Дюма Александр. Сальватор. Том 1

   — А этот баклан чего надулся? — спросил старик Берто.
   — Да это англичанин, одолживший нам свою посудину, — улыбнулся Пьер Эрбель.
   — Одолжил?! — переспросил Берто. — Англичанин одолжил свою посудину? А ну-ка пусть идет сюда, мы его увенчаем розами!
   Эрбель остановил Берто, который в своем воодушевлении собирался прижать Питкаэрна к груди.
   — Остынь! — сказал Эрбель. — Он одолжил нам шлюп, как мы одолжили Жерсей королю Георгу, уступив силе.
   — Это другое дело, — кивнул Берто. — Значит, ты не только убежал, но и пленников с собой привел! Вот это дело! Красавца моряка да еще прекрасный шлюп! Как пить дать, лодочка стоит двадцать пять тысяч ливров: по пять тысяч франков на брата.
   — Питкаэрн не пленник, — возразил Эрбель.
   — Как так — не пленник?
   — Нет, и шлюп мы продавать не собираемся.
   — Почему?
   — Питкаэрн оказался в ловушке потому, что говорит побретонски и у него добрая душа: мы должны обойтись с ним как с земляком.
   Он поманил англичанина, обращаясь к валлийцу на бретонском наречии.
   — Подойди сюда, Питкаэрн!
   Тому ничего не оставалось, как повиноваться, что он и сделал против воли, как бульдог, заслышавший приказание хозяина.
   — Пусть подойдут ближе, — пригласил Эрбель, — все бретонцы! — И обвел рукой вокруг.
   — Друзья мои! — продолжал он, представляя им Питкаэрна. — Вот земляк, которого надо на славу угостить нынче вечером, потому что завтра утром он вернется в Англию.
   — Браво! — одобрительно прокричали моряки, протягивая Питкаэрну руки.
   Тот ничего не понимал. Он решил, что попал в незнакомый валлийский город.
   Все говорили по-валлийски.
   Эрбель объяснил ему, что происходит и как решили поступить с ним и с его шлюпом.
   Незадачливый англичанин не мог в это поверить.
   Не беремся описывать праздник, героями которого оказались пятеро беглецов и славный Питкаэрн. Вечер прошел за столом, а ночь — в танцах.
   На следующий день сотрапезники, танцоры и танцовщицы проводили Питкаэрна на «Прекрасную Софи», снабженную, как никогда, едой и питьем. Потом ему помогли поднять паруса и якорь. Ветер был попутный, и он величаво вышел из гавани под крики: «Да здравствуют бретонцы! Да здравствуют валлийцы!»
   Погода в тот день, да и на следующий, была прекрасная; были все основания полагать, что славный Питкаэрн и его «Прекрасная Софи» благополучно добрались домой, а рассказ об этом приключении можно и сейчас услышать от жителей Памбрука.

XXIV. «Прекрасная Тереза»

   Читатели понимают: события, о которых мы только что рассказали, преувеличены бретонской поэтикой и приукрашены парижской шутливостью, но они создали Пьеру Эрбелю репутацию отважного и вместе с тем осторожного человека; благодаря этому он оказался первым среди своих товарищей, а те были тем более ему признательны, что ни для кого из них не было секретом: он принадлежит к одному из знатнейших родов не только Бретани, но и Франции.
   В течение нескольких мирных лет, последовавших за признанием Англией американской независимости, Пьер Эрбель не терял времени даром и в качестве сначала помощника капитана, а потом и капитана торгового судна совершил путешествие в Мексиканский залив, дважды побывал в Индии: один раз на Цейлоне, другой — в Калькутте.
   И когда война вспыхнула с еще большим ожесточением в 1794 и 1795 годах, Пьер Эрбель добился от Конвента назначения капитаном, и это почти не стоило ему никаких усилий, принимая во внимание его прошлые заслуги.
