Страница:
«Просим немедленно принять меры по ликвидации группы авантюриста Ельцина Б. Н., – писал вечером 19 августа Варенников. – Здание правительства РСФСР необходимо немедленно надежно блокировать, лишить его водоисточников, электроэнергии, телефонной и радиосвязи…»
Но ничего этого опять сделано не было.
Горе-путчисты еще пытаются вступить с ним в сепаратные переговоры, перетянуть на свою сторону, но президент сделал уже свой выбор. Он принимает единственное правильное в той ситуации решение: не ждать, а действовать, перехватывать инициативу в собственные руки.
Постепенно к Белому дому стекается народ. Люди, почуявшие уже воздух свободы, не хотят возвращаться в прошлое. Они объединяются в отряды, возводят смешные, карликовые баррикады
Грешным делом, я тоже был тогда у Белого дома, и в мыслях не допуская, сколь беспомощны окажутся путчисты. Советская власть казалась незыблемой, вечной, как кавказские горы. Поверить, что она доживает последние дни, было выше наших сил. И уж тем более никто не мог себе представить, что люди, за которых пришли мы сложить головы, очень быстро соорудят из голов этих лестницу к богатству и роскоши, и нищета образца 1990 года лет через десять покажется большинству благоденствием.
И когда среди дня Ельцин взгромоздился на танк и громогласно прочел свое воззвание, площадь перед Белым домом взорвалась многотысячным ревом. Из популярного, всенародно любимого президента он мгновенно превратился в народного героя, национальный символ вроде Царь-пушки или Царь-колокола.
Критики Бориса Николаевича предпочитают, правда, утверждать, что Ельцин-де ничем в те дни не рисковал. Будто бы он заведомо знал, что путч провалится, и это было своего рода театрализованным представлением: все равно, что тискать змею с вырванными зубами.
Посмотрел бы я на этих умников, окажись они сами на ельцинском месте. Несомненно, Ельцин шел ва-банк. Вряд ли рассчитывал он на беспомощность и слабость противника.
Да и не заберись он тогда на танк, вся история страны пошла бы совсем по иному пути. Руководители ГКЧП не раз потом признавались, что именно обилие людей перед Белым домом удержало их от штурма. Они панически боялись крови. Но это еще товарищ Петерс, успевший пару месяцев покомандовать Чрезвычайкой, учил: революции не делают в белых перчатках.
Если бы путчисты обладали хоть толикой ельцинской решительности и воли, исход всех событий мог быть совсем другим. Но они упорно совершают ошибку за ошибкой.
Вводят войска – но никаких задач им не ставят.
Объявляют ЧП – а народу ничего не разъясняют.
Быть может, страна и пошла бы за ними – все-таки Москва и Питер это еще не Россия, да и большинство союзных республик фактически поддержало ГКЧП: из пятнадцати республик против высказалось только пять – но для этого следовало хотя бы внятно объяснить цели свои и задачи.
Ничего этого сделано, однако, не было. Центральное телевидение и радиостанции были заполнены исключительно классической музыкой, лишь изредка прерываемой чтением чрезвычайных указов.
Апофеозом беспомощности ГКЧП стала пресс-конференция, на которой Янаев с компанией мычали что-то несуразное. Когда журналистка Татьяна Малкина напрямую спросила их – понимаете ли вы, что совершили государственный переворот, – они наперебой принялись уговаривать ее в чистоте своих намерений. «Я надеюсь, что мой друг, президент Горбачев, будет в строю, и мы будем с ним вместе работать», – с фальшивым задором изрек Янаев.
Он старался выглядеть уверенным, но трясущиеся, дрожащие руки – то ли от страха, то ли с перепою – свидетельствовали совсем об обратном.
Кстати, эти ходившие ходуном вице-президентские руки стали символом грядущего краха ГКЧП. На фоне бодрого Ельцина, бросавшего рубленые фразы с танковой брони, невнятный, заикающийся Янаев выглядел жалкой карикатурой.
Хунта – непременно должна вселять страх и ужас: это закон. Если путчистов никто не боится, а они еще и позволяют над собой изгаляться (весь зал взорвался гомерическим хохотом, когда на той приснопамятной пресс-конференции политобозреватель Бовин с издевкой спросил у Янаева, советовался ли он накануне с Пиночетом), шансы их на победу близки к нулю.
И ведь все это показывалось по центральному телевидению: и вопросы-издевки, и трясущиеся руки вице-президента, снятые точно специально крупным планом.
Почему-то заблокировав десантниками телецентр «Останкино», ГКЧП не додумалось заблокировать заодно и журналистов.
Вместо того чтобы снимать репортажи про то, как заводы и предприятия единодушно поддерживают мудрые решения советского руководства (были, кстати, и такие, и очень много), журналисты главного государственного телеканала транслировали в те дни репортажи с баррикад, выступление Ельцина на танке, плотно сжатые кулаки прибалтов. А уж сюжет о первой и последней пресс-конференции вождей ГКЧП и вовсе снят был с очевидным глумлением.
Еще раз повторюсь: это показывалось не оппозиционерами и апологетами демократии, а благопристойным коммунистическим каналом, сиречь оплотом режима, в главной официозной программе страны.
Сразу после августовских событий, когда участием в обороне Белого дома принято было еще гордиться, а не стыдиться, в одном столичном издательстве мизерным тиражом вышла книжка с воспоминаниями непосредственных участников революции .
Перечитывать ее сегодня – одно удовольствие. Вот, что пишет, к примеру, Валентин Лазуткин – будущий руководитель службы по телерадиовещанию, а тогда первый зампред Гостелерадио СССР.
«Здание было захвачено большими силами. Глаза у наших охранников были недобрые. У меня постоянно сидел полковник КГБ, фиксируя все телефонные разговоры. Если я выходил из кабинета, то он следовал за мной.
