Страница:
и легионерами и, как говорят, отличались особой жестокостью в деревнях
провинции. Их присутствие в Гранаде наряду с 6-м батальоном Иностранного
легиона значительно усилило позиции мятежников {Gollonet у Morales, Op.
cit., p. 141.}.
14. "Черный эскадрон". Мы оставили на конец пресловутый "черный
эскадрон", о котором столько писалось в книгах о смерти Гарсиа Лорки и о
котором так много вспоминают в Гранаде до сих пор.
Следует сразу же уточнить, что это была не какая-то четко оформленная
организация, как, например, Фаланга. "Эскадрон" состоял из 15-20 человек,
действовавших по своему усмотрению. Как правило, это были очень молодые
люди, убивавшие ради удовольствия, и Вальдес предоставлял им широкую свободу
действий, стараясь посеять еще больший страх среди гражданского населения.
Большинство этих прирожденных убийц были сами из весьма состоятельных
семей. Свидетельскими показаниями доказано участие в "черном эскадроне"
следующих лиц: Франсиско Хименес Кальехас по прозвищу Пахареро, которому
тогда было двадцать лет, - он умер 24 мая 1977 г. в Гранаде, став богатым
владельцем деревообделочной фабрики; Хосе Вико Эскамилья, который также умер
недавно и владел жестяной мастерской на улице Сан-Хуан-де-Диос {Она была
сожжена во время событий 10 марта 1936 г., что еще больше усилило ненависть
ее владельца к Народному Фронту. Гольонет и Моралес пишут: "Также была
разрушена маленькая жестяная мастерская на улице Сан-Хуан-де-Диос, потому
что ее хозяин, сеньор Вико, был фашистом" (с. 36).}; Перикос Моралес, ночной
сторож, до мятежа бывший член ВКТ; братья Педро и Антонио Эмбис; братья
Лопес Перальта, один из них, Фернандо, покончил с собой после войны;
Кристобаль Фернандес Амиго; Мигель Каньядас; Мануэль Гарсия Руис; Мануэль
Лопес Барахас; Мигель Оркес, очень молодой человек, которому не было и 20
лет; Карлос Хименес Вильчес (в 1966 г. он служил в гранадском аюнтамьенто);
а также лица по кличам Курносый с Новой площади, Ножовщик с Пье де ла Торре,
Точильщик, ГГако из Эль-Мотрилья и Булочник. Большинство из них уже умерли,
а остальные окружены глубоким презрением, ощутимым в Гранаде до сих пор.
"Черный эскадрон" - в частности, именно поэтому он был назван "черным"
- действовал по ночам, используя реквизированные автомобили, которые иногда
украшались флагом с черепом и скрещенными костями. Клод Куффон очень
выразительно описал его методы:
"Свои карательные операции "черный эскадрон" называл словом "прогулки".
Они действовали настолько шаблонно, что можно говорить о методе. Для
человека, взятого палачами на прицел, все начиналось со скрежета тормозов
перед дверью его дома, обычно это' бывало глубокой ночью. Потом раздавались
крики, хохот, ругательства, топот на лестнице, слышные многим, так как все
это происходило в бедных кварталах, где люди живут скученно. Затем кулаки с
грохотом обрушивались на дверь. И потом самое ужасное: мать, которая
обнимает сына и умоляет мучителей не трогать его, а те отгоняют ее ударами
прикладов; жена и дети, плачущие на груди приговоренного, на которую
наставлены винтовки. Мужчину, едва одетого, грубо сталкивают по лестнице.
Мотор заводится, машина отъезжает. За спущенными жалюзи притаились соседи и
соседки, они думают о том, что завтра может настать их очередь. Иногда
выстрел раздается за ближайшим углом или прямо на тротуаре перед домом. Мать
или жена спускаются, они знают, что найдут мертвое тело. Но если они выйдут
слишком быстро, может случиться, что снова прозвучат выстрелы и новые тела
упадут на убитого, которого хотели подобрать" {С. Couffon. Op. cit., p.
89.}.
Каждое утро на грузовики подбирали тела мертвых или умирающих, которых
чаще всего отвозили в больницу Сан-Хуан-де-Диос. Палатой "арестованных
раненых" занимался доктор Рафаэль Хофре Гарсиа. Хофре, который умер в 1971
г., рассказывал нам о том, что происходило в больнице в те дни. Часто туда
являлись члены "черного эскадрона", силой кого-нибудь уводили, не обращая
внимания на протесты медицинского персонала, и убивали свою жертву тут же на
улице. Больше всего Хофре запомнилось появление одного жандармского сержанта
с явно садистскими наклонностями. Так, однажды он убил отца и сына,
помещенных в больницу за несколько месяцев до мятежа. Доктор вспоминает
также, как в больницу были доставлены пленные иностранцы, раненные во время
известного сражения у оврага Буко, - всех их забрали и сразу же расстреляли,
как и четырнадцатилетнего мальчика, раненного и задержанного во время
разгрома Альбайсина.
Таковы были основные группы и организации, отвечавшие за соблюдение
положений военного времени и проведение репрессий против гражданского
населения.
Учитывая ярость, с которой преследовали всех врагов мятежников, как
действительных, так и воображаемых, вполне понятно, что уже через несколько
дней после начала событий гранадская тюрьма, расположенная за городом, на
Хаэнском шоссе, была переполнена. Сюда, в здание, рассчитанное максимум на
400 заключенных, согнали 2 тысячи человек, которые находились в поистине
ужасных условиях. Каждый вечер вслух зачитывались списки заключенных,
которых приговорили к смертной казни. Приговоренные проводили свои последние
часы в часовне - для этой цели было специально приспособлено помещение в
тюрьме - и там могли исповедаться, если изъявляли такое желание. Потом перед
рассветом их отвозили в грузовиках на кладбище и расстреливали у стены.
Можно представить себе состояние духа заключенных, которые жили в страшной
тесноте, скудно питались, спали еще хуже, находились в постоянном страхе
перед возможной казнью. Послушаем свидетельство того, кто до мятежа был
гражданским губернатором, - Сесара Торреса Мартинеса:
"Все это было так страшно, кошмарно, непостижимо, что забыть это
невозможно. Морально нас растоптали. Конечно, были там люди особой закалки -
такие всегда бывают, конечно, - но в основном все мы пали духом, находились
в постоянном страхе, непрекращающейся тревоге. Почти невозможно было
сохранить достоинство. Все это было словно в сумасшедшем доме, все полностью
перевернулось с ног на голову.
Правда, было несколько исключительных случаев. Рассказывали об одном
юноше лет двадцати, которого расстреляли. Как раз в тот день мать передала
ему дыню. Это правда. Похоже на выдуманную историю, но это истинная правда.