   Более того, поскольку Пьер Эрбель был известен своим бескорыстием, а также ненавистью к англичанам, ему доверили вооружить корвет или бриг по своему усмотрению. Эрбелю открыли кредит на пятьсот тысяч франков, а в Брестском арсенале было приказано выдать капитану Пьеру Эрбелю любое оружие, какое он сочтет необходимым для вооружения своего корабля
   На верфях Сен-Мало находился тогда прелестный бриг водоизмещением в пять или шесть тонн; за его строительством капитан Эрбель следил с неизменным интересом, приговаривая:
   — Вот бы иметь такой кораблик в собственном своем распоряжении: в мирное время — с двенадцатью матросами на борту, торгуя кошенилью и индиго , а в военное время — со ста пятьюдесятью матросами, охотясь за англичанами! Тогда мне сам черт не брат!
   Когда Пьер Эрбель получил задание и кредит в пятьсот тысяч франков, а также разрешение вооружиться на Брестском рейде, он стал все чаще наведываться на верфи, где, словно подводный цветок, распускалась «Прекрасная Тереза».
   Пьер Эрбель окрестил изящный бриг именем любимой девушки.
   Торговался он недолго: от имени правительства он как капитан купил бриг у строителей и мог, следовательно, руководить окончанием работ — иными словами, установкой мачт и оснасткой.
   Ни один отец не наряжал с такой любовью единственную дочь перед первым причастием, как Пьер Эрбель — свое судно.
   Он самолично проверял длину и толщину мачт и рей, сам купил на Нантском рынке холст для парусов; он глаз не спускал с мастеров, ковавших и скреплявших медные части брига, приказал выкрасить в темно-зеленый цвет подводную часть судна, чтобы на определенном расстоянии корабль сливался с волнами Капитан приказал пробить по дюжине портиков с каждого борта и два в носовой части. Когда подготовительные работы были закончены, он подсчитал, сколько весит судно, затем вес будущего вооружения, заменил его балластом и отправился испытывать бриг вдоль бретонского берега, как пробует крылья морская птица. Так он обогнул мыс Сийон, прошел между островами Ба и Роскоф, обогнул мыс Сен-Ренан и вошел в Брестскую гавань, притащив у себя на хвосте три-четыре английских корабля и напоминая юную красавицу, за которой вечно увиваются три-четыре воздыхателя.
   Да, захватить «Прекрасную Терезу» было заманчиво. Однако «Прекрасная Тереза» была пока непорочной девицей и явилась в Брест в надежде подыскать то, что помогло бы ей сохранить невинность.
   Надо сказать, капитан ничего не пожалел для этой цели. Бриг принял на нижнюю палубу двадцать четыре восемнадцатифунтовые пушки, которые строго поглядывали с левого и правого борта; кроме того, две тридцатишестифунтовые пушки размещались в носовой части на тот случай, если, имея дело с более сильным противником, пришлось бы удирать, но перед тем пустить двойную стрелу, подобно наводившим когда-то ужас парфянам.
   Но когда было необходимо выдать «Прекрасную Терезу» за торговое судно, занимающееся коммерцией, и ничем другим, ни один корабль не мог сравниться с ней безупречностью хода.
   Тогда ее двадцать четыре двенадцатифунтовые пушки отступали, ее две двадцатичетырехфунтовые втягивали бронзовые шеи в нижнюю палубу, мирный флаг безобидно развевался на гафеле, а холщовое полотнище того же цвета, что и подводная часть судна, раскидывалось по всей линии бортовых портиков, превращавшихся всего-навсего в отверстия для подачи свежего воздуха.
   Сто пятьдесят членов экипажа ложились на нижней палубе, а восемь-десять моряков, достаточных для того, чтобы бриг мог выполнить любой маневр, лениво растягивались наверху или, дабы насладиться еще более свежим воздухом, поднимались на марсы или даже — матросы бывают такими капризными! — развлекались тем, что садились верхом на перекладины грот-брамселя или фор-брамселя и оттуда рассказывали товарищам о том, что происходит в нескольких лье в округе.
