Страница:
Сам того не подозревая, Руцкой оказался в роли веселого лопоухого щенка, подаренного заботливыми родителями своим чадам во время дачного сезона. Но за лето щенок подрос, погрыз все обои и мебель. Пора возвращаться в город, а куда его девать? И выкинуть – жалко, и с собой – не возьмешь.
Простите, но кого за это следует винить? Щенка? Или горе-родителей?..
Никогда и ни с кем Ельцин не собирался делиться властью: ни с парламентом, ни с вице-президентом. Власть была для него смыслом жизни; ради нее он терпел мучения и унижения, рисковал здоровьем, пер напролом.
Даже став президентом, Ельцин – в глубине души – продолжал ощущать себя, как и прежде, секретарем обкома. Вице-президент – в этой конструкции – всего-навсего был вторым секретарем, а спикер парламента и вовсе – бессловесным председателем облисполкома. Для премьер-министра же места в этой иерархии просто не нашлось, поэтому первое правительство Ельцин возглавил самолично.
Рано или поздно эта заложенная мина противоречий и взаимных обид должна была взорваться. И она-таки взорвалась.
В конце 1991 года Руцкой отправился с поездкой в Сибирь. То, что увидел он там, потрясло вице-президента до глубины души. Люди перестали получать зарплаты и пенсии, во многих городах не было тепла и света.
Резкий на слова Руцкой, не сдержавшись, бросил тогда во всеуслышанье сразу же ставшими крылатыми слова насчет «мальчиков в розовых штанишках». Неважно, что потом он будет уверять, будто имел в виду вовсе не Гайдара с Бурбулисом, а молодых депутатов. Президенту мгновенно внушили, что это – выпад против его ставленников, а значит, и против него самого.
Надо сказать, что от смены декораций нравы в Кремле нисколько не изменились. Наряду с грызунами, тараканами и воронами, облюбовавшими церковные купола, Кремль достался Ельцину вкупе с многолетними традициями великосветских интриг.
Соратники – наперебой – настраивали президента друг против друга. Они образовывали коалиции, попеременно враждовали, боролись за близость к телу. Все сказанное Хасбулатовым и Руцким мгновенно передавалось Ельцину, только еще в более гипертрофированных размерах.
Эти семена падали на благодатную почву. Всякий раз, выслушав новую порцию сплетен , Борис Николаевич впадал в ярость и гневно сжимал кулаки.
Примерно то же самое происходило и в покоях спикера и вице-президента, где такие же точно интриганы и наушники настраивали своих патронов против Ельцина.
Внешне походило это на коммунальную свару а-ля «Воронья слободка». Каждая из сторон пыталась уязвить и зацепить противника побольнее, не стесняясь уже ни в методах, ни в выражениях.
После того как два вице-спикера – Сергей Филатов и Владимир Шумейко – ушли от Хасбулатова в ельцинский стан, Руслан Имранович, случайно встретив их, задиристо бросил:
– Что, доигрались, сукины дети?
В ответ рослый Шумейко, резко повернувшись к спикеру, ответствовал с той же учтивостью:
– Ну, ты, сморчок, помолчи, а то я тебя размажу по этой стенке!
Другой раз с Филатовым столкнулся Руцкой.
– Я тебя, блядину, первого повешу, когда к власти приду, – ласково пообещал вице-президент.
Это высокая политика, да?
Каждый съезд народных депутатов проходил отныне в стиле мексиканского сериала. На Седьмом съезде, в декабре 1992 года, Хасбулатов попытался даже провести поправку в Конституцию, ограничивающую президентскую власть и дающую право парламенту самостоятельно формировать правительство: для принятия поправки не хватило всего-то четырех голосов. Тем не менее депутаты признали работу правительства неудовлетворительной.
Этот наезд окончательно вывел Ельцина из равновесия. Как он сам признается потом, со съезда на дачу президент приехал в «полном трансе».
«Наверное, такое со мной случилось впервые за пять лет, с 1987 года… Задним числом я понимаю, что моя болезненная реакция на такие экзекуции – это рецидив того психологического надлома, который произошел у меня после пленума Московского горкома партии».
Аналогия между ноябрем 1987 и декабрем 1992 годов, действительно, напрашивается сама собой, даже против воли.
Если человек хотя бы раз ступил на скользкий путь суицида, в его сознании – неизменно – происходит сдвиг; рано или поздно он вновь задумается о самоубийстве.
9 ноября 1987 года, накануне горкомовского пленума, Ельцин пытался сделать себе харакири при помощи канцелярских ножниц.
28 сентября 1989 года он – так, по крайней мере, полагают его соратники – прыгнул в воду, чтобы инсценировать покушение на себя.
9 декабря 1992 года, вернувшись со съездовского аутодафе , президент намертво запирается в жарко натопленной бане.
«Заперся. Лег на спину. Закрыл глаза. Мысли, честно говоря, всякие. Нехорошо… Очень нехорошо».
(«Записки президента».)
Из парилки его вытащит, взломав дверь, верный Коржаков…
Что это было? Очередная попытка суицида напоказ, желание попугать родных и соратников, вызвать у них жалость и страх? Или же – обычный нервный срыв?
«Дверь в бане была закрыта изнутри, – вспоминает его спаситель. – Но когда я взломал ее, оказалось, что Ельцин лежит не в парилке, а предбаннике. Глаза у него были прикрыты, он демонстративно тяжело дышал».
