Дюма Александр. Сальватор. Том 1

   — В чем дело, Пьер? — спросил капитан.
   — Вы ничего не имеете против Луизы, правда ведь?
   — Нет, мальчик мой, а почему ты об этом спрашиваешь?
   — Я надеюсь, что, когда мы вернемся, она станет не только моей женой, но и крестной матерью вашего сына.
   — Хвастун! — хмыкнул капитан.
   В мгновение ока указанные капитаном паруса были подтянуты, а Пьер Берто, стоя на своем посту, любовно поглаживал свои тридцатишестифунтовые пушки, словно паша — своих султанов.

XXV. Сражение

   Так как с этой минуты французский бриг замедлил ход, а англичане двигались с прежней скоростью, расстояние между преследуемым и преследовавшим кораблями постепенно стало сокращаться.
   Капитан стоял на возвышении и проверял расстояние по компасу.
   Однако как ни торопился он начать, по выражению Пьера Берто, свою игру в кегли, огонь все же открыл не он.
   Несомненно, капитан неприятельского брига видел отделявшее его от «Прекрасной Терезы» расстояние иначе: он приказал убрать некоторые паруса, так что «Калипсо» повернулась боком.
   В то же мгновение над ее портами показались белые дымки, и прежде чем раздались звуки выстрелов, ядра зашлепали по воде в нескольких кабельтовых от «Прекрасной Терезы».
   — Похоже, у наших английских друзей лишние ядра и порох и они просто не знают, куда их девать, — заметил капитан Эрбель. — Мы будем более экономными, чем они, правда, Пьер?
   — Вы же знаете, капитан, — отозвался наводчик, — как вы скажете, так и будет. Прикажите только начать, а уж мы им покажем!
   — Подпустите его еще на несколько саженей, нам торопиться некуда.
   — Да, — мечтательно произнес Парижанин. — Нынче ночь будет лунная… Скажите, капитан, должно быть, красивое зрелище — сражение при луне! Вы бы угостили нас им, а?
   — Прекрасная мысль! — обрадовался капитан. — Скажи, Парижанин, тебе этого в самом деле хочется?
   — Слово чести, я был бы вам весьма признателен.
   — Ну что же, никогда не следует забывать о своих друзьях.
   Он вынул часы.
   — Пять часов вечера, дети мои, — сказал он. — Мы поиграем с «Калипсо» до одиннадцати, а в пять минут двенадцатого возьмем его на абордаж. Думаю, за полчаса мы управимся и в половине двенадцатого каждый из вас уже будет лежать в подвесной койке: «Прекрасная Тереза» — девушка воспитанная и ложится не поздно даже в те дни, когда у нее бал.
   — Тем более, — заметил Парижанин, — что к половине двенадцатого у всех танцоров ноги будут отваливаться.
   — Капитан, — обратился к Эрбелю Пьер Берто, — у меня руки чешутся.
   — Ну что ж, пальни по ним пару раз, — отозвался тот, — но предупреждаю: эти два ядра запишешь на свой счет, а не на мой.
   — Будь что будет, — махнул рукой Пьер Берто.
   — Погоди немного, Пьер, пусть Парижанин нам расскажет, что они там делают.
   — Сейчас доложу, — пообещал Парижанин, вскарабкавшись на самый маленький марс: на сей раз суда находились друг от друга так близко, что ему не нужно было подниматься на рею брамселя.
   — Видишь ли ты кого-нибудь, сестрица Анна?
   — Вижу лишь, как зеленеет море, — подхватил Парижанин, — да реет флаг ее английского величества.
   — А что между морем и флагом? — уточнил капитан.
   — Каждый стоит на своем боевом посту: пушкари — у батареи, матросы — на шкафутах и юте, а капитан подносит рупор к губам.
   — Как жаль, Парижанин, что слух у тебя не такой же тонкий, как зрение! — посетовал Пьер Эрбель. — Не то ты бы пересказал нам слова капитана.
