Бубеннов Михаил. Белая береза

   - Теперь иди! - У нее едва пошевелились губы.
   - Щебетунья моя!
   - Да помни: я ждать буду! - вдруг сказала она громче и, не в силах бороться со своим горем, быстро прижалась к груди мужа.
   Андрей почувствовал, как на руку упала ее слеза, - и точно палящим ветром ударило ему в лицо. Прижимая Марийку к груди, он сказал тихо:
   - Я вернусь, Марийка! Слышишь?
   Вдруг Андрей отстранил Марийку, и здесь она впервые увидела, как ему тяжко уходить от нее... Она крикнула испуганно, сквозь слезы:
   - Андрюша, иди!
   Андрей быстрой, порывистой походкой пошел за речку. Марийка стояла, смотрела ему вслед, не трогаясь, не в силах махнуть ему на прощанье рукой...
   В глубине леска, за речкой, остановившись поправить за плечами вещевой мешок, Андрей услышал, что его догоняет кто-то. Оглянулся. По дороге, поблескивая розовым языком, бежал Черня.
   - Ты куда? - крикнул на него Андрей.
   Подскочив, Черня начал ласкаться у ног хозяина.
   - Ой, дурной! - мягче сказал Андрей. - Я же далеко иду. Далеко! Понял? И когда вернусь - не знаю. Понял? Марш домой!
   Но Черня не уходил. Он крутился вокруг Андрея, поглядывая на него с лаской и тоской. И Андрею вдруг стало жутко от мысли, что он вот так просто - надолго, а то и навсегда - покидает родной дом.
   - Черня, - прошептал Андрей. - Ты иди к Марийке, иди! Эх, Черня! Эх, ты! - Он вдруг упал на колени, прижал к себе пса, крикнул со всей силой: Черня, дорогой! Черня!
   Но через секунду, опомнившись, оттолкнул собаку.
   - Назад! Домой!
   Черня удивленно и обиженно взглянул на хозяина.
   - Назад!
   Черня молча отскочил в кусты. Не оглядываясь, Андрей быстро зашагал проселком на восток...
   VIII
   Слухи о том, что немцы быстро двинулись по большакам, сильно встревожили Лозневого. Опасность шла по пятам. Было ясно: не сегодня, так завтра - бой. Первый бой. Что готовит судьба?
   Полк майора Волошина, в составе которого находился батальон, был сформирован только в конце лета. Он обучался у Опочки, на реке Великой, и далеко не успел закончить боевую подготовку. Третьего октября немецко-фашистские войска прорвали наш Западный фронт и двинулись к Москве. Полк Волошина (в составе дивизии Бородина) был подчинен штабу Н-ской армии, отступавшей в район Ржева. За неделю отступления до Ольховки полку Волошина не приходилось вести бои: противник пытался охватить Н-скую армию с флангов, взять ее в клещи, и она, по приказу штаба фронта, торопливо отходила на восток.
   Но теперь Лозневой всем сердцем чуял, что схватка с врагом неизбежна.
   В это утро он внимательнее, чем обычно, присматривался к своим солдатам. Провожая батальон из Ольховки, он стоял на пригорке, заложив руки за спину, не трогаясь; из-под козырька фуражки осторожно следили за рядами солдат его острые серые глаза. Он видел: солдат уже утомили тяжелые переходы, ночи без сна, постоянные тревоги и беспокойные думы. Обмундирование у них выгорело, от него сильно пахло терпким потом. Солдаты исхудали, у них были обветренные лица. Поглядывали они тревожно и недобро.
   Вздохнув, Лозневой направился к дому Лопуховых.
   Костя седлал коней. В доме слышался сильный и гневный голос Ерофея Кузьмича. Лозневой остановился у крыльца, вопросительно взглянул на вестового.
   - Бушует! - насмешливо сказал Костя. - Хозяйке характер показывает.
   Услышав шаги на крыльце, Ерофей Кузьмич притих. Когда Лозневой и Костя вошли в дом, он шагал по горнице, скрипя сапогами, - лицо у него было темное, борода взлохмачена. Хозяйка лежала на кровати, беспомощно раскинув руки. Около нее сидел, нахохлясь, Васятка и приглаживал ее реденькие распустившиеся волосы.
