Страница:
gallina ciega. Mexico, 1971, p. 243-246. Автор вкладывает в уста Франсиско
Гарсиа Лорки слова о доносе дона Мигеля. Франсиско Гарсия Лорка тут же
отказался от приписываемого ему обвинения.}, мы хотим со всей
категоричностью подчеркнуть, что Росалес-старший рисковал своей жизнью и
состоянием, укрывая не только Федерико, но и многих других людей. Не надо
забывать, что в первые же дни мятежа было опубликовано предупреждение, в
котором говорилось: всякий, кто попытается спрятать в своем доме "красного",
будет расстрелян. Известны несколько случаев, когда позволившие себе
смелость не посчитаться с этим предупреждением поплатились за это жизнью.
Поэтому мужество и подлинное великодушие дона Мигеля Росалеса неоспоримы и
достойны глубокого уважения. Луис никогда не стремился подчеркивать особые
заслуги своей семьи в спасении стольких людей. Он сказал нам:
"В доме моего отца и с его ведома (не мог же я делать что-то в отчем
доме без его ведома, это естественно, не так ли?) скрывался не один
Федерико. Там прятались многие, и не три, не четыре, не пять, не шесть
человек; бывали вечера в моем доме, особенно в первое время, когда сразу
собиралось больше пяти человек. Таких вечеров было много, особенно поначалу,
когда приходилось кого-то прятать, именно вначале. Первые пятнадцать вечеров
в доме всегда кто-то скрывался" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на
магнитофон. Мадрид, 22 октября 1978 г.}.
Как-то вечером к Росалесам пришел их родственник, фалангист Антонио
Лопес Фонт. Эсперанса Росалес рассказала, что во время ужина Лопес Фонт
между прочим заявил им: "Сегодня ночью идем на облаву". Когда присутствующие
спросили его, кого собираются брать, Лопес Фонт объяснил, что ищут трех
"красных", на которых поступил донос, будто у них "подпольное радио" и они
слушают республиканцев. Искали Мануэля Лопеса Бануса (друга Федерико,
сотрудничавшего в 1928 г. в гранадском журнале "Гальо"), Мануэля Контрераса
Чена и Эдуарде Руиса Чена. Лопес Фонт не знал, что все трое были друзьями
Луиса Росалеса. Совершенно спокойно извинившись ("Очень жаль, отец, но мне
надо идти, меня ждут в казарме"), он встал из-за стола, не кончив ужина, и
бросился сразу предупредить людей об опасности: все трое провели ту ночь в
доме на улице Ангуло.
Может возникнуть вопрос: а не придумали ли это Луис и Эсперанса
Росалес? Отнюдь нет. Мы беседовали с Мануэлем Контрерас Чена, человеком
левых убеждений, и он уверил нас, что обязан жизнью именно благородству и
мужеству семьи Росалес, потому что другие его знакомые из правых кругов
отказались скрыть его у себя. Рассказы Эсперансы Росалес и Мануэля
Контрераса Чены, хотя мы слушали их в разное время независимо один от
другого, очень схожи и совпадают даже в деталях {Свидетельство Мануэля
Контрераса Чена. Мадрид, 26 октября 1978 г.}.
Росалесы укрывали также молодого преподавателя, у которого учился
Херардо Росалес; он провел у них дома две или три недели. Но его (как и
Эдуарде Руиса Чена) враги арестовали в другом месте и убили {Свидетельство
Луиса и Эсперансы Росалес, записанное на магнитофон. Мадрид, 7 ноября 1978
г.}.
Федерико проводил день, распевая народные песни и подыгрывая себе на
стареньком "Плейеле", стоявшем у тети Луисы; он рассказывал ей и Эсперансе
истории, связанные с его пребыванием в Нью-Йорке, на Кубе и в Буэнос-Айресе,
просматривал газеты, читал Гонсало де Берсео и писал. Херардо Росалес
рассказывал нам в 1966 г. о том удивительном впечатлении, которое произвели
на него тягучие александрийские стихи Берсео в исполнении Федерико; тетя
Луиса сообщила Клоду Куффону, что поэт читал наизусть "Чудеса Богоматери"
{С. Couffon. Op. cit., p. 99. На этой же странице автор говорит, что
Федерико занимался переработкой рукописи пьесы "Дом Бернарды Альба". Ни
Луис, ни Эсперанса не помнят, что сообщали Куффону эту деталь. Более того,
Луису это утверждение кажется ошибочным.}.
Эсперанса Росалес, не знакомая прежде с Федерико, и по сей день хранит
в своей душе память о нем, как о человеке удивительно симпатичном и добром.
Мятеж застал жениха Эсперансы, Энрике, в Мадриде, и она очень беспокоилась о
нем. Федерико всячески подбадривал ее и как-то раз сказал ей: "Не волнуйся,
Эсперансита. Ничего с ним не случится, а когда все это закончится, мы втроем
пойдем на премьеру моей следующей пьесы".
Эсперанса вспоминает, что Федерико, кажется, иногда спускался вниз, на
второй этаж, чтобы позвонить родителям, хотя после стольких лет она не может
говорить об этом с уверенностью. Телефон в то время работал исправно
(Эсперанса не думает, что он прослушивался), и Федерико вполне мог
поддерживать связь со своей семьей.
Федерико жадно читал газеты, которые ему каждое утро доставляла
Эсперанса. Поэт ласково называл ее "моя прекрасная тюремщица". Так как "Эль
Дефенсор де Гранада" и "Нотисиеро Гранадино" перестали выходить с первого
дня мятежа, а "АБС" стала поступать из Севильи в Гранаду только после 18
августа 1936 г. (когда было восстановлено нормальное сообщение с Севильей),
можно с уверенностью констатировать, что Федерико читал "Эль Идеаль".
Следовательно, поэт (даже если он не имел связи со своей семьей) знал об
опасности, которой подвергались в тюрьме его шурин Мануэль Фернандес
Монтесинос и другие его друзья.
Федерико внимательно слушал по радиоприемнику тети Луисы передачи и
националистов, и республиканцев и часто говорил Эсперансе Росалес: "Какие
сплетни ты услышала? Сколько уток? А я вот что услышал". Как вспоминает
Эсперанса Росалес, слушая радио, тогда невозможно было понять, где
начинается правда л где кончается ложь. Федерико, несмотря на тоску,
точившую его, смеялся над тем, что слышал. Впрочем, едва ли ему было до
смеха, когда он узнал о письме Фернандеса Монтесиноса и других заключенных,
зачитанном по радио Гранады 7 августа и опубликованном на следующий день в
"Эль Идеаль" {См. главу пятую.}. Вероятно, он просил Росалесов вступиться за
своего шурина. Мы уже говорили, что и сам Монтесинос предпринял шаги в том
же направлении, надеясь на помощь Пепе Росалеса.
Эсперанса Росалес вспоминает также, что Федерико что-то писал, но она
не знает, над чем он работал. Известно только, что после ареста Федерико дон
Мигель Росалес отнес все бумаги отцу поэта.