И вот, значит, в часовне этот мужчина - хотя он был молод, но уже был
настоящим мужчиной - говорит: "Не окажете ли вы мне любезность сходить ко
мне в камеру за дыней? Эту дыню послала мне мать, и я хочу съесть ее до
того, как меня убьют". Это правда, чистая правда. И он съел дыню в часовне.
Я совершенно уверен, что 99 процентов из нас пали духом, абсолютно пали
духом. Иначе я не могу объяснить себе, почему мы, тысячи людей, знавшие, что
всех нас должны убить, не сделали никакой попытки вырваться оттуда. Даже
если бы большая часть нас погибла - ведь все равно умирать! Но на деле в
каждом теплилась надежда: а вдруг я не погибну? И страх. Люди были
смертельно запуганы. Это для меня совершенно ясно" {Свидетельство Сесара
Торреса Мартинеса, записанное на магнитофон 15 октября 1977 г.}.
По словам Торреса Мартинеса - и их подтверждает адвокат Антонио Перес
Фунес, который был вместе с ним в тюрьме, - большинство служащих в тюрьме
были добрыми людьми, они старались сделать все возможное, чтобы с
заключенными обращались прилично. Но и эти люди должны были действовать с
максимальной осторожностью, так как они сами могли в любой момент стать
жертвами мятежников. Торрес Мартинес продолжает:
"Сами служащие тюрьмы в большинстве своем были ошеломлены,
действительно ошеломлены происходящим. Я говорю за себя и за своих друзей,
но в целом тюремные служащие вели себя очень человечно и понимали - может,
были исключения, не знаю, - что все ужасно, все это-варварство. Они были
потрясены. Они служащие и не могли поступать иначе, если бы они отказались,
их бы тоже посадили и расстреляли, но они - во всяком случае, те, кого я
знал, - делали все, испытывая настоящую боль. Вообще они все были добры. Да
и. нельзя было не сочувствовать: все было так бессмысленно, так чудовищно,
так жестоко, что невозможно было, если ты человек, не сострадать".
Помимо обычных ночных выводов на расстрел, в тюрьму иногда являлись
молодчики из "черного эскадрона" в поисках своей личной жертвы, которую они
либо уводили с собой, либо избивали до потери сознания тут же, в камере.
Некоторые пытались покончить с собой, как адвокат Вильослада, выступавший в
марте 1936 г. на большом политическом митинге на стадионе "Лос Карменес". Он
вскрыл себе вены проволокой, но не умер и вскоре был расстрелян.
Узники гранадской тюрьмы почти не имели связи с внешним миром, особенно
в первые дни репрессий. И потому особенно трагично звучит помещенное в "Эль
Идеаль" 8 августа 1936 г. письмо, подписанное группой выдающихся
республиканцев, находившихся в тюрьме. В этом послании они протестовали
против воздушных бомбежек, в результате которых страдало гражданское
население и заложники:
"Радио Гранады передало вчера среди других новостей следующее письмо:
"Ваше превосходительство сеньор военный комендант Гранады! Мы,
нижеподписавшиеся, лично и от имени всех политических заключенных,
находящихся в провинциальной тюрьме, сообщаем, что категорически протестуем
против воздушных бомбардировок Гранады.
Мы выразили наш протест сразу же после первых бомбежек, от которых
страдают ни в чем не повинные гражданские лица, непричастные к войне,
искалечившей и наши судьбы. Наше возмущение по этому поводу может
подтвердить директор этой тюрьмы - мы выражали его неоднократно.
Наша боль достигла предела, когда из утренних газет мы узнали о
варварском покушении на бесценное сокровище Гранады - Альгамбру - и о новых
жертвах.
Мы, враги любого насилия и жестокости, выражаем свой протест против
убийств и разрушения и посредством этого письма хотим довести это до
сведения общественности из тюрьмы, где переживаем тягостные дни, хотя
уверенно полагаемся на рыцарские чувства испанских военных. В связи со всем
вышеизложенным направляем Вашему превосходительству этот документ,
заверенный нашими подписями, доверяя Вашему превосходительству использовать
его, как Вы сочтете нужным, в том числе и передать его по радио, чтобы весь
мир знал: мы осуждаем подобные действия.
Если бы все испанцы прониклись нашими чувствами и на благо Испании
прекратилось бы пролитие крови невинных людей! Желаем Вашему
превосходительству долгих лет жизни.
Гранада, 7 августа 1936 года.
Подписи: Франсиско Торрес Монарео, Пабло Касирай Ньева, Хосе
Вильослада, Фернандес Монтесинос, Хоакин Гарсия Лабелья, Хосе Мехиас, Луис
Фахардо, Мельчор Рубио, Энрике Марин Фореро, Мигель Лосано, Хосе Валенсуэла,
Рафаэль Вакеро, Максимилиана Эрнандес, Пласидо Э. Варгас Корпас (и другие -
неразборчиво)".
Три дня спустя, когда некоторые из подписавших письмо уже были
расстреляны, несмотря на их протест против бомбардировок и веру "в рыцарские
чувства испанских военных", Мануэль Фернандес Монтесинос, в ужасе от того,
что происходило в тюрьме, срочно написал своему брату Грегорио, тоже врачу.
Читая эти строки, понимаешь, в каком страшном состоянии находились невинные
узники:
"Дорогой Грегорио! Пишу тебе под кошмарным впечатлением от того, что
здесь происходит уже несколько дней и сегодня ночью опять повторилось:
заключенных расстреливают из-за бомбежек как заложников. С теми, кого уведи
сегодня, казнили уже 60 человек {Судя по цифрам, приведенным в
регистрационной книге гранадского кладбища, между 26 июля и 11 августа на
кладбище было расстреляно 180 человек.}. Почему выбор падает на тех или иных
- непонятно, но среди расстрелянных есть и находившиеся под предварительным
следствием, и не представшие перед судом. Переписка нам запрещена, потому
передаю тебе через верного человека этот горестный призыв. Первые казни были
столь чудовищны, что мы думали это больше не повторится, но сегодня все
повторилось снова {12 августа 1936 г. на кладбище было похоронено по меньшей
мере 12 человек.}. Не знаю, о чем просить тебя. Только сообщаю: если так
будет продолжаться, мы все скоро один за одним погибнем, и неизвестно, что
лучше - умереть сразу же или мучиться этим трагическим ожиданием: чья
очередь наступит этой ночью? Сделай что-нибудь, узнай, скоро ли кончится эта
мука. Договорись с Диего {Мануэль Гарсиа Монтесинос сообщил нам, что не смог
установить, о ком идет речь.}, отыщи дядю Фраскито {Франсиско Гарсиа
Родригес, брат отца Федерико и Кончи Гарсиа Лорки.}, пусть они поговорят с
Росалесом, ведь он один из руководителей Фаланги. Если будешь говорить с
дель Кампо {Мы полагаем, что Фернандес Монтееинос пишет о подполковнике
Мигеле дель Кампо, который был алькальдом Гранады после ареста
Монтесиноса.}, не давай понять, что я тебе написал. Здесь степень важности
заключенного не играет роли, те, чей черед уже настал, ничем особенным не
выделялись среди остальных. Достаточно сказать, что среди последних
расстрелянных был Луис Фахардо {Советник от Левой республиканской.}.
