Страница:
МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗС трибуны Ельцина провожали аплодисментами. В перерыве многие подходили к нему, жали руки, выражали поддержку.
Маниакальный синдром характеризуется повышенным настроением, сочетающимся с необоснованным оптимизмом, ускоренным мышлением и чрезмерным подъемом активности. Наряду с многоречивостью отмечается переоценка собственных возможностей.
Но едва только вернулись делегаты в зал, как маховик начал закручиваться точно в обратную сторону. Повторялась история восьмимесячной давности: Ельцина ждала публичная, показательная выволочка.
Один за другим, выступавшие вновь клеймили его позором, требуя призвать к ответу зарвавшегося волюнтариста.
Приводить все эти гневные отповеди смысла, полагаю, нет, тем более ничего нового мы в них все равно не найдем. Разве что – упреки в самоубийствах московских секретарей, доведенных якобы до отчаяния.
(«Пусть товарищ Ельцин носит эту смерть у себя на сердце», – громогласно воскликнул директор завода им. Орджоникидзе Николай Чикирев, напомнив о выбросившемся из окна секретаре Киевского райкома Коровицыне: «честнейшем человеке … который не был Щелоковым, не был Рашидовым, а был преданным коммунистом».)
Самую яркую речь произнес, несомненно, злейший враг его – Егор Кузьмич Лигачев. Фраза, брошенная им тогда, навсегда осталась в истории, превратилась в идиому – «Борис, ты не прав!».
Именно так – Борис – не по имени-отчеству или по фамилии, обращался Лигачев к своему визави. В принципе, возраст это ему позволял – он был старше Ельцина на одиннадцать лет – но подобное колхозное панибратство сразу же вызвало у людей отторжение.
Между прочим, в официальной стенограмме знаменитой фразы этой не значится. Но многие свидетели уверяют, что выступление Лигачева было настолько эмоциональным, что стенограмму пришлось тщательно корректировать.
Конечно, по-хорошему, Лигачеву выступать не следовало. Его даже пытались удержать, переубедить. Но Егор Кузьмич был непреклонен.
«Никакими уговорами со стороны членов Политбюро и генсека, всех нас не удалось удержать его от выхода на трибуну, – пишет член Политбюро Вадим Медведев. – Выступление было выдержано в свойственном Лигачеву наступательно-петушином духе, в стиле сложившихся “безотбойных” стереотипов и содержало в себе ряд некорректных замечаний, набившие оскомину ссылки на блестящий томский опыт. В общем, это выступление лишь прибавило очков Ельцину».
Откровенно говоря, ничего нового Лигачев не открыл. Он лишь перечислил, подытожил весь негатив, сказанный о Ельцине за последнее время.
Для наглядности – приведу пару цитат.
«…ты, Борис, работал 9 лет секретарем обкома и прочно посадил область на талоны. Вот что значит политическая фраза и реальность. Вот что означает расхождение между словом и делом…
…плохо, когда коммунист, член ЦК, не получив поддержку партии, апеллирует к буржуазной прессе. Как из песни слов не выбросишь, так и этот факт сейчас не вычеркнешь. По-видимому, хотелось товарищу Ельцину напомнить о себе, понравиться. О таких людях говорят: никак не могут пройти мимо трибуны. Любишь же ты, Борис, чтоб все флаги к тебе ехали! Слушайте, если без конца заниматься интервью, на другое дело времени и сил не остается.
…находясь в составе Политбюро, присутствуя на его заседаниях, а заседания длятся по 8–9 и 10 часов, почти не принимал никакого участия в обсуждении жизненно важных проблем страны и в принятии решений, которых ждал весь народ. Молчал и выжидал. Чудовищно, но это факт. Разве это означает партийное товарищество, Борис?»
Оттоптавшись вволю на Ельцине, сановный докладчик перекинулся в другую крайность – начал славословить генсека и возносить перестройку, чем окончательно проиграл этот бой. Да и всю войну в целом. Отныне имя Егора Кузьмича неразрывно и прочно ассоциировалось с реакционным коммунистическим крылом. Он превратился в фигуру нарицательную, отчасти карикатурную. Престарелый большевик-догматик а-ля Суслов: разве что без калош.
«Он сам себе нанес такой сокрушительный удар, что оправиться от него уже не сможет никогда», – замечал Ельцин.
