Страница:
Оба деда нового мессии – Аркадий Гайдар и Павел Бажов – были главными писателями-сказочниками страны Советов. Отец – Тимур Гайдар – на страницах «Правды» создавал сказания о Кубинской революции и успехах социализма. И даже тесть – Аркадий Стругацкий – и тот был знаменитым фантастом.
В этом мире сказок и мифов, отделенном от грубой действительности забором элитного писательского поселка, и сформировался будущий творец российской реформы; отличник и бабушкина радость.
Когда Гайдар выступал перед людьми, складывалось ощущение, что он говорит на другом языке. Вместо того чтобы изрекать простые и ясные мысли, он употреблял сложные, наукообразные обороты, самыми доступными из которых были словечки типа «конвергентность» или «полифонический синдром».
Ельцин, кстати, при первом же их разговоре тоже мало что понял. Как рассказывал мне Коржаков, Гайдар несколько часов подряд излагал свои макроэкономические воззрения, сыпал учеными терминами, и президент настолько обалдел от услышанного, что едва тот уехал, потребовал немедленно налить себе фужер коньяку. Каковой тут же – для снятия стресса – и осушил.
Как и все малообразованные люди, Борис Николаевич очень боялся быть заподозренным в невежестве. Он никогда не признавал, что чего-то не знает.3 Ему было проще согласно кивать, нежели переспросить, что, собственно, имеет в виду собеседник, потому-то Гайдар и уверился, что президент понимает его с полуслова. В мемуарах он с наивной убежденностью пишет:
«Общее впечатление: Ельцин прилично для политика ориентируется в экономике, в целом отдает себе отчет в том, что происходит в стране»[21].
Коржаков, однако, свидетельствует совсем о другом. Уже после того, как Гайдару было доверено приступить к реформам, когда Ельцина просили на встречах объяснить их смысл, он толком не мог ничего ответить. Просто терялся и уходил в общие демагогические рассуждения…
К моменту появления Гайдара Ельцин находился в тяжелых раздумьях. Под давлением депутатского корпуса он вынужден был отправить в отставку прежнее правительство во главе с Иваном Силаевым, не испытывая, впрочем, к ним особой жалости, ибо не в силах был простить премьеру трусливого бегства из осажденного Белого дома.
Конечно, проще всего было ему позвать за собой Григория Явлинского – идеолога той самой сказочной горбачевской программы «500 дней», наиболее раскрученного экономиста страны. Но он почему-то этого не сделал. (По версии Явлинского, это объяснялось нежеланием Ельцина делиться будущими победами, ибо реформа «предполагалась как быстрая и красивая».)
Да что там Явлинский! Нобелевский лауреат в области экономики Василий Леонтьев, американец по паспорту, но русский по происхождению, тоже получил от ворот поворот, хоть и предлагал свои услуги новой власти.
Признанному мировому авторитету Леонтьеву Борис Николаевич предпочел вчерашнего журналиста Гайдара: с тем же успехом истекающего кровью больного следует везти не к знаменитому хирургу, а к полуграмотному знахарю.
Гайдар был хорош единственно тем, что в народе его никто не знал. Кроме того, он не спрашивал лишнего, не докучал президенту вопросами (а чего докучать, если в экономике тот разбирался так же, как и в высшей математике), и готов был тащить весь ворох работы в одиночку, принимая ответственность целиком на себя.
Очень удобная тактика: если чудо произойдет – его главным творцом будет президент. Ну а если нет – ясно, на кого свалить все огрехи.
Страна не оправилась еще от новогодних празднеств, а новое правительство приступило уже к решительным действиям. 2 января 1992 года произошла либерализация цен – проще говоря, тотальное удорожание. Только за один месяц цены выросли на 352 процента. Исключение составили лишь молоко, хлеб, алкоголь, коммуналка и электричество.
В том же январе Ельцин подписывает подготовленный Гайдаром указ «О свободе торговли». Отныне торговать разрешено чем угодно, где угодно и почем угодно.
Не знаю, как в других городах, но Москва превратилась мгновенно в огромную стихийную толкучку. В магазинах скупалось все, что можно – детское питание, колготки, сигареты – и тут же выносилось на уличные рынки: только уже втридорога. Раньше это называлось спекуляцией и служило основанием для ареста; теперь же стало именоваться «рыночными отношениями».
Таким образом Гайдар победил дефицит и вечные очереди. Правда, возникла проблема другая – куда более серьезная: новые цены оказались запредельными. Если прежде большинство не могло ничего купить из-за отсутствия товаров, то теперь – из-за отсутствия средств.
Когда Гайдар увидел, что создает рынок без денег, он с той же лихорадочной поспешностью бросился формировать «класс собственников». Началась приватизация.
Ни в одной стране мира приватизация не проходила в режиме марш-броска. (Англия, например, проводила ее 80 лет.)
В России же, за каких-то пару годков, задорные экономисты-либералы умудрились продать половину госсобственности: не то что без выгоды для страны – с дикими, невообразимыми убытками.
(За 10 лет от приватизации 145 тысяч (!) предприятий государство выручило всего 9,7 миллиарда долларов: чтобы было понятно – такую сумму наши туристы ежегодно оставляют за рубежом.)
Морские порты вместе со всей инфраструктурой и кораблями продавались по цене одной проржавевшей баржи. Валютоемкие, крепко стоящие на ногах предприятия уходили за сумму, равную размеру их месячной прибыли.
Северное морское пароходство досталось новым владельцам за 3 миллиона долларов.
Легендарный «Уралмаш» гордость Урала, центр мирового тяжелого машиностроения – за 3 миллиона 720 тысяч.
Челябинский тракторный завод – за 2 миллиона 200.
Флагман автопромышленности легендарный завод «ГАЗ» со 140-тысячным коллективом – за 25 миллионов.
