Демилль Нельсон. Без права на пощаду (Школа обаяния)

   Лиза прижалась к нему и тоже взглянула в иллюминатор.
   – Мы приземляемся? – спросила она.
   – Да.
   – Куда?
   – В «школу обаяния».

Часть IV

   Отправляясь в любое путешествие по Советскому Союзу, сверьтесь с нашим Путеводителем, и вы обнаружите адреса лагерей, тюрем и психиатрических больниц, разбросанных на вашем пути: Рабы строят Коммунизм! Посетите их!

Абрахам Шифрин «Путеводитель по тюрьмам и концентрационным лагерям Советского Союза»

Глава 31

   – "Школа обаяния", – прошептала Лиза. – «Школа обаяния миссис Ивановой».
   – Да.
   – Об этом месте рассказывал Грегори Фишер, отсюда ушел майор Додсон. И вот теперь мы сами – пленники этой школы...
   – Наберись мужества, Лиза. Они будут допрашивать тебя, поэтому чем меньше ты знаешь, тем лучше.
   – Допрашивать меня?
   – Да. – Он почувствовал, как ее рука сжалась в его кулаке. – Просто будь готова к небольшим неприятностям! И не бойся. Будь посмелее.
   Она глубоко вздохнула и кивнула.
   Марченко повернулся к ним и торжественно объявил:
   – Это не Шереметьево. Но вы об этом догадывались.
   Вертолет начал снижаться на поляну в сосновом бору.
   Расположение и маскировка лагеря были так тщательно продуманы, что с высоты нескольких сот футов его было практически невозможно различить в чаще леса. Холлис вернулся в памяти к фотографиям, сделанным со спутника, которые ему показывал Сэз. Теперь, когда вертолет начал снижаться, Сэм старался запомнить каждую деталь и сопоставить все замеченное со схемой объекта.
   Вертолет приземлился на заснеженную посадочную площадку. Первым вылез Марченко, за ним – Вадим. Второй пилот сделал пистолетом знак Лизе, и она, держа в руках сумку и икону, выпрыгнула из вертолета на землю, затем Холлис. К ним тут же подкатил «ЗИЛ-6», армейский автомобиль, чем-то похожий на американский джип.
   Марченко открыл заднюю дверь «ЗИЛа» и сказал:
   – Полковник Холлис, потом Вадим, потом – мисс Родз.
   Холлис ткнул руки в наручниках прямо под нос Марченко.
   – Снимите их.
   – Будьте добры, садитесь в машину, – отрицательно покачал головой Марченко.
   – Садись сначала ты, – приказал Сэм Лизе.
   Она села в машину, и как только Вадим собрался последовать за ней, Холлис оттолкнул его плечом в сторону, влез в машину сам и сел рядом с Лизой. Вадим устроился рядом с ним и пообещал:
   – Я сделаю из твоей рожи отбивную.
   – Интересно, какой рукой?
   – Ты, дерьмо собачье...
   – Хватит! – прикрикнул на Вадима Марченко. – Довольно! – Он сел впереди и приказал водителю: – В штаб.
   «ЗИЛ» въехал на узкую проселочную дорогу. Лиза взяла Холлиса за руку и шепнула ему на ухо:
   – Я буду держаться храбро.
   – Ты и так храбрая.
   Огромные сосны сплетались ветвями над дорогой зеленым шатром, настолько густым, что свет едва попадал на дорогу. Холлис внимательно следил за дорогой, стараясь запомнить все до мельчайших подробностей.
   – Сэм! Ты только посмотри! – шепнула Лиза.
   – Я уже видел.
   Они миновали настоящее американское ранчо, а затем – белое бунгало^[18].
   – Это странно. Что это?..
   – Не задавай лишних вопросов, Лиза.
   – Хорошо, – согласно кивнула она. – Но я не вижу ни одной живой души.
   Холлис кивнул. Он тоже не заметил по пути ни одного человека, но увидел, что в некоторых домах горит свет, а из печных труб вьется дымок.
