Брилева Ольга. По ту сторону рассвета

   Если я все правильно поняла, что символикой наделены и большие поля.
   Formen, север, содержит знаки «anga» — железо, «ando» — врата, «ngwalme» — страдание и «harma» — сокровище. Эти знаки символизируют испытания, которым подвергаются душа и тело в мире: битвы, препятствия, страдания и искушения.
   Numen, запад, — символы этого поля относятся к тому, что мы назвали бы духовными ценностями и дарами. «Vala» — сила, «anna» — дар, «silme» — звездный свет и «wilya» — ветер или небо.
   Срединное поле посвящено символам, обозначающим внутренний мир, личность человека или эльфа. «Ore» — сердце или внутренний ум, «esse» — имя, «thule» — дух и «umbar» — судьба.
   Поле romen, восток, обозначает ценности познавательные и интеллектуальные. «Lambe» — язык, «parma» — книга, «noldo» — думаю, имеется в виду не столько именно нолдо, сколько мудрец вообще, и quesse — перо, шире — письменная речь.
   И, наконец, hyarmen, юг, посвящен символике земных стихий. «Tinko» — металл, «alda» — дерево, «arda» — земля» и «ure» — огонь, или жар.
   Таким образом, ходы в этой партии обозначают в том числе и духовный поиск, и какие–то события в жизни.
   У каждого игрока шесть фигур. Это (в порядке расстановки): mindon — башня, vala — вала, или сила, istar — маг, aran — король, roсhir — всадник, nerwen — дева. Цель игры — взять башню противника. Башня — неподвижная фигура, но в ее окрестности другие фигуры получают преимущество. Вала — самая сильная фигура. Маг, король, всадник и дева различаются по силе и дальности хода. Одна фигура может защищать другую, как в шахматах. Если в ходе игры всадник пройдет все пять больших полей, он становится королем. Фигуры обычно белые и черные, но не всегда — главное, чтобы оба комплекта фигур различались по цвету. В Белерианде обычно рохира и нэрвен изображали с мечом и называли рыцарем и воительницей, часто с мечом изображался и истар, и очень редко — король.
   Игра состоит из двух частей. Первая — это расстановка фигур. Игроки по очереди выставляют на доску свои фигуры, начиная с башни. Считается, что преимущество имеет тот, кто играет черными фигурами и начинает расстановку вторым. Вторая часть — собственно игра.
   Теперь возьмемся за расшифровку партии. Я подозреваю, что Берен Белгарион примерно такого же класса «башенник», как Дэн Симмонс — шахматист. То есть, символизма в описании игры явно больше, чем надо бы, в ущерб настоящей стратегии и тактике.
   Итак, Финрод начинает игру, ставя башню в поле «umbar» (автор не уточняет, в какое из четырех безымянных полей — но, я думаю, в юго–восточное). Таким образом дается понять, что сражаться он будет не менее чем за судьбу. Ответный ход Саурона — постановка башни в поле «anga», крайнее северо–западное. Уже это одно показывает, что он играет не на «отыгрыш», а на выигрыш: занимает менее интересную, но более выгодную позицию. Видимо, он все–таки прочитывает символику расстановки Финрода, но считает, что развитие игры никак не связано с дальнейшей жизнью. Естественно, его постановка башни тоже приобретает символизм, но чисто географический: его башня находится на крайнем севере и практически недосягаема.
   Вала Финрода становится на поле «vala». Думаю, автор преувеличил тупость Саурона: в этот момент ему должно было быть ясно, «шо конкретно ты имела в виду». Сам он продолжает гнуть свою сурово прагматическую линию и ставит валу на поле «harma», и снова получается символизм невольный и тупой.
   «Истар», «маг» Финрода ставится на поле «lambe». Это намек на Мелиан, прорицательницу или на что–то другое? «Истар», Саурона — это, конечно, сам Саурон, и залезает он в «сердце», «ore», а не куда–нибудь :).
   «Король» Финрода — это, без сомнения, сам Финрод. Фигура установлена в поле «hyarmen» — знак того, что Финрод избрал путь земной борьбы? Косвенным подтверждением этого служит первый ход Финрода королем: он перемещается на поле «thule».
   «Король» Саурона, как я это понимаю — просто еще одна фигура в образующейся сильной диагонали «вала» — «маг» — «король».
   «Рохир» Финрода — это, конечно, Берен. Помещая его на поле «ngwalme», Финрод явно начинает гадать о его судьбе. Рохир Саурона помещен в позицию, блокирующую белого «мага»: опять сугубо прагматичный, стратегический ход. Правда, здесь может быть намек на Ильвэ, который Полуэльф, но это вряд ли, потому что мать его все–таки из синдар, а не из нолдор.
   И, наконец, «нэрвен» — «дева, воительница». Для Финрода это, конечно, Лютиэн, и, ставя ее на поле «alda», он совершает невольное пророчество: он ведь не знает, что Лютиэн действительно заключена на дереве. Своей «воительницей» Саурон блокирует «рохира» — намек на Тхуринэйтель.
    «Белый вала убрал черного короля»— намек на пленение Мелькора?
    «Гортхауэр пустил в ход истара и под прикрытием валы снял белого короля с доски»— Финрод будет убит Сауроном.
    «Финрод двинул вперед нэрвен. Снес темного рохира и…»— нет, все–таки рохир намекает не на Ильвэ: его же устраняет «воительница».
    «Истар оказался под угрозой с двух сторон: светлый рохир и нэрвен вблизи башни. (…) Гортхауэру пришлось смириться с жертвой истара»— более чем прозрачный намек на будущую потерю Сауроном своей силы и Тол–и–Нгаурот.
    «Гортхауэр вывел нэрвен в поле ngwalme»— Тхурингвэтиль заполучила Берена.
    «Финрод переместил валу на поле thule»— поместив фигуру «сила» в поле «дух», Финрод явно дает понять, что земными средствами эту войну выиграть нельзя.
    «Финрод переместил рохира на поле silme (…) на поле alda (…) на поле noldo (…) шагнул рохиром на поле ngwalme»— явный намек на странствия Берена — горы, Дориат, Нарготронд и плен у Саурона.
    «Финрод взял валой темную нэрвен»— Тхурингвэтиль погибнет от стрелы Анардила Фин–Риана, который в этот момент взывает к Тулкасу.
    «Вала Гортхауэра уже не мог угрожать башне, он ведь находился не между рохиром, нэрвен и башней, а между башней, нэрвен и королем! Следующего хода у него не было. Нэрвен взяла его сразу»— пророчество о победе Лютиэн над Морготом. Кстати, беря валу, нэрвен оказывалась на поле «harma», сокровище.
 

