Страница:
Это имя произвело на хозяина необыкновенное впечатление.
Господин Жерар покраснел от удовольствия и, вскочив с места, попытался проникнуть взглядом в темный коридор в надежде разглядеть знаменитость, о которой ему доложили с такой важностью.
И действительно удалось различить в потемках господина высокого роста, светловолосого или, точнее, в светлом завитом парике, в коротких штанах, со шпагой на боку, во французском рединготе с пышным кружевным жабо и орденским крестом в петлице.
— Просите! Просите! — крикнул г-н Жерар.
Лакей удалился, и его превосходительство командор Триптолем де Мелен, дворянин королевских покоев, вошел в гостиную.
— Проходите, господин командор, проходите! — пригласил г-н Жерар.
Командор сделал два шага, небрежно поклонился, едва качнув головой, сощурил левый глаз, поднял на лоб очки в золотой оправе — словом, всем своим вызывающим видом давал понять г-ну Жерару свое превосходство как дворянина древнего рода.
Тем временем г-н Жерар, согнувшийся, словно вопросительный знак, ждал, пока посетитель соблаговолит объяснить, зачем он пришел.
Командор разрешил наконец г-ну Жерару поднять голову, и честнейший филантроп бросился к креслу и поспешил подвинуть его посетителю. Тот сел и предложил хозяину последовать его примеру.
Когда собеседники уселись друг против друга, командор, не говоря ни слова, вынул из жилетного кармана табакерку и, позабыв предложить щепоть г-ну Жерару, зачерпнул табаку и с наслаждением втянул в себя огромную понюшку.
Опустив очки на нос и пристально взглянув на г-на Жерара, он произнес:
— Сударь! Я явился от имени короля!
Господин Жерар склонился до земли.
— От имени его величества? — пролепетал он.
Командор продолжал непреклонно и свысока:
— Король поручил мне поздравить вас, сударь, с благополучным окончанием вашего дела.
— Король бесконечно милостив ко мне! — вскричал г-н Жерар. — Однако каким же образом король?..
И он взглянул на командора Триптолема де Мелена с выражением, в котором невозможно было ошибиться.
— Король — отец своим подданным, сударь, — отвечал командор. — Он интересуется судьбой всех страждущих, знает обо всех бесчисленных страданиях, терзающих ваше сердце с тех пор, как вы лишились племянников. Его величество передает вам через меня соболезнования. Не стоит и говорить, сударь, что я присоединяюсь к пожеланиям его величества.
— Вы слишком добры, господин командор! — скромно отвечал г-н Жерар. — Не знаю, достоин ли я…
— Достойны ли вы, господин Жерар? — подхватил командор. — И вы еще спрашиваете?! По правде говоря, вы меня удивляете! Как?!
Вы столько выстрадали, столько трудились, так постарались для общего блага, ваше имя большими буквами высечено на фонтане, на общественной мыльне, на церкви, на каждом камне в этом городке; вас все знают за человека, который любит ближних, помогает себе подобным, проявляет по отношению к любому человеку истинное величие и бескорыстие! И такой человек спрашивает, заслужил ли он милости короля! Повторяю вам, сударь, что меня удивляет ваша скромность; это еще одна добродетель, украшающая вас, известного своими неисчислимыми добродетелями!
— Господин командор! — в смущении отвечал тот. — Я делаю для ближних все, что подобает истинному христианину.
Разве Церковь не предписывает нам любить себе подобных, служить и помогать друг другу?
Командор поднял очки на лоб и уставился на г-на Жерара маленькими глазками.
«Я бы очень удивился, — подумал он, — если бы в этом человеколюбии не оказалось хоть немного иезуитства. Поищем его слабое место!»
Вслух он прибавил:
— Ах, сударь! Разве наш долг не в том, чтобы строго придерживаться принципов, которые диктуют нам Святая церковь и его величество, носящий титул «христианнейшего короля»
и по праву считающий себя «старшим сыном нашей святой матери Церкви»? И разве Церковь не должна отличать и вознаграждать истинных христиан?
— Вознаграждать! — горячо подхватил г-н Жерар, сейчас же раскаявшись в собственной несдержанности.
— Да, сударь, — продолжал командор, и на его губах мелькнула странная улыбка, — вознаграждать… Король позаботился о вашем вознаграждении.
— Однако, — с живостью перебил его г-н Жерар, словно желая искупить свою недавнюю торопливость, — разве чувство исполненного долга — не достаточная награда, господин командор?
— Конечно, конечно, — закивал дворянин королевской палаты, — и ваше замечание очень любопытно; да, чувство исполненного долга — достаточная награда, которой должен довольствоваться каждый человек. Но вознаграждать людей, исполнивших свой долг, — не значит ли это привлекать к ним всеобщее внимание, пробуждать восхищение и любовь их сограждан? Не означает ли это ставить их в пример тем, кто стоит на перепутье, кто еще не сделал окончательного выбора между добром и злом? Вот в чем, сударь, состоит идея его величества, и если только вы не выскажете решительного отказа от милостей, которыми намерен вас осыпать король, мне поручено сообщить вам новость, способную вас осчастливить.
— Прошу прощения, господин командор, — отрывисто проговорил в ответ г-н Жерар, — но я не ожидал, что вы окажете мне честь своим посещением, как не ожидал и поистине отеческой заботы, которой окружил меня его величество, а потому мысли мешаются у меня в голове и я не нахожу слов для выражения своей признательности.
— Признательны должны быть мы, господин Жерар, — возразил командор. — Либо я ошибаюсь, либо его величество подтвердит вам это лично.
Господин Жерар снова отвесил низкий поклон.
Командор терпеливо ждал, пока г-н Жерар снова примет нормальное положение, и продолжил:
— Итак, господин Жерар, если бы король поручил вам отблагодарить человека ваших достоинств, какую награду вы выбрали бы? Отвечайте откровенно.
— Признаться, господин командор, — отозвался г-н Жерар, пожирая глазами рубин, украшавший петлицу дворянина королевской палаты, — я бы затруднился выбрать.
— Если бы речь шла о вас, я понимаю ваше смущение. Но предположим, что речь идет о ком-то другом, о столь же честном, как вы, человеке, например, если только другой смертный может вознестись так же высоко, как вы.
Командор произнес эти слова с насмешливым видом, от чего г-н Жерар заметно вздрогнул. Достойнейший филантроп вопросительно заглянул в лицо дворянину королевской палаты. Но тот всем своим видом старался показать такую доброжелательность, что, если сомнение на миг и закралось г-ну Жерару в душу, оно сейчас же и развеялось.