Как ни странно, из всего состава Политбюро Егор Кузьмич оказался едва ли не единственным политическим долгожителем. Он даже пережил эпоху Ельцина, ибо в 1999 году был избран в Госдуму по списку КПРФ (его включили явно с одной только целью: насолить президенту), и на правах старейшины открывал первое пленарное заседание, сидя в президиуме рядом с Ельциным, отчего оба они удовольствия точно не испытывали…
И все же партконференция отличалась уже от октябрьского пленума. За прошедшие восемь месяцев настроения в обществе разительно поменялись, и многие сидящие в зале явно поддерживали ельцинское выступление. Один из таких сочувствующих – секретарь парткома Свердловского машиностроительного завода им. Калинина Волков даже вышел на трибуну и публично защитил бывшего вожака от нападок. Волков сказал, что Ельцин очень много сделал для Свердловской области, авторитет его в регионе и по сей день высок, а с продуктами – сегодня намного хуже, чем было при нем.
Волкова, конечно, осудили, но сути это изменить уже не могло.
А самое главное, не в пример октябрьскому пленуму, когда ельцинская речь была скрыта от общества, нынешний его марш-бросок стал уже достоянием миллионов. И Горбачев с этим ничего поделать теперь не мог.
В своих мемуарах Ельцин утверждает, что покидал партконференцию с тяжелым сердцем. Он будто бы боялся, что люди поверят в ушат вылитой на него грязи.
«Не спал две ночи подряд, переживал, думал – в чем дело, кто прав, кто не прав… Мне казалось, все кончено. Оправдываться мне негде, да я бы и не стал… Отмыться от грязи, которой меня облили, мне не удастся. Я чувствовал: они довольны, они избили меня, они победили. В тот момент у меня наступило какое-то состояние апатии. Не хотелось ни борьбы, ни объяснений, ничего, только бы все забыть, лишь бы меня оставили в покое».
Полагаю, впрочем, что мы имеем дело с очередным примером ельцинского кокетства. Переживать-то он, конечно, переживал, и ночей наверняка не спал. Но эмоции неизменно шли у него рука об руку с холодным расчетом.
Ельцин отлично понимал, что симпатии большинства будут на его стороне. Он впервые – публично, на всю страну – озвучил мысли миллионов. Что же до устроенной порки, так это еще даже лучше – обиженных у нас любят.
Очень скоро в Госстрой пошли тысячи писем и телеграмм. Ежедневно в приемную Ельцина приносили новые мешки с корреспонденцией. Люди из самых разных уголков Союза выражали ему свое сочувствие и поддержку, слали варенье и лечебные травы.
Если политической реабилитации Ельцина и не произошло, то состоялась совсем другая, куда более, быть может, важная – народная реабилитация.
Отныне все взоры страны прикованы были не к Горбачеву, а к Ельцину, именно он становился властителем дум, выразителем народного недовольства. Борис Николаевич уверенно вырывался на передний план политической борьбы…
Увлекшись экспансией Ельцина, мы ни слова не сказали о том, что обсуждалось во Дворце съездов в принципе. А ведь на партконференции звучали важнейшие вещи.
Впервые с начала перестройки был поставлен вопрос о реформе системы власти.
К этому моменту Горбачев уже понимал абсурдность существования Советов. Депутаты не имели практически никаких полномочий. Вся реальная власть находилась в руках КПСС, а они выполняли лишь роль статистов, бросая реплики, наподобие «Кушать подано!».
И генсек предлагает затеять новую перестройку . Уйти от безальтернативных выборов, когда 99,9% граждан голосуют за «нерушимый блок коммунистов и беспартийных», и установить выборы альтернативные.
Конечно, инициированная Горбачевым схема была еще весьма далека от выборности в нашем сегодняшнем понимании. Его вариант отличался громоздкостью и невнятностью.
Было предложено выбирать отныне два высших органа власти – Съезд народных депутатов и Верховный Совет СССР.
То есть граждане сперва избирают депутатов, а те уже, из своего числа, образуют постоянно действующий двухпалатный Верховный Совет – некое подобие профессионального парламента, которого не имелось в стране с 1917 года. (Прежние депутаты работали на не освобожденной основе, и лишь изредка съезжались в Москву на сессию, подобно студентам-заочникам.)