Довольно странный способ – сводить счеты с жизнью в предбаннике; для этого ему как минимум пришлось бы провести там пару недель – без еды и питья.
Скорее, он в очередной раз решил попугать своих родных и близких, сладострастно рисуя в воображении жуткие картины собственных похорон. Вот уж, когда пожалеют все, что не ценили, не понимали его; горькими слезами зарыдают, только поздно уже будет…
Отставленный начальник президентской службы безопасности свидетельствует, что тяга к театральному суициду возникала у Ельцина регулярно. В начале 1993 года, когда ему впервые попытались объявить импичмент, Борис Николаевич устроил настоящую трагисцену перед Илюшиным, Барсуковым и Коржаковым, угрожая пустить себе пулю в лоб из подаренного накануне Баранникова пистолета ПСМ, а соратники наперебой уговаривали его не стреляться…
Как тут не вспомнить диагноз, поставленный однажды ельцинским «крестным отцом» Яковом Рябовым:
«Срывается очередная его авантюра с прорывом к власти – и он жалок, безволен, подавлен, впадает в депрессии и запои, а то и инсценирует попытку самоубийства или загадочно падает с моста в реку… Он такой смолоду».
Новым премьером стал в итоге бывший министр газовой промышленности Виктор Черномырдин, сразу же объявивший, что он за рынок, но не за базар. Так бесславно завершилась эпоха шоковой терапии…
Отдание Гайдара на заклание далось президенту нелегко. И не то чтоб было очень жалко ему Егора Тимуровича. Вовсе нет. Просто никогда и никому не привык он уступать.
Это точно как в детском стишке:
Если бы они не торопились, а просто смиренно выжидали, все могло бы разрешиться само собой. В команде Ельцина начались уже разброд и шатания. Президент, в привычной своей манере, регулярно начал уходить в 10-дневный отпуск , когда связаться с ним никто не мог.
Рано или поздно это яблоко непременно упало бы с ветки: и без особой посторонней помощи. Но оппозиции не хватало выдержки: она слишком жадно алкала власти.
Не в характере Ельцина было сносить плевки и обиды. После обструкции, устроенной ему на Восьмом съезде, от угроз он приступил к делу .
20 марта президент неожиданно выступает с телеобращением к народу. Он объявляет, что работа парламента приостановлена; в стране вводится особый порядок управления.
Нет, все-таки права древняя корейская легенда о драконе: каждый, кто побеждает чудовище, непременно становится драконом сам.
И двух лет не прошло с августовского путча , а история повторяется с точностью до деталей. Разница – только в именах собственных.
Все то, что Ельцин еще недавно публично разносил в пух и прах, теперь он преспокойно берет на вооружение.
Разгон парламента, особый порядок управления – чем не ГКЧП?
Через месяц он повторит и еще один подвиг путчистов: запретит любые массовые мероприятия на Красной площади и прилегающих территориях.
Неужели это тот самый Ельцин, которого выгнали когда-то из Политбюро как раз за разрешение проводить манифестации и митинги в Москве; который на грубо сколоченных трибунах рвал глотку за свободу демонстраций?
Между тем Конституционный суд признает ельцинский указ незаконным. Хасбулатов спешно созывает внеочередной, Девятый съезд. Он ставит на голосование вопрос об отрешении президента. Если импичмент состоится, вся полнота власти перейдет к Руцкому.
Затаив дыхание, страна следит за драматической постановкой . Но нет: для окончательного решения не хватает каких-то трех десятков голосов. Когда результаты голосования становятся известны, Ельцин выходит к своим сторонникам, митингующим на Васильевском спуске.
Выглядит он очень плохо. Его хватает лишь на то, чтобы хрипло выкрикнуть:
– Это победа!
Хотя, какая, к черту, победа! В те дни страна оказалась на грани гражданской войны. В стан оппозиции, вслед за Руцким и председателем Конституционного суда Валерием Зорькиным перешли и такие мощные фигуры, как министр безопасности Виктор Баранников и генпрокурор Валентин Степанков. (Как это произошло – рассказ впереди.)
Все зависело теперь от итогов референдума, на котором народу предстояло ответить на 4 вопроса: а) доверяете ли вы Ельцину?; б) его экономической политике?; в) нужны ли досрочные выборы президента?; г) парламента?
Депутаты были твердо уверены, что страна не поддержит Ельцина, а уж его реформы – тем паче. Но произошло непредвиденное. Вопреки всем прогнозам, большинство предпочло президента.
Почему это случилось, ведь шоковая терапия вызвала в народе бурю недовольства? Я думаю, причина заключалась не в симпатиях к Ельцину, а в отсутствии харизматичных личностей в стане оппозиции.
Как остроумно подметил замечательный писатель Юрий Поляков, страна выбирала между пьющим секретарем обкома и ширяющимся чеченцем.
Если бы у оппозиции имелась хотя бы одна внятная, привлекательная фигура – такая, какими станут потом генералы Лебедь или Рохлин – исход был бы совсем иным. Но при всех раскладах пьющий секретарь обкома – все же лучше, чем ширяющийся чеченец…
Наверное, нет нужды напоминать все, что происходило потом. Как в сентябре 1993 года Ельцин окончательно распустил съезд (о подготовке такого указа оппозиция знала заранее, и еще за два дня спикер Хасбулатов произнес пространную речь о том, что в состоянии непрерывного запоя Ельцин может подписать, что угодно; для наглядности спикер даже характерным жестом щелкнул себя по горлу); как депутаты забаррикадировались в Белом доме, объявив новым президентом Руцкого; как оппозиция штурмом брала Останкино и мэрию; как, в конце концов, Белый дом, принялись расстреливать из танков.
