Дюма Александр. Графиня де Шарни. Том 2

   — Знаете ли вы, что ваши действия идут вразрез с Конституцией ?
   — Вы правы, государь, — отвечал Верньо, — однако это — единственное средство спасти вашу жизнь. Ежели мы не согласимся на низложение, они возьмут вашу голову!
   Король шевельнул губами и пожал плечами с таким видом, словно хотел сказать: «Вполне возможно», — и занял свое место.
   В эту минуту висевшие у него над головой часы начали бить.
   Он стал считать удары.
   Когда последний удар затих, он сообщил:
   — Девять часов.
   В декрете Национального собрания говорилось, что король и члены королевской семьи будут находиться под охраной учредительной власти до тех пор, пока в Париже не установится спокойствие.
   В девять часов служащие зала заседаний пришли за королем и королевой, чтобы проводить их в приготовленное для их семьи временное жилище.
   Король знаком дал понять, что хотел бы ненадолго задержаться.
   И действительно, обсуждался вопрос, представлявший для короля определенный интерес: назначался новый кабинет министров.
   Военный министр, министр внутренних дел и министр финансов были уже известны: были возвращены те, кого удалил король, то есть Ролан, Клавьер и Серван.
   Оставались портфели министра юстиции, морского министра и министра иностранных дел.
   Дантон был назначен министром юстиции; Монж — морским министром; Лебран возглавил министерство иностранных дел.
   Когда был назначен последний министр, король поднялся со словами:
   — Теперь можно идти.
   За ним последовала королева; она так ничего и не съела с того времени, как покинула Тюильри; она не выпила даже стакана воды.
   Принцесса Елизавета, дофин, наследная принцесса, принцесса де Ламбаль и принцесса де Турзель пошли вслед за ними.
   Апартаменты, приготовленные для короля, были расположены в верхнем этаже старого монастыря фельянтинцев; там жил архивариус Камю, и состояли они из четырех комнат.
   Первую комнату, бывшую скорее передней, заняли придворные и слуги, сохранившие верность королю в трудную минуту.
   Это были принц де Пуа, барон д'Обье, г-н де Сен-Пардон, г-н де Гогла, г-н де Шамильи и г-н Гю.
   Король остановился во второй комнате.
   Третья была предложена королеве; это была единственная комната, оклеенная обоями. Войдя в комнату, Мария-Антуанетта бросилась на кровать и вцепилась зубами в подушку; ею овладело такое отчаяние, рядом с которым страдания колесованного — ничто.
   Двое ее детей остались с нею.
   Четвертая комната предназначалась принцессе Елизавете, принцессе де Ламбаль и принцессе де Турзель, с трудом разместившимся в крохотной комнате.
   У королевы не было ничего: ни денег, так как у нее отняли кошелек и часы в толчее у входа в Собрание; ни постельного белья, — понятно, она ничего не могла унести из Тюильри.
   Она одолжила двадцать пять луидоров у сестры г-жи Кампан и послала за бельем в Английское посольство.
   Вечером Собрание приказало огласить на парижских улицах при свете факелов принятые днем декреты.

Глава 2. ОТ ДЕВЯТИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА ДО ПОЛУНОЧИ

   Освещенные факелами площадь Карусели, улица Сент-Оноре и набережные являли собою печальное зрелище!
   Бой уже был кончен; но еще продолжали бушевать в сердцах ненависть и отчаяние.
   Рассказы современников, а также роялистская легенда долго и проникновенно повествуют, — признаться, мы и сами готовы это сделать, — об августейших особах, с чьих голов этот страшный день сорвал короны; немало слов посвящено мужеству, дисциплине, преданности швейцарцев и дворян. Подсчитано, сколько капель крови было пролито защитниками трона; однако никто не считал тела простых людей, слезы матерей, сестер, вдов.
   Скажем об этом несколько слов.
   Для Господа, который в Своей высшей мудрости не только допускает, но и направляет события, подобные описываемому нами, кровь есть кровь, а слезы — это слезы.
   Число жертв среди простого народа было гораздо значительнее, чем среди швейцарцев и дворян.
   Послушайте, что говорит автор «Истории революции 10 августа», тот же Пелетье, известный как роялист:
   «День 10 августа обошелся человечеству почти в семьсот солдат, в двадцать два офицера, двадцать национальных гвардейцев-роялистов, пятьсот федератов, троих командующих войсками Национальной гвардии, сорок жандармов, более ста человек из королевской прислуги, двести человек, убитых за грабеж; девять граждан, убитых в Фельянах, г-н де Клермон д'Амбуаз и около трех тысяч простых людей, убитых на площади Карусели, в Тюильрийском саду или на площади Людовика XV; всего — около четырех тысяч шестисот человек!»
