Дюма Александр. Сальватор. Том 1

   — Ко мне, Карамелька!
   Голос принадлежал, вероятно, хозяину. Поглядывая в сторону Бабиласа, Карамелька тем не менее поспешила на зов.
   Бабилас, как было сказано, приготовился к прыжку, но этот голос его остановил. Он удержался из опасения скомпрометировать Карамельку, а может быть и из менее галантного побуждения — инстинкта самосохранения? Этого никто никогда не узнает.
   Бабилас присел на задних лапах и, постукивая передней по подоконнику, прокричал:
   — Карамелька! Карамелька! Красивое имя!
   Он стал повторять на все лады:
   — Карамелька! Карамелька! Карамелька!
   Возможно, нашим читателям кличка покажется не такой уж красивой, как утверждал Бабилас; но оно подходило к шубке той, что его носила, и Бабилас, оценивший по достоинству окрас любимой, должен был полюбить и ее имя.
   Карамелька, которую строго окликнул хозяин, подошла к нему с опущенной головой, бросив, как мы сказали, нежный взгляд Бабиласу.
   Тот провел две ночи в столь отчаянном ожидании, что теперь взгляд Карамельки показался ему райским лучом.
   Он проводил взглядом Карамельку, скрывшуюся, как и накануне, за углом улицы Вьей-Эстрапад, и отошел от окна, всячески выражая свою радость: стал прыгать на стулья, подниматься на задние лапы, вертеться волчком, пытаясь поймать собственный хвост, надоедать своим товарищам, притворяться мертвым — словом, показывать все, на что он был способен, выражая всеми возможными способами несказанную радость.
   Собратья решили, что он взбесился, и, будучи в конечном счете добрыми животными, забыли обиду и стали искренне его жалеть.
   Кое-кто уверяет, что любовь облагораживает. В этом утверждении есть доля правды, и мы приведем еще одно доказательство этой истины.
   Мы сказали, что Бабилас был псом задиристым, голосистым, даже злым. Вдруг он преобразился как по волшебству — в моральном отношении, разумеется! — и стал ласковым и добродушным, словно черный барашек, о котором говорит Тамлет. Он вышел к товарищам, принес искренние извинения, попросил у них прощения и повинился в своих ошибках, а после этого публичного покаяния стал их умолять вернуть ему дружбу и дал честное слово соблюдать самые строгие правила и обязанности.
   Общество посовещалось. Ньюфаундленд и бульдог поначалу никак не хотели отказываться от мысли его придушить, поддаваясь первому движению души, которое, в отличие от людей, у собак недоброе: они не верили в искренность его преображения.
   Но белый пудель снова встал на его защиту и так горячо за него заступался, что перетянул на свою сторону почти все общество.
   Перешли к голосованию. Большинство присутствовавших собак высказались за полную амнистию Бабиласа.
   Белый пудель подошел к нему, протянул лапу, и самые уважаемые члены собрания, следуя его примеру, выразили Бабиласу свое доверие и обещали дружбу.
   С этой минуты Бабилас требовал открыть окно только с разрешения товарищей, а так как с каждым днем становилось все теплее, они любезно давали ему свое согласие — даже борзая, которая продолжала дрожать, уверяла, что это уже вошло у нее в привычку.

XII. Господин, желающий знать, попадет ли он в рай

   Так прошел целый месяц.
   Почти каждый день в одно и то же время Карамелька проходила мимо, посылая ласковый взгляд счастливому Бабиласу, а тот, целиком отдавшись платонической любви, довольствовался этими взглядами: его сдержанность объяснялась тем, какое неизгладимое впечатление произвел на его легко раздражаемую нервную систему резкий голос, принадлежавший хозяину Карамельки. Не исключено, что Карамелька дала понять Бабиласу: рано или поздно она найдет возможность и вырвется из рук хозяина, чтобы ответить на его любовь еще более откровенным способом, а потому Бабилас и не терял терпения.
