Дюма Александр. Графиня де Шарни. Том 2

   Сантер сидел верхом на коне в окружении штаба, состоявшего из жителей предместья.
   Бийо с ним не расставался; можно было подумать, что он исполняет чью-то волю, приглядывая за Сантером.
   Восставшие разделялись на три батальона:
   Сантер командовал первым из них; Сен-Гюрюж — вторым; Теруань де Мерикур — третьим.
   К одиннадцати часам утра по приказу, доставленному незнакомцем, необъятная толпа двинулась в путь.
   В минуту отправления с площади Бастилии она состояла примерно из двадцати тысяч человек.
   Войско это представляло собой чудовищное, нелепое, устрашающее зрелище!
   Батальон под командованием Сантера был наиболее дисциплинированным из всех; среди его людей числилось немало бывших солдат, вооруженных ружьями и штыками.
   А вот два других были поистине войском народного ополчения: люди были в лохмотьях, бледные, изможденные; четыре года недоедания и дороговизны из-за нехватки хлеба, и в эти четыре года — три революции!
   Вот из какой бездны явилось это войско.
   Уж у этих-то вояк не было ни военной формы, ни ружей; драные куртки, рубашки в лохмотьях, странное оружие, которое они хватали в приступе гнева, повинуясь первому движению души: пики, вертелы, затупившиеся копья, сабли без эфесов; ножи, привязанные к длинным палкам, плотницкие топоры, строительные молотки, сапожные ножи.
   Вместо знамен они несли виселицу с болтавшейся на веревке куклой, олицетворявшей собой королеву; бычью голову с рогами, к которым был привязан непристойный девиз; телячье сердце, насаженное на вертел с табличкой:
   Сердце аристократа!
   Были у них и флаги с такими надписями:
   Принятие декрета или смерть!
   Требуем вернуть министров-патриотов!
   Трепещи, тиран! Пришел час расплаты!
   На углу Сент-Антуанской улицы войско разделилось.
   Сантер и его народная армия отправились вдоль бульвара. На Сантере был мундир командира батальона. Сен-Гюрюж в костюме рыночного силача верхом на покрытой попоной лошади, подведенной незнакомым конюхом, и Теруань де Мерикур, возлежавшая на лафете пушки, которую тащили несколько человек с засученными рукавами, двинулись по Сент-Антуанской улице.
   Они должны были, миновав Вандомскую площадь, соединиться у монастыря фельянтинцев.
   Войско три часа двигалось через город, увлекая за собой население кварталов, через которые оно проходило.
   Оно было похоже на горный поток, который, набухая, ревет и пенится.
   Войско разрасталось на каждом перекрестке; на каждом углу улицы оно вспенивалось.
   Люди шли молча; правда, время от времени они неожиданно нарушали тишину, разражаясь оглушительными криками или запевая знаменитую песню «Дела пойдут на лад» 1790 года; песня эта постепенно менялась, превращаясь из бодрящего марша в угрожающий гимн; наконец, после пения раздавались крики: «Да здравствует нация! Да здравствуют санкюлоты! Долой господина и госпожу Вето!»
   Задолго до того, как показывались головные колонны, приближение огромной толпы угадывалось по гулу, напоминавшему шум прилива; потом все отчетливей становились пение, крики, ропот, напоминавший завывание бури Прибыв на Вандомскую площадь, батальон Сантера, несший тополь, который намеревались высадить на Террасе фельянов, наткнулся на пост солдат Национальной гвардии, преградивший ему путь; не было ничего проще, как растоптать этот пост, но нет: народ готовился к празднику, он хотел повеселиться, посмеяться, попугать господина и госпожу Вето: он не хотел убивать. Несшие дерево оставили мысль посадить его на террасе и пошли в соседний двор Капуцинов.
   В Собрании уже около часу слышали весь этот шум, как вдруг посланцы народа явились требовать для тех, кого они представляли, оказать им милость и разрешить продефилировать перед Собранием.
   Верньо поддержал это требование; но при этом он предложил отправить шестьдесят депутатов на защиту дворца.
   Они, жирондисты, тоже не прочь были попугать короля и королеву, но не хотели причинять им зла.
   Кто-то из фельянов отверг предложение Верньо, заметив, что такая мера предосторожности была бы оскорбительна для парижан.
   Может быть, этот человек в глубине души надеялся на преступление, скрывая свою надежду под показной заботой о парижанах?
   Разрешение было дано; народ из предместий пройдет с полной выкладкой через зал.