История повторялась вновь. Часть из тех, кто в августе 1991 года строил вокруг Белого дома баррикады, теперь шла на его приступ: другая часть – оборонялась.
Два года назад у ГКЧП не хватило решимости применить силу; жестокие путчисты пуще всего боялись крови.
А вот демократ и либерал Ельцин крови совсем не боялся.
Его миролюбия хватило лишь на то, чтобы попытаться перекупить депутатов: за уход из осажденного Белого дома каждому обещали два миллиона рублей наличными, московскую квартиру и престижное место в госаппарате.
(Кстати, многие на эти подачки купились. Если к началу Десятого чрезвычайного съезда в зале собралось примерно шестьсот народных избранников, то в момент штурма их насчитывалось не более сотни. Большинство из перебежчиков были вознаграждены Ельциным по-царски. Вице-спикер Николай Рябов стал председателем Центризбиркома, Рамазан Абдулатипов – заместителем министра (потом он дорастет даже до вице-премьера), Евгений Амбарцумов – послом в Мексике, Александр Починок – министром труда и прочая, прочая).
Но идти на серьезные компромиссы Ельцин не желал. Когда в сентябре, на переговорах, проходящих под эгидой Патриарха Алексия II, оппозиция предложила так называемый «нулевой» вариант – то есть стороны возвращаются на исходные позиции, аннулируя все свои чрезвычайные решения, – президент ответил категорическим отказом.
Ему было проще расстрелять парламент, нежели договариваться с ним о разделе власти…
…3 октября оппозиция перешла к новым решительным действиям. Защитники Белого дома захватили здание мэрии и ринулись на штурм телецентра. Началась стрельба. Ценой многих человеческих жизней телецентр удалось отстоять.
О беспорядках в городе первым доложил Ельцину начальник Главного управления охраны Михаил Барсуков. В этот момент президент находился на своей даче в Барвихе.
Ехать по городу было уже небезопасно: мятежники перекрыли Новый Арбат. Ельцин решает лететь в Москву вертолетом.
В 19.15 он приземлился на Ивановской площади Кремля. Пришел к себе в кабинет. Выслушал доклады подчиненных.
А вот то, что случилось дальше – просто не лезет ни в какие ворота. В момент, когда всеобщее напряжение достигло максимальной отметки и гражданская война уже стучалась в дверь, Борис Николаевич изъявил вдруг желание… поспать.
«Часов около одиннадцати вечера Борис Николаевич пошел поспать в заднюю комнату, а меня попросил сесть за пульт управления страной. Я просидел в президентском кресле почти всю ночь с третьего на четвертое октября. В критический момент президент разрешил мне “порулить”, не одергивал замечаниями типа “не лезь в политику”.
Расположившись за пультом, я нажимал определенную кнопку… а дальше принимал доклады, раздавал команды, собирал информацию, чтобы потом рассказать о последних событиях Верховному главнокомандующему».
А потом Ельцин еще возмущался: слишком много, дескать, было разговоров, что упустил он в тот момент нити управления; никто не слушал его.
«Не было у меня растерянности. Не было ни секунды замешательства или неуверенности», – напишет он, как отрежет, в «Записках президента».
Ой ли?
Хроника свидетельствует об обратном: он спал безмятежным младенческим сном, полностью отрешившись от разгорающихся страстей. А в это время его подчиненные фактически замещали собой президента.
Коржаков разбудил Ельцина лишь около трех часов ночи. К тому моменту окончательно стало ясно, что министр обороны Грачев от ситуации целиком устранился. Без участия армии дальнейшие действия становились бессмысленными, но в стойло «лучшего министра обороны» мог поставить только президент.
Раздраженный и сонный Борис Николаевич отправляется в Минобороны, где битый час заседает уже коллегия полководцев: это, кстати, к вопросу о послушании. Не генералы едут к президенту: президент – к генералам.
И вновь обратимся к свидетельствам Коржакова, одного из самых активных участников тех ночных бдений:
«Атмосфера мне сразу не понравилась – комната прокурена, Грачев без галстука, в одной рубашке. Через распахнутый ворот видна тельняшка. Другие участники заседания тоже выглядели растерянными, понурыми…
Борису Николаевичу доложили обстановку. Никто ничего из этого доклада не понял. Ельцин спросил:
– Что будем делать дальше?
Наступила мертвая тишина. Все потупили глаза…»
Генерал Грачев – ельцинский любимец – был в своем репертуаре. Никто лучше его не умел щелкать каблуками и зычно рапортовать. Но когда дело доходило до дела, когда требовалось брать на себя ответственность и принимать жесткие решения, Грачев мгновенно уходил в кусты. Так было и в августе 91-го. Так будет и во время чеченской кампании.
Весь день накануне Грачев докладывал Ельцину, что войска вошли уже в город; вот-вот встанут на исходные позиции. Но в действительности армия даже не пересекала МКАД.
Уже после того, как Таманская дивизия выдвинулась к Останкино – в разгар штурма – кто-то неведомый остановил колонну. То же самое случилось и с частями 27-й мотострелковой бригады.