Правда, выдвигать кандидатов в депутаты получали право лишь трудовые коллективы и общественные организации, и прежде, чем допустить их до выборов требовалось пройти через многоуровневое сито окружных собраний, где «неугодных» без труда можно было отсеивать. Принятый второпях закон процедуру эту четко не оговаривал.
Всего депутатов должно было быть 2250 гавриков . Треть из них – никто не выбирал: их фактически назначали от лица псевдообщественных организаций (партия, комсомол, профсоюзы). Еще две трети – избиралась по национально-территориальным округам, отражая как бы представительство регионов, и округам национальным (как сегодня сказали бы, одномандатным). Чтобы получить заветный мандат, кандидат обязан был набрать не менее половины голосов избирателей.
И все же – это были первые за семьдесят лет более-менее демократические выборы. Такой шанс упускать было верхом безумства, и Ельцин решает принять участие в гонке.
Он мог баллотироваться во многих местах: его выдвигали чуть ли не в двухстах округах. Проще всего, конечно, было избираться ему в родной Свердловской области, но это оказалась бы слишком легкая победа.
Ельцин не хотел возвращаться в политику с черного входа, точно по блату. Он жаждал триумфального похода, чтобы ни одна сволочь не могла потом попрекнуть его былыми заслугами.
И он решает замахнуться на максимально неприступную высоту – на Москву.
Московский национально-территориальный округ № 1 был самым большим в стране – более шести миллионов избирателей. Отправляясь его покорять, Ельцин здорово рисковал. Он боялся, что его снимут с дистанции, отсеют на полдороге, поэтому, на всякий пожарный, подстраховался: его выдвинули еще по нескольким территориальным округам – в Москве и Свердловске.
Всю свою жизнь Борис Николаевич строил в точном соответствии с гимном родного Уральского «политеха»:
Да и слишком глубоко засел в памяти «милого УПИ выпускника» брошенный на октябрьском пленуме упрек – «Не полюбил ты, Борис Николаевич, Москву».
С крепкими, проверенными нервами,
Бурям и невзгодам вопреки,
Мы всегда и всюду были первыми,
Милого УПИ выпускники.
МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗИ вновь возвращаемся мы к вопросу, который разбирали уже не раз: а что же Кремль? Как допустил он, чтобы человека, закусившего уже удила, выбрали депутатом, да еще от главного округа Союза?
Навязчивые состояния – характеризуются непроизвольным и непреодолимым возникновением мыслей. При навязчивых сомнениях преобладают неотвязные мысли о правильности уже принятых решений или совершенных действий.
Нельзя сказать, что победа досталась Ельцину совсем без боя. Только ухищрения все, предпринятые властью, выглядят довольно смехотворными.
Ну, попытались на мартовском пленуме ЦК 1989 года уличить его в двуличности и антипартийности; даже дело персональное состряпали, пленум специально продлили еще на один день… Ну, взялись провалить его кандидатуру на собрании по выдвижению московских кандидатов.
И что?
Комиссия, собранная с явной подачи Лигачева, к работе так и не приступила: только популярности Ельцину добавила.
А на окружном собрании, где требовалось отсеять всех аутсайдеров, оставив лишь двоих кандидатов, космонавт Георгий Гречко, на которого делалась основная ставка, демонстративно взял самоотвод в пользу Ельцина.
(В «Исповеди…» Борис Николаевич называет этот космонавтский фортель «сюрпризом», уверяя, что тот подошел к нему лишь перед началом собрания, сказав, что «сражаться со мной… не хочет». Однако Лев Демидов, один из девяти ельцинских доверенных лиц на тех выборах, утверждает обратное: с Гречко обо всем договорились заранее.)
«Растерявшаяся партия и ее боевой отряд КГБ дали откровенную промашку, – с победительной снисходительностью сообщает Лев Суханов, – и будь они понаглее, и будь у них тогда настоящие лидеры, не надо было бы, спустя три года, творить государственный переворот».
Ой ли? У власти оставалось еще достаточно рычагов, чтобы смести с дороги всякого. Вопрос лишь в том, насколько она этого действительно хотела.
Судя по происходящим событиям, борьба против Ельцина носила характер чисто инерционный. Чиновники работали откровенно халатно, спустя рукава, для галочки. И никто их за это не одергивал.