   Двери сейчас же распахиваются и пропускают Тридцать тысяч человек, подписавших петицию. Шествие открывается в полдень, а заканчивается лишь к трем часам.
   Толпа добилась исполнения половины своих требований: она прошла перед членами Собрания, она прочитала свою петицию; ей остается лишь отправиться к королю с требованием утвердить декрет.
   После того, как депутацию приняло Собрание, как может не принять ее король? Уж, конечно, король — не такой знатный вельможа, как председатель Собрания, потому что когда король приходит к нему, он не только садится в такое же кресло, как у председателя, но сидит по левую руку от него!
   Вот почему король приказал передать, что он примет петицию, которую должны будут представить двадцать человек.
   Народ и не собирался входить в Тюильрийский дворец: он рассчитывал на то, что к королю отправятся лишь его представители, а все остальные пройдут под окнами.
   Все эти флаги с угрожающими надписями, все эти страшные предметы вроде виселицы и бычьей головы народ рассчитывал показать королю и королеве через стекло.
   Все ворота дворца были заперты; двор и сад Тюильри были оцеплены тройным кольцом: там расположились два эскадрона жандармерии, несколько батальонов национальных гвардейцев и четыре пушки.
   Членам королевской семьи казалось, что они под надежной защитой, и потому они были спокойны.
   Тем временем толпа, по-прежнему не имея дурных намерений, требовала, чтобы отворили ворота на Террасу фельянов.
   Охранявшие ворота офицеры отказались их отпереть без приказа короля, Тогда трое муниципальных офицеров потребовали пропустить их, дабы они получили от короля такой приказ.
   Их пропустили.
   Монжуа, автор «Истории Марии-Антуанетты», сохранил для нас их имена.
   Это были Буше-Рене, Буше-Сен-Совер и Муше, тот самый мировой судья из Маре, кривоногий, нескладный горбун, обмотанный непомерно широкой трехцветной перевязью.
   Они были пропущены во дворец и препровождены к королю.
   Слово взял Муше.
   — Государь! — молвил он. — Собравшиеся идут на законных основаниях; у вас нет причин для беспокойства: мирные жители собрались для того, чтобы подать петицию в Национальное собрание; они также хотят отметить гражданский праздник по случаю клятвы, произнесенной в Зале для игры в мяч в тысяча семьсот восемьдесят девятом году. Граждане требуют пропустить их на Террасу фельянов, но там не только заперты ворота, но вход еще и загорожен пушкой. Мы пришли просить вас, государь, разрешить отпереть ворота.
   — Сударь! — отвечал король. — Я вижу по вашей перевязи, что вы — офицер муниципалитета; значит, вы и должны проследить за исполнением закона. Если вы как официальное лицо считаете это необходимым, прикажите отворить ворота на Террасу фельянов; пусть граждане пройдут через эту террасу и выйдут через конюшню. Договоритесь на этот счет с главнокомандующим. Национальной гвардией и в особенности позаботьтесь о том, чтобы общественное спокойствие не нарушалось.
   Трое офицеров муниципалитета откланялись и вышли в сопровождении офицера, которому было поручено подтвердить, что приказание отпереть ворота исходит от короля.
   Ворота были открыты.
   Каждому захотелось войти поскорее.
   Началась давка; всем известно, что такое давка в толпе: это паровой котел, который перегревается и взрывается.
   Решетка, отгораживавшая Террасу фельянов, затрещала, словно ивовая изгородь.
   Толпа вздохнула с облегчением и разлилась по Тюильрийскому саду.
   Никто не позаботился о том, чтобы отпереть ворота конюшен.
   Видя, что ворота эти заперты, толпа хлынула вдоль оцепления национальных гвардейцев, стоявших вдоль фасада дворца.
   Потом граждане стали выходить через другие ворота на набережную, а так как рано или поздно им необходимо было возвращаться в родное предместье, люди пожелали вернуться через калитку Карусели.
   Калитки были заперты и охранялись.
   Однако после толкотни и давки в толпе стало расти раздражение.
   Под напором огромной массы людей калитки распахнулись, и толпа затопила огромную площадь.
   Прошел час; люди стали терять терпение.
   Они с удовольствием бы разошлись, однако у их вожаков были другие намерения.
   В толпе стали шнырять какие-то люди, они переходили от одной группы к другой со словами:
   — Оставайтесь, да оставайтесь же! Король должен дать санкцию; давайте не будем расходиться, пока не добьемся санкции короля, иначе придется все начинать сначала.
