Дюма Александр. Сальватор. Том 1

   — Я в отчаянии, дорогой Сальватор, — отвечал Петрус. — Вы же знаете, с какой приятной целью я сижу в Париже уже полгода. У меня есть только старый римский паспорт, уже год как просроченный.
   — Дьявольщина! — выругался Сальватор. — Вот досада!
   Жюстен не может пойти за паспортом в полицию: это привлекло бы к нему внимание… Пойду к Жану Роберу… Хотя он на целую голову выше Жюстена!
   — Погодите-ка…
   — Вы возвращаете меня к жизни.
   — Жюстен отправляется в какую-то определенную страну?
   — Нет, ему важно уехать из Франции.
   — Тогда я смогу ему помочь.
   — Каким образом?
   — Я дам ему паспорт Людовика.
   — Паспорт Людовика? Как же он оказался у вас?
   — Да очень просто. Он ездил в Голландию и вернулся третьего дня. Он брал у меня небольшой чемодан и оставил в кармашке паспорт.
   — А что если Людовику понадобится вернуться в Голландию?
   — Это маловероятно. Но в таком случае он скажет, что потерял паспорт, и закажет другой.
   — Хорошо.
   Петрус подошел к сундуку и вынул бумагу.
   — Вот вам паспорт, — сказал он. — Счастливого путешествия Жюстену!
   — Спасибо.
   Молодые люди пожали друг другу руки и расстались.
   Пройдя Восточную улицу, Сальватор зашагал по аллее Обсерватуар, потом по улице Анфер со стороны заставы и, подойдя к приюту Анфан-Труве, поискал глазами дом каретника.
   Хозяин стоял на пороге, Сальватор хлопнул его по плечу.
   Каретник обернулся, узнал молодого человека и приветствовал его дружески и вместе с тем почтительно.
   — Мне нужно с вами поговорить, мэтр, — молвил Сальватор.
   — Со мной?
   — Да.
   — Всегда к вашим услугам, господин Сальватор! Не угодно ли войти?
   Сальватор кивнул, и они вошли в дом.
   Пройдя магазинчик, Сальватор вошел во двор и в глубине под огромным навесом обнаружил нечто вроде прогулочной коляски; очевидно, он о ней знал, потому что подошел прямо к ней.
   — Вот это мне и нужно, — сказал он.
   — Отличная коляска, господин Сальватор! Превосходная коляска! И отдам я ее недорого, по случаю.
   — А надежная она?
   — Господин Сальватор, я за нее ручаюсь. Можете объехать на ней хоть всю землю и привезти сюда: я заберу ее у вас с разницей в двести франков.
   Не слушая похвалы, которыми как всякий торговец, расхваливающий свой товар, каретник осыпал свою коляску, Сальватор взял экипаж за дышло с той же легкостью, словно это была детская коляска, вывез ее во двор и стал тщательно осматривать с видом знатока.
   Она показалась Сальватору подходящей, за исключением некоторых мелких недостатков, на которые он указал каретнику, и тот обещал, что к вечеру все исправит. Славный каретник сказал правду: коляска была хороша и, что особенно важно, очень надежна.
   Сальватор сторговался на шестистах франков; он условился с каретником, что вечером к половине седьмого коляска, запряженная парой отличных почтовых лошадей, будет стоять на внешнем бульваре между заставой Крульбарб и Итальянскими воротами.
   С оплатой же все было просто. Сальватор, плативший только когда все его приказы точно исполнялись, назначил каретнику встречу через день утром (очевидно, следующий день у Сальватора был занят), и каретник, зная его за надежного партнера, как говорится на языке деловых людей, счел вполне приемлемым предоставить ему кредит на сорок восемь часов.
   Сальватор покинул каретника, пошел вниз по улице Анфер, свернул на улицу Бурб (сегодня она носит название Пор-Руаяль)
   и подошел к низкой двери напротив приюта Матерните.
   Там жили плотник Жан Бычье Сердце и мадемуазель Фифина, его любовница и повелительница.