Маме и Конче ничего не говори обо всем этом. Я бы не хотел, чтобы они
узнали, в каком ужасном положении мы находимся. Я уже смирился с тем, что
никогда больше вас не увижу, и только желал бы, чтобы вы поменьше страдали.
Прощай. Крепко обнимаю тебя. Твой брат Маноло.
11.VIII.36
Провинциальная тюрьма" {Сердечно благодарим Мануэля Фернандеса
Монтесиноса Гарсиа за то, что он любезно предоставил нам это письмо для
опубликования в книге.}.
Через пять дней, на рассвете 16 августа, Фернандес Монтесинос был
расстрелян.
В тюрьме много говорили об одной осведомительнице, известной как Дама
(или Тетушка) с веером. Эту женщину, о гнусной роли которой пленники в
первые недели не знали, звали Алисия Эрреро Вакеро. Республиканцы направили
ее вместе с мужем, Луисом Тельо, из Хаэна в Гранаду как разведчицу, видимо,
готовясь организовать народное восстание против националистов. Но Мариано
Пелайо из жандармерии, теперь ставший уполномоченным по охране общественного
порядка, разоблачил ее и обещал не казнить при том условии, что она будет
работать на контрразведку и выдавать левых.
С этой целью Пелайо помог ей оборудовать бар на улице Пуэнтесуэлас, Э
11, где скоро начали собираться левые. Они еще не успели понять, в какую
ловушку их заманили, как многие из них были арестованы и расстреляны.
Адвокат Антонио Перес Фунес, социалист, проведший много лет в заключении,
говорил нам, что Тетушка с веером много народу отправила в тюрьму
{Свидетельство Антонио Переса Фунеса. Гранада, 1965.}.
Среди жертв этой женщины были две девушки по прозвищу "девочки с
источника" - дочери дона Хесуса Пейнадо, владельца особняка, находившегося у
Фуэнте-де-Авельяно. "Девочки" поддерживали связь с республиканцами,
бежавшими в Сьерра-Неваду и часто по ночам спускавшимися к дому Пейнадо и
даже заходившими в бар на улице Пуэнтесуэлас. "Девочек" выдала Тетушка с
веером, мятежники тут же расстреляли их.
В начале октября 1938 г. на имя Тетушки с веером пришел пакет со
взрывным устройством. Пелайо, тщательно следивший за ней, перехватил пакет и
вскрыл его. Устройство взорвалось, и жандарм лишился руки. 4 октября была
проведена акция возмездия - на кладбище расстреляли 60 заключенных.
Разумеется, в Гранаде было много предателей, которые старались спасти
свою шкуру, занимаясь тем же грязным делом, что и Тетушка с веером. Кроме
них, существовали и другие, которых ничто не вынуждало заниматься
доносительством, но они получали удовольствие от того, что обрекали на
гибель "красных"
Однажды к Торресу Мартинесу явился неожиданный гость.
"Мне сказали, что Нестарес желает поговорить со мной в зале свиданий.
Отказать ему я не мог, не мог сделать то, что сделал Осорио-и-Гальярдо* в
тюрьме во время диктатуры - к нему явился некий сеньор, которого он не желал
видеть, и тогда он велел тюремщику: "Скажите ему, что меня нет дома; не
знаю, как это принято говорить у вас в тюрьме". В общем, я должен был выйти
и разговаривать с ним. Он был низкого роста и, как мне показалось, довольно
крепкого сложения. Он поздоровался. Зачем он пришел, я не знаю, у него не
было никаких причин посещать меня. Может быть, он просто хотел увидеть
человека, который был гражданским губернатором до мятежа. Не знаю. Он
поздоровался, мы немного поговорили, а потом он завел речь о либерализме, об
интеллигенции и об ее ошибках, которые нанесли вред родине. Он сказал, что
мы ошибаемся, что служение родине требует полной отдачи и не терпит
заблуждений, подобных тому, которые допустил дон Антонио Маура*, сказав
однажды, будто бы мыслить - не преступление. "Конечно, это преступление", -
заявил Нестарес. Он сказал, что, по его мнению, мозги интеллигенции должны
служить родине, то есть родине в его понимании, разумеется. А я,
естественно, не мог ему сказать, что мы такие же патриоты, как и он!"
Несмотря на суровость по отношению к врагам, капитан Нестарес (тогда
ему было около 25 лет) попытался спасти нескольких выдающихся гранадских
республиканцев, в частности Хоакина Гарсиа Лабелью, преподавателя
административного права в Гранадском университете и руководителя Левой
республиканской; советника Фран-сиско Рубио Кальехона, который был
гражданским губернатором Хаэна до Торреса Мартинеса; Хесуса Йольде Беро,
преподавателя фармакологии в университете; советника Мануэля Салинаса. Все
четверо были арестованы в самом начале репрессий, но в середине августа
Нестарес вызволил их из тюрьмы, переодел в голубые рубашки и отвез в Виснар,
где командовал отрядом фалангистов. Но его усилия оказались напрасными.
Торрес Мартинес вспоминает:
"15 августа, в день святого Хоакина, Гарсиа Лабелья попрощался со мной,
сказав, что благодаря Нестаресу проведет именины дома, а потом поедет в
Виснар. Но через несколько месяцев он вернулся в тюрьму. Увидев меня,
Лабелья сказал: "Не знаю, не знаю, зачем меня привезли сюда и почему".
Естественно, он был встревожен. Он ушел в свою камеру, а через два часа, в
восемь или в половине девятого вечера, двери в мою Камеру открыли, и Лабелья
пришел прощаться. В ту же ночь его расстреляли.
Прощание наше было очень трогательным, нежным. Мы обнимались, оба
плакали. У меня к Хоакину Гарсиа Лабелье особое отношение - я ведь был одним
из первых его студентов, когда он, совсем еще молодой, начал преподавать в
Сантьяго. И с того дня, как он стал моим учителем, нас всегда связывала
глубокая, искренняя дружба. Он всегда относился ко мне очень тепло и
ласково, а я видел в нем обаятельного, доброго, уравновешенного человека. И
вот такой ужасный удар. В ту ночь его расстреляли".
В тот же день из Виснара привезли Франсиско Рубио Кальехона. Торрес
Мартинес его не видел, но ему сказал об этом Лабелья. Рубио расстреляли на
следующее утро.