   Толпа считала, что эти люди совершенно правы; но в то же время ей казалось, что эта пресловутая санкция слишком долго заставляет себя ждать.
   Все стали кричать, что проголодались.
   Цены на хлеб упали, но трудно стало найти работу, денег не было; а как бы дешев ни был хлеб, даром его никто не даст.
   Все эти люди поднялись в пять часов утра, покинули свои лачуги, где на убогом ложе накануне легли спать натощак, и вот работники вместе с женами, матери со своими детьми — все пустились в путь в смутной надежде на то, что король санкционирует декрет и все будет хорошо.
   А король, судя по всему, и не собирался его санкционировать.
   Было жарко, всем хотелось пить.
   От голода, жажды, жары и собака взбесится.
   А несчастные люди терпеливо ждали.
   Однако кое-кто начал уже постукивать в ворота.
   И вот во дворе Тюильри появляется служащий муниципалитета и обращается к народу с такими словами:
   — Граждане! Это — королевская резиденция, и входить сюда с оружием значило бы совершить насилие. Король согласен принять вашу петицию, но она должна быть представлена не более чем двадцатью депутатами.
   Итак, толпа уже около часу дожидается возвращения депутации, а оказывается, что депутатов так и не пустили к королю!
   В это время со стороны набережных доносятся громкие крики.
   Это кричат Сантер, Сен-Гюрюж и Теруань.
   — Чего вы ждете у этих ворот? — надрывается Сен-Гюрюж. — Почему не входите?
   — Аи вправду, — недоумевают люди, — почему мы до сих пор не вошли?
   — Да вы же видите, — замечают голоса из толпы, — ворота заперты.
   Теруань спрыгивает со своего лафета.
   — Пушка заряжена, — сообщает она, — стреляйте по воротам.
   Жерло пушки наводят на ворота.
   — Стойте! Погодите! — кричат двое офицеров муниципалитета. — Не надо насилия: нас и так впустят.
   Они откидывают щеколду, державшую обе створки, и ворота распахиваются.
   Все устремляются вперед.
   Угодно ли вам узнать, что такое толпа и какую сокрушительную силу она собой представляет?
   Итак, толпа врывается во двор; подхваченная ее волнами пушка катится вместе с ней, пересекает двор, поднимается по ступеням и оказывается наверху!
   На верхней площадке лестницы стоят офицеры муниципалитета в трехцветных кушаках.
   — Зачем вам пушка? — спрашивают они. — Пушка в королевских апартаментах! Неужели вы думаете, что добьетесь своего насилием?
   — Верно! — соглашаются люди, сами изумляясь тому, как здесь очутилась пушка.
   Они разворачивают орудие и собираются спустить его вниз.
   Ось цепляется за дверь, и вот уже жерло пушки направлено на толпу.
   — Ого! В апартаментах короля — артиллерия! — кричат те, кто подходят в эту минуту; не зная, каким образом это орудие здесь очутилось и не узнавая пушку Теруани, они полагают, что в них собираются стрелять.
   Тем временем по приказу Муше два человека с топорами рубят дверную раму, высвобождают пушку и спускают ее вниз.
   То, что имело целью высвободить пушку, очень похоже на то, что взбунтовавшаяся чернь взялась за топоры и взламывает двери.
   Две сотни дворян бросаются во дворец, но не потому, что надеются защитить короля — это было бы невозможно, — а потому, что думают, что его жизни грозит опасность, и хотят умереть вместе с ним.
   Кроме них, во дворце находятся старый маршал де Муши; г-н д'Эрвили, бывший командующий распущенной конституционной гвардией; г-н Аклок, командир батальона Национальной гвардии предместья Сен-Марсо; три гренадера батальона из предместья Сен-Мартен, единственные, кто не изменил присяге и остался на своем посту; г-н Лекронье, г-н Бридо и г-н Госс; какой-то господин в черном, однажды уже подставивший свою грудь под пули убийц, его советами постоянно пренебрегали и вот в минуту предсказанной им опасности он, как последний щит, явился загородить собою короля от опасности: это Жильбер.
   Король и королева, вначале весьма обеспокоенные криками толпы, мало-помалу свыклись с этим шумом.
   Была половина четвертого пополудни; они надеялись, что день кончится так же, как и начался.
   Члены королевской семьи собрались в спальне короля.
   Вдруг до спальни долетел стук топоров, сопровождаемый гулом голосов, напоминавшим завывания бури.
