Дюма Александр. Сальватор. Том 1

   — Если кто и поднимется на эшафот, то я сам!

XXIV. Влюбленные с улицы Макон

   Мы уже рассказали, какое действие оказал приговор на собравшихся в зале; не менее сильно он подействовал и на толпившихся за дверьми любопытных.
   Едва слова: «Приговаривается к смертной казни» — сорвались с губ председателя, как они отдались протяжным стоном, похожим на крик ужаса: вырвавшись из груди у тех, кто собрался в зале заседаний, он донесся до самой площади Шатле и заставил содрогнуться столпившихся там людей, как если бы колокол, находившийся до революции в квадратной Часовой башне, подал — как это случилось в ночь на 24 августа 1572 года, когда он звонил вместе с колоколом Сен-Жермен-л'Осеруа, — сигнал к резне, к новой Варфоломеевской ночи.
   Вся эта толпа стала медленно расходиться по домам, и каждый человек уносил в своем сердце боль от услышанного приговора.
   Если бы кто-нибудь, не зная, что происходит, присутствовал при этом молчаливом «исходе», он мог бы приписать это медленное и безмолвное отступление какой-нибудь чрезвычайной катастрофе — извержению вулкана, распространению оспы или началу гражданской войны.
   А тот, кто всю ночь неотрывно следил за судебным разбирательством, кто в огромной зале суда, при неясном свете ламп и свечей, бледнеющем в предрассветной мгле, слышал смертный приговор и видел, как расходится эта ропщущая толпа, а потом безо всякого перехода вдруг оказался в уютном гнездышке, где живут Сальватор и Фрагола, он испытал бы удовольствие сродни тому, что ощущаешь свежим майским утром после бурной ночи, проведенной в оргии.
   Прежде всего человек этот увидел бы небольшую столовую, четыре панели которой представляли собой копии помпейских интерьеров; потом — Сальватора и Фраголу, сидящих по обе стороны лакированного столика, на котором был подан чай в изящных чашках белого дорогого фарфора.
   С первого взгляда посетитель признал бы в них влюбленных.
   И если бы он предположил, что они повздорили — это казалось невероятным, судя по тому, как прелестная девушка смотрела на молодого человека, — он сейчас же понял бы, что над их головами витает какая-то печальная мысль, она-то и не дает им обоим покоя.
   Действительно, ласковое лицо Фраголы, походившей на весенний цветок, который открывает свои лепестки солнцу, было повернуто к Сальватору; девушка не сводила с него целомудренного и нежного взгляда, однако лицо ее выражало сильнейшее волнение, граничившее со страданием, а Сальватор находился, казалось, во власти столь великой грусти, что даже и не думал утешать девушку.
   Впрочем, эта печаль одного и другой была вполне естественной.
   Сальватора не было всю ночь; вернулся он с полчаса тому назад и рассказал девушке во всех волнующих подробностях о происшествиях минувшей ночи: появлении Камилла де Розана у г-жи де Маранд, обмороке Кармелиты, смертном приговоре г-ну Сарранти.
   Фрагола не раз содрогнулась, слушая сей мрачный рассказ, подробности которого были столь же печальны в позлащенных гостиных банкира, как и в сумрачной зале заседаний. В самом деле, если председатель суда приговорил г-на Сарранти к физической смерти, то не была ли и Кармелита обречена на вечные душевные страдания после смерти Коломбана?
   Опустив голову на грудь, Фрагола задумалась.
   Сальватор размышлял, опершись подбородком на обе руки, и перед ним словно открывались необозримые дали.
   Он вспоминал ту самую ночь, когда вместе с Роландом перелез через каменный забор и очутился в саду, окружавшем замок Вири; он вспоминал, как бежал пес через лужайки, через лес, как он замер у подножия огромного дуба; наконец он вспомнил, с каким озлоблением пес стал царапать землю и какой ужас пережил он, Сальватор, коснувшись пальцами шелковистых волос ребенка.