К вечеру Сергей Медведев (впоследствии Ельцин сделает его своим пресс-секретарем. – Авт .) привез отснятый материал, но в нем не хватало изюминки. Он не успел попасть к Белому дому, когда там выступал Ельцин. Решили взять эти кадры у зарубежных коллег. На просмотре подготовленного к эфиру материала были также Какучая (главный редактор студии информпрограмм. – Авт .), Медведев, оператор Чечельницкий и полковник госбезопасности. Кстати, он прекрасно понял, какую бомбу мы изготовили. Потом, сидя у меня в кабинете, прикидывали, какие неприятности нас ожидают».
Такое чувство, что два этих абзаца – взяты из разного времени. Сначала – недобрые глаза охранников и конвой полковника КГБ. И тут же – этот самый полковник чуть ли не подсказывает своим арестантам , как лучше им обойти цензуру, чтобы выдать в эфир изюминку .
Абстрагируйтесь на мгновение от нашей действительности. Давайте представим, что дело происходит… Ну, скажем, в Чили образца 1973 года.
Вместо того чтобы разбомбить президентский дворец, Пиночет беспрепятственно позволяет Сальвадору Альенде созывать ополчение. А государственное телевидение под присмотром эмиссаров хунты еще и снимает об этом патетические сюжеты, причем записи берет напрямую у советских коллег.
И вдобавок Пиночет этот – мало того, что не расстреливает потом журналистов-вредителей на местном стадионе, еще и благодарит их за смелость и принципиальность.
А ведь в нашей истории все выглядело в точности таким же идиотским образом. Потому что, когда программа «Время» с откровенно анти-ГКЧПистскими сюжетами 19 августа вышла-таки в эфир, и на руководство Гостелерадио обрушился шквал гневных звонков – Шенина, Дзасохова, Пуго, Прокофьева – под конец позвонил вдруг главный путчист Янаев и чуть ли не пообещал представить телевизионщиков к орденам.
«Он ответил, – пишет Лазуткин, – что мы сделали хорошую, сбалансированную передачу, что сейчас так и надо работать. Я ему сообщил об обещании нас наказать. В ответ он посоветовал посылать товарищей со Старой площади как можно дальше».
Комментарии, полагаю, излишни.
Кстати, все дни путча – с короткими перерывами – продолжалась и трансляция 5-го ленинградского телеканала – самого проельцинского и антикоммунистического, с грозной валькирией Беллой Курковой во главе. А также телеканала российского и столь же свободолюбивой радиостанции «Эхо Москвы». Выходили, несмотря на запрет, и антипутчистские газеты. 20 августа добрая половина региональных изданий опубликовала на одних полосах с документами ГКЧП решения российских властей. Даже «Правда» – средоточение партийного официоза – и та поместила выдержки из заявления Ельцина под скромным заголовком: «Позиция руководства РСФСР».
При такой пропагандистской работе неудивительно, что уже к полудню 19 августа у Белого дома – главного очага сопротивления – собралось несколько тысяч людей и с каждым часом становилось их все больше и больше. В итоге общее число «баррикадников» – так они будут себя называть – достигнет чуть ли не 70 тысяч.
Если бы не активность оппозиционных СМИ, эта цифра была бы, несомненно, гораздо меньше, тем более что поначалу в атмосфере всеобщей неразберихи люди группировались в самых разных местах. Часть москвичей поспешила, вообще, на Манежную площадь – к традиционной точке сбора демократических манифестаций.
Чем нерешительнее вели себя путчисты, тем большие обороты накручивал Ельцин. По его приказу у Белого дома начали сооружать баррикады. Первым же своим указом он объявил вне закона на территории России декреты ГКЧП. Ближе к 17 часам Ельцин издал новый указ, по которому все органы исполнительной власти СССР – и силовые ведомства в том числе – переходили под российскую юрисдикцию.
Иными словами, если кто и совершил переворот, так это был именно Борис Николаевич. Уж ему точно подобных полномочий никто не давал. Это было грубейшим нарушением Конституции.
Но руководители ГКЧП тем временем продолжали вести бесконечные совещания. Их хватило лишь на то, чтобы силами ОМОНа захватить рижский телецентр.
Ни границ, ни аэропортов, ни вокзалов путчисты не перекрывали.
Тот же упоминавшийся уже ленинградский мэр Собчак, хоть и значился в списке лиц, подлежащих интернированию, преспокойно сумел улететь из Москвы к себе домой, где, точно матрос Железняк, ворвался в штаб Ленинградского военного округа, прямо на заседание городского КЧП под председательством секретаря обкома Гидаспова, и потребовал от собравшихся немедленно разойтись.
Думаете, его решили арестовать в ответ или хотя бы, выражаясь янаевским лексиконом, послали как можно подальше? Совсем наоборот. Ленинградские путчисты мгновенно разбежались и никогда более не собирались. А Собчак, оставшись с командующим округом один на один, добился у него обещания не вводить войска в город. Даже и баррикад никаких не понадобилось…
Ну ладно, Собчак: он хотя бы передвигался рейсовым самолетом. Но путчисты без звука позволили улететь и спецрейсу с ельцинской «пятой колонной». Верный президентский сподвижник Олег Лобов и два десятка российских зам.министров уже 19 августа отправились в Свердловск, где поручено было им сформировать резервное правительство в изгнании. На случай, если Москва вдруг падет.
По-моему, дискутировать на эту тему – только тратить напрасно время. На стороне путчистов была мощь коммунистическо-советского аппарата, армия, милиция, КГБ. В конце концов, одна КПСС насчитывала свыше 14 миллионов партийцев, из них – 8,7 миллиона в РСФСР.
У Ельцина же не было ни-че-го. За исключением нескольких тысяч… ну ладно, пусть даже нескольких десятков тысяч разношерстных ополченцев, большинство из которых и оружия-то в руках никогда не держали.