Федерико делился с Луисом литературными планами, не высказывая ни
малейшего опасения за свою судьбу и не сомневаясь, что жизнь скоро вернется
в нормальное русло:
"Он тогда думал написать и, возможно, что-то писал, хотя мне это
представляется маловероятным, "Сад сонетов" - так он называл книгу, которую
тогда вынашивал. Если он и писал что-то, хотя мне не верится, то осуществлял
именно этот замысел. У него была еще и другая мечта: сочинить что-то вроде
"Потерянного рая", большую эпическую поэму под заглавием "Адам". В последние
годы он постоянно говорил мне, что хочет написать эту поэму. Во всяком
случае, последние два года он часто повторял: "Нет, нет, моим главным
произведением станет "Адам"" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на
магнитофон, Мадрид, 22 октября 1978 г.}.
Здесь следует упомянуть историю с пресловутым фалангистским гимном,
который якобы Лорка сочинил в доме семьи Росалес, - гимном, о котором
столько трубили пропагандисты Франко. Луис Росалес опроверг это еще в 1966
г. и по сей день отрицает, что подобное сочинение когда-либо существовало;
мы полностью доверяем его словам:
"Федерико хотел вместе со мной написать песнь в память всех павших в
Испании, а не только фалангистов или жителей Гранады. О фалангистском гимне
речь никогда не заходила. Я никогда, никогда не говорил этого. И если кто-то
ссылается на мои слова, то потому, что либо плохо меня понял, либо намеренно
исказил смысл мною сказанного" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на
магнитофон. Серседилья, 2 сентября 1966 г.}.
Все свидетельствует о том, что до воскресенья 16 августа 1936 г.
Федерико чувствовал себя спокойно в доме на улице Ангуло. Но в воскресенье
утром на кладбище вместе с двадцатью девятью другими жертвами был расстрелян
Мануэль Фернандес Монтесинос, и Федерико наверняка узнал об этом тотчас же.
Эсперанса Росалес прекрасно помнит, что по получении известия им овладели
тоска и чувство огромной тревоги за судьбу Кончи и ее детей. Не исключено,
что в то утро ему позвонили родители и сообщили о случившемся. Можно
предположить также, что с той минуты поэт утратил спокойствие, которое он
обрел, найдя прибежище в доме Росалесов.
Исабель Рольдан, племянница Федерико, вспоминает, как семья узнала о
расстреле Мануэля Фернандеса Монтесиноса:
"Первым эту весть сообщил священник. Священник, который его
исповедовал, побывал у доньи Пилар, матери Маноло Монтесиноса. Он-то и
сообщил о смерти. Мат" всегда жила с Маноло на улице Сан-Антон. Там
находились мои дядя и тетя, родители Федерико, а Конча была в усадьбе
Клотильде. Пришел священник и рассказал, что произошло. Помню, как тетушка
сказала, обращаясь к священнику: "Проходите, пожалуйста, но я не хочу, чтобы
вас видел мой муж, прошу вас, чтобы мой муж вас не видел". Священник прошел
в комнату доньи Пилар, которая была уже совсем старенькой. Он сказал, что ее
сын попросил его попрощаться с ней, и передал его последние слова. Маноло и
вправду поручил ему повидать его мать" {Свидетельство Исабель Рольдан,
записанное на магнитофон. Чинчон, 22 сентября 1978 г.}.
Конча и трое ее детей действительно находились в усадьбе Тамарит
(принадлежавшей Франсиско Гарсиа и столь любимой Федерико). Висента Лорка
отправилась туда и сообщила страшную весть своей дочери. Клотильде Гарсиа
Пикосси вспоминает:
"Пришла тетя Висента и сказала Конче о том, что произошло. Вот там, в
углу, сидела моя кузина Конча. Бедняжка бесконечно тревожилась, потому что
ничего не знала о Маноло. Она сидела ни жива ни мертва от страха. Едва
увидев свою мать, особенно ее лицо, она тотчас все поняла. Они были как две
Марии, как две девы Марии с лицами, искаженными мукой" {Свидетельство
Клотильде Гарсиа Пикосси, записанное на магнитофон. Усадьба Тамарит,
Гранада, 17 августа 1978 г.}.
В тот вечер Конча, ее дети и няня Анхелина переехали в дом на улицу
Сан-Антон {См. предыдущее примечание. В 1966 г. старая служанка семьи
Фернандес Монтесинос Анхелина Кордобилья сообщила нам те же сведения.}. И в
тот же самый вечер Федерико был арестован в доме семьи Росалес.
ГАРСИА ЛОРКА В УПРАВЛЕНИИ ГРАЖДАНСКОГО ГУБЕРНАТОРА ГРАНАДЫ
Утром 16 августа 1936 г. один из арестованных, которому посчастливилось
больше, чем Мануэлю Фернандесу Монтесиносу, вышел на свободу из гранадской
тюрьмы. Речь идет о судебном враче Хосе Родригесе Контрерасе.
Родригес Контрерас, который был товарищем Федерико в школьные годы, жил
на улице Орно-де-Аса в доме Э 12, совсем рядом с управлением гражданского
губернатора. Врач видел Фернандеса Монтесиноса за несколько дней до того,
как его расстреляли, и в разговоре с ним напомнил бывшему алькадьду, уже
осознавшему трагизм своего положения, его же собственные слова, сказанные 18
июля в помещении Республиканской левой, что Нестарес, Мариано Пелайо и
прочие, всем известные как заговорщики, должны быть немедленно арестованы.
Родригес Контрерас рассказывает подробности своего освобождения:
"Военный следователь, которого мне назначили, сказал мне: "Видите ли, с
вашим делом все в порядке и в ближайшие дни мы отпустим вас на свободу". Я
говорю: "Ладно, но отпустите меня днем, потому что вечером я отсюда не
пойду". Я ведь знал: тех, кого судебные трибуналы признавали невиновными,
выпускали на свободу, когда наступал вечер, а у тюремных ворот их поджидали
убийцы из "черного эскадрона", и там, у реки Бейро, набрасывались на них и
убивали уже после того, как те были оправданы {Речка Бейро, пересыхающая
летом, течет к Гранаде с гор Сьерры-де-Альфакар.}. В общем, отпускали очень
немногих, но и этих немногих убивали потом преступники из "эскадрона". Вот
так я ему и сказал: "Нет, нет. Уж если меня выпускают на свободу, то только
днем".
Действительно, 16 августа в 10 часов утра я получил приказ об
освобождении (вернее, его привезли в тюрьму мой брат с моим адвокатом, а это
был дон Хосе Альварес де Сьенфуэгос); они явились вдвоем и привезли приказ
из военной комендатуры.