   Что общего могло быть между этим телом, погребенным под дубом, и делом г-на Сарранти? Вместо того чтобы свидетельствовать в его пользу, не докажет ли это обстоятельство его вину?.. И не погубит ли это Мину?
   О, если бы Господь просветил в эти минуты Сальватора!..
   А что если прибегнуть к помощи Розочки?..
   Но не убьет ли нервную девочку воспоминание об этой кровавой странице из ее детства?
   Да и кто дал ему право копаться в этих темных глубинах чужой жизни?
   Впрочем, он взял себе имя САЛЬВАТОР ; разве сам Господь не вложил ему в руки нить, при помощи которой он может выбраться из этого лабиринта преступлений?
   Он должен пойти к Доминику. Разве не обязан он этому священнику жизнью? Он предоставит в распоряжение монаха все эти неполные и разрозненные сведения, которые самого его ослепляют, будто молнии.
   Приняв такое решение, он встал было с намерением осуществить задуманное, как вдруг послышался звонок.
   Умница Роланд, лежавший у хозяина в ногах, медленно приподнял голову и встал на все четыре лапы, заслышав звон бронзового колокольчика.
   — Кто там, Роланд? — спросил Сальватор. — Это друг?
   Пес выслушал хозяина и, словно поняв вопрос, не спеша подошел к двери, помахивая хвостом, — это было признаком несомненной симпатии.
   Сальватор улыбнулся и поспешил отпереть дверь.
   На пороге стоял бледный Доминик; вид у него был самый несчастный.
   Сальватор радостно вскрикнул.
   — Добро пожаловать в мой скромный дом! — пригласил он. — Я как раз думал о вас и собирался к вам.
   — Спасибо! — поблагодарил священник. — Как видите, я избавил вас от этой необходимости.
   При виде красавца монаха, которого Фрагола встретила лишь однажды — у постели Кармелиты, — девушка встала.
   Доминик хотел было заговорить. Сальватор знаком попросил сначала выслушать его.
   Монах с нетерпением ждал, что скажет Сальватор.
   — Фрагола! — начал тот. — Девочка моя дорогая, поди сюда!
   Девушка подошла и опустила руку возлюбленному на плечо.
   — Фрагола! — продолжал Сальватор. — Если ты веришь, что за последние семь лет моя жизнь не прошла даром и я принес пользу ближним, встань перед этим мучеником на колени, поцелуй край его сутаны и возблагодари его: именно ему я обязан жизнью в эти семь лет!
   — О, отец мой! — воскликнула Фрагола, бросаясь на колени.
   Доминик протянул к ней руки.
   — Встаньте, дитя мое, — попросил он. — Благодарите Бога, а не меня: только Он может даровать или забрать жизнь.
   — Значит, это аббат Доминик проповедовал в Сен-Роке в тот день, когда ты хотел покончить с собой? — спросила Фрагола.
   — Заряженный пистолет уже лежал у меня в кармане; я принял решение, еще какой-нибудь час — и меня не стало бы. Слова этого человека удержали меня на краю пропасти — я выжил.
   — И вы благодарны Богу, что до сих пор живы?
   — О да, от всей души! — молвил Сальватор, глядя на Фраголу. — Вот почему я вам сказал: «Отец мой! Чего бы вы ни пожелали, каким бы невероятным ни представлялось ваше желание, в какое бы время дня или ночи оно вас ни посетило, прежде чем обратиться к кому-то еще, постучите в мою дверь!»
   — Как видите, я пришел к вам!
   — Что вам угодно? Приказывайте!
   — Вы верите, что мой отец невиновен?
   — Да, я верю в это всем сердцем! Возможно, я помогу вам добыть доказательство его непричастности.
   — У меня есть это доказательство! — отозвался монах.
   — Вы надеетесь спасти отца?
