и не рождался, и до этих, помешанных на своих Сильмариллах и своей мести? Еще не поздно повернуть коня и ехать на поиски Лютиэн — почему же я не поворачиваю?»
   Воздух, бьющий в лицо на скаку, заполнил его легкие, и с выдохом у него вырвался боевой клич.
   — Tinuviel! An Tinuviel!
   Берен и Брандир сумели прорубиться к воротам, но от их отряда осталось всего восемь человек, и о том, чтобы захватить их — не могло быть и речи. Горцы дрались спина к спине, встав в тесное кольцо, под самой створкой ворот…
   «Феаноринги предали. Сволочи», — Берен совсем было собрался умирать, но тут по мосткам загрохотали копыта, и в гущу орков, окруживших Бретильских Драконов, врубилась вторая часть отряда, а за ней — нолдор Фейнарина.
   Это было первой ошибкой. Бретильские Драконы, спешиваясь и вступая в бой, навязывали тот же способ боя нолдор, которые могли бы смести орков с моста конной атакой. Так было потеряно время.
   Берен, Мерет и Фейнарин, соединив свои силы, возглавили штурмовую колонну, но и орки, защищавшие ворота, сбились в плотный строй.
   — Мы должны взять башню и закрыть ворота! — прокричал Фейнарин. — Сюда идут черные — сотня или больше!
   Он не знал, расслышал ли его Берен в грохоте железа — но что–то горец услышал и понял. По крайней мере, он кивнул…
   «Мы должны взять башню», — Берен рубился как бешеный. — «Ясный хрен, должны!» — он кивнул эльфу, мол, сам знаю — а вторую часть его слов просто не расслышал.
   Они прорвались через ворота, и четверо из стрелков Мерета налегли на ворот подъемного моста.
   — На стены! — крикнул Берен. — Убивайте стрелков!
   Лестницы, ведущие на стены, везде устроены одинаково: поднимаются справа налево. Так устроено для того, чтобы штурмующему мешала рубиться стена.
   «Ах, Болдог, какую же ты мне собаку подложил…».
   Берен потерял счет убитым оркам — но с каждым ударом становилось все труднее поднимать меч. Час боя! — он сжал зубы. — Боги, прошу вас: я должен выдержать еще час боя, и тогда уже больше ни о чем не буду просить до конца своих дней!
   Они с Фейнарином вырвались на верхнюю площадку башни, и тут Берен увидел то, о чем Фейнарин пытался ему сказать: на полном скаку по берегу мчался конный отряд — не менее сотни! Он увидел и другое: к мосту, который уже почти подняли, подошел отряд Хисэлина, и Даэрон — с ними!
   — Опустить мост! — закричал Фейнарин. Берен кинулся вниз, почти болезненно чувствуя, как уходит время. Некогда было объяснять ребятам у ворота, что происходит — он просто раскидал их в разные стороны, и ворот, раскрутившись, обрушил мост обратно.
   И в этот миг передовые рыцари Аст–Ахэ схлестнулись с отрядом Хисэлина. Берен видел, как Даэрон, приняв на щит удар копья, слетел в воду, как оступился и упал с моста конь Хисэлина — черные напирали умело и жестко, это были уже не орки, а отборные бойцы, самые сливки армии Моргота. Они отбросили от моста нолдор, прижали других к башне, и оставалось одно: отрезать их воротами и обстреливать со стен из самострелов.
   Фейнарину не нужно было ничего говорить: он и сам был не пальцем деланный. Решетка ворот опустилась, почти точно разделив погоню и преследуемых: только двое рыцарей Аст–Ахэ оказались внутри, но каждый получил по два болта. Стрелки, придя в себя, принялись высаживать залп за залпом сквозь решетку, рохирам Моргота не осталось ничего, кроме как отступить — и тогда горцы снова налегли на ворот, поднимая мост.
   Они захватили надвратную башню, стены и передний двор. Нолдор уже бежали по верху вперед, ко второй башне, соединявшей стены внешнего и внутреннего круга. Берен и Брандир выстроили свой отряд — и бегом повели в переход, сквозь ворота, которые орки, удирая, не успели закрыть.
   Эльфы, захватив башню без боя, открыли им вторые ворота.
   — Две плохие новости, хилдор, — сказал Фейнарин. — Похоже, орки бежали только для того, чтобы собраться где–то большим числом. Сколько вас?
   — Неполных три десятка, — ответил Берен. — А вас?
   — Сорок два. Первый двор и башню мы не удержим и не сможем захватить замок.
   — Пока они не поняли, что к чему, пробиваемся на юг, к тюремной башне, — Берен показал рукой. — Этот бастион довольно легко будет оборонять, сколько бы сил против нас ни бросили. А вторая плохая новость?
   — С ними Саурон.
   Берен опустил меч и устало выругался без звука.
   — Они сумеют открыть ворота, — заметил один из эльфов.
   — Мы перерубили цепи, — сказал Брандир. — Так что им понадобится время…
   — С ними Саурон, — повторил эльф. — Они откроют ворота.
   — Тогда — погибнем достойно.
   — Воистину, — Фейнарин поднял меч, и эльфы, издав боевой клич, повторили этот жест.
   «Я иду, Ном!»
 