Словом, часов в двенадцать я вышел из тюрьмы. Матрас, на котором я спал
в тюрьме, положили на крышу машины, и мы поехали по улице Дукеса, от церкви
Сан-Хуан-де-Диос по направлению к улице, где я жил, то есть к улице
Орно-де-Аса. И вот, когда мы проезжали мимо здания гражданского губернатора,
оттуда вышел штурмовой гвардеец - мой приятель, его звали Хосе Мария Виалард
Маркес, из старых фалангистов, друг Вальдеса, участник собраний в Хандилье
{Бар на улице Пуэнте-де-Карбон, в котором еще до начала мятежа собиралась
компания Вальдеса.} но сам по себе человек хороший, добрый человек. Он
остановил машину (Маркес не знал, кто сидит в ней), но когда подошел ближе и
увидел меня, сказал: "Слушай, Пене, тебе придется повернуть обратно". -
"Почему?" Он говорит: "Потому что есть приказ не пропускать машины ни к
площади Тринидад, ни к улице Таблас, ни в этот район - сюда послан наряд,
чтобы арестовать этого поэта Гарсиа Лорку, который находится на улице Ангуло
в доме Росалесов, и вот сейчас его и берут. Этот квартал приказано оцепить,
чтобы через него не проезжала ни одна машина".
Тогда мы повернули назад, поехали по улице Мисерикордиа и добрались до
моего дома. Было что-то около часу дня".
Родригес Контрерас уверен, что разговаривал с Виалардом Маркесом
примерно в час пополудни:
"Это точно. Ведь такого не забудешь, когда тебя выпускают на свободу,
такое не забывается. Было уже около часу дня, потому что я вышел из тюрьмы в
двенадцать. Из тюрем выпускали два раза в сутки: либо перед обедом, который
давали в полдень, либо перед ужином. По утрам выпускали до часу, а по
вечерам до семи, иногда до восьми, но, как правило, не позднее"
{Свидетельство доктора Хосе Родригеса Контрераса, записанное на магнитофон в
Гранаде 23 августа 1978 г.}.
Рассказ доктора Родригеса Контрераса подтверждается свидетельством
гранадского скульптора Эдуарде Карретеро:
"Я не могу сказать, что видел, как арестовали Федерико. Лишь позже я
узнал, что это именно его арестовывали. Я проходил через площадь Тринидад и
вниз по улице Таблас; и тогда я увидел толпу людей, гвардейцев с винтовками,
некоторые гвардейцы были даже на крышах. Я испугался, потому что подумал:
сейчас начнут стрелять, что-то случится. Я не побежал со страху, нет, не
побежал, потому что, ясное дело, страх заставляет тебя идти не спеша, словно
бы ничего и не происходит. Мне было шестнадцать лет, и тогда для меня это
было просто еще одним эпизодом из тех, какие я видел в то время на улице. Я
не придал ему никакого значения, и лишь потом обо всем узнал. Там было много
народу, много гвардейцев. И еще мне запомнилось освещение - оно было
вечерним" {Свидетельство Эдуардо Карретеро, записанное на магнитофон в
Чинчоне 22 сентября 1978 г.}.
Для нас, таким образом, не подлежит ни малейшему сомнению, что арест
Гарсиа Лорки, произведенный 16 августа 1936 г., представлял собою
официальную операцию значительного масштаба. Не только улица Ангуло была
оцеплена - на крышах соседних домов были выставлены гвардейцы, готовые
помешать бегству поэта, если бы он решился бежать таким путем {Другим
свидетелем происходившего на улице Ангуло был сеньор Мигель Марискаль Гомес,
с которым мы познакомились в Гранаде в 1966 г.}. Хотя это было совсем
невероятно, гражданский губернатор, таким образом, принял самые решительные
меры, чтобы Федерико Гарсиа Лорка не имел никакой возможности скрыться.
Человек, который явился в дом Росалесов с приказом об аресте поэта,
был, как известно и как сам он признался, экс-депутат СЭДА Рамон Руис
Алонсо.
Обратимся прежде всего к версии, которую изложил нам сам Руис Алонсо,
рассказавший о том, что он делал в тот вечер 1936 г. {Встреча состоялась 20,
марта 1967 г. в служебном кабинете Руиса Алонсо в Институте Бальмес в
Мадриде, где экс-депутат СЭДА работал тогда секретарем Семинара по
индустриальной социологии и производственной психологии. Мы записали беседу
скрытно, использовав маленький магнитофон. Запись не всегда качественная, в
ней имеются пропуски, обозначенные в тексте квадратными скобками. В
некоторых случаях восстановлено (в скобках) содержание плохо записанных
мест.}:
"Я намерен говорить с вами совершенно искренно, как на духу. Правда,
после какого-то момента мне нечего уже будет сказать - не потому, что я
захочу скрыть что-либо, а потому, что, право, не знаю, что было дальше. Но я
буду говорить с вами откровенно, как я уже сказал, словно готовясь отойти на
тот свет, как если бы должен был предстать перед господом богом. Я католик,
сын апостолической римской церкви. И вот, как если бы мне предстояло
отвечать на суде пред ликом господним, так я и буду говорить с вами с полной
откровенностью.
Случилось все это так. Не требуйте от меня ни дату, ни точное время,
потому что, говорю честно, я этого не помню - было это 16-го или 17-го, я
этого точно не знаю. И вот, понимаете ли, в один прекрасный день... среди
прочих обязанностей, которые выполнял я в Гранаде, я был прикомандирован к
гражданскому губернатору. В ту пору я ходил в управление каждый день и мне
говорили, что нужно сделать. Я когда-то был депутатом кортесов, а потом
прошел через войну... имею свой послужной список и как положено, так как я
был военным, то подчинялся приказам. Так вот, в один прекрасный день пошел я
в управление гражданского губернатора, но самого губернатора там не было. Он
как раз поехал на фронт, в район Хаэна {Это ошибка. Согласно сообщению
газеты "Эль Идеаль" от 17 августа 1936 г., Вальдес провел весь день 16
августа в Ланхароне и поздно вечером возвратился в Гранаду.}. Ладно. Когда
губернатор отсутствовал, за него иногда оставался один подполковник
жандармерии по фамилии Веласко. Ладно. Тогда этот сеньор и говорит мне:
- Послушайте, Руис Алонсо, нужно выполнить одно деликатное поручение.
Дело в том, что на такой-то улице в доме номер такой-то находится сеньор
Гарсиа Лорка.
В Гранаде, в то время, в тех обстоятельствах, этого поэта - царствие
ему небесное! Да почиет он в базе! - ну, скажем, недолюбливали, что ли,
потому, что конечно, ну, вы понимаете, его произведения использовались в
Народном доме, чтобы, [...] {Здесь запись неразборчива, но Руис Алонсо
рассказывал, что рабочие якобы поставили в Народном доме Гранады
"политический вариант" пьесы Лорки "Кровавая свадьба", назвав его
"Динамитная свадьба". Мы не верим в это сенсационное заявление, хотя
отметим, что в Народном доме действительно был "просторный театральный зал".
См. "Noticiero granadino", 16 abril 1936, p. 1.}. Ладно. Вот он и говорит
мне:
- Видите ли, этот сеньор должен явиться сюда, в управление. Губернатор
сказал, что он хочет, чтобы, когда он вернется, этот человек находился
здесь. Но очень, очень важно, когда этого сеньора будут препровождать сюда,
чтобы никто его не тронул, никто даже не задел бы, и вот поэтому губернатор
сказал мне, что он должен прийти в сопровождении человека, которого уважают
- такого, как вы.