   — Я в этом уверен!
   — Вам нужны моя сила и мой ум?
   — Никто не сможет мне помочь в исполнении задуманного
   — Чего же вы пришли просить у меня?
   — Мне кажется, то, о чем я пришел просить, невозможно исполнить даже при вашем участии. Однако вы сказали, чтобы я пришел к вам за помощью в любом случае, и я счел своим долгом явиться.
   — Скажите, чего вы хотите!
   — Я должен нынче или самое позднее завтра получить аудиенцию у короля.. Как видите, друг мой, это вещь невозможная… для вас, во всяком случае.
   Сальватор с улыбкой обратился к Фраголе:
   — Голубка! Лети из ковчега и без оливковой ветви не возвращайся!
   Не произнеся ни слова в ответ, Фрагола прошла в соседнюю комнату, надела шляпу с вуалью, набросила на плечи мантильку из английской материи, вернулась в столовую, подставила Сальватору лоб для поцелуя и вышла ,
   — Садитесь, отец мой! — пригласил молодой человек. — Через час вам назначат аудиенцию на сегодня или самое позднее на завтра.
   Священник сел, поглядывая на Сальватора с удивлением, граничившим с растерянностью.
   — Да кто же вы, — спросил он у Сальватора, — если под скромной личиной скрываются столь великие возможности?
   — Отец мой! — отвечал Сальватор. — Я, как и вы, принужден шагать в одиночку по намеченному пути. Но если когданибудь я и расскажу историю своей жизни, то только вам.

XXV. Учетверенный союз

   Мастерская или, вернее, оранжерея Регины представляла собой в тот самый час, как аббат Доминик входил к Сальватору, то есть около десяти часов утра, соблазнительное зрелище: три девушки сошлись вместе на софе, а у них в ногах резвилась девчушка.
   Наши читатели, несомненно, узнали этих девушек — графиню Рапт, г-жу де Маранд и Кармелиту, а девочкой, игравшей неподалеку, оказалась юная Пчелка.
   Беспокоясь о том, как Кармелита провела ночь, Регина, проснувшись рано, послала Нанон узнать, как себя чувствует подруга, и поручила служанке привезти ее в экипаже, если здоровье позволит Кармелите провести утро в особняке Ламот-Гуданов.
   Кармелита обладала несгибаемой силой воли, она не заставила себя ждать: только накинула на плечи шаль, села в карету и приехала к Регине.
   Ей хотелось поблагодарить Регину за заботу, которую та проявила накануне, — вот чего прежде всего требовала ее душа, и усталость ее была не в счет.
   А произошло следующее.
   Когда около семи часов утра г-н де Маранд покинул спальню супруги, г-жа де Маранд попыталась заснуть, но безуспешно; это оказалось совершенно невозможно.
   В восемь часов она поднялась, приняла ванну и послала к г-ну де Маранду спросить, может ли она навестить Кармелиту.
   Господин де Маранд также не сомкнул глаз и уже работал; он позвонил и вместо ответа приказал заложить карету, а также передать кучеру, что тот поступает на все утро в распоряжение госпожи.
   В десять часов г-жа де Маранд села в карету и приказала отвезти ее на улицу Турнон.
   Она разминулась с Кармелитой, однако горничная, к счастью, знала, куда та отправилась. Кучер получил приказ отвезти свою хозяйку на бульвар Инвалидов, к графине Рапт.
   Госпожа де Маранд приехала туда десять минут спустя после Кармелиты.
   Когда Кармелита появилась в оранжерее, Пчелка стояла на коленях на табурете перед Региной и с кокетством, которое нетрудно было в ней предположить, расспрашивала сестру о проведенном накануне вечере во всех подробностях.