   И вот около двух недель спустя после той ночи, когда Жан Бычье Сердце собирался сначала задушить, потом убить, а затем утопить г-на де Вальженеза, в тот час, когда обыкновенно проходила Карамелька, господин в длинном рединготе, хотя, судя по погоде, такая мера предосторожности была излишней, решительно вошел к колдунье с Ульмской улицы. На носу у него сидели очки, а в руке он держал трость с золоченым набалдашником.
   Хозяйка заведения сидела на привычном месте в ожидании клиентов.
   — Это вы Броканта? — спросил незнакомец в упор.
   — Да, сударь, — отвечала та, не в силах, как и Бабилас, сдержать дрожь, стоило кому-нибудь заговорить чересчур громко или грубо.
   — Вы колдунья?
   — Я гадаю на картах.
   — Мне казалось, что это одно и то же.
   — Почти, однако не стоит смешивать.
   — Хорошо, я не буду смешивать; я хочу, чтобы вы мне погадали, милейшая.
   — Господину разложить малый или большой пасьянс?
   — Большой, черт побери, большой! — отвечал господин, забивая в нос большую понюшку табаку. — То, что я желаю узнать, имеет огромное значение, и чем больше будет пасьянс, тем лучше.
   — Может быть, господину угодно знать, удачным ли будет его брак?
   — Нет, любезная, нет. Брак — это зло само по себе и удачным быть не может.
   — Господин желает знать, получит ли он наследство от одной из своих родственниц?
   — У меня одна-единственная тетка, которой я сам плачу пожизненную ренту в шестьсот ливров.
   — Господин хочет узнать, как долго он проживет?
   — Нет, любезная, я и так достаточно пожил для своих лет, однако мне совсем неинтересно знать, когда я умру.
   — А-а, понимаю: господин желает вернуться на родину?
   — Я родом из Монружа, а кто хоть раз там побывал, ни за что не захочет увидеть его снова.
   — Что же вам в таком случае угодно? — осмелилась задать вопрос Броканта, так как оказалось, что дальнейшие расспросы, не имевшие ничего общего с желаниями посетителя, могут повредить ее репутации колдуньи.
   — Я хотел бы узнать, — отозвался таинственный незнакомец, — попаду ли я в рай.
   Броканта не могла скрыть изумления.
   — Что же в этом необычного? — спросил господин из Монружа. — Разве о той жизни предсказывать труднее, чем об этой?
   — С помощью карт, сударь, узнать можно все, — отвечала Броканта.
   — Так узнайте!
   — Баболен! — крикнула старуха. — Большой пасьянс!
   Баболен лежал в углу и учил белого пуделя играть в домино.
   Он встал и пошел за большой колодой.
   Броканта устроилась поудобнее в кресле, позвала Фареса, который спал, спрятав голову под крыло, потом усадила вокруг себя собак, оставив Бабиласу из материнской нежности местечко у окна, и приступила к гаданию, свидетелями которого мы были, когда она раскладывала карты Жюстену.
   Действующие лица были все те же, за исключением Розочки и Жюстена, которого заменил -господин из Монружа.
   — Вы знаете, что это вам обойдется в тридцать су? — заметила Броканта.
   Несмотря на изменившиеся условия жизни, она сочла себя не вправе поднимать цены.
   — Пускай будет тридцать су! — согласился господин из Монружа, с величавым видом бросая потертую монету, с которой слезло все серебро, обнажая медные бока; к тому времени такие монеты уже начинали переходить в разряд медалей. — В конечном счете я могу рискнуть тридцатью су ради того, чтобы узнать, попаду ли в рай.
   Броканта снимала и переснимала колоду, тасовала и перетасовывала карты, раскладывала их полукругом на своей подставке.