   И это вполне объяснимо: читатель видел, какие меры предосторожности были приняты для укрепления Тюильри; швейцарцы вели огонь главным образом из укрытий; наступавшим же нечем было прикрыться и приходилось подставлять под удары собственную грудь.
   Три с половиной тысячи восставших, не считая двухсот человек, расстрелянных за грабеж, погибли! Можно предположить, что столько же было раненых; историк, описывающий 10 августа, говорит лишь о мертвых.
   Многие из этих трех с половиной тысяч человек, — ну, скажем, половина, — были люди женатые, бедные отцы семейства, которых толкнула на борьбу невыносимая нищета; они вооружились тем, что подвернулось под руку, а то и вовсе без оружия бросились в бой, оставив в нищих лачугах голодных детей, отчаявшихся жен.
   Они нашли смерть кто на площади Карусели, где сражение только начиналось, кто в апартаментах дворца, где оно продолжалось, кто в Тюильрийском саду, где оно завершилось.
   С трех часов пополудни до девяти вечера были спешным порядком собраны и свалены на кладбище Мадлен все убитые в военной форме.
   Что же до простых людей, то дело обстояло иначе: могильщики собирали тела и свозили к предполагаемому месту жительства; почти все погибшие были из Сент-Антуанского предместья или же из предместья Сен-Марсо.
   Там, главным образом на площади Бастилии и на площади Арсенала, на площади Мобер или на площади Пантеона погибших раскладывали рядами, Всякий раз, как похоронные дроги, тяжело катившие и оставлявшие за собой кровавый след, въезжали в то или в другое предместье, целая толпа матерей, жен, сестер, детей окружала их в немом ужасе; потом, по мере того, как живые узнавали мертвых, раздавались крики, угрозы, рыдания; это были неслыханные и дотоле неизвестные проклятья, поднимавшиеся, подобно ночным птицам — вестникам несчастья, хлопавшим крыльями в темноте и улетавшим с жалобными криками в сторону Тюильрийского дворца. Проклятья, словно воронья стая, реяли над королем, королевой, двором, над окружавшей их австрийской камарильей, над дворянами, которые помогали им советами; разгневанные женщины клялись отомстить, — что и произойдет 2 сентября и 21 января; а некоторые хватали пику, саблю, ружье и, опьянев от крови, которую они пили глазами, возвращались в Париж, чтобы убить… Кого убить? Недобитых швейцарцев, дворян, придворных! А также чтобы убить короля, чтобы убить королеву, если только удастся их найти!
   И сколько угодно можно было их увещевать: «Убив короля и королеву, вы оставите детей сиротами! Убив дворян, вы сделаете жен вдовами и обречете сестер на траур!» — жены, сестры, дети отвечали: «Да ведь мы тоже сироты, мы тоже вдовы, мы тоже обречены на траур!» И с переполненным горечью сердцем они шли к Собранию, они шли к Аббатству, они бились головой в двери с криками: «Месть! Месть!»
   Тюильрийский дворец являл собою страшное зрелище: он был залит кровью, там оставались только трупы, да три или четыре патруля, следившие за тем, чтобы под предлогом поисков своих близких ночные посетители не разграбили королевскую резиденцию, двери которой были взломаны, а окна перебиты.
   В каждом вестибюле, у каждой лестницы были расставлены посты.
   Пост, расположившийся в павильоне Часов, то есть у парадной лестницы, возглавлял молодой капитан Национальной гвардии; судя по выражению его лица, с которым он провожал каждую повозку с мертвецами, царивший во дворце разгром внушал ему, несомненно, глубокую печаль; однако похоже было, что на его физические потребности страшные события не оказали ни малейшего влияния, как не повлияли они и на короля; к одиннадцати часам вечера юноша почувствовал голод и, удовлетворяя свой чудовищный аппетит, стал отрезать правой рукой толстые ломти хлеба от зажатой в левой руке четырехливровой булки и отправлять их в рот, разевая его достаточно широко, чтобы в него прошли огромные куски.
   Привалившись к одной из колонн вестибюля он наблюдал за тем, как мимо него проходит молчаливая процессия похожих на тени матерей, жен, дочерей, освещаемых факелами, расставленными на небольшом расстоянии друг от друга; они шли, требуя у Бога вернуть им тела отцов, мужей или сыновей.