В самом деле (только не подумайте, что я горжусь, тщеславен или
нескромен, нет, я человек простой, все надо называть своими именами, все как
есть), но я в самом деле пользовался в Гранаде довольно большим уважением за
мои нравственные принципы, за мою работу, за то, что я вообще сделал и в
провинции, я ведь был депутатом кортесов... был я и рабочим-линотипистом в
газете "Эль Идеаль". Так вот, ну, конечно, я пользовался определенным
авторитетом. Когда я отправился в дом... {Здесь Руис Алонсо намеренно
пропускает фамилию "Росалес", чтобы затем произнести ее с особой
значительностью.} подполковник сказал мне:
- Вы можете, конечно, взять с собой любое количество сопровождающих -
столько, сколько вам необходимо.
[Я ответил]:
- Я не нуждаюсь ни в каком конвое. Одной моей фамилии будет достаточно.
Идя по улице Дукеса (потому что тогда управление гражданского
губернатора находилось не там, где теперь, оно находилось на улице Дукеса),
я так и так должен был пройти мимо полицейского участка. Как раз в это время
один сеньор, полицейский, стоял на балконе верхнего этажа и, увидев меня,
спросил:
- Куда идешь, Рамон?
Я ему говорю:
- На улицу такую-то, в дом номер такой-то.
Он сказал:
- Ах, так это в дом...
Ну, тут я несколько удивился, потому что, ясное дело, дом этот оказался
ни больше ни меньше как домом руководителя Фаланги во всей провинции... то
есть Росалеса, руководителя провинциальной организации Фаланги. Я удивился,
в голове у меня не укладывалось, как может в доме руководителя
провинциальной организации Фаланги находиться этот сеньор [...], и я сказал
[себе], что не пойду в этот дом... и я направился в штаб Фаланги.
- Где руководитель провинциальной организации? Я. вызываю его и говорю:
- Я должен выполнить это поручение насчет [...], который находится в
твоем доме. Ты мне должен сейчас сказать, находится он там или нет. Если
скажешь, что его там нет, я вернусь и доложу:
- Оказалось, что дом, который вы мне назвали, ну, это дом... Я
обратился к этому сеньору - вполне логично, что я должен был поступить
именно так, - и он сказал, что этого человека там нет. И на этом дело
кончено. А теперь вы решайте, как быть.
Тогда он говорит мне:
- Видишь ли, Рамон, я не стану тебя обметывать. Ну... он там! Что будем
делать?
- Я не знаю.
- Ты полагаешь, - говорит он мне, - ему что-нибудь угрожает?
- Ну, дружище, я думаю, что нет.
- Потому что, сам понимаешь, если его будет сопровождать человек,
пользующийся уважением, и это гарантирует его безопасность... то, в таком
случае, я ничего не имею против.
Я ему говорю:
- Как бы то ни было, вот что я надумал. Ты иди к себе домой. Там на
семейном совете вы обдумаете все, решите, что делать, а я подожду здесь, ты
мне позвонишь и скажешь, как быть.
- Прекрасно.
Через какое-то время он возвращается:
- Слушай, Рамон, так вот, мы решили, в общем, семья говорит, что,
словом, в конце концов, пусть будет так [...]. Но как же они проведали, что
он у нас?
- Этого я не знаю. Не знаю. Ладно, тогда идем. Там как раз кончали
полдник, пили шоколад. Я лично не был знаком с сеньором Гарсиа Лоркой - да
покоится он с миром, - и он тоже не был знаком со мною, хотя и слышал он обо
мне немало, как и я о нем [...]. Нас представили друг другу.
- Как поживаете? Как дела?
[Я ему говорю]:
- Ладно, послушайте, что вы сами обо всем этом думаете?
- Ну вот, семья считает, что лучше будет, если я пойду. [Но чего от
меня хотят?}
- Этого я не знаю. Мне было сказано, что они гарантируют вашу личную
неприкосновенность, что вы прибудете туда, ну, целым и невредимым и что
не... словом, другого поручения у меня нет. [...] Так вы согласны?
- Ну что же, ну, да, ну, да.
- Очень хорошо, очень хорошо, значит, идем.
Оттуда мы пошли в управление гражданского губернатора. Правда, мне не
удалось избежать того, что, когда мы поднимались по лестнице, кто-то
попытался ударить его прикладом винтовки, но я закричал: [Как вы смеете!
Этот человек со мной!]... Этот случай я привожу как пример того, как я
тщательно исполнял данное мне поручение; я говорю вам о себе, о тех
требованиях, которые я предъявлял к моей совести. Я провел его в кабинет,
сопровождал меня руководитель провинциальной организации, нас ведь было
трое: Росалес, этот сеньор Гарсиа Лорка - да покоится он с миром - и я. Мы
втроем пришли в управление, и это ведь вполне естественно - тот же, Росалес,
был его близким другом. Одним словом, когда мы уже пришли в управление, я
пошел к губернатору, вернее к подполковнику Веласко, который иногда замещал
гражданского губернатора.
- Так вот, подполковник, этот сеньор, которого вы поручили мне найти и
все прочее, короче, поручение, которое мне дали, выполнено. Этот сеньор -
вон там с сеньором Росалесом, а находился он в доме сеньора Росалеса.
- Да, да, я это уже знал.
- Я вам еще нужен?
- Нет, я только благодарю вас за то, как вы хорошо справились с
заданием.
- Что ж, большое спасибо. Прощайте.
Тогда я пошел в кабинет, где находились те сеньоры. [Я сказал им]:
- Ну вот, я доложил временно исполняющему обязанности губернатора, что
вы находитесь здесь. Он сказал мне, чтобы вы подождали, что ничего больше
предпринять нельзя, пока не приедет полковник [sic!] Вальдес, губернатор, он
сейчас на фронте... Мое поручение считаю выполненным. Вам что-нибудь нужно
от меня?
Ну, тут сеньор Гарсиа Лорка предложил мне сигареты:
- Пожалуйста, хотите?
- Нет, я не курю.
Затем я позвал ординарца и велел ему принести куриного бульона [...] -
Я могу быть еще чем-нибудь вам полезен?
[Сеньор Гарсиа Лорка сказал мне]:
- Нет, сеньор, я хочу только сказать вам спасибо, и позвольте обнять
вас за доброе ко мне отношение и за то, что доставили меня сюда из дома
Росалесов. Я никогда не сумею достаточно отблагодарить вас...
- Ладно, если я не могу быть больше вам полезен
[...]
Я вернулся к подполковнику.
- Я ухожу. Еще что-нибудь?
- Нет, нет, ничего. До завтра.
- До завтра.
Который был час? Этого я не знаю. Пять часов, шесть часов вечера, семь
часов вечера... Не знаю. Только приблизительно. И я пошел домой.