   Она дошла до самого интересного места: святой Петр — трефовый король — уже приготовился, словно тень Самуила, вызванного андоррской прорицательницей, раскрыть тайны высшего мира, как вдруг Бабилас, не отходивший от окна, заметил Карамельку; та сдержала данное обещание и вышла на улицу одна — изящная, стройная, элегантная, еще более свежая, веселая, нежная, соблазнительная, чем всегда.
   — Карамелька! Карамелька одна! — вскричал Бабилас. — Так ты сдержала слово, собачка моя ненаглядная!.. Не могу больше терпеть, лучше смерть, Карамелька!
   Выпрыгнув из окна, Бабилас бросился вдогонку своей мечте, а Карамелька семенила по улице, призывно взглянув, перед тем как исчезнуть за углом; все это произошло за то время, пока господин терпеливо ждал ответа.
   Броканта сидела к окну спиной, но когда Бабилас выскочил на улицу, она обернулась.
   Ее порывистое движение, в котором выразилась поистине материнская забота, не могло идти ни в какое сравнение с проворностью влюбленного Бабиласа: обернувшись, Броканта увидела лишь кончик его хвоста.
   Броканта позабыла обо всем на свете: и господина из Монружа, желавшего узнать, попадет ли он в рай, и начатое гадание, и монету в тридцать су — она думала только о дорогом Бабиласе.
   Она вскрикнула, отбросила подставку с картами и подбежала к окну; охваченная великой
   страстью, она, позабыв о приличии, перешагнула через подоконник, выскочила на улицу и бросилась за Бабиласом в погоню.
   Видя, что хозяйка вышла через окно, вопреки своему обычаю делать это через дверь, Фарес, несомненно, решил, что начался пожар: он издал крик и вылетел на улицу.
   Собаки, наблюдавшие за исчезновением хозяйки и ворона и умиравшие от любопытства, тоже стремительно бросились в окно, подобно знаменитым баранам Панурга, которых все, с тех пор как их придумал Рабле, неизменно сравнивают с любой толпой, прыгающей куда-нибудь за компанию.
   Наконец, Баболен, видя, что Бабилас убежал, Броканта исчезла, Фарес улетел, а собаки высыпали все до одной на улицу, тоже метнулся к окну — такова сила примера! — как вдруг господин из Монружа схватил его за штаны.
   Произошла недолгая заминка, когда было неизвестно, кто уступит первым: незнакомец выпустит штаны Баболена или Баболен перестанет держаться за оконную перекладину. Господин из Монружа, готовый поверить скорее в крепость перекладины, нежели в прочность штанов, решил подстраховаться.
   — Друг мой! — сказал он. — Ты получишь пять франков, если…
   Незнакомец замолчал; он знал цену тому, что принято называть скрытым смыслом.
   Баболен в то же мгновение выпустил перекладину и повис на штанах, за которые крепко держал его незнакомец.
   — Если что? — спросил мальчишка.
   — Если сведешь меня с Розочкой.
   — Где деньги? — спросил предусмотрительный Баболен.
   — Пожалуйста, — проговорил господин, вкладывая ему монету в руку.
   — Настоящие пять франков? — вскричал мальчишка.
   — Взгляни сам, — предложил господин.
   Баболен посмотрел на лежавшую у него в кулаке монету, но, не веря собственным глазам, прибавил:
   — Послушаем, как она звенит.
   И он уронил на пол монету, отозвавшуюся серебристым звоном.
   — Вы сказали, что хотите видеть Розочку?
   — Да.
   — Вы не причините ей зла?
   — Наоборот!
   — Тогда пошли!
   Баболен отворил дверь и устремился на лестницу.
   — Пошли! — согласился господин, шагавший через ступеньки с таким воодушевлением, словно лестница вела в райские кущи.
   Скоро они уже стояли перед дверью Розочки. Незнакомец зачерпнул из фарфоровой табакерки щепоть табаку и опустил очки на нос.