   Вдруг при виде одной из теней, закутанной в вуаль, молодой капитан вздрогнул:
   — Ее сиятельство графиня де Шарни! — прошептал он. Тень заскользила мимо, не останавливаясь. Молодой капитан жестом подозвал своего лейтенанта. Тот поспешил к нему подойти.
   — Дезире! — молвил капитан. — Вот эта несчастная дама — знакомая доктора Жильбера, она наверняка пришла искать среди мертвых своего мужа; я должен пойти за ней на тот случай, если ей понадобится помощь. Оставляю тебя вместо себя; следи за нас двоих!
   — Ах, дьявольщина! — вскричал в ответ лейтенант, которого капитан назвал по имени Дезире, — а мы прибавим и фамилию: Манике. — А выглядит твоя дама гордячкой, аристократкой!
   — Она и есть аристократка! — подтвердил капитан. — Это графиня.
   — Ну ладно, ступай, я буду глядеть в оба!
   Графиня де Шарни успела уже завернуть за угол, когда капитан, отделившись от колонны, бросился ей вдогонку и стал следовать на почтительном расстоянии футов в пятнадцать.
   Он не ошибся. Бедняжка Андре в самом деле разыскивала своего супруга; она искала, потеряв всякую надежду на то, что увидит его живым.
   Очнувшись от радостного, счастливого забытья, Шарни, разбуженный докатившимися до него отзвуками парижских событий, вошел однажды к своей жене бледный, но полный решимости, со словами:
   — Дорогая Андре! Жизнь короля Французского под угрозой, он нуждается в защитниках; как мне следует поступить?
   Андре ответила:
   — Иди туда, куда тебя призывает твой долг, Оливье, и умри за короля, если это будет необходимо.
   — А как же ты? — спросил Оливье.
   — Обо мне не беспокойся! — воскликнула Андре. — Я жила только тобой, и Бог, несомненно, позволит мне умереть вместе с тобой.
   С той самой минуты, как они обо всем условились, они не обменялись более ни единым словом; они приказали подать почтовую карету, сели в нее и пять часов спустя вышли у небольшого особнячка на улице Кок-Эрон.
   В тот же вечер, в ту самую минуту, когда Жильбер, полагаясь на влияние Шарни, писал ему письмо с просьбой вернуться в Париж, граф, как мы видели, в форме морского офицера прибыл к королеве.
   С этого времени, как известно, он ее не покидал.
   Андре осталась одна в окружении своих камеристок; она заперлась и стала молиться; ей пришла было мысль последовать примеру мужа и попросить позволения занять свое прежнее место при ее величестве; однако ей не хватило на это решимости.
   9-е она провела в тревоге, однако этот день не принес с собой ничего определенного.
   10-го, к девяти часам утра, она услыхала первые пушечные выстрелы.
   Не стоит и говорить, что каждый отзвук боя отдавался болью в ее душе.
   К двум часам пополудни стрельба стихла.
   Победил ли народ или он был побежден?
   Она справилась: народ победил.
   Что сталось с Шарни в этой смертельной схватке? Она хорошо его знала: он не мог прятаться за чужими спинами и, наверно, был впереди.
   Она опять навела справки: ей сказали, что почти все швейцарцы перебиты, зато почти всем дворянам удалось спастись.
   Она стала ждать.
   Шарни мог, переодевшись в чужое платье, вернуться в любую минуту; могло так статься, что ему немедленно придется бежать: она приказала оседлать лошадей, и те ели в упряжке.
   Лошади и карета ждали возвращения хозяина; однако Андре отлично знала, что как бы велика ни была опасность, без нее он не уедет.
   Она приказала отворить ворота, чтобы ничто не задержало Шарни, если ему придется бежать, и продолжала ждать.
   Шли часы.
   «Если он где-нибудь укрылся, — говорила себе Андре, — он может выйти только в темноте… Дождемся темноты!»
   И вот наступила темнота. Шарни так и не вернулся.
   В августе ночь опускается на землю поздно.
   Лишь в десять часов вечера Андре потеряла последнюю надежду; она спрятала лицо под вуалью и вышла из дому.
   Во все время пути она встречала на дороге толпы женщин, заламывавших в отчаянии руки, и мужчин, кричавших «Месть!»
   Она прошла сквозь них; страдание женщин и гнев мужчин были ей надежной защитой; и потом, в этот вечер ненависть была обращена на мужчин, а не на женщин.
