Дюма Александр. Графиня де Шарни. Том 2

   Оставшись с Катрин наедине, Питу повернулся к ней и не сразу понял, куда она пропала: она стояла на коленях вместе с маленьким Изидором на могиле, по углам которой росли четыре кипариса.
   Это была могила мамаши Бийо.
   Кипарисы нашел в лесу Питу и посадил на ее могиле.
   Он не хотел мешать Катрин; Питу подумал, что когда Катрин кончит молитву, ей станет холодно: он со всех ног бросился к тетушкиному дому, чтобы пожарче его натопить.
   К несчастью, доброе его намерение было невозможно осуществить: утром запас дров истощился.
   Питу почесал за ухом. Как помнят читатели, все оставшиеся деньги он уже истратил на дрова и хлеб.
   Питу огляделся, выбирая что-нибудь из мебели, чем можно было бы пожертвовать ради удовлетворения насущной потребности.
   В доме были кровать, хлебный ларь и кресло тетушки Анжелики.
   Ларь и кровать хоть большой ценности и не имели, все-таки могли еще пригодиться; а вот в кресло давно уже никто, кроме тетушки Анжелики, садиться не осмеливался, такое оно было ветхое.
   Так кресло было обречено.
   Питу действовал, как революционный трибунал: не успев осудить, он принялся за приведение приговора в исполнение.
   Питу наступил коленом на почерневший от старости сафьян, схватился обеими руками за одну из планок и изо всех сил рванул на себя.
   С третьего раза планка поддалась. — Кресло, словно почувствовав боль, издало жалобный стон. Если бы Питу был суеверным, он мог бы подумать, что душа тетушки Анжелики была заключена в этом кресле.
   Но Питу верил в единственную на свете вещь: в свою любовь к Катрин. Кресло должно было обогреть Катрин, и даже если бы оно при этом обливалось кровью и жалобно завывало, как деревья в заколдованном лесу, описанном Тассо, то даже это обстоятельство не помешало бы Питу разнести кресло в щепки.
   Питу схватился за вторую планку и мощным рывком вырвал ее из расшатанного каркаса.
   Кресло снова издало какой-то странный, необычный металлический звук.
   Питу оставался глух к жалобам старого кресла; он взял искалеченное кресло за ножку и поднял его над головой, собираясь довершить начатое, и изо всех сил грохнул его об пол.
   Кресло развалилось пополам, и, к величайшему изумлению Питу, из разверстой раны хлынула не кровь, а золотой поток.
   Читатели, несомненно, помнят, что, едва накопив двадцать четыре ливра серебром, тетушка Анжелика спешила обменять их на луидор, который и засовывала потом в кресло.
   Питу не мог прийти в себя, пошатываясь от удивления и обезумев от неожиданности.
   Первым его движением было побежать за Катрин и маленьким Изидором, поскорее привести их в дом и показать им обнаруженное сокровище.
   Однако его удержало вот какое соображение; Не откажется ли Катрин выйти за него замуж, когда узнает, как он богат?
   Он покачал головой.
   — Нет, — молвил он, — нет, она мне откажет.
   И он замер на некоторое время, погрузившись в глубокие раздумья.
   Вдруг его лицо осветила улыбка.
   Несомненно, он придумал, как выйти из затруднительного положения, в котором он очутился по вине нежданно свалившегося богатства.
   Он собрал рассыпавшиеся по полу луидоры, при помощи ножа окончательно распотрошил кресло и ощупал каждый волосок подкладки.
   Кресло было набито золотыми.
   Его хватило, чтобы доверху наполнить чугунок, в котором тетушка Анжелика сварила когда-то того самого петуха, из-за которого и произошла уже описанная нами в свое время ужасная сцена между тетушкой и племянником.
   Питу пересчитал луидоры.
   Всего оказалось тысяча пятьсот пятьдесят золотых монет!
   Итак, у Питу была в руках тысяча пятьсот пятьдесят луидоров, иными словами — тридцать семь тысяч двести ливров.
   Так как луидор стоил по тем временам около ста восьмидесяти франков ассигнациями, Питу, стало быть, оказался обладателем наследства в миллион триста двадцать шесть тысяч ливров!
   И в какую же минуту это колоссальное состояние пришло к нему в руки? В ту самую минуту, когда он был вынужден, за неимением денег на дрова, расколоть старое кресло тетушки Анжелики, чтобы обогреть Катрин.
   Какое счастье, что Питу оказался таким бедным, что на улице стоял мороз и что кресло было таким ветхим!
   Кто знает, что сталось бы с драгоценным креслом, если бы роковая случайность не свела все эти обстоятельства воедино?
   Прежде всего Питу рассовал золото по карманам; затем, с остервенением перетряхнув все части кресла, он бросил его в камин; потом чиркнул кресалом по камню, угодив по пальцам, и в конце концов с большим трудом поджег трут, который дрожащей рукой поднес к дровам.
   Было самое время! Катрин и Изидор входили в дом, дрожа от холода.