   В ту минуту, как Регина стала рассказывать девочке об обмороке Кармелиты, — обмороке, который она объяснила духотой гостиных, Кармелита вошла, и девочка обвила ее шею, нежно поцеловала и спросила, как она себя чувствует У Регины было две причины послать Нанон к Кармелите:
   справиться о ее здоровье, а если Кармелита приедет сама — сообщить о большом празднике в министерстве иностранных дел и передать приглашение на вечер: Кармелита могла по своему усмотрению явиться на вечер и как гостья, и как певица; она могла там выступить или не петь вовсе.
   Кармелита приняла приглашение в качестве певицы; накануне у нее было нелегкое, но спасительное испытание, и теперь ей нечего было бояться. Никакой публики, даже министерской, она не робела, как бы далека ни была эта публика от искусства; ни один человек не мог больше испугать ту, что пела перед жутким призраком, явившимся ей на вечере у Марандов.
   Итак, девушки договорились, что Кармелита отправится на этот бал как артистка, представленная и покровительствуемая Региной.
   На том они и порешили, когда, в свою очередь, вошла г-жа де Маранд.
   Обе подруги, как и Пчелка, горячо любившая г-жу де Маранд, радостно вскрикнули.
   — А-а, вот и Бирюзовая фея! — воскликнула Пчелка.
   У г-жи де Маранд были самые красивые в Париже украшения из бирюзы, вот почему Пчелка так ее прозвала, как называла она свою сестру феей Каритой из-за ее приключения с Розочкой; как называла она Кармелиту феей Славкой из-за ее восхитительного голоса, а Фраголу — феей Крошкой из-за ее небольшого роста и изящной шейки. Когда они собирались все вчетвером, Пчелка уверяла, что все королевство фей в полном составе.
   Всем феям суждено было встретиться и в этот день: едва г-жа де Маранд обменялась поцелуем с двумя подругами и села подле них, как дверь отворилась и лакей доложил о Фраголе.
   Три подруги устремились четвертой навстречу, ведь она появлялась реже остальных, и стали по очереди ее целовать, а Пчелка, которой не терпелось принять участие в общей радости, выкрикивала, прыгая вокруг подруг:
   — А я? Я тоже! Ты меня больше не любишь, фея Крошка?
   Фрагола обернулась наконец к Пчелке, подняла девочку, словно птичку, на руки и осыпала поцелуями ее лицо.
   — Тебя давно не было видно! — в один голос заметили Регина и г-жа де Маранд, тогда как Кармелита, от которой верная Фрагола не отходила во время болезни, не могла упрекнуть ее в невнимании и протянула руку.
   — Верно, сестры! — согласилась Фрагола. — Вы — высокородные дамы, я же — бедная Золушка и должна оставаться у своего очага…
   — Только не как Золушка, — возразила Пчелка, — а как Трильби.
   Девочка прочла недавно прелестную сказку Шарля Нодье.
   — И лишь в особых случаях, — продолжала Фрагола, — когда произойдет что-нибудь серьезное… Тогда я набираюсь смелости и прихожу спросить вас, дорогие сестры, по-прежнему ли вы меня любите?
   Ответом ей был поцелуй всех трех подруг.
   — Особые случаи?.. Что-нибудь серьезное?.. — повторила Регина. — Ты действительно выглядишь печальной.
   — Уж не случилось ли с тобой беды? — спросила г-жа де Маранд.
   — С тобой… или с ним? — подхватила Кармелита, понимая, что самая большая беда не всегда та, что случается с нами самими.
   — Нет, слава Богу! — вскричала Фрагола. — Не с ним, не со мной, а с одним из наших друзей.
   — С кем именно? — полюбопытствовала Регина.
   — С аббатом Домиником.
   — А-а, верно! — подхватила Кармелита. — Его отец…
   — …осужден!
   — На смертную казнь?
   — Да.
   Девушки едва слышно вскрикнули.
   Доминик был другом Коломбана и, значит, их другом.
   — Что можно для него сделать? — спросила Кармелита.
