Страница:
Поначалу на съезде Ельцин не сильно заметен. Вся страна, точно мыльный сериал, ежедневно смотрит прямую трансляцию депутатских бдений. В первые ряды вырываются здесь профессиональные ораторы-краснобаи, профессора, адвокаты. Блистают красноречием ленинградец Собчак, историк Афанасьев, экономист Попов. На их фоне Ельцин здорово проигрывает. Он похож на деревенского модника, тракториста в лакированных прохорях , попавшего в город и обнаружившего, что такие прохоря с заправленными брюками не носят уже лет двадцать.
Борис Николаевич намного косноязычнее, посконней. Но он и не рвется к депутатскому микрофону. Его сила в другом – в последовательности, внутренней мощи, аппаратном опыте.
Летом 1989 года демократически настроенные парламентарии создают межрегиональную депутатскую группу (МДГ). В ее состав вошло 270 человек.
Дабы избежать извечной интеллигентской беды – толкания локтями, – группа решает избрать сразу пятерых сопредседателей. Ими становятся Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, эстонский профессор Виктор Пальм, возвращенный из горьковской ссылки академик Сахаров. И Ельцин. Четыре профессора и один строитель. Компания – прямо скажем, разношерстная.
Любви промеж ними не было изначально. Это был, скорее, брак по расчету, где каждая из сторон получала недостающее.
Вдова академика Сахарова Елена Боннэр вспоминает, как муж ее тяготился сотрудничеством с Ельциным. Услышав однажды по радио, что в МДГ грядут перемены и вместо пяти сопредседателей к власти приходит один – Ельцин – он даже вздохнул с облегчением: «Вот и хорошо, мне можно уйти. Я в этой компании под руководством секретаря обкома не работаю».
Но не все разделяли подобный идеалистический подход. Однажды горбачевский помощник Георгий Шахназаров подошел во время заседания к Гавриилу Попову. «Что вы нашли в Ельцине? – откровенно поинтересовался он. – Вы же совсем разные люди».
«Народу нравится, – цинично ухмыльнулся Гавриил Харитонович. – Смел, круче всех рубит систему».
«А если он, что называется, решит пойти своим путем?»
«Мы его в таком случае просто сбросим, и все тут».
Демократы явно недооценивали Бориса Николаевича, считая его неотесанным простаком; партократом из плотников.
Из всех театров Ельцин предпочитал оперетту режиссера Курочкина. Классическую музыку – не слушал. В литературе понимал не больше, чем в высшей математике. У него, как у гоголевского Манилова, «всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на 14 странице, которую он постоянно читал уже два года»; в данном случае – роман литературного генерала Бондарева, что для либеральной интеллигенции уже само по себе вызывало пренебрежительное отторжение.[8]
Есть такой термин в карточной игре – держать за болвана. Так вот, за этого самого болвана держали они Ельцина. Но кто из них был истинным болваном, показало время.
Умные, интеллигентные, начитанные, привыкшие к накрахмаленным манишкам и консоме из фарфоровой супницы: против дра-чуна и выпивохи Ельцина эти профессора оказались пустым местом.
Большинство из них вскоре сойдет с дистанции. Из четырех сопредседателей МДГ – скоропостижно умерший Сахаров, понятно, не в счет – в большой политике не останется ни один. Афанасьев удовлетворится местом ректора Историко-архивного института (ныне РГГУ), Попов и двух лет не просидит мэром Москвы, эстонец Пальм вернется к себе в Тарту.
И только Ельцин – барачная шпана, с перебитой оглоблей носом и сиплым испитым голосом – на долгие годы сумеет удержаться на этом чертовом колесе, именуемом властью…
И мы ему, действительно, верили. Доклада-то его нигде не печатали. Я его прочитал только сейчас, в рукописи. И вправду: ничего особенного здесь нет!
2 На пленуме МГК я, действительно, не присутствовал. Обо всем знал со слов Ельцина. Он утверждал, что его обкололи, ничего не соображал. А тут, оказывается, все так гладко и благопристойно! Одно слово – сказочник.
3 Не знаю, почему Лева Суханов считал нас во множественном числе – «в сопровождении охраны», «вошли телохранители». Ельцина всегда сопровождал только один прикрепленный. Всего нас было трое, работали посменно. Плюс – водитель с оружием, но он обязательно оставался в машине.
4 Я никогда не видел, чтобы он читал какие-нибудь серьезные книжки. Только детективы типа Чейза, да и то – на отдыхе.
Хотя дома у него была хорошая библиотека. В основном собрания сочинений. Но он получал их по выписке. Это было тогда модно и престижно.
Сомневаюсь, чтобы хоть одну из этих книг он читал…
Единственная книга, которая на моей памяти ему очень понравилась, была подарена Хазановым: томик произведений какого-то классика. Открываешь, а внутри – спрятана бутылка водки…
Глава четвертая
Борис Николаевич намного косноязычнее, посконней. Но он и не рвется к депутатскому микрофону. Его сила в другом – в последовательности, внутренней мощи, аппаратном опыте.
Летом 1989 года демократически настроенные парламентарии создают межрегиональную депутатскую группу (МДГ). В ее состав вошло 270 человек.