И примеров таких – тысячи. (В иной день продавалось по десять крупнейших заводов кряду.)
Собственно, удивляться этому не приходится. Сформированное Гайдаром правительство реформ состояло из таких же, как он, молодых, амбициозных мальчиков, воспринимавших Россию в качестве гигантского опытного полигона.
Достаточно внимательнее присмотреться к экономическому блоку этого чудо-правительства, и все станет понятно. Это не кабинет министров, а какое-то вольное научное общество.
Егор Гайдар – вице-премьер, министр финансов. 35 лет, в прошлом – зав.отделом газеты «Правда».
Александр Шохин – вице-премьер, министр труда и занятости. 40 лет, зав.лаб. ЦЭМИ.
Анатолий Чубайс – председатель Госкомимущества. 36 лет, меньше года проработал зампредом Ленгорисполкома, до этого – доцент Ленинградского инженерно-экономического института.
Петр Авен – министр внешней экономики. 36 лет, старший научный сотрудник ВНИИ системных исследований.
Андрей Нечаев – министр экономики. 38 лет, ведущий научный сотрудник Института экономической политики.
Владимир Мащиц – председатель Госкомитета по экономическому сотрудничеству со странами СНГ. 38 лет, зав.лаб. Института проблем рынка.
В старые времена прежде, чем стать министром, человек в обязательном порядке должен был пройти сначала множество административных ступеней. Советская власть, как и положено опытной даме, тщательно предохранялась от случайных связей. Существовала четкая многоуровневая система кадрового роста: комсомол, партия, народное хозяйство. Это был долгий, но зато надежный путь, схожий с дантовскими кругами ада, по которому, кстати, прошел когда-то и Ельцин. («Стабильность кадров – залог успеха», – любил говаривать Суслов.)
В новой революционной России прежние заслуги и профессиональный опыт роли никакой теперь не играли. Сотни бездельников-горлопанов и очень средних научных сотрудников дружно ринулись во власть. У Белого дома был? На демонстрации ходил? Коммунистов ругал? Айда с нами: править Россией будем.
По такому принципу вчерашний сотрудник НИИ института высоких температур Мурашев стал начальником всей московской милиции, а горный инженер Савостьянов возглавил столичную госбезопасность.
У большинства ельцинских министров за спиной не было ничего, кроме непомерных амбиций и молодецкой удали. Каждый из этих новоявленных руководителей, по определению самого же Гайдара, никогда «ничем, кроме письменного стола не заведовал».
Однако эти ребята почему-то были свято уверены, что умнее и опытнее их никого нет на свете, хотя для того, чтобы управлять огромной страной, недостаточно лишь начитаться умных трактатов и носить очки в роговой оправе.
Если Ельцин был политическим Кашпировским, то Гайдар – экономическим Чумаком.
Эти «мальчики в розовых штанишках», как окрестил их вице-президент Руцкой, не сумели даже составить бюджет на следующий год: впервые в новейшей истории страна входила в будущее без четкого плана расходов и доходов.
И экономические прогнозы чудо-экономисты толком тоже не смогли написать.
Они заверяли, например, что цены в результате реформ вырастут в 3–5 раз, но к концу 1992 года они увеличились на 2600 процентов (и то – в среднем: на некоторые товары и того больше).
Доходы граждан – опять же в среднем – упали на 44 процента. Подавляющая часть общества – бюджетники и пенсионеры – мгновенно оказались за чертой бедности. Все, что копили они по крохам, откладывая на сберкнижку, в секунду стало обесценившейся пылью.
За первый же год гайдаровских реформ из России было вывезено – сырьем, материалами, банковскими переводами – 17 миллиардов долларов. Потери экономики – за три года – составили 3,5 триллиона долларов.
Впервые после войны население страны сократилось на 700 тысяч. В следующем, 1993 году, эта цифра составит уже миллион. До конца ельцинского правления Россия ежегодно будет терять около миллиона человек: целую область, вроде Пензенской. В год дефолта, организованного стараниями новых реформаторов, смертность достигнет рекордной отметки: миллион двести семьдесят тысяч.
Придя к власти на волне всенародной любви, он настолько свыкся со своей популярностью, что любые, даже самые безобидные упреки воспринимал как личное оскорбление.
Владимир Шумейко, ставший в 1992 году вице-премьером, рассказывает, как Ельцин, сидя в кругу соратников, неожиданно поинтересовался:
«– А что, анекдоты про меня рассказывают?
– Ну что вы, Борис Николаевич! Вас в народе любят, кто же про вас будет анекдоты рассказывать, – ответил за всех Бурбулис.
– Рассказывают, рассказывают, – возразил я. – Правда, пока еще рассказывают хорошие – это когда вы положительный герой.
– А ну-ка, расскажите хоть один…»
Шумейко рассказал два. Оба – сугубо приятственные. Ельцину анекдоты понравились.
«Уже тогда было заметно, как Б. Н. любит лесть», – подытоживает Шумейко.
(К слову говоря, заметно это было намного раньше, да и собиранием анекдотов про себя Борис Николаевич увлекался еще с конца 80-х. Моему другу Андрею Караулову он, например, в 1988 году поведал следующий анекдот:
«На пленум ЦК приходит мужик. Достает пулемет. “Кто тут Ельцин?” – спрашивает. “Вон он, вон…” – кричит Лигачев. “А ну, Борис Николаевич, пригнись-ка”… и: тра-та-та…»)
1992 год принес Борису Николаевичу первые неприятные потрясения. Шоковая терапия вызвала в обществе вполне понятные эмоции. Те, кто еще вчера боготворили Ельцина, сегодня стали его ненавидеть.