   — Да вы прислушайтесь, — предложил Парижанин, — и сами все узнаете.
   Не успел Парижанин договорить, как из носовой части вражеского судна полыхнули две вспышки, раздался оглушительный грохот и два ядра упали в фарватерную струю «Прекрасной Терезы».
   — Ага! — бросил капитан Эрбель. — Похоже на кадриль для четверых. А ну, Пьер, давай! Пускай кавалер подаст даме ручку.
   Стреляй сразу из двух!
   Как только капитан выговорил эти слова, Пьер Берто на мгновение склонился над орудием, потом снова поднялся и тоже поднес запал.
   Раздался выстрел.
   Капитан пристально всматривался в даль, словно пытаясь разглядеть летящее ядро.
   Ядро ударило в носовую часть.
   Почти тотчас послышался второй выстрел, и второе ядро полетело вслед за первым, будто пытаясь его догнать.
   — Так-то лучше! — обрадовался Пьер Берто, видя, как у англичан оторвался огромный кусок надводного борта. — Что вы на это скажете, капитан?
   — Ты понапрасну теряешь время, дружище Пьер — Почему?
   — Да попади ты ему в корпус хоть двадцать раз, ты задашь работу плотнику, и только. Врежь ему как следует, черт возьми!
   Целься в рангоут, переломай ему ноги, перебей крылья: дерево и холст ему сейчас дороже, чем плоть.
   Во время их разговора «Калипсо» по-прежнему приближался к «Прекрасной Терезе»; она полыхнула из двух своих носовых пушек: одно из ядер упало на расстоянии пистолетного выстрела от кормы брига, другое же рикошетом ударило «Терезе» в борт, но не сильно и плюхнулось в воду.
   — Знаете, капитан, — заговорил Пьер Берто, растянувшись на одной из двух пушек, — по-моему, мы на приличном расстоянии от англичан — хорошо бы не подпускать их ближе, уж вы мне поверьте.
   — А что для этого необходимо?
   — Поднять на «Прекрасной Терезе» все паруса. Ах, если бы я мог стоять у руля и в то же время стрелять из пушек, я бы, капитан, так повел судно, что, будь между двумя кораблями натянута паутинка, она осталась бы цела.
   — Разверните грот и бизань и переложите бом-кливер! — крикнул капитан Эрбель, в то время как Пьер Берто взялся за запал и выстрелил.
   На сей раз ядро угодило в рею.
   — Вот это настоящий удар! — похвалил капитан Эрбель. — Ну, Пьер, получишь десять луидоров на то, чтобы прогулять их в первой же гавани, если попадешь в фок-мачту или в грот-мачту между верхним и нижним марселем.
   — Да здравствует капитан! — закричали матросы.
   — А можно стрелять книпелями? — уточнил Пьер.
   — Да стреляй чем хочешь, черт подери! — махнул рукой капитан.
   Пьер Берто потребовал у боцмана необходимые снаряды; тот приказал поднести стопку зарядных картузов, состоявших из двух ядер, связанных между собой цепью.
   Зарядив обе пушки, Пьер Берто прицелился и выстрелил.
   Ядро прошло сквозь фок и грот в полу футе от мачты.
   — Ну-ну, намерение похвальное, — пошутил капитан Эрбель.
   Весь экипаж побежал в конец палубы, к юту.
   Часть матросов, чтобы лучше видеть происходящее, вскарабкалась на ванты. Марсовые, сидя на марсах, сидели неподвижно, словно в ложе на благотворительном спектакле.
   Пьер Берто зарядил обе пушки новыми картузами.
   — Э-гей, капитан! — крикнул Парижанин.
   — Что там нового, гражданин Муфтар?
   — Они, капитан, перетаскивают одну пушку с кормы на нос, а две — с носа на корму.
   — И что ты сам об этом думаешь, Парижанин?
   — Наверное, им надоело получать от нас по лбу, а самим в ответ щекотать нам пятки, и потому они решили угостить нас тридцатишестифунтовой пушкой.
   — Слышишь, Пьер?