Дошло до того, что министр обороны просил Барсукова прислать ему солдат Кремлевского полка для охраны здания: о чем еще можно говорить, если армия не способна даже защитить собственную штаб-квартиру. И на вопрос президента, есть ли у Грачева танки, генерал не нашел ничего умнее, чем ответить: танки есть, но все танкисты сейчас на картошке…
Существует версия, что в ту ночь президент позволил себе несколько злоупотребить . Косвенным подтверждением этому служит то, что поутру он почему-то не стал записывать телеобращение к гражданам. Вместо этого Ельцин предпочел выступить исключительно по радио, где, понятно, лица его не было видно.
Это октябрьское утро было, действительно, похмельным во всех отношениях. Едва придя в себя, президент узнал, что знаменитые спецподразделения «Альфа» и «Вымпел» отказываются идти на штурм Белого дома.
Вновь, как и в августе 91 года, спецназовцы не желали становиться разменной картой в чужой политической игре. Тогда их называли героями. Сегодня, ровно за то же, обвиняли в трусости.
По плану захвата парламента, разработанному накануне зам.начальника Службы безопасности президента Геннадием Захаровым, «Альфе» и «Вымпелу» отводилась важная роль. После того как танки должны были открыть огонь по верхним этажам, именно спецназу под прикрытием десантников поручалось ворваться в одно из крыльев здания.
Но «альфисты» и «вымпела» твердо стояли на своем: не пойдем. Их даже собрали в Кремле, пред светлые очи президента, но на прямой вопрос – Вы будете выполнять приказ? – офицеры ответили молчанием. Взбешенный Ельцин удалился ни с чем.
Максимум, в чем удалось убедить их – это доехать до Белого дома и провести на месте рекогносцировку.
То, что случилось затем, остается до сегодняшнего дня одной из самых больших загадок новейшей истории.
Уже возле самого Белого дома группа «альфистов»-добровольцев пересела на БМП. Машины подъехали к зданию. Увидев лежащих на земле раненых и убитых солдат, бойцы попытались их эвакуировать. И тут от пуль неизвестного снайпера смертельное ранение получает младший лейтенант «Альфы» Геннадий Сергеев.
«После того как бойцы “Альфы” узнали, что погиб их товарищ, никого уже не надо было уговаривать, – читаем мы в “Записках президента”. – Почти вся команда пошла на освобождение Белого дома».
Иными словами, выходит, что все последующие действия спецназа были спровоцированы смертью Сергеева.
Это – принципиально важная деталь. Потому что, как рассказывают бойцы «Альфы», пуля, поразившая Сергеева, выпущена была вовсе не из Белого дома: откуда-то со стороны. Причем стрельба по «альфистам» велась прицельно. Такой же версии придерживается и командир группы генерал Зайцев.[25]
Если это и случайность, то случайность, прямо скажем, довольно странная, оказавшаяся роковой.
Вряд ли снайперы охотились непосредственно за Сергеевым. Им достаточно было уничтожить любого из спецназовцев. Но, если в действительности существовал какой-то дьявольский, иезуитский план, ставящий своей целью поднять спецназ в атаку, то гибель Сергеева вписывалась в этот план особенно четко. До перехода в «Альфу» Сергеев служил в «Вымпеле», а значит, для обеих групп был своим .
Надо отдать должное сотрудникам «Альфы» и «Вымпела». У этих людей, привыкших к крови и смерти, выдержки оказалось больше, чем у генералов и президента.
Простите, но кого за это следует винить? Щенка? Или горе-родителей?..
Никогда и ни с кем Ельцин не собирался делиться властью: ни с парламентом, ни с вице-президентом. Власть была для него смыслом жизни; ради нее он терпел мучения и унижения, рисковал здоровьем, пер напролом.
Даже став президентом, Ельцин – в глубине души – продолжал ощущать себя, как и прежде, секретарем обкома. Вице-президент – в этой конструкции – всего-навсего был вторым секретарем, а спикер парламента и вовсе – бессловесным председателем облисполкома. Для премьер-министра же места в этой иерархии просто не нашлось, поэтому первое правительство Ельцин возглавил самолично.
Рано или поздно эта заложенная мина противоречий и взаимных обид должна была взорваться. И она-таки взорвалась.
В конце 1991 года Руцкой отправился с поездкой в Сибирь. То, что увидел он там, потрясло вице-президента до глубины души. Люди перестали получать зарплаты и пенсии, во многих городах не было тепла и света.
Резкий на слова Руцкой, не сдержавшись, бросил тогда во всеуслышанье сразу же ставшими крылатыми слова насчет «мальчиков в розовых штанишках». Неважно, что потом он будет уверять, будто имел в виду вовсе не Гайдара с Бурбулисом, а молодых депутатов. Президенту мгновенно внушили, что это – выпад против его ставленников, а значит, и против него самого.
Надо сказать, что от смены декораций нравы в Кремле нисколько не изменились. Наряду с грызунами, тараканами и воронами, облюбовавшими церковные купола, Кремль достался Ельцину вкупе с многолетними традициями великосветских интриг.
Соратники – наперебой – настраивали президента друг против друга. Они образовывали коалиции, попеременно враждовали, боролись за близость к телу. Все сказанное Хасбулатовым и Руцким мгновенно передавалось Ельцину, только еще в более гипертрофированных размерах.
Эти семена падали на благодатную почву. Всякий раз, выслушав новую порцию сплетен , Борис Николаевич впадал в ярость и гневно сжимал кулаки.
Примерно то же самое происходило и в покоях спикера и вице-президента, где такие же точно интриганы и наушники настраивали своих патронов против Ельцина.
Внешне походило это на коммунальную свару а-ля «Воронья слободка». Каждая из сторон пыталась уязвить и зацепить противника побольнее, не стесняясь уже ни в методах, ни в выражениях.