Тот же Лев Демидов рассказывал мне, например, что в горкоме создали специальную подрывную группу, которая неотступно следовала за опальным кандидатом и пыталась срывать его встречи с населением. Но людей включали в эту группу по разнарядке – каждый райком должен был делегировать энное число партийцев – и уже хотя бы потому никакого рвения они не испытывали. Некоторые даже подходили к Демидову и виновато каялись: вы уж на нас не обижайтесь; не корысти ради…
Неужели в девятимиллионной Москве невозможно было найти хотя бы одного всенародно признанного авторитета, способного составить Ельцину конкуренцию? Никогда не поверю.
Но его попросту не искали. Вот и получилось, что на финишную прямую из 32 потенциальных кандидатов вышли Ельцин и директор ЗИЛа Евгений Браков.
Для любого политтехнолога исход битвы понятен заранее. Без малого девяносто процентов избирателей – 5 миллионов 117 тысяч 745 человек–отдали свое предпочтение опальному борцу. Было это 26 марта 1989 года.
Такой сокрушительной победы не ожидал никто, в том числе и сам радостный победитель.
Через день после выборов Политбюро собралось на экстренное заседание. «Настроение у большинства было угнетенное, – свидетельствует Горбачев, – в воздухе висело – провал».
Не один только Ельцин поперек воле Кремля прорвался наверх. В десятках регионов секретари обкомов и крайкомов, крупные чиновники, генералы потерпели унизительное поражение.
Провалились все 14 командующих войсками округов, 30 секретарей обкомов и горкомов. В Ленинграде из семи партийных вождей не прошел ни один. Против московских кандидатур единодушно проголосовала Прибалтика.
Власть хотела провалить своих оппонентов, но вместо этого с позором провалилась сама. И винить за это было некого.
«В Москве не из-за дефицита мяса Ельцину отдали 90 процентов голосов, – вынужден был признавать на Политбюро его давний недруг Рыжков, – мясо в столице есть. Мы… сами допустили ошибки».
Поразительнее всего, что ошибки на этом почему-то не закончились. Со стороны казалось, что Горбачев делал все возможное, дабы поднять, возвысить Ельцина; он будто постоянно отдавал ему пасы, не забить которые было невозможно по определению.
Как понимать, например, тот удивительный факт, что Ельцину никто не помешал пройти в Верховный Совет – сиречь в орган постоянно действующий, хотя вполне можно было его забаллотировать и оставить рядовым депутатом. (Большинство голосов было ведь у Горбачева.)
Причем избрание это, как и в истории с выдвижением на партконференцию, происходило в нарушение всех формальностей.
От РСФСР в Совет Национальностей могло попасть только 11 депутатов. Ельцин оказался двенадцатым. И тогда свой мандат уступает ему один из одиннадцати счастливчиков – омский доцент Алексей Казанник, будущий российский генпрокурор.
Никаких проблем опротестовать схему эту – не было. Мандат – все-таки не пол-литра, его кому попало не передают. Но Горбачев почему-то опять смолчал.
Обратимся к официальному документу – стенограмме пятого заседания Съезда (29 мая 1989 года). Председательствует – Горбачев.
«ПОПОВ Г. Х. (депутат от Союза научных и инженерных обществ СССР):«Я не очень большой юрист», – скромно замечает Горбачев. Хотя, полагаю, даже объема знаний, полученных им три десятка лет назад на юрфаке МГУ, вполне достаточно, чтобы сломать этот, задуманный ельцинистами сценарий.
Как вы знаете, при выборах депутатов в Верховный Совет СССР от Российской Федерации было выделено 11 мест, как и положено по Конституции. На эти 11 мест было предложено 12 кандидатов. Последним по числу голосов оказался Борис Николаевич Ельцин, хотя он и набрал больше 50 процентов голосов, то есть мог бы проходить.
