– Если предположить, что здесь все в некоторой степени заражено, зачем вам класть пузырек куда-то?
   – Сперва вы, конечно, предпринимаете меры предосторожности. Моете руки специальным мылом в комнатах отдыха, можете обернуть пузырек или флакон резиной или использовать стерильные перчатки или листы из латекса для более крупных предметов. Необходимо соблюдать осторожность и не быть параноиком. – Чен продолжила начатый рассказ: – Что касается компьютерной информации, она может передаваться из биологически опасной зоны в кабинеты административной зоны. Поэтому нет необходимости воровать дискеты или копии. Что же касается написанных рукой или отпечатанных на машинке заметок, графиков, карт и тому подобного, здесь принято отправлять все это в свой кабинет по факсу. Как видите, везде факсы, а в каждом кабинете за пределами биологически опасной зоны имеется личный факс. Только так отсюда можно вынести содержание записок. Много лет назад приходилось использовать специальную бумагу, промывать ее дезинфицирующей жидкостью, сушить и забирать на следующий день. Сегодня же вы найдете свои записки, когда вернетесь в собственный кабинет.
   Бет посмотрела на Чен и прямо спросила:
   – Как вы думаете, Гордоны вынесли отсюда что-нибудь опасное для жизни?
   – Да нет же. Если они что-то и выносили, то это не было болезнетворным. В любом случае это было терапевтическим, полезным, противоядным, как бы мы это ни называли. Словом, что-то хорошее. Я бы отдала свою голову на отсечение, что все было именно так.
   – Мы все на это очень надеемся, – сказала Бет.
   Мы вышли из комнаты рентгеноскопии и продолжали обход.
   Золлнер комментировал на ходу:
   – Итак, как я уже говорил и с чем, по-видимому, согласна доктор Чен, если Гордоны и украли что-то, то это была генетически измененная вирусная вакцина. Скорее всего, вакцина от эболы, поскольку это было главным направлением их работы.
   Я спросил:
   – Доктор, чтобы проводить исследования, вам ведь приходится производить массу микроорганизмов. Верно?
   – Да, но уверяю вас, мы не располагаем возможностью производить их в количествах, достаточных для ведения биологической войны. Вы ведь это имеете в виду?
   – Я имею в виду случайные акты терроризма. Для этого у вас хватит микробов?
   Он пожал плечами:
   – Возможно.
   – Опять это слово, доктор.
   – Да, разумеется, для проведения террористического акта хватит.
   – Верно ли, – спросил я, – что если наполнить банку из-под кофе сибирской язвой и распылить ее над Манхэттеном, то погибнет двести тысяч человек?
   Он задумался:
   – Может быть. Кто знает? Зависит от ветра. От времени года. От конкретного времени дня.
   – Допустим, завтра вечером в час пик.
   – Что ж... Двести тысяч. Триста тысяч. Миллион. Какое это имеет значение, все равно никто точно не скажет. И ни у кого нет банки из-под кофе, наполненной сибирской язвой. Это-то я точно знаю. По результатам инвентаризации.
   – Замечательно. Но столь ли точна инвентаризация во всех отношениях?
   – Я уже говорил вам, если чего-то не хватает, то это антивирусной вакцины. Ею и занимались Гордоны. Вы сами скоро убедитесь, проснувшись завтра живым. И послезавтра тоже, и после-послезавтра. Однако через шесть-семь месяцев какая-нибудь фармацевтическая фирма или иностранное государство объявит, что найдена вакцина от эболы, и Всемирная организация здравоохранения для начала закупит двести миллионов доз, и когда вы обнаружите, кто разбогатеет на этой вакцине, то найдете убийцу.
   "Только странный тип может заняться подобной работой, – подумал я. – Гордоны, которых я считал нормальными людьми, воспринимались коллегами блестящими учеными". Я сказал об этом Золлнеру.
   – Да, – ответил он, – мои ученые, как и большинство ученых, являются интровертами. Вы знаете, какая разница между биологом-интровертом и биологом-экстравертом?
   – Нет.
   – Экстраверт, разговаривая с вами, смотрит на ваши ботинки.
   Золлнер громко расхохотался над своей шуткой, и даже я присоединился, хотя не люблю, когда меня обходят по части юмора. Но хозяином здесь был он.
   Мы побывали в разных местах, где велась работа над проектом Гордонов, а также в их собственной лаборатории.
   Когда мы оказались в маленькой лаборатории Гордонов, Золлнер сказал:
   – Будучи руководителями проекта, Гордоны главным образом контролировали его выполнение, иногда работали сами.