   В эту минуту какой-то человек вбегает в спальню короля с криком:
   — Государь! Не отходите от меня: я за все отвечаю!

Глава 16. ГЛАВА, В КОТОРОЙ КОРОЛЬ УБЕЖДАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО ПРИ ОПРЕДЕЛЕННЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ МОЖНО НАДЕТЬ НА ГОЛОВУ КРАСНЫЙ КОЛПАК, ДАЖЕ НЕ БУДУЧИ ЯКОБИНЦЕМ

   Это был доктор Жильбер.
   Он появлялся через равные промежутки времени, когда случались великие потрясения разворачивающейся на наших глазах ужасной драмы.
   — А-а, доктор, это вы! Что происходит? — в один голос вскричали король и королева.
   — А то, государь, что дворец захвачен народом, — отвечал Жильбер, — а шум, который вы слышите, это крики толпы, требующей встречи с вами.
   — Мы вас не оставим, государь! — разом воскликнули королева и принцесса Елизавета.
   — Не угодно ли будет королю доверить мне на час управление кораблем, терпящим крушение? — попросил Жильбер.
   — Извольте, — кивнул король.
   В эту минуту в дверях показался командующий Национальной гвардией Аклок; он был бледен, но полон решимости защищать короля до последнего.
   — Сударь! — крикнул ему Жильбер. — Вот король: он готов следовать за вами; позаботьтесь о короле. Поворотившись к королю, он продолжал:
   — Идите, государь, идите!
   — Но я хочу следовать за супругом! — воскликнула королева.
   — А я — за братом! — вскричала принцесса Елизавета.
   — Следуйте за братом, ваше высочество, — предложил Жильбер принцессе Елизавете. — А вы, ваше величество, останьтесь! — твердо проговорил он, обращаясь к королеве.
   — Сударь!.. — начала было Мария-Антуанетта.
   — Государь! Государь! — крикнул Жильбер. — Небом вас заклинаю: попросите королеву довериться мне, или я ни за что не отвечаю.
   — Ваше величество! — сказал король. — Слушайтесь советов господина Жильбера, а если будет нужно, то и исполняйте его приказания.
   Потом он продолжал, обращаясь к Жильберу:
   — Сударь! Вы отвечаете за жизнь королевы и дофина?
   — Да, государь, я за них отвечаю; я спасу их или умру вместе с ними! Это все, что может ответить капитан корабля во время шторма.
   Королева хотела было предпринять последнюю попытку, однако Жильбер протянул руку, преграждая ей путь:
   — Ваше величество! — воскликнул он. — Именно вам, а не королю угрожает настоящая опасность. Справедливо это или нет, но именно вам вменяют в вину то обстоятельство, что король оказывает сопротивление; вот почему ваше присутствие не защитит короля, а поставит его под угрозу. Исполните же роль громоотвода: отведите грозу, если можете!
   — В таком случае, сударь, гром поразит меня и моих детей!
   — Я отвечаю перед королем за вас и за них, ваше величество. Следуйте за мной!
   Поворотившись к принцессе де Ламбаль, вот уже месяц как возвратившейся из Англии и три дня из Вернона, а также к другим придворным дамам, Жильбер прибавил:
   — Следуйте за нами!
   Кроме принцессы де Ламбаль, при королеве находились принцесса де Тарант, принцесса де Латремуй, принцесса де Турзель, г-жа де Мако и г-жа де Ларош-Эймон.
   Жильбер хорошо знал расположение комнат во дворце.
   Он выбирал большую залу, где все все могли видеть и слышать. Там он рассчитывал спрятать королеву, ее детей и придворных дам, а сам намеревался защищать их.
   Его выбор пал на зал заседаний совета. По счастью, он был пока свободен.
   Жильбер подтолкнул королеву, детей, принцессу де Ламбаль к оконной нише. Нельзя было терять ни минуты: в дверь уже ломились восставшие парижане.
   Он подтащил тяжелый стол, за которым проходили заседания совета, к окну — заграждение было найдено.
   Наследная принцесса вскарабкалась на стол рядом с уже сидевшим на нем братом.
   Королева стояла за ними: непорочность защищала непопулярность.
   Однако Мария-Антуанетта хотела, напротив, встать вперед и загородить собой детей.
   — Так хорошо! — крикнул Жильбер тоном генерала, командующего решающим сражением. — Не двигайтесь!
   Дверь едва держалась в петлях; в гуле голосов он различил главным образом женские голоса и понял, что за дверью собрались женщины.