   — Может, похлопотать о помиловании для господина Сарранти? Мой отец достаточно близок к королю.
   — Нет, — возразила Фрагола. — Нужно устроить нечто менее трудное, дорогая Регина, и займешься этим ты.
   — Чем именно? Говори!
   — Необходимо попросить у короля аудиенции.
   — Для кого?
   — Для аббата Доминика.
   — На какой день?
   — На сегодня.
   — Это все?
   — Да… Все, чего он просит… пока.
   — Позвони, сестричка! — приказала Регина Пчелке.
   Та позвонила, после чего обратилась с вопросом:
   — Ах, сестра, неужели его убьют?
   — Мы сделаем все возможное, дабы предотвратить подобное несчастье, — пообещала Регина.
   В эту минуту появилась Нанон.
   — Прикажите немедленно заложить карету, — приказала Регина, — и предупредите отца, что весьма важное дело призывает меня в Тюильри.
   Нанон вышла.
   — К кому ты намерена обратиться в Тюильри? — спросила г-жа де Маранд.
   — К кому же еще, как не к изумительной герцогине Беррийской?
   — Ты едешь к ее высочеству? — подхватила Пчелка. — Возьми меня с собой! Мадемуазель сказала, чтобы я непременно приезжала к ней, когда ты или отец отправитесь ко двору.
   — Так и быть, поедем!
   — Какое счастье! — обрадовалась Пчелка.
   — Дорогое дитя! — воскликнула Фрагола, целуя девочку.
   — Пока сестра будет говорить ее высочеству, что нужно сделать для встречи Доминика с королем, я скажу, что мы знаем аббата Доминика и что его отцу не нужно причинять зла.
   Четыре девушки со слезами на глазах слушали наивные обещания девочки, которая, еще хорошенько не зная, что такое жизнь, пыталась бороться со смертью.
   Нанон возвратилась и доложила, что маршал сам только что возвратился из Тюильри и лошадей еще не распрягали.
   — Едем! — проговорила Регина. — Не будем терять ни минуты. Поехали, Пчелка! Сделай все так, как ты говорила, это пойдет тебе на пользу.
   Взглянув на часы и обратившись к трем подругам, она продолжала:
   — Сейчас одиннадцать. В полдень я вернусь с приглашением на аудиенцию. Жди меня, Фрагола.
   И Регина вышла, оставив подруг в надежде на свою влиятельность, но еще более — на общеизвестную доброту той, у которой Регина отправилась испрашивать августейшего покровительства.
   Как помнит читатель, мы однажды уже встречались с четырьмя героинями нашего романа у изножья кровати, на которой возлежала Кармелита. Теперь нам предстоит встретиться с ними у эшафота г-на Сарранти. Мы уже упоминали о том, что они вместе воспитывались в монастыре; вернемся назад, в первые годы их юности, в пору, усеянную благоухающими цветами, и попытаемся понять, что их связывало. У нас есть время, чтобы ненадолго заглянуть в прошлое: Регина сама сказала, что возвратится не раньше полудня.
   Связывало их немало, иначе как могло получиться, что подружились четыре девушки, такие разные и по происхождению, и по темпераменту, с различными вкусами и взглядами?
   Все четыре девушки — Регина, дочь генерала де Ламот-Гудана (еще пребывавшего в добром здравии), Лидия, дочь полковника Лакло (мы знаем, как он умер), Кармелита, дочь капитана Жерве, погибшего в Шанпобере, и Фрагола, дочь трубача Понруа, убитого при Ватерлоо, — были дочерьми легионеров и воспитывались в королевском монастыре Сен-Дени.
   Однако прежде ответим на вопрос, который не преминут задать те, что следуют за нами по пятам и только и ждут случая уличить нас в ошибке.
   Как Фрагола, дочь рядового трубача, простого кавалера ордена Почетного легиона, была принята в Сен-Дени, где воспитываются лишь дочери офицеров?