И двух месяцев после Нового года не прошло, а в центре Москвы состоялся уже шумный антиельцинский митинг, вышло на который аж сто тысяч человек. В мае по всей стране начался сбор подписей за отставку президента. Летом толпы оппозиции окружили кольцом телецентр «Останкино»: разгонять их было некому. Новый, демократический начальник столичной милиции Аркадий Мурашев укатил в тот момент на Филиппины: участвовать в каком-то неотложном шахматном мероприятии.
Конечно, Ельцин понимал, что начатые им реформы вряд ли вызовут у людей особый восторг. Но столь жесткой реакции он тоже не ожидал, наивно полагая, что народ по-прежнему боготворит и обожает своего президента.
Однако сухие цифры социологии говорили совсем о другом. Если летом 1991 года за Ельцина проголосовало 57 с лишним процентов россиян, то уже через год, по опросам общественного мнения, ему продолжало доверять лишь 24 процента респондентов.
Проблемы катились по стране точно снежный ком. К лету 1992 года в результате непомерного взвинчивания цен возник кризис неплатежей. Даже прибыльные обычно нефтегазовые предприятия не могли теперь покрывать убытков. Намертво встала «оборонка»: она не получала теперь госзаказов – и не получит еще очень долго; за все десять ельцинских лет российская армия не купила ни одной новой единицы военной техники – самолетов, кораблей, ракет.
Резко выросла преступность. Уличные разборки, перестрелки, вооруженные налеты – все, о чем граждане знали раньше исключительно из передачи «Международная панорама» – стали обыденной, повседневной реальностью. Улицы крупных городов заполонили проститутки.
Еще недавно на московских фасадах и заборах повсеместно красовались граффити: «Ельцин – да!». Теперь, к этому призыву, те же самые художники добавляли по две новых буквы: «Ельцин – ИУда!».
Обещанного экономического чуда не получалось. Более того, Ельцин не спешил выполнять и другие свои предвыборные обязательства. Его знаменитая борьба с привилегиями обернулась невиданным ростом привилегий для новой знати.
Еще вчера такие скромные и аскетичные демократы-ратоборцы походили теперь на дистрофиков, дорвавшихся к праздничному столу. Дачи, квартиры, машины… На смену ненавистному 4-му управлению Минздрава пришел Медцентр президента. Управделами ЦК КПСС и хозу Совмина – трансформировалось в Управление делами президента со 100-тысячным штатом обслуги.
Серый кардинал демократии, бывший доцент марксизма-ленинизма Бурбулис разъезжал теперь исключительно на хромированном ЗИЛе с милицейским кортежем. Для его проезда, равно как и других новоявленных вождей, ГАИ перекрывала дороги.
Новый спикер парламента Руслан Хасбулатов без зазрения совести занял самую роскошную в столице квартиру на улице Щусева, от которой отказались когда-то и Брежнев, и Горбачев: даже Ельцин, посмотрев эти хоромы, постеснялся в них переезжать. В квартире общей площадью 460 метров имелись даже танцевальный и каминный залы.
А ведь народ это все видел…
В сторону оппозиции начал дрейфовать и парламент, считавшийся прежде надежным президентским оплотом. В апреле 1992 года, на Шестом съезде, депутаты приняли постановление «О ходе экономической реформы», в котором камня на камне не оставили от правительственного курса. Все громче раздавались призывы отправить в отставку гайдаровский кабинет.
Спикер Верховного Совета Руслан Хасбулатов, человек, всей своей карьерой обязанный Ельцину, из соратника превращался в злейшего противника. Рядом с ним замаячила фигура усатого вице-президента Руцкого.
Поначалу, правда, все их критические выпады не касались личности президента. Хасбулатов и Руцкой осуждали исключительно экономический курс Кремля, взваливая всю вину – по традиции – на злых бояр при добром царе (Бурбулиса, Шахрая и Гайдара). Но так уж устроен был Ельцин, что любые, даже самые разумные упреки он принимал на собственный счет.
Вообще-то, если говорить начистоту, в конфликте с Хасбулатовым и Руцким, президент виноват был сам.
В предыдущих главах я уже упоминал, что в политике Ельцин признавал исключительно две позиции: либо сверху, либо снизу. Паритета он не допускал по определению.
Став полноправным хозяином России, Ельцин окончательно почувствовал себя наместником Бога на земле: по крайней мере, в одной седьмой ее части.
Все, кто находились рядом с ним, должны были безоговорочно признавать его преимущество; этакий король-солнце, вокруг которого вращаются малые планеты и астероиды.
Профессор Плехановского института Руслан Имранович Хасбулатов поначалу очень нравился Ельцину. Во время августовских событий профессор вел себя безупречно, отказавшись в минуты опасности покидать Белый дом. «Я не могу предать депутатов, – ответил он на предложение спешно эвакуироваться. – Вы идите, а я останусь до конца».
Именно стараниями Ельцина чеченец Хасбулатов стал в итоге председателем Верховного Совета, хотя сделать это было очень непросто. Хасбулатова фактически пропихнули в спикерское кресло, сломав упорное депутатское сопротивление.
Ельцин свято верил, что верный Руслан будет верой и правдой служить ему. Но он не учел одного: гордого, кавказского менталитета.
Все началось, в общем-то, с ерунды: с обычной бытовой мелочевки . Ельцин и Хасбулатов договорились регулярно ходить в баню. Но уже на второй раз Хасбулатов, не спросясь, притащил с собой личного массажиста Володю Хрякина и даже – о, ужас! – осмелился завести его в парилку, где отдувался и потел Борис Николаевич. Тот ничего на это не сказал, лишь посмотрел недобро и… перестал брать спикера с собой.
Бедолаге-массажисту и невдомек было, что его скромная персона очень скоро спровоцирует гигантский политический кризис, приведший к расстрелу Белого дома и чудом не переросший в гражданскую войну.
Но в понимании Ельцина этот мелкий, ничего не значащий инцидент имел значение принципиальнейшее. Явление массажиста означало, что Хасбулатов считает себя ровней президенту. Его болезненно гипертрофированная амбициозность допустить этого не могла.
