Брилева Ольга. По ту сторону рассвета

   Он собрался с духом и задал вопрос.
   — О, да! — горячо сказал гном. — Поистине, эти твари враги нам. Они сильны, хитры и кровожадны. Об этом мы всегда должны помнить, и потому — мы любим изображать их. А еще мы любим изображать их потому, что более достойного и прекрасного противника Враг еще не создавал и уже не создаст. Когда будет повержен последний дракон, песня гномов будет радостной — но и печальной тоже. Потому что потомкам их уже не достанется такого славного врага…
   Они остановились перед еще одними воротами — едва ли меньше тех, что вели в город, но куда богаче. На крепких бронзовых петлях красовались узоры перегородчатой эмали, сами ворота были инкрустированы серебром и отполированы до матового блеска. Четверо гномов–стражей стояли под ними, положив руки на боевые топоры.
   — Посольство к государю Мельхару от эльфийского короля Финрода Фелагунда! — звучно и гордо проговорил провожатый.
   Ворота открылись как бы сами собой. Гном сделал широкий жест и шагнул в них последним.
   Это уже был, безо всякого сомнения, дворец. Все, что Гили видел до сих пор, было просто ничем в сравнении со здешними чудесами.
   Аметистовые гнезда распустились цветами, и молочно–белый свет фиалов дробился в них и в потоках хрустальной воды, разбивающихся о самоцветы. Вся стена по левую руку от них была фонтаном–водопадом, сбегающим с огромной высоты в яшмовую чашу. Вдоль стены по правую руку от них шла спиральная лестница, ведущая туда, где этот водопад брал исток. Светильники висели в ее пролетах. Перила лестницы были искусно вырезаны, и такая же резьба покрывала ступени — даже жаль было ставить на них ноги. Каждый дюйм пола покрывали полусамоцветные плиты, сделанные в виде зубчатых листьев, так плотно пригнанных друг к другу, что Гили не видел ни единого зазора.
   Поднявшись по резной лестнице наверх, они очутились в длинной анфиладе залов–пещер, одна другой диковинней. Иные из них гномы отделали от пола до потолка, не пропустив ни дюйма — другие же оставили в первозданном виде — словно бы предлагая сравнить свою работу и работу творца подземных залов, Тейрана–камнедробителя, которого эльфы зовут Аулэ.
   Гили не сравнивал — у него глаза разбегались. Любой из камней, оставленных гномами в стенах природных пещер, в игольчатых друзах, стоил, наверное, целого состояния — а у гномов рука не поднялась их отковырять. Кто станет теперь говорить об их ненасытной жадности? А с другой руки, в тех залах, что были ими вырублены и отделаны, каждая мелочь казалась сокровищем…
   Наконец, в одном из небольших залов — по стенам висело оружие, пол был застлан коврами синдарской работы — их подвели к резному деревянному креслу, высокая спинка которого была сделана в виде дракона, распахнувшего бронзовые крыла над сидящим. В глаза чудовища были вделаны яхонты, грудь, шею и морду украшало сусальное золото, золотыми же были когти на лапах, что служили подлокотниками.
   Широкоплечий гном, устроившийся в тени драконьих крыл, был далеко еще не стар. Длинную волнистую бороду не прорезала ни одна седая прядь, глаза горели — гном был в самом расцвете зрелости.
   Увидев пришедших, он не только первым поприветствовал их, но и встал им навстречу.
   — Кальмегил! — ухватив эльфа за руку, король гномов с силой сжал ее. — Казадрушт! ^[42]Давно тебя не видели мои пещеры, давно я не слышал твоего молота… Будь же здоров и счастлив, эльф!
   — Да не остынет твой горн, государь Мельхар, да растет бесконечно твоя борода, — улыбнулся Кальмегил. — Я приветствую тебя от имени своего короля. Со мной — Берен, сын Барахира, князь Дортониона.
   Гном какое–то время пристально всматривался в лицо Берена.