Список благодарностей и матюков

    Благодарности
 
   Профессору Дж. Р. Р. Толкиену — за все хорошее, что есть в этой книге.
   Кэтрин Кинн — за каторжную редакторскую работу над текстом и за подаренный образ Эленхильд.
   Ms.Twinkle — за теологические и мифологические консультации.
   Серой Коале — за конструктивную критику и глюки.
   Сэнте Ниэрнассе — за моральную поддержку, стихи и глюки.
   Айренару Нарготрондцу — за поддержку, консультации по вопросам эльфийской психологии и просто за то, что он есть.
   Наталье Васильевой — за блестящую реконструкцию языка, психологии и идеологии Моргота, а также его последователей.
   Наталье Некрасовой — за то же самое плюс доброжелательную поддержку.
   Сабрине — за конструктивную критику и свежие идеи.
   Алексею Свиридову — за «Звирьмариллион» и вклад в образ главного героя.
   Blind Guardian, Sting, Белегу Мориквэнди, Дирфиону и Арандилю — за песни.
   Алексею Липатову — за понимание и правильное художественное изображение персонажей.
   Анке–Катрин Эйсманн — за великолепные иллюстрации к «Лэйтиан».
   Марии Ломбиде Эспелете — за великолепный стиль и нолдорское чувство юмора.
   Владимиру Зарвину — за консультации в области оружия и военного искусства средневековья.
   Мелу Гибсону и Питеру Джексону — за выдающиеся достижения в кинематографии.
 
    Матюки
 
   Мне — за все плохое, что есть в этой книге, несмотря на старания всех вышеперечисленных.
   Кириллу Еськову и Сергею Переслегину — за сбитие с панталыку.
 

Безответственный треп на потусторонние темы

(О. Брилева, «По ту сторону рассвета», роман (в печати)

   Итак, роман — Ольгин, треп — мой. Почему не рецензия? Выйдет томик, будут и рецензии (уже не мои, правда). А у меня — от стола к столу, алаверды, с интернетным разгильдяйством сетевому ресурсу привет. В конце концов, есть что–то милое и заветное в пописывании для себя, в стол, и в «рецензировании» вот такой вот электронной, тепленькой детки, чуть попискивающей голосом автора в форумных разговорах: «а что вы имели в виду? — А я вот…».
   Но сначала — гадкая преамбула.
 