После того как два вице-спикера – Сергей Филатов и Владимир Шумейко – ушли от Хасбулатова в ельцинский стан, Руслан Имранович, случайно встретив их, задиристо бросил:
– Что, доигрались, сукины дети?
В ответ рослый Шумейко, резко повернувшись к спикеру, ответствовал с той же учтивостью:
– Ну, ты, сморчок, помолчи, а то я тебя размажу по этой стенке!
Другой раз с Филатовым столкнулся Руцкой.
– Я тебя, блядину, первого повешу, когда к власти приду, – ласково пообещал вице-президент.
Это высокая политика, да?
Каждый съезд народных депутатов проходил отныне в стиле мексиканского сериала. На Седьмом съезде, в декабре 1992 года, Хасбулатов попытался даже провести поправку в Конституцию, ограничивающую президентскую власть и дающую право парламенту самостоятельно формировать правительство: для принятия поправки не хватило всего-то четырех голосов. Тем не менее депутаты признали работу правительства неудовлетворительной.
Этот наезд окончательно вывел Ельцина из равновесия. Как он сам признается потом, со съезда на дачу президент приехал в «полном трансе».
«Наверное, такое со мной случилось впервые за пять лет, с 1987 года… Задним числом я понимаю, что моя болезненная реакция на такие экзекуции – это рецидив того психологического надлома, который произошел у меня после пленума Московского горкома партии».
Аналогия между ноябрем 1987 и декабрем 1992 годов, действительно, напрашивается сама собой, даже против воли.
Если человек хотя бы раз ступил на скользкий путь суицида, в его сознании – неизменно – происходит сдвиг; рано или поздно он вновь задумается о самоубийстве.
9 ноября 1987 года, накануне горкомовского пленума, Ельцин пытался сделать себе харакири при помощи канцелярских ножниц.
28 сентября 1989 года он – так, по крайней мере, полагают его соратники – прыгнул в воду, чтобы инсценировать покушение на себя.
9 декабря 1992 года, вернувшись со съездовского аутодафе , президент намертво запирается в жарко натопленной бане.
«Заперся. Лег на спину. Закрыл глаза. Мысли, честно говоря, всякие. Нехорошо… Очень нехорошо».
(«Записки президента».)
Из парилки его вытащит, взломав дверь, верный Коржаков…
Что это было? Очередная попытка суицида напоказ, желание попугать родных и соратников, вызвать у них жалость и страх? Или же – обычный нервный срыв?
«Дверь в бане была закрыта изнутри, – вспоминает его спаситель. – Но когда я взломал ее, оказалось, что Ельцин лежит не в парилке, а предбаннике. Глаза у него были прикрыты, он демонстративно тяжело дышал».
Довольно странный способ – сводить счеты с жизнью в предбаннике; для этого ему как минимум пришлось бы провести там пару недель – без еды и питья.
Скорее, он в очередной раз решил попугать своих родных и близких, сладострастно рисуя в воображении жуткие картины собственных похорон. Вот уж, когда пожалеют все, что не ценили, не понимали его; горькими слезами зарыдают, только поздно уже будет…
Отставленный начальник президентской службы безопасности свидетельствует, что тяга к театральному суициду возникала у Ельцина регулярно. В начале 1993 года, когда ему впервые попытались объявить импичмент, Борис Николаевич устроил настоящую трагисцену перед Илюшиным, Барсуковым и Коржаковым, угрожая пустить себе пулю в лоб из подаренного накануне Баранникова пистолета ПСМ, а соратники наперебой уговаривали его не стреляться…
Как тут не вспомнить диагноз, поставленный однажды ельцинским «крестным отцом» Яковом Рябовым:
«Срывается очередная его авантюра с прорывом к власти – и он жалок, безволен, подавлен, впадает в депрессии и запои, а то и инсценирует попытку самоубийства или загадочно падает с моста в реку… Он такой смолоду».
МЕДИЦИНСКАЯ СПРАВКАДелать нечего: хоть и не по его это нутру, но с Верховным Советом приходится вступать в переговоры. Ельцин предлагает депутатам компромисс: он снимает ненавистного Гайдара, предлагая взамен три других кандидатуры – на выбор. А за это парламент назначает общенародный референдум: пусть народ, мол, сам определит, за кем будущее.
В литературе приводятся разноречивые данные о частоте суицидных мыслей и попыток при эндогенной депрессии, однако следует, вероятно, исходить из предположения, что у всех или почти у всех больных с этим заболеванием возникали в период фазы суицидные мысли или нежелание жить. Часто от больного можно услышать, что у него никогда не было мыслей о самоубийстве, но жизнь настолько тяжела и безрадостна, что если бы смерть наступила от несчастного случая, то это было бы не так уж плохо.
В других случаях больной говорит, что он мечтает о смерти, но никогда, ни под каким видом не попытается кончить жизнь самоубийством. Однако врач должен помнить, что для совершения самоубийства иногда нужны считанные минуты, и именно в эти минуты состояние больного может резко ухудшиться либо спонтанно, либо под влиянием непредвиденных психотравмирующих ситуаций или известий. Это тем более относится к больным, у которых имеются стойкие суицидные наклонности.
Новым премьером стал в итоге бывший министр газовой промышленности Виктор Черномырдин, сразу же объявивший, что он за рынок, но не за базар. Так бесславно завершилась эпоха шоковой терапии…
Отдание Гайдара на заклание далось президенту нелегко. И не то чтоб было очень жалко ему Егора Тимуровича. Вовсе нет. Просто никогда и никому не привык он уступать.