   Бет спросила:
   – Больше никто не работал в этой лаборатории?
   – Здесь трудились ассистенты. Но эта лаборатория – личное владение Гордонов. Я сегодня утром проверял, все ли здесь в порядке, но не нашел ничего подозрительного.
   Я кивнул. Раньше здесь действительно могли находиться улики, но, если вчера Гордоны завершили секретную работу и в последний раз выносили что-то, у них было достаточно времени, чтобы уничтожить все следы. Но в таком случае я должен был принять за чистую монету басню о вакцине от эболы, но я мало верил в это.
   Бет наказала Золлнеру:
   – Вам не следует входить в рабочее помещение жертв убийства, осматривать его, передвигать вещи и трогать что-либо.
   Золлнер пожал плечами, в этой ситуации ему больше ничего не оставалось делать.
   – Откуда мне это было знать? – сказал он. – Вы что, разбираетесь в моей работе?
   – Я всего лишь хотела, чтобы вы... – замялась Бет.
   – Знал это в следующий раз? Хорошо, в следующий раз, когда убьют двух моих лучших ученых, я уж точно не войду в их лабораторию.
   Бет Пенроуз хватило ума промолчать.
   "Ясно, что госпожа Педант не совсем разобралась в уникальных обстоятельствах этого дела, – подумал я. – Однако надо отдать должное ее стремлению делать все как следует. Окажись она в команде "Титаника", всем пришлось бы расписаться за спасательные жилеты".
   Мы осмотрели лабораторию, но там не хранилось ни записей или мензурок с надписью "Эврика", ни зашифрованных сообщений на доске объявлений, ни трупов в чулане, словом, ничего такого, что простой смертный мог бы понять. Если и было что-то, то оно исчезло, за что можно благодарить Гордонов или Золлнера или даже Нэша и Фостера, если они зашли так далеко во время своего утреннего визита.
   Мы поговорили со многими учеными, которые работали вместе с Гордонами или выполняли их задания. Стало ясно, что (а) все любили Тома и Джуди; (б) Том и Джуди были гениальны; (в) Том и Джуди и мухи не обидели бы, если бы это способствовало делу науки и благу человека и животных; (г) Гордоны, хотя их любили и уважали, отличались от других; (д) Гордоны, несмотря на полную честность в личных отношениях, скорее всего, обманули бы правительство и украли бы вакцину за вознаграждение золотом, как кто-то выразился. Мне пришло в голову, что все заимствуют свои мысли из одного сценария.
   Золлнер продолжал распространяться об осуществляемых в центре программах подготовки, о прибывающих сюда со всех концов света ученых, студентах и ветеринарах с целью обучаться и преподавать. Он также рассказал о программах сотрудничества центра, реализуемых в Израиле, Кении, Мексике, Канаде и Англии.
   – Кстати, – заметил он, – примерно год назад Гордоны побывали в Англии. В лаборатории Пирбрайта к югу от Лондона. Там находится наш филиал.
   Я спросил:
   – У вас бывают посетители из армейской химической службы?
   На это Золлнер язвительно заметил:
   – А вы все о своем.
   – Я жду ответа на свой вопрос.
   – Я отвечу, что это не ваше дело, мистер Кори.
   – Как раз наоборот, доктор. Если мы подозреваем Гордонов в краже организмов, которые могут быть использованы в биологической войне, и по этой причине они были убиты, тогда у нас есть право знать, существуют ли здесь такие организмы. Другими словами, работают ли в этом здании специалисты по биологической войне. Они работают здесь? Проводят эксперименты?
   Золлнер покосился на господ Фостера и Нэша и сказал:
   – Я был бы далек от истины, если бы утверждал, что сюда из армейской химической службы никто не приходит. Они крайне заинтересованы в вакцинах и противоядиях на случай биологической опасности... Правительство Соединенных Штатов не изучает, не поддерживает и не производит отравляющие вещества для ведения биологической войны. Однако не готовиться к обороне было бы равносильно государственному самоубийству. Значит, в один прекрасный день, когда какой-то плохой парень с банкой сибирской язвы отправится на своей байдарке в плавание вокруг Манхэттена, нам следует быть готовыми защищать население. Уверяю вас, Гордоны не имели дело с кем-либо из военного ведомства, не работали в этой сфере и фактически не пользовались правом доступа к чему-либо смертоносному...
   – За исключением эболы.