— В таком случае, мне кажется, господин командор… — начал он.
— Договаривайте!
— …мне кажется, что… орден… Почетного… легиона… — продолжал г-н Жерар, выговаривая каждое слово, как будто боялся, что скажет больше чем нужно и в особенности больше, чем следовало услышать дворянину такого ранга, как командор Триптолем де Мелен.
— Орден Почетного легиона? Что же вы раньше-то молчали, господин Жерар? Какого черта вы скромничаете?.. Орден Почетного легиона!
— Это мое самое горячее желание!
— Должен вам заметить, что я считаю вас невероятно скромным, господин Жерар!
— О, сударь…
— Несомненно! Что такое клочок красной ленты в бутоньерке для человека вашего полета? Ну, дорогой господин Жерар, вы выбрали для другого человека награду, которую его величество уготовил для вас.
— Возможно ли? — вскричал г-н Жерар, и его лицо налилось кровью, словно его хватил апоплексический удар.
— Да, сударь, — продолжал командор, — его величество награждает вас орденом Почетного легиона; король поручил мне не только доставить его вам, но самолично прикрепить к вашей петлице; государь выражает уверенность, что никогда еще эта высокая награда не сияла на груди более достойного человека.
— Я не переживу этой радости, господин командор! — вскричал г-н Жерар.
Господин Триптолем де Мелен опустил для вида руку в карман, а г-н Жерар, задыхаясь от радости, гордости и счастья, приготовился опуститься на колени.
Но вместо того, чтобы достать обещанный и с нетерпением ожидаемый крест, командор скрестил на груди руки и смерил г-на Жерара презрительным взглядом.
— Черт побери! — промолвил он. — Господин честный человек! Должно быть, вы большой негодяй!
Нетрудно догадаться, что г-н Жерар подскочил, словно укушенный.
Но, не обращая внимания на его растерянный вид, странный собеседник продолжал:
— Ну-ка, господин Жерар, смотрите мне прямо в глаза!
Господин Жерар смертельно побледнел и попытался исполнить приказание командора, но не смог поднять голову.
— Что вы хотите сказать, сударь? — пролепетал он.
— Я хочу сказать, что господин Сарранти невиновен, что вы сами совершили преступление, за которое его приговорили к смертной казни, что королю никогда не приходило в голову наградить вас крестом, что я не командор Триптолем де Мелен, дворянин королевских покоев, а господин Жакаль, начальник тайной полиции! А теперь, дорогой господин Жерар, поговорим как добрые друзья. Слушайте меня очень внимательно, потому что я скажу вам нечто весьма и весьма важное!
XVII. Глава, в которой господин Жерар успокаивается
XVIII. Что господин Жакаль предлагает господину Жерару вместо ордена Почетного легиона
Господин Жерар покраснел от удовольствия и, вскочив с места, попытался проникнуть взглядом в темный коридор в надежде разглядеть знаменитость, о которой ему доложили с такой важностью.
И действительно удалось различить в потемках господина высокого роста, светловолосого или, точнее, в светлом завитом парике, в коротких штанах, со шпагой на боку, во французском рединготе с пышным кружевным жабо и орденским крестом в петлице.
— Просите! Просите! — крикнул г-н Жерар.
Лакей удалился, и его превосходительство командор Триптолем де Мелен, дворянин королевских покоев, вошел в гостиную.
— Проходите, господин командор, проходите! — пригласил г-н Жерар.
Командор сделал два шага, небрежно поклонился, едва качнув головой, сощурил левый глаз, поднял на лоб очки в золотой оправе — словом, всем своим вызывающим видом давал понять г-ну Жерару свое превосходство как дворянина древнего рода.
Тем временем г-н Жерар, согнувшийся, словно вопросительный знак, ждал, пока посетитель соблаговолит объяснить, зачем он пришел.
Командор разрешил наконец г-ну Жерару поднять голову, и честнейший филантроп бросился к креслу и поспешил подвинуть его посетителю. Тот сел и предложил хозяину последовать его примеру.
Когда собеседники уселись друг против друга, командор, не говоря ни слова, вынул из жилетного кармана табакерку и, позабыв предложить щепоть г-ну Жерару, зачерпнул табаку и с наслаждением втянул в себя огромную понюшку.
Опустив очки на нос и пристально взглянув на г-на Жерара, он произнес:
— Сударь! Я явился от имени короля!
Господин Жерар склонился до земли.
— От имени его величества? — пролепетал он.
Командор продолжал непреклонно и свысока:
— Король поручил мне поздравить вас, сударь, с благополучным окончанием вашего дела.
— Король бесконечно милостив ко мне! — вскричал г-н Жерар. — Однако каким же образом король?..
И он взглянул на командора Триптолема де Мелена с выражением, в котором невозможно было ошибиться.
— Король — отец своим подданным, сударь, — отвечал командор. — Он интересуется судьбой всех страждущих, знает обо всех бесчисленных страданиях, терзающих ваше сердце с тех пор, как вы лишились племянников. Его величество передает вам через меня соболезнования. Не стоит и говорить, сударь, что я присоединяюсь к пожеланиям его величества.
— Вы слишком добры, господин командор! — скромно отвечал г-н Жерар. — Не знаю, достоин ли я…
— Достойны ли вы, господин Жерар? — подхватил командор. — И вы еще спрашиваете?! По правде говоря, вы меня удивляете! Как?!
Вы столько выстрадали, столько трудились, так постарались для общего блага, ваше имя большими буквами высечено на фонтане, на общественной мыльне, на церкви, на каждом камне в этом городке; вас все знают за человека, который любит ближних, помогает себе подобным, проявляет по отношению к любому человеку истинное величие и бескорыстие! И такой человек спрашивает, заслужил ли он милости короля! Повторяю вам, сударь, что меня удивляет ваша скромность; это еще одна добродетель, украшающая вас, известного своими неисчислимыми добродетелями!
— Господин командор! — в смущении отвечал тот. — Я делаю для ближних все, что подобает истинному христианину.
Разве Церковь не предписывает нам любить себе подобных, служить и помогать друг другу?
Командор поднял очки на лоб и уставился на г-на Жерара маленькими глазками.
«Я бы очень удивился, — подумал он, — если бы в этом человеколюбии не оказалось хоть немного иезуитства. Поищем его слабое место!»
Вслух он прибавил:
— Ах, сударь! Разве наш долг не в том, чтобы строго придерживаться принципов, которые диктуют нам Святая церковь и его величество, носящий титул «христианнейшего короля»
и по праву считающий себя «старшим сыном нашей святой матери Церкви»? И разве Церковь не должна отличать и вознаграждать истинных христиан?