Наверное, повинись тогда спикер, упади на колени – он был бы великодушно прощен. Банные походы, правда, на этом все равно бы закончились – к тем, кого ломал он, Ельцин разом терял уважение, – но никакого кризиса зато не случилось бы.
Однако Хасбулатов обладал характером не менее сильным. Да и не понимал он поначалу, в чем заключается его вина.
Руслан Имранович, напротив, искренне полагал, что Ельцину нравится его независимость и твердость; за это, дескать, он и был поставлен спикером – совсем как на Западе, где законодательная власть подстегивает власть исполнительную; это ли не основа основ демократии, о чем Ельцин сам много раз объявлял, заседая и в союзном, и в российском парламенте.
Хасбулатов никак не мог уразуметь, что все прежние демократические лозунги давно подверглись уже тотальной инвентаризации . То, что годилось для борьбы с Горбачевым, сегодня напрочь растеряло свою актуальность. От парламента требовалось теперь совсем другое: покорность, послушание, управляемость.
Когда Гайдар начал свои реформы, Хасбулатов в самом деле не понимал, куда тот столь лихорадочно торопится. Не в пример Ельцину, спикер отменно разбирался в экономике, долгие годы заведовал кафедрой экономики в Плехановском институте и даже дослужился до член-корра Академии наук. Руслан Имранович хорошо помнил, как в 1990 году Гайдар – он работал тогда зав.отделом «Правды» – зарубил его статью об экономическом будущем страны. «Автор фактически выступает за рынок, а рынок в Советском Союзе никому не нужен и невозможен», – начертал тогда рыночник Гайдар.
Та многочисленная информация, которая стекалась теперь со всей России к Хасбулатову, наглядно показывала, сколь ошибочными и поспешными были расчеты Гайдара. Спикер не считал нужным скрывать свои эмоции, полагая, что тем самым помогает Ельцину корректировать выбранный курс.
Но в ответ президент – шаг за шагом – демонстрировал свое неприятие; причем делал это в привычной хамской манере.
Сергей Филатов, работавший тогда первым вице-спикером, пишет:
«Все, казалось, мог вытерпеть Хасбулатов, но он не выдержал унижения. И началось ведь с мелочей – ему перестали сообщать время прилета и вылета Ельцина, у спикера отключили телефон прямой связи с президентом».[22]
Ельцин был сумасбродным властолюбцем. Хасбулатов – горячим и гордым кавказцем. Никто из них не желал сделать первый шаг навстречу друг другу и ворох взаимных обид и мелочных претензий разрастался на глазах, навсегда погребая под собой былую дружбу.
Хотя нет. Хасбулатов еще долго был готов к диалогу с Ельциным. Тот же Филатов свидетельствует, что в апреле 1992 года, после приснопамятного Шестого съезда, Хасбулатов предложил пообедать втроем: Ельцин, Филатов и он.
«Ответ Ельцина был категоричен:
– Нет. Хватит, я натерпелся его лицемерия и изворотливости, ему ни в чем нельзя верить, тем более доверяться. Опять обманет».
То есть, как видно, эту опасную свару затеял вовсе не Хасбулатов. Вновь, как бывало уже не раз, амбиции Ельцина оказывались сильнее голоса разума. Он продолжал накручивать сам себя, культивируя высосанные из пальца обиды…
И все-таки – в итоге – встреча у них состоялась. Только лучше б ее и не было вовсе.
Это было уже в середине 1993 года. На разговоре настоял Хасбулатов: он до последнего момента верил, что войны можно еще избежать. Но, приехав на Ленинские горы, в правительственный особняк, спикер сразу понял, что разговора не получится.
Ельцин находился уже в сильном… э-э… возбуждении. Прямо с порога он сказал Хасбулатову какую-то гадость, и Руслан Имранович поймал в этот момент торжествующий взгляд Коржакова.
«Ты хотел Ельцина? – читалось в генеральских глазах. – Вот тебе Ельцин: кушай на здоровье».
«Борис Николаевич, да я… Не подведу никогда… Верьте: преданней человека не найти…»
Кадровый вояка Руцкой, как и профессор Хасбулатов, попался ровно на ту же самую удочку: он возомнил о себе невесть что. Но все стало понятно уже во время президентской инаугурации: Руцкого даже не позвали на сцену. За ельцинским бенефисом он скромно следил из зала. Не нашлось ему и кабинета в 14-м президентском корпусе Кремля, куда вскоре переехал вместе со всей командой Ельцин. То есть для помощников и халдеев кабинеты имелись, а для вице-президента – нет.[23]
«Главной ошибкой Руцкого, – без обиняков пишет Ельцин, – было упорное нежелание понять и принять собственный статус. С самого первого дня он считал, что вице-президент – это, если по-простому, первый заместитель президента».
На самом деле, во всем мире – в той же Америке, с которой слизали мы институт президентства – именно так и заведено: вице-президент – это второй человек в государстве. Так что в своих обидах и претензиях Руцкой был совершенно прав.
Просто поначалу он никак не мог уразуметь, что его попросту использовали как статиста; яркую приманку для избирателей, вроде насаженного на крючок дождевого червя.
«Внешность заслуженного артиста, боевой летчик – Герой Советского Союза, говорит резко и красиво. Одним словом – орел…» – так описывает Ельцин свои мотивы при выборе кандидатуры Руцкого.
Ну что тут скажешь?[24]
В этом мире сказок и мифов, отделенном от грубой действительности забором элитного писательского поселка, и сформировался будущий творец российской реформы; отличник и бабушкина радость.
Когда Гайдар выступал перед людьми, складывалось ощущение, что он говорит на другом языке. Вместо того чтобы изрекать простые и ясные мысли, он употреблял сложные, наукообразные обороты, самыми доступными из которых были словечки типа «конвергентность» или «полифонический синдром».