   — Я бывал у вас в молодости, — сказал он. — В Друне, где сочится из земли каменное масло. Тогда у вас княжил Брегор… э–э… Горячий. Ты похож на него. Я сначала даже подумал, что ты — это он. Как он поживает?
   — Он упокоился тринадцать лет назад, государь Мельхар, — ответил Берен.
   — Как? — на мгновение изумился гном — потом, слегка отступив, качнул головой: — Быстро же вы сгораете, люди… Садитесь, — показал он на два пустующих кресла справа от себя. Для Гили и Нимроса, очевидно, предназначались трехногие низкие сиденья, стоящие под самой стенкой — на одном из таких устроился то ли молодой гном, то ли гномья женщина.
   Еще несколько кресел было занято гномами, главным образом — пожилыми, хотя двое, похоже, приходились государю ровесниками или были чуть помладше.
   — Послание от короля моего, — перед тем как сесть, Кальмегил протянул гному запечатанный кожаный футляр. — И дар от него… — на ладони Кальмегила оказалась маленькая резная шкатулка.
   Мельхар, сунув письмо в руки юному гному, принял ее и открыл.
   — Ха! — сказал он. — Это чтобы носить на поясе кошель, верно? — фигурка, извлеченная им, была вырезана из камня, в котором черное переходило в белое, и представляла собой двух котят, лежащих рядышком, голова одного к хвостику другого. — Такой агат мне в жизни не попадался… Благодарю от всего сердца.
   Берен сделал знак рукой, и Нимрос поставил перед королем гномов свою ношу: маленький дубовый бочонок.
   — Это от нас, король Ногрода. От людей Дортониона, — сказал Берен.
   Бочонок зажег в глазах Мельхара огонь.
   — Это то, о чем я подумал? С дымком, с дубком? То, что на днище — и вправду клеймо Реганов? Какая выдержка? ^[43]
   — Десять лет, государь, — сказал Берен. — Это урожай последнего мирного года. Последний урожай. С тех пор Реганы не варили огненного эля.
   — И правильно, — одобрительно сказал король Мельхар. — Для орочьих хлебал это питье слишком изысканное.
   — Это питье теперь некому готовить, государь. Род Реганов пресекся. Погибли все. Может, в Дортонионе будут еще варить огненный эль, но так, как варили они — уже нет.
   Государь сделал знак — слуга забрал шкатулку и бочонок. По кивку своего короля молодой гном сломал печать и начал читать письмо — медленно и нараспев. Видимо, такое чтение у гномов приветствовалось. Мельхар слушал, время от времени кивая в такт. По его лицу еще нельзя было понять ничего.
   Финрод писал о великих опасностях, которые грозят с севера, в том числе и гномам, напоминал о прежних выгодах мирной жизни и свободной торговли, призывал Мельхара помочь горцам в их войне своим искусством кователей, а если Мельхар захочет — то и воинов, и обещал за работу награду, которую не зазорно будет эльфийскому королю вручить, а гномьему — принять.
   — И что же вам нужно от меня? — спросил Мельхар, когда безбородый гном закончил чтение и свернул письмо.
   — Оружие, — сказал Берен. — Нужно вооружить отряд в тысячу человек, с небольшим запасом и быстро. А к зиме еще полторы тысячи.
   — Стоило ли ехать так далеко?
   — Нам нужно не совсем обычное оружие. Для начала — тысяча самострелов. Но не таких, к каким вы привыкли.
   — Тысяча, да еще не таких… Да еще быстро… — подал голос один из гномов–советников. — Это будет стоить недешево.
   — Мы заплатим, — пообещал Берен. — Сколько?
   — Не торопись, князь, — Мельхар слегка шевельнул усами. — Сначала ты расскажешь нам, что это за такие «не такие» самострелы. Потом наши мастера сделают тебе один, и ты скажешь, то ли он сделали, что ты хотел, и укажешь на ошибки, а уж потом мы назначим цену. И когда сторгуемся, заключим и подпишем договор.
   — Договор? — Берен покосился на Кальмегила. До сих пор его понятия о соглашениях между правителями заключались во взаимном обмене клятвами.