   – Вы очень внимательны. Мой штат тоже должен быть внимателен. Какой смысл беспокоиться об эболе? У нас есть сибирская язва. Усиливать эффект сибирской язвы, все равно что совершенствовать порох. Сибирскую язву легко размножать, она проста в обращении, легко распыляется в воздухе, действует достаточно медленно, так что зараженное население успевает распространить заразу, убивает не меньше людей, чем калечит, парализуя систему здравоохранения противника. Однако, по официальной версии, у нас нет ни бомб, ни артиллерийских снарядов с сибирской язвой. Дело в том, что, если бы Гордоны пытались разработать биологическое оружие с целью продажи иностранному государству, их бы не волновала эбола. Они не были дураками. Так что отбросим это подозрение.
   – Мне стало гораздо легче. Да, кстати, когда Гордоны ездили в Англию?
   – Дайте подумать... В мае прошлого года. Помню, как завидовал их поездке. Почему вы спрашиваете?
   – Доктор, ученые знают, почему они все время задают вопросы?
   – Не всегда.
   – Полагаю, правительство оплатило Гордонам все расходы, связанные с поездкой в Лондон?
   – Само собой разумеется. Это была служебная командировка. – Он задумался. – Да, они остались в Лондоне еще на неделю за свой счет.
   Я кивнул. Но я не припомню, чтобы на кредитных карточках Гордонов в прошлом мае или июне значились счета на необычно крупные суммы. Интересно, где же они провели эту неделю. Только не в лондонской гостинице, если только они не удрали из нее, не заплатив за проживание. Не помню также, чтобы они снимали деньги со счета. Есть о чем подумать.
   Задавать по-настоящему толковые вопросы в присутствии Фостера и Нэша было непросто, ибо они слышали ответы на них. Даже не зная, откуда исходят вопросы, им хватало ума, чтобы понять, что вопросы преследуют определенную цель.
   Золлнер подошел к двери, окрашенной в светло-красный цвет. На ней были стандартные знаки, обозначающие биологическую опасность, радиоактивность, химические отходы, высокое напряжение, опасность отравления и, наконец, необработанные отходы жизнедеятельности человека. Он открыл дверь и объявил:
   – Столовая.
   В этой белой просторной комнате находились дюжина столов, раковина, холодильник, микроволновая печь, доски объявлений, оклеенные записками и сообщениями, охладитель воды, кофеварка, но не было никаких автоматов – дело в том, что никто не хотел приходить сюда, чтобы их обслуживать. На прилавке стоял факс, лежали меню, бумага и карандаш. Золлнер заявил:
   – Обед за мой счет.
   Он выписал себе большой заказ, включавший, как я заметил, дежурный суп с говядиной. Мне даже не хотелось думать, откуда могло взяться это мясо.
   В первый раз с того времени, как я вышел из больницы, и впервые в своей жизни я отказался от мясных блюд.
   Другие тоже, видимо, не проголодались и заказали салаты.
   Минут пять мы говорили о том, о сем. Дверь открылась, и мужчина в белом халате втолкнул тележку из нержавеющей стали, отличавшуюся от любой другой тележки лишь тем, что на нее было наброшено пластиковое покрывало.
   Золлнер снял покрывало и убрал его, затем, как настоящий хозяин, раздал нам наши заказы и отпустил человека с тележкой.
   Макс поинтересовался:
   – Теперь этому парню придется принять душ?
   – Да. Тележку отправят в комнату обеззараживания.
   Я спросил:
   – А нельзя эту тележку использовать для вывоза отсюда крупных предметов?
   Золлнер расставлял свой большой заказ на столе со знанием дела. Он оторвался от любимого занятия и сказал:
   – Да. Тележка единственная вещь, регулярно курсирующая между административной и биологически опасными зонами. Чтобы использовать ее для вывоза чего-нибудь, в этом должны принять участие еще двое. Тот, кто привозит и увозит ее, тот, кто моет ее, и тот, кто отправляет ее на кухню. Вы очень умны, мистер Кори.
   – У меня менталитет уголовника.
   Он рассмеялся и черпнул из тарелки ложку супа.