   Усадив гостей за стол, Ерофей Кузьмич кивнул на кровать:
   - Мать-то вон - проводила и слегла. Вот как сынов провожать! От сердца отрываешь кусок!
   Он пошел в кухню, заглянул в печь.
   - В жаровне, - не шевелясь, слабо сказала хозяйка.
   - Знаю! Лежи!
   Хозяин принес жаровню с бараниной, начал собирать на стол. Лозневой осмотрелся, спросил:
   - Что ж сами? А сноха?
   - Провожать ушла...
   - Что-то не видел их.
   - Особо ушли. За деревню.
   - Да, любит она его, - сказал Лозневой, думая о Марийке.
   - Кто ее знает, - уклончиво ответил Ерофей Кузьмич, приставив к широкой груди каравай и отрезая от него большие ломти. - Теперешних баб не поймешь. Сейчас любит, отвернулся за угол - разлюбила. Ветряные мельницы, а не бабы!
   - Чего мелешь? - простонала хозяйка. - Не греши!
   - Ну, ты! Больше всех знаешь! Нагляделся я на ваше сословие! Вам дали волю, а вы взяли две. Не любовь - пыль в глаза!
   Ерофей Кузьмич достал из шкафчика неполную поллитровку водки. Примеряясь глазом, разлил ее в чайные чашки. Пододвигая одну к себе на угол, сказал:
   - Все остатки. Сыну хотел выпоить - в рот не берет: и так, должно, горько.
   С минуту закусывали молча. А затем, точно продолжая уже начатый разговор, Лозневой спросил, прищуривая на хозяина глаза, - на открытом лице, при свете, они теряли свой резкий, железный блеск:
   - Значит, решили не ехать?
   - Куда мне ехать! - в полный голос ответил Ерофей Кузьмич. - Вон у меня старуха-то! Около дома еще копошится, а отвези за версту - и ноги вытянет. Куда ее? Случись в дороге какая паника - и мне с ней хоть ложись да помирай. Совсем трухлявая баба! Раньше была - да! Из одной две можно было сделать!
   - Не боитесь?
   - Оставаться-то? Хэ! Нам один конец! Чем в дороге помирать, так лучше дома. Все веселей на родном месте. Да и куда, скажи на милость, ехать? Не успеешь оглянуться, они уж вон где будут, на танках-то! Одна маята только. Да-а, как ведь поспешно отступают наши, а?
   - Что же сделаешь? - угрюмо ответил Лозневой.
   Костю удивило, что комбат не торопился уезжать. Позавтракав, он подошел к зеркалу и, потрогав подбородок, сказал кратко:
   - Ого!
   - Да, не мешало бы, - согласился Костя.
   - Доставай бритву!
   Но тут же Лозневой схватил свою полевую сумку, быстро вытащил машинку для стрижки волос и положил ее перед Костей.
   - Обожди, начнем с головы!
   - Стричь? - удивился Костя.
   - Давай заодно! - Лозневой потрогал над лбом жидкие пряди рыжевато-пепельных волос. - Видишь, какие кудри? Для смеху только...
   - Зря! - попытался было отговорить его Ерофей Кузьмич. - Какой ни волос, он все видней делает человека.
   - Ничего! Стриги, Костя!
   Около часа пробыл Лозневой в лопуховском доме. Выйдя затем на крыльцо, поднял к глазам бинокль. После бритья у него заметно посвежело лицо, но осталось, как и прежде, холодноватым, скованным тяжелой думой. Оно не теплело даже от щедро светившего солнца. С минуту Лозневой смотрел на проселок, уходящий на восток. Батальон уже скрылся в березовой роще за речкой. И вдруг Лозневой улыбнулся - чуть приметно, одной левой щекой.
   - Далеко небось ушли? - спросил Костя.
   - Коня! - сказал Лозневой, быстро сходя с крыльца.
   Не доезжая до речки, они повстречались с Марийкой. Она возвращалась домой, шагая тихонько, опустив голову; следом за ней понуро плелся Черня. Ветер бросал им под ноги сухие листья. Лозневой кивнул Косте, приказывая ехать дальше, а сам остановился на дороге.
   Марийка издали узнала комбата, но, делая вид, что не узнала, сошла с дороги. Натянув поводья, Лозневой повернул коня боком. Лозневой ловко, слегка подбоченясь, сидел в седле, раскинув полы плаща. Он приподнял козырек фуражки, и глаза его, освещенные солнцем, сразу сделались мягче и добрее.