   Вот так мирно и шла себе «Прекрасная Тереза» со скоростью шесть узлов в час прекрасным сентябрьским утром 1798 года между островом Бурбом и островками Амстердам и Святого Павла, то есть в огромном фарватере, тянувшемся от Зондского пролива до Тристан-д'Акуньи, через который обычно проходят все суда: возвращаясь в Европу, они вынуждены обойти мыс Доброй Надежды.
   Возможно, нам возразят, что шесть узлов в час — скорость небольшая. Мы бы ответили так: дул легкий бриз, и торопиться было некуда, вот почему «Тереза» шла не под всеми парусами, а подняла лишь большие марсели, фок и кливер.
   Что касается других парусов, таких, как бизань, бомкливер, малый кливер, грот, малые марсели, бом-брамсели и лисели, то их, похоже, сохраняли до лучших времен Вдруг откуда-то с неба донесся голос:
   — Эй, там, внизу!
   — Эге-гей! — не отрываясь от игры, отозвался боцман, бившийся в карты с рулевым. — В чем дело?
   — Вижу парус!
   — С какой стороны?
   — С подветренной от нас.
   — Эй, там! — продолжая игру, крикнул боцман. — Предупреди капитана.
   — И впрямь парус! Парус! — загомонили матросы, стоявшие кто на палубе, кто на фальшборте, кто на вантах.
   Замаячившее вдалеке судно подняло волной, и его заметили все моряки, хотя, будь среди них пассажир, он принял бы корабль за чайку или альбатроса, пиратствовавших в волнах.
   Заслышав крик: «Вижу парус!» — молодой человек лет двадцати восьми выскочил на палубу.
   — Парус? — крикнул он.
   Сидевшие матросы поднялись; те из них, у кого на головах были шапки, зажали их в руках.
   — Да, капитан, парус! — в один голос отозвались матросы.
   — Кто наверху? — спросил он.
   — Парижанин, — отозвались несколько человек.
   — Эй, наверху! Ты зрение еще не потерял, Парижанин? — спросил капитан. — Или, может, прислать тебе мою подзорную трубу?
   — Не стоит! — отказался Парижанин. — Отсюда я способен разглядеть часы на Тюильрийском дворце.
   — Значит, ты можешь нам сказать, что там за посудина?
   — Это большой бриг, позубастей нашего, и направляется в нашу сторону.
   — Под каким парусом идет?
   — У него подняты грот-брамсели, марсели, фок, большой кливер и бизань.
   — Он нас заметил?
   — Вероятно, да, потому что он спустил грот и поднимает грот-брамсели.
   — Свидетельство того, что он хочет с нами поговорить, — заметил кто-то рядом с капитаном.
   Капитан обернулся, чтобы посмотреть, кто позволяет себе вмешиваться в интересный разговор, столь его занимавший в эти минуты. Он узнал одного из своих любимцев, Пьера Берто, сына того самого Берто, который десятью годами раньше принял его как беглеца в Вомонской гавани.
   — А-а, это ты, Пьер? — улыбнулся капитан и хлопнул матроса по плечу.
   — Да, капитан, это я, — отвечал молодой человек, рассмеявшись в ответ и показав при этом два ряда отличных зубов.
   — Ты полагаешь, он хочет с нами поговорить?
   — Да, черт возьми, так я думаю.
   — Ну что ж, мой мальчик… Ступай предупреди командира батареи, что впереди показался подозрительный корабль— пусть приготовится.
   Пьер нырнул в люк и исчез.
   Капитан снова задрал голову.
   — Эй, Парижанин! — крикнул он.
   — Да, капитан?
   — Как выглядит это судно?
   — Похоже на военный корабль, капитан; хотя с такого расстояния невозможно разглядеть флаг, готов поспорить, что это goddam .
   — Слышите, друзья: есть ли среди вас желающие вернуться в плавучую тюрьму?