XIII. Зачем в действительности приходил господин из Монружа к Броканте

   Вто время как господин из Монружа, словно курица, проскользнул вслед за Баболеном в приотворенную дверь, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о дверной наличник, Розочка сидела за лакированным столиком — подарком Регины — и раскрашивала цветы — подарок Петруса. — Слушай-ка, Розочка, — обратился к ней Баболен — Это господин из Монружа, он хочет с тобой поговорить.
   — Со мной? — поднимая голову, переспросила Розочка.
   — С тобой, с тобой.
   — Да, именно с вами, милая девочка, — вмешался незнакомец, подняв на лоб синие очки, чтобы получше рассмотреть девочку: похоже, очки только мешали ему.
   Розочка встала. За три последних месяца она сильно выросла. Теперь это была не болезненная и чахлая девочка, которую мы встречали на улице Трипре, а бледная худая девушка, еще слабенькая — что верно, то верно, — но худоба и бледность объяснялись тем, что она сильно вытянулась. Перенесенная в более благоприятные условия, девочка развилась; теперь она стала похожа на молодой кустик, тонкий и гибкий, еще готовый согнуться под любым ветром, но уже в цвету.
   Она поздоровалась с господином из Монружа и, подняв на него широко раскрытые от удивления глаза, спросила:
   — Что вы хотели мне сказать, сударь?
   — Дитя мое! — начал незнакомец как можно ласковее. — Меня послало лицо, которое очень вас любит.
   — Фея Карита? — вскрикнула девочка.
   — Нет, я незнаком с феей Каритой, — с улыбкой возразил незнакомец.
   — Господин Петрус?
   — И не господин Петрус.
   — Тогда, должно быть, господин Сальватор, — продолжала Розочка.
   — Совершенно точно! — обрадовался господин из Монружа. — Меня прислал господин Сальватор.
   — А-а, мой добрый друг Сальватор! Что-то он меня совсем забыл: я не видела его уже недели две! — воскликнула девочка.
   — Вот поэтому я и пришел. «Сударь мой! — сказал он мне. — Навестите Розочку; передайте, что я здоров, и попросите ее ответить на вопросы, которые вы зададите от моего имени».
   — Значит, господин Сальватор чувствует себя хорошо? — переспросила Розочка, словно не слыша последних его слов.
   — Очень хорошо!
   — Когда я его увижу?
   — Завтра; может быть, послезавтра… Сейчас он очень занят, вот почему я пришел вместо него.
   — Садитесь, сударь, — предложила Розочка, подвигая стул господину из Монружа.
   Видя, что Розочка разговаривает с другом Сальватора, Баболен решил, что никакая опасность ей не угрожает; он сгорал от любопытства, мечтая узнать, что стало с Карамелькой, Бабиласом, другими собаками, Фаресом и Брокантой. Пока господин из Монружа усаживался, нацеплял на нос очки и нюхал табак, мальчишка незаметно исчез.
   Незнакомец убедился, что дверь за Баболеном закрылась, и продолжал:
   — Как я вам сказал, дитя мое, господин Сальватор поручил мне задать вам несколько вопросов.
   — Пожалуйста, сударь.
   — Вы обещаете отвечать искренне?
   — Раз вы пришли от господина Сальватора… — молвила Розочка.
   — Вы помните свое детство?
   Розочка пристально посмотрела на незнакомца.
   — Что вы имеете в виду, сударь?
   — Помните ли вы, к примеру, своих родственников?
   — Каких? — уточнила Розочка.
   — Отца и мать.
   — Отца помню очень смутно, маму не помню вовсе.
   — А дядю?
   Розочка изменилась в лице.
   — Какого дядю? — пролепетала она.
   — Вашего дядю Жерара.
   — Дядю Жерара?
   — Да. Вы смогли бы его узнать при встрече?
   У Розочки задрожали руки и ноги.
   — Да, — сказала она, — разумеется… А вы о нем что-нибудь знаете?
   — Знаю! — отвечал незнакомец.
   — Так он жив?
   — Жив.
   — И?..
   Девушка медлила. Было заметно, что ей стоит подавить отвращение.