   — Договор, — подтвердил эльф. — Писаное согласие.
   — Государь Мельхар не поверит моей клятве?
   — Это обычай, Берен. Все важные дела гномы завершают писаным согласием. Его подписывали и Тингол, и я, и государь Фелагунд. Твой прадед Боромир приложил свою руку, когда давал гномам право добывать каменное масло в Друне.
   — Истинная правда! — Мельхар поднял палец. — «Написано на коже — золота дороже».
   — Ну что ж, — Берен пожал плечами. — Договор так договор.
 

***

 
   — Стремя? — удивился королевский мастер Дайн, когда Берен пальцем на песке начертил, чего хочет.
   — Стремя, — подтвердил горец. — Приварить его вот здесь, спереди, чтобы натягивать ногой.
   — Хитро, — одобряющим голосом сказал Мельхар. — А будет ли толк? Ты прежде делал ли такое?
   — Такое–не такое, а вроде этого, — уклончиво сказал Берен. — Толк был.
   — Ну? — Мельхар обратился к своему мастеру.
   — Расход чтобы сильно увеличивался, так нет, — пожал плечами Дайн. — Я полагаю так: сталь черного звона, как обычно, да сталь бурого звона, да работа в половину этой цены, потому что срочно — и выходит, что с тебя за тысячу самострелов и припаса к ним — тридцать фунтов золотом. Ты желаешь, я слышал, также обычного оружия на такое же войско — это станет еще в двадцать. И всего с тебя — пятьдесят фунтов золотом.
   — Ты кое о чем забыл, почтенный Мельхар, — сказал Берен.
   — Да? — приподнял брови гном.
   — О Друне. О каменном масле, которое было вам зачем–то надобно. О том, что вы куете оружие на то, чтобы отвоевать Друн.
   — Я не забыл, — улыбнулся Мельхар. — Но я вот что подумал. Если вы отвоюете Друн, мои послы придут к тебе вот как ты ко мне. За каменным маслом и огненным элем. И тогда ты напомнишь мне, как я слупил с тебя за оружие, а я верну тебе часть цены, чтобы ты не лупил с меня за кровь земли. Ну, а если вы не отвоюете Друн — то я ничего и не потеряю, верно?
   — Если мы не отвоюем Друн, да и весь Дортонион, государь Мельхар, ты потеряешь многое. Покой, деньги, может быть — жизнь.
   — Может быть, — согласился гном. — А может быть, и нет. Ну как, будет у нас договор?
   — Договор у нас будет, — медленно проговорил Берен. — Но вот я еще о чем думаю… А что помешает мне, когда мы отвоюем Дортонион, отдать земляное масло Друна не Ногроду, а Белегосту?
   — Как Белегосту? — вскинулся Мельхар.
   — А почему нет? Они ведь прежде покупали его через вас. Думаю, теряли на этом, так ведь? Ну, а теперь будут покупать у нас прямо.
   Мельхар потеребил косичку в бороде.
   — Я могу скинуть десять фунтов с условием, что Кардайн не получит Друна.
   — Пятнадцать фунтов.
   — Двенадцать, и покончим на этом. Иначе договора не будет. Ты не единственный покупатель, князь, а ради тебя многим придется оставить свою нынешнюю работу и заняться твоей.
   — Договорились, — кивнул Берен.
   Мельхар хлопнул в ладоши, и молодой гном с пергаментом, чернильницей и носильной доской для писания, возник как… ну да, как из–под земли. На написание договора ушло столько времени, что выгорел один светильник. Наконец, два примерника — договор и копия — были готовы. Нимрос прочитал оба, сверяя каждую закорючку — у самого Берена уже голова кружилась. Наконец, парень кивнул в знак того, что все правильно и можно подписывать.
   — Окуни свой палец в чернила, князь, и поставь отпечаток вот здесь, — гном показал на нижний угол пергамента.
   Берен, сжав губы, вытащил из–за уха у молодого гномишки перо и дважды вывел свою подпись. Потом рядом подписался Мельхар.