Стоит остановиться на этом эпизоде, так как он показывает, что даже
Нестарес, несмотря на высокое положение, которое он занимал среди гранадских
мятежников, не мог спасти жизнь тем, кому хотел помочь, особенно если они
были республиканцами, занимавшими видные посты в политике или образовании.
Кто же не хотел, чтобы Нестарес спас их? Утверждать мы ничего не можем, но в
Гранаде называют несколько человек, которые обращались к Вальдесу, выражая
недовольство тем, что Нестаресу дозволено покровительствовать врагам, в то
время как значительно менее опасных расстреливают у стен кладбища. Поэтому
можно быть полностью уверенным в том, что люди Вальдеса подождали момента,
когда Нестарес уедет из Виснара, чтобы явиться туда за своими жертвами.
Так и иначе, но совершенно точно подсчитано, что из гранадской тюрьмы
мятежники вывезли на расстрел более двух тысяч "красных".
КЛАДБИЩЕ В ГРАНАДЕ
Большинство своих жертв, а также приговоренных к смертной казни
мятежники в Гранаде расстреливали у стены муниципального кладбища. Вся
прилегающая к нему зона была объявлена запретной с первых же дней мятежа. На
дороге к кладбищу был выставлен жандармский пост. Тех гранадцев, которые
умерли естественной смертью, провожали в последний путь лишь двое-трое
наиболее близких.
Гранадское кладбище лежит на отшибе, позади дворца Альгамбра. Грузовики
с обреченными на смерть должны были добираться до него, минуя центр города
по Гран Виа, а затем проезжая по крутой улице Куэста-де-Гомерес.
На вершине холма, где дорога сворачивает влево, в красивом доме жил
британский вице-консул Уильям Давенхилл с сестрой Маравильяс. Каждое утро
они слышали, как грузовики взбирались на холм, как с шумом переключали
сцепление на повороте. Однажды Маравильяс решилась осторожно выглянуть в
окно. "Это было ужасно, - говорила она нам в 1966 г. - В каждом грузовике
было по 26-30 мужчин и женщин, тесно прижатых друг к другу, связанных,
словно свиньи, которых везут на продажу. Через десять минут мы услышали
выстрелы и поняли, что все кончено".
Есть свидетельства и других иностранцев, живших тогда рядом с
Альгамброй. Случайно в момент начала мятежа в Гранаде оказалась группа
американских туристов, и среди них Роберт Невиль, хроникер рубрики о бридже
в известной газете "Нью-Йорк геральд трибюн". Человек либеральный и
сторонник республиканцев, Невиль ежедневно и подробно описывал в своем
дневнике впечатления тех дней, с 18 июля, когда он прибыл в Гранаду, и до 12
августа, когда его вместе с остальными американцами самолетом отправили в
Севилью.
В конце августа 1936 г. Невиль уже прибыл в Нью-Йорк, и тридцатого
числа его дневник был полностью опубликован в "Геральд трибюн".
Невиль остановился неподалеку от Альгамбры в пансионе "Американа" и
каждый вечер виделся со своими соотечественниками из знаменитой гостиницы
"Вашингтон Ирвинг", расположенной как раз там, где дорога поворачивает к
кладбищу. 29 августа Невиль записывал в дневнике:
"Теперь мы уже понимаем значение того всплеска выстрелов, который
раздается каждый день утром и поздно вечером. Ясно также, почему мимо
"Вашингтон Ирвинг" за несколько минут до начала стрельбы и через несколько
минут после нее проезжает грузовик с солдатами. Сегодня мы вчетвером играли
в бридж на третьем этаже отеля. Мимо проехало два грузовика. Если смотреть
снизу, то кажется, будто грузовики везут солдат. Но сегодня мы смотрели
сверху и увидели, что окруженные солдатами люди, сидевшие в глубине каждого
грузовика, - гражданские.
Дорога, проходящая возле "Вашингтон Ирвинг", ведет на кладбище. Больше
она никуда не ведет. Сегодня вновь проехали грузовики с гражданскими. Через
пять минут мы услышали выстрелы. Пять минут спустя грузовики вернулись, но
гражданских в них не было. Мы поняли: солдаты расстреливали, гражданские
были приговоренными к расстрелу".
30 июля Невилю, неизвестно каким образом, удалось побывать на кладбище.
Утром того дня республиканцы сбросили несколько бомб, и мятежники объявили,
что отныне за каждую бомбу они будут расстреливать пять членов Народного
Фронта. Невиль видел на кладбище могильщиков, которые, по его словам,
"работали вовсю".
Грузовики, приезжавшие на кладбище и уезжавшие с него, видел и другой
свидетель - американская писательница Элен Николсон. Она проводила июль у
своего зятя Альфонсо Гамира Сандоваля (известного гранадского историка и
англофила) на его вилле "Паулина" недалеко от Альгамбры. Гамир был женат на
дочери писательницы Асте Николсон. В своей книге, опубликованной в Лондоне в
1937 г. под красноречивым названием "Смерть на рассвете" {Н. Nicolson: Death
in the Morning. Loval Dickson, London, 1937.} - она мало известна
исследователям гражданской войны, - Элен Николсон описывала свои впечатления
в первые полтора месяца гражданской войны. Свидетельство Николсон тем более
важно, что, хотя она была открытой сторонницей мятежников, она все же пишет
о казнях на кладбище:
"В воскресенье 2 августа нас впервые бомбили в 4.30, а затем в 8. Потом
мы спустились в халатах на первый этаж завтракать. Помню, что все мы были в
плохом настроении, ведь четыре с половиной часа сна - это очень мало во
время войны, когда нервы постоянно напряжены. После завтрака мы медленно
пошли наверх, и дочь с мужем сказали, что они пойдут к мессе. Я не
католичка, и потому отправилась в свою комнату, надеясь поспать часок, но,
казалось, в тот день мимо нашего дома проезжало больше военных грузовиков,
чем обычно. Они все время гудели и скрежетали, а прислуга во дворе подняла
такой шум, что мне не удалось подремать и десяти минут. Кроме того, меня
беспокоило засевшее во мне ночью смутное ощущение. Оно было связано с тем,
что часа в 2 ночи меня разбудил шум грузовика и нескольких машин, которые
поднимались по холму к кладбищу, а спустя немного я услышала выстрелы и
автомобили проехали обратно. Потом, со временем, я привыкла к этому шуму -
даже слишком привыкла - и стала опасаться только наступления рассвета не
только потому, что в это время обычно начинались бомбежки, но и потому, что
это было время расстрелов" {Ibid., p. 33.}.