***

 
   — Сколько их?
   — Не меньше сотни, господин!
   — И среди них — Беоринг?
   — Да, господин! Я узнал его в лицо. Он бьется как ахэрэ, я еле–еле ушел…
   — Заткнись… — Альфанг осторожно выглянул в бойницу. — Если это действительно Беоринг… То первым делом он будет пробиваться к тюремной башне. Айвэн, собирай отряд там! А ты, — корна–таэро поморщился, смерив орка взглядом, — гони своих ублюдков навстречу. Задержите их. Я не требую от вас невозможного, но вы должны их как следует измотать. Да, еще! Беоринга взять живым. Только живым! Я лично срублю голову тому, кто его убьет!
   — Слушаюсь, — орк поклонился и выбежал из зала.
   Что за мразь, — Альфанг взял из рук оруженосца шлем, надел. И кто бы мог подумать, что орочья тупость и жадность послужат к спасению замка — ведь, сложись все как было задумано, Беоринг взял бы ворота и башню с гораздо меньшими потерями, а то и вовсе без них… Но судьба послала ему Тэвраха, который всю зиму таил в себе обиду за то, что не получил обещанной награды. Тэврах решил, что делиться с горцами–изменниками ни к чему и приказал их перебить — будь это действительно горцы–изменники, Альфанг о них нисколько бы не пожалел. Те тоже схватились за мечи, поднялась тревога — пока что все это было в рамках обычной бузы из–за добычи или награды, и Альфанг догадался, что к чему лишь когда на мосту застучали копыта эльфийских коней. Теперь рыцарей Аст–Ахэ приходилось собирать не для подавления мятежа, а для отражения атаки извне. Но тут опять случилось то, чего ни Беоринг, ни Альфанг не предвидели: у ворот показался отряд Рыцарей Аст–Ахэ. Возможно, горцы и эльфы рассчитывали прорваться к тюремной башне, освободить пленников и скрыться с ними. Теперь же — им некуда бежать и неоткуда ждать помощи.
   Альфанг вышел во двор, где ждал отряд. Айвэн отсалютовал мечом.
   — Вперед, — скомандовал лэртир замка Аст–Алхор. — Покажем им, где зимуют орки.
 

***

 
   Под конец осталось двое: Берен и Фейнарин.
   — Сдавайтесь! — крикнул им кто–то из черных.
   Нолдо оскорбительно засмеялся, Берен плюнул в сторону кричавшего.
   Это были уже не орки — черные рохиры Моргота, рыцари Аст–Ахэ. Они дрались хорошо — и о стену их щитов разбилась последняя атака, два десятка эльфов и людей, пробившихся к тюремному двору.
   Их тоже сколько–то было убито и ранено — но они были свежими, хорошо обученными и брали не только умением, но и числом.
   Берен понимал, что жив лишь по воле командира этих рохиров, приказавшего брать его живым. Что ж, это приказание будет стоить головы еще нескольким…
   — Похоже, смертный, пришел наш час, — сказал Фейнарин, вытирая пот и кровь с рассеченного лба. Он дважды был ранен, и силы покидали его.
   — Мой — пришел уже давно. Просто я долго и умело выкручивался.
   Фейнарин снова засмеялся.
   Рыцари Аст–Ахэ, рассыпавшись кругом, начали сжимать кольцо.
   «Руско погиб, Рандир и Даэрон, а сейчас — мой черед», — Берену стало горько. — «А Келегорм жив… Намо Судия, пусть же ему не обломится. И пусть она живет еще много–много лет…»
   — Я иду, братья, — тихо и хрипло сказал Фейнарин. — Я иду просить у вас прощения…
   Берен запел:
 

 
Идем же без страха на пиршество стали,
Ибо иной надежды нам не осталось.
Будем мужественны и отважны,
Ибо славы себе не отыщем.
 