Дабы избежать извечной интеллигентской беды – толкания локтями, – группа решает избрать сразу пятерых сопредседателей. Ими становятся Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, эстонский профессор Виктор Пальм, возвращенный из горьковской ссылки академик Сахаров. И Ельцин. Четыре профессора и один строитель. Компания – прямо скажем, разношерстная.
Любви промеж ними не было изначально. Это был, скорее, брак по расчету, где каждая из сторон получала недостающее.
Вдова академика Сахарова Елена Боннэр вспоминает, как муж ее тяготился сотрудничеством с Ельциным. Услышав однажды по радио, что в МДГ грядут перемены и вместо пяти сопредседателей к власти приходит один – Ельцин – он даже вздохнул с облегчением: «Вот и хорошо, мне можно уйти. Я в этой компании под руководством секретаря обкома не работаю».
Но не все разделяли подобный идеалистический подход. Однажды горбачевский помощник Георгий Шахназаров подошел во время заседания к Гавриилу Попову. «Что вы нашли в Ельцине? – откровенно поинтересовался он. – Вы же совсем разные люди».
«Народу нравится, – цинично ухмыльнулся Гавриил Харитонович. – Смел, круче всех рубит систему».
«А если он, что называется, решит пойти своим путем?»
«Мы его в таком случае просто сбросим, и все тут».
Демократы явно недооценивали Бориса Николаевича, считая его неотесанным простаком; партократом из плотников.
Из всех театров Ельцин предпочитал оперетту режиссера Курочкина. Классическую музыку – не слушал. В литературе понимал не больше, чем в высшей математике. У него, как у гоголевского Манилова, «всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на 14 странице, которую он постоянно читал уже два года»; в данном случае – роман литературного генерала Бондарева, что для либеральной интеллигенции уже само по себе вызывало пренебрежительное отторжение.[8]
Есть такой термин в карточной игре – держать за болвана. Так вот, за этого самого болвана держали они Ельцина. Но кто из них был истинным болваном, показало время.
Умные, интеллигентные, начитанные, привыкшие к накрахмаленным манишкам и консоме из фарфоровой супницы: против дра-чуна и выпивохи Ельцина эти профессора оказались пустым местом.
Большинство из них вскоре сойдет с дистанции. Из четырех сопредседателей МДГ – скоропостижно умерший Сахаров, понятно, не в счет – в большой политике не останется ни один. Афанасьев удовлетворится местом ректора Историко-архивного института (ныне РГГУ), Попов и двух лет не просидит мэром Москвы, эстонец Пальм вернется к себе в Тарту.
И только Ельцин – барачная шпана, с перебитой оглоблей носом и сиплым испитым голосом – на долгие годы сумеет удержаться на этом чертовом колесе, именуемом властью…
Примечания Александра Коржакова
1 Про пленум он сам рассказывал, что всех раскритиковал, разнес в пух и прах. Я, мол, Райку вывел на чистую воду… «Я их там!!! Горбачева чуть инфаркт не хватил!»И мы ему, действительно, верили. Доклада-то его нигде не печатали. Я его прочитал только сейчас, в рукописи. И вправду: ничего особенного здесь нет!
2 На пленуме МГК я, действительно, не присутствовал. Обо всем знал со слов Ельцина. Он утверждал, что его обкололи, ничего не соображал. А тут, оказывается, все так гладко и благопристойно! Одно слово – сказочник.
3 Не знаю, почему Лева Суханов считал нас во множественном числе – «в сопровождении охраны», «вошли телохранители». Ельцина всегда сопровождал только один прикрепленный. Всего нас было трое, работали посменно. Плюс – водитель с оружием, но он обязательно оставался в машине.
4 Я никогда не видел, чтобы он читал какие-нибудь серьезные книжки. Только детективы типа Чейза, да и то – на отдыхе.
Хотя дома у него была хорошая библиотека. В основном собрания сочинений. Но он получал их по выписке. Это было тогда модно и престижно.
Сомневаюсь, чтобы хоть одну из этих книг он читал…
Единственная книга, которая на моей памяти ему очень понравилась, была подарена Хазановым: томик произведений какого-то классика. Открываешь, а внутри – спрятана бутылка водки…
Глава четвертая
УТОПЛЕННИК, ИЛИ СЕНТЯБРЬСКАЯ НОЧЬ
Пришла пора поговорить о череде и поныне таинственных историй, связанных с именем Ельцина. С какой-то мистической прямо настойчивостью они сопровождали нашего героя все то время, пока двигался он к вершине власти.
Об этих загадочных, запутанных событиях мало кто вспоминает сегодня. Хотя во многом, как раз благодаря им, образ Ельцина и наполнился столь любимой в народе роковой сакральностью.
Это уже потом, в конце столетия, любой начинающий политик будет считать своим долгом пережить какое-нибудь покушение, чудесным образом спастись от неминуемой гибели.
Вспоминаю, например, жуткий детектив с популярным бизнесменом Боровым, чей «Мерседес» был расстрелян в окрестностях Ярославля, но сам он успел, под шквальным огнем, выскочить из салона и скрыться в придорожном лесу.
И неважно, что свидетелей этому покушению не было. Неважно, что экспертиза однозначно установила – стрельба велась по машине, находящейся в статичном (сиречь неподвижном) положении, никуда Боровой не убегал и, выходя из авто, сумел даже поставить ее на ручной тормоз и передачу. Неважно, что расстреляв «Мерседес» зажигательными пулями, предупредительные террористы заблаговременно открутили крышку бензобака, а саму машину Боровой успел накануне застраховать.