Вернулся я на следующее утро. Я пришел в управление гражданского
губернатора, как обычно каждое утро и каждый вечер - это входило в мои
Гарсиа Лорки слова о доносе дона Мигеля. Франсиско Гарсия Лорка тут же
отказался от приписываемого ему обвинения.}, мы хотим со всей
категоричностью подчеркнуть, что Росалес-старший рисковал своей жизнью и
состоянием, укрывая не только Федерико, но и многих других людей. Не надо
забывать, что в первые же дни мятежа было опубликовано предупреждение, в
котором говорилось: всякий, кто попытается спрятать в своем доме "красного",
будет расстрелян. Известны несколько случаев, когда позволившие себе
смелость не посчитаться с этим предупреждением поплатились за это жизнью.
Поэтому мужество и подлинное великодушие дона Мигеля Росалеса неоспоримы и
достойны глубокого уважения. Луис никогда не стремился подчеркивать особые
заслуги своей семьи в спасении стольких людей. Он сказал нам:
"В доме моего отца и с его ведома (не мог же я делать что-то в отчем
доме без его ведома, это естественно, не так ли?) скрывался не один
Федерико. Там прятались многие, и не три, не четыре, не пять, не шесть
человек; бывали вечера в моем доме, особенно в первое время, когда сразу
собиралось больше пяти человек. Таких вечеров было много, особенно поначалу,
когда приходилось кого-то прятать, именно вначале. Первые пятнадцать вечеров
в доме всегда кто-то скрывался" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на
магнитофон. Мадрид, 22 октября 1978 г.}.
Как-то вечером к Росалесам пришел их родственник, фалангист Антонио
Лопес Фонт. Эсперанса Росалес рассказала, что во время ужина Лопес Фонт
между прочим заявил им: "Сегодня ночью идем на облаву". Когда присутствующие
спросили его, кого собираются брать, Лопес Фонт объяснил, что ищут трех
"красных", на которых поступил донос, будто у них "подпольное радио" и они
слушают республиканцев. Искали Мануэля Лопеса Бануса (друга Федерико,
сотрудничавшего в 1928 г. в гранадском журнале "Гальо"), Мануэля Контрераса
Чена и Эдуарде Руиса Чена. Лопес Фонт не знал, что все трое были друзьями
Луиса Росалеса. Совершенно спокойно извинившись ("Очень жаль, отец, но мне
надо идти, меня ждут в казарме"), он встал из-за стола, не кончив ужина, и
бросился сразу предупредить людей об опасности: все трое провели ту ночь в
доме на улице Ангуло.
Может возникнуть вопрос: а не придумали ли это Луис и Эсперанса
Росалес? Отнюдь нет. Мы беседовали с Мануэлем Контрерас Чена, человеком
левых убеждений, и он уверил нас, что обязан жизнью именно благородству и
мужеству семьи Росалес, потому что другие его знакомые из правых кругов
отказались скрыть его у себя. Рассказы Эсперансы Росалес и Мануэля
Контрераса Чены, хотя мы слушали их в разное время независимо один от
другого, очень схожи и совпадают даже в деталях {Свидетельство Мануэля
Контрераса Чена. Мадрид, 26 октября 1978 г.}.
Росалесы укрывали также молодого преподавателя, у которого учился
Херардо Росалес; он провел у них дома две или три недели. Но его (как и
Эдуарде Руиса Чена) враги арестовали в другом месте и убили {Свидетельство
Луиса и Эсперансы Росалес, записанное на магнитофон. Мадрид, 7 ноября 1978
г.}.
Федерико проводил день, распевая народные песни и подыгрывая себе на
стареньком "Плейеле", стоявшем у тети Луисы; он рассказывал ей и Эсперансе
истории, связанные с его пребыванием в Нью-Йорке, на Кубе и в Буэнос-Айресе,
просматривал газеты, читал Гонсало де Берсео и писал. Херардо Росалес
рассказывал нам в 1966 г. о том удивительном впечатлении, которое произвели
на него тягучие александрийские стихи Берсео в исполнении Федерико; тетя
Луиса сообщила Клоду Куффону, что поэт читал наизусть "Чудеса Богоматери"
{С. Couffon. Op. cit., p. 99. На этой же странице автор говорит, что
Федерико занимался переработкой рукописи пьесы "Дом Бернарды Альба". Ни
Луис, ни Эсперанса не помнят, что сообщали Куффону эту деталь. Более того,
Луису это утверждение кажется ошибочным.}.
Эсперанса Росалес, не знакомая прежде с Федерико, и по сей день хранит
в своей душе память о нем, как о человеке удивительно симпатичном и добром.
Мятеж застал жениха Эсперансы, Энрике, в Мадриде, и она очень беспокоилась о
нем. Федерико всячески подбадривал ее и как-то раз сказал ей: "Не волнуйся,
Эсперансита. Ничего с ним не случится, а когда все это закончится, мы втроем
пойдем на премьеру моей следующей пьесы".
Эсперанса вспоминает, что Федерико, кажется, иногда спускался вниз, на
второй этаж, чтобы позвонить родителям, хотя после стольких лет она не может
говорить об этом с уверенностью. Телефон в то время работал исправно
(Эсперанса не думает, что он прослушивался), и Федерико вполне мог
поддерживать связь со своей семьей.
Федерико жадно читал газеты, которые ему каждое утро доставляла
Эсперанса. Поэт ласково называл ее "моя прекрасная тюремщица". Так как "Эль
Дефенсор де Гранада" и "Нотисиеро Гранадино" перестали выходить с первого
дня мятежа, а "АБС" стала поступать из Севильи в Гранаду только после 18
августа 1936 г. (когда было восстановлено нормальное сообщение с Севильей),
можно с уверенностью констатировать, что Федерико читал "Эль Идеаль".
Следовательно, поэт (даже если он не имел связи со своей семьей) знал об
опасности, которой подвергались в тюрьме его шурин Мануэль Фернандес
Монтесинос и другие его друзья.
Федерико внимательно слушал по радиоприемнику тети Луисы передачи и
националистов, и республиканцев и часто говорил Эсперансе Росалес: "Какие
сплетни ты услышала? Сколько уток? А я вот что услышал". Как вспоминает
Эсперанса Росалес, слушая радио, тогда невозможно было понять, где
начинается правда л где кончается ложь. Федерико, несмотря на тоску,
точившую его, смеялся над тем, что слышал. Впрочем, едва ли ему было до
смеха, когда он узнал о письме Фернандеса Монтесиноса и других заключенных,
зачитанном по радио Гранады 7 августа и опубликованном на следующий день в
"Эль Идеаль" {См. главу пятую.}. Вероятно, он просил Росалесов вступиться за
своего шурина. Мы уже говорили, что и сам Монтесинос предпринял шаги в том
же направлении, надеясь на помощь Пепе Росалеса.
Эсперанса Росалес вспоминает также, что Федерико что-то писал, но она
не знает, над чем он работал. Известно только, что после ареста Федерико дон
Мигель Росалес отнес все бумаги отцу поэта.