   Питу прижал к себе малыша, поцеловал озябшие руки Катрин и поспешил вон, крикнув на ходу:
   — У меня одно неотложное дело; грейтесь и ждите меня.
   — Куда пошел папа Питу? — спросил Изидор.
   — Не знаю, — отвечала Катрин, — но раз он побежал бегом, можно быть уверенным, что он что-то задумал, но не для себя, а ради тебя или меня.
   Катрин могла бы сказать:
   — Ради нас с тобой.

Глава 4. ЧТО СДЕЛАЛ ПИТУ С ЛУИДОРАМИ, НАЙДЕННЫМИ ИМ В КРЕСЛЕ ТЕТУШКИ АНЖЕЛИКИ

   Читатели не забыли, что на следующий день должны были продаваться с торгов ферма Бийо и замок графа де Шарни.
   Читатели помнят, несомненно, и о том, что ферма оценивалась в четыреста тысяч франков, а замок — в шестьсот тысяч ассигнатами.
   С наступлением утра следующего дня г-н де Лонпре купил для пожелавшего остаться неизвестным господина ферму и замок за тысячу триста пятьдесят луидоров, то есть за миллион двести сорок две тысячи франков ассигнациями.
   Он заплатил наличными.
   Это произошло в воскресенье, то есть накануне того самого дня, когда должна была состояться свадьба Катрин и Питу.
   В это воскресенье Катрин спозаранку отправилась в Арамон, то ли потому, что собиралась заняться приготовлениями к свадьбе, как это свойственно даже самым бедным женщинам накануне свадьбы, то ли она не хотела оставаться в городе в то время, когда там продавали с торгов красавицу ферму, где прошла ее юность, где она была так счастлива, где она вынесла столько страданий!
   А на следующий день в одиннадцать часов вся эта толпа, собравшаяся перед мэрией, жалела и превозносила Питу за то, что он берет в жены нищенку, у которой, к тому же, есть и ребенок: он должен был однажды стать много богаче своей матери, а стал таким же нищим, как и она!
   Тем временем г-н де Лонпре спрашивал, как того требовал обычай, у Питу:
   — Гражданин Пьер-Анж Питу! Согласны ли вы взять в жены гражданку Анну-Катрин Бийо? Обращаясь к Катрин Бийо, он спросил:
   — Гражданка Анна-Катрин Бийо, согласны ли вы взять в мужья гражданина Пьера-Анжа Питу?
   Оба в один голос ответили: «Да».
   В голосе Анжа Питу чувствовалось волнение, голос Катрин прозвучал ясно и спокойно; когда г-н де Лонпре именем закона объявил молодых людей мужем и женой, он знаком подозвал маленького Изидора.
   Малыш подошел к мэру.
   — Мальчик мой! — обратился к нему г-н де Лонпре. — Передай вот эти бумаги своей маме Катрин, когда папа Питу приведет ее домой.
   — Хорошо, сударь, — кивнул мальчик.
   И он зажал в руке два листка бумаги.
   Все было кончено; к величайшему изумлению присутствовавших, Питу вынул из кармана пять луидоров и протянул их мэру со словами:
   — Это для бедных, господин мэр! Катрин улыбнулась.
   — Мы разбогатели? — спросила она.
   — Кто счастлив, тот и так богат, Катрин! — отвечал Питу. — А вы только что сделали меня самым богатым человеком на всей земле.
   Он подал ей руку, и Катрин с радостью на нее оперлась.
   Выйдя из мэрии, они оказались перед толпой, собравшейся, как мы уже сказали, у входа.
   Толпа приветствовала молодых радостными криками.
   Питу поблагодарил своих друзей, раздавая налево и направо крепкие рукопожатия; Катрин приветствовала своих подружек, раскланиваясь во все стороны.
   Питу пошел направо, увлекая Катрин за собой.
   — Куда вы меня ведете, друг мой? — спросила Катрин.
   В самом деле, если Питу собирался вернуться в Арамон, ему следовало бы повернуть налево и пойти через парк.
   Ежели он хотел возвратиться к тетушке Анжелике, он должен был бы пойти прямо через площадь.
   Куда же он направлялся, спускаясь к площади Фонтен?
   Этим вопросом и задавалась Катрин.
   — Идемте, любимая моя Катрин, — молвил Питу, — я отведу вас туда, где вам будет приятно оказаться вновь. — Катрин не сопротивлялась.
   — Куда это они направляются? — спрашивали глядевшие им вслед любопытные.
   Питу, не останавливаясь, пересек площадь Фонтен, пошел по улице Лорме и, дойдя до конца, свернул на узенькую улочку, где шесть лет тому назад он встретил Катрин верхом на ослике в тот самый день, когда его выгнала тетушка Анжелика и он не знал, куда податься.
   — Надеюсь, мы идем не в Писле? — останавливая мужа, спросила Катрин.
   — Идемте, Катрин, идемте, — только и сказал в ответ Питу.
   Катрин вздохнула, пошла улочкой и скоро вышла на равнину.