   - Проводили?
   Марийка помедлила с ответом дольше, чем нужно. Она смотрела на комбата так, будто все еще не узнавала его.
   - А что? - спросила она наконец.
   - Пошел?
   Зардевшись, Марийка сказала недружелюбно:
   - А как же ему не идти?
   - Конечно, как не идти? - примиряюще согласился Лозневой. - Но другой бы, пожалуй, и не ушел... от такой жены.
   Метнув на Лозневого недобрый взгляд, Марийка шагнула, намереваясь обойти его коня, но он вновь загородил ей дорогу.
   - Одно слово! - сказал он быстро. - Пожелайте мне счастливого пути и всяких удач. Я - не суеверный, но мне кажется, что ваше слово многое значит...
   Марийка на лету схватила широкий зубчатый лист клена. Несколько секунд, держа лист на ладони, разглядывала шитье жилок под его прозрачной багряной кожицей. Затем, не глядя на Лозневого, небрежным жестом кинула его через плечо и так же небрежно сказала:
   - Что ж, счастливого пути!
   - И всяких удач?
   - Да.
   - Вот и все. Благодарю, - ответил Лозневой. - Теперь я знаю, что свое счастье везу в кармане.
   Кивнув Марийке, Лозневой тронул коня. За речкой он обернулся, поглядел Марийке вслед, улыбаясь одной левой щекой, и поскакал дальше...
   IX
   Путь от Ольховки стал еще труднее. Не успело солнце пригреть землю загудело все небо: с запада потянулись большие косяки "юнкерсов". Иногда их трудно было поймать глазом в ослепительной вышине осеннего небосвода, но унылый, надрывный вой их моторов судорогой схватывал душу. Начались бомбежки. Как и вчера, опять тяжко ахала и содрогалась земля и над ней там и сям взлетали, будто вырываясь из ее огненного чрева, кудлатые, тяжелые и угарные дымы, - ветер нес их на восток вместе с опавшей листвой. Над дорогами внезапно с высоким диким свистом проносились сухие хищные "мессершмитты", и люди в ужасе бросались в стороны, спасаясь от злобного птичьего щелканья разрывных пуль.
   В полдень батальон Лозневого остановился на привал в небольшом леске. Тотчас же на бивак прискакал на крупном сером жеребце командир полка майор Волошин. Командира полка сопровождали его заместитель капитан Озеров и группа автоматчиков - все молодые загорелые ребята. Встречные солдаты указали приехавшим, где стоянка Лозневого, и они, растянувшись цепочкой, двинулись, похрустывая валежником, к западной опушке леса.
   Лозневой в это время лежал в своей легкой походной палаточке, раскинутой под молодым дубом, - ветер трепал на его корявых ветвях грязно-желтые лохмотья листвы. За этот ветреный октябрьский день у Лозневого особенно усилилась тревога. С часу на час он ждал внезапных и больших событий. И когда Костя, торопясь, доложил, что приехал командир полка, Лозневой разом поднялся, понимая, что эти события наступают, и быстро выскочил из палатки.
   Майору Волошину было под пятьдесят. Все в его большой фигуре было крупным и грубым. Служил он в армии с весны восемнадцатого года. Рядовым бойцом-пулеметчиком дрался с белогвардейцами на Волге, освобождал Казань, потом участвовал в героическом походе на Колчака - в глубь Сибири. За храбрость, проявленную в те годы, получил орден Красного Знамени. Бойцу Волошину крепко полюбилась военная служба, и он решил пожизненно остаться в армии. Несколько последних лет он уже командовал стрелковым полком и был горд своей службой.
   Еще издали, взглянув на командира полка, Лозневой сразу определил: Волошин сильно встревожен. "Плохи, видно, наши дела, - подумал Лозневой, совсем плохи".
   Тяжело соскочив на землю, майор Волошин не стал выслушивать рапорт, только махнул досадливо рукой. Бросив поводья, отдуваясь, он пошел усталой походкой к палатке Лозневого, на ходу расстегивая и раскидывая полы плаща.
   - Фу, черт возьми! - проворчал он. - Разбило всего.
   - Сюда, сюда! - пригласил Лозневой.