   Сальватору не пришлось спрашивать у сторожа, дома ли плотник: едва он ступил на лестницу, как услышал рев, свидетельствовавший о том, что человек, окрестивший Бартелеми Лелонга Бычьим Сердцем, правильно выбрал прозвище.
   Крики мадемуазель Фифины, врезавшиеся пронзительными нотами в его речитатив, доказывали, что Жан Бычье Сердце исполнял не соло, а пьесу на два голоса. Мелодия рвалась через дверь на волю и катилась по лестнице, долетая до слуха Сальватора и словно направляя его шаги.
   Когда Сальватор дошел до пятого этажа, его буквально захлестнула эта мелодия. Он вошел без стука, так как дверь была не заперта предусмотрительной мадемуазель Фифиной, непременно оставлявшей пути к отступлению перед бушующим великаном.
   Ступив за порог, Сальватор увидел, что противники стоят друг против друга: медемуазель Фифина, с рассыпавшимися волосами и бледная как смерть, грозила Жану Бычье Сердце кулаком, а тот, побагровев от ненависти, рвал на себе волосы.
   — У, проклятый! — выла мадемуазель Фифина! — Ах ты, дурачина! Ах, недотепа! Ты, значит, думал, что девочка от тебя?
   — Фифина! — возопил Жан Бычье Сердце. — Не выводи меня из себя, не то худо будет.
   — Нет, она не от тебя, а от него.
   — Фифина! Я оболью вас обоих раствором и сотру в пыль!
   — Ты?! — угрожающе ревела Фифина. — Только попробуй!..
   Ты?! Ты?! Ты?!
   И с каждым «ты» она все ближе подбиралась к Жану, а тот постепенно отступал.
   — Это ты-то? — закончила она, вцепившись ему в бороду и тряся его, словно яблоню, в ожидании, пока с нее посыплются плоды. — Попробуй только меня тронуть, трус! Тронь-ка, ну, ничтожество! Негодяй!
   Жан Бычье Сердце занес было руку… Он мог бы одним ударом свалить быка, а уж снести мадемуазель Фифине башку ему и вовсе ничего не стоило. Однако рука его так и застыла в воздухе.
   — В чем дело? — резко спросил Сальватор.
   При звуке его голоса Жан Бычье Сердце побледнел, а Фифина стала пунцовой: она выпустила плотника и обернулась к Сальватору.
   — В чем дело-то? — переспросила она. — Вовремя вы пришли! Помогите мне, господин Сальватор!.. В чем дело? Это чудовище чуть меня не убил, как обычно.
   Жан Бычье Сердце уже поверил было, что он в самом деле побил мадемуазель Фифину.
   — Меня можно извинить, господин Сальватор, посудите сами: она меня изводит!
   — Ничего! Пострадаешь в этой жизни, зато на том свете будет легче!
   — Господин Сальватор! — закричал Жан Бычье Сердце, и в его голосе зазвенели слезы. — Она же говорит, что моя девочка, моя любимая доченька, похожая на меня как две капли воды, не от меня!
   — Раз девочка на тебя похожа, почему ты веришь мадемуазель Фифине?
   — Да не верю я, в этом-то ее счастье, не то давно бы взял девчонку за ноги и разбил бы ей голову об стену!
   — Только попробуй, злодей! Попробуй! То-то будет радости, когда ты взойдешь на эшафот!
   — Слышите, господин Сальватор?.. Для нее это радость, как она говорит.
   — Ну еще бы!
   — Пусть так, пусть я поднимусь на эшафот, — взвыл Бартелеми Лелонг. — Но сначала укокошу господина Фафиу. Ведь она, господин Сальватор, выбрала себе такого мужика, что его соплей перешибешь! Не могу же я бить этого мозгляка, придется его прирезать!
   — Слышите? Это же убийца!
   Сальватор все слышал; не стоит и говорить, что он относился к угрозам Жана Бычье Сердце так, как они того заслуживали.
   — Почему всякий раз, как я к вам захожу, вы деретесь или ругаетесь? — удивился Сальватор. — Вы плохо кончите, мадемуазель Фифина, уж вы мне поверьте. Получите вы когда-нибудь так, что и охнуть не успеете!