 
На рассвете увижу я край тропы
На рассвете достигну края тропы
На рассвете взмолюсь на краю тропы
На рассвете шагну с края тропы.
 

 
   Он ждал атаки — но вместо этого рыцари Аст–Ахэ расступились. Берен ощутил холод, поднимающийся по его ногам к животу — словно каменный двор заливала ледяная вода. Фейнарин вдруг ссутулился и опустил меч, а сам Берен несколько раз с силой вдохнул и выдохнул сквозь зубы, чтобы не завопить от пронзительного страха и тоски.
   Мимо рыцарей Аст–Ахэ шагал Саурон.
   Берен выдернул из–за ремня поножей гномий ручник, указательным пальцем сбросил предохранительную скобу со спуска, а большим отпустил пружину. Саурон сделал небрежное движение — словно отмахнулся от комара — и стрела с серебряным эльфийским наконечником оказалась в его руке.
   Он опустил эту руку и поднял другую — ладонью вперед. Что–то похоже на безболезненный сильный удар бросило Берена на колени и повалило бы совсем, если бы он не оперся на меч. Но Дагмор сломался с коротким железным стоном. Опираясь кулаками о землю, из последних сил сопротивляясь обмороку, он увидел вдруг, как, резко выпрямившись, Фейнарин вскинул меч и шагнул вперед. На мгновенье Берену показалось, что доспех и меч эльфа сияют, как будто сделаны из белого серебра и отражают полуденный свет, а сам он словно бы вдвое выше ростом. Но и его противник увеличился и был подобен башне, а из ладони его исходил смертельный черный вихрь.
   Эльф крикнул и рассек вихрь своим мечом — и тут все кончилось. Пропали сияние и тьма, нездешняя смертная тоска отпустила Берена, а Фейнарин повалился лицом вниз, разом сделавшись мертвее камня, и меч его Саурон пинком отшвырнул в сторону.
   — Возьмите его, — сказал майя.
   У Берена выбили самострел и обломок меча, свалили на землю и принялись избивать ногами и древками копий. Их ярость спасла его: они не стали тратить время на его доспехи, и кольчуга со стеганкой смягчали удары, которые иначе переломали бы все ребра. Берен не сопротивлялся, только закрывал здоровой рукой лицо и голову.
   Наконец, гнев противников немного утих и они вспомнили, что Берена велено взять живым. Удары и пинки прекратились. Горец перевернулся на спину, открыл один глаз — и в разрыве облаков увидел Карнил.
   «Я пришел, Ном…»
   Откуда–то издалека донесся звук — точно со всего маху врезали сапогом по мешку с гвоздями. Карнил обрушился вниз, обернулся огненным всадником, в котором Берен узнал Оромэ–Ндара — и пронзил горцу левый бок раскаленным копьем.
 