Это точно как в детском стишке:
Но со сдачей Гайдара великое противостояние все равно не закончилось. Следующий, Восьмой съезд, открывшийся в марте 1993 года, был ознаменован новым скандалом. Депутаты наложили мораторий на проведение референдума и предложили отрешить Ельцина от власти, на что тот отреагировал бурно и крайне экспрессивно. Президент демонстративно покинул зал заседаний, призвав своих сторонников-депутатов выйти за ним. Но его примеру последовали только считанные единицы, и это стало для президента ударом, может быть, даже большим, чем съездовская атака.
Я свою сестренку Лиду
Никому не дам в обиду.
Я живу с ней очень дружно,
Очень я ее люблю…
А когда мне будет нужно –
Я и сам ее побью…
МЕДИЦИНСКАЯ СПРАВКАХасбулатов с Руцким избрали заведомо проигрышную тактику. С Ельциным нельзя говорить языком ультиматума; от этого он лишь заводится и еще сильнее рвется в бой.
Истерическое расстройство личности – чрезмерная эмоциональность и стремление к привлечению внимания, которые проявляются в различных жизненных ситуациях. Больные непостоянны в своих привязанностях, капризны, проявляют непреодолимое стремление быть всегда в центре внимания, вызвать к себе сочувствие или удивление. Их действия отличаются демонстративностью.
Если бы они не торопились, а просто смиренно выжидали, все могло бы разрешиться само собой. В команде Ельцина начались уже разброд и шатания. Президент, в привычной своей манере, регулярно начал уходить в 10-дневный отпуск , когда связаться с ним никто не мог.
Рано или поздно это яблоко непременно упало бы с ветки: и без особой посторонней помощи. Но оппозиции не хватало выдержки: она слишком жадно алкала власти.
Не в характере Ельцина было сносить плевки и обиды. После обструкции, устроенной ему на Восьмом съезде, от угроз он приступил к делу .
20 марта президент неожиданно выступает с телеобращением к народу. Он объявляет, что работа парламента приостановлена; в стране вводится особый порядок управления.
Нет, все-таки права древняя корейская легенда о драконе: каждый, кто побеждает чудовище, непременно становится драконом сам.
И двух лет не прошло с августовского путча , а история повторяется с точностью до деталей. Разница – только в именах собственных.
Все то, что Ельцин еще недавно публично разносил в пух и прах, теперь он преспокойно берет на вооружение.
Разгон парламента, особый порядок управления – чем не ГКЧП?
Через месяц он повторит и еще один подвиг путчистов: запретит любые массовые мероприятия на Красной площади и прилегающих территориях.
Неужели это тот самый Ельцин, которого выгнали когда-то из Политбюро как раз за разрешение проводить манифестации и митинги в Москве; который на грубо сколоченных трибунах рвал глотку за свободу демонстраций?
Между тем Конституционный суд признает ельцинский указ незаконным. Хасбулатов спешно созывает внеочередной, Девятый съезд. Он ставит на голосование вопрос об отрешении президента. Если импичмент состоится, вся полнота власти перейдет к Руцкому.
Затаив дыхание, страна следит за драматической постановкой . Но нет: для окончательного решения не хватает каких-то трех десятков голосов. Когда результаты голосования становятся известны, Ельцин выходит к своим сторонникам, митингующим на Васильевском спуске.
Выглядит он очень плохо. Его хватает лишь на то, чтобы хрипло выкрикнуть:
– Это победа!
Хотя, какая, к черту, победа! В те дни страна оказалась на грани гражданской войны. В стан оппозиции, вслед за Руцким и председателем Конституционного суда Валерием Зорькиным перешли и такие мощные фигуры, как министр безопасности Виктор Баранников и генпрокурор Валентин Степанков. (Как это произошло – рассказ впереди.)
Все зависело теперь от итогов референдума, на котором народу предстояло ответить на 4 вопроса: а) доверяете ли вы Ельцину?; б) его экономической политике?; в) нужны ли досрочные выборы президента?; г) парламента?
Депутаты были твердо уверены, что страна не поддержит Ельцина, а уж его реформы – тем паче. Но произошло непредвиденное. Вопреки всем прогнозам, большинство предпочло президента.
Почему это случилось, ведь шоковая терапия вызвала в народе бурю недовольства? Я думаю, причина заключалась не в симпатиях к Ельцину, а в отсутствии харизматичных личностей в стане оппозиции.
Как остроумно подметил замечательный писатель Юрий Поляков, страна выбирала между пьющим секретарем обкома и ширяющимся чеченцем.
Если бы у оппозиции имелась хотя бы одна внятная, привлекательная фигура – такая, какими станут потом генералы Лебедь или Рохлин – исход был бы совсем иным. Но при всех раскладах пьющий секретарь обкома – все же лучше, чем ширяющийся чеченец…
Наверное, нет нужды напоминать все, что происходило потом. Как в сентябре 1993 года Ельцин окончательно распустил съезд (о подготовке такого указа оппозиция знала заранее, и еще за два дня спикер Хасбулатов произнес пространную речь о том, что в состоянии непрерывного запоя Ельцин может подписать, что угодно; для наглядности спикер даже характерным жестом щелкнул себя по горлу); как депутаты забаррикадировались в Белом доме, объявив новым президентом Руцкого; как оппозиция штурмом брала Останкино и мэрию; как, в конце концов, Белый дом, принялись расстреливать из танков.