Федерико делился с Луисом литературными планами, не высказывая ни
малейшего опасения за свою судьбу и не сомневаясь, что жизнь скоро вернется
в нормальное русло:
"Он тогда думал написать и, возможно, что-то писал, хотя мне это
представляется маловероятным, "Сад сонетов" - так он называл книгу, которую
тогда вынашивал. Если он и писал что-то, хотя мне не верится, то осуществлял
именно этот замысел. У него была еще и другая мечта: сочинить что-то вроде
"Потерянного рая", большую эпическую поэму под заглавием "Адам". В последние
годы он постоянно говорил мне, что хочет написать эту поэму. Во всяком
случае, последние два года он часто повторял: "Нет, нет, моим главным
произведением станет "Адам"" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на
магнитофон, Мадрид, 22 октября 1978 г.}.
Здесь следует упомянуть историю с пресловутым фалангистским гимном,
который якобы Лорка сочинил в доме семьи Росалес, - гимном, о котором
столько трубили пропагандисты Франко. Луис Росалес опроверг это еще в 1966
г. и по сей день отрицает, что подобное сочинение когда-либо существовало;
мы полностью доверяем его словам:
"Федерико хотел вместе со мной написать песнь в память всех павших в
Испании, а не только фалангистов или жителей Гранады. О фалангистском гимне
речь никогда не заходила. Я никогда, никогда не говорил этого. И если кто-то
ссылается на мои слова, то потому, что либо плохо меня понял, либо намеренно
исказил смысл мною сказанного" {Свидетельство Луиса Росалеса, записанное на
магнитофон. Серседилья, 2 сентября 1966 г.}.
Все свидетельствует о том, что до воскресенья 16 августа 1936 г.
Федерико чувствовал себя спокойно в доме на улице Ангуло. Но в воскресенье
утром на кладбище вместе с двадцатью девятью другими жертвами был расстрелян
Мануэль Фернандес Монтесинос, и Федерико наверняка узнал об этом тотчас же.
Эсперанса Росалес прекрасно помнит, что по получении известия им овладели
тоска и чувство огромной тревоги за судьбу Кончи и ее детей. Не исключено,
что в то утро ему позвонили родители и сообщили о случившемся. Можно
предположить также, что с той минуты поэт утратил спокойствие, которое он
обрел, найдя прибежище в доме Росалесов.
Исабель Рольдан, племянница Федерико, вспоминает, как семья узнала о
расстреле Мануэля Фернандеса Монтесиноса:
"Первым эту весть сообщил священник. Священник, который его
исповедовал, побывал у доньи Пилар, матери Маноло Монтесиноса. Он-то и
сообщил о смерти. Мат" всегда жила с Маноло на улице Сан-Антон. Там
находились мои дядя и тетя, родители Федерико, а Конча была в усадьбе
Клотильде. Пришел священник и рассказал, что произошло. Помню, как тетушка
сказала, обращаясь к священнику: "Проходите, пожалуйста, но я не хочу, чтобы
вас видел мой муж, прошу вас, чтобы мой муж вас не видел". Священник прошел
в комнату доньи Пилар, которая была уже совсем старенькой. Он сказал, что ее
сын попросил его попрощаться с ней, и передал его последние слова. Маноло и
вправду поручил ему повидать его мать" {Свидетельство Исабель Рольдан,
записанное на магнитофон. Чинчон, 22 сентября 1978 г.}.
Конча и трое ее детей действительно находились в усадьбе Тамарит
(принадлежавшей Франсиско Гарсиа и столь любимой Федерико). Висента Лорка
отправилась туда и сообщила страшную весть своей дочери. Клотильде Гарсиа
Пикосси вспоминает:
"Пришла тетя Висента и сказала Конче о том, что произошло. Вот там, в
углу, сидела моя кузина Конча. Бедняжка бесконечно тревожилась, потому что
ничего не знала о Маноло. Она сидела ни жива ни мертва от страха. Едва
увидев свою мать, особенно ее лицо, она тотчас все поняла. Они были как две
Марии, как две девы Марии с лицами, искаженными мукой" {Свидетельство
Клотильде Гарсиа Пикосси, записанное на магнитофон. Усадьба Тамарит,
Гранада, 17 августа 1978 г.}.
В тот вечер Конча, ее дети и няня Анхелина переехали в дом на улицу
Сан-Антон {См. предыдущее примечание. В 1966 г. старая служанка семьи
Фернандес Монтесинос Анхелина Кордобилья сообщила нам те же сведения.}. И в
тот же самый вечер Федерико был арестован в доме семьи Росалес.
ГАРСИА ЛОРКА В УПРАВЛЕНИИ ГРАЖДАНСКОГО ГУБЕРНАТОРА ГРАНАДЫ
Утром 16 августа 1936 г. один из арестованных, которому посчастливилось
больше, чем Мануэлю Фернандесу Монтесиносу, вышел на свободу из гранадской
тюрьмы. Речь идет о судебном враче Хосе Родригесе Контрерасе.
Родригес Контрерас, который был товарищем Федерико в школьные годы, жил
на улице Орно-де-Аса в доме Э 12, совсем рядом с управлением гражданского
губернатора. Врач видел Фернандеса Монтесиноса за несколько дней до того,
как его расстреляли, и в разговоре с ним напомнил бывшему алькадьду, уже
осознавшему трагизм своего положения, его же собственные слова, сказанные 18
июля в помещении Республиканской левой, что Нестарес, Мариано Пелайо и
прочие, всем известные как заговорщики, должны быть немедленно арестованы.
Родригес Контрерас рассказывает подробности своего освобождения:
"Военный следователь, которого мне назначили, сказал мне: "Видите ли, с
вашим делом все в порядке и в ближайшие дни мы отпустим вас на свободу". Я
говорю: "Ладно, но отпустите меня днем, потому что вечером я отсюда не
пойду". Я ведь знал: тех, кого судебные трибуналы признавали невиновными,
выпускали на свободу, когда наступал вечер, а у тюремных ворот их поджидали
убийцы из "черного эскадрона", и там, у реки Бейро, набрасывались на них и
убивали уже после того, как те были оправданы {Речка Бейро, пересыхающая
летом, течет к Гранаде с гор Сьерры-де-Альфакар.}. В общем, отпускали очень
немногих, но и этих немногих убивали потом преступники из "эскадрона". Вот
так я ему и сказал: "Нет, нет. Уж если меня выпускают на свободу, то только
днем".
Действительно, 16 августа в 10 часов утра я получил приказ об
освобождении (вернее, его привезли в тюрьму мой брат с моим адвокатом, а это
был дон Хосе Альварес де Сьенфуэгос); они явились вдвоем и привезли приказ
из военной комендатуры.