***

 
   Рыцари Аст–Ахэ — не орки, и не в их обычае издеваться над пленными.
   Но Берен был предателем — поэтому на него правила чести не распространялись. Он обманом проник в замок — поэтому его избили, как раба. Он опозорил одеяние рыцаря Аст–Ахэ — поэтому с него сняли не только доспех, но и всю верхнюю одежду, оставив ему холодной весенней ночью лишь нижнее платье. Он предал Учителя и Гортхауэра — поэтому его заколотили в колодки на дворе перед орочьим хэссамаром.
   Колодка потемнела и слегка рассохлась — видимо, ее давно использовали для наказания провинившихся орков. Саурон слишком ценил своих людей, чтобы так их унижать. «Коснись моих ран и смой мою кровь», — повторял Берен про себя слова древней молитвенной песни, с которой обращались к Элберет попавшие в плен воины. — «Дай мужество мне. Никто моих слез не увидит…»
   Мир сузился до квадрата из девяти камней брусчатки — ровно столько он мог разглядеть, не поворачивая головы. Эти камни — выщербленный, вытертый ржаво–красный гранит — что–то ему напоминали. Ах, да. Тот самый гранит, из которого сложены стены Каргонда. Проигравший, плененный и униженный — Берен стоял на своей земле.
   Эти камни добывали в разломе неподалеку от перевала Нахар. Эльфы размечали огромные каменные плиты мелом, в каких–то местах, лишь мастерам известных, молотком и зубилом выбивали дыры — и забивали в эти дыры деревянные клинья, которые непрерывно поливали водой. Разбухшее дерево разрывало камень на почти ровные ломти — и тогда вступали в дело каменотесы: раскалывали эти ломти блоками, выравнивая края До того горцы складывали башни из неотесанного камня — эльфы научили человеческих мастеров находить в породе эти линии наибольшего напряжения, места, где камень сам хочет расколоться — так, что скол порой получается такой ровный и гладкий, словно камень уже отполировали…
   Эльфы — где они? Живы ли? Как давно Саурон узнал о мятеже? Что он с ними сделал?
   Что Саурон сделает с самим Береном — его почти не волновало. Он так отупел от усталости и глухой сердечной муки, что перестал бояться. Мышцы горели, а спасительное беспамятство никак не приходило. Хотелось пить. Постоянного голода он уже не замечал. Донимал холод: плетеная льняная рубашка хорошо впитывала пот, но плохо сохраняла тепло, если не была поддета под кожаную куртку.
   Орков разогнали на починку моста и на отдых, как понял Берен из обрывков разговоров. Сменился охранник — теперь это был высокий белокурый парень, совсем еще молодой; его чистый голос до рези в горле напомнил голос Руско.
   Пытка неподвижностью длилась, и вскоре началась вторая: после полуночи (Берен слышал удары колокола, отмечающие стражи) хлынул дождь. Сначала горец пытался повернуть голову, ловя высохшим ртом капли, слизывая их с мокрых волос — потом стало слишком холодно. Он вымок до нитки, вода под ногами собралась в лужу, холод пропитал каждую частицу тела — порой ему казалось, что он сросся с колодкой, такой же холодный и безразличный ко всему, как эта деревяшка. Порой же холод был как тысяча ножей, кромсающих тело на ломти. Берен вспоминал все, что было теплого в его жизни: потрескивание дров в очаге, длинный пастушеский плащ из овечьей шерсти, бархатистые бока лошадей, белую, полупрозрачную чашку квенилас в ладони, солнечные лучи в серебряных кронах деревьев Нелдорета…
   Тинувиэль…
   Это, последнее воспоминание принесло облегчение — а потом и забытье.
   Он очнулся оттого, что стало суше и теплее. Стражник сменился — и, вернувшись, накрыл пленника попоной.
   — Зачем? — спросил новый часовой. — Он заслужил все, что получил. Даже больше.
   — Но мы же не орки, — сказал молодой.
   — Повелитель все равно казнит его.
   — Так что, тебе хочется помучить его перед смертью?
   — Никто не разрешал тебе укрывать его.
   — Никто и не запрещал.
   — А, делай что хочешь
   Берен хотел поблагодарить белокурого — но губы не слушались.
   Время стало чередой бесчисленных провалов в черноту обморока — и возвращений к черноте бытия, нарушаемой только отсветом фонаря на мокром граните. Он терял сознание, голова повисала, передавливалось горло — и, задыхаясь, он снова приходил в себя.