История повторялась вновь. Часть из тех, кто в августе 1991 года строил вокруг Белого дома баррикады, теперь шла на его приступ: другая часть – оборонялась.
Два года назад у ГКЧП не хватило решимости применить силу; жестокие путчисты пуще всего боялись крови.
А вот демократ и либерал Ельцин крови совсем не боялся.
Его миролюбия хватило лишь на то, чтобы попытаться перекупить депутатов: за уход из осажденного Белого дома каждому обещали два миллиона рублей наличными, московскую квартиру и престижное место в госаппарате.
(Кстати, многие на эти подачки купились. Если к началу Десятого чрезвычайного съезда в зале собралось примерно шестьсот народных избранников, то в момент штурма их насчитывалось не более сотни. Большинство из перебежчиков были вознаграждены Ельциным по-царски. Вице-спикер Николай Рябов стал председателем Центризбиркома, Рамазан Абдулатипов – заместителем министра (потом он дорастет даже до вице-премьера), Евгений Амбарцумов – послом в Мексике, Александр Починок – министром труда и прочая, прочая).
Но идти на серьезные компромиссы Ельцин не желал. Когда в сентябре, на переговорах, проходящих под эгидой Патриарха Алексия II, оппозиция предложила так называемый «нулевой» вариант – то есть стороны возвращаются на исходные позиции, аннулируя все свои чрезвычайные решения, – президент ответил категорическим отказом.
Ему было проще расстрелять парламент, нежели договариваться с ним о разделе власти…
…3 октября оппозиция перешла к новым решительным действиям. Защитники Белого дома захватили здание мэрии и ринулись на штурм телецентра. Началась стрельба. Ценой многих человеческих жизней телецентр удалось отстоять.
О беспорядках в городе первым доложил Ельцину начальник Главного управления охраны Михаил Барсуков. В этот момент президент находился на своей даче в Барвихе.
Ехать по городу было уже небезопасно: мятежники перекрыли Новый Арбат. Ельцин решает лететь в Москву вертолетом.
В 19.15 он приземлился на Ивановской площади Кремля. Пришел к себе в кабинет. Выслушал доклады подчиненных.
А вот то, что случилось дальше – просто не лезет ни в какие ворота. В момент, когда всеобщее напряжение достигло максимальной отметки и гражданская война уже стучалась в дверь, Борис Николаевич изъявил вдруг желание… поспать.
МЕДИЦИНСКИЙ ДИАГНОЗНачальник охраны генерал Коржаков не отходил от Ельцина ни на шаг. В своих мемуарах он так описывает эту роковую для страны ночь.
Реактивный психоз сопровождается явлениями расстроенного сознания. Больные теряют способность критически оценивать свое состояние, координировать поступки и адекватно вести себя в сложившейся ситуации. Психической травмой, вызывающей реактивный психоз, могут послужить трагические события личного и общественного характера, а также коллизии, представляющие угрозу для жизни. В состоянии реактивного психоза больной совершает необъяснимые, абсолютно нелогичные поступки.
«Часов около одиннадцати вечера Борис Николаевич пошел поспать в заднюю комнату, а меня попросил сесть за пульт управления страной. Я просидел в президентском кресле почти всю ночь с третьего на четвертое октября. В критический момент президент разрешил мне “порулить”, не одергивал замечаниями типа “не лезь в политику”.
Расположившись за пультом, я нажимал определенную кнопку… а дальше принимал доклады, раздавал команды, собирал информацию, чтобы потом рассказать о последних событиях Верховному главнокомандующему».
А потом Ельцин еще возмущался: слишком много, дескать, было разговоров, что упустил он в тот момент нити управления; никто не слушал его.
«Не было у меня растерянности. Не было ни секунды замешательства или неуверенности», – напишет он, как отрежет, в «Записках президента».
Ой ли?
Хроника свидетельствует об обратном: он спал безмятежным младенческим сном, полностью отрешившись от разгорающихся страстей. А в это время его подчиненные фактически замещали собой президента.
Коржаков разбудил Ельцина лишь около трех часов ночи. К тому моменту окончательно стало ясно, что министр обороны Грачев от ситуации целиком устранился. Без участия армии дальнейшие действия становились бессмысленными, но в стойло «лучшего министра обороны» мог поставить только президент.
Раздраженный и сонный Борис Николаевич отправляется в Минобороны, где битый час заседает уже коллегия полководцев: это, кстати, к вопросу о послушании. Не генералы едут к президенту: президент – к генералам.
И вновь обратимся к свидетельствам Коржакова, одного из самых активных участников тех ночных бдений:
«Атмосфера мне сразу не понравилась – комната прокурена, Грачев без галстука, в одной рубашке. Через распахнутый ворот видна тельняшка. Другие участники заседания тоже выглядели растерянными, понурыми…
Борису Николаевичу доложили обстановку. Никто ничего из этого доклада не понял. Ельцин спросил:
– Что будем делать дальше?
Наступила мертвая тишина. Все потупили глаза…»
Генерал Грачев – ельцинский любимец – был в своем репертуаре. Никто лучше его не умел щелкать каблуками и зычно рапортовать. Но когда дело доходило до дела, когда требовалось брать на себя ответственность и принимать жесткие решения, Грачев мгновенно уходил в кусты. Так было и в августе 91-го. Так будет и во время чеченской кампании.