   — Да, капитан
   — Пьер, десять луидоров!
   — Капитан, я и без того постарался бы изо всех сил. Судите сами: огонь!
   И, приказав себе стрелять, Пьер поднес фитиль к пороху; прогремел выстрел: в парусах зияла огромная дыра.
   Почти в тот же миг «Калипсо» ответило таким же грохотом, и ядро, отломив кусок реи большого марселя, разорвало висевшего на вантах матроса пополам.
   — Слушай, Пьер, — закричал Парижанин, — неужели ты позволишь, чтобы нас всех вот так перебили?
   — Тысяча чертей! — выругался Пьер. — Похоже, у них тоже есть тридцатишестифунтовая пушка. Погоди, погоди, Парижанин, сейчас ты кое-что увидишь!
   На этот раз Пьер Берто прицелился особенно старательно, потом торопливо поднялся, поднес фитиль, и все это заняло считанные секунды.
   Послышался оглушительный треск. Грот-стеньга покачнулась, словно не зная, куда упасть — вперед или назад, наконец накренилась вперед и, надломившись над марсом, рухнула на палубу, накрыв ее парусом: цепь ядра ее подрубила.
   — Пьер! — радостно прокричал капитан. — Я слышал, есть такая книга «Опасные связи» . Ты ее случаем не читал? Ты выиграл десять луидоров, мальчик мой!
   — Стало быть, выпьем за здоровье капитана! — обрадованно зашумели матросы.
   — А теперь, — продолжал капитан, — «Калипсо» наша, и досталась она нам почти даром, но надо дождаться появления луны, верно, Парижанин?
   — Я думаю, осторожность не помешает, — отвечал тот. — Уже смеркается, а в той работе, которая нам еще предстоит, не мешало бы видеть, куда ставишь ногу.
   — Раз уж вы вели себя примерно, — прибавил капитан, — обещаю вам фейерверк.
   Сумерки сгустились, темнело с невероятной быстротой, что характерно для тропических широт.
   Капитан Эрбель приказал поднять фонари на брам-стеньге, чтобы англичане не подумали, будто их противник решил скрыться в темноте.
   Приказание было исполнено.
   Англичанин в знак того, что он тоже не считает эту партию завершенной, водрузил сигнальные огни.
   Похоже, обе стороны с одинаковым нетерпением ждали появления луны.
   Оба судна вышли из ветра, словно потерпели аварию; в темноте они напоминали две грозовые тучи, плывущие по волнам, в недрах которых кроются гром и молния.
   В одиннадцать часов появилась луна.
   В то же мгновение нежный свет осветил все вокруг и посеребрил море.
   Капитан Эрбель вынул часы.
   — Дети мои! — сказал он. — Как я вам сказал, в четверть двенадцатого мы должны захватить «Калипсо», а в половине двенадцатого — уже лежать в своих койках. Времени у нас мало.
   Не будем обращать внимания на неприятеля, он волен поступать как знает. Нам же предстоит следующее… Пьер Берто перетащил свою упряжку вперед?
   — Так точно, капитан, — доложил Пьер Берто.
   — Заряжено шрапнелью?
   — Да, капитан.
   — Мы пойдем прямо на англичанина. Пьер Берто отсалютует из обеих своих красавиц; мы пошлем привет из всех пушек левого борта, потом быстро развернемся, подойдем вплотную, забросим наши крюки и выстрелим из пушек правого борта: превосходно! Так как англичане лишились своей стеньги и проворны теперь не больше, чем человек с переломанной ногой, они в нас успеют выстрелить лишь из пушек правого борта; восемнадцать двадцатичетырехфунтовых орудий против двадцати четырех восемнадцатифунтовых и двух тридцатишестифунтовых: считайте сами, и вы увидите, что у нас чистый перевес в восемь выстрелов. А теперь вперед — остальное за мной. Вперед, братцы! Да здравствует Франция!
   Громкие крики: «Да здравствует Франция!» — вырвались, казалось, из самой глубины моря и возвестили англичанам, что бой сейчас вспыхнет с новой силой.