   — Я невольно оскорбил тебя, князь, — сказал он, протягивая Берену его свиток. — Поэтому приглашаю отужинать со мной и лордом Кальмегилом, чтобы загладить вину.
   — Благодарю, — сказал Берен. — И… я не оскорблен. Тебе нет нужды извиняться, государь Мельхар.
   — Хорошо, — гном коротко улыбнулся. — Но приглашения я не отменяю. Правду говоря, давно хотел посмотреть, как вы сами пьете огненный эль, и так ли вы крепки на голову, как хвастаетесь.
   — Пословица людей гласит, — подал голос до сих пор молчавший Кальмегил. — Что не следует состязаться в силе с медведем, бегать взапуски с зайцем и пить с горцем.
   — Ха! — король гномов был явно задет. — Не верю. Не родился еще ни человек, ни эльф, ни гном, который бы меня уложил под стол.
   — Я предпочел бы состязаться с тобой в мастерстве, — то ли подначил, то ли согласился Кальмегил.
   — А мы и с этим еще не закончили, подожди! — они быстро шагали к королевским покоям. — У меня есть, что показать тебе, бессмертный, есть, — Мельхар хохотнул. — Ты будешь удивлен.
   — Пожалуй, я тоже откажусь от состязания, — сказал Берен. — Я уже не мальчик, чтобы гордиться питейными победами.
   — Ха! Прежде чем гордиться, победу нужно одержать!
   — Ну, это труда не составит…
   — Не составит? Да ты трусишь пить собственную отраву, человек! Что это ты там мне привез, а?
   — Я выпью с тобой первый кубок, чтобы доказать, что привез не отраву, а старый добрый норпейх. Но больше не стану. Даже если я проучу тебя, государь, что я с этого поимею, кроме жестокого похмелья? Будь я юнец вроде него, — Берен кивнул на Нимроса, — я бы еще немножко потешил свою гордость. Но я уже давно не тешусь попойками.
   — Ну хорошо! — прорычал гном. — А если мы побьемся об заклад? Ударим по рукам о чем–нибудь настоящем и поставим на кон? Тогда ты будешь пить со мной?
   — Еще один договор? Нет, государь Мельхар, еще двух часов крючкотворства моя голова не выдержит.
   — Да не договор! Просто ударим по рукам и все. Давай так: если ты свалишь меня под стол, я сделаю все за тридцать фунтов. И не попрошу масляных полей Друна.
   — А чего ты хочешь с меня, если я проиграю?
   — Отдашь Друн на десять лет даром.
   — Я не хочу ловить тебя на слове, государь Мельхар…
   — Ты поймай сначала, — оскалился гном, протягивая руку.
   Берен, не долго думая, сжал пальцами его твердую, широкую ладонь.
   — Лорд Кальмегил, разбей, — попросил он.
   Слуги накрыли стол в одном из маленьких гротов недалеко от подземного ручья — Берен слышал перезвон воды по камням. На столе стояла всякая всячина — главным образом жареное и соленое — и знакомый Берену бочонок, уже готовый в дело: в боку провертели дырку, а в нее вставили бронзовую трубку. Прислуживать взялись Нимрос, Гили и какой–то молодой гном.
   — И вот из этих наперстков мы будем пить, Государь? — недоверчиво спросил Берен, показывая на крохотный серебряный стакан высотой в палец, отделанный чеканкой и самоцветами.
   — Это стаканы нарочно для огненного эля, — нахмурился Мельхар.
   — Воля твоя, — согласился Берен, садясь за стол и протягивая юному гному большой стакан, предназначенный для воды или пива. — А мне, парень, налей сюда.
   Юный гном если и удивился, то виду не подал. Наполнив стакан наполовину, он потянулся к кувшину с водой, но Берен резким жестом отказался.
   — Так ты, князь, разбавлять не будешь? — спросил гном.
   — Разве я дитя, чтобы разбавлять? Твое здоровье, государь Мельхар. Да не остынет вовеки твой горн, да произрастает твоя борода.