   — Ну, уж во всяком случае, не от этого ничтожества! — взвыла мадемуазель Фифина, скрипнув зубами от злости и поднеся к носу Бартелеми кулак.
   — Почему не от него? — удивился Сальватор.
   — Я решила его бросить, — заявила мадемуазель Фифина.
   Жан Бычье Сердце подпрыгнул, словно его ударило током.
   — Ты меня бросишь? — вскричал он. — И это после того, что я от тебя терпел, тысяча чертей?! Никуда ты от меня не денешься, будь уверена, или я тебя найду хоть на краю света и задушу собственными руками!
   — Слышите, слышите, господин Сальватор? Если я подам на его в суд, надеюсь, вы выступите свидетелем.
   — Замолчите, Бартелеми, — ласково проговорил Сальватор. — Хоть Фифина так и говорит, в глубине души она вас любит.
   Строго взглянув на молодую женщину, словно змеелов на гадюку, он прибавил:
   — Должна вас любить, во всяком случае. Что бы она ни говорила, вы все-таки отец ее ребенка.
   Женщина съежилась под угрожающим взглядом Сальватора и ласково, как ни в чем не бывало молвила:
   — Конечно, я его люблю, хотя он бьет меня смертным боем… Как я, по-вашему, могу быть ласковой с мужчиной, который грозит да ругается?
   Жана Бычье Сердце тронули слова возлюбленной.
   — Права ты, Фифина, — со слезами на глазах признал он, — я скотина, дикарь, турок! Но это выше моих сил, Фифина, ничего не могу с собой поделать!.. Когда ты говоришь мне об этом бандите Фафиу, когда грозишь отнять мою девочку и бросить меня, я теряю голову и помню только одно: что могу свалить кулаком быка. Тогда я поднимаю руку и говорю: «Кто хочет отведать? Подходите!»… Прости, Фифиночка! Ты же знаешь, что я так себя веду, потому что обожаю тебя!.. И потом, что такое два-три удара в жизни женщины?
   Мы не знаем, сочла ли мадемуазель Фифина этот довод убедительным, но повела себя именно так: она величаво протянула Бартелеми Лелонгу ручку, и тот стремительно поднес ее к губам, словно собирался съесть.
   — Ну и хорошо! — молвил Сальватор. — А теперь, когда мир восстановлен, поговорим о другом.
   — Да, — кивнула мадемуазель Фифина, ее наигранный гнев окончательно улегся, тогда как Жан Бычье Сердце, взволновавшись не на шутку, еще кипел в душе. — Вы поговорите, а я пока схожу за молоком.
   Мадемуазель Фифина в самом деле сняла с гвоздя бидон и продолжала елейным голоском, обращаясь к Сальватору:
   — Вы выпьете с нами кофе, господин Сальватор?
   — Спасибо, мадемуазель, — отвечал Сальватор. — Я уже пил кофе.
   Мадемуазель Фифина всплеснула руками, словно хотела сказать: «Какое несчастье!» — после чего пошла вниз по лестнице, напевая арию из водевиля.
   — У нее превосходное сердце, господин Сальватор, — вздохнул Бартелеми, — и я очень сержусь на себя за то, что не могу сделать ее счастливой! Но в жизни так бывает: или вы ревнивы, или нет. Я ревнив как тигр, но в том не моя вина.
   Силач тяжело вздохнул, мысленно он упрекал себя и боготворил мадемуазель Фифину.
   Сальватор наблюдал за ним с восхищением, смешанным с горечью.
   — Теперь, — сказал он, — поговорим с глазу на глаз, Бартелеми Лелонг.
   — Я весь к вашим услугам, господин Сальватор, телом и душой, — отвечал плотник.
   — Знаю, знаю, дружище. Если вы перенесете на своих товарищей немного дружеских чувств и в особенности снисходительности, которую питаете ко мне, то мне от этого хуже не станет, а вот другим будет гораздо лучше.
   — Ах, господин Сальватор, вы не можете сказать мне больше, чем я сам.