В массовом сознании четко закрепилась нехитрая формула: в Борового стреляли за правду – значит, он молодец. Вскоре недострелянный мог уже щеголять думским удостоверением.
А история другого депутата, Николая Лысенко, чей кабинет взорвали прямо в Думе опять-таки накануне выборов? Потом, правда, выяснилось, что бомбу установил он сам, и вместо нового депутатского срока Лысенко получил срок тюремный. В отличие от коммуниста Илюхина. Этого деятеля террористы подкараулили на лестничной клетке, когда он выносил мусорное ведро. Как был – в тренировочных штанах и тапках – Илюхин запустил пустым ведром в киллеров, те, понятно, опешили, да и ведро было пустое – примета нехорошая – так что даже в упор не смогли попасть они в жертву.
Список подобных трагикомичных, умозрительных историй можно продолжать бесконечно. В борьбе за симпатии избирателей годятся любые средства. Но первым понял эту незамысловатую истину именно будущий президент.
В конце 80-х ничего подобного страна еще не знала. Политики того времени были, как на подбор, скучными, бесцветными субъектами в одинаковых костюмах и блеклых галстуках. На них и глядеть-то без зевоты было тяжко.
И тут на авансцену выходит человек совершенно иного толка. Нестандартный, яркий, горлопан и бунтарь. Опять же – страдалец за идею.
Он первым осмелился бросить вызов системе, и за это подверг себя смертельной опасности. Его резали ножом хулиганы в штатском. Его сбрасывали с моста в реку. Таранили машинами. Всячески пытались дискредитировать, запуская, например, по центральному телевидению запись, где он, якобы пьяный вдребезги, еле ворочал языком.
Но все было Ельцину нипочем. Он шел вперед всем смертям назло, поднимаясь во весь свой высоченный рост, наперекор коммунистическим невзгодам. И чем больше гнобили его, тем крепче становилась народная любовь…
После скандального выступления на октябрьском пленуме над головой Ельцина сгустились тучи.
Сразу после ноябрьских праздников его должны были снимать с московского горкома.
Последний раз, 7 ноября, Борис Николаевич поднялся на трибуну Мавзолея. Со стороны было это незаметно – он так же точно, как и остальные члены Политбюро призывно размахивал шляпой, приветствуя колонны трудящихся, – но в том кругу был он уже инородным телом; живым мертвецом. Остальные вожди старались даже не смотреть в сторону вчерашнего соратника; вроде как нет его.
Я специально залез в календарь: 7 ноября приходилось в 1987 году на субботу.
Дни недели играют в этой истории принципиально важную роль. Ведь 9 ноября, при таинственных обстоятельствах, Ельцина срочно госпитализируют в ЦКБ.
9 ноября – это был, в свою очередь, понедельник. Улавливаете мою мысль?
В субботу – праздник, причем со слезами на глазах. Если для кого-то он и был торжеством, то для Ельцина являлся, скорее, трауром; своеобразными поминками. (Повторяю: в тот день в последний раз всходил он на трибуну Мавзолея.)
Мог ли Борис Николаевич его не отметить? Ясное дело: еще и усугубил , должно быть, снедаемый тоской и печалью. А где суббота, там и воскресенье. А в понедельник с утра – хочешь не хочешь, надо выходить на работу. И тут же увозит его, завывая сиренами, «скорая»…
«Видимо, организм не выдержал нервного напряжения, – жалуется Ельцин в мемуарах, – произошел срыв. Меня сразу накачали лекарствами, в основном успокаивающими, расслабляющими нервную систему. Врачи запретили мне вставать с постели, постоянно делали капельницы, новые уколы. Особенно тяжело было ночью, в три – пять часов я еле выдерживал эти сумасшедшие головные боли. Ко мне хотела зайти проведать жена, ее не пустили, сказали, что беспокоить нельзя, слишком плохо я себя чувствовал».
То, что Ельцин именует «нервным напряжением» и «срывом», в народе называется куда проще: похмельный синдром. Отягощенный вдобавок жуткой депрессией. В таком состоянии и на стену полезешь.
По версии Ельцина и его окружения, в больницу он был увезен по причине сильных приступов головной и сердечной боли.
(Ельцинский помощник Лев Суханов уверяет, к примеру: «В конце 1987 года из-за непрекращающихся стрессов он попал в больницу».)
Стрессы, конечно, были. Но к ЦКБ никакого отношения они не имели. В больничную палату Ельцин угодил совсем по другой причине. Ввиду… попытки самоубийства.
«В первой половине дня, кажется, 9 ноября мне доложили, что в московском горкоме ЧП, – пишет Горбачев. – В комнате отдыха обнаружили окровавленного Ельцина. Сейчас там бригада врачей во главе с Чазовым. Вскоре дело прояснилось. Ельцин канцелярскими ножницами симулировал покушение на самоубийство, по-другому оценить эти его действия было невозможно. По мнению врачей, никакой опасности для жизни рана не представляла – ножницы, скользнув по ребру, оставили кровавый след. Ельцина госпитализировали».