В тот же день, как вы знаете тоже, два депутата всеми нами любимого Ленинграда товарищи Собчак и Денисов уже выдвигали идею выйти из Верховного Совета для того, чтобы решить проблему Нагорного Карабаха…
И я хотел сказать, что такой же пример, как пример ленинградцев, теперь уже продемонстрировали представители нашей славной Сибири, депутат Казанник Алексей Иванович, которому я попрошу сейчас предоставить слово, депутат от Омского национально-территориального избирательного округа, доцент Омского государственного университета. Он вошел в список одиннадцати победивших депутатов, просит рассмотреть вопрос о снятии своей кандидатуры из Совета Национальностей с тем, чтобы тогда следующим по большинству голосов в Совет Национальностей вошел Борис Николаевич Ельцин. Спасибо.
(Аплодисменты.)
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ:
Товарищ Казанник, вы хотите высказаться? Подтвердите ли?
(Аплодисменты.)
КАЗАННИК А. И. (Омский национально-территориальный избирательный округ РСФСР). Уважаемые товарищи депутаты! Дело в том, что я сам свою кандидатуру предлагал в качестве альтернативной. И трижды выступал на совещании представителей с просьбой, чтобы включили меня в состав Верховного Совета СССР. Я действительно говорю, что я очень хочу работать. Дело в том, что я юрист и намерен был трудиться в профессионально грамотном Верховном Совете СССР. Я говорю, что мне интересно работать именно в первый год, поскольку будут приниматься важнейшие пятьдесят законов, которые будут определять судьбу нашей страны, может быть, и до 2000 года. Но когда прошли выборы в Верховный Совет СССР и я посмотрел, что мы в силу своей политической близорукости «зарубили» выдающихся ученых, что мы в силу своей недальновидности не пропустили туда политиков, я принял, на мой взгляд, единственно правильное решение о том, чтобы в Верховном Совете СССР, а точнее в Совете Национальностей, работал Борис Николаевич Ельцин.
(Аплодисменты.)
Если бы я был первым секретарем обкома партии, я мог бы не принимать это решение и смело вернулся бы к себе на родину, отгородился бы в обкоме частоколом милиционеров, и ко мне бы не попал ни один избиратель. А мне так возвращаться… будет стыдно смотреть им в глаза. Поэтому я прошу вас включить без голосования в состав Совета Национальностей Бориса Николаевича Ельцина, только на этих условиях я снимаю свою кандидатуру, только на этих условиях. Я опасаюсь, товарищи, что если назначат повторное голосование, то Бориса Николаевича опять «завалят», а это совершенно недопустимо. Так я смотрю на эти проблемы.
(Аплодисменты.)
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ:
Товарищи, ну я не очень большой юрист, и поэтому нужна консультация, можем мы это сделать или нет? То, что мы можем принять заявление о сложении полномочий депутата, – это, я уверен, мы можем сделать. А вот можем ли мы на освободившееся место в Совете Национальностей от России просто засчитать итоги предыдущего голосования, я не уверен.
(Шум в зале.)
Подождите, надо же, чтобы мы, делая дело, не сотворили глупость какую-то. Поэтому я прошу или дать возможность к завтрашнему дню эту проблему изучить и внести на рассмотрение, или, если что-то кому-то ясно, высказать на этот счет соображения. Товарищ Собчак? Пожалуйста.
ИЗ ЗАЛА:
Вы поддерживаете?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ:
Я в принципе поддерживаю такое предложение.
СОБЧАК А. А. (Василеостровский территориальный избирательный округ, г. Ленинград).
Я считаю, что товарищ Казанник допустил здесь одну серьезную юридическую ошибку. Она состоит в том, что любой избранный депутат может отвести свою кандидатуру и взять самоотвод из состава Верховного Совета, но, безусловно, никаких условий при самоотводе депутат ставить не вправе. Это, так сказать, и наше законодательство, и мировая юридическая практика. Поэтому мы сейчас можем обсудить самоотвод товарища Казанника только при одном условии, что он снимает вот это условие, что он этот самоотвод берет только при том условии, что товарищ Ельцин станет вместо него членом Совета Национальностей. Это первый вопрос.
Второй вопрос. Вопрос о том, кто должен занять освободившееся в результате самоотвода товарища Казанника место в Совете Национальностей. Прямо в нашем законодательстве этот вопрос не решен, потому что вся предыдущая практика выборов Верховного Совета просто исключала подобную ситуацию.
Мировая юридическая практика различна в разных странах, но по преимуществу решение вопроса следующее. Здесь возможно только два варианта. Если берется самоотвод, то следующий за отведенным кандидат, набравший наибольшее число голосов по уже проведенной процедуре голосования, становится автоматически членом соответствующего парламента или Верховного Совета.