   — Хорошо, вы все это себе скажете, когда я уйду. А мне нужны вы на сегодняшний вечер.
   — Сегодня, завтра, послезавтра! Приказывайте, господин Сальватор.
   — Услуга, о которой я вас прошу, Жан Бычье Сердце, может задержать вас вне Парижа., возможно, на двадцать четыре часа… может, на сорок восемь часов… а то и больше.
   — На всю неделю! Идет, господин Сальватор?
   — Спасибо… На стройке сейчас много работы?
   — На сегодня и завтра — порядочно.
   — В таком случае, Бартелеми, я забираю свои слова назад.
   Я не хочу, чтобы вы потеряли дневной заработок и подвели хозяина.
   — А я не потеряю заработок, господин Сальватор.
   — Как это?
   — Я сделаю всю работу сегодня.
   — Наверное, это непросто.
   — Непросто? Да что вы, ерунда!
   — Как можно за один день сделать то, что намечено на два?
   — Хозяин предложил мне заплатить вчетверо больше, если я выполню работу за двоих, потому что, скажу без ложной скромности, работать я умею… Ну и вот… Сегодня я буду работать за двоих, а заплатят мне как обычно, зато я буду полезен человеку, ради которого готов броситься в огонь. Вот!
   — Спасибо, Бартелеми, я согласен.
   — Что нужно делать?
   — Вы поедете нынче вечером в Шатийон.
   — А там?..
   — Харчевня «Божья милость».
   — Знаю. В котором часу?
   — В девять.
   — Я непременно буду, господин Сальватор.
   — Подождите меня… только не пейте!
   — Ни глотка, господин Сальватор.
   — Обещаете?
   — Клянусь!
   Плотник поднял руку, словно клялся в суде, даже, может быть, еще торжественнее.
   Сальватор продолжал:
   — Возьмите с собой Туссена Бунтовщика, если он сегодня свободен.
   — Хорошо, господин Сальватор.
   — Тогда прощайте! До вечера!
   — До вечера, господин Сальватор.
   — Вы точно не хотите выпить с нами кофе? — спросила Фифина, появляясь в дверях с горшочком сливок в руках.
   — Спасибо, мадемуазель, — отказался Сальватор.
   Молодой человек направился к выходу, а мадемуазель Фифина тем временем подошла к плотнику и, поглаживая ему подбородок, который совсем недавно она едва не лишила растительности, проворковала:
   — Выпейте кофейку, дорогой! Поцелуйте свою Фифиночку и не сердитесь!
   Жан Бычье Сердце заблеял от счастья и, едва не задушив Фифину в объятиях, выбежал за Сальватором на лестницу.
   — Ах, господин Сальватор! — вскричал он. — Вы совершенно правы: я — грубиян и не стою
   такой женщины!
   Не говоря ни слова, Сальватор пожал мозолистую руку славного плотника, кивнул ему и пошел вниз.
   Четверть часа спустя он уже стучал в дверь Жюстена.
   Отворила ему сестрица Целеста: она подметала классную комнату, а Жюстен стоял у окна и очинял ученикам перья.
   — Здравствуйте, сестрица, — весело приветствовал тщедушную девушку Сальватор и протянул ей руку.
   — Здравствуйте, добрый вестник! — улыбнулась в ответ Целеста; она однажды слышала, как мать назвала этим именем молодого человека в память о его появлении в их Ковчеге, куда он всегда с тех пор приносил оливковую ветвь, и продолжала его так называть.
   — Тсс! — шепнул Сальватор, приложив палец к губам. — Мне кажется, я принес брату Жюстену добрую весть.
   — Как всегда, — кивнула Целеста.
   — Что? — очнувшись от задумчивости, спросил Жюстен, узнав голос Сальватора.
   Он выбежал на порог классной.
   Сестрица Целеста поднялась к себе.
   — В чем дело? — спросил Жюстен.
   — Есть новости, — отозвался Сальватор.
   — Новости?
   — Да, и немало.
   — О Господи! — так и задрожал молодой человек.
   — Если вы с самого начала дрожите, что с вами будет в конце? — усмехнулся Сальватор.