   — А госпожу Жерар вы помните? — спросил г-н из Монружа, снова подняв на лоб очки и вперив в нее пронзительный взгляд маленьких глазок, обладавших, казалось, гипнотической силой.
   Но при имени г-жи Жерар девочка вскрикнула, опрокинулась назад и, скользнув со стула, упала на пол: с ней случился нервный припадок.
   — Вот черт! — выругался господин из Монружа, посадив очки на нос. — Кто бы мог подумать, что у этой цыганки нервы, словно у принцессы?
   Он попытался усадить ее на стул, но девочка выгибалась, будто на нее напал столбняк.
   — Хм! — обронил незнакомец и стал озираться. — Дело принимает нежелательный оборот!
   Его взгляд упал на кровать. Он поднял Розочку на руки и отнес на постель.
   — Мерзавка! — приходя в еще большее замешательство, бросил он. — Виданное ли дело? Остановиться на самом интересном месте!
   Он вынул из кармана флакон и поднес ей к лицу. Однако, похоже, ему пришла в голову другая мысль. Он поспешил отнять руку с флаконом.
   — Ага! — заметил он. — Кажется, ей лучше.
   И действительно, девочка стала успокаиваться, конвульсии сменились обыкновенным обмороком.
   Незнакомец дождался, пока Розочка перестала вздрагивать и затихла на кровати.
   — Ну что ж, извлечем выгоду из обстоятельств! — сказал он.
   И, оставив неподвижно лежавшую Розочку на кровати, он подошел к двери и отворил ее.
   — Туалетная комната второго выхода не имеет, — отметил он.
   Потом открыл окно и высунулся:
   — Метра четыре!..
   Наконец направился ко входной двери, вынул одной рукой ключ из замка, а другой — комочек воска из кармана и сделал слепок с ключа.
   — Как повезло с обмороком! — проговорил он. — Не то пришлось бы делать на глаз, а это всегда ненадежно… зато теперь…
   Он взглянул на слепок и сравнил его с ключом.
   — …зато теперь будем действовать наверняка! — закончил он.
   Он убрал слепок в карман, вставил ключ в замочную скважину и снова закрыл дверь со словами:
   — Как тут не вспомнить славного господина де Вольтера:
   «Все к лучшему в этом лучшем из миров!» Впрочем…
   Незнакомец почесал за ухом, как человек, находящийся во власти противоречивых чувств. Доброе чувство — что случается крайне редко! — взяло верх над дурным.
   — Впрочем, не могу же я оставить девочку в таком состоянии! — — молвил он.
   В эту минуту в дверь постучали.
   — Кто бы вы ни были, входите, черт вас побери! — пригласил незнакомец.
   Дверь распахнулась, на пороге стоял Людовик.
   — А-а, браво! — воскликнул господин из Монружа. — Вы пришли как нельзя более кстати, дорогой эскулап, и если когданибудь доктор отвечал на зов, то это вы, радуйтесь!
   — Господин Жакаль! — изумился Людовик.
   — К вашим услугам, дорогой господин Людовик, — отозвался полицейский, предлагая молодому доктору щепоть табаку
   Но Людовик отвел руку г-на Жакаля и подошел к кровати.
   — Сударь! Что вы сделали с девочкой? — спросил он, будто имел право задавать вопросы.
   — Я, сударь? — мягко проговорил тот. — Абсолютно ничего!
   Похоже, у нее бывают спазмы.
   — Конечно, сударь, но не без причины.
   Намочив платок в кувшине с водой, Людовик промокнул лоб и виски девушки.
   — Что вы ей сказали? Что вы с ней сделали?
   — Сделал? Ничего… Сказал? Ничего особенного, — лаконично отвечал г-н Жакаль.
   — И все-таки?..
   — Дорогой господин Людовик! Вы же знаете, что нищие, колдуны, некроманты, фокусники, цыгане и гадалки состоят на учете в полиции…
   — Да.