   «ЗИЛ» свернул с дороги и проехал мимо одноэтажного белого дома с зеленой крышей. У стены дома стоял автомат кока-колы, выкрашенный в красно-белые цвета. Через большое окно Холлис мельком увидел внутри мужчин и женщин, а за ними огромный американский флаг. Это было похоже на клуб ветеранов иностранных легионов небольшого провинциального городка.
   Наконец «ЗИЛ» затормозил у серого двухэтажного здания из железобетона. В дверях, одетый в длинную шинель, стоял полковник Петр Буров.
   Марченко вышел из машины и сказал:
   – Идемте, идемте. Нельзя заставлять ждать полковника.
   Лиза и Холлис последовали за ним.
   – Вот ваше желание и исполнилось, Холлис, – заговорил Буров. – Ведь именно это вам хотелось увидеть, не так ли?
   Сэм промолчал. Буров обратился к Марченко:
   – А зачем наручники?
   – Он попытался угнать вертолет.
   Буров взглянул на бледного от боли Вадима, который прижимал к груди опухшую сломанную руку.
   – А вы, мисс Родз, так набожны, что не расстаетесь с иконой даже в дороге? – съязвил Буров.
   – Катитесь к черту, – сказала она по-русски.
   Буров закатил ей такую пощечину, что Лиза рухнула к его ногам. Холлис нагнулся, чтобы помочь ей подняться, но в этот момент Буров изо всех сил ударил его в челюсть. Поглаживая правую ладонь, Буров наблюдал за тем, как Холлис поднимается.
   – Это за Лефортово. – Когда Сэм наконец встал, Буров посмотрел на Вадима и приказал:
   – В живот.
   Вадим правой ногой врезал Холлису в солнечное сплетение, от чего Сэм согнулся пополам, однако устоял на ногах. Он снова выпрямился и попытался перевести дыхание. И тут перед ним возникла могучая фигура того самого Виктора из Лефортова. Холлис услышал, как Буров сказал:
   – Теперь по яйцам.
   Виктор врезал Сэму между ног, точно в промежность. Холлис с воплем рухнул на промерзшую землю, катаясь от пронизывающей боли. Он услышал, как кричала Лиза, затем ее крик оборвал звук мощного удара. Она упала рядом с ним, держась за живот.
   Виктор шагнул было мимо Холлиса, но Сэм, дотянувшись до его ноги, обвил цепью от наручников его лодыжку и с силой дернул на себя. Виктор повалился на землю рядом с ним.
   Буров тут же со всей силой двинул тяжелым сапогом Лизу в бок. Она пронзительно закричала.
   – Ну, Холлис, будешь по-прежнему изображать из себя героя? – Он поставил сапог Лизе на голову. – Или нет? А ну встать!
   Холлис поднялся на ноги одновременно с Виктором. Тот схватил Лизу за воротник и резко поставил ее на ноги.
   – Снимите с него наручники, – приказал Буров Марченко. – Возьмете машину, на которой приехали, и вместе со своим подчиненным отправитесь в Центр. Напишете подробный рапорт о случившемся. Если хоть словечком обмолвитесь о том, что видели здесь, вас обоих расстреляют. Свободны.
   Марченко и Вадим отдали честь, повернулись кругом и зашагали к «ЗИЛу».
   – Проходите в дом, – приказал своим пленникам Буров.
   Проходя по коридору, Холлис через открытую дверь слева заметил телефонный коммутатор и радиопередатчик.
   Они вошли в комнату, где сидел дежурный офицер. При появлении Бурова он встал.
   – Оставьте ваши сумки и икону этому человеку, – сказал Буров Холлису и Лизе. – Снимите пальто и обувь.
   Дежурный офицер разложил на столе их верхнюю одежду и обувь, внимательно все осмотрел.
   Виктор сорвал с Холлиса галстук и сунул его себе в карман. Затем снял с негр часы и надел на свое запястье.
   – Вот так! – рявкнул Буров и повел их дальше по длинному коридору. За ними последовал охранник с автоматом. Он отворил стальную дверь и толкнул Лизу внутрь.
   – Раздевайтесь и ждите женщину, которая обыщет вас. Если вы намерены покончить с собой, то управьтесь с этим до ее прихода. В вашем распоряжении есть несколько минут, – сказал Буров.