   Пятеро или шестеро матросов, отведавшие английского гостеприимства, в один голос ответили:
   — Только не я! Не я, тысяча чертей! Не я!
   — В таком случае сначала посмотрим, на нас ли он направил свои пушки, а когда убедимся в его недобрых намерениях, покажем ему, на что мы способны. Поднять на «Прекрасной Терезе» все паруса! Покажем англичанину, что умеют делать сыновья Сен-Мало!
   Не успел капитан договорить, как судно, которое, как мы сказали, шло только под марселями, фоком и большим кливером, оделось в брам-стеньги, потом подняло грот, а вместе с ним бом-кливер и бизань.
   Бриз наполнил все паруса, и «Тереза» взрезала волны, как под рукой сильного пахаря взрезает землю лемех.
   Наступила минутная тишина, сто шестьдесят человек экипажа застыли, словно изваяния; слышны были лишь посвист ветра в парусах да гудение тросов.
   В этой тишине Пьер Берто снова подошел к капитану.
   — Готово? — спросил Эрбель.
   — Так точно, капитан!
   — Порты по-прежнему прикрыты?
   — Вы отлично знаете, что их расчехлят только по вашему личному приказанию.
   — Хорошо. Когда придет время, я отдам такой приказ.
   Попробуем пояснить эти последние слова, довольно невразумительные, может быть, по мнению наших читателей.
   Капитан Пьер Эрбель был не только оригиналом, о чем свидетельствует выбор им рода занятий, но еще обладал веселым характером. На первый взгляд, не считая несколько необычной оснастки, заметной лишь опытному моряку, «Прекрасная Тереза»
   имела столь же мирный вид, насколько привлекательным было ее название.
   Помимо того что ее короткие мачты были длиннее обыкновенного (это делало ее похожей на корабли, выходящие с верфей Нью-Йорка или Бостона), а в трюмах она везла не индиго или кошениль, а то, что на негритянском жаргоне зовется «черным деревом», в остальном она ничем не выдавала своей порывистой походки и неуживчивого характера.
   Более того, ее пушки, тщательно спрятанные в твиндеке, без разрешения хозяина и носа не посмели бы высунуть в порты. Да и сами порты были накрыты огромным куском старого паруса, выкрашенным в тот же цвет, что и подводная часть судна.
   Правда, во время сражения матросы сдергивали парус, словно театральную декорацию, по первому свисту, открывая взору ярко-красную полосу пушечных портов, в которую пушки, торопясь глотнуть свежего воздуха, сладострастно вытягивали свои бронзовые шеи. И так как одному капитану Пьеру Эрбелю пришла в голову эта веселая мысль, англичанин не знал, что имеет дело с человеком, который сам не станет просить пощады, но и другого не помилует.
   Итак, Эрбель и его экипаж стали ждать, как поведет себя английское судно.
   Англичане подняли все паруса вплоть до лиселей, похоже было, что они натянули все до единого лоскута, бывшие у них на борту.
   — Ну, теперь можно о нем забыть, — заметил капитан Эрбель. — Берусь довести его отсюда в Сен-Мало, так что ему не удастся сократить между нами расстояние ни на пядь. Догонит он нас только когда нам заблагорассудится его подождать
   — А почему бы не подождать его прямо сейчас, капитан, — предложили трое или четверо нетерпеливых матросов
   — Это ваше дело, ребятки. Если вы меня хорошенько попросите, я не смогу вам отказать.
   — Смерть англичанину! Да здравствует Франция! — прокричали как один все матросы.
   — Ну что ж, дети мои, англичанина слопаем на десерт, — предложил капитан Эрбель — А пока давайте обедать. Учитывая, что случай у нас торжественный, каждый получит двойную порцию вина и по стаканчику рома Слышишь, кок?
   Четверть часа спустя все сидели за столом и ели с таким аппетитом, словно для большинства из них эта трапеза должна была оказаться последней, как для царя Леонида.