   Берен выдохнул, мысленно вознес молитву ко всем Валар сразу и опрокинул стакан в себя.
   …Огненный эль, называемый также норпейхом, варят из ячменного солода, высушенного над огнем. Для дыма в огонь бросают и зеленые сосновые ветки. После эль выпаривают, наливают в дубовые бочки и выдерживают несколько лет. Гномы пьют его так же как горцы, наливая в маленькие стаканчики и наполовину разбавляя водой… Но ведь Берен сошелся с Мельхаром в споре, а перепить гнома — задачка ненамного проще, чем добыть Сильмарилл…
   Скулы у него свело, а язык завязался в узел. Больше всего он боялся, что сейчас его вырвет — однако же этого не случилось. Неизвестно, кто из Валар помог, но Берен снова спокойно вдохнул и выдохнул, сел, отхватил ножом здоровенный кус печеного мяса и вцепился в него зубами.
   Проклятье! Гномы–повара не пожалели перца, а освежить пылающий рот сейчас было нечем. Рыжий, сукин сын, да не наливай воды — ни к чему она сейчас!
   По счастью, Руско кое–что сообразил — и на блюде перед Береном оказался ломоть пресного свежего сыра.
   — А ну, и мне, — гном протянул слуге свой большой стакан. — И тоже не разбавляй.
   Кальмегилу Нимрос по его просьбе разбавил питье.
   — За твою удачу, князь Берен. И за твою победу, — провозгласил гном и выдохнул: — Хху!
   Хотелось бы знать, подумал Берен, меня так же перекосило, или нет?
   — Ох, — сказал король гномов, облизнув губы и переведя дыхание. — Славно… Ой как славно…
   Берен обеспокоился. Он знал, как действует неразбавленный норпейх на людей — и не знал, как на гномов. Чтобы эльфы пили огненный эль — такого он вовсе не видел.
   — Хороший подарок ты мне привез, — продолжал Мельхар. — И я хочу отдарить тебя. Проси… чего хочешь.
   — Я слыхал, — холодея от собственной наглости, сказал Берен. — Что король Фелагунд отдарил Наугламир изваянием Аулэ из чистого серебра. Если ты хочешь одарить меня, государь Мельхар, позволь мне увидеть это изваяние.
   — Ты попросил сразу и мало, и много, — король Ногрода качнул головой. — Ладно, пошли.
   Они вышли из зала покоев и по лестнице спустились в зал совета. Храня благоговейное молчание, Мельхар слегка замедлил шаг.
   В стене как раз напротив королевского кресла, находилась ниша, закрытая дверью из красного дерева. Петли и замок были сделаны из морийского серебра.
   Мельхар достал из–за пазухи ключ на цепочке и, вставив его в замок, несколько раз повернул, но не так, как при открытии обычного замка, а каждый раз — в разные стороны, что–то отсчитывая про себя.
   Дверь открылась. За ней была парчовая занавесь. Гном глубоко вздохнул — и отдернул ткань.
   Высотой статуя была примерно в ярд. Ее расположили в нише так, чтобы серебряный Вала смотрел на гномов сверху вниз, но Берену пришлось встать на колено, чтобы заглянуть изваянию в глаза.
   — Махал, — с любовью и почтением прошептал гном.
   Конечно, Финрод изобразил Аулэ таким, каким помнил его — а не таким, каким Вала был во время сотворения гномов, когда Айнур еще не облеклись в одежды плоти. Но именно момент сотворения гномов запечатлела статуя: Мастер чуть подался вперед, опираясь на молот, напряженно вглядываясь в только что созданное: оно живо? Оно мыслит? Оно чувствует?
   Берен знал, что произойдет в следующий миг — мучительно–радостное ожидание на лице Мастера сменится разочарованием, а потом — отчаянием, и молот в руке взлетит, занесенный для удара: он хотел создать живые и разумные существа, а не игрушки своей воли! Но Творения с криком разбегутся — так Аулэ узнает, что Единый даровал им свободные души…
   Финрод поймал миг–до–того, и серебряный Айну с любовью и ожиданием смотрел в глаза каждому, кто подходил к этой нише: ты живой? Ты мыслишь? Чувствуешь?