Корабль дураков, или наивное литературоведение

 
   В одном сильно нетрезвом разговоре под шашлыки завязался ожесточенный спор: кто тупее, американцы или русские? Я стояла за первенство безмозглых насельников родимых просторов. Нет, понятно, что повсеместная дурь — черта народная и интернациональная. Но я аргументировала тем, что наша, русская дурь — она воинственная. То есть американцу, замечала я через стакан, и в голову не придет с пеной у рта рубиться в споре на тему, в которой он ни бельмеса не смыслит. Ну, не знаю, где Афганистан, ну и что — и отошел в сторонку. Или атлас, в конце концов, купил. Русский же будет биться за местоположение неизвестной ему страны. Впрочем, я не совсем права. Моя псевдокультурология подпитывалась интернетными впечатлениями, а это необъективный подход. Потому что все знают, что Интернет — это, в том числе, такой большой слив для мнений и воплей, за которые в более контролируемом и менее демократическом месте (в университетской аудитории, например) набили бы попу. Больно и до мозолей. Чтобы неповадно было всякой чушью мозги слушателям забивать.
   Но Интернету закон не писан. И оттого его обширная палуба — заповедное место для отслеживания… эээ… наивных мнений. Знаете, как сейчас в лингвистике модно исследовать «наивную анатомию» (это как язык представляет себе строение человеческого тела), «наивную лингвистику» (язык о языке), «наивную картину мира» в целом. Не научную, а обыденную, проявляющуюся в речи каждого носителя языка. Так вот, я заметила, что в Нете крайне популярны два донаучных (а чаще псевдонаучных и антинаучных) наивняка — «наивное литературоведение» и «наивное христианство». Не знаю, почему так повезло именно этой конфессии (граждане почему–то не считают своим долгом распространиться об иудаизме или мусульманстве). Наверное, купола и кресты в небе возбуждают нестерпимое желание на них / о них / про них полаять. Здравая мысль, что религия с двухтысячелетним стажем уже имеет четкие ответы на все вопросы, в голову не приходит, и амбициозные граждане начинают выдумывать христианство с нуля. Вернее, по мотивам смутных впечатлений от отрывочных сведений. Я своими глазами видела, как на одном форуме один молодой человек с жаром доказывал, что Толкиен, оказывается, не христианский писатель, и знаете почему? Потому, заявлял молодой человек, что Эру рук–ног не имеет, а христианский Бог имеет, ведь человека он создал по своему образу и подобию . Нормально, да? Экая же несусветная дичь, скажете вы. Но какой апломб! Или вот еще случай из жизни. Женщина возмущается: «Христос — еврей?! — А кто же? — Я всю жизнь считала, что он русский!»
   Голова в голову по популярности среди дилетантов–налетчиков идет топик с «рецензированием» худож. произведений. Оо–о, это просто праздник какой–то, а не тема! Нет, я понимаю, когда граждане говорят слова типа «а мне понравилось — а мне не понравилось». Но иногда граждан тянет порассуждать о высоком. О том, как оно в худ. произведении быть должно. Опять же, здравая мысль, что для грамотного анализа нужна спецподготовка, в голову не приходит. Я лично видела, как на одном форуме один молодой человек серьезно выговаривал (по–моему, той же Брилевой), что худ. произведение должно оцениваться в зависимости от того, принял или не принял читатель авторскую точку зрения. Если, говорит, цели не достигло и читателя в правоте автора не убедило, то плохое произведение. Как товар в магазине — не работает, значит, брак. Вот ведь бред какой, скажете вы. Вы, молодой человек, еще посоветовали бы розничную цену на такое произведение скинуть, как на покоцанную микроволновку. Особенно грешит подобными излияниями техническая интеллигенция. Не знаю почему. Видимо, наводит на ложные мысли тот факт, что она, техническая интеллигенция, тоже читать умеет, а раз умеет (делается вывод), то в состоянии о прочитанном грамотно высказаться. Так вот это не так, господа. Перевожу на язык доступных метафор: это все равно, если бы рядовой юзер, вместо того, чтобы жаловаться на «виснет- не виснет», начал самоуверенно рассуждать о языках программирования и о внутреннем устройстве программы. Комичная сцена, не правда ли? Или вот еще, из последнего. Читательница (уж не знаю, кто по образованию) гневно упрекает Брилеву в том (тут, господа, начинайте следить внимательно!), что ее роман (sic!) длиннее эпической поэмы (sic!) «Лэ о Лейтиан». Нет, я еще раз повторю: читательница сетует, что сюжет Лейтиан в романе изложен пространнее, чем в поэме! Каково, а?! Эка фря, расписалася тута! Нет, я понимаю, что читательница не знает истории литературы (да и не обязана знать), и не подозревает, что еще древние греки любили из одной строчки гомеровского эпоса сделать цельну длинну трагедь (на мыло Софокла с Еврипидом! — видимо, такой у нас теперь лозунг). Но просто подумать и догадаться, что эпическая поэма — она по закону жанра будет покороче, чем роман с претензией на реализм (у него ж побочные линии, психологические мотивировки действий персонажей, внутренние монологи, пейзажные и портретные описания — все в развернутом виде!), — нет, на это сил не хватает. Но писать — писать будем.
   Короче, нет, господа, вы как хотите, а я считаю, что святая Русь в регате кораблей дураков лидирует. Куда несесси? Не дает ответа…
   Ну что ж, теперь можно и о деле поговорить.
 