   В ту же минуту «Прекрасная Тереза» развернулась, чтобы воспользоваться попутным ветром.
   Сначала даже могло показаться, что она удаляется от «Калипсо», но как только она почувствовала, что ветер дует ей в корму, направилась на неприятеля и налетела на него, будто морская хищница на свою жертву.
   Надобно отметить, что матросы капитана Эрбеля слепо повиновались любому его приказанию.
   Если бы он повелел идти прямо на «Мальстрем» — эту легендарную бездну из скандинавских сказок, заглатывающую трехпалубные корабли не хуже Сатурна, пожиравшего детей, — штурман направил бы корабль прямо на «Мальстрем».
   Все приказания были исполнены с безупречной точностью.
   Пьер Берто послал два шрапнельных снаряда почти в одно время с тем, как в «Прекрасную Терезу» англичане выстрелили из пушек своего левого борта. Потом прогрохотали в ответ и пушки «Терезы». И не успела «Калипсо» развернуться правым бортом и перезарядить пушки, как бушприт «Прекрасной Терезы», облепленный людьми, словно виноградная гроздь — ягодами, врезался в ванты грот-мачты, а капитан, стараясь перекричать скрип снастей, приказал:
   — Огонь, дети мои! Последний залп! Врежьте ему как следует, а потом мы возьмем его, слово крепость, приступом!
   Двенадцать заряженных шрапнелью пушек будто взвыли от радости в ответ на это приказание.
   Зловещая вспышка осветила «Калипсо», густое облако дыма опустилось на его палубу, послышались треск, крики, потом снова раздался голос Эрбеля, будто повелевавшего грозой:
   — На абордаж, ребятки!
   Первым на вражескую палубу прыгнул, как всегда, капитан Эрбель.
   Но не успел он еще как следует встать на ноги, как у него над ухом кто-то сказал:
   — А все-таки крестником вашего первенца буду я, капитан.
   Эти слова принадлежали Пьеру Берто.
   В ту же минуту с бушприта посыпались, как зерна из колоса, французы, к ним присоединялись их товарищи, и все они очутились на палубе «Калипсо»: в течение нескольких минут люди падали туда, словно град в летнюю бурю.
   Невозможно передать, что потом происходило на палубе «Калипсо»: все смешалось, началась рукопашная схватка, все кричали, будто на шабаше демонов, но, к величайшему изумлению многих, капитана Эрбеля было не видать и не слыхать.
   Однако спустя несколько минут он выбрался из люка. Он держал в руке факел, и в его свете стало видно, что лицо капитана испачкано порохом и кровью.
   — Все на борт «Прекрасной Терезы», ребятки! — крикнул он. — Англичанин сейчас взлетит на воздух!
   Его слова произвели магическое действие: крики стихли, драка прекратилась.
   Вдруг из глубины вражеского судна донесся истошный крик:
   — Огонь!
   Матросы «Прекрасной Терезы» бросились вон с неприятельского брига с тем же проворством, с каким совсем недавно его осаждали; французы цеплялись за снасти, прыгали с борта одного судна на другое, в то время как капитан, Пьер Берто и еще несколько силачей, описанных нами в самом начале сражения и вооруженных невиданным дотоле оружием, прикрывали отступление.
   Оно произошло так скоро, что англичане еще не успели прийти в себя; пока два человека с топорами в руках высвобождали бушприт от снастей, в которых он запутался, раздался крик:
   — Брасопьте левый борт вперед! Ставьте стаксели! Убирайте грот и бизань! Руль право на борт!
   Эти приказания, отдававшиеся властным голосом, которому невозможно было не подчиниться, были исполнены с такой стремительностью, что, вопреки воле английского капитана, сцепить два корабля было уже невозможно, и «Прекрасная Тереза», словно догадываясь о надвигавшейся на нее опасности, отделилась от вант неприятельского судна, обрубая крючья, отсекая тросы и мечтая об одном: как можно скорее убежать от огня.