   Когда это случилось в последний раз — свет фонаря разбавили розоватые отсветы восходящего солнца, отброшенные в Ущелье Сириона вершинами Эред Ветрин. Дождь прекратился — и стражник скинул с заключенного попону.
   Берен продержался до настоящего рассвета, и совсем уж было собрался снова в обморок — как вдруг обнаружил перед собой того самого белокурого стражника. Склонившись к нему, парень подносил к его губам чашку с похлебкой из солонины. Горец выпил — и на этот раз сумел прохрипеть слова благодарности. Белокурый, скатав попону, перебросил ее через плечо.
   — Не думай, что я делаю это ради тебя, — сказал он. — Это просто во имя человечности.
   — Эльфы, — выговорил Берен. — Заложники. Что с ними?
   — Я слышал, что их обезглавили, когда пришла весть о мятеже. Ты напрасно спешил сюда.
   Берен уронил голову. Теперь ему было все равно, что случится дальше.
   Белобрысый воин ушел — и вскорости за пленником пришли двое орков и одноглазый слуга Саурона. Орки разомкнули колодку, один из них пнул пленника в бок: вставай. Тот не мог ни встать, ни выпрямиться. По приказу одноглазого орки подхватили Берена под руки и поволокли.
   Они миновали переход, вошли в башню и потащили горца по лестнице не вниз, а вверх — не в застенок, а куда? В аулу? Саурон разделается с ним в ауле? Впрочем, за эти семь лет аула Минас–Тирит, наверное, всякое видела.
   Он не ошибся — стражники остановились в высоком двенадцатиугольном зале с прозрачным, остекленным куполом, бросающим на пол двенадцать бликов диковинным цветком. То самое место, где он когда–то, мальчишкой, принял меч из рук Финрода. Орки остановились в «сердцевине».
   Дальняя дверь открылась, и Берен собрался с силами. Он знал, кто вошел в зал, он узнал походку — тяжелую и упругую, как удар меча о меч. Сейчас каждый шаг сопровождался глухим позвякиванием, будто встряхивали кошель с медяками — на Сауроне была кольчуга. Майя не собирался покидать свое тело, попав под шальную стрелу.
   Подойдя к Берену вплотную, он засунул за пояс большие пальцы и остановился, покачиваясь с пятки на носок. Он был бесстрастен, и Берен порадовался, что онемевшее от холода и синяков лицо позволяет ему хранить такую же бесстрастность, хотя бы внешне.
   «Дай мне сил умереть хорошо», — попросил он у Элберет.
   — И вот ты снова у меня в гостях, князь, — проговорил Саурон. — И снова без приглашения. Как тебе встреча, дорогой мой гость и вассал? Нет ли каких обид?
   — Не скажу, что прием был слишком теплый, — горец облизал губы. — Но и что он был слишком сухой — тоже не скажу.
   — Ты знаешь, почему все еще жив?
   Берен усмехнулся. Еще бы не знать.
   — Я не Маэдрос, — сказал он. — Я быстро сдохну.
   Саурон покачал головой.
   — Нет, горец. Не так быстро, как ты думаешь. Ты, конечно, не эльф, но и человек может вынести довольно много. Ты не умрешь, пока я не захочу. И ты заговоришь.
   Берен не мог сомкнуть зубы так плотно, как хотел — болела залеченная чарами скула.
   Он ждал вопросов о Дортонионе, о мятеже — но Саурон спросил:
   — Как вы смогли обмануть осанвэ? От того, как ты ответишь, зависит как ты умрешь.
   Берен встретил взгляд майя таким же пристальным взглядом, пытаясь прочесть по лицу Саурона, как много тот уже знает. В том, что вопрос об осанвэ окажется не единственным, он не сомневался.
   Саурон склонился к нему, приблизил лицо так, что Берен чувствовал тепло кожи Гортхаура.
   — Говори, — прошептал Саурон. Берен, тоже шепотом, ответил:
   — Есть верный способ… Во время допроса… я держал в кармане фигу.
   Ему показалось, что голова отлетела, покатилась по плитам пола, которые в бешеном кружении сменялись резными фигурами потолочных балок. Потом кружение остановилось, и Берен обнаружил, что его голова по–прежнему на плечах, только он уже не стоит, а валяется. Никак не получалось поднять голову, не хватало сил. Не хватало сил даже закрыть рот — кровавая слюна тягучей каплей ползла по щеке.
   Саурон брезгливо снял запятнанную перчатку и бросил ее на пол. Он еще никогда не опускался до ненависти к своим жертвам. Он сражался, пытал, использовал и убивал хладнокровно, творя лишь необходимое зло. И едва ли не впервые в жизни ему захотелось раздавить кого–то лично, своими руками — и это желание почти ставило его на одну доску с такими низменными орудиями его воли, как Болдог или Скулгур.