— Вознаграждать! — горячо подхватил г-н Жерар, сейчас же раскаявшись в собственной несдержанности.
— Да, сударь, — продолжал командор, и на его губах мелькнула странная улыбка, — вознаграждать… Король позаботился о вашем вознаграждении.
— Однако, — с живостью перебил его г-н Жерар, словно желая искупить свою недавнюю торопливость, — разве чувство исполненного долга — не достаточная награда, господин командор?
— Конечно, конечно, — закивал дворянин королевской палаты, — и ваше замечание очень любопытно; да, чувство исполненного долга — достаточная награда, которой должен довольствоваться каждый человек. Но вознаграждать людей, исполнивших свой долг, — не значит ли это привлекать к ним всеобщее внимание, пробуждать восхищение и любовь их сограждан? Не означает ли это ставить их в пример тем, кто стоит на перепутье, кто еще не сделал окончательного выбора между добром и злом? Вот в чем, сударь, состоит идея его величества, и если только вы не выскажете решительного отказа от милостей, которыми намерен вас осыпать король, мне поручено сообщить вам новость, способную вас осчастливить.
— Прошу прощения, господин командор, — отрывисто проговорил в ответ г-н Жерар, — но я не ожидал, что вы окажете мне честь своим посещением, как не ожидал и поистине отеческой заботы, которой окружил меня его величество, а потому мысли мешаются у меня в голове и я не нахожу слов для выражения своей признательности.
— Признательны должны быть мы, господин Жерар, — возразил командор. — Либо я ошибаюсь, либо его величество подтвердит вам это лично.
Господин Жерар снова отвесил низкий поклон.
Командор терпеливо ждал, пока г-н Жерар снова примет нормальное положение, и продолжил:
— Итак, господин Жерар, если бы король поручил вам отблагодарить человека ваших достоинств, какую награду вы выбрали бы? Отвечайте откровенно.
— Признаться, господин командор, — отозвался г-н Жерар, пожирая глазами рубин, украшавший петлицу дворянина королевской палаты, — я бы затруднился выбрать.
— Если бы речь шла о вас, я понимаю ваше смущение. Но предположим, что речь идет о ком-то другом, о столь же честном, как вы, человеке, например, если только другой смертный может вознестись так же высоко, как вы.
Командор произнес эти слова с насмешливым видом, от чего г-н Жерар заметно вздрогнул. Достойнейший филантроп вопросительно заглянул в лицо дворянину королевской палаты. Но тот всем своим видом старался показать такую доброжелательность, что, если сомнение на миг и закралось г-ну Жерару в душу, оно сейчас же и развеялось.
— В таком случае, мне кажется, господин командор… — начал он.
— Договаривайте!
— …мне кажется, что… орден… Почетного… легиона… — продолжал г-н Жерар, выговаривая каждое слово, как будто боялся, что скажет больше чем нужно и в особенности больше, чем следовало услышать дворянину такого ранга, как командор Триптолем де Мелен.
— Орден Почетного легиона? Что же вы раньше-то молчали, господин Жерар? Какого черта вы скромничаете?.. Орден Почетного легиона!
— Это мое самое горячее желание!
— Должен вам заметить, что я считаю вас невероятно скромным, господин Жерар!
— О, сударь…
— Несомненно! Что такое клочок красной ленты в бутоньерке для человека вашего полета? Ну, дорогой господин Жерар, вы выбрали для другого человека награду, которую его величество уготовил для вас.
— Возможно ли? — вскричал г-н Жерар, и его лицо налилось кровью, словно его хватил апоплексический удар.
— Да, сударь, — продолжал командор, — его величество награждает вас орденом Почетного легиона; король поручил мне не только доставить его вам, но самолично прикрепить к вашей петлице; государь выражает уверенность, что никогда еще эта высокая награда не сияла на груди более достойного человека.
— Я не переживу этой радости, господин командор! — вскричал г-н Жерар.
Господин Триптолем де Мелен опустил для вида руку в карман, а г-н Жерар, задыхаясь от радости, гордости и счастья, приготовился опуститься на колени.
Но вместо того, чтобы достать обещанный и с нетерпением ожидаемый крест, командор скрестил на груди руки и смерил г-на Жерара презрительным взглядом.
— Черт побери! — промолвил он. — Господин честный человек! Должно быть, вы большой негодяй!
Нетрудно догадаться, что г-н Жерар подскочил, словно укушенный.
Но, не обращая внимания на его растерянный вид, странный собеседник продолжал:
— Ну-ка, господин Жерар, смотрите мне прямо в глаза!
Господин Жерар смертельно побледнел и попытался исполнить приказание командора, но не смог поднять голову.
— Что вы хотите сказать, сударь? — пролепетал он.
— Я хочу сказать, что господин Сарранти невиновен, что вы сами совершили преступление, за которое его приговорили к смертной казни, что королю никогда не приходило в голову наградить вас крестом, что я не командор Триптолем де Мелен, дворянин королевских покоев, а господин Жакаль, начальник тайной полиции! А теперь, дорогой господин Жерар, поговорим как добрые друзья. Слушайте меня очень внимательно, потому что я скажу вам нечто весьма и весьма важное!
XVII. Глава, в которой господин Жерар успокаивается
Господин Жерар закричал от ужаса. Его желтые обвисшие щеки позеленели. Он уронил голову на грудь и шепотом пожелал себе провалиться сквозь землю. — Мы остановились на том, — продолжал г-н Жакаль, — что господин Сарранти невиновен и что вы — преступник. — Смилуйтесь, господин Жакаль! — взмолился г-н Жерар, задрожал всем телом и повалился полицейскому в ноги.
Господин Жакаль взглянул на него с отвращением, свойственным полицейским, жандармам и палачам, когда им приходится иметь дело с трусами.
Не подавая ему руки — казалось, г-н Жакаль боялся замараться, дотронувшись до этого человека, — он приказал:
— Встаньте и ничего не бойтесь! Я здесь для того, чтобы спасти вас.
Господин Жерар поднял голову и затравленно огляделся.
В его глазах светилась надежда и в то же время застыл ужас.
— Спасти меня? — вскричал он.
— Спасти… Вас это удивляет, не так ли? — пожал плечами г-н Жакаль. — Кому могло прийти в голову спасать такого ничтожного человека, как вы? Я вас успокою, господин Жерар. Вас спасают только для того, чтобы погубить честного человека.