   Я разглядывал Золлнера. Мне нравился этот парень. Веселый, дружелюбный, гостеприимный и сообразительный. Конечно, врал бесстыдно, но он был вынужден так поступать. Вероятно, два шутника, сидящих по другую сторону стола, и Бог знает кто еще из Вашингтона инструктировали Золлнера по телефону все утро, пока мы бродили по руинам и запасались брошюрами о чуме рогатого скота. В свою очередь, Золлнер провел инструктаж с доктором Чен, которая немного перестаралась. Золлнер привел нас именно к ней, хотя она была лишь косвенно связана с тем, чем занимались Гордоны. Чен представили как хорошего друга Гордонов, что было неправдой. Не слышал, чтобы они упоминали ее имя. Затем были другие ученые, с которыми нам удалось немного поговорить, прежде чем Золлнер увлек нас дальше. Они также знали Гордонов не лучше Чен.
   В этом месте много дыма и зеркал, думаю, так было всегда. Я обратился к Золлнеру:
   – Не верю этой истории с вакциной против эболы. Я знаю, что вы пытаетесь скрыть.
   Золлнер перестал жевать и уставился на меня.
   Я продолжал:
   – Это инопланетяне, не так ли? Гордоны собирались раскрыть этот секрет.
   В комнате было тихо, даже некоторые другие ученые посмотрели в нашу сторону. Я улыбнулся и заключил:
   – Вот это желе – мозги инопланетян. Я поедаю улики.
   Все начали улыбаться и посмеиваться. Золлнер чуть не задохнулся от смеха. Я взглянул на своих попутчиков. Джордж Фостер немного заволновался, когда я сказал, что не верю истории с вакциной против эболы, сейчас он выглядел спокойным и ел брюссельскую капусту. Тед Нэш казался менее взволнованным, но более опасным. О чем бы здесь ни говорили, пока рано кричать, что все это чушь и вранье. Я встретился взглядом с Бет и, как всегда, не мог определить, смешу ли я ее или раздражаю. Найти путь к сердцу женщины легче, когда у нее веселый нрав. Женщины любят мужчин, которые их смешат. Мне так кажется.
   Я взглянул на Макса, который выглядел не столь раздражительным в этой почти нормальной комнате. Он что-то искал в своем бобовом салате, блюде, которое не должно значиться в меню замкнутой среды.
   Мы ковырялись в еде, и разговор вернулся к возможности украсть вакцину. Золлнер сказал:
   – Кто-то недавно оценил эту вакцину на вес золота, что побудило меня кое-что вспомнить – некоторые вакцины, которые испытывали Гордоны, имели золотистый оттенок, и кажется, Гордоны однажды окрестили их жидким золотом. Мне это показалось странным, возможно, потому что здесь никогда не говорят о деньгах и прибылях...
   – Конечно, нет, – сказал я. – Вы государственное учреждение. Деньги не ваши, и не надо гнаться за прибылью.
   Золлнер улыбнулся:
   – В вашем деле ведь то же самое, сэр.
   – Вот именно. Как бы то ни было, мы теперь считаем, что Гордоны поумнели и, затаив недовольство работой ради науки за государственную зарплату, открыли капитализм и решили продаться за золото.
   – Правильно. Вы говорили с их коллегами, видели, чем они здесь занимались, а теперь можете сделать всего лишь один вывод. Почему вы все еще сомневаетесь?
   – Я не сомневаюсь, – соврал я. Понятно, я сомневался. Как житель Нью-Йорка и полицейский. Но мне не хотелось расстраивать Золлнера, Фостера или Нэша. – Я просто хочу убедиться, что факты вписываются в общую картину. Я все это представляю так. Либо убийство Гордонов не имеет ничего общего с их работой здесь, и тогда мы идем по ложному следу, либо убийство связано с их работой, тогда, вероятнее всего, его причиной стала кража антивирусной вакцины, которая стоит много миллионов. Жидкое золото. Может показаться, что Гордонов провели, либо же они сами пытались обмануть партнеров и поплатились жизнью... – Раздался пронзительный звук.
   Боже! Снова этот звук. Что это такое?.. Откуда он взялся? Я не видел его источника, но слышал его эхо, чувствовал его присутствие. Какова его причина?
   – Мистер Кори?
   – Да?
   Мигающие глаза Золлнера изучали меня через маленькие стекла очков в металлической оправе.
   – У вас возникли подозрения? – спросил он.
   – Нет. Конечно, возникли. Раз уж мне пришлось снять свои часы, почему вам позволено носить очки?
   – Это единственное исключение. На выходе есть ванночка для промывания очков. Вероятно, это приведет еще к одной блестящей мысли или версии?
   – Гелевые пластины, замаскированные под очки.
   Он покачал головой.
   – Глупо. Я думаю, гелевые пластины вывезли на тележке для обедов.
   – Верно.