   Ведь в этот вечер все женщины, и с одной и с другой стороны, оплакивали погибших.
   Андре пришла на площадь Карусели в то время, когда там оглашали декреты Национального собрания.
   Король и королева находились под охраной Национального собрания — вот все, что она поняла.
   Она увидела, как отъезжают две или три тележки, и спросила, что в них; ей ответили, что это тела убитых, собранные на площади Карусели и в Королевском дворе. Значит, вывозить убитых начали совсем недавно.
   Андре подумала, что Шарни не мог погибнуть ни на Карусели, ни во дворе; это скорее всего произошло на пороге комнаты короля или королевы.
   Она пересекла Королевский двор, прошла через вестибюль и поднялась по лестнице.
   В это время Питу, находившийся во главе одного из постов, увидел графиню, узнал ее и поспешил за ней вслед.

Глава 3. ВДОВА

   Невозможно себе представить, в каком плачевном виде застала Андре Тюильри.
   Кровь заливала комнаты и каскадами струилась с лестниц; в покоях еще оставалось немало трупов.
   Андре поступила так же, как другие женщины: она взяла в руки факел и стала обходить одно за другим мертвые тела.
   Так она постепенно продвигалась к апартаментам королевы и короля.
   Питу не отставал.
   Там, как и в других комнатах, поиски ее ни к чему не привели; она замерла на мгновение в нерешительности, не зная, куда ей дальше идти.
   Увидев замешательство Андре, Питу подошел к ней.
   — Увы, — молвил он, — боюсь, что я знаю, кого разыскивает графиня!
   Андре обернулась.
   — Не нужна ли вашему сиятельству моя помощь?
   — Господин Питу! — воскликнула Андре.
   — Я весь к вашим услугам, сударыня.
   — О да, да, вы очень мне нужны! — обрадовалась Андре.
   Она подошла к нему и взяла его за руки.
   — Знаете ли вы, что сталось с графом де Шарни? — спросила она.
   — Нет, сударыня, — отвечал Питу, — но я готов помочь вам в поисках.
   — Есть один человек, — продолжала Андре, — который мог бы нам сказать, жив он или мертв и где он сейчас.
   — Кто же это, ваше сиятельство? — полюбопытствовал Питу.
   — Королева, — прошептала Андре.
   — А вам известно, где сейчас королева? — спросил Питу.
   — В Собрании, я думаю; и у меня еще есть надежда, что граф де Шарни находится там вместе с ней.
   — О, да, да! — подхватил Питу, стараясь ободрить вдову. — Хотите, мы с вами сходим в Собрание?
   — Да меня, верно, не пустят…
   — Я берусь вас туда провести.
   — Так идемте!
   Андре отшвырнула факел, рискуя поджечь паркет, а за ним и весь дворец; но какое ей было дело до Тюильри? Что могло сравниться с ее отчаянием, таким глубоким, что у нее даже не было слез?
   Андре изучила внутреннее расположение дворца за то время, пока жила там; она пошла по небольшой служебной лестнице и вывела Питу в главный вестибюль, так что им не пришлось еще раз проходить по залитым кровью апартаментам, а Питу вновь очутился перед своим постом у парадной лестницы павильона Часов.
   Манике был начеку.
   — Ну, что твоя графиня? — спросил он.
   — Она надеется отыскать мужа в Собрании; мы идем туда.
   Подойдя поближе, он шепнул:
   — Поскольку граф, может статься, убит, пришли мне к Воротам фельянов четверых ребят покрепче, на которых я мог бы положиться и которые могли бы в случае чего защитить тело аристократа, как если бы это был патриот.
   — Ладно уж, ступай со своей графиней! Будут тебе люди!
   Андре ожидала у садовой калитки; там стоял часовой. Так как его поставил сам Питу, вполне естественно, что часовой его пропустил.
   Тюильрийский сад освещался лампионами, горевшими главным образом у подножия статуй.
   Было почти так же жарко, как днем; ночной ветерок едва шелестел листвой; свет лампионов был похож на огненные стрелы, пронизывавшие темноту и открывавшие взору не только клумбы, но и пространство под деревьями, где там и сям виднелись мертвые тела.
   Однако Андре была теперь совершенно уверена в том, что именно в Собрании она узнает о судьбе мужа, и шла торопливо, не глядя по сторонам.
   Так они добрались до монастыря фельянтинцев.
   Члены королевской семьи, как известно читателям, за час до этого покинули зал заседаний и поднялись во временно отведенные для них апартаменты.