Ваша жизнь никому не нужна, зато нужна его смерть, а от него можно отделаться лишь оставив вас в живых.
— А-а, да, да, — промямлил г-н Жерар, — по-моему, я вас понимаю.
— В таком случае, — заметил г-н Жакаль, — постарайтесь сделать так, чтобы ваши зубы не стучали — это мешает вам говорить, — и расскажите мне все дело в мельчайших подробностях.
— Зачем? — спросил г-н Жерар.
— Я мог бы вам не отвечать на этот вопрос, но вы попытаетесь солгать. Хорошо, я скажу: чтобы уничтожить следы.
— Следы!.. Так остались следы? — спросил г-н Жерар, широко раскрывая глаза.
— Ну еще бы!
— Какие следы?
— Какие!.. Прежде всего — ваша племянница…
— Так она не умерла?
— Нет Похоже, госпожа Жерар ее не дорезала.
— Моя племянница! Вы уверены, что она жива?
— Я только что от нее и должен вам признаться,, что ваше имя, дражайший господин Жерар, а в особенности упоминание о вашей «жене», производят на нее довольно жуткое действие.
— Она, стало быть, все знает?
— Вероятно, да, если отчаянно вопит при одном упоминании о тетушке Урсуле
— Урсуле?.. — переспросил г-н Жерар, вздрогнув как от электрического удара.
— Вот видите! — заметил г-н Жакаль. — Даже на вас ее имя производит некоторое впечатление Посудите сами, что должна испытывать несчастная девочка! Надо любой ценой заставить девчонку молчать, как необходимо уничтожить компрометирующие вас следы. Итак, господин Жерар, я врач, и довольно хороший врач. Я умею правильно подбирать лекарства, если знаю, чем болеют люди, с которыми я имею дело. Расскажите же мне эту печальную историю до мелочей самая ничтожная подробность, незначительная по виду, забытая вами, может погубить весь наш план. Говорите так, словно перед вами врач или священник.
Как у всех хитрых тварей, у г-на Жерара был высоко развит инстинкт самосохранения. Он прилежно читал все политические листки, с жадностью прочитывал в роялистских газетах самые гневные статьи, помещенные «по приказу» против г-на Сарранти.
С тех пор он понял, что его защищает невидимая десница; подобно царям, покровительствуемым Минервой, он сражался под эгидой. Г-н Жакаль только что укрепил его в этой вере.
И он понял, что перед полицейским, который пришел к нему как союзник, у него нет никакого интереса что-либо скрывать, напротив, для его же пользы необходимо открыть правду. И он все рассказал, как прежде — аббату Доминику, начиная со смерти его брата и вплоть до той минуты, как, узнав об аресте г-на Сарранти, потребовал у исповедника вернуть записанные признания.
— Наконец-то! — вскричал г-н Жакаль. — Теперь я все понял!
— Как?! — переспросил г-н Жерар, трясясь от страха. — Вы все поняли? Значит, придя сюда, вы еще ничего не знали?
— Я знал не очень много, сознаюсь. Однако теперь все сходится.
Он оперся на подлокотник, схватился рукой за подбородок, ненадолго задумался и неожиданно опечалился, что было для него совсем несвойственно.
— Несчастный парень этот аббат! — пробормотал он. — Теперь я понимаю, почему он божился всеми святыми, что его отец не виноват; теперь мне ясно, что он имел в виду, говоря о доказательствах, которые он не может представить; теперь я вижу, зачем он отправился в Рим — Как?! Он отправился в Рим? — ужаснулся г-н Жерар. — Аббат Доминик отправился в Рим?
— Ну да, Бог мой!
— Зачем ему понадобился Рим?
— Дорогой мой господин Жерар! Существует только один человек, который может разрешить аббату Доминику нарушить тайну исповеди.
— Да, папа!
— За этим он и пошел к папе.
— О Боже!
— С этой целью он попросил и добился у короля отсрочки.
— Я, стало быть, пропал?
— Почему?
— Папа удовлетворит его просьбу.
Господин Жакаль покачал головой — Нет? Вы думаете, не удовлетворит?
— Я в этом уверен, господин Жерар.
— Как — уверены?
— Я знаю его святейшество.
— Вы имеете честь быть знакомым с папой?
— Так же как полиция имеет честь все знать, господин Жерар; как она знает, что господин Сарранти невиновен, а вы — преступник.
— И что же?
— Папа ему откажет.
— Неужели?
— Да. Это жизнерадостный и упрямый монах, он очень хочет передать свою мирскую и духовную власть своему последователю в том же виде, в каком получил ее от своего предшественника. Он найдет, в какие слова облечь свой отказ, но откажет непременно.
— Ах, господин Жакаль! — запричитал г-н Жерар и снова затрясся. — Если вы ошибетесь…
— Повторяю вам, дражайший господин Жерар, что ваше спасение мне просто необходимо. Ничего не бойтесь и продолжайте свои филантропические подвиги, но запомните, что я вам скажу: завтра, послезавтра, сегодня, через час может явиться имярек, который захочет вас разговорить. Он будет утверждать, что имеет на это право, он вам скажет, как я: «Мне все известно!»
Ничего ему не отвечайте, господин Жерар, не признавайтесь даже в юношеских грехах, можете смеяться ему в лицо, потому что он ничего не знает. На свете существуют только четверо, которым известно о вашем преступлении: вы, я, ваша племянница и аббат Доминик…
Господин Жерар сделал нетерпеливое движение, полицейский его остановил.
— И никто, кроме нас, не должен о нем знать, — прибавил он. — Будьте осторожны, не выдайте себя. Отрицайте, упорно отрицайте все, хотя бы вопросы вам задавал королевский прокурор; отрицайте в любом случае, если понадобится — я приду вам на помощь, это мой долг!
Невозможно передать, с каким выражением г-н Жакаль произнес последние три слова.
Можно было подумать, что себя он презирает не меньше, чем г-на Жерара.
— А что если я уеду, сударь? — поспешил вставить г-н Жерар.
— Вы за этим хотели меня недавно перебить, верно?
— Так что вы об этом думаете?
— Вы совершите глупость.
— Не отправиться ли мне за границу?
— Что?! Покинуть Францию, неблагодарный сын! Оставить целое стадо бедняков, которых вы кормите в этой деревне, дурной пастырь? И вы не шутите? Дорогой господин Жерар!