   Золлнер посмотрел на настенные часы и спросил:
   – Продолжим? – Мы вышли в коридор. – Сейчас мы войдем в третью зону. В этой зоне риск заразиться выше; если кто-то не желает туда идти, я распоряжусь, чтобы вас отвели в душевую.
   Все, очевидно, хотели оказаться в самом пекле ада. Возможно, я преувеличиваю. Вскоре мы прошли через красную дверь с надписью "Третья зона". Здесь, как объяснил Золлнер, исследователи работали с живыми болезнетворными организмами – паразитами, вирусами, бактериями, грибками и другой нечистью. Он показал нам лабораторию, в которой женщина сидела на табуретке у какого-то углубления в стене. Ее лицо скрывала маска, руки обтягивали латексные перчатки. Лицо прикрывал пластиковый щит, что-то похожее на витрину для салатов, но женщина не готовила салат из шинкованной капусты. Золлнер сказал:
   – В углублении, где находятся болезнетворные организмы, имеется вытяжка, значит, вероятность их попадания в воздух помещения незначительна.
   – Почему, – спросил Макс, – у нее есть маска, а у нас нет?
   – Хороший вопрос, – согласился я.
   – Она гораздо ближе к организмам, – ответил Золлнер. – Если вы хотите подойти поближе, я достану вам маску.
   – Я пас, – изрек я.
   Остальные присоединились ко мне.
   Золлнер подошел к женщине и сказал ей несколько слов, которые мы не расслышали. Затем вернулся к нам:
   – Она работает над вирусом, который вызывает болезнь, именуемую "Синим языком". – Он задумался. – Возможно, я подошел слишком близко. – Он высунул язык, который действительно был ярко-синего цвета, и скосил глаза на него. – Боже ... или это голубичный пирог, который я съел за обедом? – Он рассмеялся. Мы рассмеялись. По правде говоря, мрачный юмор надоел даже мне, а я долго способен терпеть глупые шутки.
   Мы вышли из комнаты.
   Эта часть здания показалась менее населенной, чем вторая зона, и люди, которых я видел, не производили жизнерадостного впечатления.
   С полчаса мы провели, заглядывая в разные углы и щели. По правде говоря, большая часть третьей зоны выглядела весьма однообразно – многочисленные комнаты, где мужчины и женщины смотрели в микроскопы, делали слайды слизи, крови, ткани живых и мертвых животных. Некоторые взяли с собой обеды и ели, в то же время забавляясь с отвратительной нечистью.
   Мы разговаривали с десятками мужчин и женщин, которые знали Гордонов или работали вместе с ними, и, хотя мы лучше узнали, чем они здесь занимались, у нас не было ни малейшего понятия, о чем они думали.
   В конце концов Золлнер произнес:
   – Вот и вся третья зона. Сейчас я должен еще раз спросить, хотите ли вы продолжать осмотр. Четвертая зона самая зараженная, даже больше, чем пятая. В пятой зоне вы все время носите специальный костюм и респиратор. Там есть своя душевая. В четвертой зоне вы увидите загоны для животных, заболевших и умирающих, а также крематорий и комнаты для аутопсии. Если, конечно, захотите. Итак, хотя мы здесь имеем дело только с болезнями животных, в окружающем воздухе могут витать другие болезнетворные микроорганизмы. Это микробы.
   – Нам дадут маски? – спросил Макс.
   – Если захотите. – Он обвел нас взглядом. – Хорошо. Следуйте за мной.
   Мы подошли к еще одной красной двери с надписью "Четвертая зона" и знаком, предупреждающим о биологической опасности. Какой-то шутник прилепил к двери переводную картинку с особенно жутким черепом и костями – череп надтреснул, и из него через пустую глазницу, извиваясь, выползала змея. Из ухмыляющегося рта выбирался паук. Золлнер пояснил:
   – Кажется, это дело рук Тома. Гордоны придали этому месту некоторую легкомысленность.
   Золлнер подвел нас к ближайшей двери и предупредил:
   – Все эти комнаты – загоны для скота со смотровыми окнами. То, что вы увидите, может расстроить вас и испортить впечатление от обеда. Поэтому смотреть не обязательно. – Он взглянул на висевший на стене блокнот. – Африканская лошадиная лихорадка... – Он заглянул в смотровое окошко. – Этот парень не так плох. Он просто апатичен. Взгляните.