   Тем не менее капитан Эрбель не смог помешать тому, что вражеский бриг, из последних сил развернувшись левым бортом, грохнул из пушек в порыве гнева или из жажды мести. Но матросы были так рады вырваться из опасного положения, в котором оставили своего врага, что почти не обратили внимания на смерть трех или четырех товарищей и крики нескольких раненых.
   — А теперь, дети мои, — сказал капитан, — вот и обещанный фейерверк. Внимание!
   Из всех люков английского брига повалил густой дым, в то время как над портами и жерлами пушек поднимался дымок совсем другого рода.
   До слуха французов донесся голос английского капитана, усиленный рупором:
   — Шлюпки на воду!
   Приказание было немедленно исполнено, и вокруг фрегата закачались на волнах четыре шлюпки.
   — Кормовую и шкафутную шлюпки — солдатам морской пехоты! — крикнул капитан. — Две бортовые шлюпки — матросам. Грузите сначала раненых!
   Солдаты и офицеры «Прекрасной Терезы» переглядывались.
   Они были потрясены дисциплиной англичан. Маневр, проводившийся на борту «Калипсо» с такой четкостью, словно судно проводило учения в Портсмутской гавани или Сальвейском проливе, на борту французского корабля был бы попросту невозможен.
   Сначала в шлюпки спустили раненых — их было довольно много, и было решено разместить их в каждую шлюпку поровну, — потом солдаты морской пехоты в безупречном порядке заняли отведенные им шлюпки. Наконец настала очередь матросов.
   Капитан стоял на мостике и невозмутимо отдавал приказания, словно позабыв, что у него под ногами мина.
   С этой минуты французы перестали видеть происходящее.
   Дым повалил изо всех щелей и окутал вражеский корабль покрывалом, сквозь которое невозможно было что-либо разглядеть.
   Время от времени языки пламени взвивались вдоль мачт; потом несколько пушек, оставшиеся заряженными, выстрелили сами по себе; затем стало видно, как из огня вышла одна шлюпка, другая, третья; вдруг раздался оглушительный взрыв, судно изрыгнуло пламя, словно кратер вулкана, в воздух взметнулись горящие обломки, прочертив в ночном небе светящиеся полосы, похожие на гигантские ракеты.
   Это и был финал фейерверка, обещанного капитаном Эрбелем.
   Обломки корабля рухнули в море, все погасло, и снова наступила темнота. Ничего не осталось от великана, еще недавно крутившегося в огне; лишь три шлюпки бороздили море, удаляясь от места крушения их судна, насколько позволяли весла.
   Капитан Эрбель не стал их преследовать. А когда одна из шлюпок оказалась на расстоянии пушечного выстрела от «Прекрасной Терезы», матросы и капитан приподняли шляпы, приветствуя храбрецов, которые, избегнув смертельной опасности от пожара, отправлялись навстречу другой, менее заметной и еще не очень близкой, но все-таки неотвратимой: непогоде и голоду.
   Четвертая шлюпка, в которой сидели капитан и четвертая часть экипажа, взлетела на воздух вместе с бригом.
   Эрбель и его люди провожали взглядами три шлюпки до тех пор, пока они окончательно не исчезли в кромешной темноте.
   Капитан достал из кармана часы и сказал: — Итак, дети мои, уже полночь. Впрочем, в дни праздников разрешается ложиться позднее обычного.
   Теперь, если нас спросят, почему капитан Эрбель не захватил три четверти экипажа «Калипсо» в плен, а дал им уйти, мы ответим, что «Прекрасная Тереза», имевшая сто двадцать человек на борту, не могла взять еще сотню.
   Если же наш ответ не удовлетворит кого-нибудь из наших читателей и они захотят узнать, почему капитан Эрбель не потопил шлюпки неприятеля тремя пушечными выстрелами, мы ответим…
   Нет, мы промолчим.