Крови опальный секретарь потерял изрядно, но это был, скорее, психологический эффект. Если он в самом деле решил свести счеты с жизнью, путь для этого выбран был довольно странный и бесперспективный – харакири ножницами. Дрожащей рукой он воткнул их себе в грудь.
Состояние Ельцина – в первую очередь злоупотребление снотворным и алкоголем: смесь гремучая – и раньше вызывало у него тревогу. Чазов даже устроил ему консультацию опытных психиатров во главе с известным профессором, член-корром Академии медицинских наук Наджаровым.
Е. Чазов:
«Состоялся консилиум, на котором у Ельцина была констатирована появившаяся зависимость от алкоголя и обезболивающих средств… Наши рекомендации о необходимости прекратить прием алкоголя и седативных препаратов Ельцин встретил в штыки, заявив, что он совершенно здоров и в нравоучениях не нуждается. Его жена, Наина Иосифовна, поддержала нас, но на ее просьбы последовала еще более бурная и грубая по форме реакция».
Пил Борис Николаевич давно и много, еще со времен строительной молодости. Что, в принципе, не удивительно. Ритм, в котором он существовал, был невыносим для любого человека. Ельцин начинал работу в восемь, а заканчивал не раньше полуночи. Весь его день был заполнен постоянными встречами, совещаниями, поездками, выступлениями. Его «шахматка» – ежедневный график – разбивалась на каждые 15 минут.
Ельцину, кровь из носу, требовалось постоянно снимать стресс, отходить от дел, забываться хоть на короткое время. И нет здесь средства лучше выпивки. (Разве только наркотики.)
Очень показателен рассказ бывшего его телохранителя Михаила Моржанова. Когда, уже после избрания председателем Верховного Совета, Борис Николаевич начал формировать свою службу безопасности, Моржанов пришел на «смотрины». Отбор проводил ельцинский помощник Валентин Мамакин.
«Валентин Иванович мне говорит: “Полтинник выпьешь?”
– Выпью, – уверенно отвечаю я.
– А сто? – тоже как бы между прочим спрашивает Мамакин.
– Выпью.
– А сто пятьдесят? – уже пристально глядя на меня, интересуется.
– Выпью.
– А двести? – заинтересовался Мамакин. Я глубоко вдохнул и на выдохе выдал:
– Выпью.
– Наш человек, – решил Мамакин и отправил меня на собеседование к Ельцину».
Комментарии, полагаю, излишни. То есть главным критерием для охранника в понимании Ельцина были вовсе не профессионализм, выносливость и физическая сила, а умение пить. Короля, как известно, делает свита…
Вот в таком примерно депрессивно-похмельном состоянии, после двух выходных дней, Ельцина и находят с ножницами в груди.
Послушаем анамнез от Евгения Чазова:
«Это был нервный срыв, в общем понятный с учетом структуры личности Б. Ельцина, типа его нервной системы. Для такого типа превыше всего власть. Все, что на пути к ней, должно быть преодолено или сметено. В обычных условиях эту особенность человек сдерживает, контролирует. Но алкоголь, особенно если им постоянно злоупотреблять, обязательно ее выявит, доведет до состояния патологии».
Теперь вам все ясно?
И не то чтобы Горбачев щадил Ельцина. Уж ему-то, напротив, чрезвычайно было выгодно выставить этого бунтаря на всеобщее посмешище. Но у генсека оказались связаны руки. История с ножницами касалась не одного только Ельцина. Другим концом она прямиком била по Политбюро и генсеку. Это какие ж кадры подбирает Кремль?
Правда о суициде шла в разрез с самым главным секретом власти – с ее сакральностью. Хоть и перемалывал народ кости партийным богам, хоть и крыл, на чем свет стоит, но неизменно соблюдалась при этом некая дистанция. Те, кто сидел в Кремле, – при всех их минусах и огрехах – казались людьми иного сорта, неприступными небожителями. Все, что делали они, исполнено особого, не всегда даже понятного для простых смертных смысла.
А тут вдруг вскроется, что они не просто такие же, как мы. Они еще хуже и примитивнее. Потому как пронзить себя спьяну ножницами может исключительно алкаш дядя Вася с первого этажа, но никак не среднестатистический советский человек.
В очередной раз Горбачев оказался заложником ельцинских выходок. Он даже вынужден в тот же день экстренно собирать Политбюро, вызывать на ковер врачей. В итоге решено было не откладывать пленум горкома, но огласке крамольную историю тоже не предавать.
По официально принятой версии, которую занесли даже в историю болезни, Борис Николаевич случайно напоролся на ножницы. Он якобы потерял сознание, упал на стол, а ножницы держал в это время в руках.[9]
Прямо как в анекдоте про человека, который, согласно милицейскому протоколу, стал жертвой несчастного случая, поскользнувшись и упав на нож 18 раз кряду.
Сам Ельцин легенду эту не отрицал. Он, правда, и про ножницы тоже нигде публично не упоминал, гневно отметая любые упреки в суицидальных наклонностях. («…Я другой, мой характер не позволяет мне сдаться».)
Зато история про нервный срыв и сердечный приступ кочевала из одного его интервью в другое, как наглядное доказательство бессердечной травли, развязанной Кремлем.