(О том, какие порядки царили среди защитников Белого дома, красноречиво свидетельствует один из организаторов обороны генерал Константин Кобец. Для того чтобы укрепить дисциплину, Кобец даже вынужден был… сымитировать казнь некоего наиболее расхлябанного депутата, сорвавшего полученный приказ. «Я при всех приказал его расстрелять во внутреннем дворике Верховного Совета. После этого послушание было абсолютно четким, беспрекословным».)
Но не в пример Янаеву с компанией российский президент обладал куда более мощным оружием: волей к победе.
Мне думается, в те дни вновь проявилось самое главное его качество, присущее Борису Николаевичу еще с юности: тяга к адреналину.
Если б ему предложили выбрать себе какой-нибудь девиз, наподобие рыцарского, он вполне мог остановиться на эсеровском лозунге – «В борьбе обретешь ты право свое».
Пока все идет спокойно, размеренно, чинно, Ельцин пребывает в спячке, уходит в запои, развлекается показательными порками холопов. Но стоит показаться на горизонте какой-нибудь черной туче, он словно Илья Муромец мгновенно забыв про отнявшиеся ноги, вскакивает с печи и хватается за меч-кладенец.
Именно в моменты катаклизмов и кризисов Ельцин живет по-настоящему, полной грудью. Так было всегда, еще со школы, когда он сознательно искал самые трудные участки и лез туда, где жарче всего, ибо, хоть и стал он уже президентом России, только вбитый отцовским ремнем комплекс неполноценности никуда не исчез, не выветрился, а по-прежнему требовал своего выхода. И потому, стоило запахнуть где-нибудь жареным, как Борис Николаевич разом цепенел, становился в стойку, словно охотничья собака, почуявшая дичь. Прямо как лермонтовский парус: а он, мятежный, просит бури…
Эту внутреннюю его метаморфозу хорошо объясняет Сергей Филатов, бывший глава президентской администрации:
«Ельцин – политик не для спокойной, стабильной ситуации. Он хорош, активен, здоров в периоды обострения ситуации, в период “бури и натиска”. Такое впечатление, что ему просто необходимо все время с кем-то сражаться».
А еще ему очень нужны восторженные зрители, которые благоговейно следят за его поединком.
Разве обязательно требовалось Борису Николаевичу залезать на танк, дабы огласить текст своего воззвания? Нет, конечно. Куда проще и уж точно безопаснее было бы зачитать его через репродуктор по громкой связи.
Но в этом – весь Ельцин. Ему важнее не победа даже, а сам процесс. Эффектные театральные жесты.
Какой смысл был раздавать защитникам Белого дома оружие? Смех, да и только.
Ладно еще – афганцам. Но ведь оружие давали даже женщинам и старикам.
(Премьер Силаев рассказывал, например, как его заместительница по социалке подошла к нему с наганом в руках. «Иван Степанович, вот мне Руцкой дал пистолет, а я боюсь его!»)
Но зато – сколько эффектности, яркости красок! Для окончательной завершенности образа не хватало лишь пулеметных лент, которыми члены правительства перетягивали бы себя…
А вот – другой, схожий по театрализованности пример. По приказу Грачева к Белому дому выдвигается десантный батальон во главе с генералом Лебедем.
Лебедь, как и положено исполнительному служаке, беспрекословно выполняет все приказы командования; приказали бы начать штурм – рванул в бой, не колеблясь.
Но Ельцин, узнав, что солдаты прибыли вроде как для охраны объекта, мгновенно объявляет: на сторону восставшего народа перешел парашютно-десантный батальон…
Если вдуматься, за всем этим антуражем, за революционной патетикой и ощетинившимися баррикадами – стояло то самое, против чего, казалось бы, и воевали демократы: чисто советская ментальность.
Аналогии напрашиваются даже против воли. Пресненские баррикады. Ленин на броневике. Усталые дружинники. Антинародное правительство.
Эта впитанная с молоком матери революционная романтика слишком глубоко сидела в каждом советском человеке, а уж в бывшем секретаре ЦК КПСС – и подавно…
Давным-давно устоялось, зацементировалось уже убеждение, будто командующий ВДВ Грачев обвел вокруг пальца своих туповатых начальников и выступил на защиту демократии, за что и обрел впоследствии президентскую любовь и чин министра обороны.
«То, что на этом посту оказался человек такого склада, как Грачев, – пишет в своих мемуарах Ельцин, – волевой, самостоятельный и независимый, было для России настоящей удачей… Как раз ему и было поручено развертывание всей военной техники в Москву».
На самом деле, убеждение это – очередной миф. Давайте, разберем его по молекулам.
По версии Грачева (и соответственно Ельцина), когда зам.министра обороны Ачалов приказал командующему ВДВ вводить армию в Москву, он якобы пустился на военную хитрость. Предложил послать танки еще и к Белому дому – для спокойствия – а Ачалов, дурилка этакий, на свою беду согласился. Грачев же передал танки Ельцину и, вообще, спровоцировал ситуацию, когда солдаты вынуждены были спасовать перед красноречивыми москвичами, вопрошавшими: нешто, сынки, будете в нас стрелять?
Ачалов якобы не знал, что Грачев давно вошел в неформальные сношения с Ельциным и даже утром 19 августа успел встретиться с кем-то из его представителей и предупредить обо всех планах ГКЧП.
Это, повторяю, версия Грачева-Ельцина, обретшая за 15 лет форму исторического факта.
Но заковыка в том, что перечень объектов, на охрану которых надлежало отправить войска, утвержден был… заранее. Даже самому Ачалову спустили его сверху – из ГКЧП, потому что в противном случае никогда бы зам.министра обороны – грамотный, профессиональный генерал – не послал бы танки к центральному телеграфу.
То есть Грачев просто по определению не мог этот список расширить. Тем более что о дружбе его с Ельциным генерал-полковник Ачалов знал давным-давно, о чем я уже поминал выше.
Невольно возникает вопрос: почему же ввод войск был доверен тогда Грачеву – потенциальному двурушнику .