   Устроившись на снарядном ящике под дубом, майор Волошин, не снимая каски, обтер платком лоб и виски.
   С минуту он молчал, жадно дымя папиросой. Лесок полнился шумом ветра. Раздавались голоса солдат, похрапывание лошадей, стук топора о дерево и крик сорок - они всюду разносили вести об осени. В светлом просторном небе гудели невидимые моторы. Где-то далеко шла бомбежка; в земле глуховато стукало, словно с перебоями билось ее сердце. Закашляв, Волошин бросил папироску под ноги, позвал:
   - Озеров, сюда!
   Передав коня автоматчикам, к палатке твердым шагом подошел капитан Озеров. Это был человек тоже крупный, в расстегнутой ватной куртке, с простым, слегка рябоватым лицом сибирского старожила.
   - Комиссара не видел? - спросил его Волошин.
   - Нет, не видел, товарищ майор.
   - Хорошо, что тебя хоть встретил. Очень нужен.
   - Новости?
   - Да. Давай карту.
   Капитан Озеров раскрыл планшет. Взяв карту, майор Волошин пригласил заместителя и комбата присесть рядом. Они быстро устроились: Озеров - на ящике, Лозневой - на своем седле. Майор Волошин тем временем надел на широкий угрястый нос очки, оглянулся по сторонам.
   - Не беспокойтесь, - догадался Лозневой, - поблизости никого нет.
   Майор Волошин повел глазами по карте.
   - Ага, вот где! - Он остановил карандаш на маленьком зеленом пятнышке. - Мы здесь, да? Сколько осталось до Вазузы?
   - Около двадцати, - ответил Озеров.
   - Да, точно, - Волошин оторвался от карты. - Так вот, обстановка следующая. К переправе на Вазузе, как видите, углом сходятся две большие дороги. - Он кинул руку в одну сторону, затем в другую. - Одна - здесь, другая - здесь. По этим дорогам движутся две большие колонны немцев. Они спешат к переправе.
   - Далеко они? - осторожно спросил Лозневой.
   - К сожалению, мы плохо это знаем, - ответил Волошин. - У штаба дивизии точных данных, как видно, нет. - Он притих, помял мясистые губы. Так вот, вся наша дивизия, вслед за другими частями, идет проселками между этими двумя дорогами и к ночи должна, опередив немцев, вырваться к Вазузе. Если вырвется - будет очень хорошо. Но это не все. Для нашего полка как раз не в этом состоит главная задача.
   Он опять с опаской оглянулся по сторонам и затем сообщил совсем тихо:
   - Мы не дойдем до Вазузы... - Вздрагивающей рукой он провел по карте. - Наш полк остановится вот здесь, - сказал он и, заметив, что рука вздрагивает, убрал ее с карты. - На переправе большой затор. Говорят, что там собралось столько частей и беженцев, что не окинешь глазом! Так вот, наша главная задача - стать и задержать немецкие колонны до тех пор, пока все части, в том числе и два полка нашей дивизии, не окажутся за переправой. Мы можем уйти только последними. Вы понимаете, что на нас возложено? - Он строго осмотрел Озерова и Лозневого. - Мы должны стоять насмерть. До последнего. Должны умереть, но спасти других. Ясно?
   Всю неделю отступления Лозневой ждал внезапных и грозных событий, но никак не ожидал того, что случилось: их полк, ради спасения других частей, был обречен на верную гибель. И Лозневой с ужасом почувствовал, что в груди его все заледенело, будто ворвалась в нее, как в распахнутую настежь дверь, лютая сибирская стужа.
   - Да, это ясно, - ответил он, не слыша своего голоса.
   - Что ж, будем стоять, - ответил и Озеров, щелкнув кнопкой на планшете, и быстро поднял отчего-то засиневшие глаза.
   Майор Волошин хотел указать Лозневому рубеж, который должен занять его батальон для обороны, но в этот момент донесся высокий, хватающий за сердце вой мотора.
   - Ложись! - крикнул Озеров.
   Все рухнули на землю. Немецкий истребитель прошел над леском, почти задевая плоскостями вершины деревьев, а через несколько секунд с опушки донеслись голоса:
   - Упал! Упал!
   Вокруг поднялся гомон. С опушки леска, перекликаясь, понеслись солдаты в поле. Послышались выстрелы.