XXVI. Женитьба Корсара

   В течение десяти лет, последовавших за событиями, о которых мы рассказали, желая, по своему обыкновению, дать представление о характере наших героев, капитан Эрбель, уже знакомый нашим читателям, шел, не сворачивая с раз избранного пути.
   Нам будет довольно сделать краткий обзор его побед, знакомый нам из газет того времени.
   «Святой Себастьян» — португальское судно, направлявшееся из Суматры в Иль-де-Франс с трехмиллионным грузом. Доля Эрбеля составила четыреста тысяч ливров.
   «Шарлотта» — голландский корабль водоизмещением триста шестьдесят тонн, имевший на борту двенадцать пушек и семьдесят человек экипажа. «Шарлотта» была продана за шестьсот тысяч ливров.
   «Орел» — английская шхуна водоизмещением сто шестьдесят тонн, проданная за сто пятьдесят тысяч ливров.
   «Святой Иаков» и «Карл III» — испанские корабли, проданные за шестьсот тысяч ливров.
   «Аргос» — русское судно в шестьсот тонн.
   «Геракл» — английский бриг в шестьсот тонн.
   «Гордец» — английский парусник и так далее.
   К этому списку, опубликованному в официальных газетах того времени, мы могли бы прибавить еще тридцать или сорок наименований, однако в наши намерения отнюдь не входило давать полную биографию капитана Эрбеля, мы лишь хотим дать читателям представление о его характере.
   Вернувшись в Сен-Мало зимой 1800 года вместе с верным Пьером Берто, он получил от своих земляков все возможные свидетельства симпатии. Кроме того, его ожидало письмо от первого консула, приглашавшего его немедленно прибыть в Париж.
   Бонапарт прежде всего поздравил храброго бретонца с его необычайными походами, а затем предложил ему чин капитана и командование фрегатом республиканского флота.
   Однако Пьер Эрбель в ответ покачал головой.
   — Чего же вы хотите? — удивился первый консул.
   — Мне неловко вам в этом признаться, — отвечал Эрбель.
   — Вы, значит, честолюбивы?
   — Напротив, я считаю, что ваше предложение слишком лестно для меня.
   — Вы не хотите служить Республике?
   — Отчего же не послужить? Однако я хочу это делать по-своему.
   — Как же?
   — Оставаясь корсаром… Вы позволите говорить с вами откровенно?
   — Пожалуйста — Пока приказываю я, все прекрасно; как только мне придется исполнять чью-то волю, я не буду стоить и последнего из своих матросов.
   — Но ведь всегда приходится кому-то повиноваться.
   — До сих пор, гражданин консул, я исполнял лишь Божью волю, да и то только когда он мне приказывал через своего первого адъютанта, как мы зовем его высочество ветер, убрать или поднять паруса; мне не раз доводилось, когда меня обуревал демон непокорности, подчинять себе море с опущенными парусами, кливером и бизанью. Это означает, что, если бы я был капитаном фрегата, я бы должен был повиноваться не только Богу, но и вице-адмиралу, адмиралу, морскому министру, да откуда мне знать? На одного слугу будет слишком много хозяев.
   — Ну, я вижу, вы не забыли, что принадлежите к роду Куртенеев, — заметил первый консул, — и что ваши предки правили в Константинополе.
   — Вы правы, гражданин первый консул, — я этого не забыл.
   — Однако я не в силах назначить вас императором Константинопольским, хотя постарался избежать всего того, что сделал Бодуэн, то есть возвращаться из Иерусалима через Константинополь, вместо того чтобы отправиться через Константинополь в Иерусалим.
   — Нет, гражданин консул, но вы можете сделать другое.
   — Да, я могу установить майорат для вашего старшего сына, женить вас на дочери одного из моих генералов, если вы хотите прикоснуться к славе, или на дочери одного из моих поставщиков, если вас интересуют деньги.
   — Гражданин первый консул! У меня три миллиона, что ничуть не хуже майората, а что касается женитьбы, у меня есть на примете невеста.
   — Вы женитесь на какой-нибудь знатной принцессе или дочери немецкого маркграфа?
