Страница:
западным капиталом, легко оказывались в руках патриотических сил. В августе
они достигли реки Янцзы, в октябре заняли г. Ханькоу и соседние города,
составлявшие мегаполис Ухань, в марте 1927 г. -- Нанкин. За два месяца перед
этим революционное правительство перебралось из Кантона в Ханькоу.
Но в руководстве Гоминьдана вновь вызрел конфликт между левой группой,
доминировавшей в правительстве, и Чан Кайши. В марте 1927 г. Чан отказался
явиться на заседание ЦИК в Ханькоу, продемонстрировав этим пренебрежительное
к нему отношение, был исключен из руководства Гоминьдана и снят с поста
главнокомандующего. В ответ на это он 12 апреля устроил в Шанхае, только что
взятом войсками, резню коммунистов и других левых. Оба крыла Гоминьдана
заявили об исключении друг друга из партии. ЦИК отдал приказ об аресте Чана.
Последний в свою очередь возложил ответственность за события на компартию,
которая создала в Гоминьдане "царство террора", оторвала его от рабочих и
крестьянских организаций, привела к созданию единого фронта
империалистических держав против национально-патриоти-
•ї
S <ъ
12
13
ческих сил. Чан образовал альтернативное правительство в Нанкине.
В этих условиях в конце мая 1927 г. последовало секретное распоряжение
Сталина, весьма раздраженного тем, что ему не удалось использовать Чан
Кайши, а затем выбросить его, как выжатый лимон (выражение генсека), чтобы
компартия прекратила сотрудничество с Гоминьданом и его правительством,
начала конфискацию земли и формирование независимой рабоче-крестьянской
армии. Секретная инструкция попала в руки левых гоминьдановцев во главе с
Ван Цзивеем. В результате коммунисты были изгнаны из правительства в
Ханькоу, начались их аресты. Бородин и его группа были отозваны в СССР.
В сентябре несколько гоминьдановских групп объединились в новом
правительстве, сформированном в Нанкине Чан Кайши. Он стал главой ЦИК
Гоминьдана и главнокомандующим. Был предпринят поход на Пекин, который
держал в своих руках Чжан Цзолин -- руководитель северной и центральной
группы милитаристов. Пекин был взят, советские советники заменены
германскими офицерами. Началось постепенное примирение Гоминьдана с
западными державами. Попытка коммунистического путча в Кантоне в декабре
1927 г. и создания совета в этом городе потерпела провал и завершилась новым
кровопролитием.
В феврале 1928 г. Коминтерн возложил вину за собственные просчеты в
китайском вопросе, а точнее за провалы сталинского курса, на компартию
Китая, обвинив ее руководство в "правом оппортунизме". Генеральный секретарь
партии Чен Дусю был снят со своего поста. Компартии было предложено начать
создание "советских баз".
В критике курса Сталина и сталинского руководства Коминтерна со стороны
Троцкого и других оппозиционеров было немало точных и тонких наблюдений.
Соглашаясь на сотрудничество коммунистов с левыми гоминьдановцами, они
предсказывали предательство Чана, понимали, что, содействуя превращению
Гоминьдана в централизованную партию по советскому образцу в противовес
парламентской западной модели, Бородин и его помощники сами куют поражение
коммунистов. Троцкий призывал к созданию рабочих и крестьянских советов под
коммунистическим руководством в Китае
еще тогда, когда продолжался "медовый месяц" в отношениях между
компартией и Чан Кайши. Впрочем, в отношении Китая многие полемистические
материалы напоминали схоластические трактаты -- таковыми, в частности, были
дискуссии Радека--Бухарина о степени капиталистического развития Китая и
сохранении в нем феодальных элементов (они основывались на эмоциях и в
лучшем случае логических предположениях, а не не скрупулезном анализе
фактов), о том, создавать ли советы в этой стране сразу или брать курс на их
организацию при определенных условиях и т. п. "Доводы Троцкого... были
сильнее, когда он высказывался за уменьшение зависимости коммунистов от
Гоминьдана, как правого, так и левого, а, следовательно, за усиление их
самостоятельности; однако и он впадал в абстракцию, когда в качестве панацеи
предлагал создавать и распространять советы"19.
Провал политики СССР и Коминтерна в Китае был не единственной их
неудачей на международной арене. Приближалась к печальному концу история
Англо-русского профсоюзного комитета -- органа связи между ВЦСПС и
Британским конгрессом тред-юнионов, который ставил своей целью преодоление
раскола в мировом профсоюзном движении. Комитет был порождением тех сил в
ВКП(б), которые чуть более по деловому относились к единству действий в
рабочем движении, нежели, скажем, Зиновьев, рассматривавший лозунг единого
фронта лишь как средство разоблачения реформистов, а рабоче-крестьянское
правительство как символ пролетарской диктатуры, или переведенное на язык
масс название пролетарской диктатуры. Видимо, наибольшая заслуга в создании
комитета принадлежала Бухарину и близкому к нему председателю ВЦСПС М. П.
Томскому. Сталин до поры до времени поддерживал его существование. Троцкий и
его сторонники встретили создание комитета профсоюзного единства в штыки.
Они не без основания отмечали верхушечный характер соглашения, участие в нем
лишь небольшой группы британских лидеров, которые представляли в основном
левое Движение меньшинства, тот факт, что левые тредюнионисты не смогли
оказать влияния на ход всеобщей забастовки в Великобритании в начале мая
1926 г., завершившейся поражением рабочих. В то же время со свойственным ему
догматизмом Троцкий толковал пороки Англо-русского комитета расшири-
•ї
S <ъ
14
15
тельно, в принципе выступил против соглашении с "оппортунистическими
лидерами" западноевропейского рабочего движения.
В дискуссиях вспоминались и другие неудачи: провал коммунистических
путчей в Германии и Болгарии в 1923 г., в Эстонии в 1924 г. Обе стороны -- и
оппозиционеры, и правившая группа -- искали субъективные причины этих
поражений. Оппозиционерам в этом смысле было легче -- они обвиняли
сталинско-бухаринское руководство Коминтерна (забывая, правда, что в
1923--1924 гг. во главе Коминтерна стоял один из лидеров теперешней
оппозиции Зиновьев). Сталинцы-бу-харинцы находили виновников в компартиях,
особенно в тех группах, которые поддерживали оппозицию в СССР или в какой-то
мере сочувствовали ей. Обвинения в "правом оппортунизме", "ликвидаторстве"
или же, наоборот, в "ультралевизне" сыпались, как из рога изобилия.