   – Ас тобой я еще не кончил, сука, – прохрипел Виктор и, захлопнув дверь, задвинул засов.
   Распахнув следующую дверь. Буров втолкнул Холлиса в маленькую камеру без окон и вошел следом.
   – К вашему сведению, Холлис, я – комендант этого лагеря. За десять лет моей работы отсюда не было ни одного побега. Теперь же Додсон в бегах, а двое моих людей мертвы. Я знаю, что их убили вы, и думаю, что вы и ваш дружок – еврей Сэз Айлеви – чересчур много знаете об этом месте. Или я не прав?
   Холлис промолчал. Буров ударил его кулаком в живот и продолжил:
   – Скажу тебе еще кое-что, умник. С момента нашей первой встречи с тобой и твоей сопливой подружкой я ждал вас обоих здесь. Я осуществил блестящую операцию по похищению двух американских дипломатов. В посольство доложат о вашей гибели в вертолетной катастрофе. А ваши превратившиеся в пепел останки – подлинные останки двоих заключенных мужского и женского пола – будут найдены на месте катастрофы. И ни одна живая душа не узнает, что вы здесь, Холлис. Никто не станет искать вас. С этого момента вы оба мои, и вы – мертвы.
   «Судя по всему, – подумал Сэм, – у Бурова возникли неприятности, и он старается искупить свою вину перед Лубянкой. Пока ему это удается».
   – Разденься и отдай свою одежду Виктору! – приказал Буров. – Если я обнаружу у тебя какие-нибудь шпионские штучки, убью своими собственными руками. Скоро сюда придет кое-кто, чтобы проверить, не засунул ли ты себе что-нибудь в задницу. Добро пожаловать в «школу обаяния», Холлис.
   Буров, Виктор и охранник вышли, оставив Сэма совершенно голым посреди камеры площадью десять квадратных футов. Окон не было, единственным источником света была тусклая лампочка на потолке, закрытая стальной решеткой. Наверняка здесь установлен волоконно-оптический прибор, следящий за каждым его движением, подумал Холлис.
   Камера была абсолютно пустой, если не считать водопроводного крана в углу и под ним дыры для оправления нужды. Холлис повернул кран и прополоскал кровоточащий рот. Он почувствовал, что челюсть сильно раздулась от удара, а один зуб шатался. Мошонка тоже распухла, а на животе образовался лиловый синяк.
   Дверь открылась, и в камеру вошли двое военных. Один из них держал пистолет, а второй обыскал все тело Сэма, затем оба вышли.
   Когда-то Сэм провел десять очень неприятных дней в тюрьме учебной разведшколы, очень похожей на эту. Ее даже называли Западной Лубянкой. Как и там, первое время здесь, очевидно, будут так называемые «шоковые дни»: угрозы, психологические пытки и избиение. Такие меры лишают человека воли и самоуважения, готовят почву для того, что должно случиться потом. Затем тебя оставляют в одиночестве, чтобы ты мог поразмыслить кое о чем, однако вскоре одиночество станет невыносимым и ты будешь мечтать о том, чтобы увидеть и услышать другое человеческое существо. Тогда для тебя составят расписание «бесед», будут разговаривать с тобой вежливо и ласково и даже начнут нравиться за то, что позволили тебе жить. Но как только ты расслабишься от такого общения и позволишь вытянуть из себя хоть что-нибудь, тебя отошлют на зону или просто расстреляют.
   Всему этому учили Холлиса в разведшколе. Но этому не учили Лизу. Он подошел к стене, разделявшей их камеры, и постучал по ней. Конечно, стена была довольно массивной, и ответного сигнала не послышалось. Усевшись в углу, Холлис подтянул колени к подбородку и погрузился в беспокойный сон.