Да потому, отвечаю я в который по счету раз, что никакого переворота и в помине не было. Военной операции никто не готовил. Работа шла спустя рукава, формально, исключительно для галочки. Приказали? Пожалуйте. А ежели что не так – не обессудьте: какие приказы, такое и выполнение.
И армия, и КГБ, и милиция к тому времени давным-давно потеряли уже страх и всяческое уважение к кремлевской власти; слишком много раз люди в погонах становились разменной картой в чужой игре. Их предавали, сдавали, от них попросту отказывались, как от страдающих ДЦП новорожденных.
Когда в 1989 году по приказу Горбачева войска вошли в Тбилиси, и разразился скандал, генсек моментально от всего открестился и клятвенно уверял, что никому указаний никаких не давал.
(Северо-Кавказским округом командовал тогда Игорь Родионов. Через много лет он рассказывал мне, как в недоумении звонил министру Язову. «Как же так, товарищ маршал, ведь вы же мне сами приказывали выдвинуться»… А Язов – в ответ: «Извини, Игорь Николаич, тут политика, Верховный всегда прав».)
И после того как в январе 1991 года группа «Альфа» пошла на штурм Вильнюсского телецентра, и один боец ее – лейтенант Виктор Шатских – погиб, генсек тем же вечером заявил, что о штурме впервые услышал по радио, хотя спецназ посылал туда лично.
Стоит ли удивляться, что военные, уже наученные горьким опытом, не спешили проявлять инициативу и, вообще, саботировали приказы ГКЧП.
Производить аресты демократов было поручено, например, командующему Московским военным округом Калинину. Но Калинину позвонил его старый товарищ генерал Кобец и настоятельно посоветовал не торопиться с выполнением команд.
«Потом я постоянно с ним связывался, – цитирую я рассказ Кобеца, который, кажется, и не понимает даже, что уличает своего коллегу-генерала в государственной измене. – Звонил и говорил, что такой-то полк такой-то дивизии продвигается по маршруту, который для нас представляет опасность. Останови! И он выполнял, подчиняясь фактически и нам, хотя вроде бы и выполнял приказы комитета».
Примерно то же происходило и с танками, двинувшимися к Белому дому. Никаких внятных приказов командирам дано не было. Они, собственно, и не понимали, зачем послали их на Краснопресненскую набережную, но, будучи людьми военными, приказы не обсуждали, а выполняли.
Бьюсь об заклад, если б им поступил приказ идти на штурм Верховного Совета, они бы выполнили его безо всяких проволочек, за исключением, быть может, одной только танковой роты под началом майора Евдокимова, который, действительно, перешел на сторону Ельцина.
Но у Белого дома стояли еще и десантники: 2-й батальон рязанского полка. Ими распоряжался никому еще неизвестный зам.командующего ВДВ Александр Лебедь.
По версии Грачева, он отправил Лебедя к Белому дому, дабы организовать охрану баррикад. Но это – лишь очередной волшебный миф.
(Кстати, еще в разгар событий, на рассвете 20 августа, Грачев даже устроил Лебедю по телефону разнос, обвиняя его в том, что он самовольно выдвинулся к Белому дому. Таким уж Павел Сергеевич был «волевым, самостоятельным и независимым».)
Решение о посылке Лебедя принимал зам.министра обороны Ачалов. И вовсе не для защиты ельцинистов, а как раз наоборот: для защиты от ельцинистов.
«От кого охраняет пост часовой? – ответствовал Лебедь, когда затащили его в кабинет к Ельцину и принялись выпытывать, зачем и по чьему приказу он прибыл. – От любого лица или группы лиц, посягнувшего или посягнувших на целостность поста и личность часового».
В принципе Лебедь лишь процитировал положение устава, но российского президента этот ответ вполне устроил: каждый хотел услышать то, что хотел услышать. И будущего секретаря Совбеза чуть ли не на руках несут в толпу, объявляют героем и защитником свободной России.
А герой после этого возвращается в Генштаб и сразу же садится чертить план захвата Белого дома, благо систему укреплений видел собственными глазами. Согласно этому плану, фасад и правую часть здания должны были захватывать солдаты дивизии Дзержинского под прикрытием «Альфы», левую и тыльную – тульские десантники: то есть те самые защитники демократии, перешедшие якобы на сторону восставшего народа.
План Лебедя был мгновенно одобрен генералом Ачаловым и направлен на согласование в МВД. Ну а то, что не суждено ему было сбыться, вопрос – не к Лебедю, и уж тем более не к Грачеву…
Нет никаких сомнений: если бы ГКЧП решилось брать штурмом Белый дом, оплот демократии был повержен бы в считанные минуты, и тот же свободолюбивый Грачев стремглав встрепенулся, еще б и орден получил – за героизм и усердие.
Но ничего этого опять сделано не было.
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬГде-то к одиннадцати дня Ельцин уже был в Белом доме. Рядом с ним находились тогдашние его друзья и соратники: через пару лет никого из этой когорты подле него не останется.
…Вооруженное восстание есть особый вид политической борьбы, подчиненный особым законам, в которые надо внимательно вдуматься. Замечательно рельефно выразил эту истину Карл Маркс, писавший, что вооруженное восстание, как и война, есть искусство.
Из главных правил этого искусства Маркс выставил:
1) Никогда не играть с восстанием, а, начиная его, знать твердо, что надо идти до конца.
2) Необходимо собрать большой перевес сил в решающем месте, в решающий момент, ибо иначе неприятель, обладающий лучшей подготовкой и организацией, уничтожит повстанцев.
3) Раз восстание начато, надо действовать с величайшей решительностью и непременно, безусловно переходить в наступление. Оборона есть смерть вооруженного восстания.
4) Надо стараться захватить врасплох неприятеля, уловить момент, пока его войска разбросаны.
5) Надо добиваться ежедневно хоть маленьких успехов (можно сказать: ежечасно, если дело идет об одном городе), поддерживая, во что бы то ни стало, моральный перевес.