И правившая команда, и борцы против нее в равной мере необоснованно,
спекулятивно твердили о непосредственной опасности военного нападения
"империалистических держав" на СССР. "Военная тревога" стала особенно
навязчивой после того, как в мае 1927 г. последовала серия международных
инцидентов, из которых наиболее значительными были разрыв Великобританией
дипломатических отношений с СССР (это произошло после того, как во время
обыска в помещении Англо-русского кооперативного общества были обнаружены
неопровержимые свидетельства советского шпионажа) и убийство советского
полпреда в Польше П. Л. Войкова русским белоэмигрантом. Никакого "единого
фронта империалистических держав против СССР", готовившего "новую
интервенцию", на самом деле не существовало, и в советском истеблишменте
прекрасно это сознавали. Как и прочие рычаги, резкое преувеличение военной
угрозы играло на руку Сталину, использовавшему его против оппозиции, более
того -- заявившего о возникновении "единого фронта от Чемберле-на до
Троцкого". О том, что это было именно так, свидетельствовал нарком
иностранных дел Г. В. Чичерин, заявивший в 1929 г. американскому журналисту
и будущему видному историку Луи Фишеру: "В июне 1927 г. я вернулся из
Западной Европы. Все в Москве говорили о войне. Я старался разубедить их:
"Никто не планирует нападения на нас". Я настаивал.
Тогда коллега меня просветил. Он сказал: "Мы это знаем. Но это нам
нужно для борьбы с Троцким""20. Остается вновь и вновь
поражаться, как такой опытный политик, каким был Троцкий, оказался на поводу
мошеннической игры Сталина. Но ведь, вступим в спор с собою же, если бы
лидер оппозиции пожертвовал своими догмами, начал по тактическим
соображениям полемику со Сталиным, отрицая военную опасность, это был бы
совершенно другой человек, не тот, чья позиция доминировала в оппозиционной
среде.
Усвоив, что партийный аппарат полностью ее поддерживает, что основная
масса рядовых коммунистов одурманена "антитроцкистскими" эскападами, что
масса населения весьма чужда споров в партийных верхах, сталинская клика
осенью--зимой 1927 г. завершила организационный разгром объединенной
оппозиции. При этом сами оппозиционеры исправно попадали в капканы, которые
для них расставлялись. Последовали "раскрытие тайной типографии", которую
"помог" оборудовать тайный агент ОГПУ; разгон попыток альтернативных
демонстраций 7 ноября 1927 г.; исключение Троцкого и Зиновьева вначале из
ЦК, а затем из партии; наконец, изгнание из ВКП(б) всех активных
оппозиционеров в декабре 1927 г. на XV съезде партии.
Съезд увенчался очередной политической игрой Сталина, когда он на
пленуме ЦК 19 декабря, посвященном "избранию" высших партбоссов, лицемерно
попросился в отставку. Сталин, разумеется, был убежден, что его "просьбу"
отклонят. Тем более важно было ему зафиксировать в продолжавшихся по
одной-две минуты двух выступлениях, что он стал генсеком по инициативе
Ленине, что именно благодаря ему разбита оппозиция, что генсек в партии
должен быть только один и что, стало быть, всяких "маленьких генсеков" -- в
республиках и губерниях -- надо немедля устранить. Этот пленум, безусловно,
был одной из главных вех на пути превращения Сталина в единоличного
диктатора21.
Буквально на следующий день после исключения активных деятелей
оппозиции из ВКП(б) сама оппозиция раскололась. Каменев, Зиновьев и ряд
других деятелей полностью капитулировали, заявив об идейном и
организационном "разоружении", осуждении взглядов, которые они только что
пропаган-
•ї
S <ъ
16
17
дировали, обязались поддерживать и отстаивать все партийные решения. Их
письмо появилось в "Правде" 27 декабря 1927 г. "...Мнимые величины выходят
из игры, надо думать, выходят навсегда", -- написал по этому поводу
Троцкий22.
К началу 1928 г. приблизительно полторы тысячи оппозиционеров были
арестованы и находились в заключении. Но время для прямой физической
расправы с диссидентской "головкой", по мнению сталинской клики, еще не
наступило. 3 января 1928 г. политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение отправить не
капитулировавших лидеров оппозиции в ссылку в отдаленные районы страны. Это
решение было задним числом продублировано постановлением Особого совещания
ОГПУ от 31 декабря 1927 г.
Выделенная оппозиционерами комиссия в составе X. Г. Ра-ковского, К. Б.
Радека и В. Д. Каспаровой пыталась дискутировать с председателем ЦКК ВКП(б)
Г. К. Орджоникидзе о месте и условиях ссылки. Последовала волна обмана и
дезинформации: Орджоникидзе давал неопределенные обещания, в то время как
ОГПУ приступило к осуществлению директивы политбюро, оформив меру наказания
пресловутой статьей 58 (10) уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшей кары
вплоть до расстрела за контрреволюционную агитацию и пропаганду. Так Л. Д.
Троцкий оказался в Алма-Ате, Радек, Смилга, Серебряков, Белобородов,
Евдокимов, Сосновский, Раковский и многие другие оппозиционеры -- в разных
городах и поселках Сибири, Урала, Туркестана и иных дальних местах страны.
Зарубежная печать и сами ссыльные стали называть эту пока еще бескровную
расправу "сухой гильотиной"23.
Документация второго-третьего томов настоящего издания отражает
пребывание оппозиционных деятелей в ссылке, их занятия, их дискуссии,
отношение к событиям, происходившим в партии и в стране.
Публикуемые во втором томе телеграммы свидетельствуют, как в начале
1928 г. происходило установление контактов между оппозиционерами в новых
местах обитания. Затем они стали обмениваться деловыми письмами, носившими
подчас характер объемистых политических трактатов, которые свидетельствуют,
что ряд лидеров оппозиции (прежде всего, Троцкий, Раковский и Сосновский)
сохранили привержен-
ность своим взглядам, давая более или менее адекватную оценку ситуации
в партии и в стране, насколько это позволяла оторванность от центра, и,
главное, взгляды и характер мышления авторов.