Но Ельцин не был бы Ельциным, если бы ограничился малым. И параллельно – явно не без его подачи – рождается слух, будто ночью на него совершено злодейское нападение. Два бандита с финками наголо попытались пырнуть трибуна. Он, понятно, расшвырял их, как котят, но ножом все-таки успели его задеть.[10]
С учетом всего, что мы знаем о Ельцине теперь, рискну предположить, что придумал эту красивую сказку Михаил Полторанин – ельцинский «Геббельс».
Самое поразительное, что люди в нее поверили, и мгновенно заподозрили в случившемся длинную руку Лубянки.
(А чью же еще? Этот синдром – тотальной чекистскофобии – замечательно описал мой любимый Довлатов:
«Пожар случился – КГБ тому виной. Издательство рукопись вернуло – под нажимом КГБ. Жена сбежала – не иначе, как Андропов ее ублудил. Холода наступили – знаем, откуда ветер дует!»)
Сказку про ножи Борис Николаевич, естественно, тоже не отрицал. В его «Исповеди…» есть даже короткое упоминание о ране на груди, полученной в результате столкновения с хулиганами. Иными словами, один и тот же инцидент подается им, как два совершенно разных события, и в каждом – ни слова правды…
Мучения Наполеона продолжались несколько часов, так как он отказался принять противоядие. Он категорически требовал скрыть от всех происшедшее: «Как трудно умирать! Как легко было умереть на поле битвы! Почему я не был убит в Арси-сюр-Об!» – вырвалось у него среди страшных конвульсий.
Яд не подействовал смертельно, и Наполеон с тех пор не повторял уже попытки самоубийства и никогда не вспоминал о своем покушении.
Не было в советской стране жанра более популярного. Эту метаморфозу филологам и обществоведам лишь предстоит еще разгадать, но я хорошо помню, как вымирали улицы во время показов сериала о «Знатоках» или «Мгновений», а толпа страждущих граждан сметала с прилавков любые, даже самые затрапезные, завалящие книжонки, если в них присутствовало хоть какое-то подобие детективного сюжета.
Об этих загадочных, запутанных событиях мало кто вспоминает сегодня. Хотя во многом, как раз благодаря им, образ Ельцина и наполнился столь любимой в народе роковой сакральностью.
Это уже потом, в конце столетия, любой начинающий политик будет считать своим долгом пережить какое-нибудь покушение, чудесным образом спастись от неминуемой гибели.
Вспоминаю, например, жуткий детектив с популярным бизнесменом Боровым, чей «Мерседес» был расстрелян в окрестностях Ярославля, но сам он успел, под шквальным огнем, выскочить из салона и скрыться в придорожном лесу.
И неважно, что свидетелей этому покушению не было. Неважно, что экспертиза однозначно установила – стрельба велась по машине, находящейся в статичном (сиречь неподвижном) положении, никуда Боровой не убегал и, выходя из авто, сумел даже поставить ее на ручной тормоз и передачу. Неважно, что расстреляв «Мерседес» зажигательными пулями, предупредительные террористы заблаговременно открутили крышку бензобака, а саму машину Боровой успел накануне застраховать.
В массовом сознании четко закрепилась нехитрая формула: в Борового стреляли за правду – значит, он молодец. Вскоре недострелянный мог уже щеголять думским удостоверением.
А история другого депутата, Николая Лысенко, чей кабинет взорвали прямо в Думе опять-таки накануне выборов? Потом, правда, выяснилось, что бомбу установил он сам, и вместо нового депутатского срока Лысенко получил срок тюремный. В отличие от коммуниста Илюхина. Этого деятеля террористы подкараулили на лестничной клетке, когда он выносил мусорное ведро. Как был – в тренировочных штанах и тапках – Илюхин запустил пустым ведром в киллеров, те, понятно, опешили, да и ведро было пустое – примета нехорошая – так что даже в упор не смогли попасть они в жертву.
Список подобных трагикомичных, умозрительных историй можно продолжать бесконечно. В борьбе за симпатии избирателей годятся любые средства. Но первым понял эту незамысловатую истину именно будущий президент.
В конце 80-х ничего подобного страна еще не знала. Политики того времени были, как на подбор, скучными, бесцветными субъектами в одинаковых костюмах и блеклых галстуках. На них и глядеть-то без зевоты было тяжко.
И тут на авансцену выходит человек совершенно иного толка. Нестандартный, яркий, горлопан и бунтарь. Опять же – страдалец за идею.
Он первым осмелился бросить вызов системе, и за это подверг себя смертельной опасности. Его резали ножом хулиганы в штатском. Его сбрасывали с моста в реку. Таранили машинами. Всячески пытались дискредитировать, запуская, например, по центральному телевидению запись, где он, якобы пьяный вдребезги, еле ворочал языком.
Но все было Ельцину нипочем. Он шел вперед всем смертям назло, поднимаясь во весь свой высоченный рост, наперекор коммунистическим невзгодам. И чем больше гнобили его, тем крепче становилась народная любовь…
После скандального выступления на октябрьском пленуме над головой Ельцина сгустились тучи.
Сразу после ноябрьских праздников его должны были снимать с московского горкома.
Последний раз, 7 ноября, Борис Николаевич поднялся на трибуну Мавзолея. Со стороны было это незаметно – он так же точно, как и остальные члены Политбюро призывно размахивал шляпой, приветствуя колонны трудящихся, – но в том кругу был он уже инородным телом; живым мертвецом. Остальные вожди старались даже не смотреть в сторону вчерашнего соратника; вроде как нет его.