Мифы народов мира

 
   Появление этого романа — симптом и знак абсолютно уникальной ситуации. С одной стороны, его контекст и жанровый ряд предельно ясен — «Тезей» Ж. — М. Рено, «Пожиратели мертвых» Крайтона, «Кассандра» Кристины Вольф (редко вспоминаемая, но очень вкусная морковка из этого огорода!), «Король былого и грядущего», трилогия Мэри Стюарт, роман Мастера из «Мастера и Маргариты», «Грендель» Гарднера, да мало ли кто и что еще. Берется легендарный или мифологический сюжет, и пишется по его мотивам романище с хорошо (или плохо) прописанным культурно–историческим фоном (реальным, реконструированным или выдуманным) и психологически разработанными образами героев.
   Но есть один нюанс: «Лэ о Лейтиан» (а также «Сказание о Тинувиэль» в Лостах–Хвостах, «О Берене и Лютиэн» в «Сильмариллионе») - не общечеловеческий, так сказать, патримониум легенд и мифов, бери не хочу. Сюжет о Берене и Лютиэн — авторский и копирайтный. Чужой. Но есть в нем то же, что и в легендариуме прошедших дней, то же, что будоражит поколения романистов, что заставляет их тянуть ручки к заволоченной исторической дымкой были–небыли. Цеплявое ощущение, что вот в таком виде до нас дошли отголоски подлинных событий — и участвовали в них люди из плоти и крови, но не нам чета. Богатыри — не мы. Где–то в ойкумене они страдали и дрались до смерти, а потом пришел Гомер — и все перевел на язык эпоса. А как оно на самом деле было–то? Интересно до жути…
   Не знаю, мне кажется, что Толкиен–филолог, Толкиен–уважаемый–издаваемый–автор выхода романа Брилевой не одобрил бы (ревнив был Профессор, до Средиземья никого не допускал). Но Толкиен–летописец–Волшебной–страны — он бы, наверное, возрадовался. Ольгин роман — еще один симптом того, у Толкиена был эльфийский дар, и вошедшие в летописи менестрели Иваре, Даэрон и Тинфанг Гелион отвесили бы ему почтительный поклон (это я снова о холмяном чуде). Есть Толкиеновские Ардиные тексты про Берена и Лютиэн (эпическая поэма, детская сказка, сага) - и есть за ними дышащая, клубящаяся невысказанностями вторичная реальность. Фэерия. И Фэерия просит — скажи меня! Смотри, как во мне много пространства, не заполненного воображением! Какие во мне узнаваемые — и в то же время зазеркальные — культурные модели — дострой их!
   Короче, сотворенный эльфийским искусством мир еще не остыл, силы чарья еще клубятся, эхо слова «Эа» гуляет по непрописанным равнинам, энергии вторичного творения — шваркают через небо. Конечно, Брилева не устояла. Да и кто ж тут устоит, господа хорошие! Толкиеновское Средиземье диктует ту же литературную традицию, что и наш мир: миф, эпос, «еретический» апокриф (кто там говорил, что в «теологии» Арды не чувствуется теистического костяка? Апокрифы так просто не возникают, у них тоже есть своя логика, а этот — и вовсе сам себе памятник: тотальный, многожанровый, вытянутый на все литературные эпохи — от мифа с отчетливым гностически–люциферианским привкусом до демонизма в позднеромантическом духе). А теперь вот и роман. И все потому, что Средиземье обладает тем же магнетизмом живого тела, что и земля наших мифов. А если так, то Ольгин роман — больше, чем фанфик. Вернее, он не более фанфик, чем «Тезей» по отношению к мифам Древней Греции.
   А уникальность всей этой заварухи состоит в том, что никаких, ну просто никаких штрафов и пеней мы за это все Tolkien Estate платить не будем :-)! Потому как только в нашей птице–троечной стране логика эльфийского креационизма (сотворил — и пусть живет для всех безвозмездно) возобладала над коммерческой (отдайте денег за использование реалий и названий) :-). Ну хоть на что–то сгодилась расейская безалаберность, с другой–то стороны.
 