* * *

   На следующий день ему в камеру швырнули сверток с одеждой: синий спортивный костюм и хлопчатобумажные носки. Сэм оделся и с наслаждением выпил немного воды. Он чувствовал, что очень ослаб. Лампочка над головой потухла, и камера погрузилась в темноту. Холлис немного побродил в темноте, затем свернулся калачиком и снова уснул.

* * *

   На третий день снова открылась дверь, и в камеру влетел спальный мешок, а за ним горячая вареная картофелина. Холлис взглянул на картофелину, но пока охранник стоял у двери, даже не приблизился к ней.
   – Как вы себя чувствуете? – спросил охранник по-русски.
   – Превосходно.
   Тот хмыкнул и произнес традиционные слова, которыми обычно приветствуют новоприбывших заключенных в ГУЛАГе:
   – Жить будешь, но трахать не захочешь.
   Дверь закрылась.
   Сэм забрался в спальный мешок и принялся за картофелину.
   Через несколько часов дверь снова отворилась.
   – Встать! Пошли со мной! – крикнул ему охранник.
   Холлис встал и последовал за ним. Его провели в небольшую комнату, где за длинным столом сидели пять офицеров КГБ. В центре стола сидел Буров.
   Позади них на стене висел портрет Дзержинского, а рядом – фотография теперешнего Председателя КГБ. Над портретами – эмблема Комитета государственной безопасности, щит и меч.
   – Сесть! – приказал охранник.
   Холлис сел на деревянный стул напротив стола.
   Буров заговорил по-русски:
   – Наш особый трибунал Комитета государственной безопасности созван для того, чтобы допросить Сэмюэля Холлиса, полковника ВВС Соединенных Штатов Америки, по поводу убийства рядового Николая Кульнева и рядового Михаила Колотилова, служащих пограничных войск. – Перечислив даты и факты, Буров спросил: – Полковник Холлис, что вы можете сказать в качестве оправдания по обвинению в этом убийстве?
   – Признаю себя виновным, – ответил он.
   – Вы можете привести какие-нибудь смягчающие обстоятельства в оправдание своего поступка?
   – Нет.
   Буров кашлянул и сказал:
   – Прекрасно. Если обвиняемый не выдвигает никаких смягчающих обстоятельств, значит, трибунал может вынести единственный приговор за убийство сотрудника КГБ. И этот приговор – расстрел. – Буров пристально посмотрел на Холлиса, но тот по-прежнему глядел прямо перед собой. – От вас требуется в письменной форме изложить полное признание в совершении преступления. Если это признание удовлетворительно, то вам разрешат подать апелляцию на ваш смертный приговор на имя Председателя Комитета государственной безопасности. Если она будет отклонена, то последующих апелляций не будет и вы будете казнены. Вам ясно?
   – Да.
   – Отведите заключенного в камеру. Приведите следующего.
   Охранник повел Холлиса к выходу, и в дверях они столкнулись с Лизой. Она выглядела бледной, потрясенной и растерянной.
   – Признайся виновной. И не падай духом. Смелее! Я люблю тебя, – шепнул ей Сэм.
   Она посмотрела на него, словно не узнавая, и прошла в комнату.
   Сэма отвели в камеру и дали блокнот и шариковую ручку. Он сел на спальный мешок и положил блокнот на колени. Теперь его кодекс офицера разведки уступил место правилам поведения военнопленных. Он должен признаться во всем и написать все, что от него требовали, если это не подвергало опасности другую личность, не ставило под угрозу государственную безопасность и совершающиеся в это время операции. Короче говоря, пока нужно играть в их игру. Сэм знал, что если будет придерживаться этих правил, то ничто им подписанное, написанное или сказанное никогда не обернется против него. Главное теперь – совершить побег, а для этого надо сохранить жизнь и силы.
   Холлис решил писать признание по-русски: если возникнут какие-либо неувязки с фактами, то можно в оправдание сослаться на недостаточное знание языка. В разведшколе он научился составлять подобные документы. Сэм думал о «западной Лубянке» и о «школе обаяния» и понимал, что победа любой стороны в этом противостоянии обернется в результате ощущением бессмысленности, а значит – проигрышем.
   Холлис перечитал написанное. Получалось неплохое признание, некая смесь фактов и сложнодоказуемой выдумки. Факты уже были известны Бурову: шпионил на территории «школы обаяния», наткнулся на двух солдат и пристрелил их. А вымысел заключался в том, что звонок Грега Фишера в посольство был первой поступившей туда информацией об американских военнопленных в России. Может быть, Буров поверит этому, ведь он очень хочет в это верить.
   Через два часа Холлис закончил писать и забрался в спальный мешок. Он старался не думать о Лизе, но в беспокойном сне снова видел ее.