Несчастные этого местечка нуждаются в вас, а я сам намереваюсь в ближайшие дни или, скорее, в одну из ночей прогуляться в знаменитый замок Вири. Мне понадобятся попутчики — любезные, веселые, добродетельные люди вроде вас! И я рассчитываю пригласить вас на прогулку; для меня это будет настоящий праздник, потому что такое путешествие сулит для меня во всяком случае немало удовольствий. Вы согласны, дражайший?
— Як вашим услугам, — тихо проговорил г-н Жерар.
— Тысячу раз благодарю! — отозвался г-н Жакаль.
Вынув из кармана табакерку, он запустил в нее пальцы
и с наслаждением поднес к носу табак.
Господин Жерар решил, что разговор окончен, и встал. Он был бледен, но на его губах играла улыбка.
Он приготовился проводить г-на Жакаля, но тот угадал его намерения и покачал головой:
— Нет, нет, господин Жерар. Я еще не все сказал. Садитесь и слушайте.
Господин Жакаль взглянул на него с отвращением, свойственным полицейским, жандармам и палачам, когда им приходится иметь дело с трусами.
Не подавая ему руки — казалось, г-н Жакаль боялся замараться, дотронувшись до этого человека, — он приказал:
— Встаньте и ничего не бойтесь! Я здесь для того, чтобы спасти вас.
Господин Жерар поднял голову и затравленно огляделся.
В его глазах светилась надежда и в то же время застыл ужас.
— Спасти меня? — вскричал он.
— Спасти… Вас это удивляет, не так ли? — пожал плечами г-н Жакаль. — Кому могло прийти в голову спасать такого ничтожного человека, как вы? Я вас успокою, господин Жерар. Вас спасают только для того, чтобы погубить честного человека.
Ваша жизнь никому не нужна, зато нужна его смерть, а от него можно отделаться лишь оставив вас в живых.
— А-а, да, да, — промямлил г-н Жерар, — по-моему, я вас понимаю.
— В таком случае, — заметил г-н Жакаль, — постарайтесь сделать так, чтобы ваши зубы не стучали — это мешает вам говорить, — и расскажите мне все дело в мельчайших подробностях.
— Зачем? — спросил г-н Жерар.
— Я мог бы вам не отвечать на этот вопрос, но вы попытаетесь солгать. Хорошо, я скажу: чтобы уничтожить следы.
— Следы!.. Так остались следы? — спросил г-н Жерар, широко раскрывая глаза.
— Ну еще бы!
— Какие следы?
— Какие!.. Прежде всего — ваша племянница…
— Так она не умерла?
— Нет Похоже, госпожа Жерар ее не дорезала.
— Моя племянница! Вы уверены, что она жива?
— Я только что от нее и должен вам признаться,, что ваше имя, дражайший господин Жерар, а в особенности упоминание о вашей «жене», производят на нее довольно жуткое действие.
— Она, стало быть, все знает?
— Вероятно, да, если отчаянно вопит при одном упоминании о тетушке Урсуле
— Урсуле?.. — переспросил г-н Жерар, вздрогнув как от электрического удара.
— Вот видите! — заметил г-н Жакаль. — Даже на вас ее имя производит некоторое впечатление Посудите сами, что должна испытывать несчастная девочка! Надо любой ценой заставить девчонку молчать, как необходимо уничтожить компрометирующие вас следы. Итак, господин Жерар, я врач, и довольно хороший врач. Я умею правильно подбирать лекарства, если знаю, чем болеют люди, с которыми я имею дело. Расскажите же мне эту печальную историю до мелочей самая ничтожная подробность, незначительная по виду, забытая вами, может погубить весь наш план. Говорите так, словно перед вами врач или священник.
Как у всех хитрых тварей, у г-на Жерара был высоко развит инстинкт самосохранения. Он прилежно читал все политические листки, с жадностью прочитывал в роялистских газетах самые гневные статьи, помещенные «по приказу» против г-на Сарранти.
С тех пор он понял, что его защищает невидимая десница; подобно царям, покровительствуемым Минервой, он сражался под эгидой. Г-н Жакаль только что укрепил его в этой вере.
И он понял, что перед полицейским, который пришел к нему как союзник, у него нет никакого интереса что-либо скрывать, напротив, для его же пользы необходимо открыть правду. И он все рассказал, как прежде — аббату Доминику, начиная со смерти его брата и вплоть до той минуты, как, узнав об аресте г-на Сарранти, потребовал у исповедника вернуть записанные признания.
— Наконец-то! — вскричал г-н Жакаль. — Теперь я все понял!
— Как?! — переспросил г-н Жерар, трясясь от страха. — Вы все поняли? Значит, придя сюда, вы еще ничего не знали?
— Я знал не очень много, сознаюсь. Однако теперь все сходится.
Он оперся на подлокотник, схватился рукой за подбородок, ненадолго задумался и неожиданно опечалился, что было для него совсем несвойственно.
— Несчастный парень этот аббат! — пробормотал он. — Теперь я понимаю, почему он божился всеми святыми, что его отец не виноват; теперь мне ясно, что он имел в виду, говоря о доказательствах, которые он не может представить; теперь я вижу, зачем он отправился в Рим — Как?! Он отправился в Рим? — ужаснулся г-н Жерар. — Аббат Доминик отправился в Рим?
— Ну да, Бог мой!
— Зачем ему понадобился Рим?
— Дорогой мой господин Жерар! Существует только один человек, который может разрешить аббату Доминику нарушить тайну исповеди.
— Да, папа!
— За этим он и пошел к папе.
— О Боже!
— С этой целью он попросил и добился у короля отсрочки.
— Я, стало быть, пропал?
— Почему?
— Папа удовлетворит его просьбу.
Господин Жакаль покачал головой — Нет? Вы думаете, не удовлетворит?
— Я в этом уверен, господин Жерар.
— Как — уверены?
— Я знаю его святейшество.
— Вы имеете честь быть знакомым с папой?
— Так же как полиция имеет честь все знать, господин Жерар; как она знает, что господин Сарранти невиновен, а вы — преступник.
— И что же?
— Папа ему откажет.
— Неужели?
— Да. Это жизнерадостный и упрямый монах, он очень хочет передать свою мирскую и духовную власть своему последователю в том же виде, в каком получил ее от своего предшественника. Он найдет, в какие слова облечь свой отказ, но откажет непременно.
— Ах, господин Жакаль! — запричитал г-н Жерар и снова затрясся. — Если вы ошибетесь…
— Повторяю вам, дражайший господин Жерар, что ваше спасение мне просто необходимо. Ничего не бойтесь и продолжайте свои филантропические подвиги, но запомните, что я вам скажу: завтра, послезавтра, сегодня, через час может явиться имярек, который захочет вас разговорить. Он будет утверждать, что имеет на это право, он вам скажет, как я: «Мне все известно!»