Библиотека приключений

 
   Итак, мы имеем роман, выдержанный в традициях реалистической поэтики. Более того, в пределах Арды претендующий на звание исторического (привет Берену Белгариону!). Эдакая реконструкция особенностей жизни и быта народов Белерианда.
   А правомерна ли такая реконструкция? И реализм — психологии и обмена веществ — это очень нужно?
   Думаю, что не просто нужно, а прямо таки необходимо. Роман, излучающий установку «вот так вот оно могло бы произойти», просто обязан быть «мясным». Говяжьим и сочным. Чтобы как руками щупаешь, чтобы от пейзажа киносъемкой веяло, чтобы все пять чувств задействовал бы, и чтобы с читателем играл, не забывал его, кропотливого.
   В романе Ольги есть невероятные ландшафты, через них горы видишь, хотя никогда в горах не бывал. И есть очень сильные стереоскопические эпизоды с эффектом присутствия — переход через Анах (прямо хочется крикнуть писучей молодежи — вот такнужно, волчья сыть!). Смерть Финрода в волчьей яме. Заклятие Лютиэн на Хирилорне (вот так вот, от котлов под кабанятину (какая кельтуха!) на козлах и «принцесса желает мыться», нужно переходить к женской, сумеречной и архаической дориатской магии!). Переход через Димбар (грозу со шквалом помните? А полянку? То–то). Поход через Анфауглит — опрокинутая в зеркало вод твердь и гроза за виднокраем стоят многого.
   А какая у персонажей речь, а? Разная речь! (пану Сапковскому, конечно, большой привет). А какие словечки автор вворачивает время от времени? Я со словом «вейдх» полдня в ладошках носилась :-). А как с аллюзиями мы играем, а? Лютиэн в разговоре с Роуэном — очень нежно и ненавязчиво работаем с «Песней Песней»! А шахматная партия — она ведь получилась весьма и весьма симпатичная, а самое главное, что Тху–вонючка в ней как есть по Толкиену умный глупец, вот такой вот ригорист, полагающий жертву сапогами всмятку, и проиграл Гэндальфу партию в Третью эпоху. Мэла Гибсона и его кинокартину «Храброе сердце» мы поминать тоже не будем — все их любят и без этого :-). Про евангельские цитаты — это отдельная жизнь, я дальше скажу. Я уж не говорю о версификации — хорошие заклятия (а самое главное, вполне в духе Лейтиан, Лютиэн там кое–что читает). Забудешься на минутку — и сочтешь рабочими :-).
   В таком романе очень важно, чтобы культурные придумки не выступали абстрактными призраками типа «он накинул плащ, выпил вина с пряностями и вышел из замка». Нужно, чтобы они топали мастодонтами, покачивая наросшими боками воображенной плоти. Что кушали? Как кроили плащи? Какова планировка замка? Как строились отношения в обществе? Как понимали семью, судьбу, как относились к высшим силам (это уже пошли категории сознания)? Только так роман будет контрастно смотреться рядом с аскетичным и скупым на описания эпосом. Только так будет достигаться эффект погружения в «историческую» реальность. Только так, поэтикой, можно компенсировать Толкиеновские тома приложений и анналов (а у Профессора именно они — якорь средиземской реальности).
   Детальность проработки культурного слоя — одна из вещей, сделавшая из Ольгиного фанфика вполне себе взрослый текст. И дело не только в особенностях белериандской заварки чая. И не только в особенностях наведения мостов к Острову Оборотней, хотя разбег коня Кийто, с подхлестывающей волной из заводи, несомненно пойдет автору в зачет — ибо залюбуешься, какой разбег! Вернуть героя в лоно породившего его архаического мышления и раннесредневекового пространства — задача не из легких. Тут важно не поддаться анахроническому напору гуманизма :-), и оставить героя в тисках средневековых представлений о социальном неравенстве, например. Или выбить у него из головы, как дурь, собственные теистические представления — чтобы Провидение, воля Эру и прочие штуки в его языческих мозгах не обретались :-). Потому как в языческих мозгах должны быть судьба и боги, а никакая не воля Эру. Важно также не забывать, что раннесредневековые «леса темныя и поля широкия» — это совсем не игровой