Комбинировать наши три главные силы: флот, рабочих и войсковые части так, чтобы непременно были заняты и ценой каких угодно потерь были удержаны: а) телефон, б) телеграф, в) железнодорожные станции, г) мосты в первую голову.
Успех и русской и всемирной революции зависит от двух-трех дней борьбы.
(В. Ленин. «Советы постороннего»)
Горе-путчисты еще пытаются вступить с ним в сепаратные переговоры, перетянуть на свою сторону, но президент сделал уже свой выбор. Он принимает единственное правильное в той ситуации решение: не ждать, а действовать, перехватывать инициативу в собственные руки.
Постепенно к Белому дому стекается народ. Люди, почуявшие уже воздух свободы, не хотят возвращаться в прошлое. Они объединяются в отряды, возводят смешные, карликовые баррикады
Грешным делом, я тоже был тогда у Белого дома, и в мыслях не допуская, сколь беспомощны окажутся путчисты. Советская власть казалась незыблемой, вечной, как кавказские горы. Поверить, что она доживает последние дни, было выше наших сил. И уж тем более никто не мог себе представить, что люди, за которых пришли мы сложить головы, очень быстро соорудят из голов этих лестницу к богатству и роскоши, и нищета образца 1990 года лет через десять покажется большинству благоденствием.
И когда среди дня Ельцин взгромоздился на танк и громогласно прочел свое воззвание, площадь перед Белым домом взорвалась многотысячным ревом. Из популярного, всенародно любимого президента он мгновенно превратился в народного героя, национальный символ вроде Царь-пушки или Царь-колокола.
Критики Бориса Николаевича предпочитают, правда, утверждать, что Ельцин-де ничем в те дни не рисковал. Будто бы он заведомо знал, что путч провалится, и это было своего рода театрализованным представлением: все равно, что тискать змею с вырванными зубами.
Посмотрел бы я на этих умников, окажись они сами на ельцинском месте. Несомненно, Ельцин шел ва-банк. Вряд ли рассчитывал он на беспомощность и слабость противника.
Да и не заберись он тогда на танк, вся история страны пошла бы совсем по иному пути. Руководители ГКЧП не раз потом признавались, что именно обилие людей перед Белым домом удержало их от штурма. Они панически боялись крови. Но это еще товарищ Петерс, успевший пару месяцев покомандовать Чрезвычайкой, учил: революции не делают в белых перчатках.
Если бы путчисты обладали хоть толикой ельцинской решительности и воли, исход всех событий мог быть совсем другим. Но они упорно совершают ошибку за ошибкой.
Вводят войска – но никаких задач им не ставят.
Объявляют ЧП – а народу ничего не разъясняют.
Быть может, страна и пошла бы за ними – все-таки Москва и Питер это еще не Россия, да и большинство союзных республик фактически поддержало ГКЧП: из пятнадцати республик против высказалось только пять – но для этого следовало хотя бы внятно объяснить цели свои и задачи.
Ничего этого сделано, однако, не было. Центральное телевидение и радиостанции были заполнены исключительно классической музыкой, лишь изредка прерываемой чтением чрезвычайных указов.
Апофеозом беспомощности ГКЧП стала пресс-конференция, на которой Янаев с компанией мычали что-то несуразное. Когда журналистка Татьяна Малкина напрямую спросила их – понимаете ли вы, что совершили государственный переворот, – они наперебой принялись уговаривать ее в чистоте своих намерений. «Я надеюсь, что мой друг, президент Горбачев, будет в строю, и мы будем с ним вместе работать», – с фальшивым задором изрек Янаев.
Он старался выглядеть уверенным, но трясущиеся, дрожащие руки – то ли от страха, то ли с перепою – свидетельствовали совсем об обратном.
Кстати, эти ходившие ходуном вице-президентские руки стали символом грядущего краха ГКЧП. На фоне бодрого Ельцина, бросавшего рубленые фразы с танковой брони, невнятный, заикающийся Янаев выглядел жалкой карикатурой.
Хунта – непременно должна вселять страх и ужас: это закон. Если путчистов никто не боится, а они еще и позволяют над собой изгаляться (весь зал взорвался гомерическим хохотом, когда на той приснопамятной пресс-конференции политобозреватель Бовин с издевкой спросил у Янаева, советовался ли он накануне с Пиночетом), шансы их на победу близки к нулю.
И ведь все это показывалось по центральному телевидению: и вопросы-издевки, и трясущиеся руки вице-президента, снятые точно специально крупным планом.
Почему-то заблокировав десантниками телецентр «Останкино», ГКЧП не додумалось заблокировать заодно и журналистов.
Вместо того чтобы снимать репортажи про то, как заводы и предприятия единодушно поддерживают мудрые решения советского руководства (были, кстати, и такие, и очень много), журналисты главного государственного телеканала транслировали в те дни репортажи с баррикад, выступление Ельцина на танке, плотно сжатые кулаки прибалтов. А уж сюжет о первой и последней пресс-конференции вождей ГКЧП и вовсе снят был с очевидным глумлением.
Еще раз повторюсь: это показывалось не оппозиционерами и апологетами демократии, а благопристойным коммунистическим каналом, сиречь оплотом режима, в главной официозной программе страны.
Сразу после августовских событий, когда участием в обороне Белого дома принято было еще гордиться, а не стыдиться, в одном столичном издательстве мизерным тиражом вышла книжка с воспоминаниями непосредственных участников революции .
Перечитывать ее сегодня – одно удовольствие. Вот, что пишет, к примеру, Валентин Лазуткин – будущий руководитель службы по телерадиовещанию, а тогда первый зампред Гостелерадио СССР.
«Здание было захвачено большими силами. Глаза у наших охранников были недобрые. У меня постоянно сидел полковник КГБ, фиксируя все телефонные разговоры. Если я выходил из кабинета, то он следовал за мной.