Весь день накануне Грачев докладывал Ельцину, что войска вошли уже в город; вот-вот встанут на исходные позиции. Но в действительности армия даже не пересекала МКАД.
Уже после того, как Таманская дивизия выдвинулась к Останкино – в разгар штурма – кто-то неведомый остановил колонну. То же самое случилось и с частями 27-й мотострелковой бригады.
Дошло до того, что министр обороны просил Барсукова прислать ему солдат Кремлевского полка для охраны здания: о чем еще можно говорить, если армия не способна даже защитить собственную штаб-квартиру. И на вопрос президента, есть ли у Грачева танки, генерал не нашел ничего умнее, чем ответить: танки есть, но все танкисты сейчас на картошке…
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАРАЛЛЕЛЬМинобороны Ельцин покидал крайне раздосадованным. Но, приехав в Кремль, он снова отправился отдыхать: то ли спать, то ли…
Первые же две российские Думы, созданные по манифесту Николая II, были распущены не проработав и по полугоду. Первая Дума просуществовала с апреля по июль 1906 года и провела всего одну сессию, на которой потребовала амнистии политзаключенных, всеобщего равенства и предоставления политических свобод. После того как председатель Совета министров И. Л. Горемыкин отмел все ее требования, Дума приняла резолюцию о полном недоверии правительству и потребовала его отставки.
9 июля 1906 года парламентарии обнаружили на запертых дверях Таврического дворца извещение о роспуске Государственной Думы под тем предлогом, что депутаты «уклонились в не принадлежащую им область». Войска были приведены в боевую готовность на случай беспорядков, однако дело до этого не дошло. Часть депутатов собралась в Выборге, на территории Великого княжества Финляндского, где не действовала имперская юрисдикция, и призвала население не платить налоги, уклоняться от воинской повинности и оказывать пассивное сопротивление властям. Ни к каким практическим последствиям Выборгское воззвание не привело, кроме того, что подписавшие его депутаты впоследствии были привлечены к ответственности и потеряли право участвовать в выборах.
Вторая Дума также успела провести лишь одну сессию и была распущена через пять месяцев работы, 3 июня 1907 года. Поводом к ее роспуску стали обвинения министра внутренних дел П. А. Столыпина в адрес социал-демократической фракции о подготовке заговора с целью установления республики. Столыпин требовал выдать властям социал-демократическую фракцию, но получил отказ. Специально созданная комиссия из числа депутатов пришла к выводу, что все обвинения являются подложными.
Существует версия, что в ту ночь президент позволил себе несколько злоупотребить . Косвенным подтверждением этому служит то, что поутру он почему-то не стал записывать телеобращение к гражданам. Вместо этого Ельцин предпочел выступить исключительно по радио, где, понятно, лица его не было видно.
Это октябрьское утро было, действительно, похмельным во всех отношениях. Едва придя в себя, президент узнал, что знаменитые спецподразделения «Альфа» и «Вымпел» отказываются идти на штурм Белого дома.
Вновь, как и в августе 91 года, спецназовцы не желали становиться разменной картой в чужой политической игре. Тогда их называли героями. Сегодня, ровно за то же, обвиняли в трусости.
По плану захвата парламента, разработанному накануне зам.начальника Службы безопасности президента Геннадием Захаровым, «Альфе» и «Вымпелу» отводилась важная роль. После того как танки должны были открыть огонь по верхним этажам, именно спецназу под прикрытием десантников поручалось ворваться в одно из крыльев здания.
Но «альфисты» и «вымпела» твердо стояли на своем: не пойдем. Их даже собрали в Кремле, пред светлые очи президента, но на прямой вопрос – Вы будете выполнять приказ? – офицеры ответили молчанием. Взбешенный Ельцин удалился ни с чем.
Максимум, в чем удалось убедить их – это доехать до Белого дома и провести на месте рекогносцировку.
То, что случилось затем, остается до сегодняшнего дня одной из самых больших загадок новейшей истории.
Уже возле самого Белого дома группа «альфистов»-добровольцев пересела на БМП. Машины подъехали к зданию. Увидев лежащих на земле раненых и убитых солдат, бойцы попытались их эвакуировать. И тут от пуль неизвестного снайпера смертельное ранение получает младший лейтенант «Альфы» Геннадий Сергеев.
«После того как бойцы “Альфы” узнали, что погиб их товарищ, никого уже не надо было уговаривать, – читаем мы в “Записках президента”. – Почти вся команда пошла на освобождение Белого дома».
Иными словами, выходит, что все последующие действия спецназа были спровоцированы смертью Сергеева.
Это – принципиально важная деталь. Потому что, как рассказывают бойцы «Альфы», пуля, поразившая Сергеева, выпущена была вовсе не из Белого дома: откуда-то со стороны. Причем стрельба по «альфистам» велась прицельно. Такой же версии придерживается и командир группы генерал Зайцев.[25]
Если это и случайность, то случайность, прямо скажем, довольно странная, оказавшаяся роковой.
Вряд ли снайперы охотились непосредственно за Сергеевым. Им достаточно было уничтожить любого из спецназовцев. Но, если в действительности существовал какой-то дьявольский, иезуитский план, ставящий своей целью поднять спецназ в атаку, то гибель Сергеева вписывалась в этот план особенно четко. До перехода в «Альфу» Сергеев служил в «Вымпеле», а значит, для обеих групп был своим .
Надо отдать должное сотрудникам «Альфы» и «Вымпела». У этих людей, привыкших к крови и смерти, выдержки оказалось больше, чем у генералов и президента.