В регистрационной книге кладбища, о которой мы еще расскажем, за время
с 20 июля по конец сентября, когда Элен Николсон уехала из Гранады, лишь три
дня не отмечены похороны расстрелянных. Понятно, какое впечатление произвело
провинции. Их присутствие в Гранаде наряду с 6-м батальоном Иностранного
легиона значительно усилило позиции мятежников {Gollonet у Morales, Op.
cit., p. 141.}.
14. "Черный эскадрон". Мы оставили на конец пресловутый "черный
эскадрон", о котором столько писалось в книгах о смерти Гарсиа Лорки и о
котором так много вспоминают в Гранаде до сих пор.
Следует сразу же уточнить, что это была не какая-то четко оформленная
организация, как, например, Фаланга. "Эскадрон" состоял из 15-20 человек,
действовавших по своему усмотрению. Как правило, это были очень молодые
люди, убивавшие ради удовольствия, и Вальдес предоставлял им широкую свободу
действий, стараясь посеять еще больший страх среди гражданского населения.
Большинство этих прирожденных убийц были сами из весьма состоятельных
семей. Свидетельскими показаниями доказано участие в "черном эскадроне"
следующих лиц: Франсиско Хименес Кальехас по прозвищу Пахареро, которому
тогда было двадцать лет, - он умер 24 мая 1977 г. в Гранаде, став богатым
владельцем деревообделочной фабрики; Хосе Вико Эскамилья, который также умер
недавно и владел жестяной мастерской на улице Сан-Хуан-де-Диос {Она была
сожжена во время событий 10 марта 1936 г., что еще больше усилило ненависть
ее владельца к Народному Фронту. Гольонет и Моралес пишут: "Также была
разрушена маленькая жестяная мастерская на улице Сан-Хуан-де-Диос, потому
что ее хозяин, сеньор Вико, был фашистом" (с. 36).}; Перикос Моралес, ночной
сторож, до мятежа бывший член ВКТ; братья Педро и Антонио Эмбис; братья
Лопес Перальта, один из них, Фернандо, покончил с собой после войны;
Кристобаль Фернандес Амиго; Мигель Каньядас; Мануэль Гарсия Руис; Мануэль
Лопес Барахас; Мигель Оркес, очень молодой человек, которому не было и 20
лет; Карлос Хименес Вильчес (в 1966 г. он служил в гранадском аюнтамьенто);
а также лица по кличам Курносый с Новой площади, Ножовщик с Пье де ла Торре,
Точильщик, ГГако из Эль-Мотрилья и Булочник. Большинство из них уже умерли,
а остальные окружены глубоким презрением, ощутимым в Гранаде до сих пор.
"Черный эскадрон" - в частности, именно поэтому он был назван "черным"
- действовал по ночам, используя реквизированные автомобили, которые иногда
украшались флагом с черепом и скрещенными костями. Клод Куффон очень
выразительно описал его методы:
"Свои карательные операции "черный эскадрон" называл словом "прогулки".
Они действовали настолько шаблонно, что можно говорить о методе. Для
человека, взятого палачами на прицел, все начиналось со скрежета тормозов
перед дверью его дома, обычно это' бывало глубокой ночью. Потом раздавались
крики, хохот, ругательства, топот на лестнице, слышные многим, так как все
это происходило в бедных кварталах, где люди живут скученно. Затем кулаки с
грохотом обрушивались на дверь. И потом самое ужасное: мать, которая
обнимает сына и умоляет мучителей не трогать его, а те отгоняют ее ударами
прикладов; жена и дети, плачущие на груди приговоренного, на которую
наставлены винтовки. Мужчину, едва одетого, грубо сталкивают по лестнице.
Мотор заводится, машина отъезжает. За спущенными жалюзи притаились соседи и
соседки, они думают о том, что завтра может настать их очередь. Иногда
выстрел раздается за ближайшим углом или прямо на тротуаре перед домом. Мать
или жена спускаются, они знают, что найдут мертвое тело. Но если они выйдут
слишком быстро, может случиться, что снова прозвучат выстрелы и новые тела
упадут на убитого, которого хотели подобрать" {С. Couffon. Op. cit., p.
89.}.
Каждое утро на грузовики подбирали тела мертвых или умирающих, которых
чаще всего отвозили в больницу Сан-Хуан-де-Диос. Палатой "арестованных
раненых" занимался доктор Рафаэль Хофре Гарсиа. Хофре, который умер в 1971
г., рассказывал нам о том, что происходило в больнице в те дни. Часто туда
являлись члены "черного эскадрона", силой кого-нибудь уводили, не обращая
внимания на протесты медицинского персонала, и убивали свою жертву тут же на
улице. Больше всего Хофре запомнилось появление одного жандармского сержанта
с явно садистскими наклонностями. Так, однажды он убил отца и сына,
помещенных в больницу за несколько месяцев до мятежа. Доктор вспоминает
также, как в больницу были доставлены пленные иностранцы, раненные во время
известного сражения у оврага Буко, - всех их забрали и сразу же расстреляли,
как и четырнадцатилетнего мальчика, раненного и задержанного во время
разгрома Альбайсина.
Таковы были основные группы и организации, отвечавшие за соблюдение
положений военного времени и проведение репрессий против гражданского
населения.
Учитывая ярость, с которой преследовали всех врагов мятежников, как
действительных, так и воображаемых, вполне понятно, что уже через несколько
дней после начала событий гранадская тюрьма, расположенная за городом, на
Хаэнском шоссе, была переполнена. Сюда, в здание, рассчитанное максимум на
400 заключенных, согнали 2 тысячи человек, которые находились в поистине
ужасных условиях. Каждый вечер вслух зачитывались списки заключенных,
которых приговорили к смертной казни. Приговоренные проводили свои последние
часы в часовне - для этой цели было специально приспособлено помещение в
тюрьме - и там могли исповедаться, если изъявляли такое желание. Потом перед
рассветом их отвозили в грузовиках на кладбище и расстреливали у стены.
Можно представить себе состояние духа заключенных, которые жили в страшной
тесноте, скудно питались, спали еще хуже, находились в постоянном страхе
перед возможной казнью. Послушаем свидетельство того, кто до мятежа был
гражданским губернатором, - Сесара Торреса Мартинеса:
"Все это было так страшно, кошмарно, непостижимо, что забыть это
невозможно. Морально нас растоптали. Конечно, были там люди особой закалки -
такие всегда бывают, конечно, - но в основном все мы пали духом, находились
в постоянном страхе, непрекращающейся тревоге. Почти невозможно было
сохранить достоинство. Все это было словно в сумасшедшем доме, все полностью
перевернулось с ног на голову.
Правда, было несколько исключительных случаев. Рассказывали об одном
юноше лет двадцати, которого расстреляли. Как раз в тот день мать передала
ему дыню. Это правда. Похоже на выдуманную историю, но это истинная правда.