   — Переехав вместе со своими собаками и вороном, Броканта забыла сообщить свой новый адрес, и мне пришлось направить по ее следу своих людей. Они установили, что старуха живет на Уяьмской улице, и подали мне рапорт. И так как я знаю, что Броканта — добрая знакомая господина Сальватора, которого я люблю от всего сердца, то я не приказал ее арестовать и препроводить в Сен-Мартен, как повелевал мне мой долг, а поспешил зайти к ней сам. Но она только что выскочила через окошко вместе с собаками и вороном: дом опустел, дверь осталась незаперта. Я отправился на ее поиски. Заметив лестницу, я поднялся и постучал в какую-то дверь. Как несколько минут назад я вам сказал: «Войдите!» — точно так же пригласили и меня, с той лишь разницей, что я застал Розочку не без памяти, а сидевшей за столом: она раскрашивала гравюры. Матери ее не было, и я подумал: не расспросить ли мне пока девчонку! И вот когда она стала вспоминать о своих детских годах, о родителях, о некой госпоже Жерар, приходившейся ей уж не знаю кем, девчонка упала без чувств… Я поднял ее на руки, перенес на кровать, осторожно уложил в постель, как вы видите, дорогой господин Людовик, а тут счастливый случай привел и вас!
   Все это казалось таким простым и естественным, что Людовик ни на мгновение не усомнился в том, что именно так все и произошло.
   — Ну что ж, сударь, — сказал он. — Если у вас еще остались сомнения относительно Броканты, мы с господином Сальватором готовы за нее поручиться. Впредь обращайтесь, пожалуйста, к нам.
   Господин Жакаль поклонился.
   — С такими поручителями, господин Людовик… — начал он было. — Мне кажется, девочка шевельнулась.
   — Да, в самом деле, — подтвердил Людовик, продолжая промокать Розочке лоб, — мне тоже кажется, что она вот-вот откроет глаза.
   — В таком случае, — проговорил г-н Жакаль, — я удаляюсь!
   Возможно, мое присутствие будет ей неприятно… Передайте девочке, господин Людовик, мои извинения за то, что я послужил невольной причиной подобного несчастья.
   Еще раз предложив Людовику табаку, от которого молодой доктор снова отказался, г-н Жакаль вышел из комнаты, всем своим видом стараясь показать, как он огорчен, причинив беспокойство в доме, принадлежащем приятельнице Людовика и Сальватора.

XIV. Фантазия на два голоса и четыре руки о воспитании людей и собак

   Вто время как г-н Жакаль торопливо спускался по лестнице из полуэтажа, занимаемого Розочкой, постоянные жильцы Броканты еще не вернулись в свою комнату, зато там появился гость.
   Давайте вернемся немного назад.
   Среди всеобщего смятения, причиной которого послужило бегство Бабиласа, хозяин Карамельки — знакомый нам пока только по резкому голосу, до смерти напугавшему Бабиласа, — увидел, как его собачка свернула за угол, как за ней бросился Бабилас, как потом выскочила из окошка Броканта, как за Брокантой полетел Фарес, как другие собаки последовали за вороном, а пять минут спустя шествие уже замыкал Баболен. То ли хозяин Карамельки сам подготовил (возможно, нам еще предстоит узнать, какую цель он преследовал) свидание двух влюбленных, то ли он нимало не интересовался помолвкой своей воспитанницы, но он вошел к Броканте через дверь сразу после того, как Баболен вылез через окно.
   В квартире не было ни души, что ничуть не удивило посетителя.
   Засунув руки в широкие карманы редингота, он с равнодушным видом прошелся по комнате Броканты. Равнодушие, благодаря которому он напоминал англичанина, посещающего музей, словно ветром сдуло, когда он увидел очаровательный эскиз Петруса; на нем были изображены три колдуньи из «Макбета», совершавшие дьявольский обряд вокруг своего котла.