   — Я женюсь на бедной девушке по имени Тереза; я люблю ее уже восемь лет, а она семь лет верно меня ждет.
   — Дьявольщина! — вскричал Бонапарт. — Не везет же мне:
   там — Сен-Жан-д'Акр, а здесь — вы!.. Что же вы намерены делать, капитан?
   — А вот что, гражданин консул: для начала женюсь, так как мне не терпится это сделать, и, если бы не вы, даю слово, я не двинулся бы до свадьбы из Сен-Мало.
   — Ну а что потом?
   — Буду наслаждаться мирной жизнью, проедая три миллиона и приговаривая, как пастух Вергилия:
   О Melibce! deus nobis hcec otia fecit!
   — Гражданин капитан! Я не силен в латыни.
   — Да, особенно когда речь о мирной жизни, верно? Да я не прошу у вас тридцатилетнего мира. Нет, год-другой насладиться семейным счастьем, и хватит. А потом с первым же пушечным выстрелом я… что ж, моя «Прекрасная Тереза» еще целехонька!
   — Значит, я ничего не могу для вас сделать?
   — Да вот я думаю…
   — И никак ничего не придумаете?
   — Нет, но если мне что-нибудь придет в голову, я вам напишу, слово Эрбеля!
   — Неужели я даже не смогу быть крестным вашего первого сына?
   — Вам не повезло, гражданин консул: я уже дал слово другому.
   — Кому же?
   — Пьеру Берто по прозвищу Монтобанн-Верхолаз, нашему боцману.
   — А он не может уступить мне свою очередь, капитан?
   — Да что вы! Он не уступил бы даже китайскому императору. Да и нечего сказать: он завоевал это право шпагой.
   — Каким образом?
   — Он был вторым на палубе «Калипсо» и, между нами, храбрецами, говоря, генерал, даже первым, если уж быть точным… Словом, я просто закрыл на это глаза.
   — Ну, капитан, раз уж мне с вами так не везет, вы, может быть, позволите мне о вас иногда справляться?
   — Стоит вам начать войну, гражданин первый консул, и вы обо мне услышите, за это я вам ручаюсь.
   — Итак, с должника нужно брать хотя бы то, что он может отдать: до встречи в случае войны!
   — До свидания, гражданин первый консул!
   Пьер Эрбель пошел было к двери, но снова вернулся.
   — Нет, я не могу вам обещать и свидания, — поправился он.
   — Это еще почему?
   — Потому что вы сухопутный генерал, а я моряк. Значит, маловероятно, что мы встретимся, если вы будете воевать в Италии или Германии, а я — в Атлантическом или Индийском океане; итак, удачи вам в ваших кампаниях, гражданин первый консул.
   — А вам удачных плаваний, гражданин капитан.
   На том капитан и первый консул расстались, а встретились вновь лишь пятнадцать лет спустя в Рошфоре.
   Через три дня после того, как Пьер Эрбель покинул Тюильрийский дворец, он с распростертыми объятиями вошел в скромный дом Терезы Бреа, находившийся в деревушке Планкоэ, что на Аркеноне, в пяти лье от Сен-Мало.
   Тереза радостно вскрикнула и бросилась Пьеру в объятия.
   Она не видела его три года. Она слышала, что он вернулся в Сен-Мало и в тот же день уехал в Париж.
   Другая впала бы в отчаяние и стала гадать, какое неотложное дело могло заставить ее возлюбленного отказаться от встречи с ней. Но Тереза твердо верила в слово Пьера; она преклонила колени перед Планкоэской Божьей Матерью, даже не думая о причине его неожиданного отъезда.
   И, как мы видели, Пьер приехал в Париж за час до назначенной аудиенции, а покинул столицу час спустя: его отсутствие длилось всего шесть дней. Правда, Терезе они показались шестью столетиями.
   Увидев своего любимого, она метнулась ему навстречу, а с ее губ или, вернее, из самого сердца вырвался радостный крик.