Словом, часов в двенадцать я вышел из тюрьмы. Матрас, на котором я спал
в тюрьме, положили на крышу машины, и мы поехали по улице Дукеса, от церкви
Сан-Хуан-де-Диос по направлению к улице, где я жил, то есть к улице
Орно-де-Аса. И вот, когда мы проезжали мимо здания гражданского губернатора,
оттуда вышел штурмовой гвардеец - мой приятель, его звали Хосе Мария Виалард
Маркес, из старых фалангистов, друг Вальдеса, участник собраний в Хандилье
{Бар на улице Пуэнте-де-Карбон, в котором еще до начала мятежа собиралась
компания Вальдеса.} но сам по себе человек хороший, добрый человек. Он
остановил машину (Маркес не знал, кто сидит в ней), но когда подошел ближе и
увидел меня, сказал: "Слушай, Пене, тебе придется повернуть обратно". -
"Почему?" Он говорит: "Потому что есть приказ не пропускать машины ни к
площади Тринидад, ни к улице Таблас, ни в этот район - сюда послан наряд,
чтобы арестовать этого поэта Гарсиа Лорку, который находится на улице Ангуло
в доме Росалесов, и вот сейчас его и берут. Этот квартал приказано оцепить,
чтобы через него не проезжала ни одна машина".
Тогда мы повернули назад, поехали по улице Мисерикордиа и добрались до
моего дома. Было что-то около часу дня".
Родригес Контрерас уверен, что разговаривал с Виалардом Маркесом
примерно в час пополудни:
"Это точно. Ведь такого не забудешь, когда тебя выпускают на свободу,
такое не забывается. Было уже около часу дня, потому что я вышел из тюрьмы в
двенадцать. Из тюрем выпускали два раза в сутки: либо перед обедом, который
давали в полдень, либо перед ужином. По утрам выпускали до часу, а по
вечерам до семи, иногда до восьми, но, как правило, не позднее"
{Свидетельство доктора Хосе Родригеса Контрераса, записанное на магнитофон в
Гранаде 23 августа 1978 г.}.
Рассказ доктора Родригеса Контрераса подтверждается свидетельством
гранадского скульптора Эдуарде Карретеро:
"Я не могу сказать, что видел, как арестовали Федерико. Лишь позже я
узнал, что это именно его арестовывали. Я проходил через площадь Тринидад и
вниз по улице Таблас; и тогда я увидел толпу людей, гвардейцев с винтовками,
некоторые гвардейцы были даже на крышах. Я испугался, потому что подумал:
сейчас начнут стрелять, что-то случится. Я не побежал со страху, нет, не
побежал, потому что, ясное дело, страх заставляет тебя идти не спеша, словно
бы ничего и не происходит. Мне было шестнадцать лет, и тогда для меня это
было просто еще одним эпизодом из тех, какие я видел в то время на улице. Я
не придал ему никакого значения, и лишь потом обо всем узнал. Там было много
народу, много гвардейцев. И еще мне запомнилось освещение - оно было
вечерним" {Свидетельство Эдуардо Карретеро, записанное на магнитофон в
Чинчоне 22 сентября 1978 г.}.
Для нас, таким образом, не подлежит ни малейшему сомнению, что арест
Гарсиа Лорки, произведенный 16 августа 1936 г., представлял собою
официальную операцию значительного масштаба. Не только улица Ангуло была
оцеплена - на крышах соседних домов были выставлены гвардейцы, готовые
помешать бегству поэта, если бы он решился бежать таким путем {Другим
свидетелем происходившего на улице Ангуло был сеньор Мигель Марискаль Гомес,
с которым мы познакомились в Гранаде в 1966 г.}. Хотя это было совсем
невероятно, гражданский губернатор, таким образом, принял самые решительные
меры, чтобы Федерико Гарсиа Лорка не имел никакой возможности скрыться.
Человек, который явился в дом Росалесов с приказом об аресте поэта,
был, как известно и как сам он признался, экс-депутат СЭДА Рамон Руис
Алонсо.
Обратимся прежде всего к версии, которую изложил нам сам Руис Алонсо,
рассказавший о том, что он делал в тот вечер 1936 г. {Встреча состоялась 20,
марта 1967 г. в служебном кабинете Руиса Алонсо в Институте Бальмес в
Мадриде, где экс-депутат СЭДА работал тогда секретарем Семинара по
индустриальной социологии и производственной психологии. Мы записали беседу
скрытно, использовав маленький магнитофон. Запись не всегда качественная, в
ней имеются пропуски, обозначенные в тексте квадратными скобками. В
некоторых случаях восстановлено (в скобках) содержание плохо записанных
мест.}:
"Я намерен говорить с вами совершенно искренно, как на духу. Правда,
после какого-то момента мне нечего уже будет сказать - не потому, что я
захочу скрыть что-либо, а потому, что, право, не знаю, что было дальше. Но я
буду говорить с вами откровенно, как я уже сказал, словно готовясь отойти на
тот свет, как если бы должен был предстать перед господом богом. Я католик,
сын апостолической римской церкви. И вот, как если бы мне предстояло
отвечать на суде пред ликом господним, так я и буду говорить с вами с полной
откровенностью.
Случилось все это так. Не требуйте от меня ни дату, ни точное время,
потому что, говорю честно, я этого не помню - было это 16-го или 17-го, я
этого точно не знаю. И вот, понимаете ли, в один прекрасный день... среди
прочих обязанностей, которые выполнял я в Гранаде, я был прикомандирован к
гражданскому губернатору. В ту пору я ходил в управление каждый день и мне
говорили, что нужно сделать. Я когда-то был депутатом кортесов, а потом
прошел через войну... имею свой послужной список и как положено, так как я
был военным, то подчинялся приказам. Так вот, в один прекрасный день пошел я
в управление гражданского губернатора, но самого губернатора там не было. Он
как раз поехал на фронт, в район Хаэна {Это ошибка. Согласно сообщению
газеты "Эль Идеаль" от 17 августа 1936 г., Вальдес провел весь день 16
августа в Ланхароне и поздно вечером возвратился в Гранаду.}. Ладно. Когда
губернатор отсутствовал, за него иногда оставался один подполковник
жандармерии по фамилии Веласко. Ладно. Тогда этот сеньор и говорит мне:
- Послушайте, Руис Алонсо, нужно выполнить одно деликатное поручение.
Дело в том, что на такой-то улице в доме номер такой-то находится сеньор
Гарсиа Лорка.
В Гранаде, в то время, в тех обстоятельствах, этого поэта - царствие
ему небесное! Да почиет он в базе! - ну, скажем, недолюбливали, что ли,
потому, что конечно, ну, вы понимаете, его произведения использовались в
Народном доме, чтобы, [...] {Здесь запись неразборчива, но Руис Алонсо
рассказывал, что рабочие якобы поставили в Народном доме Гранады
"политический вариант" пьесы Лорки "Кровавая свадьба", назвав его
"Динамитная свадьба". Мы не верим в это сенсационное заявление, хотя
отметим, что в Народном доме действительно был "просторный театральный зал".
См. "Noticiero granadino", 16 abril 1936, p. 1.}. Ладно. Вот он и говорит
мне:
- Видите ли, этот сеньор должен явиться сюда, в управление. Губернатор
сказал, что он хочет, чтобы, когда он вернется, этот человек находился
здесь. Но очень, очень важно, когда этого сеньора будут препровождать сюда,
чтобы никто его не тронул, никто даже не задел бы, и вот поэтому губернатор
сказал мне, что он должен прийти в сопровождении человека, которого уважают
- такого, как вы.