И вот, значит, в часовне этот мужчина - хотя он был молод, но уже был
настоящим мужчиной - говорит: "Не окажете ли вы мне любезность сходить ко
мне в камеру за дыней? Эту дыню послала мне мать, и я хочу съесть ее до
того, как меня убьют". Это правда, чистая правда. И он съел дыню в часовне.
Я совершенно уверен, что 99 процентов из нас пали духом, абсолютно пали
духом. Иначе я не могу объяснить себе, почему мы, тысячи людей, знавшие, что
всех нас должны убить, не сделали никакой попытки вырваться оттуда. Даже
если бы большая часть нас погибла - ведь все равно умирать! Но на деле в
каждом теплилась надежда: а вдруг я не погибну? И страх. Люди были
смертельно запуганы. Это для меня совершенно ясно" {Свидетельство Сесара
Торреса Мартинеса, записанное на магнитофон 15 октября 1977 г.}.
По словам Торреса Мартинеса - и их подтверждает адвокат Антонио Перес
Фунес, который был вместе с ним в тюрьме, - большинство служащих в тюрьме
были добрыми людьми, они старались сделать все возможное, чтобы с
заключенными обращались прилично. Но и эти люди должны были действовать с
максимальной осторожностью, так как они сами могли в любой момент стать
жертвами мятежников. Торрес Мартинес продолжает:
"Сами служащие тюрьмы в большинстве своем были ошеломлены,
действительно ошеломлены происходящим. Я говорю за себя и за своих друзей,
но в целом тюремные служащие вели себя очень человечно и понимали - может,
были исключения, не знаю, - что все ужасно, все это-варварство. Они были
потрясены. Они служащие и не могли поступать иначе, если бы они отказались,
их бы тоже посадили и расстреляли, но они - во всяком случае, те, кого я
знал, - делали все, испытывая настоящую боль. Вообще они все были добры. Да
и. нельзя было не сочувствовать: все было так бессмысленно, так чудовищно,
так жестоко, что невозможно было, если ты человек, не сострадать".
Помимо обычных ночных выводов на расстрел, в тюрьму иногда являлись
молодчики из "черного эскадрона" в поисках своей личной жертвы, которую они
либо уводили с собой, либо избивали до потери сознания тут же, в камере.
Некоторые пытались покончить с собой, как адвокат Вильослада, выступавший в
марте 1936 г. на большом политическом митинге на стадионе "Лос Карменес". Он
вскрыл себе вены проволокой, но не умер и вскоре был расстрелян.
Узники гранадской тюрьмы почти не имели связи с внешним миром, особенно
в первые дни репрессий. И потому особенно трагично звучит помещенное в "Эль
Идеаль" 8 августа 1936 г. письмо, подписанное группой выдающихся
республиканцев, находившихся в тюрьме. В этом послании они протестовали
против воздушных бомбежек, в результате которых страдало гражданское
население и заложники:
"Радио Гранады передало вчера среди других новостей следующее письмо:
"Ваше превосходительство сеньор военный комендант Гранады! Мы,
нижеподписавшиеся, лично и от имени всех политических заключенных,
находящихся в провинциальной тюрьме, сообщаем, что категорически протестуем
против воздушных бомбардировок Гранады.
Мы выразили наш протест сразу же после первых бомбежек, от которых
страдают ни в чем не повинные гражданские лица, непричастные к войне,
искалечившей и наши судьбы. Наше возмущение по этому поводу может
подтвердить директор этой тюрьмы - мы выражали его неоднократно.
Наша боль достигла предела, когда из утренних газет мы узнали о
варварском покушении на бесценное сокровище Гранады - Альгамбру - и о новых
жертвах.
Мы, враги любого насилия и жестокости, выражаем свой протест против
убийств и разрушения и посредством этого письма хотим довести это до
сведения общественности из тюрьмы, где переживаем тягостные дни, хотя
уверенно полагаемся на рыцарские чувства испанских военных. В связи со всем
вышеизложенным направляем Вашему превосходительству этот документ,
заверенный нашими подписями, доверяя Вашему превосходительству использовать
его, как Вы сочтете нужным, в том числе и передать его по радио, чтобы весь
мир знал: мы осуждаем подобные действия.
Если бы все испанцы прониклись нашими чувствами и на благо Испании
прекратилось бы пролитие крови невинных людей! Желаем Вашему
превосходительству долгих лет жизни.
Гранада, 7 августа 1936 года.
Подписи: Франсиско Торрес Монарео, Пабло Касирай Ньева, Хосе
Вильослада, Фернандес Монтесинос, Хоакин Гарсия Лабелья, Хосе Мехиас, Луис
Фахардо, Мельчор Рубио, Энрике Марин Фореро, Мигель Лосано, Хосе Валенсуэла,
Рафаэль Вакеро, Максимилиана Эрнандес, Пласидо Э. Варгас Корпас (и другие -
неразборчиво)".
Три дня спустя, когда некоторые из подписавших письмо уже были
расстреляны, несмотря на их протест против бомбардировок и веру "в рыцарские
чувства испанских военных", Мануэль Фернандес Монтесинос, в ужасе от того,
что происходило в тюрьме, срочно написал своему брату Грегорио, тоже врачу.
Читая эти строки, понимаешь, в каком страшном состоянии находились невинные
узники:
"Дорогой Грегорио! Пишу тебе под кошмарным впечатлением от того, что
здесь происходит уже несколько дней и сегодня ночью опять повторилось:
заключенных расстреливают из-за бомбежек как заложников. С теми, кого уведи
сегодня, казнили уже 60 человек {Судя по цифрам, приведенным в
регистрационной книге гранадского кладбища, между 26 июля и 11 августа на
кладбище было расстреляно 180 человек.}. Почему выбор падает на тех или иных
- непонятно, но среди расстрелянных есть и находившиеся под предварительным
следствием, и не представшие перед судом. Переписка нам запрещена, потому
передаю тебе через верного человека этот горестный призыв. Первые казни были
столь чудовищны, что мы думали это больше не повторится, но сегодня все
повторилось снова {12 августа 1936 г. на кладбище было похоронено по меньшей
мере 12 человек.}. Не знаю, о чем просить тебя. Только сообщаю: если так
будет продолжаться, мы все скоро один за одним погибнем, и неизвестно, что
лучше - умереть сразу же или мучиться этим трагическим ожиданием: чья
очередь наступит этой ночью? Сделай что-нибудь, узнай, скоро ли кончится эта
мука. Договорись с Диего {Мануэль Гарсиа Монтесинос сообщил нам, что не смог
установить, о ком идет речь.}, отыщи дядю Фраскито {Франсиско Гарсиа
Родригес, брат отца Федерико и Кончи Гарсиа Лорки.}, пусть они поговорят с
Росалесом, ведь он один из руководителей Фаланги. Если будешь говорить с
дель Кампо {Мы полагаем, что Фернандес Монтееинос пишет о подполковнике
Мигеле дель Кампо, который был алькальдом Гранады после ареста
Монтесиноса.}, не давай понять, что я тебе написал. Здесь степень важности
заключенного не играет роли, те, чей черед уже настал, ничем особенным не
выделялись среди остальных. Достаточно сказать, что среди последних
расстрелянных был Луис Фахардо {Советник от Левой республиканской.}.