   X
   Вскоре на стоянку Лозневого привели захваченного в плен немецкого летчика. Он был высок и сух, как хвощ, но с энергичным лицом. На нем был изорванный комбинезон с блестящей застежкой-"молнией" на груди. Заложив руки за спину, он остановился близ дуба и осмотрелся неторопливо, спокойно и даже нагло, высоко подняв растрепанный белокурый чуб. Казалось, его нисколько не смутило, что он попал в плен. Он так презирал всех, кого видел у дуба, что не испытывал перед ними страха.
   Майор Волошин впервые увидел фашиста в лицо. Его поразили наглость и самоуверенность врага. Содрогаясь всей грузной фигурой, Волошин закричал:
   - Ты что же, сволочь, а? Что смотришь так?
   Пленный летчик слегка приподнял голову. Губы его тронула едва приметная презрительная улыбка. Волошин сорвал с носа очки, и глаза его, большие, как у филина, глянули на немца, наливаясь кровью и злобой. Бешено стиснув огромные кулаки, он закричал:
   - Как фамилия? Говори! Ну?
   Пленный посмотрел на командира полка с еще большей дерзостью.
   - Молчишь, тварь? Молчишь?
   Еще с минуту майор Волошин подступал к немцу, потрясая кулаками, но тот в ответ на все его вопросы лишь трогал губы презрительной улыбкой или - изредка - легонько покачивал растрепанным чубом. Он не испытывал никакого страха. По щекам Волошина потекли струйки пота. Вытащив из кармана платок, он обернулся назад.
   - Ничего, сволочь, не понимает!
   - Разрешите мне? - спросил Озеров.
   - Ах да, - спохватился Волошин. - Ведь ты, кажется, можешь по-немецки? А ну, валяй!
   В эту минуту пленный успел вытащить из кармана небольшую ярко поблескивающую гармонику. Он легонько - для пробы - провел ею по губам: раздались мягкие, певучие звуки. Не глядя на окружающих, немец начал осматривать и пробовать лады... Озеров бросил на пленного взгляд и мгновенно потемнел лицом - на нем обозначились рябинки. Озеров сделал шаг вперед, и от его сильного голоса дрогнул воздух:
   - Stillgestanden!*
   _______________
   * Смирно!
   Гитлеровец на секунду приподнял глаза, но тут же вновь принялся за свое дело. Тогда Озеров, сделав еще один шаг вперед, без взмаха, но с бешеной силой ударил его кулаком под ребра. Вскинув руки, гитлеровец со стоном отлетел под ближний куст орешника, а его гармоника - еще дальше.
   - Aufstehen!* - крикнул Озеров.
   _______________
   * Встать!
   Фашист быстро вскочил, вытянулся у куста орешника, испуганно вытаращив глаза.
   - О, и дылда! - долетело из ближних кустов.
   - Имя? - неожиданно спросил Озеров по-русски. - Фамилия?
   - Курт Краузе, - крикнул пленный.
   - Ага, вы и по-русски понимаете, - заметил Озеров. - Видите? - сказал он, обращаясь к майору Волошину, но, судя по всему, желая, чтобы его слышали и солдаты, выглядывавшие из кустов. - Когда фашистов начинаешь бить, спесь и наглость слетают с них, как шелуха, и они становятся тем, что они есть. - Он повторил, рубанув воздух рукой: - Бить их надо! Бить! Тогда они поймут, с кем имеют дело!
   - Немецкая армия непобедима! - сказал Курт Краузе. - Вы не можете нас бить!
   - Вот как! - Теперь уже Озеров, посветлев лицом, презрительно смотрел на гитлеровца. - А разрешите спросить: почему вы оказались на земле? Вас сбил наш летчик?
   Курт Краузе молча опустил чуб.
   - Вы прикрывали колонны, которые идут по большим дорогам к переправе, - сказал Озеров. - Это мы знаем. Может быть, скажете, что это неправда?
   - Нет, это правда, - ответил Краузе.
   - Когда они должны быть у переправы?
   - Завтра утром.
   - Не врать! - крикнул Озеров.
   Майор Волошин давно стоял позади. Он торопился дать последние указания Лозневому и скакать дальше - к реке Вазузе. Решив побыстрее закончить допрос, он выступил вперед, переспросил:
   - Значит, завтра?
   - Завтра утром, - повторил Краузе. - Так мне известно.