Я специально залез в календарь: 7 ноября приходилось в 1987 году на субботу.
Дни недели играют в этой истории принципиально важную роль. Ведь 9 ноября, при таинственных обстоятельствах, Ельцина срочно госпитализируют в ЦКБ.
9 ноября – это был, в свою очередь, понедельник. Улавливаете мою мысль?
В субботу – праздник, причем со слезами на глазах. Если для кого-то он и был торжеством, то для Ельцина являлся, скорее, трауром; своеобразными поминками. (Повторяю: в тот день в последний раз всходил он на трибуну Мавзолея.)
Мог ли Борис Николаевич его не отметить? Ясное дело: еще и усугубил , должно быть, снедаемый тоской и печалью. А где суббота, там и воскресенье. А в понедельник с утра – хочешь не хочешь, надо выходить на работу. И тут же увозит его, завывая сиренами, «скорая»…
«Видимо, организм не выдержал нервного напряжения, – жалуется Ельцин в мемуарах, – произошел срыв. Меня сразу накачали лекарствами, в основном успокаивающими, расслабляющими нервную систему. Врачи запретили мне вставать с постели, постоянно делали капельницы, новые уколы. Особенно тяжело было ночью, в три – пять часов я еле выдерживал эти сумасшедшие головные боли. Ко мне хотела зайти проведать жена, ее не пустили, сказали, что беспокоить нельзя, слишком плохо я себя чувствовал».
То, что Ельцин именует «нервным напряжением» и «срывом», в народе называется куда проще: похмельный синдром. Отягощенный вдобавок жуткой депрессией. В таком состоянии и на стену полезешь.
МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗВпрочем, окажись все произошедшее обычной белочкой – это бы еще полбеды. Но в том-то и штука, что обстоятельства этой понедельничной госпитализации выглядят намного загадочней.
Посталкогольный синдром (алкогольная абстиненция). Обычно начинается через 12–48 часов после употребления алкоголя. Легкие симптомы включают тремор, слабость, потоотделение и тошноту. Психические расстройства выражаются в нарушениях сна, сниженном настроении с оттенком тревоги. Больной испытывает выраженное желание выпить.
По версии Ельцина и его окружения, в больницу он был увезен по причине сильных приступов головной и сердечной боли.
(Ельцинский помощник Лев Суханов уверяет, к примеру: «В конце 1987 года из-за непрекращающихся стрессов он попал в больницу».)
Стрессы, конечно, были. Но к ЦКБ никакого отношения они не имели. В больничную палату Ельцин угодил совсем по другой причине. Ввиду… попытки самоубийства.
«В первой половине дня, кажется, 9 ноября мне доложили, что в московском горкоме ЧП, – пишет Горбачев. – В комнате отдыха обнаружили окровавленного Ельцина. Сейчас там бригада врачей во главе с Чазовым. Вскоре дело прояснилось. Ельцин канцелярскими ножницами симулировал покушение на самоубийство, по-другому оценить эти его действия было невозможно. По мнению врачей, никакой опасности для жизни рана не представляла – ножницы, скользнув по ребру, оставили кровавый след. Ельцина госпитализировали».
Крови опальный секретарь потерял изрядно, но это был, скорее, психологический эффект. Если он в самом деле решил свести счеты с жизнью, путь для этого выбран был довольно странный и бесперспективный – харакири ножницами. Дрожащей рукой он воткнул их себе в грудь.
МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗВ то время 4-м Главным управлением Минздрава руководил бывший брежневский врач Евгений Чазов.
Кровотечение – излияние крови в просвет анатомической полости или полого органа при механическом повреждении артериальных и венозных стволов, аррозии сосудов, разрыве аневризмы.
Состояние Ельцина – в первую очередь злоупотребление снотворным и алкоголем: смесь гремучая – и раньше вызывало у него тревогу. Чазов даже устроил ему консультацию опытных психиатров во главе с известным профессором, член-корром Академии медицинских наук Наджаровым.
Е. Чазов:
«Состоялся консилиум, на котором у Ельцина была констатирована появившаяся зависимость от алкоголя и обезболивающих средств… Наши рекомендации о необходимости прекратить прием алкоголя и седативных препаратов Ельцин встретил в штыки, заявив, что он совершенно здоров и в нравоучениях не нуждается. Его жена, Наина Иосифовна, поддержала нас, но на ее просьбы последовала еще более бурная и грубая по форме реакция».
Пил Борис Николаевич давно и много, еще со времен строительной молодости. Что, в принципе, не удивительно. Ритм, в котором он существовал, был невыносим для любого человека. Ельцин начинал работу в восемь, а заканчивал не раньше полуночи. Весь его день был заполнен постоянными встречами, совещаниями, поездками, выступлениями. Его «шахматка» – ежедневный график – разбивалась на каждые 15 минут.
Ельцину, кровь из носу, требовалось постоянно снимать стресс, отходить от дел, забываться хоть на короткое время. И нет здесь средства лучше выпивки. (Разве только наркотики.)
Очень показателен рассказ бывшего его телохранителя Михаила Моржанова. Когда, уже после избрания председателем Верховного Совета, Борис Николаевич начал формировать свою службу безопасности, Моржанов пришел на «смотрины». Отбор проводил ельцинский помощник Валентин Мамакин.