В то же время поразительное впечатление производит наивность
оппозиционеров -- для некоторых, прежде всего, Троцкого, она, возможно, была
показной, но для других, безусловно, искренней. Они не верили, что "повар,
готовящий острые блюда" (приписываемая, а, может быть, и действительная
оценка Сталина Лениным еще той поры, когда их отношения были деловыми и
довольно близкими), полон решимости приготовить из них самое экзотичное
восточное варево. Сосланные как контрреволюционеры, они надеялись, что ЦК
разрешит им устроить своего рода всесоюзное совещание в Москве, Алма-Ате или
другом месте для того, чтобы определить свое отношение к вроде бы
намечавшемуся "левому повороту" официальной линии. Более того, в письмах
подчас проскальзывает надежда, что партруководство пойдет на попятную и чуть
ли не с извинениями позовет оппозиционеров назад, в свои ряды. Двойственную
позицию занимал даже такой трезвый и решительный враг сталинщины, как
Раковский. Он писал Троцкому: "Я считаю, конечно, что наше обращение за
разрешением (совещания -- авторы вступительной статьи) может быть на черной
партбирже и использовано против нас, но я считал и считаю также, что две
идеи для нас важны и обязательны: защищать свои взгляды и, когда случай
представится, постучать в двери партии"24.
Предположение, что примирение вполне возможно, стимулировалось, надо
сказать, довольно либеральным режимом, на котором, во всяком случае вначале,
находились ссыльные. Троцкий выполнял задания Института Маркса и Энгельса
при ЦК ВКП(б), переводил сочинения Маркса, получая за это гонорары. Другим
поступала литература из этого института.
Оптимистические надежды питали некоторые трансформации, происходившие в
руководстве ВКП(б), зревший в политбюро раскол, признаки которого
наблюдались воочию. Вслед за апрельским пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б) 1928 г.,
материалы которого опубликованы не были, но решения были выдержаны в духе
установок Бухарина, в печати появились два принципиально отличавшиеся друг
от друга выступления
18
19
о его итогах -- Сталина в Москве и Бухарина в Ленинграде25.
Сталин был бескомпромиссен и груб. Он произнес свои "исторические" слова о
том, что "если критика содержит хотя бы 5--10 процентов правды, то и такую
критику надо приветствовать" , которые освятили уже открытую дорогу клевете
и будущему выявлению новых "врагов". О тех, кто рассчитывал на прекращение
борьбы против кулачества, Сталин заявил, что "им не может быть места в нашей
партии", что тот, кто думает понравиться "и богатым, и бедным, тот не
марксист, а дурак". Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что
имелся в виду Бухарин, вроде бы восторжествовавший на только что
завершившемся пленуме. "Не марксист, а дурак" же произнес доклад в
совершенно ином тоне и впервые высказал беспокойство по поводу тенденции
рассматривать чрезвычайные меры как что-то нормальное26. Давно ли
он считал, что эти меры вполне нормальны в борьбе против оппозиции? Опытным
политическим наблюдателям должно было быть ясно, что между Сталиным и
Бухариным назревала конфронтация.
Противоречия всплыли на поверхность на следующем, июльском пленуме ЦК и
ЦКК ВКП(б), оставившем "правых" в меньшинстве. Именно на этом пленуме Сталин
выдвинул тезис о том, что "по мере нашего продвижения вперед сопротивление
капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет
обостряться"27, послуживший обоснованием будущей кровавой бани.
Все эти сдвиги воспринимались оппозиционерами по-разному. С одной
стороны, Бухарин попытался установить контакты с бывшими представителями
оппозиции. 11 июля он встретился с Каменевым и вел с ним беседу о возможном
сотрудничестве в борьбе против "Чингисхана"-Сталина28. За пределы
взаимного прощупывания контакты "Колечки Ба-лаболкина" (Троцкий) не
продвинулись. С другой стороны, Сталин сам стал инспирировать слухи, что он
готов пойти на примирение с бывшими оппозиционерами. Надеждам на их
достоверность способствовало появление выступлений с установками,
напоминавшими идеи, выдвигавшиеся Троцким. "Незаметно Сталин присвоил себе
одежду Троцкого", -- писал биограф29. Аналогичного мнения
придерживались наблюдатели эмигрантского Русского общевоинского союза.
"Разбить противника и присвоить себе его программу -- традиция
Сталина", -- писал один из них30. Эти наблюдения были крайне
неточными уже в то время, а в исторической перспективе -- глубоко
ошибочными. Верные марксистско-ленинской парадигме, Троцкий и его
единомышленники были весьма далеки от назревавшей сталинской "революции
сверху". Сам Троцкий скептически относился к происходившим сдвигам. Он писал
Раковскому 13 июля, что Радек и Преображенский неправы, полагая, будто
сталинская фракция имеет лишь "правый хвост" и ее надо уговорить избавиться
от него. "Обезьяна, освобожденная от хвоста, еще не человек", --
комментировал алмаатинский ссыльный31.
И все же, объясняя и комментируя "левый" поворот, оппозиционеры,
включая Троцкого, никак не могли предположить того, во что он обернется, --
насильственной коллективизации сельского хозяйства, депортации и массового
террора против крестьян, голода, людоедства, гибели миллионов людей. Авторы
писем и заявлений уговаривали себя и своих коллег, что происходит тяга
бедняков в колхозы, активность неимущего крестьянства возрастает и т. д.
Поразительно, но ссылались они при этом на советскую печать, лживость
которой должна была быть им хорошо известной. Ссыльные торжествовали по
поводу того, что ЦК признал реальность "кулацкой опасности", и даже выражали
тревогу в связи с хорошими видами на урожай 1928 г., так как это усилило бы
кулака.
Вообще чувствуется, что оппозиционеры не верили в возможность быстрого
подъема производительных сил страны. Да этим они, пожалуй, не очень и были
обеспокоены. По поводу выступления М. И. Калинина на июльском пленуме, один
из них возмущенно писал, что "всесоюзный староста" стал на точку зрения
необходимости поощрять развитие производства даже тогда, "когда оно
происходит в формах, классово чуждых пролетариату". Это антигуманное,
дикарское по своему существу ослепление умных и образованных людей (по
крайней мере, таковые преобладали среди лидеров оппозиции, и мы к этому еще
возвратимся), вызванное не просто костылями "классового подхода", а его
предельной догмати-зацией, проявлялось во всем.