К вечеру Сергей Медведев (впоследствии Ельцин сделает его своим пресс-секретарем. – Авт .) привез отснятый материал, но в нем не хватало изюминки. Он не успел попасть к Белому дому, когда там выступал Ельцин. Решили взять эти кадры у зарубежных коллег. На просмотре подготовленного к эфиру материала были также Какучая (главный редактор студии информпрограмм. – Авт .), Медведев, оператор Чечельницкий и полковник госбезопасности. Кстати, он прекрасно понял, какую бомбу мы изготовили. Потом, сидя у меня в кабинете, прикидывали, какие неприятности нас ожидают».
Такое чувство, что два этих абзаца – взяты из разного времени. Сначала – недобрые глаза охранников и конвой полковника КГБ. И тут же – этот самый полковник чуть ли не подсказывает своим арестантам , как лучше им обойти цензуру, чтобы выдать в эфир изюминку .
Абстрагируйтесь на мгновение от нашей действительности. Давайте представим, что дело происходит… Ну, скажем, в Чили образца 1973 года.
Вместо того чтобы разбомбить президентский дворец, Пиночет беспрепятственно позволяет Сальвадору Альенде созывать ополчение. А государственное телевидение под присмотром эмиссаров хунты еще и снимает об этом патетические сюжеты, причем записи берет напрямую у советских коллег.
И вдобавок Пиночет этот – мало того, что не расстреливает потом журналистов-вредителей на местном стадионе, еще и благодарит их за смелость и принципиальность.
А ведь в нашей истории все выглядело в точности таким же идиотским образом. Потому что, когда программа «Время» с откровенно анти-ГКЧПистскими сюжетами 19 августа вышла-таки в эфир, и на руководство Гостелерадио обрушился шквал гневных звонков – Шенина, Дзасохова, Пуго, Прокофьева – под конец позвонил вдруг главный путчист Янаев и чуть ли не пообещал представить телевизионщиков к орденам.
«Он ответил, – пишет Лазуткин, – что мы сделали хорошую, сбалансированную передачу, что сейчас так и надо работать. Я ему сообщил об обещании нас наказать. В ответ он посоветовал посылать товарищей со Старой площади как можно дальше».
Комментарии, полагаю, излишни.
Кстати, все дни путча – с короткими перерывами – продолжалась и трансляция 5-го ленинградского телеканала – самого проельцинского и антикоммунистического, с грозной валькирией Беллой Курковой во главе. А также телеканала российского и столь же свободолюбивой радиостанции «Эхо Москвы». Выходили, несмотря на запрет, и антипутчистские газеты. 20 августа добрая половина региональных изданий опубликовала на одних полосах с документами ГКЧП решения российских властей. Даже «Правда» – средоточение партийного официоза – и та поместила выдержки из заявления Ельцина под скромным заголовком: «Позиция руководства РСФСР».
При такой пропагандистской работе неудивительно, что уже к полудню 19 августа у Белого дома – главного очага сопротивления – собралось несколько тысяч людей и с каждым часом становилось их все больше и больше. В итоге общее число «баррикадников» – так они будут себя называть – достигнет чуть ли не 70 тысяч.
Если бы не активность оппозиционных СМИ, эта цифра была бы, несомненно, гораздо меньше, тем более что поначалу в атмосфере всеобщей неразберихи люди группировались в самых разных местах. Часть москвичей поспешила, вообще, на Манежную площадь – к традиционной точке сбора демократических манифестаций.
Чем нерешительнее вели себя путчисты, тем большие обороты накручивал Ельцин. По его приказу у Белого дома начали сооружать баррикады. Первым же своим указом он объявил вне закона на территории России декреты ГКЧП. Ближе к 17 часам Ельцин издал новый указ, по которому все органы исполнительной власти СССР – и силовые ведомства в том числе – переходили под российскую юрисдикцию.
Иными словами, если кто и совершил переворот, так это был именно Борис Николаевич. Уж ему точно подобных полномочий никто не давал. Это было грубейшим нарушением Конституции.
Но руководители ГКЧП тем временем продолжали вести бесконечные совещания. Их хватило лишь на то, чтобы силами ОМОНа захватить рижский телецентр.
Ни границ, ни аэропортов, ни вокзалов путчисты не перекрывали.
Тот же упоминавшийся уже ленинградский мэр Собчак, хоть и значился в списке лиц, подлежащих интернированию, преспокойно сумел улететь из Москвы к себе домой, где, точно матрос Железняк, ворвался в штаб Ленинградского военного округа, прямо на заседание городского КЧП под председательством секретаря обкома Гидаспова, и потребовал от собравшихся немедленно разойтись.
Думаете, его решили арестовать в ответ или хотя бы, выражаясь янаевским лексиконом, послали как можно подальше? Совсем наоборот. Ленинградские путчисты мгновенно разбежались и никогда более не собирались. А Собчак, оставшись с командующим округом один на один, добился у него обещания не вводить войска в город. Даже и баррикад никаких не понадобилось…
Ну ладно, Собчак: он хотя бы передвигался рейсовым самолетом. Но путчисты без звука позволили улететь и спецрейсу с ельцинской «пятой колонной». Верный президентский сподвижник Олег Лобов и два десятка российских зам.министров уже 19 августа отправились в Свердловск, где поручено было им сформировать резервное правительство в изгнании. На случай, если Москва вдруг падет.
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬСпору нет, история не терпит сослагательного наклонения. И все-таки – мог ли ГКЧП одержать победу?
17 декабря 2001 года в гаитянской столице Порт-о-Пренсе произошла попытка государственного переворота. В понедельник утром на президентский дворец было совершено нападение – один из вооруженных людей бросил в здание гранату, а затем эта группа попыталась проникнуть в здание.
Началась стрельба. Погибло четверо человек, в том числе двое полицейских. Власти заявили, что организаторы путча – бывшие военные, адепты оппозиционной партии Демократический альянс. В ответ на это сторонники президента Аристида подожгли здание Демократического альянса.
У президентского дворца собрались толпы вооруженных мачете сторонников президента, скандировавших «Не допустим путча!»