* * *

   На пятый или шестой день заключения уже знакомый Холлису лейтенант сообщил ему, что признание принято и теперь он может составить апелляцию на свой смертный приговор на имя Председателя Комитета государственной безопасности.
   – Садитесь.
   – Ваша апелляция будет рассмотрена в течение двадцати четырех часов, – сказал он. – Ведь бесчеловечно заставлять вас ожидать дольше решения своей судьбы. – С этими словами лейтенант закрыл дверь камеры и задвинул засов.
   Холлис знал, что Буров испытывает его. И если он не доставит Бурову никакого удовольствия, тот, разозлившись, сочтет Сэма испортившейся игрушкой в своих руках и избавится от него. Поэтому он будет играть в буровскую игру, будет трястись от страха над дыркой-парашей.
   Свет в камере погас. Холлис влез в спальный мешок и закрыл глаза.
   Перед ним возник образ Лизы, как она шла рядом с ним тем солнечным субботним утром по Арбату. Ее лицо совсем вытеснило темноту из глаз. Он помнил все до мельчайших подробностей, каждое выражение – взгляд, улыбку, поворот головы, – словно мысленно фотографировал ее.
   В конце концов Холлис уснул и во сне увидел свой «Ф-4»: штурвал застыл в его руках, вокруг – синий дым, кровь, море стремительно несется ему навстречу, а потом – небо, море, море, самолет переворачивается в воздухе и падает вниз, рука его бьет по кнопке катапульты.
   Холлис проснулся в холодном поту, сердце выскакивало из груди.
   – Симмз! Симмз! – заорал он, закрыв лицо ладонями.