   На пути к покоям короля было два препятствия: прежде всего — часовые у входа в Собрание, кроме того — дворяне, охранявшие короля внутри помещения.
   Питу как капитан Национальной гвардии, командовавший постом в Тюильри, знал пароль и, стало быть, мог провести Андре вплоть до королевских апартаментов.
   Но дальше дело было за Андре.
   Мы уже видели расположение комнат, занимаемых членами королевской семьи; мы рассказывали об отчаянии королевы и о том, как, едва войдя в комнатушку, оклеенную зелеными обоями, она бросилась на кровать, вцепившись зубами в подушку, дабы заглушить рыдания.
   Разумеется, та, что лишилась трона, свободы, а может быть и жизни, теряла достаточно много, чтобы с нее не спрашивали слишком строго за ее отчаяние и не искали Другой причины, по которой она могла бы проливать слезы!
   Из уважения к чувствам королевы ее с первых же минут оставили одну.
   Королева услыхала, как отворилась и затворилась дверь, соединявшая ее комнату с комнатой короля, и не обернулась; она услыхала, как кто-то подходит к ее кровати, но продолжала лежать, уронив голову в подушку.
   Вдруг она подскочила как ужаленная.
   Хорошо знакомый голос произнес над нею: «Ваше величество!»
   — Андре! — поднявшись на локте, вскрикнула Мария-Антуанетта. — Что вам от меня нужно?
   — Я пришла спросить вас, ваше величество, как Бог — Каина: «Каин, что ты сделал с братом своим?»
   — Да, но брат убил своего брата, а я.., о, я отдала бы не одну жизнь, а десять, если б имела, чтобы спасти его!
   Андре покачнулась; холодный пот выступил у нее на лбу; зубы ее застучали.
   — Так он убит? — спросила она, сделав над собой нечеловеческое усилие.
   Королева взглянула на Андре.
   — Неужели вы думаете, что я оплакиваю свою корону? — проговорила она.
   Кивнув на свои ноги, перепачканные кровью, она продолжала:
   — Ужели вы полагаете, что если бы это была моя кровь, я не смыла бы ее?
   Андре смертельно побледнела.
   — Вы знаете, где его тело? — прошептала она.
   — Если меня отсюда выпустят, я вас к нему отведу, — отвечала королева.
   — Я буду вас ждать на лестнице, ваше величество, — молвила Андре. И она вышла. Питу ожидал ее за дверью.
   — Господин Питу, — обратилась к нему Андре, — одна моя знакомая проводит меня к телу господина де Шарни; это одна из придворных дам: может ли она меня сопровождать?
   — Вы знаете, что она может выйти при том условии, что я сам приведу ее назад? — отвечал Питу.
   — Разумеется, вы ее приведете, — кивнула Андре.
   — Хорошо.
   Повернувшись к часовому, Питу проговорил:
   — Товарищ! Сейчас выйдет придворная дама, она поможет нам разыскать тело одного храброго офицера, вот его вдова. Я отвечаю за эту придворную даму головой.
   — Хорошо, капитан, — кивнул в ответ часовой.
   В то же время дверь в первую комнату отворилась и на пороге появилась закутанная в вуаль королева.
   Королева прошла вперед и стала спускаться по лестнице; Андре и Питу следовали за ней.
   После двадцатисемичасового заседания члены Собрания, наконец, освободили зал.
   Огромный зал, в котором за последние двадцать семь часов произошло столько событий, в котором все это время кипели страсти, был теперь молчалив, пуст и мрачен, будто склеп.
   — Дайте свет! — приказала королева.
   Питу подобрал потушенный факел, зажег его от фонаря и подал королеве, после чего та продолжала путь.
   Минуя входную дверь, Мария-Антуанетта указала на нее факелом.
   — Вот за этой дверью он был убит, — молвила она. Андре ничего не ответила; она была похожа на призрак, следующий за своей повелительницей. Войдя в коридор, королева опустила факел.
   — Вот его кровь, — показала она на паркет.
   Андре по-прежнему молчала.
   Королева прошла прямо в кабинет, расположенный против ложи «Логографа», потянула дверь на себя и, осветив комнату изнутри, сказала:
   — Вот его тело!
   Так и не проронив ни звука, Андре вошла в кабинет, опустилась наземь и, с трудом приподняв голову Оливье, положила ее себе на колени.
   — Благодарю вас, ваше величество, — проговорила она наконец, — это все, что мне было от вас нужно.
   — Зато мне есть о чем попросить вас, — заметила королева.