«Валентин Иванович мне говорит: “Полтинник выпьешь?”
– Выпью, – уверенно отвечаю я.
– А сто? – тоже как бы между прочим спрашивает Мамакин.
– Выпью.
– А сто пятьдесят? – уже пристально глядя на меня, интересуется.
– Выпью.
– А двести? – заинтересовался Мамакин. Я глубоко вдохнул и на выдохе выдал:
– Выпью.
– Наш человек, – решил Мамакин и отправил меня на собеседование к Ельцину».
Комментарии, полагаю, излишни. То есть главным критерием для охранника в понимании Ельцина были вовсе не профессионализм, выносливость и физическая сила, а умение пить. Короля, как известно, делает свита…
Вот в таком примерно депрессивно-похмельном состоянии, после двух выходных дней, Ельцина и находят с ножницами в груди.
Послушаем анамнез от Евгения Чазова:
«Это был нервный срыв, в общем понятный с учетом структуры личности Б. Ельцина, типа его нервной системы. Для такого типа превыше всего власть. Все, что на пути к ней, должно быть преодолено или сметено. В обычных условиях эту особенность человек сдерживает, контролирует. Но алкоголь, особенно если им постоянно злоупотреблять, обязательно ее выявит, доведет до состояния патологии».
Теперь вам все ясно?
МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗПолитбюро и Горбачеву ясно все было тоже с самого начала. Но как донести правду широким массам? Таких прецедентов в новейшей истории никогда не бывало: чтобы кандидат в члены Политбюро, секретарь МГК, пусть и опальный, на почве алкогольного синдрома сделал себе харакири ? Ладно бы пустил пулю в лоб – это хоть выглядит благородно, по-офицерски. Но взрезать грудь канцелярскими ножницами – явно не комильфо .
Нервный срыв на почве алкогольной патологии – это вариант острого алкогольного психоза, развивающийся на пике похмельного синдрома. Характеризуется страхом, ощущением враждебности окружающего мира. Больные могут быть крайне опасны для себя и окружающих, часто пускают в ход оружие, если оно окажется под рукой.
И не то чтобы Горбачев щадил Ельцина. Уж ему-то, напротив, чрезвычайно было выгодно выставить этого бунтаря на всеобщее посмешище. Но у генсека оказались связаны руки. История с ножницами касалась не одного только Ельцина. Другим концом она прямиком била по Политбюро и генсеку. Это какие ж кадры подбирает Кремль?
Правда о суициде шла в разрез с самым главным секретом власти – с ее сакральностью. Хоть и перемалывал народ кости партийным богам, хоть и крыл, на чем свет стоит, но неизменно соблюдалась при этом некая дистанция. Те, кто сидел в Кремле, – при всех их минусах и огрехах – казались людьми иного сорта, неприступными небожителями. Все, что делали они, исполнено особого, не всегда даже понятного для простых смертных смысла.
А тут вдруг вскроется, что они не просто такие же, как мы. Они еще хуже и примитивнее. Потому как пронзить себя спьяну ножницами может исключительно алкаш дядя Вася с первого этажа, но никак не среднестатистический советский человек.
В очередной раз Горбачев оказался заложником ельцинских выходок. Он даже вынужден в тот же день экстренно собирать Политбюро, вызывать на ковер врачей. В итоге решено было не откладывать пленум горкома, но огласке крамольную историю тоже не предавать.
По официально принятой версии, которую занесли даже в историю болезни, Борис Николаевич случайно напоролся на ножницы. Он якобы потерял сознание, упал на стол, а ножницы держал в это время в руках.[9]
Прямо как в анекдоте про человека, который, согласно милицейскому протоколу, стал жертвой несчастного случая, поскользнувшись и упав на нож 18 раз кряду.
Сам Ельцин легенду эту не отрицал. Он, правда, и про ножницы тоже нигде публично не упоминал, гневно отметая любые упреки в суицидальных наклонностях. («…Я другой, мой характер не позволяет мне сдаться».)
Зато история про нервный срыв и сердечный приступ кочевала из одного его интервью в другое, как наглядное доказательство бессердечной травли, развязанной Кремлем.
Но Ельцин не был бы Ельциным, если бы ограничился малым. И параллельно – явно не без его подачи – рождается слух, будто ночью на него совершено злодейское нападение. Два бандита с финками наголо попытались пырнуть трибуна. Он, понятно, расшвырял их, как котят, но ножом все-таки успели его задеть.[10]
С учетом всего, что мы знаем о Ельцине теперь, рискну предположить, что придумал эту красивую сказку Михаил Полторанин – ельцинский «Геббельс».
Самое поразительное, что люди в нее поверили, и мгновенно заподозрили в случившемся длинную руку Лубянки.
(А чью же еще? Этот синдром – тотальной чекистскофобии – замечательно описал мой любимый Довлатов:
«Пожар случился – КГБ тому виной. Издательство рукопись вернуло – под нажимом КГБ. Жена сбежала – не иначе, как Андропов ее ублудил. Холода наступили – знаем, откуда ветер дует!»)