По-моему, дискутировать на эту тему – только тратить напрасно время. На стороне путчистов была мощь коммунистическо-советского аппарата, армия, милиция, КГБ. В конце концов, одна КПСС насчитывала свыше 14 миллионов партийцев, из них – 8,7 миллиона в РСФСР.
У Ельцина же не было ни-че-го. За исключением нескольких тысяч… ну ладно, пусть даже нескольких десятков тысяч разношерстных ополченцев, большинство из которых и оружия-то в руках никогда не держали.
(О том, какие порядки царили среди защитников Белого дома, красноречиво свидетельствует один из организаторов обороны генерал Константин Кобец. Для того чтобы укрепить дисциплину, Кобец даже вынужден был… сымитировать казнь некоего наиболее расхлябанного депутата, сорвавшего полученный приказ. «Я при всех приказал его расстрелять во внутреннем дворике Верховного Совета. После этого послушание было абсолютно четким, беспрекословным».)
Но не в пример Янаеву с компанией российский президент обладал куда более мощным оружием: волей к победе.
Мне думается, в те дни вновь проявилось самое главное его качество, присущее Борису Николаевичу еще с юности: тяга к адреналину.
Если б ему предложили выбрать себе какой-нибудь девиз, наподобие рыцарского, он вполне мог остановиться на эсеровском лозунге – «В борьбе обретешь ты право свое».
Пока все идет спокойно, размеренно, чинно, Ельцин пребывает в спячке, уходит в запои, развлекается показательными порками холопов. Но стоит показаться на горизонте какой-нибудь черной туче, он словно Илья Муромец мгновенно забыв про отнявшиеся ноги, вскакивает с печи и хватается за меч-кладенец.
Именно в моменты катаклизмов и кризисов Ельцин живет по-настоящему, полной грудью. Так было всегда, еще со школы, когда он сознательно искал самые трудные участки и лез туда, где жарче всего, ибо, хоть и стал он уже президентом России, только вбитый отцовским ремнем комплекс неполноценности никуда не исчез, не выветрился, а по-прежнему требовал своего выхода. И потому, стоило запахнуть где-нибудь жареным, как Борис Николаевич разом цепенел, становился в стойку, словно охотничья собака, почуявшая дичь. Прямо как лермонтовский парус: а он, мятежный, просит бури…
Эту внутреннюю его метаморфозу хорошо объясняет Сергей Филатов, бывший глава президентской администрации:
«Ельцин – политик не для спокойной, стабильной ситуации. Он хорош, активен, здоров в периоды обострения ситуации, в период “бури и натиска”. Такое впечатление, что ему просто необходимо все время с кем-то сражаться».
А еще ему очень нужны восторженные зрители, которые благоговейно следят за его поединком.
Разве обязательно требовалось Борису Николаевичу залезать на танк, дабы огласить текст своего воззвания? Нет, конечно. Куда проще и уж точно безопаснее было бы зачитать его через репродуктор по громкой связи.
Но в этом – весь Ельцин. Ему важнее не победа даже, а сам процесс. Эффектные театральные жесты.
Какой смысл был раздавать защитникам Белого дома оружие? Смех, да и только.
Ладно еще – афганцам. Но ведь оружие давали даже женщинам и старикам.
(Премьер Силаев рассказывал, например, как его заместительница по социалке подошла к нему с наганом в руках. «Иван Степанович, вот мне Руцкой дал пистолет, а я боюсь его!»)
Но зато – сколько эффектности, яркости красок! Для окончательной завершенности образа не хватало лишь пулеметных лент, которыми члены правительства перетягивали бы себя…
А вот – другой, схожий по театрализованности пример. По приказу Грачева к Белому дому выдвигается десантный батальон во главе с генералом Лебедем.
Лебедь, как и положено исполнительному служаке, беспрекословно выполняет все приказы командования; приказали бы начать штурм – рванул в бой, не колеблясь.
Но Ельцин, узнав, что солдаты прибыли вроде как для охраны объекта, мгновенно объявляет: на сторону восставшего народа перешел парашютно-десантный батальон…
Если вдуматься, за всем этим антуражем, за революционной патетикой и ощетинившимися баррикадами – стояло то самое, против чего, казалось бы, и воевали демократы: чисто советская ментальность.
Аналогии напрашиваются даже против воли. Пресненские баррикады. Ленин на броневике. Усталые дружинники. Антинародное правительство.
Эта впитанная с молоком матери революционная романтика слишком глубоко сидела в каждом советском человеке, а уж в бывшем секретаре ЦК КПСС – и подавно…
МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗКстати, участие в августовских событиях Лебедя, как и армии в целом, история – совершенно отдельная.
Эйфория – повышенное, радостное настроение, чувство довольства, благополучия, не соответствующие объективным обстоятельствам. У лиц, подверженных эйфории, как правило, преобладает оптимистическая оценка окружающего, стремление к его приукрашиванию. Это состояние может сочетаться с ускоренным течением мыслей, склонностью к образному фантазированию, к некой театральности. Эйфория возникает под влиянием малых доз алкоголя или наркотиков, а может быть и признаком слабоумия.
Давным-давно устоялось, зацементировалось уже убеждение, будто командующий ВДВ Грачев обвел вокруг пальца своих туповатых начальников и выступил на защиту демократии, за что и обрел впоследствии президентскую любовь и чин министра обороны.
«То, что на этом посту оказался человек такого склада, как Грачев, – пишет в своих мемуарах Ельцин, – волевой, самостоятельный и независимый, было для России настоящей удачей… Как раз ему и было поручено развертывание всей военной техники в Москву».
На самом деле, убеждение это – очередной миф. Давайте, разберем его по молекулам.