20
21
Разоблачая бюрократическое перерождение партийной верхушки, ее отрыв от
народа и даже (словами Радека) "переход" власти "от одного класса к
другому", нарушения внутрипартийной демократии, оппозиционные деятели в
некоторых вопросах проявляли единство взглядов с правившей группой,
например, относительно неизбежности нападения "империалистических
государств" на СССР, по поводу Шах-тинского дела.
Вспомнив теперь о внутрипартийной демократии, которая их не волновала,
скажем, на X партсъезде в 1921 г., запретившем фракции в партии,
оппозиционеры никоим образом не покушались на восстановление демократии в
обществе. И в ссылке они повторяли, что диктатура пролетариата -- это
власть, опирающаяся не на закон, а на силу. Как не вспомнить знаменитое
изречение Оруэлла: "Все свиньи равны, но некоторые более равны, чем другие".
Почему же эти рьяные защитники "пролетарской диктатуры" жаловались на
примененное к ним насилие? Насилие видели даже в запрещении охотиться (на
Троцкого оно не распространялось; он живописал свои охотничьи подвиги в
Туркестане в ряде писем). Н. И. Муралов же возмущался: ведь ограничение
права на охоту не предусмотрено 58-й статьей!
Исключенные из партии, официально признанные контрреволюционерами,
негодовавшие по поводу арестов своих менее заметных единомышленников, лидеры
оппозиции и в ссылке оставались не просто убежденными коммунистами, а
страстными защитниками марксистско-ленинской теоретической и политической
догматики. Те из них, кто теперь работал в госучреждениях, отдавали силы
служению советской власти, а И. Я. Врачев даже выполнял поручения местных
партор-ганов, создавая агитационно-пропагандистские материалы. Оппозиционеры
продолжали придерживаться курса на единство ВКП(б) и других компартий,
осуждая, например, тенденцию превращения германского Ленинбунда, созданного
их единомышленниками, в альтернативную компартию.
Публикуемая документация отражает некоторые жизненные перипетии
ссыльных, например, смерть дочери Троцкого Нины. Но, кажется, его фанатизм
был таков, что известия о том, что дочь при смерти, а затем скончалась,
волновали его менее, чем разного рода политические коллизии. Впрочем,
судить об этом не легко, ибо вряд ли эпистолярный жанр может отразить
всю гамму душевных переживаний.
Международная тематика во втором и третьем томах предлагаемой
публикации связана в основном с VI конгрессом Коминтерна, который состоялся
летом 1928 г., и оценкой принятой на нем программы Интернационала. В этой
группе документов, однако, наибольший интерес представляют не диспуты по
поводу программы, политики и тактики, а конкретные данные о кулуарах
конгресса, записи разговоров его делегатов, в том числе таких правоверных
сталинистов, какими были М. Торез или П. Тольятти, которые в неофициальной
обстановке выражали глубокое разочарование тем, что происходило на мировом
форуме коммунистов, сведения о конфликтах между его участниками, "идейном
разброде" и "внутреннем кризисе". Встречаются точные и тонкие наблюдения
ситуации в Интернационале, приводятся данные о том, что в последние годы
"вожди ВКП произвольно подбирали руководство ИККИ и отдельных партий". В
заявлениях, связанных с конгрессом, содержались утверждения об опасности
"социал-демократического перерождения" Коминтерна. Действительно, некоторые
положения доклада Бухарина и других выступлений давали основание для мнения,
что в кругах Интернационала вызревают более или менее трезвые и умеренные
настроения, связанные, по крайней мере, с признанием факта "частичной
стабилизации капитализма". Но в выступлениях была масса левацкой риторики, и
конгресс на деле предвещал дальнейший поворот Коминтерна к сектантской
замкнутости, обрыву последних нитей, еще связывавших компартии с левой
социал-демократией, к тому, чтобы под диктовку Сталина заклеймить
социал-демократию как социал-фашизм.
Издевательски, но весьма точно звучала в одном из публикуемых
документов оценка решения VI конгресса по поводу оппозиции в ВКП(б):
"Авансом, в счет будущих бюджетных и внебюджетных поступлений, конгресс
санкционировал все действия советских властей по отношению к оппозиции".
Что же касается программы Коминтерна, то критика ее шла либо по поводу
мало связанных с жизнью абстрактных вопросов, например, чем "империализм"
отличается от "свободного капитализма", либо касалась мелочей.
22
23
Лидеры оппозиции были в основном образованными и эрудированными людьми.
Они цитировали Пушкина, Салтыкова-Щедрина, Гете. Раковский в одном из писем
Троцкому упоминал имена неких Дарьи Михайловны и Ласунского. Контекст был
таков, что, казалось, речь шла о хорошо знакомых обоим корреспондентам
лицах, скорее всего общих знакомых. Готовя к печати письма Раковского, один
из авторов этой статьи потратил немало сил и времени на поиск сведений о
названных людях. Каково же было удивление, когда он узнал, что речь идет о
тургеневских героях.
В данной публикации представлены работы, свидетельствующие о высокой
экономической и философской квалификации некоторых авторов. Такова статья Е.
А. Преображенского "Левый курс в деревне и перспективы", где при всей
коммунистической догматичности встречаются глубокие суждения по поводу
объективных трудностей, противоречий, тупиков, в которых оказывалась
советская хозяйственная политика. Такова работа Л. Д. Троцкого "О
философских тенденциях бюрократизма", свидетельствующая о силе ума автора,
его умении достичь высокого уровня обобщения, знании не только Маркса и
Энгельса, но и многих мыслителей, которых в ту пору в СССР клеймили как
"буржуазных философов". Правда, Троцкий, упрекая Сталина и его придворных
писак в том, что они подбирают цитаты так же, как "попы всех церквей
подбирают тексты применительно обстоятельству", не замечал, что этот упрек
может быть отнесен к нему самому, даже в этой статье. Но надо отдать
должное, самостоятельный анализ у Троцкого, Преображенского,
Раковского32, разумеется, в пределах большевистской парадигмы,
они достигли реки Янцзы, в октябре заняли г. Ханькоу и соседние города,
составлявшие мегаполис Ухань, в марте 1927 г. -- Нанкин. За два месяца перед
этим революционное правительство перебралось из Кантона в Ханькоу.