   Поясним это в нескольких словах.
   В Ватерлоо, в тот момент как Наполеон, чувствуя, что победа ускользает у него из рук, посылал приказ за приказом во все дивизии, ему понадобился нарочный к его сиятельству генералу Лобо, командовавшему молодой гвардией. Император огляделся: ни одного адъютанта! Все разошлись с поручениями, бороздя поле боя во всех направлениях.
   Он заметил трубача и окликнул его.
   Трубач поспешил на зов.
   — Послушай! — обратился к нему император. — Отнеси этот приказ генералу Лобо и постарайся добраться к нему кратчайшим путем. Это срочно!
   Трубач бросил взгляд на дорогу и покачал головой.
   — На этом пути нынче жарковато! — заметил он.
   — Ты боишься?
   — Чтобы кавалер ордена Почетного легиона — и боялся?
   — В таком случае отправляйся! Вот приказ.
   — Могу ли я просить императора о милости в случае моей смерти?
   — Да, говори скорее… Чего ты хочешь?
   — Я хочу, чтобы в случае моей смерти моя дочь Атенаис Понруа, проживающая со своей матерью в доме номер семнадцать по улице Амандье, воспитывалась в Сен-Дени как офицерская дочь.
   — Так тому и быть: отправляйся спокойно!
   — Да здравствует император! — крикнул трубач.
   И пустил лошадь в галоп.
   Он пересек поле боя и прибыл к графу Лобо, но не успел он подскакать к генералу, как рухнул с лошади, протягивая его сиятельству бумагу с приказанием императора. Однако он не смог при этом вымолвить ни слова: у него было сломано бедро, одна пуля застряла в животе, другая — в груди.
   Никто больше никогда не упоминал о трубаче Понруа.
   Но император не забыл данного обещания; по прибытии в Йариж он приказал немедленно перевезти осиротевшую девочку в Сен-Дени.
   Вот как случилось, что скромная Атенаис Понруа — несколько претенциозное имя, данное ей при крещении, Сальватор заменил Фраголой — была принята в Сен-Дени вместе с полковничьими и генеральскими дочерьми.
   Эти четыре девушки, столь непохожие по происхождению и состоянию, оказались однажды тесно связаны и крепко подружились, с тех пор их могла разлучить только смерть. Если бы им довелось представлять, так сказать, все французское общество, они воплотили бы собой аристократию, знать времен Империи, буржуазию и простой народ.
   Все четыре девушки были одного возраста и с первых же дней своего пребывания в пансионе почувствовали друг к другу живейшую симпатию, которую, как правило, не дано испытать в коллежах или обыкновенных пансионах ученикам столь разного общественного положения; меж четырех девушек звание, состояние, имя не имели никакого значения: дочь капитана Жерве была просто Кармелитой для Лидии, а дочь трубача Понруа — просто Атенаис для Регины. Мысль о знатности одной или бедности другой не омрачала их чистой любви, которая переросла малопомалу в глубокую дружбу.
   Детская печаль, охватывавшая вдруг одну из них, сейчас же отзывалась в сердцах трех других; они делились друг с другом и грустью, и радостью, и надеждами, и мечтами — словом, жизнью, ведь в то время жизнь для них и была всего лишь мечтой.
   Их дружба в полном смысле этого слова, возраставшая и крепшая с каждым днем, месяцем, в последний год достигла таких размеров, что вошла в Сен-Дени в поговорку.
   Однако приближался день разлуки Еще несколько месяцев, и каждая из них, выйдя из Сен-Дени, должна была отправиться своей дорогой в родительский дом: одна — в предместье СенЖермен, другая — в предместье Сент-Оноре, эта — в предместье Сен-Жак, а та — в Сент-Антуанское предместье. Вот так же и в жизни они должны были пойти разными дорогами и занять место каждая в своем мире, где три другие подруги могли встретить ее лишь по чистой случайности.