Ничего ему не отвечайте, господин Жерар, не признавайтесь даже в юношеских грехах, можете смеяться ему в лицо, потому что он ничего не знает. На свете существуют только четверо, которым известно о вашем преступлении: вы, я, ваша племянница и аббат Доминик…
Господин Жерар сделал нетерпеливое движение, полицейский его остановил.
— И никто, кроме нас, не должен о нем знать, — прибавил он. — Будьте осторожны, не выдайте себя. Отрицайте, упорно отрицайте все, хотя бы вопросы вам задавал королевский прокурор; отрицайте в любом случае, если понадобится — я приду вам на помощь, это мой долг!
Невозможно передать, с каким выражением г-н Жакаль произнес последние три слова.
Можно было подумать, что себя он презирает не меньше, чем г-на Жерара.
— А что если я уеду, сударь? — поспешил вставить г-н Жерар.
— Вы за этим хотели меня недавно перебить, верно?
— Так что вы об этом думаете?
— Вы совершите глупость.
— Не отправиться ли мне за границу?
— Что?! Покинуть Францию, неблагодарный сын! Оставить целое стадо бедняков, которых вы кормите в этой деревне, дурной пастырь? И вы не шутите? Дорогой господин Жерар!
Несчастные этого местечка нуждаются в вас, а я сам намереваюсь в ближайшие дни или, скорее, в одну из ночей прогуляться в знаменитый замок Вири. Мне понадобятся попутчики — любезные, веселые, добродетельные люди вроде вас! И я рассчитываю пригласить вас на прогулку; для меня это будет настоящий праздник, потому что такое путешествие сулит для меня во всяком случае немало удовольствий. Вы согласны, дражайший?
— Як вашим услугам, — тихо проговорил г-н Жерар.
— Тысячу раз благодарю! — отозвался г-н Жакаль.
Вынув из кармана табакерку, он запустил в нее пальцы
и с наслаждением поднес к носу табак.
Господин Жерар решил, что разговор окончен, и встал. Он был бледен, но на его губах играла улыбка.
Он приготовился проводить г-на Жакаля, но тот угадал его намерения и покачал головой:
— Нет, нет, господин Жерар. Я еще не все сказал. Садитесь и слушайте.
XVIII. Что господин Жакаль предлагает господину Жерару вместо ордена Почетного легиона
Господин Жерар вздохнул и снова сел, вернее, упал на стул.
Он не сводил с г-на Жакаля остекленевшего взгляда. — А теперь, — сказал тот, отвечая на молчаливый вопрос г-на Жерара, — в обмен на ваше спасение, за которое я ручаюсь, я вас попрошу не в качестве платы, а в виде дружеского return , как говорят англичане, о небольшой услуге. У меня сейчас много дел, и я не смогу навещать вас так часто, как мне бы того хотелось…
— Так я буду иметь честь снова вас увидеть? — робко спросил г-н Жерар.
— А как же, дорогой мой господин Жерар? Я питаю к вам, сам не знаю отчего, настоящую нежность: чувства бывают необъяснимы. И вот, не имея возможности, как я уже сказал, видеть вас столько, сколько хотел бы, я вынужден просить вас оказать мне честь своим посещением хотя бы дважды в неделю. Надеюсь, это будет вам не очень неприятно, дорогой господин Жерар?
— Где же я буду иметь честь навещать вас, сударь? — неуверенно спросил г-н Жерар.
— В моем кабинете, если угодно.
— А ваш кабинет находится?.
— …в префектуре полиции.
При словах «в префектуре полиции» г-н Жерар откинул голову назад, словно не расслышал, и переспросил:
— В префектуре полиции?..
— Ну разумеется, на Иерусалимской улице… Что вас в этом удивляет?
— В префектуре полиции! — с обеспокоенным видом тихо повторил г-н Жерар.
— Как туго до вас доходит, господин Жерар.
— Нет, нет, я понимаю. Вы хотите быть уверены, что я не уеду из Франции.
— Не то! Можете быть уверены, что за вами есть кому присмотреть, и если вам вздумается покинуть Францию, я найду способ вам помешать.
— Но если я дам вам честное слово…
— Это было бы, безусловно, твердой гарантией, однако я очень хочу вас видеть, таково уж мое желание. Какого черта! Я, дорогой господин Жерар, тружусь для вас предостаточно, сделайте же и вы хоть что-нибудь для меня!
— Я приду, сударь, — опустив голову, отвечал честнейший филантроп.
— Нам остается условиться о днях и времени встречи.
— Да, — как во сне повторил г-н Жерар, — нам остается договориться лишь об этом.
— Что вы, к примеру, скажете о среде, дне Меркурия, и пятяице, дне Венеры? Нравятся вам эти дни?
Господин Жерар кивнул.
— Теперь обсудим время… Что вы скажете, если мы будем встречаться в семь часов утра?
— Семь часов утра?.. По-моему, это очень рано.
— Дорогой господин Жерар! Неужели вы не видели очень модную драму, прекрасно исполненную Фредериком, под названием «Кабачок Адре», в которой исполняют романс с таким припевом:
Кто всегда был чист душою,
Любит наблюдать рассвет
Наступает лето, рассвет приходит в три часа, и я не считаю со своей стороны неприличным назначить вам свидание на семь утра…
— Хорошо, в семь часов утра! — согласился г-н Жерар.
— Очень хорошо, очень хорошо! — обрадовался г-н Жакаль. — Перейдем теперь к распорядку остального вашего времени, дражайший господин Жерар.
— Какому еще распорядку? — не понял г-н Жерар.
— Сейчас поясню.
Господин Жерар подавил вздох. Он почувствовал себя мышкой, угодившей в лапы к коту, или человеком в лапах у тигра.
— Вы еще очень крепки, господин Жерар.
— Хм! — обронил честнейший человек с таким видом, словно хотел сказать: «Да так себе!»
— Люди вашего сдержанного темперамента обыкновенно любят прогулки.
— Это верно, сударь, я люблю гулять.
— Вот видите! Я даже уверен, что вы способны пройти в день четыре-пять часов и ничуть не устанете.
— Пожалуй, многовато!
— Это с непривычки, дорогой господин Жерар… Возможно, поначалу будет тяжело, зато потом вы не сможете без этого обходиться.
— Вполне возможно, — не стал возражать г-н Жерар, еще не понимая, куда клонит полицейский.
— Совершенно точно!
— Пусть так.
— Вам придется начать прогулки, господин Жерар.