   — Говорите, друг мой, говорите!
   Сальватор положил руку на плечо друга.
   — Жюстен, — продолжал он, — если бы кто-нибудь вам сказал: «С сегодняшнего дня Мина свободна и может быть вашей, но чтобы ее не потерять, вы должны все бросить: семью, друзей, отечество!» — что бы вы ответили?
   — Друг мой! Я ничего не ответил бы: я бы умер от счастья!
   — Вот уж для этого время неподходящее… Итак, продолжим. Если вам скажут: «Мина свободна, но при условии, что вы с ней уедете без промедления, без сожалений, без оглядки»?
   Несчастный Жюстен уронил голову на грудь и печально проговорил в ответ:
   — Я бы никуда не поехал, друг мой… Вы же знаете: я не могу ехать.
   — Продолжим, — сказал Сальватор. — Не исключено, что этому горю можно помочь.
   — Боже мой! — вскричал Жюстен, простирая к небу руки.
   — Чего больше всего на свете хотят ваши мать и сестра? — продолжал Сальватор.
   — Они бы хотели окончить свои дни в родной деревне, на родной земле.
   — Завтра они могут туда вернуться, Жюстен, — предложил Сальватор.
   — Дорогой Сальватор! Что вы такое говорите?
   — Говорю, что неподалеку от фермы, которой вы когда-то владели, или в ее окрестностях есть, должно быть, какой-нибудь уютный домик с черепичной или соломенной крышей; он так красиво смотрится на фоне закатного неба сквозь деревья, покачивающиеся от легкого ветерка, и ветер завивает дымок, поднимающийся над крышей!
   — О, да там не один такой домик!
   — А сколько может стоить такой дом с небольшим садом?
   — Откуда мне знать?.. Три-четыре тысячи франков, может быть.
   Сальватор вынул из кармана четыре банковских билета.
   Жюстен не знал, что и думать.
   — Четыре тысячи франков, — машинально отметил он.
   — Сколько денег им понадобится в год, чтобы жить прилично в этом доме? — продолжал Сальватор.
   — Благодаря экономии сестры и непритязательности матери они могли бы прожить на пятьсот франков и даже меньше.
   — Ваша мать больна, дорогой Жюстен, а у сестры слабое здоровье: пусть будет не пятьсот, а тысяча франков.
   — Тысячи франков более чем достаточно!
   — Вот десять тысяч франков на десять лет, — сказал Сальватор, присовокупив десять банковских билетов к первым четырем.
   — Друг мой! — вскричал Жюстен, задыхаясь от счастья и хватая Сальватора за руку.
   — Прибавим тысячу франков на переезд, — продолжал тот, — итого: пятнадцать тысяч. Отложите эти деньги, они принадлежат вашей матери.
   Жюстен растерялся от радости.
   — Теперь, — проговорил Сальватор, — перейдем к вам.
   — Как — ко мне? — задрожал Жюстен.
   — Ну конечно, раз мы покончили с вопросом о вашей матери.
   — Говорите, Сальватор! Говорите скорее! Мне кажется, я сойду с ума!
   — Дорогой Жюстен! Нынче ночью мы похитим Мину.
   — Нынче ночью.. Мину… Похитим Мину?! — вскричал Жюстен.
   — Если, конечно, вы ничего не имеете против.
   — Я — против?! Куда же я ее увезу?
   — В Голландию.
   — В Голландию?
   — Вы останетесь там на год, на два, на десять, если будет нужно, до тех пор, пока не изменится настоящий порядок вещей; тогда вы сможете вернуться во Францию.
   — Чтобы жить в Голландии, нужны средства.
   — Это более чем справедливо, мой друг. Мы прикинем, сколько денег вам может понадобиться.
   Жюстен схватился за голову.
   — Считайте сами, дорогой Сальватор! — вскричал он. — Я не в себе и не понимаю ни одного вашего слова!
   — Ну-ну, — непреклонно продолжал Сальватор, отводя руки Жюстена от em лица, — будьте мужчиной. В минуты процветания не теряйте присутствия духа, не оставлявшего вас в дни несчастий.