   Приходил конец их нежной дружбе, этой чудесной жизни вчетвером, в которой никто не проиграл, а каждая из них лишь выиграла! Больше не биться вместе их четырем сердечкам! Конец безмятежному и радостному детству! Все это должно было кануть в вечность. Вчетвером они мечтали о будущем, а жить в нем придется в одиночку! И некому отныне разделить печаль! Жизнь в пансионе была долгим и восхитительным сном, теперь они стояли на пороге реальной жизни.
   Несомненно, по прихоти случая или, точнее, — назовем это жестокое божество его настоящим именем — судьбы их вот-вот разбросает в разные стороны, разметает, словно цветы, по всему свету. Однако они мужественно сопротивлялись, склоняясь, будто розовые кусты, но не ломаясь.
   Они скрепили в пожатии свои белоснежные руки и торжественно поклялись помогать друг другу, поддерживать одна другую в беде, любить своих подруг — словом, как в пансионе, и так до последнего дня.
   Они заключили этот союз, главным условием которого было являться на помощь подругам по первому зову, в любое время дня и ночи, в любую минуту жизни, в каком бы положении — недвусмысленном или щекотливом, рискованном или отчаянном — ни оказалась подруга или даже все три подруги.
   Мы видели, как, верные данному слову, они явились на зов Кармелиты; читателю еще предстоит увидеть их в не менее серьезных испытаниях.
   Как мы уже упоминали, они договорились встречаться ежегодно в первый день поста во время обедни в соборе Парижской Богоматери.
   За два-три года, прошедших со времени их выхода из пансиона, Кармелита и Фрагола виделись с подругами только в этот день.
   Одну из таких встреч Фрагола пропустила. Если когда-нибудь нам доведется рассказать историю ее жизни, мы объясним, почему она не явилась на встречу с подругами.
   Регина и Лидия виделись несколько чаще.
   Однако то обстоятельство, что четыре девушки встречались довольно редко, отнюдь не охладило их дружбы; опираясь друг на друга, они могли бы, зная все обстоятельства дела, добиться того, что оказалось бы не под силу целому отряду дипломатов.
   И действительно, они вчетвером, стоя на четырех различных ступенях общественной лестницы, держали ключи от всего общественного здания: двор, аристократия, армия, наука, духовенство, Сорбонна, Университет, академии, народ — все им было подвластно, их ключи подходили ко всем замкам, отпирали все двери; вчетвером они представляли высшую власть, неограниченную и абсолютную.
   Только против смерти, как мы уже видели, они были бессильны.
   Наделенные одними и теми же добродетелями, воспитанные на одних принципах, проникнутые одинаковыми чувствами, способные на одни и те же жертвы, на одинаковое самопожертвование, они были словно бы рождены для добра и — порознь или все вместе — старались творить его, как только представлялась для этого хоть малейшая возможность.
   У нас, без сомнения, еще будет случай убедиться в том, как они борются со всевозможными страстями, и тогда, может быть, мы увидим, как они побеждают в опаснейших схватках, выходят закаленными из сражений.
   Теперь давайте послушаем.
   Часы бьют полдень, Регина должна вот-вот вернуться.
   В начале первого раздался грохот колес.
   Три девушки были заняты разговором. О чем они говорили?
   Кармелита, разумеется, о покойном, две другие, возможно, о живых; но вот все три девушки разом поднялись.
   Их сердца бились в лад, но, конечно, Фрагола трепетала больше других.
   Вдруг до них донесся голосок Пчелки, она, словно прелестный вестник, вырвалась вперед и влетела в оранжерею с криком:
   — Вот и мы! Вот и мы! Вот и мы! Сестричка Рина получила аудиенцию.
   Вслед за ней появилась Регина с торжествующей улыбкой на губах: она сжимала в руке приглашение на аудиенцию.
   Аудиенция была назначена на половину третьего: нельзя было терять ни минуты.