— Я и так гуляю, господин Жакаль.
— Да, да, в своем саду, в лесах Севра, Бальвю, Вильд'Аврея… Прогулки ваши совершенно бесполезны, господин Жерар, потому что не обращают ваших ближних к добру и не приносят пользу правительству.
— Это так! — отвечал г-н Жерар, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Не стоит попусту терять свое время, дражайший господин Жерар. Я укажу вам цель ваших прогулок.
— Да?
— И постараюсь их по возможности разнообразить.
— К чему эти прогулки?
— К чему? Да для вашего же здоровья прежде всего. Прогулка — это спасительное упражнение.
— Разве я не могу его проделывать вокруг своего дома?
— Вокруг своего дома? Все здешние места до смерти вам надоели. За семь лет вы истоптали здесь все тропинки. Должно быть, вы пресытились Ванвром и его окрестностями. Необходимо непременно — слышите? — прервать однообразие этих прогулок по полям; я хочу, чтобы вы гуляли по парижским улицам.
— По правде говоря, я вас не понимаю, — признался г-н Жерар.
— Я постараюсь как можно яснее выразить свою мысль.
— Слушаю вас, сударь.
— Дорогой господин Жерар! Вы верный слуга короля, не так ли?
— Великий Боже! Я чту его величество!
— Согласны ли вы послужить ему во искупление ваших слабостей и, простите мне это слово, заблуждений?
— Каким образом я мог бы послужить королю, сударь?
— Его величество со всех сторон окружают враги…
— Увы!
— И он не может справиться с ними в одиночку. Он поручает самым верным своим слугам защитить его, сразиться за него, победить злых людей. На языке роялистов, господин Жерар, злыми людьми, моавитянами, амаликитянами называются все, кто из тех или иных соображений принадлежат к той же партии, что и этот негодяй Сарранти, а также те, что не жалуют короля, зато обожают герцога Орлеанского, и, наконец, те, что не признают ни того, ни другого и помнят только об этой чертовой революции восемьдесят девятого года, о которой вы, дорогой господин Жерар, несомненно, знаете, ведь с нее-то и начались во Франции все несчастья. Вот злые люди, господин Жерар, вот враги короля, вот гидры, которых я предлагаю вам победить, и это благородное дело, не так ли?
— Признаться, сударь, — заговорил честнейший г-н Жерар и махнул рукой с безнадежным видом, — я ничего не понимаю из того, что вы говорите.
— Однако ничего мудреного в этом нет, и сейчас вы сами в этом убедитесь.
— Посмотрим!
Господин Жерар стал слушать с удвоенным вниманием, зато и беспокойство его возросло.
— Представьте, например, что вы гуляете под каштанами Тюльрийского парка или под липами Пале-Рояля. Мимо проходят два господина, беседующие о Россини или Моцарте; их разговор вас не интересует, и вы не обращаете на них внимания. Вот идут другие гуляющие, они разговаривают о лошадях, живописи или танцах; вы не любите ни того, ни другого, ни третьего и пропускаете этих господ мимо. Еще прохожие, обсуждающие христианство, магометанство, буддизм или пантеизм; философские дискуссии — это ловушки, расставляемые одними в расчете на глупость других, и вы оставляете спорщиков в покое, поступая как истинный философ. Но могу себе представить, как появляются еще двое, рассуждающие о республике, орлеанизме или бонапартизме.
Представляю также, что они помянут и королевскую власть!
В этом случае, дорогой господин Жерар, поскольку королевскую власть вы любите, зато ненавидите республику, империю, младшую ветвь и заинтересованы прежде всего в том, чтобы послужить правительству и его величеству, вы выслушаете все внимательно, с благоговением, не упустив ни единого слова, а если еще изыщете возможность вмешаться в разговор — тем лучше!
— Однако, если я вмешаюсь в разговор, — сделав над собой усилие, заметил г-н Жерар, начинавший понимать, что от него хотят, — я стану выступать против того, что ненавижу.
— Кажется, мы перестали друг друга понимать, дражайший господин Жерар.
— То есть?..
— Наоборот! Вы должны поддерживать говорунов обеими щуками, поддакивать им; вы даже постараетесь расположить их к себе. Впрочем, это дело нехитрое, достаточно будет представиться: господин Жерар, честный человек. Кому придет в голову вас опасаться? А как только вам удастся завязать знакомство, вы дадите мне знать об этой удаче, и я буду рад с ними познакомиться. Друзья наших друзей — наши друзья, верно? Теперь вам все понятно? Отвечайте!
Он не сводил с г-на Жакаля остекленевшего взгляда. — А теперь, — сказал тот, отвечая на молчаливый вопрос г-на Жерара, — в обмен на ваше спасение, за которое я ручаюсь, я вас попрошу не в качестве платы, а в виде дружеского return , как говорят англичане, о небольшой услуге. У меня сейчас много дел, и я не смогу навещать вас так часто, как мне бы того хотелось…
— Так я буду иметь честь снова вас увидеть? — робко спросил г-н Жерар.
— А как же, дорогой мой господин Жерар? Я питаю к вам, сам не знаю отчего, настоящую нежность: чувства бывают необъяснимы. И вот, не имея возможности, как я уже сказал, видеть вас столько, сколько хотел бы, я вынужден просить вас оказать мне честь своим посещением хотя бы дважды в неделю. Надеюсь, это будет вам не очень неприятно, дорогой господин Жерар?
— Где же я буду иметь честь навещать вас, сударь? — неуверенно спросил г-н Жерар.
— В моем кабинете, если угодно.
— А ваш кабинет находится?.
— …в префектуре полиции.
При словах «в префектуре полиции» г-н Жерар откинул голову назад, словно не расслышал, и переспросил:
— В префектуре полиции?..
— Ну разумеется, на Иерусалимской улице… Что вас в этом удивляет?
— В префектуре полиции! — с обеспокоенным видом тихо повторил г-н Жерар.
— Как туго до вас доходит, господин Жерар.
— Нет, нет, я понимаю. Вы хотите быть уверены, что я не уеду из Франции.
— Не то! Можете быть уверены, что за вами есть кому присмотреть, и если вам вздумается покинуть Францию, я найду способ вам помешать.
— Но если я дам вам честное слово…
— Это было бы, безусловно, твердой гарантией, однако я очень хочу вас видеть, таково уж мое желание. Какого черта! Я, дорогой господин Жерар, тружусь для вас предостаточно, сделайте же и вы хоть что-нибудь для меня!
— Я приду, сударь, — опустив голову, отвечал честнейший филантроп.