(Аплодисменты.)
Это первый вариант. И второй вариант. Происходит голосование среди тех претендентов на эту должность, скажем, которые уже выдвигались и которые уже голосовались, и по результатам вот этого нового голосования решается вопрос о представительстве.
На мой взгляд, наиболее верной является первая процедура. И если бы мы удовлетворили безусловный самоотвод товарища Казанника, то следующим депутатом должен стать тот, кто набрал следующее количество голосов, в данном случае – безальтернативно. Но для принятия такого решения необходимо голосование Съезда, потому что, еще раз повторяю, в нашем законодательстве ни та, ни другая процедура не предусмотрена. Поэтому нам нужно вначале решить, по какому варианту мы пойдем…»
Генсек контролировал не менее двух третей депутатского корпуса. То есть, начни он голосование заново, Ельцин остался бы далеко на обочине.
Но Горбачев на это не идет. Он, вообще, ведет себя странно. Там, где не нужно, проявляет бессмысленную жесткость, создавая Ельцину ореол мученика. А там, где твердость как раз требуется, растекается, точно кисель на тарелке.
Сначала – позволяет Ельцину войти в Совет Национальностей. Потом – избраться председателем Комитета по строительству и архитектуре, что автоматически вводило его в президиум Верховного Совета.
Если это называется политическим противостоянием, тогда я вообще ничего не понимаю в политике.
Но у Бориса Николаевича, как всегда, наготове своя, оригинальная версия. Оказывается, Горбачев специально поставил его на Комитет, дабы «утопить… в ворохе бумаг, запросов».
«Ведь у комитета нет ни штатов, ни средств, он голенький, как новорожденный ребенок, – плачется Ельцин в интервью, увидевшем свет зимой 1989 года. – Наверху как раз на это и рассчитывали. В жуткой текучке, в коловращении проблем, когда уж Ельцину заниматься политикой».
И дальше:
«Я просил Горбачева не назначать меня председателем этого комитета, то есть не рекомендовать. Однако он явочным порядком вынес этот вопрос на обсуждение ВС».
Вы подумайте, какая бессердечность! У генсека – ни стыда, ни совести…
А ведь Ельцин уже показывает зубы. Если прежде личности генсека он демонстративно не касался, а к 7 ноября даже прислал Горбачеву поздравительную телеграмму с пожеланием «полного осуществления в нашей стране того, о чем думал и мечтал Ленин», то теперь картина резко меняется.
Кандидатуру Ельцина выдвигают даже на должность председателя Верховного Совета – это делает свердловский депутат Геннадий Бурбулис (вскоре он станет госсекретарем России). Правда, Борис Николаевич берет самоотвод – он ввязывается только в те битвы, из которых заведомо выходит победителем, – но это все равно симптом .
Да, он еще остерегается делать резкие выпады в сторону генерального. («Посмотрите, какие успехи во внешней политике – во многом благодаря его личным усилиям», – льстиво роняет Ельцин на встрече со слушателями Высшей комсомольской школы осенью 1988 года: он прекрасно знает, что запись его беседы попадет к Горбачеву на стол.) Но та безудержная, сумасшедшая жажда власти, о которой предупреждали и Рябов, и Рыжков – словом, все, кто знает его давно, – рано или поздновырвется наружу. Непременно вырвется.
Вот и сразу после избрания в Верховный Совет, он выступает с громкой обличительной речью. Ельцин говорит о процветающей коррупции, росте бедности и расслоении общества. Предлагает революционные по тем временам меры – изъять из оборота лишние деньги; предоставить союзный суверенитет союзным республикам; принять законы о бедности и пенсиях.
Но самое взрывоопасное его предложение следующее – он призывает ежегодно проводить референдум о доверии Председателю Верховного Совета СССР. Сиречь Горбачеву.
Оно, конечно, не проходит. («Первые же голосования показали, как успешно Михаил Сергеевич дирижирует съездом», – констатирует Ельцин.) Но лиха беда начало…
«Фактически эти люди заранее давали понять, что примириться с волей большинства они не намерены и будут продолжать беспощадную борьбу за власть», – пишет в мемуарах Горбачев. Но, как обычно, ничего в противовес не делает.