   Обед был превосходным. Он напомнил парижанину счастливейшие часы его детства, и от имени всех собравшихся, а также с разрешения капитана он попросил своего товарища, матроса Пьера Берто по прозвищу Монтобанн-Верхолаз, спеть одну из любимых всеми моряками песен, которую он так хорошо исполнял, как среди людей сухопутных народная песня «Дела пойдут на лад», эта моряцкая песня была чем-то средним между Марсельезой и «Карманьолой».
   Пьер Берто по прозвищу Монтобанн не заставил себя упрашивать и звонким, словно труба, голосом завел сумасшедшую и вместе с тем грозную песню, ни слов, ни мотива которой мы, к сожалению, не знаем.
   Для пущей правдивости прибавим, что, как бы восторженно ни принимал экипаж в целом, а Парижанин в частности, его необычайное пение, все испытывали такое нетерпение и так расшумелись, что капитану Пьеру Эрбелю пришлось призвать своих людей к тишине, чтобы виртуоз смог допеть восьмой куплет.
   Как помнят читатели, Пьер Берто был любимцем капитана, и тот не хотел, чтобы его грубо перебивали.
   Благодаря вмешательству капитана Пьер Берто допел не только восьмой, но и девятый, а за ним и десятый куплет.
   На этом песня кончалась.
   — Это все, капитан, — доложил певец.
   — Точно все? — спросил Пьер Эрбель.
   — Абсолютно все!
   — Да ты не стесняйся: если есть еще куплеты — валяй, у нас есть время! — предложил капитан.
   — Нет, это вся песня.
   Капитан огляделся по сторонам.
   — А где Парижанин? — громко спросил он. — Эй, Парижанин!
   — Я здесь, капитан, на своем посту: сижу на перекладине брам-стеньги И действительно, как только песня кончилась, Парижанин с обезьяньей проворностью снова занял место, которое называл своим постом.
   — На чем мы остановились перед обедом, Парижанин? — спросил капитан — Как я имел честь вам докладывать, капитан, бриг очень похож на военное судно, от него за милю разит goddam'oм .
   — Что ты еще видишь?
   — Ничего. Он от нас на прежнем расстоянии. Но если бы у меня была подзорная труба…
   Капитан вложил собственную трубу юнге в руки и, дав ему пинка для скорости, напутствовал такими словами:
   — Отнеси-ка это Парижанину, Щелкунчик!
   Тот бросился вверх по вантам.
   Если Парижанин поднимался с проворностью обезьяны, то Щелкунчик, надо отдать ему должное, взлетел вверх, как белка. Он добрался до наблюдателя и передал ему требуемый инструмент.
   — Вы мне позволите побыть рядом с вами, сударь? — спросил юнга.
   — А разве капитан запретил? — поинтересовался Парижанин.
   — Нет, — сказал мальчик.
   — Что не запрещено, то разрешено: оставайся.
   Мальчик сел на рее, как грум — на крупе позади наездника.
   — Ну что, теперь лучше видно? — спросил капитан.
   — Да, теперь будто смотрю на него сверху.
   — У него один или два ряда зубов?
   — Один, но до чего ж сильна челюсть, черт возьми!
   — И сколько зубов?
   — Дьявол! На десяток больше, чем у нас.
   Как помнят читатели, у «Прекрасной Терезы» имелось на вооружении двадцать четыре пушки да еще две на корме, итого — двадцать шесть штук. Но те, что располагались на корме, капитан называл своим сюрпризом, учитывая, что они были вдвое большего калибра, чем остальные орудия.
   И котда с брига, вооруженного двадцатичетырехфунтовыми орудиями, внимательно осматривали «Прекрасную Терезу»
   с левого и с правого борта и видели, что у нее лишь восемнадцатифунтовые пушки, бриг доверчиво пускался за ней в погоню. «Прекрасная Тереза» уходила от преследования, и так как капитан был опытным артиллеристом, он подпускал неприятельский бриг на расстояние выстрела своих носовых пушек, а потом затевал так называемую игру в кегли.