Но в руководстве Гоминьдана вновь вызрел конфликт между левой группой,
доминировавшей в правительстве, и Чан Кайши. В марте 1927 г. Чан отказался
явиться на заседание ЦИК в Ханькоу, продемонстрировав этим пренебрежительное
к нему отношение, был исключен из руководства Гоминьдана и снят с поста
главнокомандующего. В ответ на это он 12 апреля устроил в Шанхае, только что
взятом войсками, резню коммунистов и других левых. Оба крыла Гоминьдана
заявили об исключении друг друга из партии. ЦИК отдал приказ об аресте Чана.
Последний в свою очередь возложил ответственность за события на компартию,
которая создала в Гоминьдане "царство террора", оторвала его от рабочих и
крестьянских организаций, привела к созданию единого фронта
империалистических держав против национально-патриоти-
•ї
S <ъ
12
13
ческих сил. Чан образовал альтернативное правительство в Нанкине.
В этих условиях в конце мая 1927 г. последовало секретное распоряжение
Сталина, весьма раздраженного тем, что ему не удалось использовать Чан
Кайши, а затем выбросить его, как выжатый лимон (выражение генсека), чтобы
компартия прекратила сотрудничество с Гоминьданом и его правительством,
начала конфискацию земли и формирование независимой рабоче-крестьянской
армии. Секретная инструкция попала в руки левых гоминьдановцев во главе с
Ван Цзивеем. В результате коммунисты были изгнаны из правительства в
Ханькоу, начались их аресты. Бородин и его группа были отозваны в СССР.
В сентябре несколько гоминьдановских групп объединились в новом
правительстве, сформированном в Нанкине Чан Кайши. Он стал главой ЦИК
Гоминьдана и главнокомандующим. Был предпринят поход на Пекин, который
держал в своих руках Чжан Цзолин -- руководитель северной и центральной
группы милитаристов. Пекин был взят, советские советники заменены
германскими офицерами. Началось постепенное примирение Гоминьдана с
западными державами. Попытка коммунистического путча в Кантоне в декабре
1927 г. и создания совета в этом городе потерпела провал и завершилась новым
кровопролитием.
В феврале 1928 г. Коминтерн возложил вину за собственные просчеты в
китайском вопросе, а точнее за провалы сталинского курса, на компартию
Китая, обвинив ее руководство в "правом оппортунизме". Генеральный секретарь
партии Чен Дусю был снят со своего поста. Компартии было предложено начать
создание "советских баз".
В критике курса Сталина и сталинского руководства Коминтерна со стороны
Троцкого и других оппозиционеров было немало точных и тонких наблюдений.
Соглашаясь на сотрудничество коммунистов с левыми гоминьдановцами, они
предсказывали предательство Чана, понимали, что, содействуя превращению
Гоминьдана в централизованную партию по советскому образцу в противовес
парламентской западной модели, Бородин и его помощники сами куют поражение
коммунистов. Троцкий призывал к созданию рабочих и крестьянских советов под
коммунистическим руководством в Китае
еще тогда, когда продолжался "медовый месяц" в отношениях между
компартией и Чан Кайши. Впрочем, в отношении Китая многие полемистические
материалы напоминали схоластические трактаты -- таковыми, в частности, были
дискуссии Радека--Бухарина о степени капиталистического развития Китая и
сохранении в нем феодальных элементов (они основывались на эмоциях и в
лучшем случае логических предположениях, а не не скрупулезном анализе
фактов), о том, создавать ли советы в этой стране сразу или брать курс на их
организацию при определенных условиях и т. п. "Доводы Троцкого... были
сильнее, когда он высказывался за уменьшение зависимости коммунистов от
Гоминьдана, как правого, так и левого, а, следовательно, за усиление их
самостоятельности; однако и он впадал в абстракцию, когда в качестве панацеи
предлагал создавать и распространять советы"19.
Провал политики СССР и Коминтерна в Китае был не единственной их
неудачей на международной арене. Приближалась к печальному концу история
Англо-русского профсоюзного комитета -- органа связи между ВЦСПС и
Британским конгрессом тред-юнионов, который ставил своей целью преодоление
раскола в мировом профсоюзном движении. Комитет был порождением тех сил в
ВКП(б), которые чуть более по деловому относились к единству действий в
рабочем движении, нежели, скажем, Зиновьев, рассматривавший лозунг единого
фронта лишь как средство разоблачения реформистов, а рабоче-крестьянское
правительство как символ пролетарской диктатуры, или переведенное на язык
масс название пролетарской диктатуры. Видимо, наибольшая заслуга в создании
комитета принадлежала Бухарину и близкому к нему председателю ВЦСПС М. П.
Томскому. Сталин до поры до времени поддерживал его существование. Троцкий и
его сторонники встретили создание комитета профсоюзного единства в штыки.
Они не без основания отмечали верхушечный характер соглашения, участие в нем
лишь небольшой группы британских лидеров, которые представляли в основном
левое Движение меньшинства, тот факт, что левые тредюнионисты не смогли
оказать влияния на ход всеобщей забастовки в Великобритании в начале мая
1926 г., завершившейся поражением рабочих. В то же время со свойственным ему
догматизмом Троцкий толковал пороки Англо-русского комитета расшири-
•ї
S <ъ
14
15
тельно, в принципе выступил против соглашении с "оппортунистическими
лидерами" западноевропейского рабочего движения.
В дискуссиях вспоминались и другие неудачи: провал коммунистических
путчей в Германии и Болгарии в 1923 г., в Эстонии в 1924 г. Обе стороны -- и
оппозиционеры, и правившая группа -- искали субъективные причины этих
поражений. Оппозиционерам в этом смысле было легче -- они обвиняли
сталинско-бухаринское руководство Коминтерна (забывая, правда, что в
1923--1924 гг. во главе Коминтерна стоял один из лидеров теперешней
оппозиции Зиновьев). Сталинцы-бу-харинцы находили виновников в компартиях,
особенно в тех группах, которые поддерживали оппозицию в СССР или в какой-то
мере сочувствовали ей. Обвинения в "правом оппортунизме", "ликвидаторстве"
или же, наоборот, в "ультралевизне" сыпались, как из рога изобилия.