* * *

   Дверь отворилась, и послышался бесстрастный голос охранника:
   – Следуйте за мной.
   Холлис вышел за охранником. За его спиной вырос тут же второй охранник, и они втроем двинулись по коридору. Тот, что шел сзади, прохрипел:
   – Михаил Колотилов был моим другом, ты, ублюдок и убийца!
   Холлис промолчал. Они поднялись на второй этаж. Постучав в дверь, охранник открыл ее. Солдат, стоявший за спиной Сэма, подтолкнул его к одной из дверей.
   За письменным столом кабинета сидел полковник Буров. За окном были сумерки. На бетонном полу лежал красный ковер с восточным орнаментом. На стене висели те же портреты, что и в комнате, где собирался трибунал, и еще портрет Ленина.
   – Садитесь, Холлис.
   Холлис сел на деревянный стул, стоящий напротив стола, и дверь за ним закрылась. Буров держал в руках написанное Сэмом признание.
   – Поразительно, – сказал он. – Я просто восхищаюсь вашей способностью уходить от ареста. Вы знаете, что мы обнаружили ваши «жигули» на железнодорожной станции Гагарина. Но вы не знаете, что нам известно о вашем ночлеге в Яблоне. Я рад, что в этом вы были правдивы. А вот ваша приятельница была неискренна с нами, Холлис. В ее признании меньше подробностей, чем в вашем.
   – Ей очень мало известно.
   – В самом деле? Она не написала, что вы останавливались в Яблоне. Ее тоже приговорили к смертной казни. Но пока признание мисс Родз не удовлетворит нас, у нее не будет возможности подать апелляцию. – Сэм промолчал. – И ее расстреляют. – Буров сделал паузу и несколько секунд пристально изучал Холлиса. – Ваша апелляция в смягчении наказания весьма интересна. Вы пишете, что охотно поработали бы здесь, если вас не расстреляют.
   – Совершенно верно, полковник.
   – И как вы думаете, чем мы тут занимаемся?
   – Обучаете агентов КГБ, как сойти за американцев.
   Буров снова испытующе посмотрел на Холлиса и спросил:
   – Откуда вам это известно?
   – Мы догадывались об этом.
   – Вы и Айлеви?
   – Да.
   – Понятно. И вы арестовали кого-нибудь из выпускников этой школы?
   – Да. Келлумов.
   Буров перегнулся через стол.
   – Когда вы раскрыли их?
   – Только... по-моему, в прошлый четверг или пятницу. Какой сегодня день?
   Вместо ответа Буров снова спросил:
   – А Додсон? Где Додсон?
   – Не знаю.
   Буров встал из-за стола и подошел к окну. Он застыл, разглядывая темный сосновый бор.
   – Если вашим людям известно об этом месте, то почему же вы ничего не предпринимаете?
   – В настоящий момент мое правительство заинтересовано в мирных переговорах с Москвой.
   – Значит, оно не хочет огласки этого дела?
   – Я так понимаю.
   – Но если Додсон каким-то образом свяжется с вашим посольством?..
   – Его заставят заткнуться.
   – Да неужели? – усмехнулся Буров.
   – Я думаю именно так. А вообще мне неизвестно, что там делается.
   – Да. Я бы предпочел, чтобы вместо вас здесь сидел Айлеви.
   Холлис протер усталые глаза. Он понимал, что все его слова записываются, и, возможно, сказанное им пропустят через анализатор голоса. Позднее ему зададут те же вопросы на детекторе лжи, а в следующий раз, наверное, ему придется отвечать уже под воздействием наркотиков. Но стоит им заметить какие-либо несоответствия в его ответах, начнется допрос с применением электрошока, и все раскроется.
   Буров продолжал, что называется, «мягкий» допрос, а Сэм отвечал коротко и бесстрастно. Буров был неплохим следователем, однако явно не относился к профессионалам экстракласса второго отдела КГБ.
   Холлис подумал, что «следователи» «западной Лубянки» в Вашингтоне справлялись с этой задачей куда лучше. С другой стороны, Холлис, будучи военно-воздушным атташе со статусом дипломатической неприкосновенности, никогда не предполагал, что когда-либо влипнет в такую историю, и его подготовка к подобным ситуациям была явно недостаточной.
   Буров же был вполне уверен в своих силах самостоятельно справиться с этой задачей, поэтому он и предпринял в Можайске и в ресторане «Лефортово» собственные контрразведывательные действия.
   – Не могу представить, чтобы ваше правительство допустило продолжение нашей деятельности, – произнес Буров. – Даже в интересах мира. Уже сейчас в Америке находятся тысячи наших агентов, а мы выпускаем более двухсот человек в год. Итак, что намерен предпринять Вашингтон в ЭТОЙ ситуации?
   Вот, подумал Холлис, в чем суть дела. И он ответил:
   – Я так понимаю, что Госдепартамент хочет урегулировать этот вопрос путем переговоров.
   – Вот как? Эти дипломаты, как бабы. А что хочет предпринять ЦРУ?
   – Дунуть в свисток. И дать знать об этом мировой прессе.
   – Ах да. А Белый дом?
   – Ну, они где-то посередине.
   – А ваши люди из Пентагона?
   – Они морально заинтересованы в судьбе попавших в плен пилотов.