Сказку про ножи Борис Николаевич, естественно, тоже не отрицал. В его «Исповеди…» есть даже короткое упоминание о ране на груди, полученной в результате столкновения с хулиганами. Иными словами, один и тот же инцидент подается им, как два совершенно разных события, и в каждом – ни слова правды…
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬТеперь, в Фонтенебло, он его вынул и выпил все содержимое. Начались страшные мучения. Коленкур, чуя недоброе, вошел к Наполеону, приняв это за внезапную болезнь, и хотел бежать за доктором, бывшим во дворце. Наполеон просил никого не звать и даже гневно приказал ему не делать этого. Спазмы были так сильны, что Коленкур все же вырвался, выбежал из комнаты и разбудил доктора, того самого Ювана, который и дал Наполеону после Малоярославца опиум. Доктор, увидя пузырек на столе, сейчас же понял в чем дело. Наполеон начал жаловаться на то, что яд слаб или выдохся, и стал повелительно требовать у доктора, чтобы он немедленно дал нового опиума. Доктор убежал из комнаты, сказав, что никогда такого преступления не сделает во второй раз.
На самоубийство Наполеон всегда смотрел как на проявление слабости и малодушия… Но 11 апреля 1814 г., через пять дней после отречения, когда уже во дворце Фонтенебло начались сборы к выезду его на остров Эльбу, Наполеон… ушел в свои апартаменты и, как потом обнаружилось, достал пузырек с раствором опиума, лежавший у него в походном несессере, с которым он никогда не расставался. Наполеон еще в 1812 г., после сражения у Малоярославца, где ему грозила опасность попасть в плен, приказал доктору Ювану дать ему сильнодействующий яд на всякий случай и получил этот пузырек с опиумом, который и не вынимал из несессера полтора года.
Мучения Наполеона продолжались несколько часов, так как он отказался принять противоядие. Он категорически требовал скрыть от всех происшедшее: «Как трудно умирать! Как легко было умереть на поле битвы! Почему я не был убит в Арси-сюр-Об!» – вырвалось у него среди страшных конвульсий.
Яд не подействовал смертельно, и Наполеон с тех пор не повторял уже попытки самоубийства и никогда не вспоминал о своем покушении.
(Из книги Е. В. Тарле «Наполеон»)Таинственные происшествия с Ельциным неизменно смахивают на хороший детектив. И это вполне объяснимо.
Но и этого Ельцину тоже кажется мало. Уже после того, как убрали его из горкома, он выдумывает очередную эффектную легенду. Якобы врачи-убийцы, пока лежал он в больничной палате, специально обкололи бедолагу психотропными средствами, отчего ум зашел у него за разум и в таком невменяемом состоянии вытащили на пленум МГК.
Изнанку этого психотропного мифа, как бы объясняющего ельцинское самобичевание, мы подробно вывернули уже в предыдущей главе.
Остановимся лишь на деталях.
По версии самого Ельцина, главным виновником его мучений (помимо, конечно, Горбачева) был начальник 4-го управления Минздрава академик Чазов.
В «Президентском марафоне» читаем:
«Чазов приехал в больницу: “Михаил Сергеевич просил вас быть на пленуме МГК, это необходимо”. А умру я или не умру после этого – не важно. Меня накачали лекарствами, посадили в машину. На пленуме чувствовал себя так плохо, что казалось – умру прямо здесь, в зале заседаний.
Наина говорила: “Но как же так! Ведь он же врач!” А что врач? Врач тоже лицо подневольное. Не было тогда просто врачей, просто учителей, все, так или иначе, были солдатами партии. Солдатами государства».
Но вот, что пишет он в «Исповеди», то есть десятью годами раньше:
«Они накачали меня лекарствами так, что я практически ничего не воспринимал, и, может быть, я должен быть благодарен им за это, что они в тот момент спасли мне жизнь…».
Они – это, значит, врачи. В первую очередь Чазов. К подобным шараханьям Бориса Николаевича мы уже привыкли.
Ему никогда невозможно угодить. «Накачали» лекарствами – плохо. Спасли жизнь – тоже плохо.
А если б не накачали? Не спасли? Если б оставили умирать от потери крови или же раструбили на всю Ивановскую, что герой и трибун пырнул себя ножницами по пьяной лавочке?
Это было бы лучше?
Между прочим, по версии Коржакова, лошадиную дозу баралгина Ельцину вводил отнюдь не Чазов, а другой доктор – Дмитрий Нечаев.
Но о Нечаеве Борис Николаевич ни разу не упоминает. Более того, через пяток лет, даже, узнав, что человек этот стал лечащим врачом премьера Черномырдина, и не подумал требовать его увольнения.
Впрочем, Нечаев все равно проработал недолго. В апреле 1996 года, при таинственных обстоятельствах, он был застрелен наемными убийцами у подъезда собственного дома. Преступников, ясное дело, не нашли…
А так и оставшаяся загадкой история с экстренной ноябрьской госпитализацией, нападением хулиганов и врачами-вредителями стала одним из тех мифов, которые обеспечили Ельцину всенародное сочувствие, а значит, и признание…
Не было в советской стране жанра более популярного. Эту метаморфозу филологам и обществоведам лишь предстоит еще разгадать, но я хорошо помню, как вымирали улицы во время показов сериала о «Знатоках» или «Мгновений», а толпа страждущих граждан сметала с прилавков любые, даже самые затрапезные, завалящие книжонки, если в них присутствовало хоть какое-то подобие детективного сюжета.