   - Ну, все! - властно распорядился Волошин. - Конец!
   Курт Краузе дрогнул.
   - Вы меня убьете? - спросил он тихо.
   - Убивать? Зачем? - презрительно сказал Озеров. - Нет, вы еще поживете. Вам будет предоставлена возможность дожить до поражения вашей фашистской Германии. Вы еще...
   - Озеров, все! - крикнул Волошин. - Довольно!
   Подозвав Лозневого, который все время стоял под дубом, пряча под козырьком глаза, Волошин спросил:
   - Где они... твои бойцы эти?
   - Здесь, товарищ майор!
   - Сюда!
   Из кустов орешника вышел сержант с винтовкой, а за ним - четыре бойца. Сержант был высокого роста, немного сутулый, угрюмого лесного вида, - такому только бродить за зверем по тайге. Не по годам, а скорее по выправке да по смелости взгляда, какой поднял сержант на командира полка, можно было безошибочно определить, что он давно в армии и привык к суровой солдатской службе.
   - Фамилия? - спросил его Волошин.
   Выждав секунду, не отрывая от командира смелых карих глаз, сержант ответил не спеша, не повышая голоса:
   - Юргин, товарищ майор.
   - Сибиряк, что ли?
   - Угадали. С Енисея.
   - Он отстреливался?
   - Да, немного, - нехотя ответил Юргин.
   - Вот что, орлы! - заговорил Волошин, обращаясь уже не только к Юргину, но и ко всем бойцам. - От лица службы за смелость благодарю! Солдаты ответили на благодарность, и Волошин тут же добавил: - А теперь отведите его вон туда... Подальше отведите! И покараульте. Ясно?
   - Есть! - не спеша козырнул Юргин.
   Курта Краузе увели.
   - Отправить в штадив, - распорядился Волошин.
   После этого майор Волошин пробыл на стоянке совсем недолго. Расправив на ящике измятую карту, он показал наконец Лозневому, где должен остановиться его батальон для занятия обороны.
   - Батальоны Верховского и Болотина, - пояснил он Лозневому, оседлают большаки и будут сдерживать немецкие колонны, а ты будешь стоять в центре между большаками, по этим вот высоткам, по опушкам лесков...
   Сдерживая волнение, Лозневой начал делать пометки на своей карте. Перед глазами пестрило: казалось, что значки, цифры, зеленые пятна и названия селений ползают по карте, как живые, убегая от ядовитого синего карандаша.
   - Стой! Где метишь? - остановил его Волошин.
   - Ах, вот где! Извините, товарищ майор.
   - Так вот, комбат, - продолжал Волошин, - надо занять рубеж, окопаться и стоять! Без приказа - ни шагу! - Голос его зазвучал твердо. Умереть, но не сходить с места! Стоять до последнего!
   Указав на карте, где намечено устроить его командный пункт, майор Волошин быстро собрался и ускакал с автоматчиками из леска.
   Встреча с майором Волошиным была самым важным событием в жизни Лозневого за последние дни. Проводив командира полка, Лозневой крикнул своего начальника штаба, лейтенанта Хмелько. Тот давно и с нетерпением ожидал этого вызова, чтобы узнать новости. Легкой мальчишеской походкой, позвякивая шпорами, он подбежал к комбату, вскинул ладонь под козырек фуражки. Не глядя на Хмелько, пересыпая на ладони литые бронзовые желуди, Лозневой спросил шепотом:
   - Знаешь, кто мы?
   - Мы? А кто?
   Кинув горсть желудей по земле, посыпанной опавшей золотистой листвой, Лозневой прошел мимо Хмелько, на ходу бросив тому в ухо одно слово:
   - Смертники!
   XI
   Откинув ветку орешника, капитан Озеров увидел Матвея Юргина. Присев на корточки среди еловых и березовых пеньков у небольшой лужицы, посыпанной опавшими листьями, смуглый угрюмый сержант обтирал задымленный бок своего котелка мокрым пучком лесной осоки.
   - А, земляк! - приветливо окликнул его Озеров.
   Юргин поднялся, оставив котелок у лужицы; задерживая на подходившем Озерове смелый взгляд, спросил:
   - А вы, товарищ капитан, тоже из Сибири?
   - Тоже из Сибири. Только с Оби.