   — Слушаю вас!
   — Вы меня прощаете?
   Наступило молчание, будто Андре колебалась.
   — Да, — наконец прошептала она, — потому что завтра я буду с ним!
   Королева достала из-за корсета небольшие золотые ножницы, которые она припрятала так, словно это был кинжал, чтобы в случае крайней опасности воспользоваться ими, как оружием.
   — В таком случае… — молвила она почти умоляюще, протягивая ножницы Андре.
   Андре взяла ножницы, отрезала у покойного прядь волос и протянула королеве ножницы и волосы.
   Королева схватила руку Андре и прижалась к ней губами.
   Андре вскрикнула и вырвала руку, словно губы Марии-Антуанетты жгли ее каленым железом.
   — Ax! — вздохнула королева, бросая на графа последний взгляд. — Кто может сказать, которая из нас любила его больше?..
   — Оливье, любимый! — прошептала Андре. — Надеюсь, что ты хотя бы теперь понимаешь, что я любила тебя больше!
   Королева уже возвращалась в свою комнату, оставив Андре, освещаемую сквозь крошечное зарешеченное окошко бледным лунным светом, в кабинете вместе с телом ее супруга.
   Питу, не имея представления о том, кого он провожает, отвел Марию-Антуанетту в ее апартаменты; отдав рапорт часовому, он вышел на террасу проверить, пришли ли четверо солдат, о которых он договорился с Дезире Манике.
   Четверо солдат были на месте.
   — Следуйте за мной! — сказал им Питу.
   Они вошли в Манеж.
   Питу пошел вперед, освещая дорогу факелом, который он взял из рук королевы, и привел солдат к кабинету, где по-прежнему сидела Андре, разглядывая при свете луны бледное, но все еще красивое лицо любимого супруга.
   Свет от факела заставил графиню поднять глаза.
   — Что вам угодно? — спросила она у Питу и его людей, словно боясь, что они отнимут у нее тело мужа.
   — Ваше сиятельство! — отвечал Питу. — Мы пришли за телом графа де Шарни, чтобы отнести его на улицу Кок-Эрон.
   — Вы можете поклясться, что пришли именно за этим? — спросила Андре.
   Питу простер над покойником руку с таким благородством, какое трудно было в нем заподозрить.
   — Клянусь, ваше сиятельство! — промолвил он.
   — В таком случае, — продолжала Андре, — я благодарю вас и до конца дней буду молить Бога о том, чтобы Он избавил вас и ваших товарищей от страданий, которыми осыпал меня…
   Четверо солдат подняли тело, уложили его на ружья, а Питу с обнаженной шпагой пошел впереди процессии.
   Андре пошла рядом с телом, сжимая в руках холодную и уже негнущуюся руку графа.
   Придя в особняк на улице Кок-Эрон, они переложили тело на постель Андре.
   Обратившись к четырем носильщикам, графиня де Шарни проговорила:
   — Примите благодарность от женщины, которая завтра будет молиться за вас самому Богу.
   Поворотившись к Питу, она продолжала:
   — Господин Питу! Я должна вам больше, чем могла бы когда-нибудь вернуть; могу ли я рассчитывать на вашу помощь еще в одном деле?
   — Приказывайте, ваше сиятельство, — кивнул Питу.
   — Сделайте так, чтобы завтра в восемь часов утра доктор Жильбер был здесь.
   Питу поклонился и вышел.
   Выходя, он обернулся и увидел, как Андре преклонила колени перед кроватью, словно перед алтарем.
   В ту самую минуту, как он вышел на улицу, часы на церкви Св. Евстафия пробили три раза.

Глава 4. ЧТО БЫЛО НУЖНО АНДРЕ ОТ ЖИЛЬБЕРА

   На следующее утро ровно в восемь часов Жильбер постучал в дверь небольшого особняка на улице Кок-Эрон.
   Изумившись просьбе Андре, переданной ему через Питу, Жильбер заставил молодого человека рассказать о недавних событиях во всех подробностях.
   Потом он надолго задумался.
   Наконец, перед самым выходом он вызвал Питу и попросил его сходить за Себастьеном к аббату Берардье и привести его на улицу Кок-Эрон.
   Когда Питу и Себастьен придут к особняку, они должны будут подождать выхода Жильбера.
   Очевидно, старый привратник был предупрежден о визите доктора; едва узнав Жильбера, он провел его в гостиную, из которой была дверь в спальню. Андре ожидала его, одетая в траур.