В самом деле (только не подумайте, что я горжусь, тщеславен или
нескромен, нет, я человек простой, все надо называть своими именами, все как
есть), но я в самом деле пользовался в Гранаде довольно большим уважением за
мои нравственные принципы, за мою работу, за то, что я вообще сделал и в
провинции, я ведь был депутатом кортесов... был я и рабочим-линотипистом в
газете "Эль Идеаль". Так вот, ну, конечно, я пользовался определенным
авторитетом. Когда я отправился в дом... {Здесь Руис Алонсо намеренно
пропускает фамилию "Росалес", чтобы затем произнести ее с особой
значительностью.} подполковник сказал мне:
- Вы можете, конечно, взять с собой любое количество сопровождающих -
столько, сколько вам необходимо.
[Я ответил]:
- Я не нуждаюсь ни в каком конвое. Одной моей фамилии будет достаточно.
Идя по улице Дукеса (потому что тогда управление гражданского
губернатора находилось не там, где теперь, оно находилось на улице Дукеса),
я так и так должен был пройти мимо полицейского участка. Как раз в это время
один сеньор, полицейский, стоял на балконе верхнего этажа и, увидев меня,
спросил:
- Куда идешь, Рамон?
Я ему говорю:
- На улицу такую-то, в дом номер такой-то.
Он сказал:
- Ах, так это в дом...
Ну, тут я несколько удивился, потому что, ясное дело, дом этот оказался
ни больше ни меньше как домом руководителя Фаланги во всей провинции... то
есть Росалеса, руководителя провинциальной организации Фаланги. Я удивился,
в голове у меня не укладывалось, как может в доме руководителя
провинциальной организации Фаланги находиться этот сеньор [...], и я сказал
[себе], что не пойду в этот дом... и я направился в штаб Фаланги.
- Где руководитель провинциальной организации? Я. вызываю его и говорю:
- Я должен выполнить это поручение насчет [...], который находится в
твоем доме. Ты мне должен сейчас сказать, находится он там или нет. Если
скажешь, что его там нет, я вернусь и доложу:
- Оказалось, что дом, который вы мне назвали, ну, это дом... Я
обратился к этому сеньору - вполне логично, что я должен был поступить
именно так, - и он сказал, что этого человека там нет. И на этом дело
кончено. А теперь вы решайте, как быть.
Тогда он говорит мне:
- Видишь ли, Рамон, я не стану тебя обметывать. Ну... он там! Что будем
делать?
- Я не знаю.
- Ты полагаешь, - говорит он мне, - ему что-нибудь угрожает?
- Ну, дружище, я думаю, что нет.
- Потому что, сам понимаешь, если его будет сопровождать человек,
пользующийся уважением, и это гарантирует его безопасность... то, в таком
случае, я ничего не имею против.
Я ему говорю:
- Как бы то ни было, вот что я надумал. Ты иди к себе домой. Там на
семейном совете вы обдумаете все, решите, что делать, а я подожду здесь, ты
мне позвонишь и скажешь, как быть.
- Прекрасно.
Через какое-то время он возвращается:
- Слушай, Рамон, так вот, мы решили, в общем, семья говорит, что,
словом, в конце концов, пусть будет так [...]. Но как же они проведали, что
он у нас?
- Этого я не знаю. Не знаю. Ладно, тогда идем. Там как раз кончали
полдник, пили шоколад. Я лично не был знаком с сеньором Гарсиа Лоркой - да
покоится он с миром, - и он тоже не был знаком со мною, хотя и слышал он обо
мне немало, как и я о нем [...]. Нас представили друг другу.
- Как поживаете? Как дела?
[Я ему говорю]:
- Ладно, послушайте, что вы сами обо всем этом думаете?
- Ну вот, семья считает, что лучше будет, если я пойду. [Но чего от
меня хотят?}
- Этого я не знаю. Мне было сказано, что они гарантируют вашу личную
неприкосновенность, что вы прибудете туда, ну, целым и невредимым и что
не... словом, другого поручения у меня нет. [...] Так вы согласны?
- Ну что же, ну, да, ну, да.
- Очень хорошо, очень хорошо, значит, идем.
Оттуда мы пошли в управление гражданского губернатора. Правда, мне не
удалось избежать того, что, когда мы поднимались по лестнице, кто-то
попытался ударить его прикладом винтовки, но я закричал: [Как вы смеете!
Этот человек со мной!]... Этот случай я привожу как пример того, как я
тщательно исполнял данное мне поручение; я говорю вам о себе, о тех
требованиях, которые я предъявлял к моей совести. Я провел его в кабинет,
сопровождал меня руководитель провинциальной организации, нас ведь было
трое: Росалес, этот сеньор Гарсиа Лорка - да покоится он с миром - и я. Мы
втроем пришли в управление, и это ведь вполне естественно - тот же, Росалес,
был его близким другом. Одним словом, когда мы уже пришли в управление, я
пошел к губернатору, вернее к подполковнику Веласко, который иногда замещал
гражданского губернатора.
- Так вот, подполковник, этот сеньор, которого вы поручили мне найти и
все прочее, короче, поручение, которое мне дали, выполнено. Этот сеньор -
вон там с сеньором Росалесом, а находился он в доме сеньора Росалеса.
- Да, да, я это уже знал.
- Я вам еще нужен?
- Нет, я только благодарю вас за то, как вы хорошо справились с
заданием.
- Что ж, большое спасибо. Прощайте.
Тогда я пошел в кабинет, где находились те сеньоры. [Я сказал им]:
- Ну вот, я доложил временно исполняющему обязанности губернатора, что
вы находитесь здесь. Он сказал мне, чтобы вы подождали, что ничего больше
предпринять нельзя, пока не приедет полковник [sic!] Вальдес, губернатор, он
сейчас на фронте... Мое поручение считаю выполненным. Вам что-нибудь нужно
от меня?
Ну, тут сеньор Гарсиа Лорка предложил мне сигареты:
- Пожалуйста, хотите?
- Нет, я не курю.
Затем я позвал ординарца и велел ему принести куриного бульона [...] -
Я могу быть еще чем-нибудь вам полезен?
[Сеньор Гарсиа Лорка сказал мне]:
- Нет, сеньор, я хочу только сказать вам спасибо, и позвольте обнять
вас за доброе ко мне отношение и за то, что доставили меня сюда из дома
Росалесов. Я никогда не сумею достаточно отблагодарить вас...
- Ладно, если я не могу быть больше вам полезен
[...]
Я вернулся к подполковнику.
- Я ухожу. Еще что-нибудь?
- Нет, нет, ничего. До завтра.
- До завтра.
Который был час? Этого я не знаю. Пять часов, шесть часов вечера, семь
часов вечера... Не знаю. Только приблизительно. И я пошел домой.
Вернулся я на следующее утро. Я пришел в управление гражданского
губернатора, как обычно каждое утро и каждый вечер - это входило в мои