Ельцин, кстати, при первом же их разговоре тоже мало что понял. Как рассказывал мне Коржаков, Гайдар несколько часов подряд излагал свои макроэкономические воззрения, сыпал учеными терминами, и президент настолько обалдел от услышанного, что едва тот уехал, потребовал немедленно налить себе фужер коньяку. Каковой тут же – для снятия стресса – и осушил.
Как и все малообразованные люди, Борис Николаевич очень боялся быть заподозренным в невежестве. Он никогда не признавал, что чего-то не знает.3 Ему было проще согласно кивать, нежели переспросить, что, собственно, имеет в виду собеседник, потому-то Гайдар и уверился, что президент понимает его с полуслова. В мемуарах он с наивной убежденностью пишет:
«Общее впечатление: Ельцин прилично для политика ориентируется в экономике, в целом отдает себе отчет в том, что происходит в стране»[21].
Коржаков, однако, свидетельствует совсем о другом. Уже после того, как Гайдару было доверено приступить к реформам, когда Ельцина просили на встречах объяснить их смысл, он толком не мог ничего ответить. Просто терялся и уходил в общие демагогические рассуждения…
К моменту появления Гайдара Ельцин находился в тяжелых раздумьях. Под давлением депутатского корпуса он вынужден был отправить в отставку прежнее правительство во главе с Иваном Силаевым, не испытывая, впрочем, к ним особой жалости, ибо не в силах был простить премьеру трусливого бегства из осажденного Белого дома.
Конечно, проще всего было ему позвать за собой Григория Явлинского – идеолога той самой сказочной горбачевской программы «500 дней», наиболее раскрученного экономиста страны. Но он почему-то этого не сделал. (По версии Явлинского, это объяснялось нежеланием Ельцина делиться будущими победами, ибо реформа «предполагалась как быстрая и красивая».)
Да что там Явлинский! Нобелевский лауреат в области экономики Василий Леонтьев, американец по паспорту, но русский по происхождению, тоже получил от ворот поворот, хоть и предлагал свои услуги новой власти.
Признанному мировому авторитету Леонтьеву Борис Николаевич предпочел вчерашнего журналиста Гайдара: с тем же успехом истекающего кровью больного следует везти не к знаменитому хирургу, а к полуграмотному знахарю.
Гайдар был хорош единственно тем, что в народе его никто не знал. Кроме того, он не спрашивал лишнего, не докучал президенту вопросами (а чего докучать, если в экономике тот разбирался так же, как и в высшей математике), и готов был тащить весь ворох работы в одиночку, принимая ответственность целиком на себя.
Очень удобная тактика: если чудо произойдет – его главным творцом будет президент. Ну а если нет – ясно, на кого свалить все огрехи.
Страна не оправилась еще от новогодних празднеств, а новое правительство приступило уже к решительным действиям. 2 января 1992 года произошла либерализация цен – проще говоря, тотальное удорожание. Только за один месяц цены выросли на 352 процента. Исключение составили лишь молоко, хлеб, алкоголь, коммуналка и электричество.
В том же январе Ельцин подписывает подготовленный Гайдаром указ «О свободе торговли». Отныне торговать разрешено чем угодно, где угодно и почем угодно.
Не знаю, как в других городах, но Москва превратилась мгновенно в огромную стихийную толкучку. В магазинах скупалось все, что можно – детское питание, колготки, сигареты – и тут же выносилось на уличные рынки: только уже втридорога. Раньше это называлось спекуляцией и служило основанием для ареста; теперь же стало именоваться «рыночными отношениями».
Таким образом Гайдар победил дефицит и вечные очереди. Правда, возникла проблема другая – куда более серьезная: новые цены оказались запредельными. Если прежде большинство не могло ничего купить из-за отсутствия товаров, то теперь – из-за отсутствия средств.
Когда Гайдар увидел, что создает рынок без денег, он с той же лихорадочной поспешностью бросился формировать «класс собственников». Началась приватизация.
Ни в одной стране мира приватизация не проходила в режиме марш-броска. (Англия, например, проводила ее 80 лет.)
В России же, за каких-то пару годков, задорные экономисты-либералы умудрились продать половину госсобственности: не то что без выгоды для страны – с дикими, невообразимыми убытками.
(За 10 лет от приватизации 145 тысяч (!) предприятий государство выручило всего 9,7 миллиарда долларов: чтобы было понятно – такую сумму наши туристы ежегодно оставляют за рубежом.)
Морские порты вместе со всей инфраструктурой и кораблями продавались по цене одной проржавевшей баржи. Валютоемкие, крепко стоящие на ногах предприятия уходили за сумму, равную размеру их месячной прибыли.
Северное морское пароходство досталось новым владельцам за 3 миллиона долларов.
Легендарный «Уралмаш» гордость Урала, центр мирового тяжелого машиностроения – за 3 миллиона 720 тысяч.
Челябинский тракторный завод – за 2 миллиона 200.
Флагман автопромышленности легендарный завод «ГАЗ» со 140-тысячным коллективом – за 25 миллионов.
И примеров таких – тысячи. (В иной день продавалось по десять крупнейших заводов кряду.)
Собственно, удивляться этому не приходится. Сформированное Гайдаром правительство реформ состояло из таких же, как он, молодых, амбициозных мальчиков, воспринимавших Россию в качестве гигантского опытного полигона.
Достаточно внимательнее присмотреться к экономическому блоку этого чудо-правительства, и все станет понятно. Это не кабинет министров, а какое-то вольное научное общество.
Егор Гайдар – вице-премьер, министр финансов. 35 лет, в прошлом – зав.отделом газеты «Правда».
Александр Шохин – вице-премьер, министр труда и занятости. 40 лет, зав.лаб. ЦЭМИ.