   Пьер Берто был отменным наводчиком, только ему поручалось наводить две тридцатишестифунтовые пушки. Пока он наводил одну, другую в это время заряжали, и капитан Эрбель находил особенное удовольствие, наблюдая за тем, как из ютовых орудий ядра беспрерывно летели одно за другим в паруса или борт вражеского судна в зависимости от его собственного приказания: «Выше, Пьер!» или «Давай-ка пониже!»
   — Вы слышите? — спросил капитан матросов.
   — Что, капитан?
   — Что сказал Парижанин.
   — А что он сказал?
   — У англичанина на десять зубов больше, чем у нас.
   — А два наших клыка, капитан? По-вашему, они ничего не стоят? — возразил Пьер Берто.
   — Значит, вы полагаете, ребята, что нам нечего бояться?
   — Нет, — подтвердил Пьер Берто. — Мы их прихлопнем вот так.
   Он прищелкнул большим и средним пальцами.
   — Давайте сначала узнаем, с кем имеем дело, — предложил капитан.
   Он снова обратился к Парижанину.
   — Эй, наверху! Ты знаешь все посудины этих еретиков, словно сам их крестил. Можешь мне сказать, что это за бриг?
   Парижанин поднес трубу к глазам, осмотрел бриг со вниманием, свидетельствовавшим о том, как горячо ему хотелось оправдать доверие капитана, и, сложив наконец трубу, словно ему нечего больше высматривать, произнес:
   — Капитан! Это «Калипсо».
   — Браво! — сказал Пьер Эрбель. — Ну что ж, ребятки, пойдемте утешим ее после отъезда «Улисса».
   Экипаж понял эти слова буквально, так как матросы не знали, что хотел сказать капитан, однако смекнули, что это одна из обычных странных шуток Пьера Эрбеля, какие он любит отпускать перед стычкой.
   Слова капитана были встречены таким громким криком «ура!», что, прозвучи он на римском форуме, пролетающий над ним ворон упал бы замертво от страха.
   Другой капитан долго бы думал, прежде чем напасть на корабль, в полтора раза превышающий по вооружению его самого; однако капитан Эрбель испытывал удовлетворение, знакомое каждому смельчаку, встречающему достойного противника.
   Как только отзвучали крики одобрения, капитан с довольным видом посмотрел на загорелые лица матросов, не сводивших с него горящих глаз и показывавших в улыбке белоснежные зубы.
   — Спрашиваю в последний раз: вы твердо решили? — громко произнес он.
   — Да, да, — единодушно отозвались матросы.
   — Вы готовы биться до последнего?
   — Да! — донеслось со всех сторон.
   — И даже больше! — прибавил Парижанин со своей выбленки.
   — В таком случае, братцы, вперед! Поднимите трехцветный флаг и внимательно следите за тем? как поведет себя «Калипсо».
   Приказание капитана было исполнено. Война разгоралась, подобно радуге, и все взгляды были направлены в сторону неприятельского брига.
   Едва французский флаг был водружен, как, словно приняв вызов, англичане подняли и свой флаг, да еще сопроводили это пушечным выстрелом.
   «Прекрасная Тереза» пока не трогала чехол, скрывавший батарею, сохраняя скромный и безобидный вид, более подобавший простому торговому судну.
   — Мы посмотрели, теперь давайте послушаем, — предложил Пьер Эрбель.
   Матросы «Прекрасной Терезы» стали прислушиваться, и, хотя их еще отделяло от «Калипсо» приличное расстояние, ветер донес до их слуха барабанный бой.
   — Отлично! Их нельзя обвинить в том, что они скрывают свои намерения, — молвил Пьер Эрбель. — Ну, дети мои, покажем, на что мы способны, мэтру Джону Булю; пусть знает, что если зубов у нас и не полон рот, как у него, то кусаться мы все-таки умеем.