Маме и Конче ничего не говори обо всем этом. Я бы не хотел, чтобы они
узнали, в каком ужасном положении мы находимся. Я уже смирился с тем, что
никогда больше вас не увижу, и только желал бы, чтобы вы поменьше страдали.
Прощай. Крепко обнимаю тебя. Твой брат Маноло.
11.VIII.36
Провинциальная тюрьма" {Сердечно благодарим Мануэля Фернандеса
Монтесиноса Гарсиа за то, что он любезно предоставил нам это письмо для
опубликования в книге.}.
Через пять дней, на рассвете 16 августа, Фернандес Монтесинос был
расстрелян.
В тюрьме много говорили об одной осведомительнице, известной как Дама
(или Тетушка) с веером. Эту женщину, о гнусной роли которой пленники в
первые недели не знали, звали Алисия Эрреро Вакеро. Республиканцы направили
ее вместе с мужем, Луисом Тельо, из Хаэна в Гранаду как разведчицу, видимо,
готовясь организовать народное восстание против националистов. Но Мариано
Пелайо из жандармерии, теперь ставший уполномоченным по охране общественного
порядка, разоблачил ее и обещал не казнить при том условии, что она будет
работать на контрразведку и выдавать левых.
С этой целью Пелайо помог ей оборудовать бар на улице Пуэнтесуэлас, Э
11, где скоро начали собираться левые. Они еще не успели понять, в какую
ловушку их заманили, как многие из них были арестованы и расстреляны.
Адвокат Антонио Перес Фунес, социалист, проведший много лет в заключении,
говорил нам, что Тетушка с веером много народу отправила в тюрьму
{Свидетельство Антонио Переса Фунеса. Гранада, 1965.}.
Среди жертв этой женщины были две девушки по прозвищу "девочки с
источника" - дочери дона Хесуса Пейнадо, владельца особняка, находившегося у
Фуэнте-де-Авельяно. "Девочки" поддерживали связь с республиканцами,
бежавшими в Сьерра-Неваду и часто по ночам спускавшимися к дому Пейнадо и
даже заходившими в бар на улице Пуэнтесуэлас. "Девочек" выдала Тетушка с
веером, мятежники тут же расстреляли их.
В начале октября 1938 г. на имя Тетушки с веером пришел пакет со
взрывным устройством. Пелайо, тщательно следивший за ней, перехватил пакет и
вскрыл его. Устройство взорвалось, и жандарм лишился руки. 4 октября была
проведена акция возмездия - на кладбище расстреляли 60 заключенных.
Разумеется, в Гранаде было много предателей, которые старались спасти
свою шкуру, занимаясь тем же грязным делом, что и Тетушка с веером. Кроме
них, существовали и другие, которых ничто не вынуждало заниматься
доносительством, но они получали удовольствие от того, что обрекали на
гибель "красных"
Однажды к Торресу Мартинесу явился неожиданный гость.
"Мне сказали, что Нестарес желает поговорить со мной в зале свиданий.
Отказать ему я не мог, не мог сделать то, что сделал Осорио-и-Гальярдо* в
тюрьме во время диктатуры - к нему явился некий сеньор, которого он не желал
видеть, и тогда он велел тюремщику: "Скажите ему, что меня нет дома; не
знаю, как это принято говорить у вас в тюрьме". В общем, я должен был выйти
и разговаривать с ним. Он был низкого роста и, как мне показалось, довольно
крепкого сложения. Он поздоровался. Зачем он пришел, я не знаю, у него не
было никаких причин посещать меня. Может быть, он просто хотел увидеть
человека, который был гражданским губернатором до мятежа. Не знаю. Он
поздоровался, мы немного поговорили, а потом он завел речь о либерализме, об
интеллигенции и об ее ошибках, которые нанесли вред родине. Он сказал, что
мы ошибаемся, что служение родине требует полной отдачи и не терпит
заблуждений, подобных тому, которые допустил дон Антонио Маура*, сказав
однажды, будто бы мыслить - не преступление. "Конечно, это преступление", -
заявил Нестарес. Он сказал, что, по его мнению, мозги интеллигенции должны
служить родине, то есть родине в его понимании, разумеется. А я,
естественно, не мог ему сказать, что мы такие же патриоты, как и он!"
Несмотря на суровость по отношению к врагам, капитан Нестарес (тогда
ему было около 25 лет) попытался спасти нескольких выдающихся гранадских
республиканцев, в частности Хоакина Гарсиа Лабелью, преподавателя
административного права в Гранадском университете и руководителя Левой
республиканской; советника Фран-сиско Рубио Кальехона, который был
гражданским губернатором Хаэна до Торреса Мартинеса; Хесуса Йольде Беро,
преподавателя фармакологии в университете; советника Мануэля Салинаса. Все
четверо были арестованы в самом начале репрессий, но в середине августа
Нестарес вызволил их из тюрьмы, переодел в голубые рубашки и отвез в Виснар,
где командовал отрядом фалангистов. Но его усилия оказались напрасными.
Торрес Мартинес вспоминает:
"15 августа, в день святого Хоакина, Гарсиа Лабелья попрощался со мной,
сказав, что благодаря Нестаресу проведет именины дома, а потом поедет в
Виснар. Но через несколько месяцев он вернулся в тюрьму. Увидев меня,
Лабелья сказал: "Не знаю, не знаю, зачем меня привезли сюда и почему".
Естественно, он был встревожен. Он ушел в свою камеру, а через два часа, в
восемь или в половине девятого вечера, двери в мою Камеру открыли, и Лабелья
пришел прощаться. В ту же ночь его расстреляли.
Прощание наше было очень трогательным, нежным. Мы обнимались, оба
плакали. У меня к Хоакину Гарсиа Лабелье особое отношение - я ведь был одним
из первых его студентов, когда он, совсем еще молодой, начал преподавать в
Сантьяго. И с того дня, как он стал моим учителем, нас всегда связывала
глубокая, искренняя дружба. Он всегда относился ко мне очень тепло и
ласково, а я видел в нем обаятельного, доброго, уравновешенного человека. И
вот такой ужасный удар. В ту ночь его расстреляли".
В тот же день из Виснара привезли Франсиско Рубио Кальехона. Торрес
Мартинес его не видел, но ему сказал об этом Лабелья. Рубио расстреляли на
следующее утро.