Анатолий Чубайс – председатель Госкомимущества. 36 лет, меньше года проработал зампредом Ленгорисполкома, до этого – доцент Ленинградского инженерно-экономического института.
Петр Авен – министр внешней экономики. 36 лет, старший научный сотрудник ВНИИ системных исследований.
Андрей Нечаев – министр экономики. 38 лет, ведущий научный сотрудник Института экономической политики.
Владимир Мащиц – председатель Госкомитета по экономическому сотрудничеству со странами СНГ. 38 лет, зав.лаб. Института проблем рынка.
В старые времена прежде, чем стать министром, человек в обязательном порядке должен был пройти сначала множество административных ступеней. Советская власть, как и положено опытной даме, тщательно предохранялась от случайных связей. Существовала четкая многоуровневая система кадрового роста: комсомол, партия, народное хозяйство. Это был долгий, но зато надежный путь, схожий с дантовскими кругами ада, по которому, кстати, прошел когда-то и Ельцин. («Стабильность кадров – залог успеха», – любил говаривать Суслов.)
В новой революционной России прежние заслуги и профессиональный опыт роли никакой теперь не играли. Сотни бездельников-горлопанов и очень средних научных сотрудников дружно ринулись во власть. У Белого дома был? На демонстрации ходил? Коммунистов ругал? Айда с нами: править Россией будем.
По такому принципу вчерашний сотрудник НИИ института высоких температур Мурашев стал начальником всей московской милиции, а горный инженер Савостьянов возглавил столичную госбезопасность.
У большинства ельцинских министров за спиной не было ничего, кроме непомерных амбиций и молодецкой удали. Каждый из этих новоявленных руководителей, по определению самого же Гайдара, никогда «ничем, кроме письменного стола не заведовал».
Однако эти ребята почему-то были свято уверены, что умнее и опытнее их никого нет на свете, хотя для того, чтобы управлять огромной страной, недостаточно лишь начитаться умных трактатов и носить очки в роговой оправе.
Если Ельцин был политическим Кашпировским, то Гайдар – экономическим Чумаком.
Эти «мальчики в розовых штанишках», как окрестил их вице-президент Руцкой, не сумели даже составить бюджет на следующий год: впервые в новейшей истории страна входила в будущее без четкого плана расходов и доходов.
И экономические прогнозы чудо-экономисты толком тоже не смогли написать.
Они заверяли, например, что цены в результате реформ вырастут в 3–5 раз, но к концу 1992 года они увеличились на 2600 процентов (и то – в среднем: на некоторые товары и того больше).
Доходы граждан – опять же в среднем – упали на 44 процента. Подавляющая часть общества – бюджетники и пенсионеры – мгновенно оказались за чертой бедности. Все, что копили они по крохам, откладывая на сберкнижку, в секунду стало обесценившейся пылью.
За первый же год гайдаровских реформ из России было вывезено – сырьем, материалами, банковскими переводами – 17 миллиардов долларов. Потери экономики – за три года – составили 3,5 триллиона долларов.
Впервые после войны население страны сократилось на 700 тысяч. В следующем, 1993 году, эта цифра составит уже миллион. До конца ельцинского правления Россия ежегодно будет терять около миллиона человек: целую область, вроде Пензенской. В год дефолта, организованного стараниями новых реформаторов, смертность достигнет рекордной отметки: миллион двести семьдесят тысяч.
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬЕще со времен своей юности Ельцин привык к обожанию и почитанию. Если бы не партийно-строительная карьера, из него мог получиться отменный актер, ибо цветы и аплодисменты являлись для Ельцина главным мерилом успеха, да и с лицедейскими способностями у него тоже все было в порядке.
В России уровень смертности, подобный середине 90-х годов ХХ века, наблюдался лишь в 1926 году, после войн, революции, разрухи и голода – около 20%. По странам, где ведется регулярный учет смертности, подобный уровень, 18–20 смертей на 1000 жителей в год, был зафиксирован в Египте и Гватемале в начале 1950-х годов.
Придя к власти на волне всенародной любви, он настолько свыкся со своей популярностью, что любые, даже самые безобидные упреки воспринимал как личное оскорбление.
Владимир Шумейко, ставший в 1992 году вице-премьером, рассказывает, как Ельцин, сидя в кругу соратников, неожиданно поинтересовался:
«– А что, анекдоты про меня рассказывают?
– Ну что вы, Борис Николаевич! Вас в народе любят, кто же про вас будет анекдоты рассказывать, – ответил за всех Бурбулис.
– Рассказывают, рассказывают, – возразил я. – Правда, пока еще рассказывают хорошие – это когда вы положительный герой.
– А ну-ка, расскажите хоть один…»
Шумейко рассказал два. Оба – сугубо приятственные. Ельцину анекдоты понравились.
«Уже тогда было заметно, как Б. Н. любит лесть», – подытоживает Шумейко.
(К слову говоря, заметно это было намного раньше, да и собиранием анекдотов про себя Борис Николаевич увлекался еще с конца 80-х. Моему другу Андрею Караулову он, например, в 1988 году поведал следующий анекдот:
«На пленум ЦК приходит мужик. Достает пулемет. “Кто тут Ельцин?” – спрашивает. “Вон он, вон…” – кричит Лигачев. “А ну, Борис Николаевич, пригнись-ка”… и: тра-та-та…»)
1992 год принес Борису Николаевичу первые неприятные потрясения. Шоковая терапия вызвала в обществе вполне понятные эмоции. Те, кто еще вчера боготворили Ельцина, сегодня стали его ненавидеть.
И двух месяцев после Нового года не прошло, а в центре Москвы состоялся уже шумный антиельцинский митинг, вышло на который аж сто тысяч человек. В мае по всей стране начался сбор подписей за отставку президента. Летом толпы оппозиции окружили кольцом телецентр «Останкино»: разгонять их было некому. Новый, демократический начальник столичной милиции Аркадий Мурашев укатил в тот момент на Филиппины: участвовать в каком-то неотложном шахматном мероприятии.