   Едва он успел отдать этот приказ, как чехол, скрывавший батарею «Прекрасной Терезы», исчез как по волшебству, и с борта «Калипсо» могли теперь, в свою очередь, насчитать с каждой стороны «Прекрасной Терезы» по дюжине портов, а в каждом из них — по восемнадцатифунтовой пушке.
   Затем Щелкунчик, бывший на судне не только юнгой, но еще и флейтистом, соскользнул с марса на палубу в одно время с барабанщиком; тот поднял палочки, приготовившись по знаку капитана извлечь первый звук из своего певучего инструмента.
   Капитан подал долгожданный знак.
   На «Прекрасной Терезе» заиграли «По местам стоять, к бою готовиться!»: барабанная дробь прокатилась по палубе, проникла в задний люк и снова вырвалась через передний на свободу под аккомпанемент Щелкунчика, умудрявшегося играть к бою в виде вариации на тему народной песни: «Счастливого пути, мсье Моле!»
   Первые же звуки обоих инструментов произвели поистине магическое действие.
   В одно мгновение каждый матрос занял положенное ему в подобных обстоятельствах место, вооружившись тем, что ему полагалось.
   Марсовые матросы бросились на марсы с карабинами в руках; те, что были вооружены мушкетами, выстроились на баке и шкафуте; мушкетоны были устроены на подставках, а пушки выкатили. Запасы гранат были приготовлены на каждом шагу, откуда только можно было вести огонь по палубе неприятельского судна. Наконец главный старшина приказал подобрать все шкоты и приготовить запалы и абордажные крючья.
   Вот что происходило на палубе.
   Но под палубой, или, иначе говоря, в утробе судна, поднялась ничуть не меньшая суета.
   Пороховые склады были вскрыты, сигнальные огни зажжены, а перегородки разобраны.
   Образовалась группа шутников: это были самые высокие и мускулистые матросы «Прекрасной Терезы». Каждый выбрал оружие по себе: один — топорик, другой — гарпун, третий — копье.
   Они напоминали великанов, вооруженных давно уже исчезнувшим из обихода оружием, бывшим в употреблении в дни титанов, но незнакомым со славных времен Антея, Анкелада и Жериона.
   Капитан Эрбель, сунув руки в карманы бархатной куртки, в которой он сильно смахивал на мирного буржуа из Сен-Мало, гуляющего на молу в воскресный денек, обошел судно, удовлетворенно подмигивая то тому, то другому; при этом он щедро раздавал табак, отламывая от скрученных в трубку табачных листьев, торчавших у него из кармана, будто голова любопытного ужа.
   Окончив осмотр, он сказал:
   — Дети мои! Вы, вероятно, знаете, что на днях я женюсь.
   — Нет, капитан, — возразили матросы, — нам об этом ничего не известно.
   — Ну, будем считать, что я поставил вас в известность.
   — Спасибо, капитан, — поблагодарили матросы. — А когда свадьба?
   — Пока не знаю точно. Зато одно я знаю твердо.
   — Что, капитан?
   — Если уж я женюсь, то подарю госпоже Эрбель мальчика.
   — Надеемся, что так и будет, — засмеялись матросы.
   — Обещаю вам, братцы: кто спрыгнет на палубу «Калипсо»
   вторым, станет крестным отцом моего сына.
   — А первый что получит? — не утерпел Парижанин.
   — Первому я раскрою топором череп, — пригрозил капитан. — Пока я здесь, я не потерплю, чтобы кто-то лез вперед меня!
   Итак, договорились, ребятки: подтягивайте на гитовы грот и бизань, убирайте бом-кливер, иначе англичанин никогда нас не догонит и мы так и не поговорим.
   — Отлично! — обрадовался Парижанин. — Я вижу, капитан не прочь сыграть в кегли. Займи свое место, Пьер Берто!
   Тот взглянул на капитана, желая понять, следует ли ему исполнить предложение Парижанина.
   Эрбель кивнул.
   — Скажите, капитан… — начал Пьер Берто.