И правившая команда, и борцы против нее в равной мере необоснованно,
спекулятивно твердили о непосредственной опасности военного нападения
"империалистических держав" на СССР. "Военная тревога" стала особенно
навязчивой после того, как в мае 1927 г. последовала серия международных
инцидентов, из которых наиболее значительными были разрыв Великобританией
дипломатических отношений с СССР (это произошло после того, как во время
обыска в помещении Англо-русского кооперативного общества были обнаружены
неопровержимые свидетельства советского шпионажа) и убийство советского
полпреда в Польше П. Л. Войкова русским белоэмигрантом. Никакого "единого
фронта империалистических держав против СССР", готовившего "новую
интервенцию", на самом деле не существовало, и в советском истеблишменте
прекрасно это сознавали. Как и прочие рычаги, резкое преувеличение военной
угрозы играло на руку Сталину, использовавшему его против оппозиции, более
того -- заявившего о возникновении "единого фронта от Чемберле-на до
Троцкого". О том, что это было именно так, свидетельствовал нарком
иностранных дел Г. В. Чичерин, заявивший в 1929 г. американскому журналисту
и будущему видному историку Луи Фишеру: "В июне 1927 г. я вернулся из
Западной Европы. Все в Москве говорили о войне. Я старался разубедить их:
"Никто не планирует нападения на нас". Я настаивал.
Тогда коллега меня просветил. Он сказал: "Мы это знаем. Но это нам
нужно для борьбы с Троцким""20. Остается вновь и вновь
поражаться, как такой опытный политик, каким был Троцкий, оказался на поводу
мошеннической игры Сталина. Но ведь, вступим в спор с собою же, если бы
лидер оппозиции пожертвовал своими догмами, начал по тактическим
соображениям полемику со Сталиным, отрицая военную опасность, это был бы
совершенно другой человек, не тот, чья позиция доминировала в оппозиционной
среде.
Усвоив, что партийный аппарат полностью ее поддерживает, что основная
масса рядовых коммунистов одурманена "антитроцкистскими" эскападами, что
масса населения весьма чужда споров в партийных верхах, сталинская клика
осенью--зимой 1927 г. завершила организационный разгром объединенной
оппозиции. При этом сами оппозиционеры исправно попадали в капканы, которые
для них расставлялись. Последовали "раскрытие тайной типографии", которую
"помог" оборудовать тайный агент ОГПУ; разгон попыток альтернативных
демонстраций 7 ноября 1927 г.; исключение Троцкого и Зиновьева вначале из
ЦК, а затем из партии; наконец, изгнание из ВКП(б) всех активных
оппозиционеров в декабре 1927 г. на XV съезде партии.
Съезд увенчался очередной политической игрой Сталина, когда он на
пленуме ЦК 19 декабря, посвященном "избранию" высших партбоссов, лицемерно
попросился в отставку. Сталин, разумеется, был убежден, что его "просьбу"
отклонят. Тем более важно было ему зафиксировать в продолжавшихся по
одной-две минуты двух выступлениях, что он стал генсеком по инициативе
Ленине, что именно благодаря ему разбита оппозиция, что генсек в партии
должен быть только один и что, стало быть, всяких "маленьких генсеков" -- в
республиках и губерниях -- надо немедля устранить. Этот пленум, безусловно,
был одной из главных вех на пути превращения Сталина в единоличного
диктатора21.
Буквально на следующий день после исключения активных деятелей
оппозиции из ВКП(б) сама оппозиция раскололась. Каменев, Зиновьев и ряд
других деятелей полностью капитулировали, заявив об идейном и
организационном "разоружении", осуждении взглядов, которые они только что
пропаган-
•ї
S <ъ
16
17
дировали, обязались поддерживать и отстаивать все партийные решения. Их
письмо появилось в "Правде" 27 декабря 1927 г. "...Мнимые величины выходят
из игры, надо думать, выходят навсегда", -- написал по этому поводу
Троцкий22.
К началу 1928 г. приблизительно полторы тысячи оппозиционеров были
арестованы и находились в заключении. Но время для прямой физической
расправы с диссидентской "головкой", по мнению сталинской клики, еще не
наступило. 3 января 1928 г. политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение отправить не
капитулировавших лидеров оппозиции в ссылку в отдаленные районы страны. Это
решение было задним числом продублировано постановлением Особого совещания
ОГПУ от 31 декабря 1927 г.
Выделенная оппозиционерами комиссия в составе X. Г. Ра-ковского, К. Б.
Радека и В. Д. Каспаровой пыталась дискутировать с председателем ЦКК ВКП(б)
Г. К. Орджоникидзе о месте и условиях ссылки. Последовала волна обмана и
дезинформации: Орджоникидзе давал неопределенные обещания, в то время как
ОГПУ приступило к осуществлению директивы политбюро, оформив меру наказания
пресловутой статьей 58 (10) уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшей кары
вплоть до расстрела за контрреволюционную агитацию и пропаганду. Так Л. Д.
Троцкий оказался в Алма-Ате, Радек, Смилга, Серебряков, Белобородов,
Евдокимов, Сосновский, Раковский и многие другие оппозиционеры -- в разных
городах и поселках Сибири, Урала, Туркестана и иных дальних местах страны.
Зарубежная печать и сами ссыльные стали называть эту пока еще бескровную
расправу "сухой гильотиной"23.
Документация второго-третьего томов настоящего издания отражает
пребывание оппозиционных деятелей в ссылке, их занятия, их дискуссии,
отношение к событиям, происходившим в партии и в стране.
Публикуемые во втором томе телеграммы свидетельствуют, как в начале
1928 г. происходило установление контактов между оппозиционерами в новых
местах обитания. Затем они стали обмениваться деловыми письмами, носившими
подчас характер объемистых политических трактатов, которые свидетельствуют,
что ряд лидеров оппозиции (прежде всего, Троцкий, Раковский и Сосновский)
сохранили привержен-
ность своим взглядам, давая более или менее адекватную оценку ситуации
в партии и в стране, насколько это позволяла оторванность от центра, и,
главное, взгляды и характер мышления авторов.