   Жюстен сделал над собой усилие: его дрожащие мускулы расслабились, он остановил сосредоточенный взгляд на Сальваторе и поднес платок к взмокшему от пота лбу.
   — Говорите, друг мой, — попросил он.
   — Подсчитайте, сколько вам потребуется, чтобы прожить за границей с Миной.
   — С Миной?.. Но Мина не жена мне, следовательно, мы не можем жить вместе.
   — Узнаю вас, мой добрый, славный, честный Жюстен! — улыбнулся Сальватор. — Нет, вы не сможете жить с Миной, пока она вам не стала женой, а Мина не сможет быть вашей женой, пока мы не найдем ее отца и тот не даст своего согласия.
   — А если он никогда не найдется?!.. — в отчаянии вскричал Жюстен — Друг мой! — заметил Сальватор. — Вам вздумалось усомниться в Провидении.
   — А если он умер?
   — Если он умер, мы констатируем его смерть, и, поскольку Мина будет зависеть только от себя, она станет вашей женой.
   — Ах, дорогой Сальватор!
   — Вернемся к нашему делу.
   — Да, да, вернемся!
   — Если Мина не может стать вашей, пока не найдется ее отец, она должна находиться в пансионе.
   — Друг мой! Вспомните, что случилось в Версальском пансионе.
   — За границей все будет иначе, нежели во Франции. Вы, кстати, устроите так, чтобы можно было навещать ее ежедневно, и снимете квартиру напротив пансиона.
   — Думаю, со всеми этими предосторожностями…
   — Во сколько вы оцениваете пансион и содержание Мины?
   — Думаю, в Голландии тысяча франков за пансион…
   — Тысяча за пансион?
   — …и пятьсот на содержание…
   — Положим тысячу…
   — Как это — положим тысячу?
   — …что составит две тысячи франков в год для Мины.
   Совершеннолетней она станет через пять лет: вот вам десять тысяч франков.
   — Друг мой, я ничего не понимаю.
   — К счастью, вам ничего понимать и не надо… Теперь поговорим о вас.
   — Обо мне?
   — Да. Сколько вам нужно в год?
   — Мне? Ничего! Я проживу на уроки музыки и французского языка.
   — Которые вы найдете через год, а то и вовсе не найдете.
   — Ну что же, на шестьсот франков в год…
   — Положим тысячу двести.
   — Тысячу дести в год… на меня одного? Друг мой, я буду чересчур богат!
   — Тем лучше. Лишнее раздадите нищим, Жюстен! Нищие есть везде. Пять лет по тысяче двести франков — итого ровно шесть тысяч. Вот они.
   — Кто же дал все эти деньги, Сальватор?
   — Провидение, в котором вы совсем недавно усомнились, когда сказали, что Мина не найдет отца.
   — Как я вам благодарен!
   — Не меня нужно благодарить, дорогой Жюстен; вы же знаете, что я беден.
   — Значит, этим счастьем я обязан незнакомцу?
   — Незнакомцу? Нет.
   — Стало быть, иноземцу?
   — Не совсем.
   — Друг мой! Могу ли я принять от него тридцать одну тысячу франков?
   — Да, — с упреком произнес Сальватор, — потому что предлагаю их я.
   — Вы правы, простите… Тысячу раз простите! — воскликнул Жюстен, пожимая Сальватору обе руки.
   — Итак, нынешней ночью…
   — Нынешней ночью?.. — повторил Жюстен.
   — …мы похитим Мину, и вы уедете.
   — Ах, Сальватор! — вскричал Жюстен, и сердце его наполнилось радостью, а глаза — слезами.
   И, словно в комнату бедного школьного учителя снизошел ангел-хранитель, он молитвенно сложил руки и долго не сводил с Сальватора взгляда; он был знаком с комиссионером не больше трех месяцев, но тот позволил ему вкусить несказанные радости, которые Жюстен тщетно требовал у Провидения вот уже девятнадцать лет!
   — Кстати, — вдруг спохватился Жюстен, — а как же паспорт?