   – А вы лично? Вы, полковник Сэм Холлис?
   Холлис позволил себе выдавить улыбку.
   – Я просто хочу убить вас.
   Буров усмехнулся в ответ.
   – Да? А я уж подумал, что вы хотели работать на меня.
   – Как сказать...
   Буров кивнул и спросил:
   – Кто-нибудь предлагал прямую акцию, направленную против этой школы?
   – Что вы имеете в виду?
   – Ну, например, вытащить отсюда одного-двух человек и предъявить в качестве доказательств.
   – Об этом я ничего не знаю. Судя по тому, что мне довелось увидеть здесь, это невозможно.
   – Да, вы правы. Побег Додсона – результат внутреннего заговора здесь. Без помощи со стороны. Правильно?
   – Мы в этом не участвовали.
   – И встреча Фишера с Додсоном оказалась чистой случайностью?
   – Разумеется. Вы же слышали пленку с записью разговора Фишера. К тому же он не наш человек.
   – А ваше появление в этих местах и вынюхивание – разве это не попытка вытащить отсюда заключенного?
   – Нет. Поехали только мы с Лизой Родз, и сделали это по собственному усмотрению.
   – Вы не вступали в контакт с заключенными внутри лагеря?
   – Нет.
   – А с кем-нибудь из служебного персонала?
   – Нет.
   – У вас есть завербованные советские граждане за пределами лагеря?
   – Во всяком случае никого, кто имел бы связь с лагерем, нет.
   – Однако вы же вербуете агентов среди советских граждан.
   Холлис решил, что пора поставить точки над i, и сказал:
   – Мы не нанимаем их на работу. Они не получают ни копейки. Они делают это потому, что ненавидят КПСС и КГБ.
   – Сообщите мне их фамилии, Холлис, – приказал Буров.
   – Мне не известны их настоящие имена. Только кодовые.
   – Мы все выясним.
   – С какой стати я должен сообщать вам что-то, если меня расстреляют?
   – Потому что я могу сделать с вами кое-что похуже, чем расстрел.
   – А я могу покончить с собой прежде, чем вы сделаете что-то со мной.
   – Не думаю.
   – Я могу проткнуть этой шариковой ручкой яремную вену. Вы даже представить себе не можете, каким еще штучкам обучают офицеров разведки.
   – Ах да... Ручка. Итак, значит вы считаете свои мозги офицера разведки настолько ценными, что не позволите их вышибить?
   – Возможно.
   – Что же тогда вы предлагаете? Ответьте как разведчик разведчику.
   – Это ясно из моей апелляции. Понятно, что официально – я мертв. Конечно, я бы предпочел работать здесь, среди равных мне людей своего круга, нежели отправиться в Сибирь или быть расстрелянным. И хотелось бы, чтобы Лиза Родз была со мной.
   – Вы правы, официально вы мертвы. Я покажу вам американские газеты. Центр желает, чтобы вы и в самом деле умерли после завершения допросов. Но, возможно, мне удастся убедить их, что вы и ваша подружка будете нам полезны. Пожизненное пребывание здесь, работа против Америки может оказаться для вас хуже смерти. Я был бы очень рад этому, Холлис.
   – Знаю.
   – Не думаю, что ваши атташе из министерства обороны такие же крутые парни, как в ЦРУ, – улыбнулся Буров. – Тем не менее если я хоть на минуту заподозрю, что ваша капитуляция – лишь уловка, то замучаю пытками вашу подружку до смерти. И прямо на ваших глазах.
   Сэм промолчал. Буров подошел к Холлису и посмотрел на него с чувством собственного превосходства.
   – Вы считали себя настоящим мужчиной, не так ли? В можайском морге, затем в ресторане «Лефортово», потом когда разговаривали со мной по телефону. Какие оскорбления я выслушивал от вас!..
   – У меня была дипломатическая неприкосновенность.
   – Да, была, – усмехнулся Буров. – Вы были важной шишкой. А теперь я могу сделать с вами все, что мне заблагорассудится. – Он схватил Холлиса за волосы и с силой дернул его за голову назад. – Послушай-ка ты, самодовольный американский ублюдок! Твои говнюки в посольстве с презрением воротили носы от русских, и ты тоже, не так ли? Я прослушивал кое-какие посольские разговорчики. Ты смеялся над нашим пьянством, ты считаешь, что мы всегда ходим немытые, ты ржал над нашими женщинами, изгалялся над Москвой, нашей пищей, жильем, над всем, что нас окружает и чем мы живем. – Буров еще сильнее потянул Холлиса за волосы. – Ты думаешь, что сейчас выглядишь и пахнешь хорошо, ты, сукин сын? – Он отпустил волосы Сэма и с размаху ударил его в лоб. – Ты думаешь, что твоя изысканная подружка сейчас выглядит и пахнет хорошо? Ты думаешь, что сейчас выглядишь очень цивилизованно? Ну, каково тебе без твоего костюмчика от лучшего портного и без твоих дезодорантов? А? Сейчас ты ничто! Русские способны вытерпеть намного больше, поскольку для нас не это самое главное. Потому что у нас больше внутренней силы. Да вы все потеряете голову от ужаса, как только окажетесь без душа и еды. – Буров походил по комнате, затем снова подошел к Холлису и рявкнул: – Встать!