   Мы по очереди смотрели на великолепную черную лошадь в изолированной, похожей на тюрьму, комнате. Правда, лошадь выглядела вполне нормальной, за исключением того, что время от времени она вздыхала, словно испытывала затруднения с дыханием.
   Золлнер объяснил:
   – Все животные здесь борются с каким-нибудь вирусом или бактерией.
   – Борются? – переспросил я. – Означает ли это, что они инфицированы?
   – Да, но мы говорим "борются".
   – Что же происходит? Им становится хуже, затем не хватает воздуха?
   – Совершенно верно. Они заболевают и умирают. Иногда мы все же жертвуем ими. Это означает, что мы убиваем их прежде, чем болезнь пройдет все стадии. Пожалуй, все работающие здесь любят животных, именно поэтому они и занимаются подобной работой. Никто не желает, чтобы эти создания страдали, но если вы когда-нибудь видели бы миллионы голов скота, зараженных ящуром, то поняли бы, почему необходимо принести в жертву несколько десятков животных.
   Мы шли от загона к загону, где многие животные находились на различных стадиях умирания. Теперь, пожалуй, мы боролись умственно и физически, если воспользоваться выражением Золлнера. Другими словами, наше восприятие притупилось, и мы еле перебирали ногами. Что еще хуже, настроение окончательно испортилось, и, если бы у меня была душа, она бы испытала смятение.
   Наконец Золлнер прекратил все это:
   – Не знаю, как вы, но с меня довольно.
   Все поддержали его.
   Однако мне в голову пришла последняя глупая мысль:
   – Можно посмотреть на то, чем занимались Гордоны? Я имею в виду обезьянью эболу.
   Он покачал головой:
   – Это в пятой зоне. Но я могу вам показать свинью, зараженную африканской свиной лихорадкой, которая, подобно эболе, приводит к лихорадке с кровотечением. Они очень похожи.
   Золлнер повел нас по другому коридору к двери номер тысяча сто тридцать. Изучив карту на стене, он сказал:
   – Животное находится на последней стадии ... стадии кровотечения... оно угаснет к утру... если умрет раньше, его положат в холодильник, утром анатомируют, потом сожгут. Это ужасная болезнь, истребившая почти все поголовье свиней в некоторых районах Африки. Пока от этой болезни нет ни вакцины, ни лечения. Как я говорил, она сродни эболе ... – Он посмотрел на меня и жестом пригласил к смотровому окошку. – Взгляните.
   Я подошел и заглянул внутрь. Пол в помещении был красного цвета, что сначала удивило меня, однако потом я понял все. В середине на полу почти неподвижно лежала огромная свинья, кровь шла у нее изо рта, ноздрей и даже из ушей. Я заметил также блестящую красную лужу у ее задней части.
   Золлнер, стоявший позади меня, сказал:
   – Видите, как она истекает кровью? Кровоточащая лихорадка страшна. Внутренние органы превращаются в кашу ... Теперь-то вы понимаете, почему эбола вызывает такой страх.
   Я заметил большую металлическую трубу посреди пола, кровь стекала в нее, и мои мысли невольно вернулись к сточной канаве Западной сто второй улицы. Моя жизнь вытекала в канализационную трубу, я видел это и понимал, что чувствует большая свинья, наблюдая, как из нее течет кровь, слыша отрывистый звук в ушах и биение в груди, давление крови падало, и сердце пыталось это компенсировать, все учащая и учащая свое биение, до тех пор, пока не остановится совсем.
   Словно издалека я услышал голос Золлнера:
   – Мистер Кори? Мистер Кори? Мистер Кори? Уже можно отойти от окошка. Пусть другие тоже посмотрят. Мистер Кори?

Глава 13

   Мы последовали за Золлнером в душевую – я, Макс, Нэш и Фостер – и встали под душ, мыли волосы специальным шампунем, терли ногти щеткой и дезинфицирующим средством. Полоскали горло каким-то ужасным зубным эликсиром и выплевывали его. Я продолжал мылиться и полоскаться, пока Золлнеру наконец это не надоело:
   – Достаточно. А то схватите воспаление легких и умрете. – Он рассмеялся.
   Я вытерся полотенцем, бросил его в корзину, голым пошел к своему шкафчику, избавленный от бактерий и очень чистый, по крайней мере, с внешней стороны.
   Кроме вошедших сюда, больше никого не было. Нас даже никто не сопровождал. Я уже мог представить, как лучше всего вынести большие вещи из лаборатории в раздевалку. Однако не думаю, что именно так и случилось, поэтому не имеет значения, возможно это или нет.