   И все же — глядя на статую, ни на мгновение нельзя было забыть, Кто дал жизнь гномам, созданным Аулэ.
   Ай да Фелагунд…
   — Махал, — снова прошептал Мельхар, задергивая нишу и закрывая ее на ключ. — Ваш король — великий мастер. Ваять умеют многие — немногие умеют понимать.
   Берен и Кальмегил молча вернулись с ним в королевские покои.
   — Лорд Кальмегил, — сказал гном. — Воздашь ли ты честь подарку своего друга? Выпей огненного эля. Выпей хотя бы из вежества.
   — Мы давно не виделись с тобой, почтенный Мельхар, — сказал нолдо, уводя разговор в сторону. — И я не знаю, как идут дела в Тумунзахаре и на востоке. Сумели вы вернуть Барашатурские шахты? Удалось вам восстановить связь с Казад–Думом? Вернулись ли люди востока к торговле с вами?
   Гном досадливо крякнул.
   — Чтобы не повторять трижды, скажу «нет» один раз на все сразу. Барашатур орки держат крепко, и там уже не только орки, но и тролли. Может, тебе будет интересно, но полтора года тому к Кардайну и ко мне приходили послы с Севера. Говорили сладкие слова и обещали в обмен на присягу Морготу вернуть нам Барашатур и Садурмаут, повыгонять всех орков к их орочьей матери. Но я их послал туда, куда Махал шлак сливает, и то же самое сделал Кардайн. Будут они мне мои же шахты в обмен на морготов рабский хомут предлагать! Ха!
   — Что за посольство, государь Мельхар? — заинтересовался Берен. — Орки?
   — Орков мы пустили бы не дальше первой же выгребной ямы, — поморщился король. — Люди. Высокие и статные, черноволосые, вроде тебя, князь Берен.
   — И как они называли себя?
   — Рыцарями Аст–Ахэ.
   Берен и Кальмегил переглянулись.
   — Я смотрю, для вас эти слова что–то значат, — Мельхар переводил взгляд с одного на другого. — Желаете, чтобы я рассказал о них подробнее?
   — Нам было бы очень интересно, почтенный Мельхар, — проговорил Кальмегил.
   — Ладно, слушайте. Появились они, как я уже сказал, полтора года назад. Поначалу — просто на торжище. Ходили всегда по двое, мужчина и женщина. Ничего худого не делали, только время от времени собирали вокруг себя народ и говорили им речи… Говорили так умно и красно, что многие их слушали. Наконец, их начали приглашать в сам Ногрод. И тут разговоры у них малость изменились. Прежде они все больше вели ученые речи о том, как устроен мир… Говорили много всяких полезных штук о металлах, об оружии… Дельного много — оттого их и позвали сюда, под своды Ногрода… Но оказавшись здесь, они повели иные речи… Сначала они попросили наших старцев пересказать им историю сотворения гномов. А потом начали помаленьку, исподволь, вести такие разговоры, что вроде бы как Отец богов принудил Махала уничтожить нас. А потом вроде бы как нас помиловал. Даже так дело обернули, что Отец богов… вроде как… снасильничал над Махалом, — сказав это, гном большим пальцем правой руки быстро перечеркнул свой рот. — Поломал его волю. Вы поймите, это сейчас, в моих устах звучит кощунно, а тогда они все так поворачивали, что вроде бы и не за что было к ним прицепиться. Самые злодейские мысли уже у нас в головах рождались, не у них на языках, и потому не за что было призвать их к ответу.
   — И чем дело кончилось? — мрачно спросил Берен. — На что они выехали в конце концов?
   — На то, что Махал пребывает там, за морем, вроде как в плену, вроде как в неволе. Но есть другой, говорили они, могучий и прекрасный дух, который мечтает дать всем свободу. А в первую голову — Махалу, своему старинному другу, да еще и отцу–создателю его самонаиразлюбимейшего ученика…
   — И назвали они имя этого духа?