   - О, тогда верно: земляки! - улыбнулся Юргин.
   - Да ты делай свое дело, делай! - Озеров подошел к лужице, присел на пень и, когда Юргин опять взялся за пучок осоки, спросил: - Давно из дому?
   - Давно! Я на сверхсрочной.
   - А в полк как попал?
   - Из госпиталя. После лечения.
   - Ранен?
   - В самом начале поцарапало немного...
   Подняв прутик, Озеров разогнал несколько листьев со средины лужицы, на чистом месте выпрямились торчавшие со дна зеленые шильца осоки. Просыпавшись сквозь листву ближней березы, на гладкое темное дно лужицы упали солнечные блестки мелкой и тонкой чеканки.
   - Коммунист?
   - Да, с весны.
   - В Сибири-то чем занимался?
   - Известно, в колхозе... промышлял в тайге.
   - За белкой?
   - Больше за белкой.
   - Ее у вас там, на Енисее, много!
   - Тьма!
   Немного еще помолчали. Юргин старательно оттирал гарь на дне котелка. В леске подзатихли солдатские голоса - все, должно быть, отдыхали после обеда. Издалека, с обоих флангов, доплескивало гул орудий. Иногда легонько встряхивало землю - над лужицей трепетали зеленые жала осоки.
   - Ну как, не надоело еще? - спросил Озеров.
   - Что "не надоело"? - насторожился Юргин.
   - Отступать-то?
   - Эх, товарищ капитан! - Юргин с досадой бросил в лужицу истертый пучок осоки. - Так обидно, что душу рвет!
   - Ты вот что, земляк, скажи мне... - Озеров оглянулся назад, затем спросил потише: - Отчего это у нас немцев так боятся, а? Что такое? В чем дело?
   - А кто боится?
   - Да многие.
   - Ну нет, - спокойно возразил Юргин. - Таких, товарищ капитан, совсем мало. Нет, против немцев особого страху не видать. У кого заячья душа, тот, понятно, и свою тень увидит - без памяти шуганет в кусты.
   - Отчего же... чуть что - паника?
   - А это, товарищ капитан, из-за танков и самолетов, - ответил Юргин. - Немцев наши ребята не боятся, говорить не приходится, а вот их танков да самолетов побаиваются, это верно. Многие ведь и в бою еще не были, не нюхали пороху, а машины - они... От одного их воя, черт возьми, оторопь берет! А ведь у нас... Можно сказать?
   - Конечно, говори все, - разрешил Озеров.
   - Техники у нас маловато, товарищ капитан, вот что! - Юргин кивнул на свою винтовку, что стояла на сухом месте под елкой. - Что с ней сделаешь против танка? Не по этой дичи. Ну, а бутылки эти... Тоже можно?
   - Говори все, не бойсь!
   - Я не боюсь. - Матвей Юргин улыбнулся одними губами. - Когда речь зайдет среди бойцов, я эти бутылки сам хвалю. Зажечь танк этой горючкой можно, она вон как полыхает! Ну, а все же эти бутылки - от большой нужды. Плохая от них утеха.
   Озеров слушал, наблюдая, как листья, разогнанные им, вновь сходятся к средине лужицы. Потом хлестнул по лужице прутиком.
   - Обожди, земляк! Все, что надо, будет!
   - Я верю, что будет.
   - И танки и самолеты! Все! Обожди только.
   - Да мы ничего, потерпим, - пообещал Юргин.
   - А пока и бутылками надо жечь!
   - Что ж сделаешь! Будем жечь! - Юргин помедлил, взглянул на Озерова и продолжал горячее: - Оно, товарищ капитан, и с таким оружием, какое есть, можно бы воевать лучше, да тут одна заковыка... Диву я даюсь! Сколько мы отходим, сколько земель и добра бросаем, сколько нужды терпим, а нет, многим еще не дошла эта война до печенок! Не дошла! Помаленьку начинает доходить, а еще не совсем. Вот когда дойдет - тогда все! Это как на пасеке... Залезет медведь лапой в улей - и вот поднимутся пчелы! И сначала, пока, видно, не поймут толком, что случилось, - вот вьются, вот гудят! А как поймут, что медведь начисто зорит улей, - и пошло! Облепят медведя, и тому только дай бог ноги! Извиняюсь, товарищ капитан, может, я не так соображаю?