   — Входите, гражданки! — пригласил он, отодвигая засовы. — Королева вместе с детьми ждет вас!
   Когда дверь распахнулась, людской поток хлынул в зал подобно прорвавшей плотину реке.
   — Где она, где Австриячка? Где эта госпожа Вето? — загомонили разом человек пятьсот.
   Это была страшная минута.
   Жильбер понял, что в это мгновение наивысшей опасности власть человека бессильна и остается лишь уповать на милость Господа.
   — Мужайтесь, ваше величество! — шепнул он королеве. — А доброты вам и так не занимать.
   Какая-то женщина с растрепавшимися волосами, со сверкавшими — возможно от голода — глазами, размахивая саблей, выскочила вперед, прекрасная в гневе.
   — Где Австриячка? — вопила она. — Я ее убью своими руками!
   Жильбер взял ее за руку и подвел к королеве со словами:
   — Вот она! Королева спросила:
   — Разве я лично чем-нибудь обидела вас, дитя мое?
   — Ничем, ваше величество, — отвечала простолюдинка, растерявшись от ласкового обращения королевы, а также поразившись величавому виду Марии-Антуанетты.
   — За что же вы хотите меня убить?
   — Мне сказали, что именно вы губите нацию, — окончательно потерявшись, пролепетала женщина, опускав саблю.
   — В таком случае вас обманули. Я вышла замуж за короля Французского; я — мать дофина, вот этого мальчика, взгляните… Я стала настоящей француженкой, я никогда не увижу свою родину: стало быть, я могу быть счастлива или несчастлива только во Франции… Увы, я была счастлива, когда вы любили меня!..
   Королева горестно вздохнула.
   Женщина выронила саблю из рук и зарыдала.
   — Ах, ваше величество! — всхлипывала она. — Я же вас совсем не знала: простите меня! Какая вы добрая!
   — Продолжайте в том же духе, ваше величество, — шепнул королеве Жильбер,
   — и вы не только будете спасены, но через четверть часа вся эта толпа будет у ваших ног.
   Оставив королеву на попечении трех подоспевших гвардейцев, а также военного министра Лажара, появившегося вместе с толпой, Жильбер поспешил к королю.
   Король только что столкнулся с такой же угрозой. Людовик XVI пошел на шум: в ту минуту, как он входил в залу Лей-де-Беф, дверь затрещала под ударами, и образовавшиеся щели ощетинились остриями кинжалов, наконечниками копий, лезвиями топоров.
   — Отоприте! — крикнул король. — Отоприте — Граждане! — громко обратился к восставшим г-н д'Эрвили. — Зачем же взламывать дверь: король и так приказал вас впустить.
   Тем временем засовы были отодвинуты, ключ повернулся в замке, и наполовину разбитая дверь, жалобно скрипнув, повернулась на петлях.
   Господин Аклок и герцог де Муши успели подтолкнуть короля к оконной нише, а несколько находившихся в зале гренадеров опрокинули скамьи и свалили их перед королем.
   При виде толпы, с криками, оскорблениями, завываниями заполнявшей зал, король не удержался и воскликнул:
   — Ко мне, господа!
   Четверо гвардейцев в то же мгновение выхватили сабли из ножен и выстроились по обеим сторонам от короля.
   — Сабли в ножны, господа! — приказал король — Держитесь поблизости от меня, вот все, о чем я прошу.
   В самом деле, приказание это было исполнено вовремя. Огромные сабли едва не вызвали вспышку.
   Какой-то человек в рубище, с голыми руками и с пеной у рта, бросился на короля.
   — А-а, вот ты где. Вето! — выкрикнул он.
   Он попытался ударить короля ножом, привязанным к длинной палке.
   Один из гренадеров, вопреки приказанию короля еще не убравший саблю в ножны, отвел удар.
   Совершенно оправившись от испуга, король сам отстранил гренадера со словами:
   — Не нужно, сударь! Чего я могу опасаться перед лицом своего народа?
   Шагнув вперед, Людовик XVI величественно — чего никто от него не ожидал,
   — с мужеством, дотоле ему несвойственным, подставил грудь под направленные в его сторону ружья, пики, топоры и ножи, — Тихо! — перекрывая немыслимый гвалт, раздался чей-то зычный голос. — Я хочу говорить.
   Даже пушечный выстрел вряд ли был бы услышан в этой бушующей толпе, однако голос этот заставил всех смолкнуть.