   — Назвали, куда ж им потом было деваться: плыви или тони. Мелькор, Моргот… Вот, чьих прихвостней, я, оказывается, привечал…
   — И что ты сделал, когда узнал правду?
   — Вышвырнул их из города и повелел так же поступить с каждым, кто будет привечать их тайно.
   — А таких много?
   — А почем я знаю? Если такие и есть, так уж мне они этого не скажут.
   Берен и Кальмегил переглянулись. Король гномов был мрачен и походил на нахохлившегося филина.
   — Ты так сердит оттого, что многое из их слов и тебе казалось правдой, верно? — спросил Берен.
   — Не сочти за грубость, князь, но твое ли это дело?
   — Мое, — отрезал Берен. — Отвоевывать землю без толку, если Моргот завоюет души.
   — Мою не завоюет, — резко ответил Мельхар. — Своего я Морготу ничего не отдам — ни земли, ни души. И никому другому. Выпьем, князь.
   Гном наполнил стаканы. Кальмегил согласился еще раз глотнуть огненного эля — разбавленного.
   — Чтоб сдохли все враги, — сказал король гномов. — Хху!
   Второй стакан пошел у Берена легче, чем первый. Он знал, что самые большие трудности будут с четвертым.
   — Что–то я не хмелею, — пожаловался Мельхар. — Отрава знатная, горло рвет, а я не хмелею.
   Кальмегил, похоже, догадался, в чем дело и, чуть приподняв брови, покосился на Берена. Тот тихонько толкнул его под столом ногой и ответил Мельхару:
   — Видно, твоя голова и в самом деле крепче моей, государь, и зря я втянул тебя в это состязание…
   — Признаешь мою победу? — быстро спросил гном.
   — Нет, — качнул головой Берен. — Я в плен не сдаюсь.
   — Тогда пьем.
   Слуги наполнили кубки.
   — За вашего повелителя, чтоб ему всего на свете было, — сказал Мельхар. — Достойнейший из всех смертных и бессмертных, которых я видел.
   Кальмегилу опять пришлось выпить.
   — А со второго раза это не такая уж дрянь, — великодушно признал он.
   — Не такая уж дрянь? — возмутился гном. — Да ты распробуй сперва!
   — Привкус эля, немного хвойного дыма и много горьких масел, — проговорил Кальмегил. — И очень мало воды… А вода призывает воду, запомни, Мельхар… Я… не лекарь… Не помню точно…
   — Оно и видно, — проворчал гном.
   — Вода… — снова попытался собраться с мыслями Кальмегил. Берен пнул его ногой под столом.
   — Мне вот не дает покоя разговор о каком–то вашем споре, — быстро сказал он.
   — Вот! — Мельхар поднял палец. — Напомнил, спасибо. Малый! Поди в мастерскую, принеси дуру. Тебе, — обратился он к Берену, — тоже интересно будет.
   «Дурой» оказался удивительный самострел. На деревянном ложе покоился не лучок, а металлический желоб, внутри которого зачем–то лежали навитые стальные кольца. Приглядевшись, Берен увидел, что это не резаные кольца, а спираль.
   — Стрелу, — сказал гном. — Гляди.
   Вложив стрелу в желоб, он до упора оттянул спираль — теперь она змеей развернулась вдоль всей стальной дорожки, обвивая болт. Другой рукой гном загнал в паз стопорный винт.
   — Все кыш оттуда, — показал он на кресло у стены. Гили опасливо убрался.
   — Вот, — сказал Мельхар и выдернул стопор. Освобожденная спираль взвизгнула, стрела со стуком вонзилась в спинку кресла.
   Кальмегил, слегка пошатываясь, подошел к креслу.
   — Она не пробила дерево, — с неудовольствием заметил он, без усилия вытаскивая болт. — Вонзилась всего на три пальца… Доспеха она не пробьет.