   Он торопливо подошел к картине, снял ее со стены, стал рассматривать сначала с удовольствием, потом с любовью; он тщательно обтер пыль рукавом и снова стал всматриваться в мельчайшие детали, причем на его лице можно было прочитать восхищение сродни тому, с каким влюбленный юноша изучает портрет своей невесты; наконец пришелец спрятал эскиз в широкий карман, чтобы, вероятно, насладиться шедевром дома в свое удовольствие.
   Господин Жакаль вошел в комнату Броканты как раз в тот момент, как картина исчезла в кармане незнакомца.
   — Жибасье! — воскликнул г-н Жакаль, стараясь не показать удивления перед подчиненным. — Вы здесь? А я думал, что вы на Почтовой улице…
   — Там сейчас Карамелька с Бабиласом, — с поклоном доложил прославленный граф Баньер де Тулон. — Я сделал все, как вы велели, и подумал, что могу пригодиться вашему превосходительству здесь, а потому и пришел.
   — Благодарю вас за доброе намерение, однако я уже знаю все, что хотел узнать… Идемте, дорогой Жибасье, нам здесь больше нечего делать.
   — Вы правы, — согласился Жибасье, хотя по его глазам было ясно, что думает он как раз наоборот. — Верно! Делать здесь больше нечего.
   Но большой любитель живописи приметил на противоположной стене картину таких же размеров, что и первая; она изображала путешествие Фауста и Мефистофеля. Он почувствовал, что его непреодолимо тянет к «Фаусту», как недавно привлекли к себе «Колдуньи».
   Тем не менее Жибасье прекрасно умел владеть собой, чему был обязан силе своего разума. Он остановил себя, пробормотав сквозь зубы:
   — В конце концов, кто мне мешает вернуться сюда в один из ближайших дней? Было бы глупо не иметь пару, когда дают такую хорошую цену! Зайду завтра или послезавтра.
   Уверив себя на этот счет, Жибасье догнал г-на Жакаля, который уже отворил входную дверь и, не слыша шагов своего приспешника, обернулся спросить о причине его задержки.
   Жибасье отлично понял беспокойство начальника.
   — Я здесь, — доложил он.
   Господин Жакаль кивнул подчиненному, проследил за тем, чтобы тот плотно притворил дверь, и, уже выйдя на Ульмскую улицу, заметил:
   — А знаете, Жибасье, у вас бесценная собачка, по-настоящему редкий зверек!
   — Собаки как дети, ваше превосходительство, — нравоучительно ответил Жибасье. — Если вовремя за них взяться, можно сделать и из тех, и из других абсолютно все, что вам хочется, то есть по желанию воспитать их послушными или бунтовщиками, святыми или негодяями, идиотами или умниками. Главное — взяться вовремя. Если вы не вдолбите им с раннего детства самые строгие принципы, ничего стоящего из них не выйдет; в три года собаку уже не исправить, как и ребенка в пятнадцать лёт. Ведь вы знаете, ваше превосходительство, что способности у человека и инстинкт у животного развиваются из расчета продолжительности их жизни.
   — Да, Жибасье, знаю. Но в ваших устах самые банальные истины приобретают совершенно новое звучание. Вы — светоч.
   Жибасье!
   Жибасье скромно опустил голову.
   — Мое образование началось в семинарии, ваше превосходительство, — сказал он, — а закончил я его под наблюдением опытных теологов… или, точнее, я его еще не завершил, потому что пополняю свои познания ежедневно. Но должен сказать, что особенно старательно я изучал принципы, способы и системы воспитания и развращения юношества. О, в этой области поднаторели мои учителя-иезуиты! Я даже не всегда мог следовать их урокам! Но хотя я порой и расходился с ними во взглядах на воспитание, я очень много почерпнул из их учения. И если мне суждено стать министром народного просвещения, я начну с полного, радикального, абсолютного преобразования нашей воспитательной системы, имеющей тысячи недостатков.