По версии Грачева (и соответственно Ельцина), когда зам.министра обороны Ачалов приказал командующему ВДВ вводить армию в Москву, он якобы пустился на военную хитрость. Предложил послать танки еще и к Белому дому – для спокойствия – а Ачалов, дурилка этакий, на свою беду согласился. Грачев же передал танки Ельцину и, вообще, спровоцировал ситуацию, когда солдаты вынуждены были спасовать перед красноречивыми москвичами, вопрошавшими: нешто, сынки, будете в нас стрелять?
Ачалов якобы не знал, что Грачев давно вошел в неформальные сношения с Ельциным и даже утром 19 августа успел встретиться с кем-то из его представителей и предупредить обо всех планах ГКЧП.
Это, повторяю, версия Грачева-Ельцина, обретшая за 15 лет форму исторического факта.
Но заковыка в том, что перечень объектов, на охрану которых надлежало отправить войска, утвержден был… заранее. Даже самому Ачалову спустили его сверху – из ГКЧП, потому что в противном случае никогда бы зам.министра обороны – грамотный, профессиональный генерал – не послал бы танки к центральному телеграфу.
То есть Грачев просто по определению не мог этот список расширить. Тем более что о дружбе его с Ельциным генерал-полковник Ачалов знал давным-давно, о чем я уже поминал выше.
Невольно возникает вопрос: почему же ввод войск был доверен тогда Грачеву – потенциальному двурушнику .
Да потому, отвечаю я в который по счету раз, что никакого переворота и в помине не было. Военной операции никто не готовил. Работа шла спустя рукава, формально, исключительно для галочки. Приказали? Пожалуйте. А ежели что не так – не обессудьте: какие приказы, такое и выполнение.
И армия, и КГБ, и милиция к тому времени давным-давно потеряли уже страх и всяческое уважение к кремлевской власти; слишком много раз люди в погонах становились разменной картой в чужой игре. Их предавали, сдавали, от них попросту отказывались, как от страдающих ДЦП новорожденных.
Когда в 1989 году по приказу Горбачева войска вошли в Тбилиси, и разразился скандал, генсек моментально от всего открестился и клятвенно уверял, что никому указаний никаких не давал.
(Северо-Кавказским округом командовал тогда Игорь Родионов. Через много лет он рассказывал мне, как в недоумении звонил министру Язову. «Как же так, товарищ маршал, ведь вы же мне сами приказывали выдвинуться»… А Язов – в ответ: «Извини, Игорь Николаич, тут политика, Верховный всегда прав».)
И после того как в январе 1991 года группа «Альфа» пошла на штурм Вильнюсского телецентра, и один боец ее – лейтенант Виктор Шатских – погиб, генсек тем же вечером заявил, что о штурме впервые услышал по радио, хотя спецназ посылал туда лично.
Стоит ли удивляться, что военные, уже наученные горьким опытом, не спешили проявлять инициативу и, вообще, саботировали приказы ГКЧП.
Производить аресты демократов было поручено, например, командующему Московским военным округом Калинину. Но Калинину позвонил его старый товарищ генерал Кобец и настоятельно посоветовал не торопиться с выполнением команд.
«Потом я постоянно с ним связывался, – цитирую я рассказ Кобеца, который, кажется, и не понимает даже, что уличает своего коллегу-генерала в государственной измене. – Звонил и говорил, что такой-то полк такой-то дивизии продвигается по маршруту, который для нас представляет опасность. Останови! И он выполнял, подчиняясь фактически и нам, хотя вроде бы и выполнял приказы комитета».
Примерно то же происходило и с танками, двинувшимися к Белому дому. Никаких внятных приказов командирам дано не было. Они, собственно, и не понимали, зачем послали их на Краснопресненскую набережную, но, будучи людьми военными, приказы не обсуждали, а выполняли.
Бьюсь об заклад, если б им поступил приказ идти на штурм Верховного Совета, они бы выполнили его безо всяких проволочек, за исключением, быть может, одной только танковой роты под началом майора Евдокимова, который, действительно, перешел на сторону Ельцина.
Но у Белого дома стояли еще и десантники: 2-й батальон рязанского полка. Ими распоряжался никому еще неизвестный зам.командующего ВДВ Александр Лебедь.
По версии Грачева, он отправил Лебедя к Белому дому, дабы организовать охрану баррикад. Но это – лишь очередной волшебный миф.
(Кстати, еще в разгар событий, на рассвете 20 августа, Грачев даже устроил Лебедю по телефону разнос, обвиняя его в том, что он самовольно выдвинулся к Белому дому. Таким уж Павел Сергеевич был «волевым, самостоятельным и независимым».)
Решение о посылке Лебедя принимал зам.министра обороны Ачалов. И вовсе не для защиты ельцинистов, а как раз наоборот: для защиты от ельцинистов.
«От кого охраняет пост часовой? – ответствовал Лебедь, когда затащили его в кабинет к Ельцину и принялись выпытывать, зачем и по чьему приказу он прибыл. – От любого лица или группы лиц, посягнувшего или посягнувших на целостность поста и личность часового».
В принципе Лебедь лишь процитировал положение устава, но российского президента этот ответ вполне устроил: каждый хотел услышать то, что хотел услышать. И будущего секретаря Совбеза чуть ли не на руках несут в толпу, объявляют героем и защитником свободной России.
А герой после этого возвращается в Генштаб и сразу же садится чертить план захвата Белого дома, благо систему укреплений видел собственными глазами. Согласно этому плану, фасад и правую часть здания должны были захватывать солдаты дивизии Дзержинского под прикрытием «Альфы», левую и тыльную – тульские десантники: то есть те самые защитники демократии, перешедшие якобы на сторону восставшего народа.
План Лебедя был мгновенно одобрен генералом Ачаловым и направлен на согласование в МВД. Ну а то, что не суждено ему было сбыться, вопрос – не к Лебедю, и уж тем более не к Грачеву…
Нет никаких сомнений: если бы ГКЧП решилось брать штурмом Белый дом, оплот демократии был повержен бы в считанные минуты, и тот же свободолюбивый Грачев стремглав встрепенулся, еще б и орден получил – за героизм и усердие.