Конечно, Ельцин понимал, что начатые им реформы вряд ли вызовут у людей особый восторг. Но столь жесткой реакции он тоже не ожидал, наивно полагая, что народ по-прежнему боготворит и обожает своего президента.
Однако сухие цифры социологии говорили совсем о другом. Если летом 1991 года за Ельцина проголосовало 57 с лишним процентов россиян, то уже через год, по опросам общественного мнения, ему продолжало доверять лишь 24 процента респондентов.
Проблемы катились по стране точно снежный ком. К лету 1992 года в результате непомерного взвинчивания цен возник кризис неплатежей. Даже прибыльные обычно нефтегазовые предприятия не могли теперь покрывать убытков. Намертво встала «оборонка»: она не получала теперь госзаказов – и не получит еще очень долго; за все десять ельцинских лет российская армия не купила ни одной новой единицы военной техники – самолетов, кораблей, ракет.
Резко выросла преступность. Уличные разборки, перестрелки, вооруженные налеты – все, о чем граждане знали раньше исключительно из передачи «Международная панорама» – стали обыденной, повседневной реальностью. Улицы крупных городов заполонили проститутки.
Еще недавно на московских фасадах и заборах повсеместно красовались граффити: «Ельцин – да!». Теперь, к этому призыву, те же самые художники добавляли по две новых буквы: «Ельцин – ИУда!».
Обещанного экономического чуда не получалось. Более того, Ельцин не спешил выполнять и другие свои предвыборные обязательства. Его знаменитая борьба с привилегиями обернулась невиданным ростом привилегий для новой знати.
Еще вчера такие скромные и аскетичные демократы-ратоборцы походили теперь на дистрофиков, дорвавшихся к праздничному столу. Дачи, квартиры, машины… На смену ненавистному 4-му управлению Минздрава пришел Медцентр президента. Управделами ЦК КПСС и хозу Совмина – трансформировалось в Управление делами президента со 100-тысячным штатом обслуги.
Серый кардинал демократии, бывший доцент марксизма-ленинизма Бурбулис разъезжал теперь исключительно на хромированном ЗИЛе с милицейским кортежем. Для его проезда, равно как и других новоявленных вождей, ГАИ перекрывала дороги.
Новый спикер парламента Руслан Хасбулатов без зазрения совести занял самую роскошную в столице квартиру на улице Щусева, от которой отказались когда-то и Брежнев, и Горбачев: даже Ельцин, посмотрев эти хоромы, постеснялся в них переезжать. В квартире общей площадью 460 метров имелись даже танцевальный и каминный залы.
А ведь народ это все видел…
В сторону оппозиции начал дрейфовать и парламент, считавшийся прежде надежным президентским оплотом. В апреле 1992 года, на Шестом съезде, депутаты приняли постановление «О ходе экономической реформы», в котором камня на камне не оставили от правительственного курса. Все громче раздавались призывы отправить в отставку гайдаровский кабинет.
Спикер Верховного Совета Руслан Хасбулатов, человек, всей своей карьерой обязанный Ельцину, из соратника превращался в злейшего противника. Рядом с ним замаячила фигура усатого вице-президента Руцкого.
Поначалу, правда, все их критические выпады не касались личности президента. Хасбулатов и Руцкой осуждали исключительно экономический курс Кремля, взваливая всю вину – по традиции – на злых бояр при добром царе (Бурбулиса, Шахрая и Гайдара). Но так уж устроен был Ельцин, что любые, даже самые разумные упреки он принимал на собственный счет.
Вообще-то, если говорить начистоту, в конфликте с Хасбулатовым и Руцким, президент виноват был сам.
В предыдущих главах я уже упоминал, что в политике Ельцин признавал исключительно две позиции: либо сверху, либо снизу. Паритета он не допускал по определению.
Став полноправным хозяином России, Ельцин окончательно почувствовал себя наместником Бога на земле: по крайней мере, в одной седьмой ее части.
Все, кто находились рядом с ним, должны были безоговорочно признавать его преимущество; этакий король-солнце, вокруг которого вращаются малые планеты и астероиды.
Профессор Плехановского института Руслан Имранович Хасбулатов поначалу очень нравился Ельцину. Во время августовских событий профессор вел себя безупречно, отказавшись в минуты опасности покидать Белый дом. «Я не могу предать депутатов, – ответил он на предложение спешно эвакуироваться. – Вы идите, а я останусь до конца».
Именно стараниями Ельцина чеченец Хасбулатов стал в итоге председателем Верховного Совета, хотя сделать это было очень непросто. Хасбулатова фактически пропихнули в спикерское кресло, сломав упорное депутатское сопротивление.
Ельцин свято верил, что верный Руслан будет верой и правдой служить ему. Но он не учел одного: гордого, кавказского менталитета.
Все началось, в общем-то, с ерунды: с обычной бытовой мелочевки . Ельцин и Хасбулатов договорились регулярно ходить в баню. Но уже на второй раз Хасбулатов, не спросясь, притащил с собой личного массажиста Володю Хрякина и даже – о, ужас! – осмелился завести его в парилку, где отдувался и потел Борис Николаевич. Тот ничего на это не сказал, лишь посмотрел недобро и… перестал брать спикера с собой.
Бедолаге-массажисту и невдомек было, что его скромная персона очень скоро спровоцирует гигантский политический кризис, приведший к расстрелу Белого дома и чудом не переросший в гражданскую войну.
Но в понимании Ельцина этот мелкий, ничего не значащий инцидент имел значение принципиальнейшее. Явление массажиста означало, что Хасбулатов считает себя ровней президенту. Его болезненно гипертрофированная амбициозность допустить этого не могла.