В то же время поразительное впечатление производит наивность
оппозиционеров -- для некоторых, прежде всего, Троцкого, она, возможно, была
показной, но для других, безусловно, искренней. Они не верили, что "повар,
готовящий острые блюда" (приписываемая, а, может быть, и действительная
оценка Сталина Лениным еще той поры, когда их отношения были деловыми и
довольно близкими), полон решимости приготовить из них самое экзотичное
восточное варево. Сосланные как контрреволюционеры, они надеялись, что ЦК
разрешит им устроить своего рода всесоюзное совещание в Москве, Алма-Ате или
другом месте для того, чтобы определить свое отношение к вроде бы
намечавшемуся "левому повороту" официальной линии. Более того, в письмах
подчас проскальзывает надежда, что партруководство пойдет на попятную и чуть
ли не с извинениями позовет оппозиционеров назад, в свои ряды. Двойственную
позицию занимал даже такой трезвый и решительный враг сталинщины, как
Раковский. Он писал Троцкому: "Я считаю, конечно, что наше обращение за
разрешением (совещания -- авторы вступительной статьи) может быть на черной
партбирже и использовано против нас, но я считал и считаю также, что две
идеи для нас важны и обязательны: защищать свои взгляды и, когда случай
представится, постучать в двери партии"24.
Предположение, что примирение вполне возможно, стимулировалось, надо
сказать, довольно либеральным режимом, на котором, во всяком случае вначале,
находились ссыльные. Троцкий выполнял задания Института Маркса и Энгельса
при ЦК ВКП(б), переводил сочинения Маркса, получая за это гонорары. Другим
поступала литература из этого института.
Оптимистические надежды питали некоторые трансформации, происходившие в
руководстве ВКП(б), зревший в политбюро раскол, признаки которого
наблюдались воочию. Вслед за апрельским пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б) 1928 г.,
материалы которого опубликованы не были, но решения были выдержаны в духе
установок Бухарина, в печати появились два принципиально отличавшиеся друг
от друга выступления
18
19
о его итогах -- Сталина в Москве и Бухарина в Ленинграде25.
Сталин был бескомпромиссен и груб. Он произнес свои "исторические" слова о
том, что "если критика содержит хотя бы 5--10 процентов правды, то и такую
критику надо приветствовать" , которые освятили уже открытую дорогу клевете
и будущему выявлению новых "врагов". О тех, кто рассчитывал на прекращение
борьбы против кулачества, Сталин заявил, что "им не может быть места в нашей
партии", что тот, кто думает понравиться "и богатым, и бедным, тот не
марксист, а дурак". Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что
имелся в виду Бухарин, вроде бы восторжествовавший на только что
завершившемся пленуме. "Не марксист, а дурак" же произнес доклад в
совершенно ином тоне и впервые высказал беспокойство по поводу тенденции
рассматривать чрезвычайные меры как что-то нормальное26. Давно ли
он считал, что эти меры вполне нормальны в борьбе против оппозиции? Опытным
политическим наблюдателям должно было быть ясно, что между Сталиным и
Бухариным назревала конфронтация.
Противоречия всплыли на поверхность на следующем, июльском пленуме ЦК и
ЦКК ВКП(б), оставившем "правых" в меньшинстве. Именно на этом пленуме Сталин
выдвинул тезис о том, что "по мере нашего продвижения вперед сопротивление
капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет
обостряться"27, послуживший обоснованием будущей кровавой бани.
Все эти сдвиги воспринимались оппозиционерами по-разному. С одной
стороны, Бухарин попытался установить контакты с бывшими представителями
оппозиции. 11 июля он встретился с Каменевым и вел с ним беседу о возможном
сотрудничестве в борьбе против "Чингисхана"-Сталина28. За пределы
взаимного прощупывания контакты "Колечки Ба-лаболкина" (Троцкий) не
продвинулись. С другой стороны, Сталин сам стал инспирировать слухи, что он
готов пойти на примирение с бывшими оппозиционерами. Надеждам на их
достоверность способствовало появление выступлений с установками,
напоминавшими идеи, выдвигавшиеся Троцким. "Незаметно Сталин присвоил себе
одежду Троцкого", -- писал биограф29. Аналогичного мнения
придерживались наблюдатели эмигрантского Русского общевоинского союза.
"Разбить противника и присвоить себе его программу -- традиция
Сталина", -- писал один из них30. Эти наблюдения были крайне
неточными уже в то время, а в исторической перспективе -- глубоко
ошибочными. Верные марксистско-ленинской парадигме, Троцкий и его
единомышленники были весьма далеки от назревавшей сталинской "революции
сверху". Сам Троцкий скептически относился к происходившим сдвигам. Он писал
Раковскому 13 июля, что Радек и Преображенский неправы, полагая, будто
сталинская фракция имеет лишь "правый хвост" и ее надо уговорить избавиться
от него. "Обезьяна, освобожденная от хвоста, еще не человек", --
комментировал алмаатинский ссыльный31.
И все же, объясняя и комментируя "левый" поворот, оппозиционеры,
включая Троцкого, никак не могли предположить того, во что он обернется, --
насильственной коллективизации сельского хозяйства, депортации и массового
террора против крестьян, голода, людоедства, гибели миллионов людей. Авторы
писем и заявлений уговаривали себя и своих коллег, что происходит тяга
бедняков в колхозы, активность неимущего крестьянства возрастает и т. д.
Поразительно, но ссылались они при этом на советскую печать, лживость
которой должна была быть им хорошо известной. Ссыльные торжествовали по
поводу того, что ЦК признал реальность "кулацкой опасности", и даже выражали
тревогу в связи с хорошими видами на урожай 1928 г., так как это усилило бы
кулака.
Вообще чувствуется, что оппозиционеры не верили в возможность быстрого
подъема производительных сил страны. Да этим они, пожалуй, не очень и были
обеспокоены. По поводу выступления М. И. Калинина на июльском пленуме, один
из них возмущенно писал, что "всесоюзный староста" стал на точку зрения
необходимости поощрять развитие производства даже тогда, "когда оно
происходит в формах, классово чуждых пролетариату". Это антигуманное,
дикарское по своему существу ослепление умных и образованных людей (по
крайней мере, таковые преобладали среди лидеров оппозиции, и мы к этому еще
возвратимся), вызванное не просто костылями "классового подхода", а его
предельной догмати-зацией, проявлялось во всем.