— Нам остается условиться о днях и времени встречи.
— Да, — как во сне повторил г-н Жерар, — нам остается договориться лишь об этом.
— Что вы, к примеру, скажете о среде, дне Меркурия, и пятяице, дне Венеры? Нравятся вам эти дни?
Господин Жерар кивнул.
— Теперь обсудим время… Что вы скажете, если мы будем встречаться в семь часов утра?
— Семь часов утра?.. По-моему, это очень рано.
— Дорогой господин Жерар! Неужели вы не видели очень модную драму, прекрасно исполненную Фредериком, под названием «Кабачок Адре», в которой исполняют романс с таким припевом:
Кто всегда был чист душою,
Любит наблюдать рассвет
Наступает лето, рассвет приходит в три часа, и я не считаю со своей стороны неприличным назначить вам свидание на семь утра…
— Хорошо, в семь часов утра! — согласился г-н Жерар.
— Очень хорошо, очень хорошо! — обрадовался г-н Жакаль. — Перейдем теперь к распорядку остального вашего времени, дражайший господин Жерар.
— Какому еще распорядку? — не понял г-н Жерар.
— Сейчас поясню.
Господин Жерар подавил вздох. Он почувствовал себя мышкой, угодившей в лапы к коту, или человеком в лапах у тигра.
— Вы еще очень крепки, господин Жерар.
— Хм! — обронил честнейший человек с таким видом, словно хотел сказать: «Да так себе!»
— Люди вашего сдержанного темперамента обыкновенно любят прогулки.
— Это верно, сударь, я люблю гулять.
— Вот видите! Я даже уверен, что вы способны пройти в день четыре-пять часов и ничуть не устанете.
— Пожалуй, многовато!
— Это с непривычки, дорогой господин Жерар… Возможно, поначалу будет тяжело, зато потом вы не сможете без этого обходиться.
— Вполне возможно, — не стал возражать г-н Жерар, еще не понимая, куда клонит полицейский.
— Совершенно точно!
— Пусть так.
— Вам придется начать прогулки, господин Жерар.
— Я и так гуляю, господин Жакаль.
— Да, да, в своем саду, в лесах Севра, Бальвю, Вильд'Аврея… Прогулки ваши совершенно бесполезны, господин Жерар, потому что не обращают ваших ближних к добру и не приносят пользу правительству.
— Это так! — отвечал г-н Жерар, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Не стоит попусту терять свое время, дражайший господин Жерар. Я укажу вам цель ваших прогулок.
— Да?
— И постараюсь их по возможности разнообразить.
— К чему эти прогулки?
— К чему? Да для вашего же здоровья прежде всего. Прогулка — это спасительное упражнение.
— Разве я не могу его проделывать вокруг своего дома?
— Вокруг своего дома? Все здешние места до смерти вам надоели. За семь лет вы истоптали здесь все тропинки. Должно быть, вы пресытились Ванвром и его окрестностями. Необходимо непременно — слышите? — прервать однообразие этих прогулок по полям; я хочу, чтобы вы гуляли по парижским улицам.
— По правде говоря, я вас не понимаю, — признался г-н Жерар.
— Я постараюсь как можно яснее выразить свою мысль.
— Слушаю вас, сударь.
— Дорогой господин Жерар! Вы верный слуга короля, не так ли?
— Великий Боже! Я чту его величество!
— Согласны ли вы послужить ему во искупление ваших слабостей и, простите мне это слово, заблуждений?
— Каким образом я мог бы послужить королю, сударь?
— Его величество со всех сторон окружают враги…
— Увы!
— И он не может справиться с ними в одиночку. Он поручает самым верным своим слугам защитить его, сразиться за него, победить злых людей. На языке роялистов, господин Жерар, злыми людьми, моавитянами, амаликитянами называются все, кто из тех или иных соображений принадлежат к той же партии, что и этот негодяй Сарранти, а также те, что не жалуют короля, зато обожают герцога Орлеанского, и, наконец, те, что не признают ни того, ни другого и помнят только об этой чертовой революции восемьдесят девятого года, о которой вы, дорогой господин Жерар, несомненно, знаете, ведь с нее-то и начались во Франции все несчастья. Вот злые люди, господин Жерар, вот враги короля, вот гидры, которых я предлагаю вам победить, и это благородное дело, не так ли?
— Признаться, сударь, — заговорил честнейший г-н Жерар и махнул рукой с безнадежным видом, — я ничего не понимаю из того, что вы говорите.
— Однако ничего мудреного в этом нет, и сейчас вы сами в этом убедитесь.
— Посмотрим!
Господин Жерар стал слушать с удвоенным вниманием, зато и беспокойство его возросло.
— Представьте, например, что вы гуляете под каштанами Тюльрийского парка или под липами Пале-Рояля. Мимо проходят два господина, беседующие о Россини или Моцарте; их разговор вас не интересует, и вы не обращаете на них внимания. Вот идут другие гуляющие, они разговаривают о лошадях, живописи или танцах; вы не любите ни того, ни другого, ни третьего и пропускаете этих господ мимо. Еще прохожие, обсуждающие христианство, магометанство, буддизм или пантеизм; философские дискуссии — это ловушки, расставляемые одними в расчете на глупость других, и вы оставляете спорщиков в покое, поступая как истинный философ. Но могу себе представить, как появляются еще двое, рассуждающие о республике, орлеанизме или бонапартизме.
Представляю также, что они помянут и королевскую власть!
В этом случае, дорогой господин Жерар, поскольку королевскую власть вы любите, зато ненавидите республику, империю, младшую ветвь и заинтересованы прежде всего в том, чтобы послужить правительству и его величеству, вы выслушаете все внимательно, с благоговением, не упустив ни единого слова, а если еще изыщете возможность вмешаться в разговор — тем лучше!
— Однако, если я вмешаюсь в разговор, — сделав над собой усилие, заметил г-н Жерар, начинавший понимать, что от него хотят, — я стану выступать против того, что ненавижу.
— Кажется, мы перестали друг друга понимать, дражайший господин Жерар.
— То есть?..
— Наоборот! Вы должны поддерживать говорунов обеими щуками, поддакивать им; вы даже постараетесь расположить их к себе. Впрочем, это дело нехитрое, достаточно будет представиться: господин Жерар, честный человек. Кому придет в голову вас опасаться? А как только вам удастся завязать знакомство, вы дадите мне знать об этой удаче, и я буду рад с ними познакомиться. Друзья наших друзей — наши друзья, верно? Теперь вам все понятно? Отвечайте!