Стоит остановиться на этом эпизоде, так как он показывает, что даже
Нестарес, несмотря на высокое положение, которое он занимал среди гранадских
мятежников, не мог спасти жизнь тем, кому хотел помочь, особенно если они
были республиканцами, занимавшими видные посты в политике или образовании.
Кто же не хотел, чтобы Нестарес спас их? Утверждать мы ничего не можем, но в
Гранаде называют несколько человек, которые обращались к Вальдесу, выражая
недовольство тем, что Нестаресу дозволено покровительствовать врагам, в то
время как значительно менее опасных расстреливают у стен кладбища. Поэтому
можно быть полностью уверенным в том, что люди Вальдеса подождали момента,
когда Нестарес уедет из Виснара, чтобы явиться туда за своими жертвами.
Так и иначе, но совершенно точно подсчитано, что из гранадской тюрьмы
мятежники вывезли на расстрел более двух тысяч "красных".
КЛАДБИЩЕ В ГРАНАДЕ
Большинство своих жертв, а также приговоренных к смертной казни
мятежники в Гранаде расстреливали у стены муниципального кладбища. Вся
прилегающая к нему зона была объявлена запретной с первых же дней мятежа. На
дороге к кладбищу был выставлен жандармский пост. Тех гранадцев, которые
умерли естественной смертью, провожали в последний путь лишь двое-трое
наиболее близких.
Гранадское кладбище лежит на отшибе, позади дворца Альгамбра. Грузовики
с обреченными на смерть должны были добираться до него, минуя центр города
по Гран Виа, а затем проезжая по крутой улице Куэста-де-Гомерес.
На вершине холма, где дорога сворачивает влево, в красивом доме жил
британский вице-консул Уильям Давенхилл с сестрой Маравильяс. Каждое утро
они слышали, как грузовики взбирались на холм, как с шумом переключали
сцепление на повороте. Однажды Маравильяс решилась осторожно выглянуть в
окно. "Это было ужасно, - говорила она нам в 1966 г. - В каждом грузовике
было по 26-30 мужчин и женщин, тесно прижатых друг к другу, связанных,
словно свиньи, которых везут на продажу. Через десять минут мы услышали
выстрелы и поняли, что все кончено".
Есть свидетельства и других иностранцев, живших тогда рядом с
Альгамброй. Случайно в момент начала мятежа в Гранаде оказалась группа
американских туристов, и среди них Роберт Невиль, хроникер рубрики о бридже
в известной газете "Нью-Йорк геральд трибюн". Человек либеральный и
сторонник республиканцев, Невиль ежедневно и подробно описывал в своем
дневнике впечатления тех дней, с 18 июля, когда он прибыл в Гранаду, и до 12
августа, когда его вместе с остальными американцами самолетом отправили в
Севилью.
В конце августа 1936 г. Невиль уже прибыл в Нью-Йорк, и тридцатого
числа его дневник был полностью опубликован в "Геральд трибюн".
Невиль остановился неподалеку от Альгамбры в пансионе "Американа" и
каждый вечер виделся со своими соотечественниками из знаменитой гостиницы
"Вашингтон Ирвинг", расположенной как раз там, где дорога поворачивает к
кладбищу. 29 августа Невиль записывал в дневнике:
"Теперь мы уже понимаем значение того всплеска выстрелов, который
раздается каждый день утром и поздно вечером. Ясно также, почему мимо
"Вашингтон Ирвинг" за несколько минут до начала стрельбы и через несколько
минут после нее проезжает грузовик с солдатами. Сегодня мы вчетвером играли
в бридж на третьем этаже отеля. Мимо проехало два грузовика. Если смотреть
снизу, то кажется, будто грузовики везут солдат. Но сегодня мы смотрели
сверху и увидели, что окруженные солдатами люди, сидевшие в глубине каждого
грузовика, - гражданские.
Дорога, проходящая возле "Вашингтон Ирвинг", ведет на кладбище. Больше
она никуда не ведет. Сегодня вновь проехали грузовики с гражданскими. Через
пять минут мы услышали выстрелы. Пять минут спустя грузовики вернулись, но
гражданских в них не было. Мы поняли: солдаты расстреливали, гражданские
были приговоренными к расстрелу".
30 июля Невилю, неизвестно каким образом, удалось побывать на кладбище.
Утром того дня республиканцы сбросили несколько бомб, и мятежники объявили,
что отныне за каждую бомбу они будут расстреливать пять членов Народного
Фронта. Невиль видел на кладбище могильщиков, которые, по его словам,
"работали вовсю".
Грузовики, приезжавшие на кладбище и уезжавшие с него, видел и другой
свидетель - американская писательница Элен Николсон. Она проводила июль у
своего зятя Альфонсо Гамира Сандоваля (известного гранадского историка и
англофила) на его вилле "Паулина" недалеко от Альгамбры. Гамир был женат на
дочери писательницы Асте Николсон. В своей книге, опубликованной в Лондоне в
1937 г. под красноречивым названием "Смерть на рассвете" {Н. Nicolson: Death
in the Morning. Loval Dickson, London, 1937.} - она мало известна
исследователям гражданской войны, - Элен Николсон описывала свои впечатления
в первые полтора месяца гражданской войны. Свидетельство Николсон тем более
важно, что, хотя она была открытой сторонницей мятежников, она все же пишет
о казнях на кладбище:
"В воскресенье 2 августа нас впервые бомбили в 4.30, а затем в 8. Потом
мы спустились в халатах на первый этаж завтракать. Помню, что все мы были в
плохом настроении, ведь четыре с половиной часа сна - это очень мало во
время войны, когда нервы постоянно напряжены. После завтрака мы медленно
пошли наверх, и дочь с мужем сказали, что они пойдут к мессе. Я не
католичка, и потому отправилась в свою комнату, надеясь поспать часок, но,
казалось, в тот день мимо нашего дома проезжало больше военных грузовиков,
чем обычно. Они все время гудели и скрежетали, а прислуга во дворе подняла
такой шум, что мне не удалось подремать и десяти минут. Кроме того, меня
беспокоило засевшее во мне ночью смутное ощущение. Оно было связано с тем,
что часа в 2 ночи меня разбудил шум грузовика и нескольких машин, которые
поднимались по холму к кладбищу, а спустя немного я услышала выстрелы и
автомобили проехали обратно. Потом, со временем, я привыкла к этому шуму -
даже слишком привыкла - и стала опасаться только наступления рассвета не
только потому, что в это время обычно начинались бомбежки, но и потому, что
это было время расстрелов" {Ibid., p. 33.}.
В регистрационной книге кладбища, о которой мы еще расскажем, за время
с 20 июля по конец сентября, когда Элен Николсон уехала из Гранады, лишь три
дня не отмечены похороны расстрелянных. Понятно, какое впечатление произвело