20
21
Разоблачая бюрократическое перерождение партийной верхушки, ее отрыв от
народа и даже (словами Радека) "переход" власти "от одного класса к
другому", нарушения внутрипартийной демократии, оппозиционные деятели в
некоторых вопросах проявляли единство взглядов с правившей группой,
например, относительно неизбежности нападения "империалистических
государств" на СССР, по поводу Шах-тинского дела.
Вспомнив теперь о внутрипартийной демократии, которая их не волновала,
скажем, на X партсъезде в 1921 г., запретившем фракции в партии,
оппозиционеры никоим образом не покушались на восстановление демократии в
обществе. И в ссылке они повторяли, что диктатура пролетариата -- это
власть, опирающаяся не на закон, а на силу. Как не вспомнить знаменитое
изречение Оруэлла: "Все свиньи равны, но некоторые более равны, чем другие".
Почему же эти рьяные защитники "пролетарской диктатуры" жаловались на
примененное к ним насилие? Насилие видели даже в запрещении охотиться (на
Троцкого оно не распространялось; он живописал свои охотничьи подвиги в
Туркестане в ряде писем). Н. И. Муралов же возмущался: ведь ограничение
права на охоту не предусмотрено 58-й статьей!
Исключенные из партии, официально признанные контрреволюционерами,
негодовавшие по поводу арестов своих менее заметных единомышленников, лидеры
оппозиции и в ссылке оставались не просто убежденными коммунистами, а
страстными защитниками марксистско-ленинской теоретической и политической
догматики. Те из них, кто теперь работал в госучреждениях, отдавали силы
служению советской власти, а И. Я. Врачев даже выполнял поручения местных
партор-ганов, создавая агитационно-пропагандистские материалы. Оппозиционеры
продолжали придерживаться курса на единство ВКП(б) и других компартий,
осуждая, например, тенденцию превращения германского Ленинбунда, созданного
их единомышленниками, в альтернативную компартию.
Публикуемая документация отражает некоторые жизненные перипетии
ссыльных, например, смерть дочери Троцкого Нины. Но, кажется, его фанатизм
был таков, что известия о том, что дочь при смерти, а затем скончалась,
волновали его менее, чем разного рода политические коллизии. Впрочем,
судить об этом не легко, ибо вряд ли эпистолярный жанр может отразить
всю гамму душевных переживаний.
Международная тематика во втором и третьем томах предлагаемой
публикации связана в основном с VI конгрессом Коминтерна, который состоялся
летом 1928 г., и оценкой принятой на нем программы Интернационала. В этой
группе документов, однако, наибольший интерес представляют не диспуты по
поводу программы, политики и тактики, а конкретные данные о кулуарах
конгресса, записи разговоров его делегатов, в том числе таких правоверных
сталинистов, какими были М. Торез или П. Тольятти, которые в неофициальной
обстановке выражали глубокое разочарование тем, что происходило на мировом
форуме коммунистов, сведения о конфликтах между его участниками, "идейном
разброде" и "внутреннем кризисе". Встречаются точные и тонкие наблюдения
ситуации в Интернационале, приводятся данные о том, что в последние годы
"вожди ВКП произвольно подбирали руководство ИККИ и отдельных партий". В
заявлениях, связанных с конгрессом, содержались утверждения об опасности
"социал-демократического перерождения" Коминтерна. Действительно, некоторые
положения доклада Бухарина и других выступлений давали основание для мнения,
что в кругах Интернационала вызревают более или менее трезвые и умеренные
настроения, связанные, по крайней мере, с признанием факта "частичной
стабилизации капитализма". Но в выступлениях была масса левацкой риторики, и
конгресс на деле предвещал дальнейший поворот Коминтерна к сектантской
замкнутости, обрыву последних нитей, еще связывавших компартии с левой
социал-демократией, к тому, чтобы под диктовку Сталина заклеймить
социал-демократию как социал-фашизм.
Издевательски, но весьма точно звучала в одном из публикуемых
документов оценка решения VI конгресса по поводу оппозиции в ВКП(б):
"Авансом, в счет будущих бюджетных и внебюджетных поступлений, конгресс
санкционировал все действия советских властей по отношению к оппозиции".
Что же касается программы Коминтерна, то критика ее шла либо по поводу
мало связанных с жизнью абстрактных вопросов, например, чем "империализм"
отличается от "свободного капитализма", либо касалась мелочей.
22
23
Лидеры оппозиции были в основном образованными и эрудированными людьми.
Они цитировали Пушкина, Салтыкова-Щедрина, Гете. Раковский в одном из писем
Троцкому упоминал имена неких Дарьи Михайловны и Ласунского. Контекст был
таков, что, казалось, речь шла о хорошо знакомых обоим корреспондентам
лицах, скорее всего общих знакомых. Готовя к печати письма Раковского, один
из авторов этой статьи потратил немало сил и времени на поиск сведений о
названных людях. Каково же было удивление, когда он узнал, что речь идет о
тургеневских героях.
В данной публикации представлены работы, свидетельствующие о высокой
экономической и философской квалификации некоторых авторов. Такова статья Е.
А. Преображенского "Левый курс в деревне и перспективы", где при всей
коммунистической догматичности встречаются глубокие суждения по поводу
объективных трудностей, противоречий, тупиков, в которых оказывалась
советская хозяйственная политика. Такова работа Л. Д. Троцкого "О
философских тенденциях бюрократизма", свидетельствующая о силе ума автора,
его умении достичь высокого уровня обобщения, знании не только Маркса и
Энгельса, но и многих мыслителей, которых в ту пору в СССР клеймили как
"буржуазных философов". Правда, Троцкий, упрекая Сталина и его придворных
писак в том, что они подбирают цитаты так же, как "попы всех церквей
подбирают тексты применительно обстоятельству", не замечал, что этот упрек
может быть отнесен к нему самому, даже в этой статье. Но надо отдать
должное, самостоятельный анализ у Троцкого, Преображенского,
Раковского32, разумеется, в пределах большевистской парадигмы,