   — На этот счет не беспокойтесь, друг мой: вот вам паспорт Людовика. Вы с ним одного роста, у вас почти одного цвета волосы, а остальное значения не имеет: за исключением волос и роста, все описания примет одинаковы, и, если только вы не нарветесь на границе на жандарма-колориста, вам опасаться нечего.
   — Значит, мне осталось подумать только об экипаже?
   — Запряженная коляска будет ждать вас нынче вечером в пятидесяти шагах от заставы Крульбарб.
   — Так вы позаботились обо всем?
   — Надеюсь, что так, — улыбнулся Сальватор.
   — Кроме моих несчастных учеников, — проговорил Жюстен и встряхнул головой, словно пытаясь отделаться от угрызений совести.
   В эту минуту послышались три удара в дверь
   — Не знаю почему, — заметил Сальватор, — но мне кажется, что пришел тот, кто готов ответить на ваш вопрос.
   Дело в том, что со своего места Сальватор увидел, как через двор шагает старик Мюллер.
   Жюстен отворил дверь и вскрикнул от радости, узнав старого школьного товарища самого Вебера; прогулявшись по внешним бульварам, старый учитель решил навестить Жюстена.
   Ему изложили суть дела, и когда г-н Мюллер выразил радость по поводу происходящего, Сальватор сказал:
   — Есть одно обстоятельство, которое не позволяет Жюстену почувствовать себя счастливым в полной мере, дорогой господин Мюллер.
   — Какое же, господин Сальватор?
   — Он задается вопросом: кто заменит его в классе?
   — А я на что? — просто сказал добряк Мюллер.
   — Разве я не сказал, дорогой Жюстен, что человек, стучащий в вашу дверь, ответит на ваш вопрос?..
   Жюстен бросился обнимать г-на Мюллера и крепко его расцеловал.
   Они договорились, что в тот же день г-н Мюллер встретит учеников, так как Жюстен не в состоянии думать о занятиях.
   В каникулы школьникам объявят, что отсутствие Жюстена затягивается на неопределенное время, и родители, у которых будет впереди весь сентябрь, должны подыскать своим детям другого учителя.
   Сальватор удалился, поручив г-ну Мюллеру провести уроки, а Жюстену — подготовить г-жу Корби и сестрицу Целесту к скорому изменению в их жизни в такую минуту, когда они меньше всего об этом думали. Сальватор торопливо зашагал вниз по улице Сен-Жак, а ровно в девять растянулся на солнышке на своем обычном месте на улице О-Фер рядом с кабачком «Золотая ракушка», где мы видели, как папаша Фрикасе выставил невероятный счет своему верному другу Костылю.
   Как видели читатели, Сальватор неплохо начал день; из следующей главы мы узнаем, как этот день закончился.

XXXIV. Вечер комиссионера

   Вечером в назначенное время дорожная коляска, приведенная каретником в полный порядок, остановилась в пятидесяти шагах от заставы Крульбарб.
   Форейтор, гнавший во весь дух и прибывший за десять минут до условленного часа, решил было, что его разыграли, когда увидел, что люди, заставившие его поторопиться, не собираются являться на встречу.
   Однако спустя несколько минут, заметив двух молодых людей, державшихся под руку и подходивших быстрым шагом, форейтор, который уже успел спешиться, снова вскочил в седло и застыл, не поворачивая головы, словно каменный.
   Сальватор и Жюстен подошли к коляске; впереди трусил Роланд, и хотя друзья шагали быстро, пес их опережал. Сальватор распахнул дверцу, разложил подножку и сказал Жюстену: — Садитесь!
   Услышав это слово, форейтор обернулся, словно от электрического удара, и, разглядев, кто его произнес, порозовел от удовольствия.
   Неторопливо приподняв шляпу, он почтительно кивнул Сальватору.
   — Здравствуй, приятель! — улыбнулся Сальватор, подавая форейтору свою изящную аристократическую руку. — Как поживает твой славный папаша?
   — Как в сказке, господин Сальватор! — отвечал форейтор. — И если бы он знал, что в путешествие отправляетесь вы, он приехал бы сам, несмотря на семидесятитрехлетний возраст.