   Принадлежал он мяснику Лежандру.
   Он вплотную приблизился к королю.
   Его немедленно обступили со всех сторон.
   В эту минуту какой-то человек возник, словно по волшебству, как раз напротив зловещего двойника Дантона; король узнал Жильбера; доктор был бледен, но спокоен.
   Король вопросительно на него взглянул, будто говоря:
   «Что вы сделали с королевой, сударь?»
   Доктор в ответ улыбнулся, словно хотел сказать: «Она в безопасности, государь!»
   Король поблагодарил Жильбера кивком головы.
   — Сударь! — молвил Лежандр, обращаясь к королю. При слове «сударь», словно указывавшем на отрешение короля от власти, государь подскочил как ужаленный.
   — Да, сударь.., господин Вето, я с вами говорю, — повторил Лежандр. — Вот вы и слушайте, потому что вы существуете на свете для того, чтобы нас слушать. Вы — предатель, вы всегда только и делали, что обманывали нас, да и теперь обманываете; но берегитесь! Чаша народного терпения переполнена, народ устал и от ваших заигрываний, и от ваших обещаний.
   — Я вас слушаю, сударь, — проговорил король.
   — Тем лучше для вас! Вы знаете, зачем мы сюда пришли? Мы явились требовать от вас санкционировать декреты, а также вернуть министров… Вот наша петиция.
   Вытащив из кармана и развернув бумагу, Лежандр прочитал ту же угрожающую петицию, которую он прочитал раньше в Собрании.
   Король выслушал, не сводя с него глаз; когда чтение было окончено, король, не теряя присутствия духа, заметил:
   — Я сделаю все, что требуют от меня законы и Конституция.
   — Ну да, — выкрикнул кто-то, — это твой любимый конек — Конституция! Конституция девяносто первого года, позволяющая тебе застопорить всю машину, привязать Францию к столбу и дожидаться, пока придут австрияки и перережут ей глотку!
   Король обернулся на этот голос, понимая, что с этой стороны ему угрожает опасность посерьезнее.
   Жильбер тоже сделал движение и положил руку говорившему на плечо.
   — Я вас где-то видел, друг мой, — молвил король. — Кто вы такой?
   Он разглядывал незнакомца скорее с любопытством, нежели со страхом, хотя на лице говорившего словно было написано, что он полон решимости идти до конца.
   — Да, вы меня уже видели, государь. Вы видели меня трижды: в первый раз — во время возвращения из Версаля шестнадцатого июля; в другой раз — в Варение; в третий раз — здесь… Государь, вспомните имя, которое не предвещает вам ничего хорошего: меня зовут Бийо!
   В это мгновение снова раздались крики; вооруженный пикой человек попытался нанести королю удар.
   Однако Бийо перехватил оружие, вырвал его из рук убийцы и переломил об колено.
   — Преступления не допущу! — предупредил он. — Лишь один вид оружия имеет право коснуться этого человека: меч правосудия! Говорят, одному английскому королю отрубили голову по приговору народа, преданного этим королем; ты, должно быть, знаешь его имя, а, Людовик? Не забывай его!
   — Бийо! — шепнул Жильбер.
   — Что бы вы ни делали, — покачав головой, возразил Бийо, — этот человек будет осужден как предатель и казнен!
   — Да, предатель! — подхватила сотня голосов. — Предатель! Предатель! Предатель!
   Жильбер бросился между толпой и королем и закрыл его собой.
   — Ничего не бойтесь, государь! — проговорил доктор. — Попытайтесь как-нибудь успокоить этих безумцев.
   Король взял руку Жильбера и прижал ее к своему сердцу.
   — Как видите, я ничего не боюсь, сударь, — отвечал он. — Я нынче утром причастился: пусть делают со мной, что им заблагорассудится. Что же до того, чтобы их успокоить.., ну, вы удовлетворены, сударь?
   Сорвав с головы одного из санкюлотов красный колпак, он нахлобучил его себе на голову.
   Толпа в то же мгновение взорвалась аплодисментами — Да здравствует король! Да здравствует нация! — закричали присутствовавшие.
   Какой-то человек протолкался сквозь толпу и подошел к королю; в руках у него была бутылка.
   — Если и вправду любишь народ, толстяк Вето, докажи это: выпей за здоровье народа! И он протянул королю бутылку.
   — Не пейте, государь! — сказал кто-то. — Вино может быть отравлено.
   — Пейте, государь, я отвечаю за все, — молвил Жильбер.