полигон, да–с. Ежели в такое пространство ушел малый отряд — его не сыщешь. А ежели сыскали — то тут судьба–насмешница подыграла, не иначе. Ольга о таких вещах не забывает, что радует читателя, жаждущего средневековой реконструкции. Такой читатель знает, что Альманзор ходил рейдом на Сантьяго–де–Компостелу через половину Пиренейского полуострова, ажно из самой Севильи, причем большую часть пути он проделал по христианской территории — и никто не то что дороги не заступил, никто его немалый отряд не заметил! Плотность населения не та. Великоваты пространства для средневекового человека. Вот и в Белерианде «Белериандская сотовая» еще не изобретена, и Финрод с Береном шныряют, аки мыши в овине :-).
   Но высший пилотаж в игре «а как оно на самом деле было» — это дать вилку между эпическим сюжетом и «взаправдашним», а потом все это вместе свести. А вилка должна быть всенепременно. Помните «Песнь о Роланде»? Так вот там на самом деле никаких мавров не было. Ну, или почти не было. Были баски. А мавры там были постольку поскольку, что у Роланда находился в заложниках (а прежде в союзниках) мавританский губернатор Сарагосы, которого и пытались отбить его сыновья. Или помните «Песнь о моем Сиде»? Так вот Сид, он на самом деле Валенсию держал для мавританского королька (да и прославился он тоже на мавританской службе), а потом сугубо для себя, и оборонял ее с равным успехом как от Юсуфа, так и от кастильского короля. Вот такой вот национальный кастильский герой :-). Так почему бы не учинить подобное с «Песнью о моем Берене» :-)? Почему бы не представить эпос как «выпрямленный» вариант реально запутанного и странненького сюжета? Вот у Ольги сюжет и завивается хитрым хвостиком: замок берет не Лютиэн единолично, а штурмуют его Хурин с братом и с эльфами, и первоначальный план Берена был не идти стучаться головой во врата Ангбанда, а родимую землю от ворогов освобождать, и так далее и тому подобное.
   Еще о достоинствах (не все скажу, но и это не последнее). В свое время Ольге Брилевой удалось меня обмануть [и меня тоже! — К.Кинн]. Она сказала, что пишет в соавторстве, и что соавтор у нее — мужчина. И я поверила. Я поверила, потому что самоуверенно полагала, что женщина может писать только женскую прозу (а она есть, господа, хотя мы с коллегами не одно копье на филологическом ристалище обломали, оспаривая этот тезис), и я, злая академическая жаба, эту бабскую прозу за версту вычислю и отмечу. Так вот, у Брилевой признаков женской прозы я не заметила. Хотя кто я такая, чтобы об этом судить, баба и есть :-). И тем не менее, не могу молчать: нету в романе (на мой взгляд) вот этой специфически бабской слезливости и любования страданием, нет юморка «ах ты, ладушки–лапушки, какой миленький у меня герой», нет феминизированной рефлексии у персонажей. Если уж солдатский юмор и солдатская грубость — так они солдатские, а не вымученно таковые (не как у Хаецкой в «Вавилонских хрониках», прямо как в старом анекдоте: «Скажи «саксофон»! — (музыкант–гей, пискляво) Саксофо–он! — Скажи как мужик! — (так же пискляво) Сакса–афон, бл…!»). То ли дело у Ольги, прям Некитаев вспоминается: «У меня не у Кондрашки, за столом не пернешь!.. Напор матерой казармы привел Легкоступова в совершенное изнеможение». Короче, художественный прием выдержан чисто. В некоторых местах он дан наотмашь. Я полагаю, что мало у кого из женщин лапец подымется написать сцену пыток — в трехмерном пространстве, с запахом и звуками. Или сцену в волчьей яме. Как ни странно, у Ольги тяжелые сцены вышли… целомудренными, что ли? То есть они не кричат — ой, как мне, автору, жалко моих героев! Они сделаны так, чтобы расстроился читатель, а для этого не нужно страдательного экзгибиционизма — самые страшные (и самые неприличные, кстати) вещи даются вполкасания. Обиняками. А то когда все наружу, и авторские слезы брызжут, хочется читать, как литанию, вирши Лаэртского:
 

 
В кузнечный пресс попала птица,
И в морду брызнули мне перья,
Глаза ее, носы и клювы,