   Спустя десять минут она уже стояла на мостике, где Питу нашел ее лежавшей без чувств в тот вечер, когда Изидор ускакал в Париж.
   — Питу! — решительно заговорила она. — Дальше я не пойду!
   — О мадмуазель Катрин! — взмолился он. — Ну, хоть до дуплистой ивы!..
   Это была та самая ива, где Питу оставлял письма Изидора.
   Катрин вздохнула и продолжала путь. Когда они подошли к иве, она взмолилась!
   — Давайте вернемся!
   Питу положил руку ей на плечо со словами:
   — Еще двадцать шагов, мадмуазель Катрин, больше ни о чем я вас не прошу!
   — Ах, Питу! — прошептала Катрин; в ее голосе послышались упрек и, вместе с тем, такое страдание, что Пи-ту замер на месте.
   — О мадмуазель! — воскликнул он. — А я-то надеялся доставить вам удовольствие!..
   — Вы думали, Питу, что мне будет приятно снова увидеть ферму, на которой я выросла, которая принадлежала моим родителям, которая должна была бы принадлежать и мне, а теперь продана и является собственностью чужака, чье имя мне даже не известно.
   — Мадмуазель Катрин, еще двадцать шагов; я ни о чем больше вас не прошу!
   Через двадцать шагов они повернули за угол и оказались перед главными воротами фермы.
   У ворот столпились все прежние наемные работники фермы, пахари, конюхи, скотницы, а впереди всех стоял папаша Клуи.
   Все были с цветами.
   — А-а, понимаю, — проговорила Катрин. — Пока не приехал новый владелец, вы решили сводить меня сюда в последний раз, чтобы попрощаться с моими бывшими работниками… Спасибо, Питу!
   Оставив мужа и сына, она пошла навстречу этим славным людям; они ее окружили и увлекли в самую большую комнату фермы.
   Питу поднял маленького Изидора на руки — малыш по-прежнему крепко сжимал бумаги — и пошел вслед за Катрин.
   Молодая женщина сидела посреди комнаты, протирая глаза, словно желая поскорее проснуться.
   — Богом заклинаю вас, Питу, — срывающимся голосом пролепетала она, затравленно озираясь, — что они говорят?.. Друг мой, я ничего не понимаю из того, что они мне тут наговорили!
   — Может быть, бумаги, которые передаст вам наш сын, помогут вам понять, в чем дело, дорогая Катрин! — заметил Питу.
   И он подтолкнул Изидора к матери.
   Катрин взяла бумаги из рук малыша.
   — Читайте, Катрин, — попросил Питу.
   Катрин развернула наугад одну из бумаг и прочла:
   «Подтверждаю, что замок Бурсон и прилегающие к нему земли были куплены и оплачены мною вчера для Жака-Филиппа Изидора, несовершеннолетнего сына мадмуазель Катрин Бийо, и вышеуказанный замок Бурсон с прилегающими к нему землями переходит в полное его владение.
   Подпись: Де Лонпре, Мэр Виллер-Котре».
   — Что это значит, Питу? — изумилась Катрин. — Как вы догадываетесь, я ни слова из всего этого не понимаю!
   — Прочтите другую бумагу, — предложил Питу. Катрин развернула другой листок и прочла:
   «Подтверждаю, что ферма Писле вместе со службами были куплены и оплачены мною вчера для гражданки Анны-Катрин Бийо и что ферма Писле вместе со службами переходит в полное ее владение.
   Подпись: Де Лонпре, мэр Виллер-Котре».
   — Ради Бога, скажите мне, что все это значит, или я сойду с ума! — вскричала Катрин.
   — Это значит, — отвечал Питу, — что благодаря тысяче пятистам пятидесяти луидорам, найденным мною третьего дня в старом кресле моей тетушки Анжелики, том самом, которое я разломал на дрова, чтобы вы согрелись, когда вернетесь с кладбища, земли и замок Бурсон не уйдут из семьи Шарни, а ферма и земли Писле будут принадлежать семейству Бийо.
   И Питу подробно рассказал Катрин то, о чем мы уже поведали нашим читателям.
   — И вы могли сжечь старое кресло, дорогой Питу, когда у вас была тысяча пятьсот пятьдесят луидоров?!
   — Катрин! — отвечал Питу, — ведь вы должны были вот-вот вернуться; вам пришлось бы ждать, пока я принесу дрова и затоплю камин, и вы бы совсем замерзли.
   Катрин распахнула объятия; Питу подтолкнул к Катрин маленького Изидора.
   — И ты тоже, ты тоже, дорогой Питу! — промолвила Катрин.
   И Катрин разом прижала к себе сына и мужа.
   — О Господи! — пробормотал Питу, задохнувшись от радости и в то же время уронив последнюю слезу о судьбе старой девы. — Как подумаю, что она умерла от голода и холода!.. Бедная тетушка Анжелика!
   — Могу поклясться, — С добродушной миной воскликнул толстый извозчик, обращаясь к свеженькой прелестной скотнице и указывая ей на Питу и Катрин, — что этим двоим такая смерть не грозит!