Наверное, повинись тогда спикер, упади на колени – он был бы великодушно прощен. Банные походы, правда, на этом все равно бы закончились – к тем, кого ломал он, Ельцин разом терял уважение, – но никакого кризиса зато не случилось бы.
Однако Хасбулатов обладал характером не менее сильным. Да и не понимал он поначалу, в чем заключается его вина.
Руслан Имранович, напротив, искренне полагал, что Ельцину нравится его независимость и твердость; за это, дескать, он и был поставлен спикером – совсем как на Западе, где законодательная власть подстегивает власть исполнительную; это ли не основа основ демократии, о чем Ельцин сам много раз объявлял, заседая и в союзном, и в российском парламенте.
Хасбулатов никак не мог уразуметь, что все прежние демократические лозунги давно подверглись уже тотальной инвентаризации . То, что годилось для борьбы с Горбачевым, сегодня напрочь растеряло свою актуальность. От парламента требовалось теперь совсем другое: покорность, послушание, управляемость.
Когда Гайдар начал свои реформы, Хасбулатов в самом деле не понимал, куда тот столь лихорадочно торопится. Не в пример Ельцину, спикер отменно разбирался в экономике, долгие годы заведовал кафедрой экономики в Плехановском институте и даже дослужился до член-корра Академии наук. Руслан Имранович хорошо помнил, как в 1990 году Гайдар – он работал тогда зав.отделом «Правды» – зарубил его статью об экономическом будущем страны. «Автор фактически выступает за рынок, а рынок в Советском Союзе никому не нужен и невозможен», – начертал тогда рыночник Гайдар.
Та многочисленная информация, которая стекалась теперь со всей России к Хасбулатову, наглядно показывала, сколь ошибочными и поспешными были расчеты Гайдара. Спикер не считал нужным скрывать свои эмоции, полагая, что тем самым помогает Ельцину корректировать выбранный курс.
Но в ответ президент – шаг за шагом – демонстрировал свое неприятие; причем делал это в привычной хамской манере.
Сергей Филатов, работавший тогда первым вице-спикером, пишет:
«Все, казалось, мог вытерпеть Хасбулатов, но он не выдержал унижения. И началось ведь с мелочей – ему перестали сообщать время прилета и вылета Ельцина, у спикера отключили телефон прямой связи с президентом».[22]
Ельцин был сумасбродным властолюбцем. Хасбулатов – горячим и гордым кавказцем. Никто из них не желал сделать первый шаг навстречу друг другу и ворох взаимных обид и мелочных претензий разрастался на глазах, навсегда погребая под собой былую дружбу.
Хотя нет. Хасбулатов еще долго был готов к диалогу с Ельциным. Тот же Филатов свидетельствует, что в апреле 1992 года, после приснопамятного Шестого съезда, Хасбулатов предложил пообедать втроем: Ельцин, Филатов и он.
«Ответ Ельцина был категоричен:
– Нет. Хватит, я натерпелся его лицемерия и изворотливости, ему ни в чем нельзя верить, тем более доверяться. Опять обманет».
То есть, как видно, эту опасную свару затеял вовсе не Хасбулатов. Вновь, как бывало уже не раз, амбиции Ельцина оказывались сильнее голоса разума. Он продолжал накручивать сам себя, культивируя высосанные из пальца обиды…
И все-таки – в итоге – встреча у них состоялась. Только лучше б ее и не было вовсе.
Это было уже в середине 1993 года. На разговоре настоял Хасбулатов: он до последнего момента верил, что войны можно еще избежать. Но, приехав на Ленинские горы, в правительственный особняк, спикер сразу понял, что разговора не получится.
Ельцин находился уже в сильном… э-э… возбуждении. Прямо с порога он сказал Хасбулатову какую-то гадость, и Руслан Имранович поймал в этот момент торжествующий взгляд Коржакова.
«Ты хотел Ельцина? – читалось в генеральских глазах. – Вот тебе Ельцин: кушай на здоровье».
МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗПримерно та же возня творилась и вокруг Александра Руцкого. Когда накануне выборов Ельцин предложил ему идти в спарке , будущий вице-президент от волнения даже потерял голос.
Алкоголизм обычно мешает социальной адаптации и работе, а также провоцирует различные виды антисоциального и деструктивного поведения. У больного искажаются представления о нравственных ценностях и о взаимоотношениях между людьми.
«Борис Николаевич, да я… Не подведу никогда… Верьте: преданней человека не найти…»
Кадровый вояка Руцкой, как и профессор Хасбулатов, попался ровно на ту же самую удочку: он возомнил о себе невесть что. Но все стало понятно уже во время президентской инаугурации: Руцкого даже не позвали на сцену. За ельцинским бенефисом он скромно следил из зала. Не нашлось ему и кабинета в 14-м президентском корпусе Кремля, куда вскоре переехал вместе со всей командой Ельцин. То есть для помощников и халдеев кабинеты имелись, а для вице-президента – нет.[23]
«Главной ошибкой Руцкого, – без обиняков пишет Ельцин, – было упорное нежелание понять и принять собственный статус. С самого первого дня он считал, что вице-президент – это, если по-простому, первый заместитель президента».
На самом деле, во всем мире – в той же Америке, с которой слизали мы институт президентства – именно так и заведено: вице-президент – это второй человек в государстве. Так что в своих обидах и претензиях Руцкой был совершенно прав.
Просто поначалу он никак не мог уразуметь, что его попросту использовали как статиста; яркую приманку для избирателей, вроде насаженного на крючок дождевого червя.
«Внешность заслуженного артиста, боевой летчик – Герой Советского Союза, говорит резко и красиво. Одним словом – орел…» – так описывает Ельцин свои мотивы при выборе кандидатуры Руцкого.
Ну что тут скажешь?[24]